I

— Почтенный Никерат, я заплачу всю оговорённую сумму сполна, но за следующую партию товара никак не смогу дать больше.

Купец Мидон, маленький, круглый, чернобородый, подвижный, как ртуть, бегал, взволнованно размахивая руками, но небольшой комнате на втором этаже таверны.

— Посуди сам, чего стоит переправить его в Африку кто только сейчас не промышляет пиратством! А какие цены заламывают судовладельцы! Я просто не знаю, зачем работаю — прибыли никакой, одни убытки!

— Уж не хочешь ли ты, чтобы хозяин поискал другого покупателя? — спросил Никерат, уловив момент, когда купец, подскочив к столу, в два глотка осушил стоявшую на нём чашу.

Мидон поперхнулся, недопитое вино брызнуло изо рта:

— Я слишком ценю достойного Поликрата, чтобы доставлять ему трудности. Кто сейчас купит в Спарте всё, что производит его эргастерий? Только малую часть. Эфоры зорко следят, чтобы оружие из лаконской стали не ушло к соседям — ведь оттуда оно пойдёт прямо к фиванцам! Можно продать в Азию, Африку или, скажем, в Италию, да только мало кто рискнёт дальним морским переходом! Разве что такой ненормальный, как я, клянусь собакой! А представь убытки благородного Поликрата, пока ты будешь искать нового покупателя! Ведь не всякий подойдёт — нужен человек дельный, честный...

С этим купцом всегда так: доведёт до головной боли, но потом уступит — правда, самую малость, ровно столько, чтобы Поликрат не очень сердился и не срывал гнева на своём доверенном вольноотпущеннике. Надо признать, сотрудничество с ним приносило постоянную, почти неизменную прибыль, и не было случая, чтобы Мидон подвёл.

Закончив дела, оба — крупный тяжёлый Пикерат и коротышка купец вышли из душной таверны близ полного суеты и шума порта. Какие богатства стекаются сюда со всей Ойкумены! Затем они разойдутся по Элладе, но оставят здесь, в Коринфе, свой золотой осадок.

Никерат отправился к веренице тяжело груженных повозок, а купец спустился к стоявшим у причала судам. Мидон и Никерат не стали дожидаться окончания погрузки и удалились в контору для окончательного расчёта.

Закончив дела, Мидон шёл мимо храмов и общественных зданий, сверкающих белизной мрамора, украшенных колоннами и статуями. Около одного прилавка с различными поделками он остановился. Покрутив в руках то одну вещицу, то другую, Мидон наконец выбрал изящную серебряную статуэтку отдыхающего Гермеса.

— Хочешь, дам один дарик, — спросил Мидон лоточника.

— Тогда он, — указал торговец на статуэтку бога торговли, — обидится на меня. Дай два.

— Ни по твоему, ни по моему, — купец сунул руку в кошель, — у меня как раз два дарика... Но не совсем полных! — На его ладони появились две монеты с причудливо надломленными краями. — Здесь как раз на полтора дарика золота. Возьми их — и Гермес будет доволен нами обоими!

Торговец прикинул вес монет на руке, попробовал на зуб: хорошо, пусть будет так.

Купец почтительно опустил изображение бога-покровителя в пришитый с внутренней стороны плаща карман и отправился дальше. Лоточник тоже недолго нахваливал свой товар и, свернув торговлю, заковылял, петляя, к южной окраине Коринфа.

— Вот взгляни, — протянул он дарики хозяину ничем не примечательной гончарной мастерской, — похоже, те самые, о которых ты говорил.

Тот, бросив круг с недоделанным фиалом, приложил два кусочка золота к изломам монет:

— Да, это симболон. Вот тебе вместо них два полновесных дарика.

Оставшись один, гончар запер дверь, вооружился остро заточенной камышинкой, крохотным алабастром с сепией и принялся что-то писать на узкой ленточке тончайшего пергамента, явно предназначенного для голубиной лапки.

— Судно выйдет завтра, — шептали его довольно улыбавшиеся губы, — там оружия на несколько сотен гоплитов! Его встретят в условном месте. Пусть лаконская сталь послужит фиванским воинам!

Мидон же весело пировал в обществе Никерата. Платили пополам (в интересах дела Поликрат давал своему вольноотпущеннику небольшой процент от прибыли), не скупились, угощали вином всех посетителей, и портовая таверна шаталась от бурного веселья. Все вокруг — матросы, грузчики, мелкие торговцы, просто бездельники и портовые девки — уже знали, что уважаемый Мидон отправляет в Египет партию прекрасной лаконской стали и рассчитывает на немалую выгоду. Сейчас он восседал посреди окруживших его гуляк и рассказывал историю о делах таинственных и опасных; человек бывалый, он знал их великое множество.

— Говорю вам, — вещал взволнованный собственным рассказом купец, — что ламию от настоящей женщины можно отличить, лишь когда она нападёт, а тогда уже будет поздно! Вот послушайте. Когда-то постигал я искусство торговли под руководством моего старшего компаньона, человека рассудительного и умелого. Пытался он приучить к делам и своего сына, но тому больше нравилось порезвиться в обществе приятелей и весёлых красавиц. Однажды компаньон отправил Этеоника — так звали юношу — в Византию, снарядив для этого свой лучший корабль. Как-то раз этот юноша беззаботно веселился в кругу друзей, расхваливая прелести и искусство византийских гетер. Вдруг к Этеонику приблизилась женщина, похожая на служанку, и предложила ему встречу со своей госпожой — так, чтобы остальные не слышали. Тот не заставил себя долго упрашивать и поспешил вслед за женщиной.

Увидев мерцающие глаза госпожи, её густые тёмные искрящиеся волосы, стройное тело, он позабыл обо всём на свете. Самонадеянному молодому человеку и в голову не пришло, что могла быть ещё какая-либо причина, кроме его достоинств, чтобы вызвать интерес такой красавицы. Недолго длилась беседа. Вскоре Этеоник оказался на ложе очаровательной хозяйки и жадно утолял свою страсть. День между тем угас. В комнате стало темно. Этеоник, желая ещё насладиться красотой женщины, попросил её зажечь лампионы.

— Не зажигай! — услышал он вдруг голос, прежде такой нежный и ласковый, а теперь зловещий и повелительный. Но фитиль уже вспыхнул, и Этеоник увидел ту, что совсем недавно покорила его своей красотой. Но теперь не трепетные руки восхищения, а холодные, липкие лапы ужаса охватили его! Глаза горели злым зелёным огнём, ярко-красный рот ощерился острыми кривыми зубами, а волосы шевелились, как змеи на голове Медузы горгоны.

С леденящим душу хохотом ламия прыгнула на молодого человека. В ужасе тот отпрянул, и тварь, промахнувшись, полоснула его зубами по плечу. В беспамятстве ударил Этеоник чудовище зажатым в кулаке огнивом и бросился к двери. Она конечно же была заперта. В этот момент боги пришли на помощь несчастному и вдохнули в него силу. Он схватил ложе, на котором только что предавался любви, и придавил змеящиеся по полу руки. А его прыжку в окно позавидовали бы атлеты-олимпийцы! Не переводя дыхания, молодой купец примчался на постоялый двор. Велика была радость моего компаньона успехам сына, ставшего после этой поездки серьёзным и осмотрительным. Почтенный старец до конца своих дней так и не узнал истинной причины перемены в своём сыне, а потому часто изливал на меня поток благодарности, как вы понимаете, совершенно незаслуженной.

Закончив рассказ, купец взглянул на замерших слушателей.

Никерат сидел задумавшись, и судя по выражению лица, в его отуманенной винными парами голове зрела некая догадка.

— Ламия, Мидон, она ламия! — изрёк Никерат, воздев кверху палец.

— Кто?

— Тира! Так вот, она точно такая, как та, что покусилась на этого...

— Антифа! — сорвалось с губ тотчас же прикусившего язык купца.

— Нет, — Никерат мотнул головой, упрямо пытаясь что-то припомнить.

— Правильно, его звали Этеоник. Но расскажи, кто такая Тира? — поспешил отвлечь внимание собеседника от неосторожно названного имени Мидон.

— Хозяин привёз её три года назад из... из Фракии. Большие деньги заплатил за неё! Зачем, думаю, ему эта игрушка? Ведь хозяину женщины не нужны. Ему всё мальчиков подавай... Теперь, похоже, они тоже не нужны. Не интересуют больше. А эта... Если бы с хозяином спала, тогда понятно... А если нет — по какому праву, я спрашиваю, она распоряжается в доме?

— Распоряжается в доме Поликрата, сказал ты? — Мидон был явно заинтересован. — Значит ли это, что она ведёт домашнее хозяйство? Должно быть, женщина хорошо образованна, умеет играть на музыкальных инструментах, декламировать, танцевать, занимать гостей умной беседой?

— Это всё она умеет. Учёная.

— Вот видишь, значит, Тира — очень дорогая рабыня. Такими украшают богатые дома. А ведь каждый бережёт дорогие красивые вещи и всячески заботится о них. Я только не могу понять, почему тебе кажется, будто она ламия?

— Волосы у неё длинные, тёмные, и голубые искры вылетают из них в темноте... Глаза такие синие... Посмотрит иногда — спине холодно... И губы красные... Истинно ламия. Выпьет кровь, когда захочет.

 

II

Пелопид открыл глаза. Несколько секунд лежал спокойно, заставляя сон ослабить свои объятия. Повернул голову — белевшая рядом подушка была пуста.

Гимнастическими движениями размял суставы, подтянул сухожилия, сообщил пластичность могучим мускулам и, накинув хлену, спустился в мегарон.

Конечно, жена была здесь, завершая приготовления к завтраку и отъезду мужа.

— Не помню, удалось ли мне когда-нибудь встать раньше тебя, — сказал он, целуя женщину в тёплую щёку.

Выйдя во двор, он встретил конюха:

— Лошади готовы, господин.

— Хорошо, выводи их, выезжаем без задержки. Я не хочу опоздать и прослыть лежебокой. — Пелопид затянул широким поясом хитон.

— В этой сумке хлеб, сыр и копчёное мясо, — объясняла жена Пелопиду, пока тот завтракал, — здесь смоквы, а вот мех с вином.

Закончив завтрак, беотарх ещё раз поцеловал её.

— Иди спать, милая. Ты ведь легла намного позже меня.

— Будь осторожен на охоте. Я всегда волнуюсь, провожая тебя.

— Не бойся, кабан не страшнее лаконского гоплита!

Вскоре цокот копыт нарушил утреннюю тишину — беотарх проскакал к Нейским воротам, где собирались участники долгожданной охоты. Некоторые из них — в том числе несколько беотархов, высших государственных чиновников и военачальников — уже были на месте.

Всплеск возгласов дал понять, что все охотники, наконец, собрались. Ворота со скрипом отворились, и кавалькада двинулась лёгкой рысью.

Пелопид и Эриал, безошибочно избранный Эпаминондом для того, чтобы следить за происками врагов фиванской демократии, скакали рядом, болтая о пустяках. И так уж получилось, что когда начальник охоты расставлял пары охотников в местах пересечения узкой лесной дороги с едва заметными звериными тропами, они вновь оказались вместе.

Слуги, забрав лошадей, ушли вниз по склону. Их дело — поставить полевой лагерь и готовить охотничий пир. Некоторые же счастливцы, вооружённые сетями, отправились ловить стремительных зайцев. Роль загонщиков исполняли крестьяне из ближайших деревень.

Два вторжения спартиатов в течение двух лет заставляли их заботиться не столько о спасении урожая, сколько о своём собственном. Дары полей, виноградников, оливковых рощ оскудели, зато несказанно приумножилась дичь. Клыкастые секачи прямо среди дня гордо выводили на возделанные поля свои стаи, и ликующий стук кабаньих зубов оглашал окрестности, обещая людям третью голодную зиму подряд. Поэтому крестьяне с радостью приняли участие в охоте и сейчас, охватив заросли широким полукругом. Пока ещё не были слышны ни крики, ни лай собак, и Пелопид, нарушая охотничьи правила, вполголоса обратился к своему соседу:

— Поговорим о деле. Что узнал ты о спартанском отряде, оставленном близ Теспий, и особенно о его командире?

— Задача отряда — брать под свою защиту всех беглецов, тех, кто недоволен нашей демократией, — чётко, словно ждал этого вопроса, говорил Эриал. — Командует полемарх Сфодрий. Знали мы его и раньше. Он не так уж молод, но лишь сейчас Агесилай доверил ему ответственную задачу. Как сообщил Мидон, человек он храбрый и воин умелый, но алчен и безгранично честолюбив.

— Считает себя отмеченным ниже заслуг?

— Несомненно. А главное, метит в эфоры и ради этого готов на всё. Отличается скорее сообразительностью, чем глубиной ума.

Пелопид задумался над услышанным, но вдруг быстрым движением схватил прислонённое к дубу копьё. Средних размеров кабан с треском вылетел с тропы, пересёк дорогу и тут же исчез в подлеске. Вслед за ним словно наперегонки промчались две молодые свиньи.

Тело атлета метнулось вперёд. Тяжёлое копьё с шумом рассекло воздух и коротким хряским ударом по самое древко вошло в чёрную тушу рядом с лопаткой. Копьё Эриала вонзилось на локоть сзади.

Зверь рванулся, перескочив через полосатого малыша; тот испуганно взвизгнул и юркнул в кусты. Охотники переглянулись. Раненый кабан уходил, с треском проламывая себе дорогу в зарослях...

Можно подождать — подойдут загонщики, прибегут собаки. Но азарт взял своё. Обнажив клинки, Пелопид и Эриал скользнули на звериную тропу.

Сзади слышался лай собак. Участники облавы, не найдя охотников на месте, догадались о происшедшем и двинулись вслед за ними. Два огромных лохматых пса промчались мимо, искусно лавируя в зарослях.

Охотники ускорили шаг. Глазам открылась крохотная поляна, где, опустившись на задние копыта, по-собачьи сидел старый кабан. Он тяжело дышал — видно, бросок из засады отнял последние силы. Но маленькие глазки зверя ещё горели смертельной для врагов боевой яростью, чуткое длинное рыло едва заметно подрагивало.

Уловив приближение охотников, псы, видимо, решили показать свою доблесть. Жутко рыча, устремились они к раненому зверю. Но старый вепрь встретил лохматые комья ярости коротким скачком вперёд-вправо, чуть мотнул большой головой, и звериный рык перемежился жалобным визгом: один из нападавших с распоротым до задних лап брюхом, ломая ветви, отлетел в ближайший куст. Другой пёс успел вцепиться в загривок кабана слева.

Тем временем Пелопид, подобравшись почти вплотную, выбирал момент для удара.

Но вот кабан, очевидно вспомнив прежний опыт, потащил врага к дереву, рассчитывая прижать его к стволу и раздавить своей массой. На мгновение он повернулся к Эриалу правым боком, и копьё охотника вонзилось в короткую шею вепря.

Навалившись на древко, Эриал пытался удержать зверя, но тот сумел освободиться, отшвырнул повисшего на нём пса и бросился на нового противника! Тут могучее тело Пелопида метнулось в молниеносном выпаде, и массивный острый клинок вошёл под ухо вепря. Пелопид, охватив шею чудовища так, чтобы избежать удара клыков, напрягался в титаническом усилии, стараясь предотвратить последний бросок кабана.

Страшный зверь дотащил державших его человека и собаку до вжавшегося в жёсткий куст Эриала и рухнул, почти уткнувшись рылом ему в ноги.

Медленно поднялся перепачканный кабаньей кровью Пелопид.

— Ты спас мне жизнь, — произнёс Эриал; лишь необычная бледность выдавала его волнение.

— А что мне оставалось делать, — устало улыбнулся Пелопид, — этот зверь прервал чрезвычайно важный разговор, мы непременно должны его закончить, — тихо добавил он под восхищенный гомон подходивших крестьян.

Загонщики восклицали и размахивали руками, рассматривая поверженное чудовище, дивились размерам его клыков, сердечно поздравляли охотников.

Пелопид отвёл Эриала в сторону.

— Итак, продолжим о командире Теспийского отряда, Сфодрии. Если он таков, как ты рассказал, думаю, этого человека можно побудить к необдуманному поступку, вредному для Спарты, но полезному Фивам... Пусть нападёт на Афины!

Эриал даже отшатнулся: как могла такая дерзкая мысль прийти в голову? Да, Сфодрий запальчив, не в меру честолюбив, но никогда не изменит Спарте, и, в конце концов, он всё же не безумец!

— Дерзкие замыслы хороши своей неожиданностью. Ты заметил, что именно такие и осуществляются?

Изумление Эриала быстро прошло, и ум его заработал с привычной быстротой и чёткостью, превращая общую идею в план действий.

— Нужно, чтобы предложение исходило от друга Спарты и явного конкурента Афин, человека, которому Сфодрий доверяет. А если ему пообещать ещё золота, убедить в благодарности отечества и грядущей славе... Пелопид, кажется, у меня есть подходящий человек!

— Кто?

— Крупный торговец с Родоса, Антиф.

— Этот проходимец?

— И законченный негодяй, — улыбнулся Эриал, — но это наш негодяй, потому что мы скупили большую часть его долговых расписок. Теперь весь его торговый дом, по сути дела, принадлежит нам.

Продолжая беседу, Пелопид и Эриал направились к лагерю.

Охотничий пир, где их чествовали, как героев дня, удался на славу. Когда один из пирующих вновь поднял кубок за Пелопида — на этот раз отмечая его заслуги в защите фиванской демократии — беотарх вежливо, но решительно отклонил предложение.

— Лучше выпьем за тех, кто вместе с Эпаминондом должен закупить хлеб в Пагасах и доставить его сюда. Судьба нашей демократии зависит от исхода этого предприятия не меньше, чем от выигранного сражения со Спартой!

 

III

Вёсла боевой триеры мерно поднимались и опускались в такт ударам о поверхность медного диска. Темп гребли был невелик: при необходимости корабль мог в два раза быстрее резать лазурь моря в этот необычайно погожий для осени день. Но его бег сдерживала колонна из десятка круглобоких, неуклюжих судов. Напрасно они вовсю работали вёслами — скорость не прибавлялась. Триера же не только вела, но и охраняла их. Другая такая же замыкала колонну.

Все паруса были свёрнуты: попутный ветер остался за мысом Артемисий, и теперь придётся идти на вёслах вплоть до самой Авлиды. Лёгкий встречный ветерок овевал морской свежестью двух мужчин, стоявших на носовой боевой площадке головного корабля.

— Итак, — произнёс младший из них, — скоро мы увидим Авлиду. Думаю, Эпаминонд, доставив пагасский хлеб в Фивы, ты окажешь родине не меньшую услугу, чем Пелопид, отразивший натиск спартиатов.

— Я не соперничаю со своим другом ни в славе, ни в должностях, — отвечал, поправляя чёрный плащ, Эпаминонд. — После разгрома олигархов и изгнания спартиатов мы смогли продержаться во многом благодаря именно Пелопиду.

— Но и тебе тоже. Вспомни первое вторжение лаконцев — ими командовал тогда царь Клеомброт. Они могли захватить Фивы: ведь мы были так слабы, но не сделали этого. Более того, вдруг без видимых причин спартанское войско отходит, теряя людей и добычу в страшную бурю, в то время как доверие наших граждан к демократам уже колебалось из страха перед грозным противником! Что же случилось с царём Клеомбротом?

Эпаминонд лишь пожал плечами.

— А это чудесное известие, что мы получили недавно? — продолжал его спутник. — Я говорю о неожиданной попытке Сфодрия, начальника спартанского гарнизона в Теспиях, захватить афинский порт Пирей! Ведь он подарил нам сильного союзника. Что это — боги отняли у спартиатов разум или, — понизил он голос, — как говорят, удары золотого меча Эпаминонда?

— Есть вопросы, на которые не отвечают. Если лаконцы считают, что среди них есть те, кого легко одолеть золотым оружием, — пусть взаимная подозрительность ослабит их ряды. Если Сфодрий подарил Спарте нового врага не за деньги, а всего лишь по недомыслию, то зачем же возводить на человека напраслину? Наконец, даже если удастся подкупить кого-нибудь в стане противника, то зачем же говорить об этом? Ведь тогда страх перед разоблачением и наказанием может оказаться сильнее алчности, и применение золотого оружия в дальнейшем будет затруднено.

— Враг делает всё, чтобы этого оружия у нас было как можно меньше! Агесилай вновь не позволил нам собрать урожай и добился, чего хотел — поставил Фивы на грань голода!

— Вот человек, делающий честь войне! — воскликнул Эпаминонд. — Ныне, в годах преклонных, он силён духом и разумом, как некогда телом! Презирает золото как спартанец времён Ликурга! Против его людей бессильно золотое копьё! Впрочем, — закончил он, успокаиваясь, — знаменитый воин чересчур обременён грузом прожитых лет. Кроме того, его взгляды мешают обогащаться и вести роскошный образ жизни слишком многим влиятельным гражданам Спарты. Я не удивлюсь, если со старым львом случится беда.

— Он предпримет новое вторжение, скорее всего, летом будущего года, а к тому времени мы станем сильнее. Вот если бы нам не удалось доставить хлеб из Пагас в Фивы...

— Ещё не доставили, — устремлённый вдаль взгляд Эпаминонда вдруг стал холодным и острым, — похоже, рано говорить о завершении дела.

— Что это? — его спутник также обратился на север, к Магнесии, откуда наперерез судам шли три увеличивающиеся на глазах точки.

— Три боевых корабля идут развёрнутым фронтом, — ответил Эпаминонд, — и уверяю тебя, в них полно спартанских эпибатов. Ближайший лаконский гарнизон стоит в Орее. Начальником там некто Алкет. Похоже, именно он спешит нам навстречу так, что вёсла гнутся!

— Будем сражаться!

— Бесполезно. Противник атакует тремя триерами нашу одну и расправится с нею прежде, чем подоспеет вторая. Тогда он легко одолеет и её. Не стоит также пытаться уйти — наши круглобокие не могут развить нужную скорость. Сопротивление означает гибель, а тогда уж Фивы точно останутся без хлеба.

— Как? Мы даже не обнажим оружия? Покроем себя позором?

— Мы должны быть прежде всего живыми, чтобы спасти Фивы от голода, а демократию от гибели. Оружия обнажать не будем! Но всё же распорядись принести шлемы. Алкет горяч, и может засыпать нас стрелами, прежде чем поймёт, что мы сдаёмся.

Кормчий тоже заметил опасность: удары тимпана стали чаще, резко звучали отрывистые команды. Эпибаты, на ходу застёгивая позвякивающие металлом доспехи, торопливо поднимались на боевые мостки. Несколько матросов разносили по скамьям гребцов короткие мечи и ножи. Струи омывающей корпус воды зажурчали громче: триера забирала влево, носом к противнику, чтобы избежать сокрушительного удара тараном в борт.

Спартанский гармост нетерпеливо повёл крутыми плечами, под алым плащом сверкнула бронза панциря: манёвр удался! Сейчас его триеры, идя параллельным курсом, зажмут меж своих бортов корабль противника!

В какой-то момент атакованной триере едва не удалось увернуться, но или кормчий ошибся в расчётах, или экипаж не смог точно выполнить его команду, и теперь ему, Алкету, осталось взять идущую в руки победу. Он уже поднял руку, готовясь дать сигнал лучникам и баллистиарию, наводившему заряженный каменным ядром палинтон в прикрытую лёгким фальшбортом носовую площадку фиванской триеры.

Но что это? Корабль противника сбавляет ход, вёсла втягиваются в корпус. Один из стоявших на носовой площадке воинов — из-за фальшборта виден лишь его шлем — вытягивает вперёд руки с горизонтально лежащим мечом в ножнах. Они сдаются!

Алкет медленно, чтобы стрелы не сорвались с туго натянутых луков, опустил руку. Шлем скрыл невольно проступившее выражение досады: он предпочёл бы взять победу в бою.

Корабли тем временем поравнялись. Четырёхлапые крючья-кошки крепко впились в борт фиванской триеры. Алкет потребовал убрать фальшборты, начальников вызвал к себе на корабль, а оружие велел приготовить к сдаче.

— Эпаминонд? Так это ты здесь за главного? Кажется, я уже слышал твоё имя. Значит, ты не последний среди этих смутьянов — фиванских демократов! — презрительно бросил спартиат человеку в чёрном, ступившему на боевой помост его триеры. — Что, заниматься демагогией легче, чем водить корабли в морском бою?

Эпаминонд гордо вскинул короткую каштановую бороду:

— Алкет! Отнесись с уважением к тем, кто решил избежать кровопролития. В ином случае победа обошлась бы тебе недёшево. Даже сейчас мои товарищи намерены сражаться до последнего, если с нами, — указал он на сопровождавших его, — что-нибудь случится. Взгляни!

Гармост повёл взглядом и быстро оценил, как изменилась обстановка, пока он разбирался с первой фиванской триерой и препирался с Эпаминондом.

Торговые суда, которые ещё недавно бестолковыми взмахами вёсел выдавали растерянность своих экипажей, теперь завершили перестроение в оборонительный круг. Многолюдная сила объединённых экипажей, свободно маневрирующая по настилам между судами, легко задавит своей численностью эпибатов одной-двух атакующих триер, а ведь боевые корабли фиванцев тоже не останутся в стороне!

«Надо было с ходу таранить головную триеру!» — с досадой подумал Алкет, оборачиваясь к Эпаминонду.

Тот продолжал с такой гордостью, словно сам был победителем:

— Я здесь не для того, чтобы полностью сдаться на твою милость. Я лишь доставил наши условия. Они таковы: все граждане Фив — а на кораблях почти нет рабов — доставляются в Орей. Затем без всякого выкупа с оружием для своей безопасности и с личным имуществом они следуют на родину. Тебе достаются корабли с грузом. Это хорошие условия, принимай их.

Алкет недовольно поморщился: подумать только, Эпаминонд говорит так, будто приказывает!

— Если ты нарушишь своё слово, никто и никогда уже не вступит с тобой в переговоры, — завершил речь фиванец, — лучше потерять жизнь в бою, чем доверить её лицемеру!

Алкет медленно снял украшенный поперечным красным гребнем шлем.

— Хорошо, — мрачно бросил он парламентёрам, — я принимаю условия. Но сейчас вы сдадите на время всё ваше оружие, а также две трети вёсел с боевых кораблей...

Солнце уже клонилось к закату, когда жители Орея, взволнованные известием о приближении множества кораблей, разношёрстной толпой направились к порту. Сомнений нет, задуманное спартанским гармостом предприятие удалось (куда и зачем ушли его триеры, все знали ещё в полдень).

Алкет, теперь уже увенчанный славой военачальник и государственный муж, важно сошёл с борта пришвартовавшейся к причалу триеры.

— Боя не было. Трусы сдались, — горделиво бросал он короткие фразы угодливо мельтешившим вокруг местным олигархам; они обступили гармоста, едва тот принял доклад помощника. — Десяток судов, груженных зерном. Две триеры. Более трёхсот пленных. Всех в замок! К судам охрану! Разгрузка завтра.

Изумление охватило горожан, когда самодовольные конвоиры в красных плащах вели захваченных фиванцев к Орейской крепости. Такого количества пленных им видеть ещё не доводилось. Велика сила Спарты! Эпаминонд, опустив голову, шагал среди других несчастных. Тем не менее он выглядел скорее как человек, решающий в уме некую сложную задачу, чем подавленный и сломленный неудачей.

Ещё в порту, когда безоружных фиванцев стали, подталкивая копьями, строить в колонну, Эпаминонд сумел пробраться к Алкету:

— Как ты смеешь так обращаться со свободными людьми! Вспомни условия нашего договора!

Уродливое лицо гармоста исказилось в свирепой гримасе:

— Здесь нет свободных людей, а только рабы. Будут проданы так же, как и ты. Но нет, твою судьбу решит Герусия: я только что узнал, что ты — один из самых ярых врагов Спарты!

— Спартиаты нарушили своё обещание, — обратился к Эпаминонду один из шедших рядом с ним, — ты слышишь? Лучше нам было бы принять бой: или погибли бы с честью, или спаслись!

— Рано говорить о гибели. И мы ещё не в рабстве. Словам же развратного Алкета я не верил ещё в море. Сейчас лишь самый важный момент боя, а не поражение. Оно наступит неминуемо, едва вы перестанете доверять мне! Мы вошли в занятый противником город. Осталось его взять! Вот так и следует оценивать наше положение.

Пленных загнали в подвальные и подземные камеры Орейской крепости, толстые двери заперли мощными засовами, приставили часовых.

Тех же, кого не удалось втиснуть в битком набитые каменные мешки, связали и, согнав в тесный круг, усадили во дворе крепости на расстоянии верного броска копья со смежных стен. Эпаминонд постарался оказаться именно в этой, последней группе заключённых, что ему вполне удалось. Некоторое время он сосредоточенно рассматривал сооружения крепости. Затем его внимание привлекла сверкавшая отнюдь не спартанским великолепием колесница, подъехавшая к воротам. Вскоре появился принаряженный и с невероятной причёской Алкет.

«Прав был Ликург, говоря, что красивых причёска делает ещё прекраснее, а безобразных — ещё ужаснее», — подумал Эпаминонд, глядя, как гармост в роскошной колеснице уезжает из крепости.

Стоило только начальнику уехать, как два немолодых гоплита подошли к его помощнику и с возмущённым видом стали ему что-то доказывать. Тот, видно, принял доводы старых вояк, несмотря на своё мрачное настроение. Некоторое время спустя он тоже удалился из крепости в сопровождении нескольких человек. Питанием пленных, похоже, никто заниматься не собирался. Голод, а главное, жажда, давали о себе знать всё сильнее.

— Задерите головы, раскройте пошире свои фиванские пасти, может, дождик туда и капнет, — ответил один из стражников в ответ на просьбу принести воды. Всё же ближе к ночи появилось завёрнутое в лохмотья существо с большим кувшином воды. Пока пленники пили, передавая сосуд из рук в руки, ворота вновь заскрипели, и во двор вошёл небольшой отряд воинов в доспехах.

— Долго же вы собирались! — встретили вновь прибывших спартиаты. — Что, успели забраться к жёнушкам под бочок?

Эпаминонд пристально следил за происходящим. Так вот в чём дело! Большое число пленных заставило спартиатов намного увеличить караулы. Старые вояки конечно же были не в восторге от предстоящего служебного бдения, воспользовались отсутствием гармоста, и убедили его помощника возложить охрану заключённых на местную милицию!

Достаточно взглянуть на этот строй, где разнообразно одетые, лишённые настоящей военной выправки люди расставлены не но росту, и станет ясно, что лишь приказ городских властей заставил пекарей и шорников, гончаров и ткачей взять в руки старое, перешедшее от отцов и дедов оружие.

Спартиаты снимали доспехи и, весело галдя, группами уходили в ночной город искать запретных на своей родине развлечений.

Когда смена караулов была завершена, командир отряда милиции подошёл к пленным:

— Я распорядился приготовить для вас пищу. Потерпите ещё немного.

— Разумно, — ответил, поднимаясь со своего места, Эпаминонд, — ещё немного — и терпеть было бы некому.

— Ты ли это, Эпаминонд? — приглушённо воскликнул командир, отведя пленного фиванца в сторону.

— Как видишь, мой друг и гостеприимец. Я ездил закупать хлеб в Пагасах и на обратном пути обязательно навестил бы тебя, не будь здесь спартиатов. Впрочем, всё же навестил — в качестве живого товара.

— Спартиаты кажутся здесь лишними не только тебе. Ты знаешь, наш город некогда был членом Афинского морского союза. Так вот, старший партнёр с таким усердием изымал наши деньги для содержания своего флота, что Спарте было совсем нетрудно привести к власти послушную ей олигархию и поставить в Орее свой гарнизон.

— Теперь вы, должно быть, счастливы?

— Не шути так едко. Горожане жестоко просчитались. Афиняне по крайней мере не лезли в наши внутренние дела. Сейчас же здесь всем заправляет спартанский гармост.

— Минувшим днём я несколько раз встречался и беседовал с ним. Гармост обещал отпустить нас. Видишь, как он держит слово? — кивнул в сторону сидящих пленников Эпаминонд.

— Клятвопреступление — обычное дело для этого вместилища пороков. Горе родителям, чей сын приглянется Алкету. Множество мальчиков и юношей уже стали жертвами его противоестественных страстей! Вот и сегодня, ещё до захода солнца, он въехал в город на колеснице, направляясь к дому очередной несчастной семьи.

— И вы терпите? Даже не пробовали жаловаться в Спарту?

— Бесполезно. Алкет делится своими доходами с покровителями, давшими ему эту должность, а именно к ним попадают жалобы. Лишь напрасно потеряли жизнь и те, кто рассчитывал найти в Спарте справедливость, и те, кто доставляли письма в Лаконию.

— Мне знакомы ваши трудности. Так было и в Фивах, пока мы не выбросили спартиатов вместе с олигархией! Как ты думаешь, зачем я здесь?

Давние знакомые взглянули друг другу в глаза:

— Кажется, всё понятно. С тобой почти четыре сотни готовых сражаться фиванцев. Прибавь к ним мой отряд! Поверь, эти люди любят лаконцев не больше моего. Горожане возмущены произволом и поддержат нас!

— Итак, Случай рядом. Не будем его упускать. За дело!

Фиванцы изумлённо глядели, как стражники открывают запоры дверей, за которыми было сложено отнятое у них оружие.

— Теперь будем брать город, — воскликнул Эпаминонд, — или вы думали, что я шучу? Командиры, ко мне!

Открывались темницы, узники, не веря своим ушам, узнавали о втором за день крупном повороте в своей судьбе, получали оружие и вместе с орейскими милиционерами, хорошо знавшими крепость, отправлялись ловить оставшихся в ней спартиатов. Те, большей частью застигнутые в своих постелях, вскоре заняли места освободившихся пленников.

— Поспешим прямо к дому, где пирует Алкет, — говорил Эпаминонд шагавшему рядом командиру орейского отряда, — может быть, помешаем ему сотворить гнусность. Ты знаешь путь?

— Ещё бы! Весь город только и говорил о несчастном художнике по керамике, чьё жилище решил почтить своим присутствием гармост...

Между тем недавний победитель морского конвоя фиванцев расположился на ложе за пиршественным столиком в скромно убранном мегароне небольшого дома. Его маслянистый взор был обращён на кудрявого мальчика, робко сидевшего тут же. Отец мальчика, мужчина далеко не атлетического сложения, с нарастающей тревогой следил за своим гостем. Беседа не складывается, то, зачем пожаловал к нему всесильный спартанский наместник, неумолимо приближается.

— Ещё раз за здоровье твоего сына, — поднял кубок Алкет. Косо падающий свет лампиона делал его похожим на чудовище из свиты Аида.

— Вот и я как раз об этом, — набрался смелости хозяин, — ему давно уже пора спать, он ещё слишком мал, чтобы пировать со взрослыми мужчинами.

— Правильно, — оскалил длинные зубы Алкет, — вот и пойди, проверь, готова ли его постель. Да не спеши, а мы пока побудем вдвоём. Верно, малыш? — свободной рукой с вожделением прижал дрожащего мальчика к своему животу.

Художник медленно встал. Он принял важное, быть может, самое важное в жизни решение.

— Алкет, слушай меня внимательно, Алкет. Я знаю, зачем ты пришёл в мой дом. И не позволю тебе сделать это!

Неожиданное препятствие лишь раззадорило спартиата.

— Сделаю. Сейчас. У тебя на глазах. И ты не посмеешь мне помешать, несчастный!

Проворным движением он подмял мальчика под себя лицом вниз, одновременно задрав его праздничный по случаю важного гостя хитон. Отец, неумело подняв сжатые кулаки, бросился к насильнику. Гармост, даже не повернув головы, ткнул его левой рукой в живот.

Художник, опрокинув столик, отлетел к дверям, ударился о косяк и, ловя воздух ртом, сполз к порогу. Испуганный крик мальчика и шум привлекли внимание женщины, молившей у себя в гинекее могущественную Геру о заступничестве. Забыв всё на свете, бросилась она в мегарон.

На этот раз Алкету пришлось вскочить. Гармост был зол не на шутку. Отбив руки с норовящими вцепиться в глаза пальцами, он поймал женщину за волосы и швырнул с такой силой, что несчастная разбилась бы о стену, не врежься она в поднимающегося на ноги мужа.

Обернувшись, гармост шагнул к оцепеневшему от ужаса мальчику.

— Поздравляю, Алкет, — вдруг услышал он спокойно-насмешливый голос. — Блестящая победа!

Спартиат в злобном изумлении уставился на наружный вход в мегарон: там стоял не кто иной, как этот дерзкий фиванец, Эпаминонд!

— Как оказался здесь ты, зловредный?

— Мы поменялись местами с твоими воинами. Не веришь? Скоро убедишься в этом сам, ибо займёшь достойное место среди своих подчинённых в Орейской крепости.

Из-за спины Эпаминонда выходили вооружённые люди, продвигались вдоль стен, брали его, Алкета, в кольцо, отрезая пути отхода. Фиванец не лжёт. Странный смысл происходящего постепенно проникал в сознание гармоста, поражая масштабами и необратимостью.

Враг получит зерно и союзника. Спарта потеряла контроль за морскими сообщениями фиванцев, надежду одолеть их с помощью голода, союзника и гарнизон в две сотни гоплитов. Не почести теперь ждут его на родине, а позор, суд и жестокий приговор.

— Не могу сказать, что был рад встрече с тобой, — продолжал Эпаминонд. — Ты сам напросился. Вязать его!

Резкая команда вывела Алкета из оцепенения. Схватив ложе, он крутанул им, заставив устремившихся было к нему врагов отшатнуться к стенам, и с жутким утробным рёвом метнулся к выходу. Эпаминонд едва отпрянул в сторону, избежав удара.

Толпа горожан принялась обтекать его. Пелена боевой ярости уже покрыла сознание спартиата. Заглушив рычанием шум толпы, он взмахнул ложем и бросился на скопище этих жалких, посмевших заступить ему путь. Люди не решались приблизиться вплотную к ненавистному, но страшному врагу. Лишь когда удачно брошенный булыжник со стуком угодил ему в голову, толпа подмяла его.

Тяжело дышащий горожанин в разорванном хитоне растолкал сограждан, исступлённо бивших поверженного ногами:

— Ну-ка, приподнимите ему зад, — прохрипел он, нацеливаясь заострённой палкой в оголённые ягодицы Алкета.

Эпаминонд не сразу вышел из дома — задержали художник и его жена, со слезами на глазах благодарившие за спасение семейного очага. Но шум на улице заставил фиванца поспешить: смена политической власти в городе должна обойтись по возможности без жертв, особенно... среди злейших врагов Фив, спартиатов! Иначе Спарта будет просто вынуждена послать войска для наказания бывшего союзника, а Фивы пока ещё не располагают достаточной для защиты Орея силой...

То, что он увидел, не только подтвердило худшие опасения, но ужаснуло. Возбуждённые люди размахивали факелами, прыгали, кричали. Меж ними, оставляя кровавый след на камнях мостовой, полз на четвереньках избитый, истерзанный Алкет. На голове его болтался кем-то в насмешку надетый пиршественный венок, сзади как хвост торчала забитая палка.

— Остановитесь! — с неожиданной силой крикнул Эпаминонд. — Остановитесь, безумцы!

Люди притихли, узнав в прорвавшемся к замученному Алкету воине предводителя фиванцев.

— Чем же вы лучше него, если казните врага таким варварским способом...

Коротко сверкнул чей-то милосердный меч, и страданиям Алкета пришёл конец.

Солнце уже стояло в зените, когда удалось собрать всех спартиатов — всех, кроме гармоста. Понурив головы, стояли вчерашние хозяева города у причала, где ожидала их триера — на всякий случай с двух её ярусов вёсла были сняты.

— Позаботься лично передать это письмо эфорам, — напутствовал хмурого помощника гармоста один из членов вновь учреждённого Народным собранием правительства Орея. — Здесь перечислены преступления Алкета и указаны причины разрыва союза со Спартой. Следовательно, в нём заключено твоё спасение...

Орейский порт, где благодарные граждане провожали фиванцев как своих избавителей, остался далеко за кормой, и Эпаминонд перешёл на носовую площадку корабля.

— Вот что я скажу тебе, — обернулся он к восхищённо смотревшему на него спутнику, — минувшей ночью стало точно известно одно: боги отвернулись от Спарты!

 

IV

Ксандр старательно обёртывал полоской кожи ясеневое древко копья. Сверкающий наконечник уже был отточен, насажен и добротно закреплён руками старших — ему доверяли пока лишь несложную работу, да и то с недавнего времени. Почти два года он таскал к горнам корзины с древесным углём, носил воду — оружейная мастерская богатого периэка Этиона потребляла то и другое в немалом количестве — и убирал кузницу, сердце мастерской. Здесь трудился сам хозяин, несколько подмастерьев из периэков, а также трое рабов, составлявших главное богатство Этиона, ибо в совершенстве владели искусством изготовления прославленных стальных лаконских клинков.

Вплотную к кузнице прилегало низкое просторное здание, где несколько начинающих подмастерьев и десяток рабов под руководством мастера-вольноотпущенника вытачивали древки копий, дротиков и стрел, оснащали их полученными из кузницы наконечниками. Здесь же изготовляли сложные красиво изогнутые луки, кожаные щиты и лёгкие льняные панцири. Тяжёлые бронзовые доспехи — шлемы, кирасы, наручи и поножи-кнемиды — появлялись, ослепительно сверкая полировкой, из третьего, стоящего чуть поодаль здания.

Этион по праву гордился тем, что может полностью снарядить спартанского гоплита готовым комплектом вооружения, включающим всё необходимое.

Рабочие постройки и склады обнесены каменной изгородью. На ночь туда пускают злых собак, кроме того, внутри постоянно находится кто-либо из взрослых мужчин.

Мастерская славилась прекрасным качеством оружия. Избранные, долго проработавшие мастера получали из рук хозяина самую высокую награду — свободу. Вольноотпущенники были верными и преданными помощниками хозяина, смотрели на его дело, как на своё — такие, как Мол. Мол почти всегда в разъездах и в переговорах.

Однажды он возвращался из Ласа с грузом красной меди и белого олова. Из-за поломки повозки пришлось задержаться, и темнота застигла в дороге. Распорядившись об устройстве лагеря, Мол отошёл в сторону, здесь-то и уловило его ухо глухие всхлипывания. В выемке у корней деревьев нашёл он обессилившего мальчика. Чумазый найдёныш сначала молчал и отказывался есть, пребывая в оцепенении, но затем, вдруг проникшись доверием к Молу, рассказал ему всё.

— Криптия, — произнёс вольноотпущенник. — Это была криптия. Тебе не надо возвращаться назад, мальчик. Убийцы могут опасаться, что ты, когда подрастёшь, станешь мстить за смерть близких. И постараются нанести удар первыми. Иди с нами, Ксандр.

Этион одобрил поступок управляющего. В хозяйстве появился крепкий работящий подросток; со временем из него получится хороший подмастерье. Кроме того, добрый по натуре хозяин сочувствовал Ксандру, который к тому же добросовестно отрабатывал свой хлеб.

Мальчик, со своей стороны, искренне привязался к Этиону и его управляющему. Пришёлся он по душе мастерам и подмастерьям.

С раннего утра и до позднего вечера Ксандр трудился. Он подрос, раздался в плечах, превращаясь в ладного юношу с прямым и открытым взглядом и красивыми чертами лица.

Ксандр приладил завершающую поперечную полоску кожи. Смазанная клеем, она быстро пристала к древку. Взял готовое копьё: его нужно поставить в тень, там кожа рукояти подсохнет равномерно, не морщась и не коробясь.

Сдав готовое копьё на склад, где старый раб учёл его в своих таблицах, Ксандр вышел за ограду. На окраине посёлка для семейных, среди пирамидальных тополей под навесом из хвороста был устроен длинный стол — здесь кормили неженатых рабов.

Свободные подмастерья и ученики из периэков обедали тут же, но за другим столом. Обязанность готовить пищу и накрывать столы лежала на жёнах рабов и вольноотпущенников — так было заведено Этионом.

После обеда Ксандр не вернулся в мастерскую, так как ждала другая, более приятная работа: его очередь охранять сад хозяина. Сад сторожили с удовольствием — можно полакомиться, нельзя только выносить фрукты и ягоды с собой.

— Смотри, Ксандр, — напутствовал его вездесущий Мол, — если увидишь взрослого воришку, только кричи и не пытайся поймать. Домашние рабы прибегут быстро. Ну а если это будут мальчишки, тоже кричи, но постарайся схватить кого-нибудь из них и задержать.

Ксандр обошёл сад раз, другой; всё спокойно, если не считать вспугнутых им птиц. Съел несколько налитых солнцем абрикосов и не спеша двинулся вдоль ограды, вернувшись к давно занимавшим его мыслям. Как стать учеником мастера в кузнице? Ведь свободные периэки — он это знал — платят Этиону за обучение своих детей немалые деньги. Но кто будет платить за него, Ксандра? И всё же надо попросить хозяина, или нет, сначала следует поговорить с Молом.

Резкий треск обломанной ветви заставил юного стража вернуться к действительности. Так и есть! Коварные сумели забраться в крону самого большого фигового дерева. Ловко же они провели его! Но теперь не уйдут.

Во всей Элладе — да и не только в ней — дети лазают в чужие сады. Везде их ловят и с жалобой передают старшим. Везде их наказывают — за то, что без спроса взяли чужое. Но только в Спарте — за то, что попались! Крепко, до крови, выдерут малыша, чтобы наука шла впрок, а затем объяснят, как сделать то же, но более тонко и изощрённо.

С громким криком Ксандр бросился к дереву, с которого шумно, вместе с падающими плодами посыпались и их похитители.

Дети! Гораздо меньше его самого! С заячьей быстротой они стайкой достигли ограды и с необычайным проворством, помогая друг другу, принялись преодолевать её.

Последний воришка, видно забравшись выше всех, задержался, спускаясь, и спрыгнул с нижних ветвей в тот момент, когда Ксандр почти достиг дерева. Тут же шмякнулся узелок с плодами. Похититель подхватил добычу и лишь затем рванул к ограде. В глаза бросились густые волосы цвета бронзы:

«Девчонка! Ведь спартанских мальчишек стригут наголо», — подумал Ксандр и помчался следом.

Вся стайка воришек уже успела перемахнуть через ограду, когда последняя, высоко подпрыгнув, уцепилась за брошенную с другой стороны верёвку. Легко взмыла она вверх, но тут Ксандр, поймав загорелые исцарапанные ноги, с силой потянул её к себе! Не удержавшись, вместе с беглянкой рухнул на землю; при этом та, извернувшись, больно угодила ему локтем в голову. Ксандр невольно ослабил хват, и добыча тут же вырвалась на свободу!

Но поздно! Подоспевший помощник повара, здоровенный детина, успел подхватить её своими длинными руками и понёс к дому, стараясь держать подальше от себя. Домашние собрались вокруг малолетней грабительницы, обсуждали её ближайшую участь.

— Ну, так кто же к нам пожаловал? — заставил умолкнуть всех внушительный голос. — Приветствую тебя в доме Этиона. Это я. Не бойся, — добавил он, заметив, как девочка попятилась; она поняла, что перед ней хозяин этого большого красивого дома с роскошным садом.

— Тебя пришлось доставить сюда таким способом только потому, что ты перелезла через ограду, а не подошла к воротам. Идём, я покажу тебе сад.

Дружелюбие Этиона было искренним, и недоверие девочки понемногу оттаяло.

— Следуй за нами, — бросил хозяин Ксандру; тот всё ещё держался за больное место, несмотря на шутки домашних. — И возьми с собой корзину.

— Назови имя своего отца, — говорил Этион, положив руку на плечо девочки. — Я не собираюсь жаловаться. Но быть может, мы знакомы, с удовольствием передам ему привет.

— Пентеконтер Эгерсид, — впервые разжала губы пленница. Или уже гостья?

Ксандр вздрогнул. Как, эта длинноногая девчонка с загорелой обветренной кожей, в грубом старом хитоне — дочь его великолепного господина? До сих пор, слушая легенды о великих героях прошлого, представляет он их похожими на лишь раз виденного человека, ставшего образцом мужественной красоты и спокойной, уверенной в себе силы.

— О, я действительно знаю твоего отца! Ведь всё его оружие изготовлено в моих мастерских! Рад встретить дочь благородного Эгерсида. А твоё имя...

— Леоника.

— Твой отец сейчас, кажется, в Мегарах с армией царя Агесилая? Непременно передай ему привет, как только он вернётся, и скажи, что в доме Этиона всегда готовы с радостью встретить его! Ксандр! — голос хозяина заставил встрепенуться. — Ну-ка положи в корзину эти румяные яблоки... И вон те сладкие груши, а также черносливы, абрикосы, миндаль.

Нет, Леоника, я не отпущу тебя без ужина: кто же откажет себе в удовольствии принять представительницу такого старинного рода Спарты?

Вечерняя трапеза за накрытым здесь же, в благоухающем саду, столом удалась на славу. Скованность, внутренняя напряжённость и недоверие маленькой аристократки исчезли бесследно. Вскоре она с детской непосредственностью радовалась обильному угощению — куда более изысканному и вкусному, чем её повседневная пища, с любопытством рассматривала красивую посуду, от души смеялась басням Эзопа, которые рассказывал Полит, старший сын Этиона.

Здесь же был И Ксандр — хозяин желал, чтобы дети помирились. Время от времени пострадавший страж поглядывал на свою обидчицу правым глазом — левый заплыл от полученного удара.

— Подмигивает, — указала на него пальцем маленькая спартиатка, хохоча над собственной шуткой. — Ничего. Приложи холодную медь. Пройдёт.

Ты хорошо дерёшься, — сказал Ксандр, уловив нотки сочувствия за злой насмешкой.

— Нет. Это ты — плохо, — ответила Леоника и вдруг смягчилась, видимо, желая загладить свою вину. — Ты сильный. Только неловкий и неумелый.

Стороживший дом и сад ученик подошёл к столу:

— Пришли пожилые мужчина и женщина. Они назвались слугами господина Эгерсида и спрашивают тебя, хозяин! — обратился он к Этиону.

— Ну, так пригласи их сюда!

Сторож удалился, чтобы вернуться, сопровождая немолодого мужчину и сухощавую женщину в пеплосе из грубой ткани.

— Мы слуги господина Эгерсида, — начал, поклонившись, мужчина, — моё имя Алким, а это Дота, моя жена. Подруги дочери нашего господина сказали, что Леоника здесь. Мы пришли забрать девочку.

— Вот дочь господина Эгерсида. Но я не хочу отпускать ни её, ни вас, пока не угощу как следует.

— О, хвала Артемиде! — воскликнула женщина, увидев довольную мордашку своей питомицы. — Мы думали, она в подвале, связанная...

— Никто не обидит здесь дочь благородного Эгерсида. Присаживайтесь, там, на скамейке, как раз есть два свободных места...

Трапеза, собственно, уже подходила к концу, и пожилая чета вскоре собралась в обратный путь, забрав доставившую столько переживаний шалунью. Вместе с ними пошёл и Ксандр: хозяин поручил ему доставить корзину с фруктами к дому блистательного пентеконтера.

 

V

Агесилай, прихрамывая, спустился по ступеням храма Афродиты. Конечно, лучше было бы принести жертву Артемиде — ведь лаконцы находятся под её особым покровительством, но нежную богиню любви так чтут здесь, в Мегарах... Приходится считаться с обычаями союзников.

Полководец был без доспехов и оружия — только длинный чёрный посох, помогавший при ходьбе. Его хламида, лишённая всякой отделки и украшений, могла показаться совсем простой, если бы не царский пурпур ткани, благородными линиями обливавшей ещё стройную, несмотря на годы, фигуру величайшего воина Эллады. Пусть молодёжь пощеголяет в сверкающем металле; бремя власти и ответственности будет потяжелее боевой брони...

Знаком повелел телохранителям следовать чуть сзади: хотелось ещё раз сосредоточиться на итогах прошедшей кампании, подумать, как скажутся они на положении в Фивах и настроениях в Спарте, среди её союзников и недоброжелателей, а значит, и на ходе всей войны в целом.

Фивы... Кто бы мог подумать — Лакония, сокрушившая мощные Афины, будет испытывать тревогу из-за города, где — трёх лет не прошло с тех пор — стоял спартанский гарнизон?

Царь вздохнул: ещё совсем недавно он заботился о распространении власти Спарты на Малую Азию. Как быстро меняется мир!

— Приветствую тебя, царь Агесилай!

Старый лев недовольно вскинул голову: как втолковать людям, что сейчас ему необходимо уединение, хотя бы такое, чтобы немолодой человек мог, хромая, проделать путь от храма к правительственному зданию, где его ждут послушные Спарте олигархи? Но, вспыхнувшее было раздражение, уступило место чувству, близкому к любованию тем, кто быстро, но без суеты подошёл к нему.

Каковы рост, разворот плеч, посадка головы, украшенной тёмной вьющейся шевелюрой! Лёгкий шаг при немалом весе говорит о силе мускулов и тонком стане, а прямой открытый взгляд не может не вызвать ответного доверия человека честного, отважного, лишённого желания пакостить ближним.

Светло-голубой гиматий, гармонируя со светло-серой тканью хитона, сходился прямыми складками на левом плече, придавая стремительность и одушевлённость могучему телу.

— Нет, — подумалось царю, — пусть афинский щёголь завернётся в блестящие ткани, обвешается золотыми побрякушками, обольётся душистыми маслами — и всё равно будет выглядеть как фазан рядом с орлом в сравнении со скромно-изысканным лаконским аристократом!

Агесилай узнал пентеконтера Эгерсида: отличный воин, он стал настоящим героем этого похода. А ведь эфор Эвтидем предостерегал о нём, советовал приглядываться и следить!

Впрочем, он, царь, знает цену эфору. Если тот характеризовал пентеконтера как человека, пренебрегающего спартанскими ценностями и склонного к смущению умов, то скорее всего сводил личные счёты.

— Привет и тебе, Эгерсид. Что привело тебя сюда?

— Желание говорить с тобой, царь. В походе ты был занят руководством войсками, немало дел было и у меня. Сказать же хочу многое.

— Говори, — Агесилай поджал губы: неужели эфор был прав и сейчас последуют жалобы, просьбы и доносы?

— Мы второй год подряд вторгаемся в Беотию, но не смогли добиться решающего результата. Фиванцы не разбиты. Более того, в этом году они сражались значительно лучше, чем в году минувшем. Что ждёт нас в год будущий, царь?

— Ты храбро сражался, Эгерсид. И умело. Иначе я подумал бы, что у тебя зародилось сомнение в нашей способности к победе.

— Я хочу победы! — воскликнул Эгерсид, сопровождая слова скупым жестом руки. Но на будущий год нас может встретить куда более сильный противник.

— Не забывай, мы не позволили фиванцам собрать урожай, вырубили плодовые деревья, лишили их большей части скота! Мы уходим, но поздней осенью, зимой и весной за нас будет воевать голод! Кто знает, что произойдёт за эти холодные и голодные месяцы в Фивах?

— Они смогут купить хлеб где-нибудь ещё. Афины после выходки Сфодрия помогают Фивам в открытую.

Агесилай вновь нахмурился. Упоминание Сфодрия прозвучало как скрытый упрёк. Ведь именно он по просьбе своего сына Архидама препятствовал наказанию виновника легкомысленного нападения на афинский порт Пирей!

— Хлеб, даже если он и будет куплен, надо ещё доставить в Фивы... А впрочем, зачем я спорю с тобой? Говори прямо, чего ты хочешь?

— Я думаю, что, если мы не сломим Фивы одним сильным ударом, могуществу Спарты придёт конец. Союзники станут покидать нас, множа число противников. Твоя стратегия, царь Агесилай, преследовала цель истощить врага, и ты прекрасно провёл её.

Несомненно, ты самый искусный и опытный воин Эллады, но всё же скажу — ради будущего Спарты надо избрать стратегию сокрушения. Ибо Спарта, утратив могущество, уже не будет Спартой! К исходу будущей зимы нам следует подготовиться к большому походу, создать осадный парк, а весной — собрать наши гарнизоны, стоящие в других городах, так как будущее значение Спарты определится не в Малой Азии, а в Беотии! Но этого мало. Если мы поставим в строй всех спартиатов, даже гипомейонов, то не наберём и десяти тысяч бойцов. В нашем войске служат периэки. Но для того, чтобы они хорошо сражались, их следует уравнять в гражданских правах со спартиатами!

Взгляд сузившихся глаз Агесилая стал холодным.

— Да, царь, — взволнованно продолжал Эгерсид, — ибо сохранение Спарты важнее сохранения существующих в ней порядков! Ради этого можно даже освободить илотов и дать им права периэков! Мы получим тогда пехоту не хуже афинских пельтасгов. Ведь и раньше в тяжёлые времена их призывали на службу, обещали разные блага — вспомни Брасида. Но потом обещания быстро забывались, на следующий год эфоры вновь объявляли войну илотам, и наши юноши шли на криптии, чтобы учиться убивать!

— Я проводил только ту стратегию, какая была возможна, — старому полководцу невольно передалось волнение Эгерсида, — причём именно потому, что наши войска разбросаны гарнизонами по всей Элладе, обеспечивая верность союзников, невозможно проводить иную. Я понял, почему ты обратился ко мне, Эгерсид. Полагаешь, что военное могущество Спарты нельзя увеличить, не изменив вековые основы её государственного устройства. Но под силу ли это даже могущественному человеку?

Ты знаешь, не цари правят Спартой. Славный Павсаний был царём, имел много заслуг перед отечеством, его имя связывают с победой в многотрудной войне с Афинами. И что же? Приговорён к смерти, по сути, за то, что не одержал очередную победу, бежал и умер в изгнании!

Попытка же изменить государственное устройство вызовет ярость людей влиятельных, облечённых властью, непонимание и злобу других граждан Спарты.

Много ли у тебя друзей и сторонников? Если нет, затея обречена на провал. Если почти столько же, сколько и противников, то ещё хуже, ибо тогда кто-нибудь может попытаться добиться своей цели силой, а это гражданская война. От такого лекарства наша любимая Спарта может просто умереть. Нет, Эгерсид, перемены стоит проводить лишь тогда, когда необходимость в них будет очевидна подавляющему большинству граждан!

Воскликнув, Агесилай вдруг выронил посох, покачнулся и упал на руки едва успевшего подхватить его Эгерсида.

— Нога, — спокойно произнёс царь. Лишь посеревшие губы выдавали его боль.

— Позовите врача, — бросил пентеконтер подскочившему телохранителю и без лишних слов на руках понёс больного к дому местного аристократа, временной резиденции спартанского полководца.

— Я виноват. Прости меня. Быть может, мои слова вызвали твой недуг, — промолвил Эгерсид, укладывая царя на ложе в пышно убранном мегароне.

— Ты ни при чём. Это старая болезнь. Но подумай о сказанном мною.

Агесилай поднял руку, отпуская пентеконтера, а в зал уже торопливо входил, олицетворяя саму озабоченность, весьма известный в высших кругах Мегар врач.

— Здесь больно? А здесь? — принялся он ощупывать на глазах вздувавшуюся голень царственного пациента. Ученики врача взирали на него, как на самого Асклепия, собранные тревожным сообщением полемархи — с угрюмой подозрительностью, а хозяин дома — с явным беспокойством.

— Ну вот, — наконец с важным видом произнёс врач, закончив осмотр, — мне всё ясно. В теле царя внезапно лопнула кровеносная жила, в результате чего кровь потекла в здоровую ногу и чрезвычайно раздула её, причиняя боль. Необходимо произвести кровопускание, чтобы спустить эту кровь из ноги. Со временем, да поможет Асклепий, лопнувшая жила зарастёт, и восстановится нормальное кровообращение.

— Ну, так делай, — пробасил один из полемархов. — Но смотри, если ты повредишь здоровью царя...

— Здоровье в руках бессмертных богов, — тут же ответил, словно обращаясь к Олимпу, врач, — я делаю только то, что в силах человека. Пусть принесут чистый медный таз.

Ученики сноровисто приготовили блеснувшие сталью и бронзой хирургические инструменты, омыли и протёрли уксусом ногу больного. Уверенным движением острого лезвия врач сделал точный надрез, тёмная струйка крови звонко ударила о дно таза, она бежала под напором, как вино из нетерпеливо сдавливаемого меха...

Эгерсид в задумчивости шёл к южной окраине Мегар, где, потеснив городскую бедноту в её хижинах, квартировал его пентекостис. Неудача. Агесилай представлялся ему единственным человеком среди правящих кругов Спарты, способным понять необходимость политических перемен, диктуемых суровой военной необходимостью. И ведь он не возражал по существу — нет, старый полководец предостерегал об опасности скоропалительных решений, а особенно — действий, способных привести отечество к упадку и гибели вместо ожидаемого исцеления.

Да, те, кто правит Спартой, могут легко, не нарушая закона, расправиться даже с царём, если он стал им неугоден. Но всё же военный авторитет, политический опыт и житейская мудрость Агесилая так много значат в глазах спартиатов, что его поддержка могла бы способствовать успеху задуманных преобразований. На что же рассчитывать теперь? В любом случае царь будет надолго прикован к постели...

* * *

Пентеконтер ощутил толчок — как показалось ему, лёгкий. Но внезапно вышедшая из-за угла девушка была сбита с ног и сидела на камнях мостовой, испуганно глядя на могучего спартиата.

— Ты не ушиблась? — протянул ей руку Эгерсид, помогая подняться.

— Прости мою служанку, господин. Девушка ещё слишком молода, чтобы быть осмотрительной.

Мелодичный, чистый и в то же время проникновенный голос заставил пентеконтера повернуть голову в сторону его обладательницы... Его взгляд встретился со взглядом других, мерцающих звёздной голубизной глаз — они казались парой огромных сапфиров в диамантном овале женского лица.

Эгерсид испытал нечто похожее на ощущение перед схваткой с противником, чьи силу и мастерство угадываешь прежде, чем скрестятся клинки. Но пентеконтер не был расположен вникать в свои переживания, а если и мелькнула смутная настороженность, то была тут же рассеяна взглядом этих невинно-чистых глаз, этой улыбкой, притаившейся в уголках губ.

— Напротив, это мне не стоило предаваться размышлениям на ходу, — ответил Эгерсид госпоже, в то время как её служанка уже вскочила на ноги.

— Размышления украшают мужчину, — изящная, в тонком змеевидном браслете рука поправила лёгкое розового оттенка покрывало; изысканный, набранный в мелкую складку пеплос красавицы был того же цвета. Всего лишь один жест, вполне уместный и такой естественный, позволил пентеконтеру невольно увидеть роскошные, чёрные волосы, убранные скорее в египетской, чем эллинской манере, высокую грудь и обрисованную чёрным замшевым пояском талию, столь тонкую, что он, наверное, смог бы обнять её одними пальцами своих рук.

— Но ты всё же больше похож на воина, чем на мыслителя.

— Должно быть, тебе, госпожа, приходилось знать и тех, и других? Я действительно воин.

— Зови меня Семелой. Нет. На Крите, оставленном мною ради неотложных дел здесь, чаще встретишь рыбака или винодела. Но в Мегарах оказалось так много спартанских воинов! Они возвращаются из похода в Беотию. Не удивлюсь, если ты один из них.

— Да, я один из них. Моё имя Эгерсид. Прости, госпожа, что невольно задержал тебя. Мне пора. Прощай.

Женщина с улыбкой посмотрела ему вслед…

— Прокна! — вспомнила она о служанке, едва спартиат скрылся за поворотом. — Следуй за ним незаметно. Я должна знать, где живёт этот человек!

Ступая с неторопливой грацией, госпожа продолжила свой путь в одиночестве. Стоявший поодаль мужчина в грубом буром хитоне, из рукавов которого свисали непомерной длины бугрящиеся мускулами руки, прекратил глазеть по сторонам и также неспешно двинулся за нею.

Ворота в ограде не очень большого, но со вкусом отделанного мрамором дома распахнулись, как только женщина приблизилась к ним — должно быть, привратник наблюдал за улицей в потайной глазок. В мегароне её поджидал Никерат, доверенный вольноотпущенник могущественного спартанского архонта.

— Послушай, почтенный, — в голосе женщины теперь сквозило неудовольствие, — не кажется ли тебе, что три последних дня мы топчемся на месте? Сейчас ты опять скажешь мне, что к этому купцу невозможно подобраться.

— Три дня небольшой срок, — отвечал тот, — в таком деле лучше потерять день, чем голову. Видела бы ты, какие рожи у его многочисленных телохранителей!

«Можно подумать, у твоих людей приятнее», — подумала женщина, вслух же произнесла:

— Хозяин не простит нам промедления. Говори, что ещё удалось разглядеть, кроме этих рож.

— К сожалению, — вздохнул Никерат, — Антиф бывает только там, где женщине невозможно показаться — в своей конторе да на складах, никого не посещает. Женщин по крайней мере, молодых и красивых — в принадлежащем ему доме не заметили. Может, не так уж он их и любит, как наговорили хозяину?

— Тот, кто давал Поликрату сведения о купце, знал своё дело. Скорее всего, это у вас глаза не на месте.

— Мы взяли под наблюдение два самых дорогих весёлых дома. Если он и пойдёт куда-нибудь в ближайшие дни, то только туда.

— И что нам с того? Только потеряем ещё несколько дней. Кроме того, Антифу за пятьдесят, и если девки хорошо отработают полученные деньги, ему надолго хватит подобных развлечений. И потом, разве такой богатый человек не может воспользоваться услугами лучших мегарских гетер? Нет, ты выбрал не тот путь, Никерат. Надеюсь, ты хотя бы выяснил, с кем он встречается?

— К нему приходят разные люди, иногда по нескольку человек, но кто они — мы пока не знаем. Не забывай, Тира...

— Здесь я Семела, зови меня так даже дома. Сколько раз тебе повторять?

— Не забывай, Семела, у меня слишком мало людей, и кто-то из них должен постоянно охранять и этот дом, и тебя во время прогулок.

— Ты хочешь сказать, стеречь меня? Напрасная трата сил: я никуда не убегу. Что мне свобода без денег? Я могу оказаться жертвой первого встречного негодяя, быть увезённой куда-нибудь в Персию или проданной старому мерзкому сластолюбцу. Разве не так? Своё у меня только это, — рука Тиры коснулась небольшого кулона в виде серебряного деревца с крохотными коралловыми плодами на ветках. — Мать когда-то надела на шею. Видишь, вещица настолько мала и легка, что на неё даже не польстились те, в чьи руки попала я после смерти матери. Нет, я хочу получить от Поликрата не только свободу, но и деньги. Поэтому можешь не беспокоиться — не убегу.

— Зачем такая подозрительность? Ты очень красива, а потому и в самом деле можешь стать жертвой каких-нибудь негодяев. Сама же это признала. Кроме того, в городе полно спартанских воинов — мало ли что взбредёт в чью-то разгорячённую вином голову? Мы ведь не имеем права объяснять им, кто ты. Но вернёмся к делу. Почему бы тебе не попытаться познакомиться с Антифом под видом торговой сделки?

— Как ты не понимаешь, Никерат, в этом случае он обязательно наведёт справки о моём якобы безвременно умершем муже, а если предположения нашего хозяина верны, то в руках этого купца большие возможности. Я думаю о другом: скоро Дионисии, ведь не станет он сидеть дома в такой праздник! Здесь его нельзя упускать. Никерат, нам понадобятся искусные музыканты. Приступай к их поиску уже сейчас!

Хлопнула дверь, в зал вбежала юная служанка Тиры.

— Я всё узнала, госпожа! — воскликнула она, глядя на свою хозяйку восхищенными глазами. — Он...

Но Тира прервала её, и, схватив за руку, увлекла на второй этаж в свои покои.

— Антиф, Антиф... — бормотал Никерат, глядя им вслед. — Кажется, я слышал это имя ещё раньше. Но где и когда?

 

VI

— А я говорю — нечего тебе делать в Мегарах! — гремел Поликрат, сверкая глазами из-под грозно нахмуренных бровей. Сейчас он в самом деле казался Зевсом, собирающимся угостить провинившегося одной из своих молний.

— Пойми же, — продолжал громовержец, — честолюбивый глупец Сфодрий не сам придумал эту пустую затею — захватить Пирей, его надоумили лазутчики фиванцев! Только Фивы выиграли от самовольной выходки гармоста! Приобрели союзника, и какого — Афины! И вот, наконец, мы приблизились к тайной сети фиванцев, ещё немного, и будем узнавать их сокровенные замыслы, побуждать делать нужные нам шаги! Подталкивать к гибели! Ты же, ослеплённый безумной страстью, готов всё испортить!

— Вовсе нет, — пробовал оправдываться Эвтидем, — передают, что Агесилай не совсем здоров и войско...

— Войско и без тебя доберётся до Спарты. Найдётся кому вести. Думаешь, я не понимаю, что влечёт тебя в Мегары? Но стоит тебе только приблизиться к Тире, как все наши планы рухнут в самом начале! Нет уж, подчини свою страсть интересам Спарты! Неужели так трудно обойтись без любимой женщины каких-нибудь двадцать-тридцать дней?

— Ты сам сказал — любимой, — в свою очередь вспыхнул эфор, — по-твоему, я не догадываюсь, какая роль отведена ей в тех самых планах? Соблазнительницы гнусного сластолюбца, вот что! — Красный плащ эфора даже хлопнул, с такой яростью перебросил он его через плечо, заметавшись по залу. — Разве легко мне представить её в объятиях какой-то твари? Что, не нашлось другой женщины для твоих планов, Поликрат?

— А ты не представляй, — неожиданно успокоился громовержец. — Другой и не могло найтись. Ведь здесь дело не только в женской красоте — нужны также острый ум, отшлифованный образованием, хорошие манеры, воспитание, тонкость чувств и поступков — всё, чем обладает Тира. Разве есть в Спарте ещё такая? Но именно в силу присущих ей качеств Тира не допустит того, чего ты так опасаешься. Подожди немного, она вернётся и сполна вознаградит твоё терпение!

Годы политической деятельности не прошли для старого эпибата напрасно — при необходимости он мог быть не по-лаконски красноречив и очень убедителен.

— Если бы так! — с горечью воскликнул Эвтидем. — Сколько раз я предлагал тебе за неё золото, много золота? Гораздо больше, чем может стоить самый дорогой раб? Гораздо больше, чем может позволить себе человек с моим состоянием? Ты отказывал!

— Конечно. Во-первых, Тира нужна мне на благо Спарты. Во-вторых, я отказывал ради твоего же блага, Эвтидем. Посуди сам: разве я не предоставляю её тебе как доброму другу для утех всегда, как только ты захочешь? И разве тебе плохо встречаться с ней в моём доме? Но что будет, стань она твоей? Поселишь её у себя? Как посмотрит на это твоя почтенная супруга и её отец, один из старейших членов Герусии? Знаю, — предупредил Поликрат попытку Эвтидема что-то сказать, — но речь идёт не о мужских забавах с домашними рабынями, принятыми и дозволенными, так как рабыня, удовлетворив желание хозяина, остаётся рабыней, а законная жена — госпожой. Но Тира не осталась бы рабыней в твоём доме! И тогда против тебя восстанут все, даже твои сыновья. Старший уже командует пентекостисом, верно? Возможно, Герусия даже потребует лишить тебя красного плаща спартиата...

— Я построю для Тиры дом, где только она будет госпожой!

— Это ничего не изменит. Ты только переселишься к ней, ещё больше досаждая родственникам и бросая вызов гражданам.

— Но как мне быть дальше? Эта женщина проникла в меня, как сладкий яд... Глубоко, до мозга костей. Я весь пропитан им... Ты, Поликрат, дал мне этот яд!

— Ты уже и недоволен. Разве жалеешь?

— Нет. Но не могу без неё! Знаю: недостойно спартиата. Только тебе говорю и спрашиваю: как мне жить дальше?

— Для начала дождись Тиру. Не мешай ей. Чем лучше и скорее выполнит она поручение, тем быстрее вернётся.

Архонт успокаивающе похлопал приятеля по плечу.

— Сейчас же следует подумать вот о чём. У меня дурные вести. Полоумный Алкет, наш гармост в Орее, сумел захватить фиванские корабли с хлебом. Не радуйся — несчастный поставил дело так, что утром следующего дня пленные фиванцы оказались на свободе, их друзья-демократы — у власти, олигархи — в темнице, а сам он — на деревянном колу. Орей потерян, а вся кампания Агесилая оказалась напрасной!

— Следует наказать дерзких! — воскликнул эфор, когда смысл сказанного, преодолев толстый слой личных переживаний, проник в его сознание.

— Против нас теперь не только Фивы, но и Афины, — с сожалением взглянул на приятеля Поликрат. — Завтра эти новости станут известны в Герусии. Я же должен сразу предложить взвешенный план действий! Так что о поездке в Мегары и речи не может быть. В такое время эфор нужен здесь!

Эвтидем сумел справиться с обуревавшими его чувствами и с сосредоточенным видом уселся в изящное кресло эбенового дерева.

— Мы располагаем готовыми к бою войсками. Там, в Мегарах. Стремительный бросок к Афинам...

— Опять ты за своё, — усталым голосом возразил Поликрат. — Во-первых, афиняне внимательно следят за этим войском, и вряд ли удастся добиться внезапности. Наших усталых гоплитов встретят свежие афинские силы. Во-вторых, Агесилай болен, нужно назначить нового командующего, а тому — прибыть к войскам, что тоже насторожит противника. Зачем новый командующий, если войска идут домой? Наконец, главное: как идти на Афины, оставив у себя за спиной фиванцев? Они только этого и ждут! Но ты верно определил главным противником Афины: без помощи этого государства Фивы не устоят. Вот только как наказать получше новоявленных союзников беотийцев? — Поликрат смотрел на приятеля, ожидая совета.

К Афинам можно подойти также и с моря, — ответил тот, морща лоб от тяжких раздумий. — Здесь фиванцы им не помогут — слишком мало у них кораблей. Вот и получается, что противник разъединён, и его можно бить по частям! Тем более что мы уже били афинян на море.

— Ты прав, Эвтидем, — удовлетворённо кивнул Поликрат; он получил именно тот совет, которого желал. — Когда мы перекроем морскую хлебную дорогу в Афины, там крепко задумаются, стоит ли ссориться с нами. Думаю, завтра Герусия придёт к тому же мнению.

— Как и коллегия эфоров. Но уже поздно, любезный Поликрат. Я пойду, — Эвтидем встал, прощаясь. — Нужно ещё поразмыслить об услышанном сегодня...

Эфор одиноко шагал по тёмной улице, направляясь к своему большому, но далеко не столь изысканному, как у Поликрата, дому.

Образ Тиры, ненадолго заслонённый важными для Спарты событиями, вновь предстал, как живой, ещё более яркий и пленительный, чем прежде. Странно, после первой встречи он с трудом вспомнил женщину, предоставленную в знак дружбы гостеприимным хозяином. Только несколько дней спустя Эвтидем связал не покидавшее его чувство испытанного удовольствия, приятной лёгкости во всём теле и хорошее настроение со своим визитом к архонту, и под первым попавшимся предлогом повторил его.

На этот раз женщина появилась раньше и даже приняла участие в общей беседе. В первый момент эфор почти испытал разочарование — ни высокого роста, ни крашеных персидскою хной волос, ни громкого смеха и развязных манер, отличавших знакомых ему гетер. Фигура же показалась слишком хрупкой: да, грудь хороша, но где необъятные бёдра и увесистый зад — предметы особой охоты спартанских гоплитов в захваченных городах?

Прошло немного времени, и Эвтидему показалось, что его окутывают прозрачные тонкие нити очарования, на глазах крепнущие, превращающиеся в цепи влечения, из которых уже не вырваться. Да и не хочется вырываться. То, что сначала незаметно обволокло безобидно-прозрачной дымкой, обернулось сладким ядом, проникшим, казалось, сквозь все поры его кожи.

Эфор не пытался понять — да и не смог бы, даже пожелай, — что делает с ним эта женщина. Глядя на Тиру, Эвтидем не верил, что ещё недавно сжимал её в объятиях на ритмично скрипевшем ложе, забыл, что она всего лишь рабыня. Ему хотелось не только обладать ею, но нравиться, волновать чувства.

Мелодичный смех, звучавший в ответ на его незамысловатые шутки, убеждал эфора, что это ему удаётся, и немолодой мужчина ощущал себя Парисом.

Поликрат, искоса наблюдавший за эфором, предложил Тире спеть для гостя, и когда та удалилась за своей лирой, произнёс, откинувшись в кресле:

— Эта женщина — не просто рабыня. Умная и хорошо образованная, она с некоторых пор ведёт мой дом, уверен, способна и на большее.

Несколько песен, исполненных приятным, выразительным, хорошо поставленным, пусть и не очень сильным голосом, лишь усилили восторг Эвтидема.

— Ты ещё не видел Тиру в танце, — говорил Поликрат, прощаясь с очарованным приятелем.

На этот раз не было ни обильных возлияний, ни предложений остаться на ночь.

— Мой яд действует, господин, — обернулась Тира к своему хозяину, когда они остались вдвоём. Ты сам видишь. Мне даже кажется, что для этого, — указала она глазами на двери мегарона, — доза слишком велика.

Женщина оказалась права — уже на следующий день Эвтидем разыскал Поликрата в Герусии и сообщил, что дело с поставкой оружия из его эргастерия в другие — разумеется, дальние страны, такие как Египет — улажено.

— Вовремя, — не скрывал удовольствия архонт, — ведь на меня только что возложили очередную литургию — снова я должен построить и снарядить за свой счёт целый корабль. А где же мне взять деньги? Жду тебя сегодня к себе и постараюсь отблагодарить.

Приём превзошёл все ожидания. В тот вечер сладострастный восточный танец Тиры вызвал в нём неизведанные прежде, ни с чем не сравнимые порывы чувств.

С последними звуками мелодии архонт, встретившись взглядом со своей рабыней, знаком велел оркестру удалиться, а затем и сам оставил зал. Тира мелкими грациозными шажками египетской танцовщицы приблизилась к изнемогающему в кресле эфору. Потемневшие до глубокой синевы глаза гипнотизировали добычу.

Эвтидем не уснул в ту ночь ни на миг. Солнечные лучи уже пробивались сквозь складки тяжёлых портьер, а эфор всё ещё ласкал это волшебное тело, не в силах оставить ложе, где — он сам не отдавал себе в этом отчёта — впервые узнал, что может дать женщина мужчине. Он, привыкший силой брать женщин в завоёванных городах — кулаком по голове, если сопротивляется, и на пол её же разорённого дома — или с пренебрежением принимать купленную за деньги близость гетер в городах союзных, старался быть нежным сейчас — по крайней мере настолько, насколько это ему удавалось.

Проводив эфора, Тира показала Поликрату многочисленные красные и синие пятна на своей гладкой, как полированный мрамор, коже:

— Дорого же мне обходятся твои планы, хозяин.

— Свобода тоже стоит недёшево, — густое ухоженное серебро бороды и усов шевельнулось в улыбке, — а свобода с деньгами — ещё дороже, — многозначительно произнёс архонт, глядя, как красавица кутается в одеяние из блестящей голубой ткани, с превеликим трудом доставленной из далёкой Серики. — Ты получишь и то, и другое через пять лет, если будешь старательно исполнять все мои поручения. А если выпадет дело, особенно важное и трудное для меня или Спарты (что одно и то же), — то и раньше. Видишь, я забочусь, чтобы ты получила свободу молодой и красивой, смогла завести дом и семью. Вот только кто заменит тебя в моём доме?

— Всемогущий Поликрат без труда найдёт достойную — или достойного. Мне нужны деньги для покупки трав, — Тира протянула архонту клочок исписанного пергамента. — Здесь всё обозначено. Придётся сварить снадобье и пить эту гадость целыми фиалами, иначе рожу ублюдка от Эвтидема, и он станет твоим новым рабом. Подумай только, хозяин, сын эфора — твой раб! — вдруг залилась она смехом.

Эфор же действительно потерял голову, сделавшись в скором времени игрушкой в руках Поликрата. Тира очень хорошо помнила наставления старой левантийки, обучавшей за немалую плату будущих дорогих гетер искусству обольщения. Не прошли даром также уроки трудолюбивого эфиопа, которого хозяйка специально держала для практического обучения девушек. Тира попала в его руки вскоре после того, как за большие деньги была лишена невинности знатным византийским бездельником. Когда мужская сила эфиопа иссякла, он был продан в каменоломни и заменён индусом, настоящим мастером в этой области.

Кроме того, лучшая ученица преуспевала в музыке, хореографии, декламации стихов, искусстве поддерживать беседу, одеваться, освоила специальную гимнастику и массаж, использование ароматических веществ, румян, белил, помад и всего того, что подчёркивает красоту лица и тела, приготовление составов, нужных в деле любви и не только в этом деле...

Эвтидем, чей прежний опыт общения с женщинами оказался наивным, жил лишь воспоминаниями о последней встрече и предвкушением будущей.

Известие о внезапном отъезде Тиры в Мегары повергло его в смятение. Погруженный в переживания, эфор шагал к своему дому. Он совершенно не обратил внимания на тяжеловесного мужчину и подростка, едва увернувшегося от столкновения с ним.

 

VII

— Вот, Этион, взгляни, — садовый сторож подтолкнул вперёд двух девочек, — говорят, что пришли к тебе в гости.

— Конечно, в гости, — бойко ответила одна из них, в которой хозяин тут же узнал Леонику, — иначе бы мы перелезли через ограду. Привет тебе, Этион.

Привет и тебе, Леоника. Рад видеть вас в своём доме.

— Я не одна. Это, — указала она пальцем на подругу, смущённо глядевшую из-под шапки курчавых, подстриженных, должно быть, овечьими ножницами волос, — Иола, дочь Антикрата. Наши отцы дружат. Сейчас они вместе на войне. Приглашала и других девочек. Они не пошли. Боятся, глупые!

— Напрасно, как ты убедилась. А сегодня, надеюсь, в этом убедится и Иола. Позови Ксандра, — велел он сторожу, — он займёт вас, а чуть позже к вам присоединится и мой сын, Полит.

Ксандр предстал, едва успев смыть копоть; вот уже несколько дней, как во исполнение своего желания он работал в кузнице. Вскоре сад наполнился весёлыми голосами — Иола быстро забыла о своём смущении.

— Если дело пойдёт так и дальше, скоро здесь будет резвиться целая ватага маленьких спартиатов, — подошёл к хозяину озабоченный Мол. — Они очистят сад лучше, чем стая самых прожорливых дроздов! Не слишком ли ты гостеприимен, Этион?

— Слишком гостеприимным нельзя быть вообще. Можно быть лишь недостаточно гостеприимным. Что же касается этой девочки, не забывай, она дочь Эгерсида, человека, желающего уравнять нас в правах со спартиатами! Не думаю, что он преуспеет в своих замыслах — у этого аристократа слишком мало сторонников. Но дело его поддержу от всего сердца!

— Так вот почему ты приказывал мне изучить его доходы, — вставил Мол. — Я докладывал тебе, что староста Пистий беззастенчиво обворовывает своего господина, а убийство несчастных илотов, в том числе и родителей Ксандра, совсем расстроило дела.

— Он оказался тогда в трудном положении. Аристократу и пентеконтеру грозило превращение в гипомейоны! Нечем было заплатить взносы в сесситию. Разве могли мы оставить его без помощи?

— Странно, за что же этот аристократ вдруг полюбил периэков?

— Он любит не нас, а Спарту. Эгерсид понимает — периэки, уравненные в правах со спартиатами, будут сражаться с таким же воодушевлением, как и они. Ну а те, кто побогаче, не станут жалеть средств для усиления её могущества. Илоты, став тем, кем являемся сейчас мы, намного увеличат численность спартанской армии.

Может быть, ещё не пришла пора осуществить задуманное. Но пусть дети спартиатов и периэков дружат и играю! вместе — тем легче будет сделать это в дальнейшем...

Действительно, подростки быстро нашли общий язык, а после того, как к ним присоединился умный, начитанный Полит, юные спартиатки впервые поняли, что, оказывается, удовольствие можно получать не только от бега наперегонки.

— Уже почти незаметно, — Леоника тронула рукой опавший синяк Ксандра. — У меня был такой же. Мы дрались с мальчишками. Но и им досталось!

— Вы дрались с мальчишками?

— Да, из агелы десятилетних. Они очень вредные. Всё время задираются.

— А взрослые не пытались вас разнять?

— Нет. Они только подзадоривают и смеются.

— В моей деревне драться с девчонками считалось позором, — произнёс Ксандр и тут же прикусил язык: что, если Леоника станет расспрашивать его о родных местах?

К счастью, взрыв хохота отвлёк девочку: видно, Полит рассказал нечто такое, от чего Иола просто согнулась от смеха. Полит явно был в ударе — Ксандр прежде не видел его таким — и был огорчён, когда отец не разрешил ему проводить гостей, послав считать полученную тетиву для луков. На лице Иолы тоже мелькнула недовольная тень. Сопровождать девочек в обратный путь выпало Ксандру, а так как, по слухам, дерзкий разбойник Харитон, пользуясь войной, подобрался со своей шайкой слишком близко к Спарте, то приказано было идти и Лиру, тому самому рабу, что поймал Леонику во время её первого визита.

Ксандр, шагая рядом с юными спартиатками, незаметно вздохнул: вот бы ему лёгкость речи Полита! А тут ещё Иола восхищается умом и знаниями сына Этиона.

— Он и меня учит читать и писать! — с гордостью сказал Ксандр. — Скоро я тоже узнаю многое!

— Тебе это удаётся? — искренне удивилась Леоника. — Отец сам учит меня. Но он редко бывает дома, и к его приезду я успеваю забыть все буквы!

— Брат говорит, — подала голос Иола, — что при помощи письма можно передать приказ в удалённую часть войска. Или отправить донесение. Он считает это самой трудной частью учёбы и жалеет, что без неё нельзя обойтись.

— Давайте попросим Полита, пусть он нас научит! — вдруг предложила Леоника. — Вот обрадуется отец, когда вернётся!

Предложение было поддержано, и вскоре Полит с важным видом учителя давал уроки. Леоника делала успехи — сказывались прежние занятия с отцом. Ксандр, одержимый желанием овладеть этим волшебством, не отставал. Хуже шли дела у Иолы, но Политу доставляло особое удовольствие возиться с отстающей.

Девочки приходили почти каждый день после занятий в палестре, и как-то раз Ксандр, держа клещами раскалённую заготовку, понял, что с нетерпением ждёт их появления.

Однажды подружки, приняв серьёзный и даже несколько торжественный вид, обратились к Эгиону:

— Приближаются игры в честь Артемиды. Мы тоже участвуем в них с гимнастическими упражнениями на Платанистах перед состязанием эфебов. Просим тебя отпустить Полита и Ксандра — пусть они посмотрят!

Приветливая улыбка исчезла с лица периэка, уступив место сосредоточенности. Видя его колебания, Иола добавила:

— Там будет состязаться мой брат и его агела.

Этион разрешил, но в канун назначенного дня позвал к себе обоих юношей:

— Признаюсь вам, сначала я хотел отказать девочкам в просьбе. Но потом передумал.

Вы должны побывать на Платанистах, чтобы не стать похожими на тех, кого увидите там. Но помните: Иола и Леоника — спартиатки. Они будут смотреть на это зрелище иными глазами...

Ксандр не только выстирал, но и выгладил горячими плоскими камнями свой единственный хитон. Конечно, куда ему до празднично одетого Полита, но всё же...

Вместе с Лиром — силачу было приказано сопровождать их — двинулись они туда, куда стекались ручейки охочих до любимого зрелища спартиатов людей.

Вот и Плаганист.

Шелестящая серебристой листвой роща, давшая название жестокому состязанию и испытанию спартанских юношей. Дорожки меж серых стволов платанов ведут к овалу арены, окружённой наполненным водой рвом. Попасть на неё можно через два противоположных мостика. Статуя могучего Геракла установлена рядом с одним из них, статуя законодателя Ликурга — рядом с другим.

Зрители размещаются с внешней стороны рва — спартанская аристократия поближе, остальные подальше. Периэкам и сопровождающим своих хозяев рабам не запрещается взбираться на деревья или друг другу на плечи.

Сначала юные спартиатки покажут своё искусство в гимнастике. Только здоровая сильная женщина сможет родить здорового и сильного ребёнка.

Ксандр вертел головой — так много людей, как же встретить здесь Леонику и Иолу? Да вот же они! Умницы, устроили засаду на дорожке через рощу и сразу высмотрели здоровяка Лира!

— Мы вас ждали! — в один голос заговорили подруги. — Боялись, что не найдём! Идёмте, мы отведём вас туда, откуда нас будет лучше видно. А после выступления подойдём к вам!

— Как вы хороши в этих белых пеплосах! — расцвёл в улыбке Полит.

Ксандр забеспокоился, увидев, что они приближаются к местам для знатных спартиатов; чутьё подсказывало, что от них следует держаться подальше. Его волнение улеглось, когда Полит обменялся приветствиями с несколькими взрослыми спартиатами. Ксандр пошёл было за сыном хозяина, но один из них схватил его за плечо:

— Полит, ты можешь проходить. Но рабов своих оставь у платанов. Пусть ждут тебя там!

Ксандр заметил, как вспыхнуло лицо юноши.

— Прости, хозяин, мы должны были догадаться об этом, — быстро проговорил он, кланяясь; беглому илоту лучше избегать столкновений со спартиатами. — Идём, Лир.

— Среди спартиатов есть не только заказчики, но и должники Этиона, — объяснил ему добродушный здоровяк. — Иначе нас с тобой просто вышвырнули бы за платаны. Лучшие места под платанами были уже заняты плотно толпившимися вольноотпущенниками, рабами и гипомейонами. Ксандр и Лир немало потрудились, прежде чем устроиться так, чтобы видеть хоть часть арены.

Выступление девушек между тем уже началось. Построенные ровными рядами строго по росту, они исполняли упражнения в таком едином ритме, что казались неким целым существом.

Напрасно Ксандр пытался отыскать Леонику — то спины, плечи и головы окружающих мешали увидеть картину в целом, то стоявшие в первых шеренгах девушки постарше и повыше заслоняли в ходе перестроений тех, кто был за ними. Лир положил конец его мучениям, посадив к себе на плечи, и Ксандр увидел её — рядом с Иолой — почти перед тем, как спартиатки, образовав струящуюся идеально ровными линиями рук, исходящими из вершины, пирамиду, закончили выступление.

Под рукоплескания зрителей девушки двумя колоннами оставили арену.

— Сейчас начнётся, — услышал он рядом с собой голос тщедушного человека в коричневом хитоне раба. — Лисикл со своей агелой против молодого Антикратида.

— Будет на что посмотреть! — ответил ему одетый в лохмотья сосед, судя по останкам былой осанки, гипомейон. — Для красавчика ирена сегодня решится многое. Если его агела победит, то войдёт в состав спартанской армии единой эномотией. А он останется в ней эномотархом! Сразу в эномотархи — неплохо! Другие, получше него, всю жизнь топают рядовыми гоплитами.

К мосткам с противоположных сторон подошли две агелы, остановились, не переходя их, повернулись лицом к зрителям...

Горячая кровь застучала в ушах Ксандра. Хищно подтянутая фигура, презрительная улыбка, те же ниспадающие на загорелый лоб тугие завитки блестяще-бронзовых волос... В молодом спартиате, стоявшем близ мостика Ликурга, он узнал того, чей призрак не раз заставлял его просыпаться в холодном поту.

— Что с тобой? — спросил силач своего седока. — Дрожишь, как в лихорадке. Того и гляди упадёшь!

— Ничего, уже хорошо, — ответил Ксандр, стараясь взять себя в руки.

Знал и чувствовал — рано или поздно разыщет или встретит убийц своих близких и друзей. Но не думал, что всплеск ненависти, бессильной ярости и тёмного ужаса едва не заставит остановиться сердце! Хорошо, что все смотрят туда, где застыли агелы, и никто не видит его лица!

Бедней — должностные лица, ведавшие боевыми играми, — пересчитали юношей, оставив в агелах равное число бойцов, тщательно обыскали их.

Скоро на арене две стаи сойдутся в жестокой схватке, цель которой — очистить окружённое водой пространство от противника. Можно бить как угодно и куда угодно, кусаться и душить, выламывать суставы и выдавливать глаза — правило только одно: участники не должны иметь оружия. Проиграл тот, кто не может больше сопротивляться или упал в воду. Можно броситься в ров, спасаясь от наседающего противника, но это позор. Спартанские юноши обычно бились до последнего. Нередко после схватки с арены уносили не только покалеченных, но и мёртвых. Им не сочувствовали: сам виноват. Плохо готовил себя к бою!

Отряды перешли мостики и выстроились, перегородив арену, шагах в десяти один от другого. Бедней были готовы дать команду к схватке, как вдруг Лисикл вышел из строя:

— Сначала ирены! — произнёс он отчётливо и громко. Распорядители принялись совещаться.

— Ловок Лисикл, — опять заговорил сосед Ксандра, гипомейон, — он постарше и на вид покрепче Антикратида. Победит — и противник сразу окажется без предводителя и лучшего бойца, а дух его будет надломлен!

Ксандр узнал имя своего врага и теперь испытывал нечто похожее на облегчение: убийцу Состена зовут Лисикл, а брат Иолы, Антикратид, — его противник! Вот Антикратид выходит из строя. Он высокий, худощавый, в такой же, как и у сестры, шапке курчавых волос!

Видно, не найдя в желании Лисикла ничего, противоречащего обычаям, а может быть, уловив желание аристократической публики увидеть красивый поединок перед началом общей свалки, распорядители спросили согласия Антикратида. Тот не возражал. Отказаться — проявить трусость.

— Схватка иренов! — объявил главный распорядитель.

Агелы сделали по три шага назад, давая больше места своим предводителям.

Лисикл атаковал сразу же без разведки, в резкой жёсткой манере, осыпая противника градом ударов. Антикратид был выше него, но уступал в ширине плеч и мощи мускулатуры. Юноше приходилось отходить, закрываясь руками, под насмешливые крики агелы Лисикла и большей части зрителей. Те, кто был ближе к арене, видели — Антикратид успешно отражает большую часть ударов противника. Отход же объясняется стремлением навязать Лисиклу бой на дальней дистанции, где юноша рассчитывал получить преимущество. Наконец ему удалось, отскочив, встретить наседающего противника прямым ударом ноги в живот. Будь на месте Лисикла кто-нибудь другой, схватка могла бы закончиться. Он же лишь в замешательстве остановился, прекратив бешеный натиск. Антикратид, используя момент, дважды достал голову противника верными, но недостаточно сильными для мгновенной победы ударами.

Теперь радостно взревели те, чьи симпатии были на стороне долговязого угловатого юноши.

— Эй, Лисикл, побереги своё личико!

Ксандр испытывал глубокую благодарность к Антикратиду, сумевшему кулаками стереть презрительно-высокомерную улыбку с лица Лисикла. Было заметно: обманутый расчётом на быструю победу, он серьёзно злился.

Ирены держались, словно танцуя, на дальней дистанции. Антикратид пресекал попытки противника атаковать, навязать ближний бой или борьбу сериями точных ударов; в то же время сам он всё меньше и меньше ограничивался одной лишь обороной.

Холодная злость Лисикла не мешала ему видеть ошибки противника. Слишком надеется на удары своих длинных ног. Отбив один из них, он стремительно сократил дистанцию и подсечкой сбил Антикратида наземь. Ловкий и гибкий, тот перекатился в падении, избежав захвата, но удар в челюсть настиг его, едва юноша успел вскочить на ноги.

Лисикл поднырнул под ошеломлённого противника, захватил его железным кольцом рук и, подняв, с силой бросил на землю. Поднял, раскрутил мельницей и бросил ещё. И ещё — на этот раз в ров.

Всплеск воды не успел затихнуть, как его молодые волки с рёвом бросились на лишившуюся предводителя агелу.

Ксандр издал стон, словно это ему, избитому, пришлось проехаться лицом по твердокаменной поверхности арены.

— Будь Антикратид потяжелее, так не его, а Лисикла вытаскивали бы сейчас из воды, — высказал своё мнение худой раб.

— Он ещё успеет набрать вес, — согласился с ним гипомейон. — Тогда и посмотрим.

Побеждённый ирен, придя в себя от холодной воды, бился в руках распорядителей, стремясь на арену, где предоставленные самим себе, без надежды на успех, сражались его питомцы.

Ни одного жалобного стона — только крики ярости, ругательства. Сильные тупые удары, тяжёлое надсадное дыхание, треск раздираемой одежды, топот множества ног. Судя по тому, что клокочущая людская масса начала медленно перемещаться в сторону мостика Геракла, оставляя за собой неподвижные или шевелящиеся, большей частью окровавленные тела, агела Лисикла одолевала. Преимущество в одного, но самого сильного бойца, а также наличие предводителя давали о себе знать.

Драка кипела уже недалеко от мостика. Резкая команда Лисикла перекрыла шум свалки: его стая поднатужилась и дружно двинулась вперёд, сталкивая в воду напором своих тел остатки полуокружённой, прижатой ко рву агелы Антикратида.

Протяжный тяжёлый плеск смешался с ликующим кличем победителей: завладев ареной, они прыгали, обнимались, поздравляли друг друга и наконец принялись качать своего ирена. Гордо прошествовали они через мостик Геракла и совершили круг почёта, под приветственные крики размахивающих оливковыми ветвями спартиатов. Они ещё торжественно пройдут по улицам Спарты, а затем их ждёт угощение за счёт города.

Побеждённые, мокрые и жалкие, желали только одного — быстро и незаметно покинуть Платанист.

Пострадавшие не интересовали никого, кроме близких. Сейчас ими занимаются врачи. Они сделают перевязки, зашьют рваные раны, наложат лубки на сломанные конечности, вправят вывихнутые суставы. Определят, кто из них останется калекой на всю жизнь, и сообщат об этом Герусии: архонты вынесут решение об эвтаназии — увечные не имеют права бродить по улицам Спарты.

Отношение знати к проигравшим несколько изменилось, когда выяснилось, что на арене обнаружили тела двух убитых юношей из агелы Лисикла. Один с переломленными шейными позвонками, да ещё и задушен, другой и того лучше — с перегрызенным горлом. Что ж, Антикратид тоже подготовил неплохую агелу, раз его питомцы готовы вцепиться в глотку противника зубами! Сам он потерял одного — юноша захлебнулся во рву, куда его сбросили без сознания.

Ксандр соскользнул со спины Лира на землю.

— Мне бы сейчас на арене побороться, — ответил силач, разминая затёкшие мышцы. — Смотри, идут!

Лисикл, возглавлявший колонну победителей, был ужасен — скорее из-за жестоко-ликующей маски, застывшей на лице, чем из-за покрывавших его синяков и ссадин. Шедшие вслед за ним юноши, всклокоченные, кое-как прикрытые остатками хитонов, а то и вовсе без них, мало в чём уступали своему ирену.

Ксандр вздохнул: в прямом бою, грудь против груди, он не сможет одолеть ни одного из этих зверочеловеков. Какие у него враги и сколько их!

Зрители, оживлённо обсуждая состязания, покидали Платанист. Ксандр и Лир стояли у дорожки под деревом, высматривая Полита, Леонику и Иолу. О, да с ними Антикратид! Он очень печален.

Девочки молчали, потому что Антикратид, как бы там ни было, проиграл, и говорить тут не о чем.

— Это и есть тот периэк, к которому вы, забыв стыд, открыто бегаете? — резанул слух молодой неприятный женский голос.

На пути стояла стайка девочек — подростков, таких же, как Леоника и Иола. Одна из них, высокая и плечистая, почти уже оформившаяся в девушку, решительно выступила вперёд.

— Подождите, — выкрикнула она, — наступит время, и ни один спартанский юноша не подойдёт к вам!

— От тебя они уже сейчас шарахаются! — не замедлила с ответом Иола; но ещё раньше Леоника стрелой рванулась к обидчице и с маху, как кошка лапой, ударила её по лицу. В следующее мгновение она тесно сцепилась с противницей, стараясь сбить её подножкой. Иола бросилась на помощь подруге и, захватив обидчицу за шею, сильным рывком свалила её. Леоника тоже не удержалась на ногах, но тут же вскочила, готовая к новой схватке. Её пеплос, недавно такой нарядный, был испачкан пылью и кровью, струившейся из разбитых носа и губ побеждённой.

Поняв, что противница сломлена, Леоника обратилась к её подругам:

— Ну что, будете слушать эту злобную и трусливую, вы, неразумные? Быстро по домам, или я разберусь с вами! А ты, — ткнула она пальцем в побеждённую, — получишь вдвое, если посмеешь плохо сказать о моих друзьях и обо мне!

Та лишь смотрела угрюмо исподлобья и размазывала по лицу кровь, смешанную с грязью и слезами бессильной злобы.

— Иди домой, Иола! Хватит с меня позора на сегодня! — велел сестре Антикратид, и, резко повернувшись, зашагал к бараку своей агелы.

На следующий день Леоника пришла одна.

— Брат запретил Иоле ходить к вам, — объяснила она Этиону и погрустневшему Политу. — Ко мне тоже приходил педоном. Он сказал, что я поступаю дурно, бывая здесь. Но думаю, поступила бы дурно, послушав его!

— Ты настоящая спартиатка, — положил руку на плечо девочке Этион. Но выслушай немолодого человека. Нарушив запрет педонома, ты рискуешь навлечь беду на себя и на своего отца. Поэтому прошу тебя не идти против воли педонома. Отцу же передай, я жду его сразу после возвращения в своём доме. И с радостью встречу — вместе с тобой.

Привкус печали нёс этот день, а вечером, прощаясь, Этион подарил девочке новый белопенный пеплос, застегивающийся на плечах двумя красивыми бронзовыми фибулами. Кроме того, Ксандр нёс обычную корзину с фруктами.

— Армия уже в Мегарах, — говорила Леоника, видя его печальное лицо. — Не пройдёт и десяти дней, как отец будет дома. И тогда мы придём в гости к Этиону вдвоём!

Обратный путь совершали в темноте: ночь накатила быстро, почти без сумерек. Воздух был тёплым, звёзды яркими, а небосвод казался бесконечным мягким чёрным покрывалом.

— Прибавь шагу, — негромко проговорил Лир, — слышу сзади голоса. И ещё металл позвякивает. Это ночная стража!

Высокий силуэт возник из темноты внезапно, как призрак. Ксандр едва увернулся, чтобы не быть сбитым с ног быстро шагавшим мужчиной. Спартиат и на них не обратил внимания, стремительно прошёл мимо и исчез во тьме так же быстро, как и появился.

— Что это... — начал было Лир, но раздавшиеся сзади глухой стук, звон металла, возня и ругань помешали ему закончить. «Призрак» с разгона налетел на стражников!

Самое время уйти, но Ксандр замер на месте, напрягая слух. Впрочем, в этом не было необходимости: высокий, порой срывающийся на визг пронзительный голос был на редкость отчётлив.

— Отпустите меня, негодяи! Я эфор Эвтидем! Как вы несёте службу?! Почему не было предупредительного окрика?! Спали на ходу или болтали между собой, вместо того чтобы охранять покой Спарты? Из какой вы агелы? Что, уже эномотии? Лисикла? Вчера победили на Платанистах? Но только потому, что против вас были ещё большие олухи, чем вы сами! Я велю вас выпороть, недотёпы!

— Скорее идём отсюда, — потянул Лир за руку Ксандра.

— Нет, — мотнул тот головой. — Вот что, Лир. Возвращайся домой один. У меня здесь ещё кое-какие дела. Приду поздно ночью или под утро.

— Какие дела? Я с тобой!

— Нет, ты слишком заметный. Иди домой и не попадайся ночной страже! Между тем визгливые выкрики эфора утихли — видно, ушёл, сорвав гнев и отведя душу. Зато им на смену пришло обиженное бормотание приближающихся стражников.

— Уходи скорее, Лир! — подтолкнул приятеля Ксандр.

Ему недостаёт ловкости, говорила Леоника? Что ж, посмотрим, думал он, укрываясь за выступом стены.

 

VIII

Факелы в руках радостно-возбуждённых мужчин озаряли неровным светом белые стены домов, цоколи храмов, растекались колышущимися пятнами по камням площадей. Нарядные люди, украшенные гирляндами из виноградных листьев и цветов, многие с корзинами снеди и мехами с вином, шли из Мегарских городских стен на окрестные поля и покрытые рощами склоны — гуда, где бурлит праздник в честь славного бога вина Диониса!

Всплески шума ликующей толпы норой бывали так сильны, что проникали в мегарон красивого дома, окружённого небольшим садом с оградой.

Тира, одетая в оранжевый пеплос, нервно прохаживалась по залу, сплетая и расплетая руки. Она пыталась сосредоточиться на предстоящем деле и отогнать образ, долго преследовавший её, заставлявший со сладким стоном просыпаться в ночи, образ, что наполнил её душу и тело мечтой, а ныне вызвал жгучее, непреодолимо-влекущее желание.

Поликрат не запрещал своей рабыне бывать в городе — правда, в сопровождении одного из домашних рабов и с накинутым на лицо покрывалом. Во время одной из таких прогулок она, скользя рассеянным взглядом по лицам прохожих, вдруг замерла в оцепенении: вот оно, живое воплощение её обострённых воспитанием идеалов прекрасного!

Гармония мощи, красоты, изящества и одухотворённости, воплощённая в мужчине.

Здоровые, сильные и даже красивые мужчины — не редкость на улицах Спарты. Но такое сочетание этих качеств — редкость даже здесь. И ещё большая редкость — глубокие, открытые, полные ясного ума глаза, освещавшие благородные черты лица светом размышлений — не о повседневных мелочах, не о своекорыстных интересах, а о чём-то другом, гораздо более важном.

Тира стала чаще вырываться на прогулки в надежде встретить поразившего её воображение спартиата — и напрасно: за долгое время видела его лишь два раза — издали, мельком. Но образ незнакомца стоял перед глазами постоянно.

Почти с детства познав многих мужчин, она не испытывала влечения к ним, скорее наоборот. Первая близость вызвала лишь страх, боль и отвращение. Учителям — эфиопу, а позже индусу — пришлось немало потрудиться, чтобы спасти для хозяйки будущую усладу богатых ценителей. И всё же Тира, умея показать и внушить страсть, оставалась холодной в объятиях мужчин.

Поликрат, приобретя её, сразу же решил использовать красивую, искусную в любви рабыню для усиления своего влияния в Герусии — наряду с другими доступными ему средствами. Она стала любовной забавой для нескольких сластолюбивых архонтов. Отвращение не помешало Тире выполнить свою работу; скоро и эти архонты оказались в руках Поликрата, после чего они стали дружно, как по команде, засыпать, едва добравшись до ложа любви.

— Твои штучки? — спросил недовольный хозяин.

Тира не стала отрицать:

— Эти люди и так уже твои. Поверь мне, для мужчины преклонных лет игры с молодой женщиной опасны, как яд, и кончаются плохо. Самое большее — год, и никто из этих стариков не останется в живых. И что же тогда?

Поликрат согласился, подумав, и если исключить воспылавшего страстью эфора, единственным, кто делил с ней ложе, был призрак прекрасного незнакомца.

Новое поручение хозяина было принято с радостью — ведь через Мегары возвращается войско, и мужчина её грёз конечно же с ним!

А кроме того, в будущем Поликрат обещал свободу и деньги!

Тира выходила на улицы чужого города, убрав себя так, словно в любой момент могла встретить Его. Встреча действительно была внезапной. Позже Тира удивлялась, как ей удалось сохранить — пусть внешне — естественность и спокойствие. Главное, они знакомы теперь. Эгерсид... Она чуть не вздрогнула, услышав это имя.

Поликрат и Эвтидем не раз упоминали его как своего врага. Однажды даже задумали погубить этого человека. Почему-то их план провалился.

Служанка Прокна на следующий день ходила к Эгерсиду с приглашением и принесла обратно вежливый отказ: не позволяют многочисленные дела, но как только в них наступит первый просвет, он обязательно воспользуется им для визита к новой знакомой.

Когда в следующий раз? Ведь армия готовится к возвращению в Спарту! Задержка, вызванная болезнью Агесилая, вселила надежду: спартанское войско будет здесь на празднике Диониса! Но тут всё же приходится рассчитывать на случайность. А вот с купцом Антифом случайности быть не должно...

Дверь резко отворилась, в зал вбежал взволнованный Никерат:

— Антиф вышел! С ним четверо здоровенных телохранителей! Наши люди следуют за ним по пятам!

— За мной! — Тира устремилась к выходу. — Никерат, показывай путь!

Несколько человек, сидевших здесь же, в мегароне, двинулись за ней. В саду к ним присоединилась группа людей с музыкальными инструментами — нанятый оркестр был наготове. Освещая путь факелами, небольшая процессия отправилась к городским воротам, а оттуда — к дубовым рощам на склонах холмов, где в неистовом веселье люди славили доброго бога Диониса...

Тем временем эномотарх Антикрат, предусмотрительно согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку, вошёл в небольшую комнату дома, где квартировал его друг и командир пентеконтер Эгерсид.

— Напрасно остался ты в одиночестве, — начал Антикрат. — Раз принято решение участвовать в празднике вместе с союзниками, то все и ушли туда, где празднуют. Поскольку здесь никого нет, то и дел никаких нет. Следовательно, тебе тоже нужно пойти повеселиться. И не волнуйся — к утру все воины будут на месте, никто не напьётся, ведь мы, спартиаты, с детства испытываем отвращение к крепкому вину! Идём в дубовые рощи. Там мы, по крайней мере, будем ближе к своим гоплитам.

Эгерсид накинул свой красный походный плащ.

Оружия брать не стали — это строго запрещено: на весёлых Дионисиях нет-нет да и случаются потасовки.

Основной поток почитателей бога вина уже прошёл, остался лишь небольшой ручеёк, который, попетляв по узким улочкам, принёс их к храму Диониса, где прямо под колоннами фронтона храмовые проститутки-иеродулы с надсадным криком отдавались во славу бога вина каждому желающему — разумеется, после того, как он внесёт определённую плату в храмовую казну.

— Итак, беседа с Агесилаем ничего не дала? — вдруг совершенно серьёзным голосом спросил Антикрат.

— Не дала того, на что мы рассчитывали. Но перед тем, как с царём приключилась болезнь, я понял, что он сочувствует нам. И при этом очень опасается, что неосторожными действиями мы можем вызвать гражданскую войну. Я хорошо понимаю его опасения.

— Так, значит, мы приобрели молчаливого союзника?

— Хотелось бы верить.

— Как не вовремя болезнь свалила его!

— Болезнь и смерть всегда не вовремя. Но я точно знаю — жизнь царя вне опасности: он даже отказался сдавать командование, лишь на несколько дней отложил начало марша. Самого же его понесут на носилках.

— Но что нам делать теперь, Эгерсид?

— Остаётся только внушать всем и каждому, что могущество Спарты под угрозой и не станет прежним, пока в государстве не произойдут необходимые перемены.

— Пока это произойдёт, мы потерпим поражение уже в этой войне. Ты прав — мы не одолели фиванцев в недавнем походе. Он закончился ничем.

Беседуя, друзья не заметили, как оказались за городскими воротами. Слева от них располагался лагерь — вернее, стойбище — тащившихся за войском торговцев и маркитантов. Многие, получив своё, подались восвояси. Но самые упорные, рассчитывая до конца высосать остатки скудной на этот раз добычи, покоившейся на дне воинских сумок и мешков, остались здесь до самых Дионисий. Оттуда доносились многоголосые крики и нестройная музыка, вторившая такому же нестройному пению, в свете ярко горевших костров обнимались, прыгали, бесновались и водили хороводы полуголые люди, рекой лилось вино, и поедались горы снеди. Иные, получив свою долю радости, валялись прямо на земле, забывшись пьяным сном. Мимо с ликующими воплями промчалась орава вакханок, одетых в звериные шкуры — или, точнее, едва прикрытых ими. Отблески факелов сверкали на натёртых маслом телах обезумевших, размахивающих тирсами женщин.

— Похоже, они поймали одного из наших, — указал Эгерсид на группу из шести-восьми вакханок; на вытянутых руках они несли в горделивом спокойствии возвышавшегося над ними спартанского воина.

— Тебе помочь? — участливо крикнул Антикрат.

— Сам справлюсь, — ответил проплывающий мимо спартиат, сопровождая свои слова величественным, хотя и непристойным жестом.

— Подруги, я нашла ещё двоих! Да каких красавчиков! — Глаза женщины, выхватившей их из темноты светом факела, горели масляным огнём вожделения.

Бежим! — воскликнул Эгерсид. — Незачем связываться с этими безумными кошками, — добавил он, когда факелы вакханок, бросившихся было за ними вдогонку, остались далеко позади.

Вот и подъём. По мере того как они поднимались по склону, переходящему в довольно широкую террасу, одновременно углубляясь в рощу, всё чаще встречались костры, около которых танцевали и пели люди. Спартиаты предавались веселью вместе с горожанами — их красные плащи и хитоны были заметны в каждой группе пирующих.

— Вот вино, лучшее вино в этой роще, бесценный дар Диониса, хвала ему! — закружился торговец возле друзей. — Уступлю всего за одну драхму, только потому, что мех последний!

— Дай попробовать, — подхватил небольшой мех Антикрат. — И впрямь недурно, Эгерсид. Я думаю, — глубокомысленно продолжал он, пока пентеконтер извлекал из кошелька на поясе серебряную монету, — разбавлять вино водой в такую ночь — значит оскорблять божество.

— К тому же мы всё равно не найдём здесь ни капли воды, — согласился Эгерсид.

Отлив немного вина на землю в дар Дионису, друзья воздали должное великолепному напитку.

— Теперь можно идти искать своих, — вытер рот тыльной стороной ладони повеселевший Антикрат; но тут их внимание привлекли радостные крики, приближающиеся подобно набегающей волне. Оставляя костры, люди спешили к узкой дороге, пересекавшей рощу.

Там, окружённый стайкой вьющихся в ганце девушек, шёл божественной красоты юноша с венком на роскошных кудрях и с тирсом в руке — живое изображение Вакха — Диониса.

За ним прыгали, скакали, кружились менады и одетые в козьи шкуры сатиры с рожками, они дули в свирели и флейты, били в тимпаны, размахивали тирсами!

Замыкал процессию добродушный толстый старик верхом на осле; захмелевший, он опирался на большой мех с вином. Молодые сатиры вели с достоинством шагавшего ослика, а также поддерживали Силена — видно, он сегодня и в самом деле перебрал божественного напитка. Жрецы храма Диониса, сопровождавшие процессию по бокам, громко воздавали хвалу богу вина и виноделия.

— Как хорошо, что вы тоже пришли сюда! — несколько спартиатов и мегарцев окружили друзей, едва откричали здравицы в честь виновника торжества. — Это самые доблестные воины Лаконии — пентеконтер Эгерсид и эномотарх Антикрат! — представили их спартиаты горожанам.

— Просим пожаловать к нам! — наперебой закричали мегарцы.

Друзья не заставили себя упрашивать и присоединились к компании, добавив свой мех с вином к общему угощению.

Вскоре Эгерсид разговорился с немолодым почтенным мегарийцем.

— Нет, это предложение только кажется выгодным, — просвещал тот Эгерсида в коммерческих тонкостях. — Сразу видно, что ты воин, а не купец! Но даже я, потомственный торговец, только на третий день размышлений понял, чего же на самом деле хочет этот Антиф!..

— Какой коварный! И ты говоришь, будто он — самый богатый человек Эллады?

— Так считают многие. Хотя несколько лет назад ходили слухи, его дела плохи... Да вот же он!

Эгерсид увидел бледного даже в свете костров мужчину, шествовавшего в сопровождении четырёх телохранителей. Крупный тонкий нос и поджатые губы — вот и всё, что мог выделить беглый взгляд в этом без лишней роскоши одетом человеке.

Что это? На свободной части лужайки вдруг одновременно вспыхнули четыре больших костра, поставленных квадратом; ярко-оранжевое пламя высветило стоявшую в его центре женскую фигуру, с головы до ног укрытую белым покрывалом.

Несколько мгновений она стояла неподвижно. Вскоре лужайка наполнилась музыкой — звуки её были густы, ритмичны и сладострастны, как ночь великого Диониса.

Взмах руки — и отброшенное покрывало исчезло, подхваченное кем-то из темноты. Сверкнули вплетёнными драгоценностями тёмные волосы, ярче пламени вспыхнули звёзды глаз.

— Астарта, — восхищённо выдохнул сосед Эгерсида.

Освещённый кострами пеплос Тиры впитал их свет, сделав её главным элементом огненной композиции. Танец начался.

Люди, оставив свои места, бежали взглянуть на необыкновенное зрелище; скоро яркий квадрат был плотно охвачен зрителями с трёх сторон, оставшись открытым лишь со стороны примыкавшей к нему дубравы. Возгласы одобрения скоро смолкли — люди зачарованно смотрели, не в силах оторвать взгляда от пляшущего в огненном вихре языка живого пламени.

Эгерсид заворожено следил за этим огненным вихрем... не её ли встретил он на улицах Мегар? Нет, невозможно: ведь та, что перед ним сейчас танцует, лишь жарким пламенем могла быть рождена.

Музыка оборвалась внезапно, когда властный призыв из огненного квадрата достиг предельной силы. Женщина застыла в позе безмолвного приказа, прожигая сухим голубым пламенем глаз каждого в скованной мистическим оцепенением толпе.

Танец кончился. Но тут же начался другой. На смену ритму огненного вихря пришла плавная мелодия, исполненная манящей тайны. Мистическое оцепенение постепенно отпускало зрителей, уступая место восхищенному любованию. Эгерсид тряхнул головой, отгоняя завладевшее им наваждение. Лицо стоявшего неподалёку человека невольно привлекло внимание. Лунно-бледное, оно обратилось в маску, выражавшую зачарованное восхищение, удивление и... испуг одновременно. Острый взгляд впился в танцовщицу, ощупывая каждый изгиб её тела.

— Да это Антиф, тот самый купец, на которого указал новый мегарский знакомый, — узнал его пентеконтер.

Внезапно истошный женский крик перекрыл сладкую мелодию:

— Подруги! Это она отвела от нас глаза мужчин! Смерть ей во славу Диониса!

Крик был подхвачен неистовыми воплями десятков свирепых, как богини мести, вакханок, стремительно высыпавших из тёмной дубравы. Похоже, поклонницы бога вина действовали несколькими группами по определённому плану.

Спутники Тиры, стоявшие за огненным квадратом у опушки, были людьми сильными и неробкими. Но застигнутые врасплох и подавленные огромным численным превосходством нападавших, они были смяты вместе с музыкантами, только на несколько мгновений задержав ораву злых, как лесные кошки, созданий в звериных шкурах. Тем не менее этих мгновений хватило, чтобы Тира бросилась к толпе растерянных зрителей.

Эгерсид, скользнув в длинном выпаде, успел подхватить женщину, почти вырвав её из тянущихся рук вакханок. Развернувшись, он прикрыл голову правым плечом, выгнул спину, чтобы прикрыться от обрушившегося на него града палочных ударов, и вошёл в толпу.

Люди наконец поняли смысл происходящего; за спиной пентеконтера раздавались вопли, звуки тумаков и визг, началась нешуточная потасовка. Печальна была участь женщин, оставшихся без своих защитников — с несчастных срывали одежду и украшения, избивали, таскали за волосы.

Эгерсид не стал дожидаться, пока его, держащего на руках испуганно прижавшуюся танцовщицу, выхватят из темноты жёлтые сферы факелов.

— Догоняйте, пьяные твари! — крикнул он кружившим поблизости гарпиям и помчался вниз по склону к блиставшим праздничными огнями Мегарам.

Закончив спуск, пентеконтер перешёл на ровный бег, преследователи отстали, потеряв их на лесистом склоне. Поравнявшись с лагерем торговцев, он пошёл привычным размеренным шагом.

Женщина, лёгкая и нежная, лежала в могучих руках и обнимала его шею руками.

— Как страшно, — прошептала она; только сейчас почувствовал спартиат её загадочный, незнакомый аромат.

— Всё уже позади.

Эгерсид почувствовал, как женщина шевельнулась в его руках, обняв ещё крепче, ощутил её вздох, нежное прикосновение волос, волнующе-ласкающее дыхание на своей шее.

— О, Дионис и Афродита, вы вместе этой ночью, и вы сильнее меня! — прошептал он; с давно забытой силой забилось сердце.

Тира со змеиной грацией обвила ногами его талию. Тёплые губы нежно щиплют мочку уха, волнующими прикосновениями скользят по шее. Пальцы её проникли в ворот хитона и приятно ласкают кожу.

Губы встретились. Лёгкий вкус первого мёда, собранного пчёлами с горных цветов...

— Ты прекрасен... Прекрасен, как никто из смертных... Только статуи могут быть так совершенны... Но они холодны... А ты — сама жизнь! — доносился сквозь стук крови в ушах горячий шёпот женщины.

Прерывисто дыша, Тира опустилась ниже по телу Эгерсида, чувствуя, как мужчина входит в её горячую, влажную, пульсирующую глубину, и со сладким стоном откинулась в мерно качавшейся колыбели сильных рук.

— Я знала, что ты такой, — шептала Тира, вновь прижавшись к вздымающейся и опадающей, как морские волны, груди Эгерсида. — О, благодарю тебя, Дионис, за то, что дал мне его...

— Ты неутомим, возлюбленный мой... Как ты силён... И нежен... — исступлённо шептали её губы потом, когда она встала, предваряя зарю: — Держи меня крепче, возлюбленный мой... Земля качается под ногами моими, словно от вина Диониса... Ноги дрожат, руки дрожат, губы дрожат!

Огромные звёздно-синие глаза, обращённые к Эгерсиду, светились счастьем.

— Как неожиданно, как странно бросила нас судьба навстречу друг другу, — говорил Эгерсид, склонив голову к идущей рядом женщине.

— Так было угодно Дионису, — молвила Тира. — А боги не ошибаются. Но через день армия уходит в Спарту...

— Откуда ты знаешь?

— Весь город говорит об этом, — Тира печально улыбнулась. — Ведь ты военный, и разлука неизбежна. Скажи, тебя ждут в Спарте?

— Только дочь. Леоника росла без матери, так рано перешла она в царство теней.

— Мне это знакомо, Эгерсид.

— Ты тоже росла без матери?

— И без отца. Он ещё раньше не вернулся из путешествия. Меня воспитали... Опекуны. Они же выдали меня замуж.

— Ты замужем? — распрямился, отдаляясь, Эгерсид.

— Испугался, отважный спартиат? — усмехнулась женщина. — Супруг был много старше меня, наш брак не дал детей. После своей кончины он оставил мне запутанные дела, и вот я здесь...

Они не заметили, как приблизились к воротам Мегар. Серый рассвет вступил в свои права, волшебная ночь кончилась.

Утренний город казался пустынным, хотя нет-нет да и встречались люди, вполне испытавшие благосклонность Диониса — судя по замысловатым фигурам, которые выписывали их ноги.

— Дальше не надо, — повернулась Тира к своему провожатому.

— Но если какой-нибудь пьяный...

— Не опасайся за меня. Здесь рядом.

— Послушай, Семела, — руки Эгерсида легли на плечи женщины, — я приеду в Мегары сразу же, как только смогу.

— И можешь не застать меня здесь, — ложное, ею самой названное имя вызвало горечь. — Дела требуют моего присутствия не только в этом городе. Я сама найду тебя! — И, бросившись на шею спартиата, Тира впилась в его губы жадным прощальным поцелуем...

— Бездельники, трусы, бестолочи! — с ходу набросилась она на впустившего её привратника и взволнованного, испуганного Никерата. — Разбежались от нескольких пьяных дур! — Глаза разъярённой женщины, утратив голубизну, стали тёмно-лиловыми.

— Тебя искали везде, и в городе, и в окрестностях, и в стойбище торговцев. Поймали и сурово допросили нескольких вакханок. Все и сейчас на поисках, — лепетал, оправдываясь, вольноотпущенник, едва поспевая за устремившейся в мегарон Тирой, — здесь только мы вдвоём и Прокна, твоя служанка...

— Скажу хозяину, он изломает о ваши спины не одну палку! — гневно бросила Тира, входя в тёмный зал. — Немедленно вели Прокне приготовить ванну для меня!

Растерянный вольноотпущенник помчался исполнять приказ. Тира сорвала с себя пеплос и, расправив его, положила на рдеющие головни. Покрытый предательскими пятнами наряд пустил беловатый дым, вспыхнул и обратился в пепел. Обнажённая Тира взлетела по лестнице и оказалась в своей комнате прежде, чем Никерат вернулся с докладом о готовности ванны...

Придя домой, Эгерсид обнаружил Антикрата, протиравшего вином многочисленные царапины и ссадины.

— Кто знает, — сказал он, приветствуя друга, — может быть, у этих гарпий ядовитые когти. К счастью, там оказалось ещё несколько спартиатов. Хорошую трёпку задали мы этим безумным! Но ты, должно быть, развлёкся ещё лучше, исчезнув с прекрасной танцовщицей на руках.

— Она не танцовщица, а вдова почтенного и богатого человека. Я думаю пригласить её в Спарту, — ответил Эгерсид, предупреждая легкомысленные шутки друга.

— Так серьёзно? — улыбка оставила лицо Антикрата. — Нелегко будет тебе, спартанскому аристократу, заставить общество принять свой брак с чужеземкой. Нелегко будет и ей принять наши обычаи и нравы. А вообще — узнай её лучше, рассмотри при свете дня.

— Это я и намерен сделать. Завтра мы выступаем, а сегодня, как только пентекостис будет готов к маршу, я пойду к ней...

Тира, освежённая ванной, несколькими часами сна и массажем, закрепляла утренний успех, собрав в мегароне всех обитателей дома.

Угрюмые детины стояли с мрачным видом, слушая мнение женщины о своих способностях.

— Мы спасли бы тебя, не сомневайся, — оправдывался за всех Никерат. — Но ведь тебя подхватил на руки один из наших воинов.

— Тот самый, с которым Тира познакомилась на улице, — уточнил один из провинившихся.

— Да, действительно, если бы не он, эти твари разорвали бы меня на куски! И пока храбрый воин дрался с гнусными гарпиями, я сумела бежать! Всю ночь плутала в лесу, благодарение богам, они спасли меня от диких зверей, от людей, что ещё хуже, и указали путь к дому! А если бы со мной случилась беда, с каким видом предстали бы вы перед хозяином?

Судя по выражению лиц собравшихся в зале, такая перспектива их совершенно не устраивала.

— Но хуже всего то, — осторожно перешёл в контратаку Никерат, — что тебе опять не удалось познакомиться с купцом Антифом (где же я слышал его имя прежде?). А это уж точно не понравится хозяину!

Тира не успела ответить — её предупредил голос вошедшего в зал привратника:

— Госпожа! Прибыл слуга купца Антифа с письмом. Просит принять его.

Привратник с поклоном вручил Тире плоский деревянный ящичек с печатью. Сломав печать, женщина вытянула крышку — её внутренняя, покрытая воском сторона и была написанным острой костяной палочкой письмом.

Слегка сдвинув брови, Тира прочитала текст. Остальные уважительно смотрели — кроме неё, читать умел только Никерат, да и то кое-как.

— Почтенный Антиф просит принять его в любое удобное для меня время, — в устремлённом на Никерата взоре едва мелькнуло торжество победы. Теперь она обрела настоящую власть над этими людьми.

— Передай своему хозяину, — обращённые к посланцу глаза потеплели, — я жду его завтра вечером, как только стихнет шум от оставивших город спартанских войск.

Не успело улечься возникшее после ухода вестника оживление, как в зале вновь появился привратник: «Спартанский воин пентеконтер Эгерсид пожаловал к тебе, госпожа!»

— Ну, что стоите? — крикнула Тира всё ещё толпившимся в мегароне людям. — Быстро каждый за своё дело! Ужин подадите в мои покои, да смотрите, он должен понравиться пентеконтеру!

— Никерат, постой. Ты должен знать, — понизила голос женщина, когда они остались в зале одни, — что наш хозяин и эфор Эвтидем не раз говорили об этом пентеконтере как о своём недруге. Случай послал его в мои руки, чтобы мы смогли ещё больше угодить нашему господину! Поэтому сам проводи Эгерсида в мои покои и проследи, чтобы нам не мешали.

— По-моему, это ещё не самое сладкое, чем госпожа угостит сегодня красавца пентеконтера, — сказал Никерату раб, подававший десерт Тире и её гостю.

«Они уже даже между собой называют её госпожой», — не без обиды подумал вольноотпущенник. Вслух же наставительно произнёс:

— Она знает, что делает, и отвечает перед самим благородным Поликратом. И лучше не обсуждать её дела — всё равно получится так, что её хозяин наградит и одарит, а тебе велит отполировать палками спину!..

Золотисто-алая колонна тяжёлой спартанской пехоты покидала город. Эгерсид шёл в голове своего пентекостиса, с волнением ожидая появления перекрёстка, где он впервые увидел Семелу.

Мысли его возвращались к ночи Диониса, в которой появилась эта женщина, и к вчерашней встрече в изысканной обстановке её дома — но там она была совершенно другой. Ни малейшего намёка на безумие прошедшей ночи в поведении, речи и манерах женщины несомненно благородного рода; в то же время Семела смогла дать понять ему, что только внезапно вспыхнувшее чувство заставило её пойти дальше исполнения вакхического танца. Казалось, она испытывает неловкость от своего внезапного порыва, но и не жалеет о нём.

Взгляд Семелы вызвал в спартиате желание защищать эту женщину, оборонять от невзгод, сделать так, чтобы она была счастлива. Всегда. Умиротворённый, преисполненный тихой радости и неясных надежд покинул он этот приятный дом.

— Я найду тебя, — ещё раз сказала Семела на прощание и поцеловала его, снова подчиняясь порыву и борясь с ним. Поцелуй был быстр, но многообещающ...

В толпе местных жителей узнал он фигурку в голубом покрывале с девочкой-служанкой рядом. В прощальном приветствии взметнулась рука, покрывало спало с головы, блеснули грустью глаза.

— О, Гермес, — подумала Тира, глядя вслед уходящему пентекостису, — почему я на самом деле не богатая вдова с Крита? Но то, что было, было прекрасно, и останется со мной навсегда. Благодарю тебя, Гермес. Домой, Прокна, — сухо бросила она служанке. — Скоро явится купец Антиф. Я должна быть готова к встрече...

Ночью, проводив гостя, Тира поднялась в свою приготовленную ко сну спальню. Отодвинув половицу рядом с кробатосом, она извлекла из тайника бронзовый ключ. Подойдя к тяжёлому бронзовому ларцу, Тира повернула одно из его бронзовых украшений. Затем осторожно вставила в скважину ключ, медленно повернула его и плавно подняла крышку. Под ней обнаружилось сложное механическое устройство, состоящее из небольшого, но мощного стального лука, заряженного короткой, зазубренной, как гарпун, стрелой, зубчатых колёс, реек, рычагов и катушек.

Сейчас, при поднятой крышке, рога лука были ослаблены, а стрела ушла с линии тетивы.

Деревянный ларец оказался лишь обшивкой другого, бронзового, на крышке которого и было смонтировано смертоносное сторожевое устройство. Подняв вторую крышку вместе со страшным механизмом, Тира извлекла из бронзового хранилища закрытый сосуд с превосходной сепией, деревянный цилиндр с винтообразной нарезкой около локтя длиной, полоску мягкой светлой кожи и заострённую тростниковую палочку.

Очистив туалетный столик от многочисленных флаконов, коробочек и баночек, она по спирали намотала кожаную полоску на цилиндр и, обмакнув тростинку в сепию, начала писать с левого края цилиндра, там, где меткой было обозначено начало текста, вдоль его оси: «Моему господину благородному Поликрату привет!

Радостная весть: на Дионисиях мне удалось познакомиться с купцом Антифом. При этом я чуть не погибла от рук вакханок — спас пентеконтер Эгерсид. Знаю, ты считаешь его недругом, поэтому (всё равно Никерат сообщит хозяину о каждом её шаге, подумала Тира) решила присмотреться и к нему. Купец Антиф сам просил о встрече. Чувствую: сердце его дрогнуло. Но человек он осторожный и — вижу — опасный. Подробно расспрашивал о моём происхождении, о покойном муже, Крите и деревне Левкопетры, где, как ты помнишь, имение моего мнимого покойного мужа. Опасаюсь проверки. Вижу, как женщина вызываю немалый интерес Антифа. Кажется, я кого-то напоминаю ему. Уверена, начнёт домогаться меня, едва развеются его опасения.

Образ жизни знатной женщины, который я веду здесь, требует больших расходов. Данные тобой деньги подходят к концу. Прошу, помоги.

Прощай, твоя верная рабыня

Тира».

Свернув кожаную полоску в кольцо, она убрала скиталу с остальными принадлежностями в ларец и, взведя сторожевое устройство, заперла его.

Трижды дёрнула за шнур звонка.

— Возьми и немедленно отправь господину, — протянула Тира уложенное в запечатанный пенал послание вошедшему Никерату.

Ещё до рассвета всадник с пропуском от городских властей сорвётся в путь и, погоняя коня, повезёт покрытую бессмысленным набором букв кожаную полоску в Спарту. Там Поликрат обернёт ею точно такой же, как у Тиры, цилиндр и прочтёт письмо...

 

IX

Большой зал Кадмеи был прохладен и сумрачен. Неяркий свет осеннего солнца, сочившийся сквозь узкие стрельчатые окна, иссякал.

Факелы в древних бронзовых кронштейнах, помнивших самого Кадма, ждали своего часа.

Возвышение, где когда-то стоял трон первого повелителя Фив, а ещё недавно восседал спартанский гармост, было очищено — кресло, с которого наместник диктовал свою волю послушным олигархам, выбросили после возвращения демократии.

Древние строители хорошо знали своё дело — слово, произнесённое там вполголоса, было слышно любому из сидевших на длинных тяжёлых скамьях, установленных вдоль каменных стен. Тем более слово Пелопида, не умевшего говорить шёпотом.

— Боги милостивы к Фивам, — вещал он членам Совета, — ибо даже такой военачальник, как Агесилай, ныне ни с чем ушёл из Беотии. Правда, он опустошил наши поля. Но боги, вселив безумное честолюбие в спартиата Сфодрия, побудили его напасть на Афины. Тем самым он невольно доставил нам сильного союзника, а наши сторонники в этом городе смогли обеспечить нам помощь деньгами! Вы знаете, как они нужны, ведь на закупку хлеба ушло немало! Доставка хлеба из Пагас была делом важным и нелёгким. Здесь мы видим новое доказательство милости богов — выполняя эту задачу, Эпаминонд был коварно захвачен в плен развратным Алкетом, спартанским гармостом Орея. И что же? Он не только освободился сам, но изгнал из города спартанский гарнизон, помог установлению там демократии и доставил нам нового ценного союзника!

При этих словах взоры присутствовавших невольно обратились к Эпаминонду, невозмутимому, словно речь шла не о нём.

— Но известно, — продолжал Пелопид, — боги карают ленивых и нерадивых. Они отвернутся от нас, если мы удовольствуемся лишь достигнутым! Вот почему нам следует, используя успех, уже этой зимой распространить гегемонию Фив на всю Беотию, помогая гражданам её городов свергнуть проспартанские олигархии! Освобождённые города, где восторжествует демократия, станут нашими союзниками, и тогда Спарте придётся отказаться даже от мысли о новом вторжении! Время удобное — силы противника разбросаны, до весны он не сможет обрушиться на нас всей тяжестью. А потом будет поздно! Наши мужчины не дали спартиатам одолеть себя и поверили в свои силы. Наша молодёжь — будущее государства — постоянно занимается воинскими упражнениями, растёт сильной, пылкой и смелой. Нельзя дать угаснуть загоревшемуся в людях огню! Итак, я предлагаю зимний поход в Беотию, на запад; с востока нас обеспечат дружественные Афины!

Резким движением поправив гиматий, Пелопид закончил пылкую речь и сел на место.

— Нет смысла спорить с Пелопидом по существу предложения, — говорил следующий оратор, — ибо по существу он прав. Но задумаемся, какие трудности предстоит преодолеть для достижения этой цели, и равны ли им наши возможности? Наш друг Эпаминонд любит сравнивать деньги с воинами, говоря, что деньгами воевать проще и выгоднее, чем людьми. А ведь наши деньги — большей частью афинские. Хорошо ли воевать чужими воинами, не подведут ли они в ответственный момент? Зимний поход также оторвёт от труда свободных граждан; следовательно, налоговые поступления в казну будут невелики. Между тем я не думаю, что самые суровые испытания миновали нас. Кто знает, не обрушится ли весной Спарта всей своей тяжкой силой, устранив Афины и остальную Элладу? Надлежит также тщательно взвесить и эти обстоятельства, прежде чем принимать окончательное решение.

— Подобно тому, — раздался спокойный, полный внутренней силы голос Эпаминонда, — как зарастает жиром, дряблеет и слабеет тело без упражнений, так ослабнет и наш город, в бездействии ожидая будущую весну. Нет смысла снаряжать большое войско и отрывать людей от работы. Надо отправить небольшие, но отборные силы. Не забывайте — за стенами беотийских городов не только спартанские гарнизоны, но также наши сторонники. Они не только помогут нам, но и облегчат бремя расходов. Я предлагаю выслушать почтенного Горгида, ведающего казной. Он сообщит, сколько воинов мы сможем снарядить в поход.

Горгид был краток: тысяча двести воинов, из них триста всадников — вот всё, на что могут рассчитывать беотархи, если, конечно, не желают безнадёжно подорвать силы города.

— Кто же возьмётся с такими силами за столь огромное предприятие? — воскликнул один из членов Совета.

— Я, — громыхнул в ответ голос Пелопида. — Мне потребуется созданный Горгидом «священный отряд» городской стражи, три сотни пельтастов и четыре-пять сотен кавалерии.

Ты хочешь оставить город почти без конницы! — несколько одновременных выкриков слились в хор.

— Успех похода предрешат быстрота и внезапность, — ответил им Эпаминонд, — а потому подготовка к походу начнётся сейчас же; наше решение должно оставаться тайной до одобрения его Народным собранием...

Друзья ушли из крепости вместе.

— Хорошо, что наше предложение было подкреплено расчётами Горгида, — подводил итог заседания Совета Пелопид, — иначе Каллий мог бы сорвать его. Не представляю, как он и подобные ему вчерашние лизоблюды олигархии сегодня оказались в первых рядах демократии?

— Прежде всего из-за твоей собственной преданности её идеям, Пелопид. Будь ты сторонник тирании, уже изгнал бы его из города или даже убил, став точно таким, как твои враги. Но разве стоило бы тогда против них бороться?

Пелопид улыбнулся.

— Кроме того, — продолжал Эпаминонд, — пока мы напрягали силы в борьбе, Калий и его друзья-софисты времени зря не теряли. А пустить пыль в глаза народу или ловко сплести интригу они умеют. Впрочем, всё это лишь доказывает преимущества демократии: здесь нельзя успокаиваться, но требуется успевать делать всё. Кстати, даже Каллий может быть ей полезен — например, в переговорах с Афинами.

— Вижу, этому софисту до тебя далеко, философ, — добродушно проворчал Пелопид. — Ужинаем у меня дома. Жена обещала угостить жареной форелью. А главное — придёт Эриал!

— От него зависит половина успеха, не менее, — кивнул Эпаминонд. — Но прежде мне бы тоже хотелось показать тебе кое-что. Время ещё есть. Пойдём на ипподром. Нас там ждут.

Занятия кавалеристов уже закончились. Манекены из камыша и ивовых прутьев, предназначенные для обучения стрельбе из лука с коня, метанию дротиков и владению копьём, придавали опустевшему полю вид печальный и вместе с тем зловещий. Только три человека стояли в самом начале дорожки, окаймлённой тонкими кольями, увенчанными тыквами. Один из них держал под уздцы великолепного рослого вороного жеребца. Тут же лежал зашнурованный кожаный тюк.

Старший из трёх коротко приветствовал прибывших. Одного взгляда на этого невысокого сухощавого человека, скупого на слова и быстрого в движениях, было достаточно, чтобы увидеть в нём не только прирождённого наездника, но и кавалерийского командира.

— Таких красавцев, — похлопал Эпаминонд жеребца по крепкой выгнутой шее, — у нас уже почти четыре сотни. Твои всадники отправятся в поход именно на этих конях — оставим только несколько лучших производителей да жерёбых кобыл.

— Не слишком ли ты щедр, Эпаминонд? Смотри, если мой поход закончится неудачей, пропадут твои надежды на лучшую кавалерию в Элладе!

— Тогда пропадут не только эти надежды. Но неудачи не будет. А вот если твои всадники будут перемещаться на печальных одрах, она вполне возможна. Но к делу. Известно, — Эпаминонд обратился ко всем присутствующим, — что Пелопид прекрасно владеет оружием как в пешем, так и в конном бою. Попробуй же, — вручил он другу принятый из рук кавалерийского командира обычный короткий меч, — поразить им на скаку эти мишени.

— Всадники действуют дротиком или копьём, — принял меч Пелопид. — Что ж, попытаюсь. — И одним махом вскочил на коня.

Коротко вскрикнув, он послал вперёд рванувшего с места жеребца и взмахнул мечом.

— Из шести правых три разрублены и одна задета, — сообщил кавалерист, осмотрев надетые на колья тыквы. — Из шести левых задета только одна.

— И это при том, что рубил отличный всадник, — подчеркнул Эпаминонд, извлекая из расшнурованного тюка другой меч.

Пелопид взял оружие в руки. Клинок был почти в два раза длиннее, уже и тоньше обычного и не расширялся, а сужался к острию, обтянутая кожей рукоять удобно лежала в ладони, бронзовое яблоко эфеса не позволяло бы мечу выскользнуть при самом сильном взмахе. Отогнутое к острию перекрестие небольшой гарды позволяло наносить любые рубящие удары.

— На этот раз поражено пять правых и три левых мишени, — сообщил кавалерийский командир.

— Такое оружие гораздо удобнее для всадника. А это что такое? — спросил Пелопид, глядя, как один из юношей помогает другому облачаться в невиданные доспехи.

— Новое снаряжение всадника. Видишь, железная кираса в нижней части вытянута вперёд и назад, так, что кажется сплюснутой с боков, но это позволяет не испытывать затруднений при верховой езде. Отдельно выполненные пластинчатые набедренники, наколенники и поножи защищают ноги и не раздражают животное. Вообще это усовершенствованный фессалийский доспех, — закончил пояснения Эпаминонд, когда всадник с исчезнувшей под шлемом с прорезями для глаз головой сел на коня и взял в руки длинное копьё.

— Как тебе нравится боец новой фиванской кавалерии?

— С отрядом таких всадников нечего бояться даже афинских пельтастов!

— Я рассчитываю на большее.

Поблагодарив кавалеристов за работу, друзья двинулись к дому Пелопида.

— Наши оружейники уже изготовляют такие доспехи, — продолжал Эпаминонд. — К будущему лету обеспечим половину всей кавалерии. Но для длинных мечей требуется сталь очень высокого качества, а она есть только в Лаконии.

— Клинки для нас изготовит сама Спарта. Не в первый раз, — жёстко улыбнулся Пелопид. А расплатимся афинскими деньгами! Позже освобождённые беотийские города облегчат нам бремя военных расходов...

Аппетитный запах жареной форели встретил едва ли не за воротами дома — ужин готовили ещё в летней кухне. Эриал пришёл почти одновременно с ними.

Младшая дочь Пелопида с разбега бросилась отцу на шею. Старшая при гостях была более сдержанной в проявлении своих чувств.

— Ты ещё не думал о женихе для Ксении? — спросил Эриал. — Давно ли играла в куклы!

— Играет и сейчас. Она их лечит. А самый уважаемый и почтенный человек для моей старшей дочери — врач Нестор.

Хозяйка дома встретила мужа и гостей в мегароне.

— Я отпустила всех слуг, как ты и говорил, — сообщила она сразу же после обмена приветствиями. — Прислуживать вам буду я сама.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнул головой Пелопид, — пусть даже дочери не покидают гинекей. Эриал однажды расскажет тебе, как растут уши у стен! Итак, соединим усилия нашего разума, чтобы осветить детали задуманного предприятия, — произнёс хозяин дома, когда гости устроились на ложах у стола. — Сообщи нам последние новости из Спарты, Эриал.

— Сведения о болезни Агесилая подтвердились. Он прикован к постели, и его влияние на государственные дела слабеет. Спартиаты раздражены — не понимают, почему дерзкие фиванцы до сих пор не наказаны. Сейчас приписывают это тайным проискам Афин, в лице которых увидели нового врага. В Герусии мнения разошлись — одни считают нужным обрушиться всей сухопутной мощью на Фивы, другие — их возглавляет могущественный архонт Поликрат — жаждут прибрать к рукам морскую торговлю, поэтому заинтересованы в сокрушении Афин. Ну а здесь главная роль будет принадлежать флоту. Спарта не в состоянии одновременно вести две войны — сухопутную против Фив и морскую против Афин, везде наступая. Кто станет первой жертвой спартанской ярости — зависит от победы той или иной группировки в Герусии.

— Итак, нужно сделать всё, чтобы группировка Поликрата одержала верх. Неплохо бы отвлечь также внимание Лаконии, затронув кого-либо из её союзников третьей силой, где-нибудь подальше, — сказал Эпаминонд. — Кстати, Эриал, кто в Спарте ведает работой, с которой у нас так успешно справляешься ты?

— Должно быть, не так успешно. Иначе я ответил бы на твой вопрос.

— Жаль.

— В последнее время почти все наши силы были прикованы к спартанской армии. Сам Антиф до сих пор в Мегарах.

— Купец хорошо поработал, — оценил его действия Пелопид. — Одно только дело Сфодрия окупило все затраты на спасение этого торговца от разорения. С лихвой.

— Дальнейшее сотрудничество крайне выгодно для него. Располагая сведениями, он делает неплохие торговые операции и богатеет, — добавил Эриал.

— Теперь наша цель — города Беотии, — теребил волнистую бородку Эпаминонд, — спартанские гарнизоны в их стенах! — Самый крупный из них — в Орхомене, — показал осведомлённость Эриал. — Две моры тяжёлой пехоты!

— Не случайно. Владеть этим городом на западе Беотии — значит держать в своих руках ключи к ней.

Глаза Пелопида сузились, похоже, он что-то решил для себя.

— Эриал, сторонники демократии в беотийских городах должны знать — они могут твёрдо рассчитывать на помощь Фив. Пусть смело выступают по мере нашего приближения! Деньги они получат. Но сколько у меня времени и денег, Эпаминонд?

— Того и другого как всегда мало, — подготовил тот друга прежде, чем назвать цифры, — но это всё, что может дать город...

Утром следующего дня скитала с тайнописью Эриала начала свой непростой, но быстрый путь в Мегары...

«Священный отряд» быстро стал гордостью фиванцев.

Но существовала одна проблема. После изгнания спартиатов вожди демократии столкнулись с одним из последствий их господства — распространением противоестественной любви между мужчинами. Явление обычное и незазорное среди спартиатов проникло в фиванскую молодёжь, вызывая беспокойство граждан. Подобное случалось и прежде — но тогда такие люди не выставляли своих склонностей напоказ и старались держаться незаметнее.

— Покровительство и участие спартиатов придало пороку небывалый размах, — говорил Эпаминонд на совете беотархов. — Теперь поражённые им не скрывают его, но, наоборот, гордятся. Словно одержимые желанием умножить свои ряды и объявить нездоровую страсть нормой, а любовь к женщине — делом предосудительным и недостойным настоящего мужчины, они втягивают в свой круг всё новых и новых юношей, и среди дня охотятся на мальчиков так, что родители боятся выпускать их из дома.

Бывает, что одержимые нездоровой страстью жестоко расправляются с теми, кто отверг их домогательства. Многим старинным и уважаемым родам грозит пресечение. Молодые люди отказываются вступать в брак, не желая изменять своим дружкам. Девушки не желают выходить за таких замуж, заявляя, что лучше броситься с городской стены, чем жить с человеком, внушающим отвращение.

Этот порок подобен заразной болезни, — завершил он свою речь. — Иным людям зараза не страшна, для других же она весьма опасна. Позаботиться о них — наш долг. Кроме того, поведение больных возмущает гражданское спокойствие в городе. Вот почему я предлагаю изгнать всех замеченных в пороке из города!

Калий выступил с хитроумными доводами в защиту любви мужчины к мужчине. В ответ Эпаминонд возразил, что это болезнь, и болезнь смертельная — для следующего поколения, ибо ведёт к вырождению.

Совет был готов поддержать его предложение, но неожиданно слово взял Горгид:

— Я согласен с Эпаминондом в том, что распространение пагубной страсти опасно для города, — сказал он. — Но с другой стороны, хорошо ли в военное время лишать себя нескольких сотен сильных молодых бойцов? Я предлагаю свести их в один отряд городской стражи. Мы разместим его в Кадмее, и пусть они живут там, отделённые стенами от граждан, не беспокоя их.

Пелопид и Эпаминонд, поразмыслив, присоединились к нему. Решение было проведено Народным собранием, и три сотни молодых людей оставили свои семьи, чтобы отделить себя крепостными стенами от остального общества, жить своей особой общиной вне общества и одновременно служить этому обществу в качестве организованной военной силы. Они принесли особую клятву городу, и вскоре ответственное отношение бойцов отряда к своим обязанностям показало, что затея Горгида удалась.

Обучение воинов не прерывалось ни на один день — бег, поднятие тяжестей, борьба, гимнастика, а главное — выработка умения биться с противником копьём и мечом, в одиночку и строем, как единое целое, повинуясь голосу командира и сигналу трубы, проводились напряжённо, с полной отдачей сил.

Благодаря успехам в воинском обучении отряд получил особое внимание беотархов — они следили, чтобы воины хорошо питались, ни в чём не знали нужды и располагали прекрасным оружием — ведь священная клятва городу требовала от них победы или смерти!

Верность данному слову отряд показал во время вторжения Агесилая, и с тех пор, в память о священной клятве, за ним прочно закрепилось название «священный»...

Пелопид с удовлетворением оглядел застывшие шеренги бойцов в сверкающем тяжёлом вооружении. Радовали не только надёжные бронзовые латы и щиты, украшенные буквой «Тетта» и палицами — эмблемой родного города, но уверенность, исходящая от каждого бойца.

«Священный отряд» готов к походу хоть сейчас. Сто пятьдесят пар, спаянных узами странной противоестественной любви.

Хороши были и всадники на фессалийских конях, хотя, к огорчению Эпаминонда, пока ещё без новых доспехов и оружия.

— Отбери из добровольцев, что вызовутся идти с тобой после Народного собрания, только сотню лучших пельтастов и лучников, — посоветовал он другу после смотра. — Иначе они будут отставать от «священного отряда» на марше и мешать ему при манёвре.

— Так и поступлю, — кивнул Пелопид. — И ещё, — добавил он, когда друзья проверяли запасы продовольствия и лагерное имущество, — никаких повозок, запряжённых быками! Наше снабжение впереди, в готовых к восстанию городах Беотии!

— Тем не менее небольшие запасы спасут от неприятных случайностей. Повозки будут конными, и сосредоточить их надлежит не позже чем завтра — ведь до Народного собрания всего лишь два дня! Выступим на следующее утро после него. Эриал хорошо поработал за прошедший месяц: Беотия превратилась в готовый вспыхнуть сухой хворост. Мы поднесём факел.

— Помни, Пелопид: Случай рядом: недолго проживёт наше дело, если мы упустим его.

Замена бычьих повозок на конные — простой вопрос, но откладывать его на завтра было нельзя, и домой Эпаминонд вернулся поздно.

— Гость уже давно ждёт тебя, — встретил беотарха вольноотпущенник Керан; вместе со своей женой Антией он вёл нехитрое домашнее хозяйство Эпаминонда, постоянно сетуя на его невнимание к повседневным нуждам. — Он совершил омовение, но от пищи отказался, — не желает есть в одиночку.

— Зенон! — сияя радостью, распахнул объятия Эпаминонд, когда навстречу ему поднялся высокий худощавый мужчина в длинном хитоне из грубой серой ткани. Трудно сказать, сколько лет было гостю — во всяком случае, он выглядел старше Эпаминонда, быть может, благодаря лысине, начинавшей свой бег от высокого лба и заканчивавшей его за теменем, быть может, благодаря морщинкам, разбегавшимся от его добрых глаз, светящихся глубинной мудростью.

— Ты всё такой же, как и при нашей последней встрече, — говорил Эпаминонд, обнимая гостя, — похоже, время остановилось для тебя. В чём секрет?

— Скажу лишь главное, чтобы не утомлять тебя пространной речью, — отвечал тот после слов приветствия. — Нужно жить в гармонии с природой, частью которой мы являемся, во внутренней гармонии между телом, духом и разумом, а также соблюдать во всём ту меру, которой учил великий Сократ. К сожалению, лишь с годами приходишь к пониманию простых вещей. Иначе — кто знает? — на моей голове была бы такая же густая шевелюра, как и у тебя, дорогой друг.

— Превосходство в густоте волос над таким учёным, как Зенон, — последнее утешение для последнего из софистов, — рассмеялся Эпаминонд. — Но расскажи о себе.

— Я побывал в горном Эпире; едва не уничтоженный снежной бурей, перевалил величественный в одеянии своих скалистых отрогов Пинд, и попал в благодатные равнины Фессалии. Долго оставался я в городах орошаемой Пенеем Темпейской долины, особенно Лариссе. Обучал детей, наставлял молодёжь, дискутировал с местными философами. Остался бы там и дальше, но учёные мужи, отчаявшись одолеть меня в диспутах, прибегли к обычному для низких людей способу — навлекли на меня гнев тирана Ясона. Я осуждал его стремление распространить свою власть на всю Фессалию.

— Ясон — добрый друг Пелопида, — вставил Эпаминонд.

— Пусть благородный Пелопид утешится тем, что его приятель — не худший из тиранов. Мне пришлось укрыться в Фарсале, приверженном Спарте. Но неприязнь фарсальских олигархов к Ясону ещё не делала их моими друзьями. Недолго занимался я там врачеванием. Добродетельнейший из граждан Фарсала, Полидамант (Эпаминонд кивнул: наслышан об этом достойном человеке), предупредил, что друзья Спарты точат на меня ножи. Узким Фермопильским проходом, где отвесные склоны гор нависают над морем, ушёл я в Локриду. Триста спартанцев, к счастью, не преградили мне путь, и я благополучно — если не считать того, что побывал в лапах разбойников, — прибыл в Навпакт.

— Как же ты освободился? Разбойники в тех местах очень жестоки.

— Главарь решил, что добыча я никудышная, расстроился и велел меня убить. Пришлось запорошить глаза малому, который вёл меня сбрасывать со скалы, порошком из злого индийского перца. Трубочка с этим зельем всегда зашита в складках моего хитона. Лёгкое дуновение в лицо — и даже Геракл надолго выйдет из строя! Так я и ушёл. В Навпакте мне дважды удалось помочь праведным сторонам выиграть судебные процессы. Вознаграждения хватило на путешествие в Сицилию. Около года жил в Сиракузах и чуть не стал приближённым тирана Дионисия. Пришлось бежать — на этот раз от милости повелителя — кстати, самого умного и просвещённого из всех встреченных мною. О, этот человек умеет извлекать пользу из науки!

— Чем же ты привлёк его внимание?

— Сущей безделицей. Дионисий время от времени устраивает соревнования баллистиариев, благодаря чему стены Сиракуз защищены лучшими метательными машинами в Элладе. Забавы ради я принял в нём участие и победил. Это была моя ошибка — тиран тут же предложил строить для него катапульты и баллисты. Но именно в те дни я пришёл к окончательному решению — никогда не создавать больше орудий войны и не делать ничего, что питало бы войну. Дионисий крайне неохотно, но всё же отпустил меня, рассудив, что насилием отпугнёт других учёных, стремящихся к его двору. Корабль доставил меня в Киллену, а оттуда через плодородные низменности Элиды, вдоль северных отрогов горных хребтов, отделяющих Ахайю от суровой Аркадии, через Истм пришёл я в Фивы.

Незамысловатый ужин подходил к концу.

— Достойно удивления, Зенон: ты, умеющий предсказать урожай по расположению звёзд, выразить в числах и линиях будущий храм, крепость или корабль, знакомый с тайнами вавилонских и египетских магов, странствуешь, зарабатывая на жизнь случайным делом в суде или врачеванием. Твоё же место — подле достойного просвещённого правителя или в совете демократического полиса!

— Что ж удивительного? Вот ты, Эпаминонд, стал одним из самых влиятельных людей в Фивах. Но в этом большом и старом доме, жилище твоих предков, я вижу ту же скромную обстановку, что и много лет назад. И тех же двух немолодых слуг — их сил не хватает, чтобы наполнить жизнью эти гостеприимные стены, навести порядок в заросшем саду. Почему ты не окружил себя роскошью и богатством, Эпаминонд?

— Мне это не нужно.

— То государство слабо, где народ живёт в нищете, а начальники — в богатстве.

— Но признайся, далеко не все вожди демократии забывают о себе на службе государству?

— Ты прав. Кто-то ищет богатства, кто-то славы. Я служу отечеству не ради славы, не ради богатства, а из любви к родине и желания увидеть её на вершине почёта и могущества. В этом я вижу свой собственный успех.

— Иными словами, ты сам награждаешь себя — сознанием исполненного долга, границ которому не признаешь. А ведь это — особая форма честолюбия. Самая сильная. Не кажется ли тебе так?

— Вижу, ты готов побить любого софиста его же собственным оружием. Но если и так... что это? Упрёк в честолюбии?

— Прежде всего самому себе, ибо такой, какой ты желаешь видеть свою родину, я хочу видеть всю Элладу, более того, всю Ойкумену, где общее счастье складывается из счастья каждого человека.

И как же можно сделать счастливой всю Ойкумену?

— Через смягчение и улучшение нравов каждого человека. Это главное. Ответь мне, можно ли воспитать одного человека добродетельным и правдивым, способным сострадать другим и помогать им в беде?

— Отчего же нет?

— Следовательно, возможно воспитать и множество.

— Но сил человека не хватит на это!

— Одного — да. Буду счастлив, если оставлю после себя нескольких учеников, способных понести дело дальше в будущее. Не утрачу надежды, даже если этого не случится: останутся мысли, облечённые в слова. Они не умирают — вспомни Сократа.

Но это лишь предположения, основанные на вере.

— Не спорю. Но вере, усиленной знанием. Знание же моё таково, что всё, созданное насилием, — зыбко и преходяще, зло же всегда получает наказание — подчас не сразу, но тем более в соответствующей мере и в соответствующее время, замыкаясь в кольцо.

Змея кусает себя за хвост — тебе знаком этот символ египетских жрецов? Они знали это уже тысячи лет назад.

— Многие злые правители благополучно умерли своей смертью.

— Благополучно ли? И потом — их статуи разрушены, имена преданы проклятию — не самое ли тяжкое из воздаяний? Но мне кажется, Эпаминонд, ты уже понял, почему я предпочитаю бродить по дорогам Эллады из города в город, учить людей за плату, достаточную лишь для пропитания, а не помогать одним в схватке с другими?

— Понял. Ведь и мною движет мечта...

Эпаминонд перевёл беседу на виденное учёным во время его странствий; практический ум беотарха интересовали, прежде всего, расстановка политических сил в городах Эллады, борьба различных партий и характеристика правительств.

Зенон умел говорить кратко и ёмко, делая подчас неожиданные, но обоснованные безупречной логикой выводы.

Эпаминонд слушал с неослабевающим интересом, изредка задавая вопросы. Казалось, он забыл о беге времени, и лишь под утро принялся укорять себя, нерадивого хозяина, утомившего ночной беседой усталого странника.

— Тем более, — сказал он, — если ты останешься в Фивах, впереди множество вечеров, подобных этому.

Благодарю, но пробуду здесь недолго. Я намерен совершить путешествие в Лаконию — знаю, что ты думаешь о Спарте, да и тебе известно моё мнение о царящих в ней порядках. Но хотелось бы узнать, что изменилось за прошедшие годы, и друзей пора проведать.

— А не мог бы ты...

— Нет, не проси, Эпаминонд, ради моей любви к тебе. Охотно поделюсь с тобой своими впечатлениями обо всём, что увижу, но не хочу исполнять специальные поручения. Если я не в силах предотвратить войну, то останусь в стороне, предаваясь скорби.

— Мы тоже не желаем войны, но обязаны защитить нашу демократию от Спарты, насаждающей везде, где только может, бесчеловечную тиранию и олигархию.

— Сегодня ты оправдываешь этим поход на города Беотии; что будешь оправдывать завтра? — задумчиво произнёс Зенон.

— Откуда ты знаешь? — вскинул взгляд Эпаминонд.

— В городе я с полудня. Ты проводил смотр «священного отряда» в Кадмее — вещь обычная. Но ведь присутствовала ещё и отборная часть кавалерии? Ближе к вечеру, когда я ждал тебя возле правительственного здания, из обрывков разговора двух чиновников понял, что ты велел заменить упряжки волов быстрыми лошадьми, и не позднее, чем завтра. Конечно, ведь послезавтра — Народное собрание, оно-то и должно одобрить поход, к которому вы тайно готовитесь. Ты двинешься без промедления, так как почти всё сделано заранее. Куда же? Не в дружественную Аттику и не в близкую к Спарте Мегариду — для этого вы ещё недостаточно сильны. Остаются города Беотии, где в последний месяц политические страсти так накалились.

— Я не иду, — глухо промолвил Эпаминонд.

— Значит, только Пелопид. Смотр вы проводили вдвоём.

— Что ж, Зенон, ты ещё раз доказал, что у всех есть глаза, но не все умеют видеть. О, если бы ты заседал в Совете беотархов! Живи в этом большом старом доме, и чем дольше, тем лучше. Во всяком случае, для меня...

* * *

— Нас ждут в городах Беотии с надеждой и нетерпением, чтобы восстать против ненавистной власти спартанских гармостов! — гремел голос Пелопида над площадью, заполненной взволнованно слушавшими его фиванскими гражданами. — Их угнетают, как ещё недавно угнетали нас! Подумайте, разумно ли поведение человека, отказывающего в помощи попавшему в беду соседу? Нет, неразумно! Ведь и сам он тогда окажется без поддержки в трудный час. Так поможем сейчас нашим соседям! Придёт время, они помогут нам, и надменная Спарта забудет дорогу в Беотию!

Мелон был готов поддержать Пелопида, но в этом не было нужды: Народное собрание одобрило поход. Почти единогласно.

Городская стража добросовестно держала ворота на запоре, впуская в город только крестьян с продовольствием да купцов с товаром. Наружу не выпускали никого — с начала работы Народного собрания и до тех пор, пока вслед за тремя сотнями кавалерии из лучших фиванских всадников на прекрасных фессалийских лошадях не промаршировал, сверкая доспехами, «священный отряд» в сопровождении сотни бравых пельтастов и лучников.

 

X

— Нужна быстроходная триера с экипажем. Срочно! — с порога озадачил приятеля стремительно вошедший в эфорию Поликрат.

— Что случилось? Присядь и успокойся, дорогой друг, — указал Эвтидем на скамью.

— Тира в опасности. Она подобралась к самому логову фиванских лазутчиков, но их главарь, Антиф, может без труда справиться о нашей красавице на Крите. Там, на западном берегу, есть городок Фаласарна. Моряки знают. В сотне стадий к югу от него деревня Левкопетры, имение мнимого покойного мужа Тиры.

Архонт взволнованно ходил по залу, без нужды поправляя свой гиматий. Эфор, узнав об опасности, грозившей владычице его ночных грёз, также всполошился не на шутку.

— Надо отозвать её обратно, — высказал он заветную мечту, меряя шагами зал вслед за Поликратом.

— Нет. Слишком много сделано. В Левкопетрах действительно есть чей-то богатый дом... Так вот, нужно их там всех... Всю деревню до одного... Чтобы никого не осталось!

Эфор что-то быстро прикинул в уме:

— Две триеры смогут отойти из Ласа через два дня. Экипажи усилим эномотией молодых воинов. Пусть они выдают себя за карфагенских пиратов. Я распоряжусь сейчас же. Но этого мало: кто-то должен остаться в Левкопетрах и подтвердить посланцу Антифа правдивость слов Тиры. Найдутся у тебя такие ловкие люди?

— Найдутся. Приходи ко мне после полудня. Решим этот вопрос. И ещё... Надо навестить больного Агесилая. Харикл, позови сюда того, кого я велел накормить на кухне, — распорядился хозяин.

Человек среднего роста в добротном хитоне появился в комнате словно из воздуха.

— Поспешил сразу же по твоему приказу, благородный Поликрат... О, здесь сам эфор Эвтидем, да пошлют тебе боги здоровье и радость! — склонился он в подобострастном приветствии, скрывая мелькнувшую в глазах хитринку.

— Это Кебет, — хмуро представил незнакомца архонт. — После нападения останется с четырьмя подручными в Левкопетрах. Объясни, как они доберутся туда.

— Завтра с рассветом от арсенала отряд в тридцать человек двинется в Лас. Командир — эномотарх Лисикл.

— Мне приходилось действовать с этим достойным молодым человеком, — вставил Кебет.

— Тем лучше. В Ласе вас ждут две триеры. Одна из них — «Стрела». Её капитан руководит всем походом. Передашь ему это, — эфор вручил Кебету запечатанный пенал с письмом.

— Хорошо запомни, — вновь заговорил Поликрат, — останетесь в деревне, убивая уцелевших местных жителей. Всех без разбора, кто вернётся на пепелище. Вернётесь, когда убедитесь, что некий чужеземец специально интересовался госпожой Семелой и получил от вас нужные сведения.

— Но он может и не появиться.

— Будете ждать полгода. Вот тебе ещё к задатку, — бросил он Кебету тяжёлый кошель. — Вернёшься, получишь остальное.

Мастер тайных дел ловко поймал деньги и, кланяясь, исчез из мегарона.

— Теперь к Агесилаю, — архонт поднялся, расправляя свои всё ещё могучие плечи. — Мы должны убедить его нанести удар по Афинам с моря.

Дворец царя отличался от других староспартанских построек разве что размерами. Несколько архонтов, беседуя, величественно прогуливались под дорийскими колоннами фасада.

— Там Клеомброт, — предупредил один из них подошедших Поликрата и Эвтидема.

Густые брови громовержца удивлённо приподнялись. Обычно отношения между спартанскими царями прохладные... мягко говоря.

— Что ж, тем лучше, — изрёк Поликрат. Царям нечего скрывать от Герусии. Пройдём к больному.

Агесилай смог лишь поднять исхудавшую руку, приветствуя архонтов. Клеомброт, не сочтя нужным поднимать из кресла своё крупное тело, повернул к вошедшим малоподвижное волевое лицо, меряя их тяжёлым взглядом. Очевидно, он был недоволен вторжением, помешавшим важному разговору.

— Садитесь. Сожалею, что не могу принять вас иначе, — голос больного царя был негромок, — мы как раз обсуждали наши возможные действия в будущем году. Вы пришли кстати. Думаю, пока Фивы имеют возможность получать продовольствие со стороны, наши походы с целью лишить их урожая принесут немного пользы. Я говорил с пентеконтером Эгерсидом — между прочим, отличный воин, вполне достоин стать лохагосом!

— Верно! — раздался густой бас Клеомброта. — Прекрасно рубится мечом!

— Так вот, — продолжал Агесилай, — даже он с высоты своей небольшой должности смог заметить это! Пора обрушиться на них всей мощью Спарты и показать всем, кто сильнейший в Элладе! — больной откинулся на подушки, переводя дыхание.

— Правильно! — поддержал его Клеомброт, для убедительности взмахнув кулаком. Некоторое время архонты молчали. — Цари выступают единым фронтом. Плохо. Внутренняя политика Спарты такого не допускала.

— Благородный Агесилай! — Поликрат был сама доброжелательность. — Ты лучше других знаешь, что только афинская поддержка спасла врага от голода, уготованного твоим походом. Теперь, после безумного поступка Сфодрия, Афины готовы поддержать Фивы военной силой. Итак, перед нами два противника. Каждый из них располагает сухопутной силой, но лишь один — морской. Значит, если мы выберем морскую войну, нам будет противостоять лишь один враг — Афины. Разгромив афинян на море, мы заставим их прекратить помощь союзнику, а затем расправимся и с фиванцами. Таким образом, — завершил доказательство военной теоремы Поликрат, — выбрав морскую войну, мы громим противника по частям, а это верный путь к победе, — и он обернулся к эфору, ожидая поддержки.

— Как можно назначать лохагосом этого смутьяна?! — вдруг возмущённо воскликнул Эвтидем. — Мне отлично известно, что говорит Эгерсид своим приятелям!

— Вспомните недостойные слова его отца! — вторил Эвтидему дребезжащий голос одного из архонтов. — Он вернулся из-под Лехея раненый в спину! За одно только это следовало бы отобрать красный плащ!

Поликрат с исказившимся лицом смотрел на эфора — так подвести его, Поликрата!

— Повторяю, — после огласивших спальню воплей голос больного казался особенно тихим, — пентеконтер Эгерсид доказал в этом походе свою доблесть, воинское умение и предусмотрительность. Я, царь Агесилай, убедился, что все помыслы этого человека направлены на благо любимой им Спарты. Если же он и заблуждался в чём-то из-за недостатка жизненного опыта, то долг людей старших годами и мудростью — наставить и использовать на благо отечества, а не отталкивать достойного воина.

Агесилай замолчал, восстанавливая силы.

Поликрат незаметно оглядел присутствующих: судя по всему, слова царя, обращённые к разуму, возымели действие — на всех, кроме эфора и возмущённого архонта.

— Эгерсид один способен сокрушить хоть десять гоплитов, — зарокотал уверенный бас Клеомброта. — Такой командир сумеет провести своих воинов к победе сквозь вражеский строй!

«Странно, — думал Поликрат, наблюдая за происходящим, — ведь это — не самые главные доводы в пользу будущего военачальника. Тем не менее благодаря уверенному басу и массивной фигуре Клеомброта они убеждают архонтов не хуже, чем взвешенные слова мудрого Агесилая. Но... пора спасать то, что едва не разрушил мутноглазый от ненависти эфор».

— Нельзя не согласиться с вами, благородные цари, — в голосе Поликрата сочетались достоинство и миролюбие, — но ведь ты, Агесилай, сам сказал, что Эгерсид ещё молод и способен заблуждаться. В том числе и относительно сухопутного похода на Фивы. Думаю, члены Герусии ещё раз взвесят все обстоятельства войны морской или сухопутной. В зависимости от этого решения мы и будем готовить наши силы к будущей весне. Но боюсь, мы утомили тебя, благородный Агесилай. Выздоравливай скорее, ибо ты нужен Спарте. Да поможет тебе Асклепий, — архонт поднялся, давая понять остальным, что визит окончен.

— Пусть Герусия утвердит Эгерсида в должности лохагоса, — размышлял он, неспешно шагая в сторону дома. — Надо уступить царям в малом, чтобы выиграть в большом.

Рядом возмущённо бормотал Эвтидем; он, Поликрат, выскажет эфору всё, что думает о его уме, но не на улице...

Следующие дни подтвердили худшие ожидания Поликрата. Похоже, он недооценил способности больного царя. Агесилай, скорее всего, сумел привлечь на свою сторону часть архонтов, а главное — установить добрые отношения со вторым царём, и теперь Клеомброт проводил идею сухопутного похода с напором атакующей фаланги.

В какой-то момент Поликрат понял, что остаётся в меньшинстве. С трудом удалось ему вновь вернуть Герусию к обсуждению главного вопроса, когда несколько старцев с юношеским задором бросились доказывать, что Эгерсида ни в коем случае нельзя назначать лохагосом. Этому смутьяну и пентекостиса много. Но Клеомброт воспринимал противодействие по этому вопросу как личное оскорбление и попытку умалить царское достоинство.

Многие архонты были связаны с семьёй царя родственными или дружескими узами. Пусть Эгерсид им неприятен, они не станут портить отношения с Клеомбротом из-за этого назначения. Наконец, к явному удовлетворению царя, Эгерсид был утверждён в должности лохагоса с незначительным большинством голосов.

Поликрат, собрав сторонников морской войны в монолит, предпринял отчаянную попытку переломить ход событий в свою пользу. В конце концов было решено предпринять наступление по суше, но в то же время готовить и флот — против Афин.

— Я думал, — прошептал Агесилай, узнав, чем закончилось заседание Герусии, — существует два решения: одно лучше, другое хуже. Они же сумели найти третье, наихудшее. У нас нет сил для двух одновременных ударов — против Фив по суше и по Афинам с моря. Значит, и будущий год станет бесплодным — в лучшем случае...

Клеомброт выглядел довольным, искренне считая, что получилось даже лучше, чем предполагалось. Агесилай не стал его разочаровывать. Ни афиняне, ни фиванцы не удивлялись тому, что для обсуждения Народным собранием Спарты выносились уже по сути дела принятые Герусией решения. В конце концов, в их демократиях важные вопросы тоже решались в узком кругу народных избранников, и только затем представлялись общественности. Если же им не удавалось прийти к соглашению, то Народному собранию предлагалось несколько различных решений, за каждым из которых таились интересы тех или иных политических группировок и партий: это дело обычное. Нет, афиняне и фиванцы посмеивались лишь над тем, как граждане Спарты выражали свою волю — громким криком.

Эфоры на слух определяли, в пользу какого решения толпа издала более громкий рёв: оно и принималось. Предполагалось, что за него кричит больше людей. Правда, очень многое зависит от слуха эфоров, зато не надо считать, сколько белых камешков опустили граждане в урны, голосуя «за» и сколько чёрных — «против». С арифметикой, шутили афинские острословы, у спартиатов ещё хуже, чем со слухом.

На этот раз восторженный гул толпы в поддержку Эгерсида был так силён, что Эвтидем задохнулся от бессильной злобы: ни о каком другом толковании воли народа не могло быть и речи.

Вновь утверждённый лохагос поблагодарил царей, эфоров, Герусию и народ Спарты за доверие.

Лохагос. Не так уж много в его годы за его службу. Но всё же Эгерсид чувствовал радость и благодарность к этим людям, приветствовавшим его назначение. Конечно, кто-то недоволен, кто-то завидует — ведь лохагос может быть поставлен наместником в небольшой город, а это уже путь к богатству — тому, что осуждают педономы, воспитывая будущих граждан в презрении к роскоши, и тому, к чему так стремятся правящие отцы отечества! Но большинство искренне приветствует его.

Эгерсид решился. С детства приучался он выражать свою мысль простыми и ясными словами — ведь это нужно для боя.

Красивый сильный голос достигал каждого, звучал проникновенно, когда лохагос говорил о своём отечестве, гордо — о славе и могуществе, завоёванных предками. Со скорбью — о временах нынешних, ибо враг, посмевший оскорбить Спарту открытым вызовом, до сих пор не наказан! В чём же причина неудач?

Соседние государства неуклонно богатеют от труда и торговли, увеличивают число своих жителей, а значит — и воинов. Спарта же, обеспечивая своих воинов трудом илотов, искусственно поддерживает соотношение — один спартиат на семь подневольных. Именно с таким числом противников он может справиться в схватке. Поэтому Спарта обречена на постоянную войну со своими илотами, регулируя их численность, но в результате... ограничивает численность самих спартиатов. Семь илотов едва прокармливают одну спартанскую семью, так как на криптии отвечают плохим трудом и хитростью.

Спартиаты давно уже пополняют своё войско периэками. Но те, лишённые гражданских прав, сражаются без воодушевления.

Противник выставляет всё большее число войск и кораблей, им же противостоят, как и во времена Ликурга, семь тысяч спартанских гоплитов. Если так будет продолжаться дальше, число врагов одолеет нашу силу, выучку и доблесть.

Как противостоять тому, что рано или поздно должно свершиться при существующем положении вещей?

Нужно побудить периэков отважно и с охотой сражаться в войске Спарты, а илотов превратить из внутренних врагов в надёжных союзников. Выход один: дать гражданские права периэкам и нынешние права периэков — илотам! Пусть арендуют землю, которая останется собственностью государства! Плата за аренду и будет основным источником содержания спартиатов.

Трудно отказаться от привычных порядков, трудно представить, что рядом с тобой, потомком знаменитого рода прославленных воинов, будет голосовать какой-нибудь дурно пахнущий дубильщик-периэк. Трудно сделать выбор. Но выбор необходимо сделать на благо отечества, если ты любишь его, закончил свою речь Эгерсид.

Он не видел, как мрачнело лицо Клеомброта, не видел недобрых глаз архонтов.

Некоторое время над площадью царило молчание. Затем раздались одобрительные крики сторонников Эгерсида и вот над площадью поплыл разноголосый гул.

Эвтидем, неспособный более сдерживать себя, потрясая кулаками, бросился на место оратора.

— То, что сказал этот человек, — кричал он, сжигая ненавидящими глазами Эгерсида, — бросает вызов нашим священным обычаям! Подрывает устои государства! Но мы никому не позволим! Высокий военный пост можно так же отнять, как и дать!

Голос эфора срывался на яростный визг. В глубине души он чувствовал, что его беспорядочная речь и нелепые жесты только усиливают впечатление от выступления Эгерсида, но ничего не мог поделать с собой и от этого выглядел ещё хуже. Воспользовавшись паузой в речи Эвтидема, Поликрат отодвинул его в сторону и сам занял место оратора.

— Я думаю, — начал он, успокаивая граждан, — что лишь отчаяние, вызванное неопытностью в делах государства, побудило Эгерсида к подобной речи. На самом же деле силы Спарты очень велики, и если подлые демократы, обманом захватившие власть в Фивах, ещё не наказаны, то потому, что мы не считали их достойным внимания противником. Теперь же положение изменилось. Мы повернёмся к врагу лицом, и он поймёт, что значит вызвать гнев Спарты! Это произойдёт без изменения наших обычаев и порядков, нарушение которых вызовет только опасный хаос, выгодный нашим врагам. И тебе, Эгерсид, предстоит мечом оправдать доверие родного города. Молю богов, чтобы они помогли тебе в этом!

— Не заставляй расположенного к тебе Агесилая и меня сожалеть о нашем выборе, — сухо обронил Клеомброт, проходя мимо Эгерсида, когда собрание закончило свою работу.

Лохагос остался один. Никто из власть предержащих не поздравил его с назначением — напротив, обходили, словно заражённого опасной болезнью. Но так продолжалось недолго: человек пятнадцать, в основном бойцы его бывшего пентекостиса, окружили лохагоса плотным кольцом.

— Тебя слушали, как зачарованные, — хлопнул друга по плечу Антикрат. — Самое малое, шесть человек из десяти стали нашими сторонниками, а после визга Эвтидема — и того больше. Вот только речь Поликрата многих повернула в обратную сторону. Но главное — люди теперь задумаются!

— Как взвился эфор!

— А члены Герусии? Видели их лица? Сейчас они корят себя за твоё назначение.

— Во всяком случае, ты теперь лохагос и прими наши поздравления! — говорили друзья.

— Это назначение неожиданно для меня самого, — ответил Эгерсид. — Поэтому не судите меня строго, я не готов отпраздновать его должным образом. Но всё же прошу ко мне: в доме и погребе, надеюсь, кое-что найдётся!

Новость достигла дома Эгерсида раньше, чем он сам: Леоника ещё на улице бросилась на шею отцу. Старые слуги, принарядившись, встретили окружённого друзьями хозяина во дворе и, как могли, пропели ему хвалу надтреснутыми голосами.

— Предупредил бы, господин, — пожаловался Алким, когда Эгерсид обнял старых слуг, — что будут гости. Мы бы приготовились.

— К сожалению, никак не мог. Всё случилось внезапно. Придумайте с Дотой что-нибудь...

Далеко за полночь затянулась праздничная трапеза, сопровождаемая пением гимнов.

— Господин, в доме почти не осталось еды, — доложил утром озабоченный Алким. — Слишком давно ничего не поступало из имения. Староста Пистий совсем обнаглел. Задержись ты на месяц, и нам пришлось бы голодать.

— Я не был там больше года, — ответил Эгерсид. — Поеду немедленно.

Алким направился было готовить коня, но появление мужчины, одетого в бурый хитон раба, заставило повременить с поездкой.

— Да это же Лир из дома Этиона, — запрыгала от радости Леоника, увидев в руках гиганта знакомую корзину с плодами, — помнишь, я тебе рассказывала?

Посланник, давно знакомый с девочкой, чувствовал себя неловко перед её отцом, спартанским аристократом и лохагосом. Смущённо кланяясь, он передал Эгерсиду на словах привет и поздравления от своего хозяина и вручил две тонкие дощечки, скреплённые шнуром с печатью.

Лохагос быстро пробежал глазами текст письма. Настоятельная просьба посетить дом Этиона в любое удобное для благородного Эгерсида время, но как можно скорее. Конечно же хозяева дома будут также рады видеть юную госпожу Леонику, по которой очень скучают.

Лохагос задумался на мгновение. Поездку в деревню придётся ненадолго отложить. Лучше сразу уладить все дела здесь, в Спарте.

Что нужно от него богатому периэку? Внимание, оказанное Леонике, трудно счесть случайным. Что ж, сегодня он узнает ответ на этот вопрос.

— Передай хозяину, что посещу его во второй половине дня, — ответил он рабу.

Эгерсид редко пользовался своим белым конём — разве что для дальних деловых поездок. В походе и в бою не только пентеконтер, но даже полемарх шагает пешком и сражается в пешем строю рядом со своими воинами. Сейчас конь был весьма кстати — лохагос решил явиться к богатому периэку так, как надлежит спартанскому аристократу. В самом деле, прохожие откровенно любовались облачённым в ярко-алый хитон и плащ всадником на белом жеребце под ковровым чепраком. Леоника в нарядном пеплосе сидела перед отцом. В глазах же крепкого подростка, бросившегося принимать поводья у ворот усадьбы Этиона, было просто немое восхищение.

— Привет, Ксандр! — воскликнула Леоника, соскакивая на землю. — Отец, это тот, кто поймал меня в саду!

— Мог бы стать неплохим воином, — оценил Эгерсид мускулистую фигуру Ксандра, — позаботься о коне, — и обернулся к Этиону, вышедшему из дома вместе с сыном Политом. После обмена приветствиями оружейник представил юношу лохагосу и предложил пройти в мегарон.

К своему удивлению, Эгерсид, войдя в зал, увидел человек десять-пятнадцать. Некоторых он узнал: вот известный своей предприимчивостью купец, вот крупный судовладелец из Ласа, про этого говорят, что он содержит целую сеть менял и ростовщиков. Здесь же и подрядчик, бравшийся за строительство кораблей, зданий, поставлявший войскам повозки, шатры, палатки, — в неограниченном количестве, лишь бы платили.

— Не удивляйся, благородный Эгерсид, — предупредил его хозяин, представляя гостей, — тебя приветствуют достойнейшие периэки Лаконии, в чьих руках сосредоточены немалые богатства... и могущество.

Обед содержал небольшое количество перемен блюд и служил, как предполагал Эгерсид, несмотря на звучавшие в его честь здравицы, лишь для подготовки к важной беседе. Да и гости, стремясь сохранить трезвость, сильно разбавляли водой прекрасные вина, поданные к столу. Но вот пирующие омыли руки в чашах с розовой водой и вслед за хозяином устроились в расставленных полукругом удобных креслах, при этом место лохагоса оказалось подле Этиона.

— Благородный Эгерсид, — начал оружейник после того, как прислуга унесла пиршественные ложа, — ты, конечно, понял, что раз нам известно о твоём назначении, то известно и о твоей речи на Собрании граждан. Более того, мы и прежде знали, о чём говоришь ты со своими друзьями, не боясь навлечь на себя гнев спартанской власти.

И здесь тоже собрались твои друзья. Не удивляйся — нам, кого вы называете периэками, дороги интересы Лаконии — ведь это и наша родина. Мы давно наблюдаем за тобой и считаем, что сейчас ты можешь возглавить движение, которое даст счастье многим лаконцам и новые силы — Спарте. Но со сторонниками лишь из числа спартиатов успеха добиться невозможно. Я, Этион, от имени присутствующих здесь, а также от имени наших многочисленных единомышленников предлагаю тебе союз. Для дела нужны деньги — ты получишь их в огромном количестве. Тогда за тобой пойдут не только гипомейоны. Поверь, блеск золота заставит изменить свои убеждения многих архонтов и кое-кого из эфоров. И тогда наш общий политический противник будет вынужден принять предложенные условия!

— А если не примет? — задал вопрос Эгерсид.

— Отказать тебе, поддержанному большей частью спартиатов и почти всеми периэками? Слишком опасно для них! — воскликнул один из гостей.

— Ещё бы! Ведь илоты не останутся безучастными, — добавил другой.

Эгерсид устало прикрыл глаза. Вот оно то, о чём предупреждал Агесилай. Гражданская война. Ни слова прямо, но намёк прозрачен. Этим, присутствующим здесь, есть за что бороться. Став равноправными гражданами, они быстро вытеснят при помощи денег архонтов и займут должности эфоров. Привести политическую власть в соответствие с могуществом своего богатства — вот их цель. Но и другая сторона не намерена делиться ни каплей власти. Жадное упрямство одних и жадное нетерпение других.

Скотома — слепота, мешающая видеть и принимать мир иным, отличающимся от сложившихся представлений, взглянуть на него глазами того, с кем споришь. Если поражённые скотомой будут уверены в успехе, они не остановятся перед насилием. И тогда несчастье, временами терзавшее другие полисы Эллады, обрушится на Спарту.

Вчерашние соседи сойдутся в смертельной схватке с яростью, не сравнимой с той, что испытывают к чужеземным воинам, не пощадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Кое-кто из хищных соседей поспешит воспользоваться моментом. Разорённые города, уничтоженные сёла. Уцелевших в братоубийственной резне и схватках с чужеземными воинами будут добивать ватаги илотов, озверевших и одичавших.

Что ж, если не удаётся избавить от скотомы обе стороны, то, чтобы избежать худшего, следует открыть глаза хотя бы одной из них. Периэки не выступят без поддержки части спартиатов.

— Нет, — поднялся лохагос, — надеюсь, ваша помощь не понадобится. Всё решится, когда большая часть граждан Спарты осознает собственную пользу от необходимых перемен, и не раньше. Благодарю тебя за гостеприимство, Этион.

— Не спеши, подумай, Эгерсид. Мы не торопим тебя с ответом. Помни — в любом случае ты остаёшься нашим другом.

— И вот ещё что, — добавил, также поднимаясь, один из гостей. — Ты хочешь сделать нас полноправными гражданами, но без нашего участия. Разве это справедливо?

— По крайней мере мы выслушали друг друга, — вновь выступил вперёд Этион с ларцом из полированного кипариса в руках. — А значит, встреча уже была полезной. Как знать, может быть, мы понадобимся тебе и встретимся снова. Пока же прими этот подарок — ведь ты теперь лохагос! Он от чистого сердца.

«Может быть плохо, если вы найдёте для такой встречи какого-нибудь легкомысленного безумца или безумного честолюбца наподобие Сфодрия», — думал Эгерсид, рассеянно слушая рассказ Леоники о том, как она провела день в гостях. Ларец был открыт лишь дома. Оттуда мрачно глянули пустые глазницы шлема с грозным, как лицо Ареса, глухим забралом. Пурпурный поперечный гребень указывал на чин лохагоса.

 

XI

— Видишь, Клеомброт, мы не зря остерегались назначать Эгерсида лохагосом, — сопровождал взглядом расхаживающего по комнате царя Поликрат.

— И всё же он хороший воин. Агесилай прав. Его меч должен служить Спарте!

— Верно, и пусть служит. Но в каком-нибудь отдалённом гарнизоне. Там он не сможет возмущать граждан. Кстати, взгляни, что мне доставили этой ночью из Мегар.

Архонт достал из бывшей при нём сумки пенал, а из него — свёрнутый ремешок светло-жёлтой кожи. На глазах царя обмотал его вокруг извлечённого из той же сумки цилиндра — скиталы; хаотично разбросанные буквы сложились в чёткие строки.

Клеомброт, прищурившись, долго изучал послание.

— Твой лазутчик сообщает, что внимание фиванцев обращено на города Беотии... — наконец произнёс он.

— Да. Скоро они начнут вторжение, не дожидаясь нашего летнего похода. Думаю, для противодействия их замыслам и прикрытия готовой отложиться Фокиды следует усилить наш гарнизон в Орхомене.

— И быстро! — громыхнул Клеомброт.

— Вот и направим туда лохос Эгерсида. Гармост Орхомена суров и требователен. Он не позволит болтать лишнего.

— Сегодня же отошлю приказ о подготовке к походу!

— Герусия одобрит его завтра же. Трудностей не будет, — усмехнулся в холёную бороду архонт.

— Твой лазутчик неплохо поработал, — сказал Клеомброт, возвращая скиталу Поликрату. — Как я понял, это женщина. Кто она?

— Тира, моя рабыня и экономка.

— Слышал, она очень красива? — Царь опустился в кресло и жестом предложил архонту сделать то же самое.

— И умна, а также хорошо образованна, в любви искусна, как никто.

— Как же ты расстался с таким сокровищем?

— Чего не сделаешь ради отечества.

— Хотелось бы её увидеть.

— Тира к твоим услугам — как только вернётся в Спарту.

— Благодарю, Поликрат. Только увидеть. На большее женская фигура с её несуразно толстым задом не побуждает.

— Да и ноги у них почему-то короче, чем следовало бы, — поддержал родственную душу Поликрат. — Кстати (Харикл с его вечными капризами стал совершенно невыносим), у меня есть некто, достойный твоего внимания...

* * *

Харина замолчала, испуганно открыв рот: соседок как ветром сдуло, а по опустевшей улочке деревни к дому Пистия приближался одетый в красное всадник на белом коне. Придя в себя, женщина с неожиданным для её комплекции проворством юркнула в калитку и помчалась к дому.

— Вставай, злосчастный! — выкрикнула она, вихрем ворвавшись в мегарон. — Вставай, винноголовый! Господин у ворот!

Пистий начал медленно подниматься с обеденного ложа. Харина помогала ему толчками в спину.

— Да иди же, иди, бездельник! — пресекла она попытку старосты обуть в сандалии непослушные от выпитого крепкого вина ноги.

Подгоняемый родственницей, он зашлёпал босыми ступнями по выстланному галькой полу, но опоздал: фигура лохагоса уже заслонила дверной проём.

— Привет тебе, г-господин... — низко кланялся Пистий. — Б-благодарю тебя за счастье... За то, что вошёл в моё скромное жилище! — на глазах трезвел староста.

Эгерсид с презрением смотрел на согбенную спину Пистия, его опухшее, заросшее неопрятной бородой лицо, дрожащие руки, грязный, в пятнах вина и пищи хитон.

Не такое уж скромное. Мало кто из спартиатов живёт в таком доме, — брезгливо отдёрнул он руку от пытавшихся поцеловать её губ старосты. — Собери всех мужчин деревни. Немедленно.

— Прости его, господин, — почувствовав недоброе, запричитала Харина. — Он сам не свой с тех пор, как погибла Аграна, девушка, на которой Пистий собирался жениться! Не суди его строго!

Эгерсид, не обращая внимания на стенания, неспешно вышел из дома.

С его приближением небольшая толпа замолчала, склонившись.

— Я объехал поля, оливковую рощу, виноградник и сад, — голос господина был строг, — и везде видел гниющие остатки урожая. Даже птицы и дикие звери не успевают справляться с ними! Думаю, стадо не в лучшем состоянии. Отныне Пистий не староста вам. Ты, Циклоп, будешь отвечать за хозяйство и своевременную доставку в мой дом всего необходимого. В Спарте я или в походе, выдался урожай или нет — мой домоправитель должен получить подать в одном и том же размере. Бывший староста за нерадивость получит двадцать ударов лозой. Приступай, Циклоп!

Заросший жёсткой чёрной бородой одноглазый великан открыл было рот от удивления, но быстро сообразил, что долго стоять с открытым ртом на глазах господина не следует.

— Вы двое! — крикнул он илотам, бывшим вместе с ним ближайшими подручными Пистия. — Несите прутья и кобылу! Живо!

Те с быстротой зайцев понеслись исполнять приказание.

— Бывший староста брал с нас гораздо больше, чем посылал тебе, — гудел между тем Циклоп. — Но я наведу порядок, ты получишь всё до зёрнышка, господин!

Эгерсид слушал, глядя на понурившихся илотов. Решение верное. Вот стоят, пряча недобрые лица, двое взрослых сыновей Пистия. Живут своими домами, у каждого по двое мальчиков. Пока они малы. Но через несколько лет шесть человек из рода Пистия будут зорко следить за каждым шагом Циклопа, чтобы вернуть ускользнувшую власть. Обмануть господина будет нелегко!

Между тем притащили кобылу — бревно на четырёх ногах — и связку прутьев. Пистий с воплем бросился в ноги хозяину. Эгерсид брезгливо отбросил его подошвой сандалии. Бывшего старосту схватили, заголили и привязали к бревну.

Циклоп со свистом рассёк прутом воздух. Двадцать ударов — не так уж много, но дело в том, как их нанести. Вдруг господин захотел сразу проверить его рвение? Новый староста решительно взялся за дело.

После пятого удара брызнула кровь, после шестнадцатого крики Пистия смолкли — он потерял сознание.

— Довольно, — прекратил наказание Эгерсид. — Циклоп, теперь я хочу осмотреть скотину.

Бывшего старосту сняли с бревна, которым прежде он сам пользовался для наказания неугодных, и понесли в дом. Увидев избитого, Харина вдруг поняла, что ей, недавней хозяйке деревни, отныне придётся ходить на тяжёлые полевые работы, и зашлась отчаянным воплем.

Эгерсид собирался продолжить осмотр хозяйства, как вдруг приближающийся конский топот заставил его обернуться.

— Привет тебе, Эгерсид! — почти одновременно воскликнули оба подъехавших всадника, в которых он узнал телохранителей царя Клеомброта.

— Привет и вам. Что привело вас сюда?

— Приказ, — ответил старший.

— Царь вызывает тебя, — пояснил младший.

«Похоже, мне так и не дадут навести порядок в этой деревне», — вздохнул про себя Эгерсид. Вслух же сказал:

— Циклоп, вели приготовить обед для моих гостей. Позаботься о лошадях, собери подать и уложи её на повозку. Ехать придётся ночью, — обратился он к вестникам.

Староста со всех ног бросился исполнять приказание.

— Я вижу, ты здесь один, лохагос, — сказал царский телохранитель, садясь за накрытый стол. — Опасно. Разбойник Харитон грабит и убивает на дорогах.

— Брать охрану? Слишком много чести для какого-то разбойника. И потом, со мной вот это, — Эгерсид похлопал по отделанным бронзой ножнам красной кожи, где покоился его великолепный, почти в два локтя длиной клинок.

Обед едва закончился, когда Циклоп подогнал не одну, а целых три повозки, груженных таким изобилием всевозможной снеди, что Эгерсид не смог скрыть удивления.

— Здесь, в корзине с мокрой травой, — объяснял староста, — живая рыба, её поймали в Эвроте, пока вы обедали. Она благополучно доедет до города, нужно только время от времени поливать водой.

— От этого запаха снова разыгрался аппетит, — сказал один из спартиатов, глядя на золотистые связки копчёной горной форели, которые поспешно подошедшие женщины быстро укладывали на повозки. — Нужно смотреть в оба: на такой аромат сбегутся все разбойники Лаконии!

— Откуда всё это? — спросил Эгерсид, глядя на крепкие повозки, запряжённые мулами.

Циклоп словно ждал вопроса:

— Я убедил крестьян собрать припасы. Но большая часть — от Пистия. Люди решили, пусть отдаст то, что утаивал. Мулы и повозки тоже... из украденного у тебя.

— Будь хорошим старостой, — Эгерсид сел на коня, — чтобы мне не пришлось жалеть о своём выборе.

Возницы щёлкнули бичами, и небольшой обоз тронулся в путь.

С началом нового дня лохагос, одарив своих спутников съестным и вином, попросил их сопроводить повозки к его дому. Сам же пустил коня рысью, чтобы пораньше быть у Клеомброта.

Всадники почти уже доставили повозки по назначению, когда навстречу им попался вольноотпущенник Никерат, их знакомый и заимодавец, тоже верхом на коне.

— О, сколько добра! — воскликнул он. — Вижу, вы разбогатели?

— Если бы. Это Эгерсид взыскал со своего клера, — ответил царский страж, запуская руку в корзину с изюмом.

— Должно быть, он неплохо поработал кулаками. А вы ему помогали?

— Нет, всего лишь передали приказ прибыть к царю Клеомброту. Скоро наш лохагос зашагает в поход. Только неизвестно куда.

— В Орхомен, — похвастался осведомлённостью перед царскими телохранителями Никерат. Приехав из Мегар за деньгами, он был удивлён беззаботной болтовнёй в доме Поликрата о таком секретном деле, как предстоящий поход. Но быстро смекнул — значит так нужно хозяину. — Не забудьте привести мне красивую рабыню, если сами надумаете прогуляться в чужие края! Прощайте, я спешу!

И хлестнул коня.

Никерат любил дорогу: здесь он сам себе хозяин, пусть и выполняет поручение могущественного архонта. Служба беспокойная, зато приносит верное серебро. Тогда будут свой дом, жена — дочь уважаемого периэка, лавка или эргастерий с несколькими рабами. Если бы не обязательное требование Тиры предъявить ей денежное письмо хозяина прежде, чем оно обернётся золотом, осуществление мечты ускорилось...

В таких размышлениях путь прошёл незаметно. Вот и последний постоялый двор перед Мегарами. Можно поесть и отдохнуть. Бросив поводья подбежавшему мальчику, Никерат вошёл в зал и чуть не вздрогнул, столкнувшись лицом к лицу с купцом Мидоном.

— Хозяин совсем загонял меня, требуя присмотреть образованного раба-эконома, способного вести большое хозяйство, — объяснял вольноотпущенник своё присутствие, усевшись перекусить с приятелем, — и ещё заёмные письма...

— Заёмные письма — дело хлопотное, — посочувствовал купец. — По мне купил-продал и получи живые денежки! А что, та красавица, о которой ты как-то говорил, больше не устраивает благородного Поликрата?

— Хозяин использует её для других нужд.

— Понимаю, — улыбнулся, подмигивая, Мидон. — Тебе повезло — я могу заполучить для благородного Поликрата именно такого раба, какой нужен. Его доставят в дом архонта от моего имени...

Вскоре приятели оживлённо торговались о цене и комиссионных для Никерата; мнения сошлись только на въезде в Мегары.

— Я пробуду здесь дней пять-шесть, — сказал, прощаясь, купец. — Заходи.

— Благодарю. Раз ты помог с экономом, я только улажу дело с письмом и сразу домой, — отвертелся Никерат, прикидывая, как долго ему нельзя будет показываться на улицах города.

Попетляв и проверив, не послал ли хитрый купец своих подручных проследить за ним, вольноотпущенник двинулся к дому, где с нетерпением ожидала его — а вернее, денег хозяина — Тира.

Он вспомнил предыдущую встречу с Мидоном. Купец рассказал о юноше, едва не ставшем жертвой византийской ламии. Там он и услышал это имя — Антиф! Мидон называл его как-то иначе, а потом, подвыпив, сказал: юноша Антиф!

Никерат удивился бы ещё больше, вздумай он сам проследить за своим приятелем: тот держал путь прямо к дому таинственного Антифа, из-за которого он и Тира оказались в Мегарах!

Мрачный телохранитель препроводил Мидона к облачённому в нарядную хламиду хозяину.

— Ты едва застал меня, — сказал тот после взаимно прохладного приветствия.

— Эриал обеспокоен твоим затянувшимся пребыванием в этом городе, — произнёс посетитель.

— Чем может быть недоволен Эриал? — жёстко спросил Антиф. — Разве сотни моих лазутчиков не сообщают ежедневно о каждом шаге спартиатов и их друзей? Разве не текут к Эриалу реки сведений — в посохах скитальцев, на конских копытах, на голубиных крыльях? Чем он может быть недоволен?

— Я не должен объяснять тебе причину недовольства. Моё дело — передать его волю: как можно скорее перебраться в Фокиду или на запад Беотии.

— Сейчас мне удобнее находиться в Мегарах.

— Не из-за некоей ли голубоглазой особы с Крита, обосновавшейся здесь?

— Уже донесли, — сузившиеся глаза Антифа сверкнули. — Какое вам дело, с кем мне угодно встречаться?

— Никакого, пока это не мешает делам более важным. Ты так увлёкся неизвестно кем...

— Известно. Я проверил её и не далее как сегодня получил известия с Крита. Каждое её слово — правда! Послушай, — вдруг изменил он тон, — успокойся сам и успокой других. Я делаю всё на благо Фивам, и делаю, кажется, хорошо.

— Кажется, ты действительно серьёзно увлёкся, — Мидон смягчил голос. — Не помню тебя таким. Разве что в Византии. Но это было почти двадцать лет назад.

— Но с тех пор я и не встречал подобной женщины.

— Всё же оставь её на время. Руководство сбором сведений необходимо перенести туда, где будут происходить главные события. Или уговори женщину отправиться с тобой.

— Как раз это я и собираюсь сделать, — Антиф застегнул свой плащ. — Устраивайся в комнате для гостей и отдыхай. Слуги исполнят твои желания.

Странно, — размышлял Антиф, шагая по каменным улочкам Мегар, — молодая женщина сумела внушить сорокалетнему мужчине чувства столь сильные, что он пожертвовал интересами дела. Давно бы следовало перебраться в Коронею, Орхомен. Или лучше в Херонею. Оттуда удобнее руководить пчелиным роем соглядатаев, облепивших спартанские гарнизоны, взявших под контроль все перекрёстки и дороги западной Беотии и Фокиды.

Но Семела вызвала к жизни нечто, прятавшееся глубже его сознания, и это заставляло поступать вопреки велению разума.

Эта женщина держится с благородством не показным, а врождённым; чувствуются поколения достойных предков. Но за стеной любезной учтивости Антиф угадывал силу дремлющего вулкана. Как овладеть ею? Он всегда использовал тайную власть и деньги для удовлетворения своих желаний, но Семела — женщина свободная и состоятельная. Или уже нет? Похоже, недавние события на Крите помогут ему...

Ворота открылись сразу — его ждали.

Многочисленные лампионы ярко освещали мегарон. Вот и она, облачённая в тонкий пеплос цвета слоновой кости. Стук каблучков её критских сандалий, негромкий звон ножных браслетов кажутся Антифу сладкой музыкой.

Практичный разум подсказал, что каждая деталь убранства не случайна, а продуманна и выполнена с величайшим тщанием. На небольшом столике между двумя изящными ложами молниеносно появились лёгкие изысканные закуски, сладости и вино.

— Я сама буду прислуживать гостю, — отпустила хозяйка своего эконома.

Никерат поклонился: слова означали, что он должен убрать из этой половины дома всех слуг, кроме Прокны; но и та не должна покидать своей комнаты.

Антиф зачарованно взглянул в глаза полуприсевшей на соседнем ложе женщины. Жаль, придётся погасить их блеск неприятной новостью.

Хозяйка дома чутко уловила его настроение:

— Тебя что-то беспокоит, Антиф?

— Ты помогла мне вопросом. Не с такой вестью хотел бы я прийти в твой дом.

— Говори же!

— Один из моих кораблей вернулся из Италии. Однажды он причалил к берегу Крита, чтобы пополнить запасы пресной воды. Капитан всегда делал это в одной и той же деревушке с дружелюбными жителями. Каков же был ужас экипажа, когда они нашли её разорённой и опустошённой. Лишь четверо несчастных, чудом избежавших гибели и плена, поведали о случившимся. Внезапное нападение карфагенских пиратов в одну бедственную ночь уничтожило процветающее селение и расположенное поблизости имение. Крепись, Семела: деревушка звалась Левкопетры!

Женщина, слушавшая его с нарастающей тревогой, бессильно упала на ложе, спрятав лицо в ладонях.

— Их больше нет... — слышал Антиф сквозь глухие рыдания. — Их убивали, пленяли, а я была здесь...

Она и в самом деле была поражена случившемся. Поликраг сообщал — не беспокойся, на Крите все меры приняты. Вот какие меры! Уничтожить ни в чём не повинных людей только для того, чтобы Антиф не разоблачил спартанскую лазутчицу!

А он уже рядом, на её ложе; руки успокаивающе гладят вздрагивающие плечи, губы целуют роскошные волосы.

— Ты ещё прекрасней в своей скорби, Семела... успокойся, твой друг с тобой...

Женщина незаметно оказалась в его объятиях, словно в доверчивых поисках мужской помощи и поддержки.

— Не плачь, — рука Антифа обвила тонкую талию, — лучше возблагодарим богов за то, что в бедственную ночь ты оказалась здесь, в Мегарах...

Его рука нашла длинный, до самого пояса, потайной разрез в пеплосе женщины. Слабая попытка сопротивления... Колени возбуждённого Антифа легко преодолевают его...

Служанка Прокна недолго усидела в своей комнате. Любопытство заставило её тихо пройти коридором к лестнице, ведущей в мегарон, и осторожно выглянуть из-за стены. Стараясь ничем не обнаружить своего присутствия, она впилась взглядом в происходящее. Прокна чуть не вскрикнула, ощутив прикосновение к плечу. Это был Драбол, самый сильный из рабов Поликрата, отправленный вместе с ними в Мегары. Не задумываясь, почему Драбол оказался здесь, нарушив строгий запрет Тиры, она позволила рабу увести себя.

Мужская рука уверенно направила Прокну в дверь её крохотной комнатки, расположенной рядом со спальней хозяйки.

Здесь одним махом руки он сорвал с неё набедренную повязку и бросил в кробатос.

Ошеломлённая девушка не успела опомниться, как мощный торс оказался меж её ног и нечто с грубой стремительностью вломилось в её тело. Большая немытая ладонь тут же зажала Прокне рот; звук не достиг мегарона, где её хозяйка, испустив сладкий стон, откинулась на полусогнутую руку Антифа.

Купец, успокаивая дыхание, любовался покоящейся на его локте женской головкой. Да, ему досталось подлинное сокровище и только потому, что он в нужное время оказался рядом. Что ж, нельзя упускать пробегающий рядом Случай!

Внезапно Антиф ощутил жгучее прикосновение далёкого прошлого — как похожи она и та, из Византия... Воспоминание лишь повысило остроту наслаждения.

Тира вспорхнула с ложа, оправила пеплос, замерла как стыдливая нимфа, смущённо поглядывая на мужчину.

Антиф встал, покровительственно, по-хозяйски обнял её плечи, привлёк к себе:

— Семела, тебе необходима поддержка. Я обещаю свою помощь и будет так, что убыток обернётся прибылью. Но сейчас дела призывают меня в Западную Беотию и Фокиду. Прошу тебя уехать вместе со мной.

— Но... Пойми, я не могу путешествовать в обществе мужчины. Что подумают обо мне? Скажи, где ты будешь, и я сама приеду к тебе.

— Тегиры, — коротко бросил Антиф. — Уеду через два-три дня.

— Найду тебя там. Скоро.

— Не откажи принять денег на путешествие. Хочу, чтобы твоя охрана была надёжной, а дорога — приятной.

Тира изобразила смущение, но, в конце концов, позволила уговорить себя принять кругленькую сумму в аттическом серебре.

— А теперь, прошу, оставь меня. Я должна побыть одна, ведь в этот вечер в моей судьбе изменилось столь многое...

Антиф удалился, с удовольствием унося на губах прощальный поцелуй.

— Прокна! — крикнула женщина, оставшись одна. — Прокна! — поднялась наверх. Она услышала торопливые тяжёлые шаги; кто-то поспешно уходил коридором.. Тира метнулась в свою спальню, выхватила из-под изголовья кробатоса небольшой сирийский кинжал.

Сжимая серебряную рукоятку, вошла к служанке. Та сидела, забившись в угол ложа, испуганно натянув пеплос до самых ступней.

По выражению её глаз, растрёпанной причёске Тира сразу поняла, что произошло.

— Кто? — строго спросила она девушку.

— Драбол, — подавленно ответила Прокна.

— Так и знала. В первый раз?

— Да.

— Было приятно?

— Нет. Больно.

— Конечно. Грубое животное. Не так должно быть в первый раз. Но теперь, девочка, нечего плакать, быстро приготовь мне ванну. Не бойся — он к тебе больше не подойдёт. Да постой, переоденься! — крикнула она вслед девушке, бросившейся исполнять приказ, заметив на её пеплосе сзади красное пятно.

«Если это чудовище приучит девушку спать с собой, — рассуждала Тира, сидя в мраморной ванне, наполненной душистым отваром мыльника, — я лишусь единственной по-настоящему преданной мне души в этом гнезде скорпионов».

— Отныне будешь ночевать в моей спальне, — сказала она Прокне.

Вымытая, благоухающая травами, облачённая в длинный льняной пеплос Тира разъярённой тигрицей металась по трапезной. Шестеро здоровенных мужчин, потупясь, слушали её срывающийся на крик голос.

— Наш благородный хозяин специально выделил мне деньги, чтобы вы могли гасить пожар в вашей дурной крови. Я всегда давала вам серебро на девок! Так вот, сегодня Драбол силой взял Прокну! Разве наш благородный господин берёг её для того, чтобы такая грязная скотина, как Драбол, тешил своё сластолюбие? Нет, он хотел преподнести девственность Прокны в дар одному из своих благородных друзей! Ты же, Драбол, похитил достояние своего хозяина!

— Я... — открыл было рот Драбол.

— Молчи, злосчастный, с разумом между ног! Сегодня же напишу господину о твоём проступке, он сам определит наказание!

И ещё: завтра у всех должны быть печальные физиономии — я получила известие, что моё имение на Крите сожжено и разграблено, а все люди перебиты или захвачены в плен карфагенскими пиратами! Никерат, зайди ко мне сейчас же! — и резко повернувшись, Тира покинула трапезную.

— Расскажи, что нового в Спарте? — спросила она.

— Всё по-прежнему, — пожал тот плечами. — Войско вернулось из похода... да, было Народное собрание! Твой знакомец Эгерсид был представлен как лохагос. По слухам, вместо благодарственной речи он произнёс нечто, смутившее умы людей!

— Дерзкий наказан? — как о чём-то обыденном спросила Тира.

— Очень легко. Отправится в Орхомен вместе со своим лохосом.

— Нам тоже скоро предстоит путь в те края. Антиф перебирается в Тегиры и приглашает меня туда же.

— Мы поедем вместе с ним?

— Если мы поедем вместе, то рискуем быть разоблачёнными на второй-третий день путешествия. Поедем самостоятельно. Ведь я почтенная вдова, должна заботиться о своём имени. Иди отдыхать, Никерат.

Оставшись одна, Тира открыла ларец и уложила в него полученные деньги. Немного подумав, достала из хранилища небольшой изящный гастрафет — смертоносное изделие хитроумного механика из Тарента, — заперла ларец и дёрнула за проведённый в комнату Прокны шнур. Девушка тут же предстала, ожидая приказаний.

— Войди ещё раз, — велела Тира, заметив предел, где остановилась открытая дверь, — когда я скажу.

На замеченное место была поставлена ваза с узким дном, с грохотом упавшая, как только девушка снова вошла в комнату.

— Оставь её на полу. Вот здесь, — распоряжалась Тира. — А этот столик поставь сюда, ближе к кробатосу. Низкие стулья расставь между дверью и ложем.

— Что ты делаешь, госпожа? — воскликнула Прокна, глядя, как Тира, уперев приклад гастрафета в свой упругий живот, натягивает при помощи ворота тетиву короткого мощного лука.

— Ничего не бойся, девочка, — ответила та, вложив толстую стрелу в желобок оружия. Пристроила гастрафет на столике так, чтобы он был нацелен в определённую точку на двери.

— А теперь гаси лампионы и спи, — сказала она, пристроившись на кробатосе за наведённым гастрафетом.

Дом погрузился во тьму. Разве что в трапезной горел небольшой глиняный лампион, освещая тусклым светом лица Драбола и слушавшего его приятеля…

— Сколько мы ещё будем терпеть над собой власть этой потаскухи! Ты слышал — сказала, что у меня ум между ног! Этого я ей не спущу!

— Но ведь хозяин даёт за десять лет такой службы свободу и деньги, — отвечал приятель, а если повезёт, то всё это можно получить и раньше!

— Прежде тебя десять раз убьют на такой службе — видел, какие молодцы у Антифа? Вот что я надумал: Никерат доставил много денег из Спарты. Я знаю, где наша потаскушка их прячет. Солнце ещё не взойдёт, а мы уже будем далеко, свободные и богатые.

— Не стоит. У нашего хозяина длинные руки!

— Вот как! Ты не хочешь помочь мне!

— Поступай, как знаешь. Буду молчать, но меня в это дело не впутывай! — Раб встал и повернулся, чтобы оставить трапезную.

Это было ошибкой. В руке Драбола блеснул кинжал. Тяжело сопя, он дважды вонзил клинок в тело недавнего приятеля.

— Теперь ты уж точно будешь молчать, — бормотал Драбол, затаскивая убитого под стол. Задул лампион и, стараясь не шуметь, медленно, ощупью двинулся на второй этаж...

Тира скорее ощутила, чем услышала чьё-то напряжённое дыхание за дверью. Стараясь не сбить наводку, осторожно коснулась руками ложа оружия.

Тихо звякнул откинутый лезвием через щель дверной крючок.

Звон разбитой вазы, стук ударившей в цель стрелы, грохот рухнувшего тела и опрокинутых стульев почти слились воедино. И сразу же — пронзительный испуганный крик Прокны.

— Замолчи, глупенькая, — Тира погладила девушку по плечу, — самое страшное уже позади. Лучше зажги лампион.

Вскоре спальня наполнилась встревоженными обитателями дома.

— Этот пёс задумал недоброе, — гастрафетом указывала Тира на поверженного Драбола.

Короткая толстая стрела угодила ему прямо в рот, выбила зубы, раздробила язык и выставила жало из-под основания черепа.

— Видно, и в самом деле весь его ум помещался между ног. Закопайте эти останки в саду, не зажигая огня.

 

XII

Почти три сотни человек с тяжёлым вооружением, лошади, повозки с грузом... Трудно будет разместить их на двух круглобоких судах.

Дело не в удобствах — спартиаты и не такое выдержат. Перегруженные суда легко станут добычей фиванской или афинской триеры, далее одной. Юркая, она протаранит их по очереди и пустит на дно коринфского залива вместе с целым лохосом гоплитов.

В том, что противник узнает о цели предстоящего похода, постарается перехватить их на переходе морем и не допустить высадки в Булиде, Эгерсид не сомневался. В каждом порту найдутся лазутчики. Достаточно задержаться в Сикионе на два-три дня из-за плохой погоды — и жди вражеских триер, вышедших на перехват.

Лохагос вздохнул. Клеомброт отказался выделить боевые корабли для сопровождения транспортов. Более того, когда Эгерсид высказал ему свои соображения, царь, поднявшись, навис над ним грозовой тучей:

— Ты не стратег, а всего лишь лохагос, назначенный три дня назад. Твоё дело — в точности исполнить полученный приказ!

— Я исполню его точно, царь. Но прошу судить меня только за то, что не сумею довести лохос до Орхомена или прибуду туда позже, чем через пятнадцать дней...

Не заходя домой, Эгерсид отправился в расположение лохоса, вызвал пентеконтеров, ознакомил их с полученной задачей и приступил к подготовке марша.

Сколько хлопот было с лошадьми, продовольствием. А фураж! Эгерсид требовал только овёс, потому что его нужно меньше, чем любого другого корма для лошадей. Лагерное имущество, котлы для варки пищи, пифосы для воды...

Эгерсид, чтобы получить необходимое, потрясал царским указом, пускал в ход старые связи, а кого-то брал за ворот хитона. Хуже всего было то, что многих чиновников не было на месте. Пользуясь перерывом в боевых действиях, они отъехали в свои клеры.

— Мы уже все знаем, господин, — кланялись Алким и Дота. — Утром пришли повозки с богатым выходом из деревни. С ними были два всадника. Они сказали, ты снова уходишь в поход!

«Совсем старые, — с грустью думал Эгерсид, глядя на преданных слуг. — Особенно Алким. Как долго протянут они, поддерживая привычную жизнь в этом доме, ухаживая за Леоникой?»

— Я должна радоваться, — говорила та, прильнув к отцу, — ведь ты уходишь на войну! А в сердце печаль. Может быть, я плохая спартиатка?

«Быть может, это я плохой спартиат», — чуть не ответил Эгерсид вслух, чувствуя, как не хочется ему на этот раз оставлять старые стены дома предков.

— Ты хорошая дочь, — только и произнёс он, погладив волосы Леоники. — А теперь слушай меня, Алким. Почти половину того, что привезли сегодня утром, мне придётся взять в поход — как взнос в сесситию. Но и остального вам хватит надолго. Староста в деревне теперь Циклоп. Если он задержит очередной выход, периэк Этион поможет тебе — я попрошу его об этом. Циклопу же говори, что недавно получил от меня письмо, я жив, здоров и скоро вернусь.

Потом была долгая беседа с дочерью о её заботах, подругах и друзьях, играх и увлечениях. Погружаясь в её полудетский мир, Эгерсид жалел об упущенных годах; без него маленькая девочка превратилась в подростка. Без него, должно быть, станет очаровательной девушкой. Он сам уложил Леонику спать и поцеловал её, спящую, уходя ранним утром.

К исходу напряжённого дня Эгерсид доложил Клеомброту о готовности лохоса к походу.

Царь только удивлённо взглянул на него и назначил смотр на завтра.

— Позволишь выступить сразу после смотра, если останешься им доволен? — спросил лохагос.

— Не позволю, но прикажу, — слова Клеомброта были внушительны, как и его фигура.

Гоплиты наводили последний блеск на бронзу доспехов, а Эгерсид направил коня к усадьбе оружейника-периэка.

— В этом доме всегда рады тебе, — встретил его искренней улыбкой Этион.

— Пришёл проститься. Я ухожу в поход.

— Знаю. Спешат убрать подальше от города. Вместе с лохосом.

— Не будем говорить об этом сейчас. Прошу тебя, не оставляй без внимания Леонику. Не хочу, чтобы её образование ограничивалось лишь умением бегать, ткать и варить чёрную похлёбку.

— Никаких трудностей, — Этион был обрадован просьбой. — Как раз вчера в ворота моего дома постучал прекрасный человек, философ Зенон. Беседы с ним — истинный пир для ума. Жаль, что поход помешает тебе участвовать в них. Так вот, пусть Леоника берёт у него уроки вместе с моими сыновьями и Ксандром.

— Благодарю тебя. В моём доме осталось лишь двое старых слуг...

— Которым надлежит присматривать не только за юной госпожой, но и за твоим клером, не так ли? Напишем доверенность, и я возьму управление в твоё отсутствие на себя.

— Предлагаю тебе четверть дохода за это хлопотное дело. — Эгерсид хотел, чтобы участие богатого периэка не носило характера одолжения.

— Хватит и десятой части, — проницательно улыбнулся Этион. — Помогая тебе, я проявляю не только дружбу, но и расчёт: мы заинтересованы в твоих успехах, славе и возвышении. Будет легче осуществить задуманное. Иди в поход с лёгким сердцем...

* * *

Клеомброт ещё раз обвёл придирчивым взглядом застывших в строю гоплитов. Испытанные, бывалые воины. Недолго побыли дома, отечество снова позвало их. Многие довольны: свыклись с лагерной жизнью, войной, ничего не понимают в сельском хозяйстве и рады уйти от своих разорившихся наделов. А повезёт — военная добыча сразу сделает тебя богатым, не то, что жалкий труд ленивых илотов!

Под стать воинам оружие и снаряжение: не новое, но ухоженное и надёжное. Проверенное. Бронза начищена, сталь отточена и отшлифована.

«Ни у кого из них не развяжется ремешок сандалии и не лопнет лямка щита в бою», — подумал царь.

Повозки с лагерным имуществом и запасами носят следы свежей починки. Лошади на вид крепкие и здоровые. Но среди груза царь отметил не положенные гоплитам луки, стрелы и дротики.

— У нас нет ни лёгкой пехоты, ни кавалерии, — объяснил Эгерсид. — Разведку и охранение придётся нести самим.

— Лохос в полукаре! — приказал царь. — Я буду говорить.

Эгерсид понял: смотр удался. Поход начнётся теперь и отсюда!

Слова Клеомброта были просты и доходчивы. Ничтожные фиванские демократы, неспособные противостоять спартанской доблести в открытом бою, устремились в Беотию. Они изгоняют из её городов достойных граждан — друзей Спарты — и насаждают угодную им демократию. Но метят ещё дальше. Их агенты уже суетятся в Локриде, раздувают там угли гражданской войны! Если так пойдёт и дальше, созреет военная угроза для Спарты! Вот почему город посылает их в Орхомен. Они должны покончить с ползучим наступлением демократии!

— Я принёс жертву Артемиде Меднодомной и молил её в храме, — закончил царь. — Богиня обещала своё покровительство!

Подобный морскому прибою крик воинов, стук копий о щиты, где красуется большая чёрная «Лямбда» — начальная буква гордого имени Лакония!

Колонны пентекостисов торжественно проходят мимо царя, архонтов, мимо толп горожан. На лицах ближних застыло спокойствие: в этом городе женщины не плачут вслед уходящим на войну, а мужчины им завидуют.

Марш, марш, марш! Спартиаты умеют ходить. Шаг быстрый, размеренный, весомый, как должно тяжёлой пехоте. Он остаётся одним и тем же — на первом и на пятом дне утомительного пути, когда других приходится везти на повозках подобно дровам.

Эгерсид вёл свой лохос через Лаконику, Кинурию, Арголиду и Флиунт на Сикион. Рядом с лохагосом несли клепсидру, и когда вода из верхней половины сосуда переливалась в нижнюю, зычный голос командира объявлял короткий привал. Расшнуровать сандалии, перевести дыхание и снова вперёд!

На первом участке марша можно не опасаться противника. Колонна идёт без разведки и охранения, высокие поножи — кнемиды и щиты сняты и загружены на повозки.

В начале второй половины суточного перехода — большой привал. Эгерсид заранее выслал вперёд часть повозок с продовольствием и котлами так, чтобы к началу отдыха гоплитов в условленном месте ожидала готовая похлёбка.

Спартанский суп был способен привести в ужас беднейшего афинского ремесленника, зато был горячим. Чёрную жижу вычерпывали из общих котлов без задержки. Теперь можно отдохнуть по-настоящему — пока не истечёт вода в клепсидре. И снова громкий голос зовёт в строй, и снова шагать, шагать, шагать — до самой темноты.

Вот он, ночной отдых. Эллины ставили лагерь кое-как — каждый выбирал себе место, где устроиться. Эгерсид в своём пентекостисе располагал палатки в строгом геометрическом порядке, а теперь распространил это правило на целый лохос.

Полотняные домики встали правильными рядами; теперь можно поесть разваренного ячменя и привести в порядок снаряжение. Затем эномотарх вновь строит своё подразделение, проверяет готовность к маршу, доводит указания на следующий день и разрешает спать.

Видавшие виды шатровые палатки вмещают человек по десять-одиннадцать.

Одна из эномотий, разбившись на три смены, охраняет лагерь. Лохагос, проверив охрану лагеря, тоже ложится спать в своей палатке.

В начале третьей смены в лагере начинается движение — разбужены повара, отвечающие за приготовление завтрака. Другая поварская команда готовится к выезду, чтобы встретить гоплитов обедом на большом привале.

Лохагос просыпается сам, когда истекает отмеренный им самим срок сна. Подняты пентеконтеры и эномотархи. Они спешат к нему за короткими указаниями.

Вот и общий подъём. Лагерь оживает. Из духоты палаток — в предрассветный холод осеннего утра. Несколько гимнастических движений, ледяная вода из ближайшего источника, и по сигналу трубы колонны эномотий спешат к котлам с булькающим разварным ячменём. Знали: в повозках припрятаны бруски копчёного мяса, круги сыра, завёрнутые в полотно комья затвердевшего мёда. Лохагос не спешит пока разнообразить рацион воинов, выдавая им в день два яблока, две луковицы и чеснок.

Едва успели допить отвар из душистых трав, запасённых аптекой, звучит команда: «Свернуть лагерь! Приготовиться к движению!» На короткое время лагерь превращается в развороченный муравейник. Вскоре от полотняного городка не остаётся никаких следов, а пентекостисы строятся на дороге. Стоящий в голове колонны лохагос трижды вскидывает сверкающий в первом утреннем свете наконечник копья, и снова марш, марш, марш!

Сикион — небольшой, но важный портовый город, открывал Спарте выход в Коринфский залив. Эгерсид расположил лохос в нескольких стадиях южнее его стен и в сопровождении пентеконтеров с несколькими гоплитами отправился в порт.

— Мы ждали вас послезавтра, — заявили капитаны, такие же неопрятные, как их транспортные суда.

— У меня приказ, — ответил Эгерсид, — начать погрузку по прибытии. А прибыть как можно скорее. Согласно тому же приказу вы должны быть готовы принять моих людей на борт. С вечера — погрузка и посадка, утром отплываем!

— Мы не сможем, наши люди на берегу, дай нам хотя бы один день! — потребовали капитаны.

— Ещё как сможете. Антикрат, задержи их.

— Мы поможем! — ухмыльнулся тот, делая знак гоплитам.

— Где ваши кормчие? — продолжал Эгерсид. — Поставите им задачу и начнёте работу. Мои люди будут рядом. Не успеете — вините себя. Успеете — получите это, показал он кошель с серебром.

В порту началась бурная деятельность. Воины в красных плащах несли на суда мешки, корзины, амфоры и пифосы, с шумом разбирали повозки на части и отправляли их туда же, вели под уздцы упирающихся лошадей и мулов. С рассветом гружёные суда, взмахивая вёслами, отошли от причалов. Вскоре на мачтах поднялись грязно-серые паруса, и суда, увеличив ход, двинулись на север, исчезая за горизонтом. Но ещё раньше из-за стен дворика, расположенного близ порта, взмыл голубь и, обгоняя суда, полетел на северо-восток, к изрезанным бухтами берегам Беотии...

* * *

— Привал! — хрипло выкрикнул Эгерсид.

Гоплиты сняли шлемы, присев на щиты, переводили дыхание. В эту ночь лохагос задал такой темп марша, что и опытным бойцам пришлось нелегко. Да и шли на этот раз в поножах, со щитами, а торным дорогам предпочитали тропы горных склонов. Обходя с юга шумный Коринф, Эгерсид вывел гоплитов через Истмию к мысу Лутракион.

Лохагос снял шлем, подставил ветру разгорячённое лицо. В темноте мелькающих воинов пересчитать трудно, а повозок, прогромыхавших по улицам Сикиона, было даже больше, чем следовало.

Главные же силы снялись в полной тишине и невидимые в ночной тьме ушли, ведя с собой лишь полтора десятка вьючных лошадей с самым необходимым.

Вот он, мыс Лутракион. С его ниспадающих к водам залива склонов видны приставшие к берегу суда и разгружающие их люди.

Лохагос, отказав себе в отдыхе, пошёл туда, где стояли только что собранные из доставленных на берег частей повозки. Антикрат устремился к нему навстречу.

— Давно ли вы здесь?

— Не очень. Я думал, вы дойдёте до Лутракиона сухим путём раньше, чем мы по волнам.

— Что ж, вы выиграли. Признаюсь, я всю ночь молил Гермеса, чтобы не заблудиться в лабиринте горных троп.

— А я — Посейдона. Хорошо, что не встретились фиванские корабли. Они, должно быть, сейчас мчатся к Булиде так, что вёсла гнутся!

— Хочется верить. В любом случае мы здесь, и теперь другого пути у нас не осталось. Не будем медлить: отправим пустые повозки и половину лагерного имущества обратно в Спарту, накормим людей — и в путь.

Разгрузка быстро подошла к концу. Колонна ненужных больше повозок, запряжённых половинным составом лошадей и мулов, двинулась приморской дорогой на Коринф. Оттуда открывается хороший путь через Немею, Микены и Аргос на Спарту.

Сопровождал повозки старый воин, сражавшийся когда-то с отцом Эгерсида.

— Напомни Клеомброту, — напутствовал его лохагос, — что он обещал судить меня лишь за опоздание в Орхомен, а не за то, каким путём я приведу туда лохос!

Круглобокие суда, шлёпая вёслами по серо-свинцовым волнам залива, направились на юго-запад. Даже при такой скорости хода они ещё до наступления темноты будут в Сикионе; ведь теперь им нет нужды круто изменять курс, чтобы обмануть тайных соглядатаев противника!

Лохос, построенный в колонну по два, заскользил на северо-восток по спрятанной в лесистых склонах троне.

Под толстыми подошвами боевых сандалий пока ещё земля дружественной Истмии, но от первого пентекостиса уже выслана эномотия на тысячу шагов вперёд — для охраны.

Намного опережая головную эномотию, шли три пятёрки гоплитов, временно сменившие тяжёлые бронзовые латы на лёгкие льняные панцири, луки и дротики. Они вели разведку, обшаривая местность впереди, справа и слева по ходу лохоса. На ночь лохос остановился в пологих, покрытых буковыми и платановыми лесами отрогах в каких-то сорока-пятидесяти стадиях к западу от Мегар.

Мест в палатках не хватало; многие устраивались под открытым небом вокруг небольших костров, разведённых в специально вырытых углублениях, чтобы не привлекать любопытных.

«Мегары совсем близко», — думал Эгерсид, откидываясь на постель из ветвей и козьей шкуры...

Он встаёт. Упругие ноги легко несут сильное тело. Мелькают стволы и ветви деревьев. Чаща позади. Городские ворота. Петляющие улочки, знакомый дом. Небольшой уютный сад, светлый мегарон; волшебная женщина простирает руки ему навстречу. С нежной силой заключает Эгерсид её в свои объятия.

— Вставай, лохагос! Ты велел разбудить себя сразу после третьей клепсидры!

Несколько мгновений с недоумением всматривается он в предрассветную тьму; но вот слух начинает воспринимать звуки пробуждающегося лагеря.

Сбросил отяжелевшую от ночной влаги ткань плаща, встретил холод осеннего утра. Прогнал его, вцепившийся было в кожу, привычными упражнениями, застёгивая доспехи, быстро отдал указания пентеконтерам и эномотархам. Короткий завтрак — копчёное мясо, чёрствый хлеб, фиал горячей воды, подкрашенной красным вином, — и колонна продолжает путь.

Скорость движения была невелика и позволяла сохранять силы, а во время продолжительного дневного отдыха воины успели поспать.

К вечеру лохос, выпустив разведку и прикрывшись охранением, подкрался к горным проходам на юго-восточной границе Беотии.

Укрытая в нескольких шагах от дороги колонна ждала команды лохагоса. Лишь вслушавшись в ночную тьму, можно разобрать приглушённые голоса, всхрапы лошадей, фырканье мулов. Лохагос, выдвинувшись к головной эномотии, тоже ждал. Разведчики уже давно обшаривают склоны вдоль тропы из Мегариды в Беотию. Они ушли в земли противника, едва сгустились сумерки. Но вестей всё нет и нет...

Стоявший рядом хронометрист перевернул клепсидру. Как медленно течёт время сейчас...

— Кто идёт? — негромкий окрик заставил собраться.

Вот оно, первое донесение! Справа от маршрута на двадцать стадий вперёд противник не обнаружен.

Второй посыльный взволнован: его пятёрка, двигаясь слева от тропы, обнаружила по пламени костра фиванский сторожевой пост и атаковала его. Трое связанных фиванцев лежат там, где их застало внезапное нападение. Всё прошло тихо.

Наконец прибыл третий, самый долгожданный посыльный: прямо на тропе обнаружили двух фиванских воинов. Один убит, другой связан. Путь вперёд свободен на двадцать стадий.

Шелест ветвей, хруст камешков под сандалиями и негромкий лязг металла дали знать, что эномотии покидают свои укрытия, строятся на тропе. Жутко захохотал филин. Эгерсид с недоумением опустил поднесённые ко рту сложенные рупором ладони.

— Доброе знамение! — довольно проговорил стоявший рядом хранитель времени. — Сама Артемида послала эту птицу дать нам условный сигнал!

В безмолвии, нарушаемом только шорохом шагов, невидимый в темноте, лохос ступил на землю враждебной Беотии. Костёр мерцал догорающими углями. Рядом лежали трое связанных мужчин. Их рты были заткнуты кляпами. Двое спартиатов, охранявших пленных, поднялись с приближением лохагоса.

— Чисто сработано, — похвалил лазутчиков Эгерсид. — Где старший с остальными?

— Ушёл искать караульное помещение фиванцев. Говорит, там может быть ещё немало стражников.

— Правильно. А эти, — лохагос указал на связанных, — ничего не сказали?

— Ничего.

«Мужественный противник, — подумал Эгерсид. — Во время недавнего вторжения в Беотию фиванцы показали себя стойкими воинами».

— Взгляни, лохагос, — обратился к нему один из лазутчиков, — у них здесь целая гора хвороста заготовлена. Для сигнала. И накрыта просмолёнными циновками, от сырости.

— Разметать! — приказал Эгерсид сопровождавшим его пятерым гоплитам.

Те справились с задачей в один момент, но ещё раньше к остаткам костра подошла другая пара спартанских лазутчиков.

— Мы нашли их, лохагос, — доложил старший, — фиванцы в пещере. Сотен пять шагов отсюда.

— Сколько их там?

— В самой пещере я не был, но по голосам — не больше десяти.

— Нас здесь тоже десять, — прикинул Эгерсид, — но двое останутся охранять пленных.

— И ещё одного я оставил наблюдать за пещерой, — добавил старший лазутчик. — Девять.

— Сил более чем достаточно. Веди! — приказал лохагос.

Вход в пещеру слабо отсвечивал пламенем разведённого в её глубине огня. Ещё один костёр горел шагах в пятнадцати перед входом так, что незаметно приблизиться к пещере было невозможно. Между костром и входом расхаживал облачённый в доспехи тяжёлого пехотинца часовой.

— В горло. Без промаха, — прошептал старший лазутчик одному из своих людей.

Тот молча наложил стрелу на тетиву лука, и как только она ударила в цель, Эгерсид, выхватив меч, стремительно бросился к пещере.

Находящиеся внутри слишком поздно почувствовали опасность — первого выскочившего ему навстречу лохагос сразил прежде, чем тот опустил занесённый клинок.

— Никто не должен уйти! — крикнул Эгерсид, переступая через рухнувшее тело.

— Никто и не ушёл, — отозвался из-под каменных сводов голос старшего лазутчика. Схватка была поистине молниеносной.

Пламя примитивного очага освещало черепки глиняной посуды с остатками пищи и ложа из ветвей и сухой травы, застланные старыми шкурами. И ещё — тела заколотых и задушенных людей.

— Семь, восемь, — считал один из лазутчиков, — ещё один, сражённый рукой лохагоса у входа — девять. А вот и десятый! — воскликнул он, заглянув под кробатос.

Корчившийся под ложем человек, увидев спартанских воинов, бросился в ноги Эгерсида, безошибочно определив в нём главного.

— Пощади, пощади, — молил он, обнимая бронзу поножей, — я не хотел идти сюда... Я не военный... Я говорил им, что нечего делать здесь простому пекарю... Все эти демократы с Эпаминондом, поглоти их Тартар! Добрый господин, я сделаю всё, что ты хочешь!

— Осторожно, — предупредил лохагоса под дружный хохот воинов старший лазутчик. — Он делает лужу. Должно быть, из почтения.

— Сколько постов в проходе? — оттолкнул пленного ногой Эгерсид. — Где они? Веди!

— Всё скажу, всё скажу, добрый господин, — блеял тот, уже взятый на прочный ремённый поводок, выходя в темноту из пещеры...

— Стой, кто идёт? — гулко окликнул строгий голос.

Человек, лежавший у небольшого костра в стороне и поодаль от невидимого часового, выжидательно приподнялся на локте.

— Разве ты не узнал меня? — выдавил из себя проводник. — Командир приказал...

Возможно, подталкиваемый клинками пленник резко подался вперёд, или невидимый часовой сам почувствовал угрозу: он выступил из темноты и выбросил вперёд вооружённую копьём руку. Истошный вопль раненого заставил спартиатов выскочить из-за его спины и наброситься на стражника.

Человек у костра вскочил на ноги, запалил мгновенно вспыхнувший факел и устремился в сторону большой кучи сухого хвороста.

— Зажигай огонь! Зажигай! — кричал гибнущий под лаконской сталью часовой.

Ярко вспыхнула сухая трава; языки пламени бойко побежали вверх, ещё мгновение — и видный издалека сигнальный огонь запылает. Но проворные спартиаты уже разбрасывали хворост, не обращая внимания на ожоги, затаптывали огонь сандалиями, гасили его плащами. Сигнальщик, пронзённый сразу двумя мечами, лёг недалеко от своего напарника.

— А с этим что делать? — указал один из воинов на согнувшегося в крючок предателя.

— Умираю, умираю, — подвывал тот слабеющим голосом.

— Врёт, — сказал гоплит. — Я смотрел. Порезана только кожа на рёбрах. И всё.

— Отпустите его, — ответил Эгерсид. — Пусть жалкий трус идёт домой, но не очень быстро, и плодит себе подобных. Чем больше таких, как он, в рядах врага, тем лучше для нас!

— Не очень быстро? Понял! — смекнул воин и с размаху ударил предателя по голени твёрдой, как камень, подошвой боевой сандалии.

— Последний пост в конце прохода снят, — доложил Антикрат, когда лохагос, спустившись по склону, присоединился к главным силам. — Путь свободен до самой Фисбы. Но должен сказать, что ты не имел права оставлять колонну из-за небольшой схватки.

— Знаю, — принял упрёк Эгерсид. — Но от этих сигнальных огней зависело слишком многое. Передай приказ ускорить шаг!

Ночь подходила к концу. Лохагос сделал лишь один короткий привал перед самым рассветом.

— На пол клепсидры, — предупредил он командиров. — Пусть воины подкрепятся пищей. Той, что при них. И пусть каждый знает: наступающий день потребует от нас всех сил!

Позади остались стены Фисбы. Городская стража, протирая сонные глаза, вглядывалась в уходящую колонну: уж не красные ли плащи померещились на плечах размашисто шагающих гоплитов?

Крестьяне, тянувшиеся ранним утром со своими повозками к приморскому городу Кревсии, застыли в изумлении и ужасе, неожиданно увидев стремительно идущую колонну страшных спартанских гоплитов в полном вооружении, а затем, бросив своё добро, спешили укрыться в камнях или ближайших зарослях. Но спартиаты не обращали никакого внимания ни на них, ни на то, что могло быть лёгкой добычей, и шагали так, что замыкавшие колонну вьючные лошади и мулы бежали лёгкой рысью.

Ворота Кревсии закрывались, на боевой башне стены тревожно пела труба. Городские власти не на шутку взволнованы — сто двадцать отборных бойцов-эпибатов, а с ними множество фетов-гребцов уже два дня как ушли к Булиде на двенадцати моноремах; им приказано пустить ко дну лаконские транспортные суда с лохосом тяжёлой пехоты на борту. Спарта намеревалась перебросить этот контингент по водам залива, чтобы через дружественную Локриду он без хлопот достиг Орхомена и усилил его гарнизон. Сил для защиты города и порта осталось слишком мало.

Но золотисто-алая колонна прошла мимо городских укреплений, стараясь держаться вне выстрела метательных машин и поспешно, словно сама спасалась от преследования, ушла приморской дорогой в сторону Левктр.

Долго с тревогой и напряжением всматривались горожане гуда, откуда пришла колонна, ожидая появления главных сил спартанских войск. Наконец городские ворота открылись и несколько всадников, торопя коней, поскакали в сторону Фисбы.

 

XIII

— Фисба, Кревсии, теперь здесь... — рука Эпаминонда зависла над пергаментным листом карты. — Это одна и та же колонна. И всего один лохос. Путь же он держит... на Орхомен! Что это за лохос, Эриал? У тебя есть ответ?

— Вот он. Получил совсем недавно с голубиной почтой.

Несколько мгновений Эпаминонд, прищурившись, разбирал мелкие буквы доставленного птицей письма.

— Сообщение из Сикиона говорит, что пустые суда вернулись обратно в тот же вечер. А спартанские гоплиты высадились в Лутракионе! Между тем наши моноремы напрасно режут своими таранами волны близ Булиды. Речь идёт об одном и том же лохосе!

— Спартиаты провели меня, — в голосе Эриала звучало искреннее огорчение. — Мы отслеживали это подразделение от самой Спарты, и напрасно!

— Они всех нас провели, — сверкнул глазами Эпаминонд. — Какой дерзкий ход! Как зовут лохагоса? Эгерсид? Он или отчаянный рубака, которому благоволят боги, или... в Спарте подрастает новый стратег. Итак, — продолжал он свои размышления вслух, — следует отозвать наши корабли от Булиды. Они там больше ни к чему. Кроме того, выслать новую стражу на Фесбийский проход и позаботиться о погребении павших.

— И ещё перехватить злополучную колонну!

В ответ Эпаминонд саркастически улыбнулся, указав на большую настенную клепсидру, а затем на карту:

— Не успеем. К вечеру они уже будут в Локриде. Но мы немедленно пошлём гонца к Пелопиду; у него достанет сил и искусства, чтобы перехватить предерзкий лохос близ Орхомена...

Пелопид прочёл послание уже в дрожащем свете факела.

— Вот результат преступного бездействия! — загремел он, потрясая письмом перед носом гонца, измотанного так же, как и его конь.

— В чём дело? — спросил эпистолярий.

— Спартанский лохос прорвался через проход близ Фисбы, дерзко прошёл сквозь Беотию берегом залива и направляется в Орхомен!

— Всего лишь один лохос? Это хорошо; мы раздавим его. А для Спарты всё-таки поражение!

— Раздавить? Но сначала возьмём Орхомен! Сам Зевс вручает нам этот город. Подумай только: лаконские полемархи Горголен и Теопомп забрали оттуда почти все свои войска и отправились пугать озольских локров, готовых отпасть от Спарты! Мы же вместо того, чтобы давно взять беззащитный город, плетёмся к его стенам, подобно черепахам!

— Ты слишком строг к себе и людям. Мы проходили в день столько, сколько принято. Воины устали. Лагерь спит крепким сном.

Пелопид откинул полог палатки, вышел в ночь. Эпистолярий последовал за ним.

Догорающие костры, расстеленные возле них козьи и овечьи шкуры. На них попарно, крепко обнявшись, спят бойцы «священного отряда». Чуть поодаль — скопление палаток различных форм и размеров. Там отдыхают ополченцы беотийских городов, принявших сторону Фив и установивших демократическое правление.

— Когда же мы избавимся от хаоса в лагере?! — воскликнул Пелопид. — Поднимай войска.

— Но воины легли совсем недавно, мы же с тобой и вовсе не отдыхали, — возразил эпистолярий.

— Поднимай! Надо спешить к Орхомену!

— Он стоит на месте и никуда не уйдёт. Горголен и Теопомп со своими морами далеко, а один лохос нам не опасен.

— Не опасен в поле, но, если он успеет встать на городские стены вместе с горожанами, нам не взять Орхомен!

— Трудно будет поднять хлебнувших вина ополченцев. Ещё труднее — построить и объяснить, что от них требуется. Спартиаты уже вошли в Локриду, почувствовали себя в безопасности и конечно же спят после такого перехода. Значит, они достигнут Орхомена только завтра к исходу дня. Вполне достаточно сделать подъём на одну клепсидру раньше обычного и днём совершить хороший переход. Кавалерию же отправим сразу на рысях: пусть перехватит докучливый лохос у Орхомена до подхода пехоты!

Пелопид скрипнул зубами: в словах эпистолярия есть правда. «Пожалуй, только "священный отряд" и фиванская кавалерия способны выступить немедленно. Ополченцев же придётся будить до самого утра. Даже их командиров не найти в этом беспорядочном скопище разномастных палаток».

Резко повернувшись, Пелопид пошёл к своей палатке, увлекая за собой эпистолярия.

— Кавалерию поднимешь через час, — постучал он ногтём по журчавшей на столе походной клепсидре. — Поведёшь её сам. Мне оставишь одну илу для разведки и прикрытия колонны. Я выступаю вслед за вами...

Эпистолярий ошибся — спартиаты не спали в эту ночь. Вторую ночь подряд, после стремительного марша через земли противника, где размашистый шаг чередовался с тяжёлым бегом!

Ноги давно уже кажутся чужими, их переставляют не усилием не мускулов, но воли. О, если бы снять многократно потяжелевшие поножи! Хитон взмок под нагретой бронзой панциря, прилип к телу, собрался докучливыми складками. Одёрнуть бы его, но лишнее движение собьёт ритм шага. Правая рука онемела, словно придерживает на плече не копьё, а бревно. Левая давно уже не в силах бороться с тяжестью щита.

Эгерсид взглянул на идущего рядом друга. Некогда лучший бегун Спарты постарел, казалось, лет на десять. Лицо потемнело, осунулось, избороздилось глубокими морщинами, глаза ввалились, но его ноги идут.

Как растянулась колонна! Длиннее, чем целая мора на марше. Лошадей и мулов не видно. Две лошади пали под утро; лохагос распорядился бросить их вместе с поклажей. Падают лошади, но не спартанские гоплиты!

Последний короткий привал был накануне вечером только для того, чтобы наскоро дать поесть людям и накормить животных.

Ночной марш смешал воедино явь с ужасными сновидениями, и нельзя было отличить одно от другого. Ни единой остановки. Эгерсид знал: позволь ненадолго передохнуть бредущим во тьме измотанным людям, и они тут же провалятся в глубокий сон-обморок. Уснут там, где встанут, — на голой земле, на холодных камнях, в луже под дождём и снегом. Не было походного охранения, не было разведки — всех в одну плотную колонну. Иначе можно потерять не только отдельных бойцов, но целые мелкие подразделения.

Эгерсид не помнил, сколько раз заставлял себя идти навстречу колонне до самого вьючного обоза, проверяя, всё ли в порядке, и затем снова ускоренным шагом или бегом возвращаться к голове первого пентекостиса. Помнил, как после короткого утреннего привала лохос вновь строился в походный порядок. Дисциплинированные гоплиты не роптали, но было видно, какими усилиями они заставляют себя двигаться дальше. Воины были похожи на тени тех, кто ещё недавно преодолел Фесбийский проход и пересёк границу Беотии.

Зато вот он, Орхомен! До стен города осталось каких-нибудь три тысячи шагов. Лохагос отогнал преждевременную радость: в прошедшие сутки он отдавал предпочтение величине суточного перехода лохоса в ущерб его способности отразить внезапное нападение противника. Да и в город надлежит войти компактной стройной колонной.

— Короче шаг! — не узнал Эгерсид свой голос. — Разведку ко мне!

Головная эномотия сбавила шаг: какое облегчение! Главные силы медленно подтягивались; показалась вереница навьюченных лошадей и мулов. Вот и лазутчики. Теперь, когда всё пространство до Орхомена можно охватить взглядом, им лучше быть не впереди, а за колонной.

— Кавалерия! Кавалерия противника! — тревожный крик не сразу пробил броню усталости и проник в сознание. Подбежал гоплит из замыкающей эномотии: — Погонщики мулов видели двух всадников. Наблюдали за колонной. На их щитах — палицы!

Опасность требовала немедленных решений и действий. Она словно открыла некий секретный сосуд с последним запасом сил на крайний случай.

— Стрелы и дротики — из вьюков в колонну! Погонщикам при необходимости срезать поклажу! — распорядился лохагос.

Одну пятёрку легковооружённых он оставил в голове колонны, а две направил в хвост. Только у них есть луки, позволяющие вести метательный бой с противником.

— Бегом марш!

Спартанские мальчишки посмеялись бы над этим бегом усталых людей в тяжёлых бронзовых доспехах. Но колонна всё же двигалась быстрее, чем шагом.

«Опоздали всего лишь на пол клепсидры!» — с досадой думал Эгерсид.

— Смешно убегать от двух всадников, — упрекнул его Антикрат.

— Когда их будет две сотни, станет поздно, — ответил лохагос.

Топ-топ, топ-топ — дружно бежит лохос, погонщики-периэки без доспехов с трудом поспевают за тяжёлой спартанской пехотой.

Стены Орхомена не приближаются, кажется, что лохос бежит на месте. А всадники — вот они. Оглянувшись, Эгерсид видит их — не двух, а десятка два — в четырёх сотнях шагов сзади справа.

Кавалеристы немного покрутились на месте и, размахивая дротиками, устремились к вьючному обозу.

— Правофланговым — щиты направо! — голос лохагоса вновь громок, как серебряная труба, но команда передаётся, кроме того, специально назначенными воинами.

Гоплиты правого ряда, не снижая темпа бега, перебрасывают большие, круглые, окованные бронзой щиты на правую руку, а копья перехватывают в левую.

Теперь колонна лучше прикрыта от стрел и дротиков со своей самой уязвимой стороны — справа.

Вовремя! Легковооружённые спартиаты, действуя попарно, встретили нападавших стрелами и отошли к обозу. Эгерсиду плохо видно, что происходит сзади, но, похоже, противник потерял несколько человек и отказался от своей попытки, опасаясь контратаки замыкающей эномотии.

Погонщики, выбиваясь из сил, заводили вереницу животных влево от хвоста колонны, вплотную прижимаясь к ней. Лохагос выругал себя за то, что, полагаясь на быстроту марша, пренебрёг арьергардом.

До Орхомена всего две тысячи шагов. Ещё немного — и зазвучат сигнальные трубы, раскроются ворота, вылетят оттуда всадники в развевающихся алых плащах. Но лаконских кавалеристов не видно, а фиванских стало больше — видно подошла целая ила. Теперь они решили изменить тактику, галопом понеслись вдоль колонны, стремясь охватить её голову и остановить лохос. Злобно всхрапывали рослые фессалийские жеребцы, гулко стучали копыта. Некоторые наездники из удали метали дротики в колонну — напрасно: они отскакивали от бронированного бока золотисто-алой змеи.

Один из них рискнул подскочить слишком близко: несколько тяжёлых копий одновременно взмыли длинными тенями и, сверкнув наконечниками, глубоко вонзились в шею и живот коня. Жеребец тяжело рухнул, придавив всадника. От спартанского строя отделился гоплит и в четыре прыжка достиг поднимающегося на ноги врага. Блеснула острая лаконская сталь — и ещё одним фиванским всадником стало меньше.

— Вздвоить ряды! — крикнул Эгерсид, переходя на шаг. Пот струился под шлемом, ел глаза, стекал вдоль спины под панцирем.

Первый пентекостис пошёл шагом, второй, продолжая бег, выходил влево от него на расстояние вытянутого копья. Между ними пристраивалась обозная колонна, потерявшая всего двух-трёх животных с поклажей.

Колонна временно утратит скорость, но приобретёт пробивную силу и пройдёт сквозь завесу всадников. Это будет через минуту, а пока на Эгерсида и тех, кто был рядом с ним, обрушился град дротиков.

Голова колонны остановилась. Спартиаты присели на колено, прикрылись щитами, выставили копья. Легковооружённые воины, прикрытые броней гоплитов, в упор пускали стрелы в чёрный вихрь из людей и коней. Вот вздыбился и пошёл на задних ногах огромный жеребец с глубоко вошедшей в шею стрелой; вот тяжело падает всадник — пернатое древко торчит из его глазницы; резким уколом копья один из гоплитов достаёт подмышку неосторожно подскочившего конника и снимает его с коня. Эгерсид из-под щита следит за круговоротом конских и людских тел, в готовности нанести короткий неотвратимый удар тому, кто дерзнёт приблизиться на длину копья. Нет усталости, нет страха. Только досада из-за задержки, которая может стать роковой. А цель так близка!

Вдруг несколько всадников одновременно падают наземь; истошно ржут раненые лошади. Остальные отскакивают шагов на пятьдесят.

Это второй пентекостис завершил выдвижение к голове колонны, а его лучники разом пустили в противника десяток стрел.

Эгерсид поднимается с колена:

— Продолжать движение!

Гоплиты ловко сооружают носилки из щитов и копий, укладывают на них тела убитых или раненых — разберутся позже.

Лохос, вдвое сократив глубину походного порядка, двумя колоннами с обозом между ними бегом приближается к Орхомену. Фиванские всадники, исчерпав запас дротиков, кружатся рядом, не в силах помешать движению строя. Те из них, что вооружены луками, мечут стрелы в эту неодолимо движущуюся массу, но разгорячённые кони мешают прицелиться верно. Преимущество остаётся на стороне отвечающих им спартанских лёгких пехотинцев.

— Мы бежим от жалкой кучки всадников, — жёстко бросает Антикрат. — Над нами будут смеяться.

— Думай что хочешь, Антикрат, но второго Лехея я не допущу, пока жив. И потом, мы не бежим от противника, а спешим исполнить приказ — войти в Орхомен!

До городских стен всего несколько сотен шагов. Уже видны поблескивающие из-за боевых зубцов шлемы, но почему никто не выходит навстречу? Где всадники в алых плащах?

Ещё немного — и колонна окажется в зоне действия метательных машин, а там и луков защитников города.

Лохагос отправляет всю лёгкую пехоту прикрывать тыл и даёт команду перейти на шаг. Ворота приближаются.

— Сигнал! — приказывает Эгерсид трубачу, но тот, тяжело дыша, извлекает из своего инструмента лишь жалкий стон. Тем не менее ворота раскрываются.

— Войду последним, — говорит лохагос, делая шаг в сторону. Стоя у ворот, он проверяет приведённые в Орхомен силы, уточняет потери.

Воины, почувствовав, что опасность миновала, сдвигают шлемы на затылок. Напряжение ещё помогает искусственно поддерживать силы. Шаг быстрый, но не торопливый. Лица свидетельствуют о перенесённых лишениях, но ни одного потухшего взгляда, ни малейшего признака упадка.

Эгерсид тоже снял шлем, подставив голову прохладному воздуху. Что это? Звук, напоминающий рокот мощной волны, накатывающей на берег. Вот оно! То, что ещё совсем недавно, несколько минут назад, означало крушение замысла, поражение и верную гибель, сейчас лишь подтверждало точность расчётов и командирское предвидение!

Главные силы фиванской кавалерии — не менее трёх сотен всадников — тёмной массой галопом шли по следам лохоса.

Эгерсид спокойно ждал их приближения, а когда от оскаленных конских морд до городских стен оставалась пара сотен шагов, вслед за последним мулом вошёл в ворота.

Стон ярости и досады вырвался из груди фиванского эпистолярия. Дрожащее оперение стрелы, вонзившейся в землю у самых копыт его коня, указывало границу, переходить которую опасно и неразумно. Даже отборным фессалийским жеребцам не дано перескочить стены Орхомена!

Лохос растянулся по улочке вдоль городской стены. Гоплиты отдыхали, усевшись на щиты. Напряжение постепенно уступало место глубокой усталости. Вот-вот они провалятся в сон, и только через несколько часов вновь станут боеспособными. Командиры во главе с лохагосом поднялись на стену.

— Кучка всадников? — спросил Эгерсид друга, указывая на сотни вражеских кавалеристов, гарцующих под стенами города.

Здесь и нашёл их один из членов Совета восьми, управлявших Орхоменом.

— Приветствую тебя, благородный лохагос...

— Эгерсид.

— И вас, благородные спартиаты. Как вовремя вы пришли!

— Где полемархи Горголен и Теопомп?

— Благородные полемархи отправились в Локриду успокаивать волнения, возникшие в некоторых её городах благодаря злокозненным проискам фиванских демократов.

— И увели с собой все войска?

— Кроме тех, кто нездоров. Их десятка два-три.

Всё стало ясно. Противник вознамерился захватить лишённый спартанских войск город. Значит, нужно ждать его пехоту. А до её подхода — организовать оборону и восстановить силы.

— Но я человек невоенный, — продолжал орхоменец. — В моём ведении общественные зрелища. Тебе лучше поговорить с нашим стратегом.

Количество людей на стенах между тем увеличивалось. Есть кое-как вооружённые мужчины, но больше женщин, детей и стариков. Вышли поглазеть на приближающуюся опасность. Редкие городские стражи исчезли в этой массе бесполезных в бою людей.

Сквозь толпу пробирался военный орхоменский сановник в доспехах.

— Мы видели, — сказал он лохагосу после обмена приветствиями, — ваш бой с кавалерией противника. Ловко вы от неё ушли.

Ирония местного аристократа не осталась незамеченной. Но не время препираться.

— Сейчас под стенами только кавалерия. Скоро подойдёт пехота. Несколько тысяч. Сколько воинов можешь выставить ты?

На лице стратега появилась озабоченность.

«Должно быть, он полагал, что фиванские всадники погоняются за спартанским лохосом и уедут восвояси», — подумал Эгерсид.

— Несколько сотен, — ответил орхоменский военачальник.

— Для такого города нужно знать их число с точностью до десятка. Вот что. Я назначу пентеконтерам боевые участки на стенах, и они будут отвечать за их оборону. Своих людей предоставишь в наше распоряжение. Моим гоплитам постелить постели прямо на их боевых местах — пусть спят четыре клепсидры. Убрать со стен зевак, доставить сюда все метательные машины из арсенала. И кипятите воду в котлах — демократы могут пойти на штурм с ходу! Уже через четыре клепсидры!

Спартиаты, опираясь на копья, поднимались на стены. Многие только сейчас увидели, сколько вражеских всадников кружится близ города, и осознали опасность, от которой увёл их лохагос.

Горожане сами, не дожидаясь указаний, несли им горшки с похлёбкой, варёными бобами, куски хлеба, сыра, мяса, мехи с вином. Поев, воины засыпали на войлоках, шкурах или вязанках соломы, укрывшись своими красными плащами... Эгерсид, напрягая волю, боролся с нечеловеческой усталостью. Отдыхать рано. Нужно осмотреть стены, определить возможные направления штурма, организовать оборону...

* * *

Беотийская пехота подошла позже, чем предполагал лохагос. — Нам не хватило нескольких мгновений, чтобы догнать и сокрушить спартанскую колонну, — оправдывался перед Пелопидом эпистолярий.

Тот же, узнав подробности боя, обрушился на командира головной илы.

— Почему не пошли на спартиатов врукопашную, почему не насадили своих коней и себя на их копья и пропустили врага в Орхомен? — бушевал Пелопид.

— Не время ссориться сейчас, — вдруг вмешался один из командиров беотийского ополчения. — Лучше начнём штурм Орхомена.

Пелопид взглянул на него с сожалением. Штурм? С одним «священным отрядом»— только он, помимо бесполезной при штурме стен кавалерии, представляет настоящую боевую силу — против метательных машин, котлов с кипятком и горящей смолой, спартанского лохоса и орхоменского ополчения? А главное, войска полемархов Горголена и Теопомпа в любой момент могут появиться и нанести сокрушительный удар осаждающим.

Беотийские ополченцы? Вон они, бродят по бестолково устроенному лагерю. Пока ещё это не войско. Всего лишь материал для войска. Вслух же сказал:

— Мы рассчитывали внезапно занять Орхомен. Теперь это невозможно. Подготовка к штурму займёт несколько дней — у нас нет даже лестниц. Тем временем подойдут Горголен и Теопомп. Готовьтесь выступить к рассвету!

Утром беотийцы ушли, оставив после себя многочисленные пятна от костров. Эгерсид, глядя на них с боевой башни, даже испытал нечто похожее на досаду: за прошедшее время удалось неплохо подготовиться к обороне, можно было рассчитаться с фиванцами за бег к Орхомену.

— Враг не решился вступить в схватку с доблестными сынами Спарты и Орхомена! Он бежал!

Торжественный голос принадлежал местному стратегу.

— Теперь можно отдохнуть, — приветливо улыбнулся лохагос. С его точки зрения орхоменский военачальник вёл себя безукоризненно — незаметно исчез и не мешал готовиться к бою.

— Позволь, лохагос, пригласить тебя в мой дом. Там ты встретишь подобающую заботу и уют.

Эгерсид не стал отказываться. Короткий сон в начале ночи трудно считать отдыхом.

— К обеду мне понадобится два десятка всадников.

— Горголен и Теопомп забрали с собой всю нашу кавалерию, но... Я постараюсь… Прибыли командиры, — за утренними указаниями, как было заведено.

— Фиванцы ушли, — фразы Эгерсида звучали тяжело, вновь наваливалась усталость. — Мы должны знать, куда и зачем. До обеда отдыхать, затем — одна клепсидра на сборы, и выступаем. С собой иметь продовольствия на три дня.

Дом стратега напоминал небольшой дворец. Услужливые рабы и рабыни засуетились вокруг Эгерсида. С поклонами приняли они оружие лохагоса, пропотевший пыльный плащ, расшнуровали сандалии и отвели в нагретую баню.

Две стройные рабыни орудовали морскими губками и скребками из слоновой кости, поливали усталое тело густым отваром мыльного корня и горячей водой, старательно размяли каждый мускул. Чисто вымытого спартиата вытерли широким полотнищем и умастили розовым маслом.

Когда облачённый в просторное одеяние лохагос возлёг за обеденный стол, появилась третья девушка. Ударив по струнам кифары, она запела, а две другие закружились в медленном танце.

Яства были приготовлены превосходно, Эгерсид никогда в жизни не пробовал ничего подобного, тем не менее остался верным своему обыкновению вставать из-за стола слегка голодным. Он поднялся и рабыни тут же подхватили его под руки и отвели в комнату для гостей к свежезастланному ложу. Ловко разоблачив Эгерсида, девушки уложили его в постель и мигом избавились от своих пеплосов, явно намереваясь последовать туда же.

— Здесь мы расстанемся, — пресёк их Эгерсид, у меня осталось слишком мало времени для сна.

— Мы не понравились тебе? — огорчённо воскликнули девушки. — Сами господа полемархи Горголен и Теопомп не давали нам сомкнуть глаз всю ночь и были очень довольны!

— Я всего только лохагос, и не к лицу мне оспаривать лавры полемархов. Не забудьте разбудить меня за одну клепсидру до обеда, иначе я вас накажу!

Эгерсид, засыпая, прошептал слова одного из своих наставников: «Больше всего опасайся, атлет, женской любви в канун состязаний: силы отнимет она исподволь, дав поражения горечь усладе взамен!»

Первым, что он увидел, проснувшись, был его хитон, выстиранный, высушенный и тщательно выглаженный горячими плоскими камнями. Отдых сделал своё дело: поведя плечами, лохагос ощутил заигравшую в них силу. Услужливые рабыни, пришедшие будить гостя, нашли его уже одетым и были вынуждены уступить место брадобрею.

— Несомненно, — размышлял Эгерсид, шагая к городской площади, — лаконский командир определённого ранга, став гармостом в каком-либо городе, быстро привыкает к такому образу жизни. Отказаться от него и снова вернуться к спартанскому уже трудно. Довольно скоро гармост и его окружение не представляют себе жизни без подношений, роскоши и развлечений — всего, что дают им местные власти. Последние же таким образом незаметно подчиняют себе спартанскую силу и используют в своих интересах.

На площади стоял построенный к походу лохос без одной эномотии — её оставили для гарнизонной службы. Гружёных вьюками лошадей и мулов с погонщиками разместили в прилегающей улочке.

Восемнадцать орхоменских всадников — юношей из аристократических семей — в нарядной одежде, шлемах, украшенных перьями и султанами из конского волоса, — восхищённо смотрели на спартанского командира, слухи о воинском искусстве которого разнеслись по городу.

Эгерсид взглянул на их восторженные полудетские лица и твёрдо решил запретить им вступать в бой с матёрыми конными рубаками фиванцев. Принял короткие доклады пентеконтеров. Поблагодарил орхоменского стратега за работу (догадывался: вырвать юношей-всадников из семей было нелегко) и гостеприимство. Наказал остающемуся в городе эномотарху старательно заниматься военным обучением орхоменцев. Короткая речь-обращение к отдохнувшим повеселевшим гоплитам — и лохос двинулся к городским воротам.

Эгерсид отказался от предложенного ему коня и шагал с копьём на плече в голове колонны.

Командир небольшого отряда орхоменских всадников шёл рядом, держа под уздцы тонконогого скакуна, и жадно внимал указаниям лохагоса.

— Запомни: строго запрещаю вам подходить к противнику ближе, чем на два выстрела из лука, — наставлял его Эгерсид. — Ваша доблесть сегодня состоит в том, чтобы незаметно обнаружить противника, выяснить, что он делает, пересчитать и доложить мне!

Золотисто-алая колонна прошла более тысячи шагов от городских стен, прежде чем лохагос выпустил вперёд три конных разъезда и приказал ускорить движение.

— Не сделать ли нам такой же переход, как той ночью? — предложил Антикрат. — Накроем фиванцев прямо в их лагере.

— Не получится, — ответил Эгерсид, — они превосходят нас более чем в десять раз только по пехоте. Кавалерию ты и сам видел. Тут даже внезапность не поможет. Разве что нам попадётся их арьергард при благоприятных обстоятельствах. Вот если бы я знал, почему фиванцы отходят не в Беотию, а в противоположную сторону, рискуя столкнуться с войсками наших полемархов Горголена и Теономпа?

* * *

Разгадка вопроса таилась в особенностях местности этой части Эллады: фиванцы, разумеется, знали её лучше лаконцев. Недавние дожди вызвали разлив реки Мелан, и теперь через его бурные, мутные воды могли переправиться разве что отдельные смельчаки и умельцы, но никак не всё войско.

Кипевший переживаниями неудачи Пелопид был вынужден избрать кружной путь через Тегиры.

— Возвращаемся бесславно, ничего не сделали, только сандалии износили! — восклицал беотарх.

— Хватит терзать себя и других, — успокаивали его ехавшие рядом командиры. — На эпистолярия и гиппарха уже смотреть жалко. Кто же мог знать, что спартиаты будут так шагать?

Колонна между тем втягивалась в долину, столь тесно сжатую прилегающими склонами, что её чаще называли Тегирским ущельем. Разведки и охранения не было — Пелопид забыл о них в пылу гнева, а эпистолярий — от расстройства.

— Что это? — беотарх привстал на стременах.

Навстречу им с противоположной стороны ущелья двигалась другая колонна. Поблескивают шлемы, острия копий.

Красные плащи! — воскликнул гиппарх. — Мы наткнулись на противника!

— Скорее, противник на нас, — ответил Пелопид.

Спартиаты тоже остановились. Ширина ущелья не позволяла построиться правильной фалангой, и они просто вздвоили ряды, а вторую мору выдвинули из глубины и поставили рядом с первой. Голова спартанской колонны, вбирая силу из хвоста, стала пухнуть, превращаясь в ударный кулак.

Пелопид, также не теряя времени, вздвоил ряды «священного отряда». В этих бойцах он был уверен. Другое дело — беотийские ополченцы, азартные и недисциплинированные. Не стоит ждать, пока спартиаты завершат приготовления.

— Твоё время, — обращается Пелопид к гиппарху. — Приказываю атаковать противника, воспретить его развёртывание в монолит и обеспечить атаку главных сил!

Иначе нельзя: так они стоят в ущелье — кавалерия, за нею — грозно-молчаливый «священный отряд», дальше шумят и волнуются толпы ополченцев.

Каменистое ложе долины вздрогнуло от гулких ударов копыт нескольких сотен коней. Фиванские всадники, размахивая дротиками или выставив вперёд копья, пошли в атаку.

Лаконцы, не дожидаясь окончания перестроения, испустили дружный клич и устремились навстречу скачущей кавалерии! Только передние всадники смогли применить своё оружие. Лошади шарахались от множества сверкающих лезвий, нацеленных им в грудь и в шею, храпели, падали на задние ноги.

Закованная в бронзу орущая масса человеческих тел тяжело наседала, кромсая острой сталью людей и животных. Задние всадники сначала напирали, а затем стали отворачивать лошадей в сторону, пуская лошадей, насколько это было возможно, по крутым склонам. Назад пути не было — Пелопид взмахом меча уже двинул колонну «священного отряда» и она приближалась, перейдя на мерный, тяжёлый бег. За ней с гиканьем и свистом поспешали толпы беотийских ополченцев.

Полемарх Горголен крутым дуговым ударом вонзил клинок в конскую шею, одновременно закрывшись щитом от удара всадника, и мгновением позже мощным толчком того же щита повалил на землю коня вместе с наездником. Тела обоих исчезли под ногами гоплитов.

— Теопомп, наконец-то Зевс внял моим мольбам, — обернул он к приятелю всклокоченную бороду, — и поставил этих бездельников под наши мечи всех разом!

Теопомп не ответил: прыгнув вперёд, он наступил на споткнувшегося фиванца и ударом меча под шлем снёс ему голову.

Всадники очистили путь, но... этот грохот металла. Фиванская тяжёлая пехота совсем близко!

Могучий рёв одновременно вырвался из сотен глоток. Два встречных людских потока, зажатых горными склонами, яростно сошлись.

«Священный отряд» сумел сохранить плотность строя, равнение в рядах и шеренгах, а кроме того, набрал большую, чем противник, скорость для удара. Фиванская колонна вонзилась в расстроенные боем порядки спартиатов.

Горголен и Теопомп отчаянно рубились, подавая пример своим бойцам. Но на этот раз они встретили действительно достойного противника.

Фиванцы не дрогнули, не остановились; они смело шли на лаконскую сталь. Строй «священного отряда» был плотнее, а потому на каждое спартанское копьё приходилось два или три фиванских.

Выпад Горголена был коротким, тяжёлым и быстрым, как бросок матерого вепря-секача. С утробным рычанием устремил он свой меч туда, где меж низким наличником шлема и краем панциря виднелась незащищённая шея фиванского бойца-сокрушителя.

Заметил ли гигант угрозу или уловил её острым чутьём воина, но клинок лишь оставил след на бронзе украшенного ненавистной «теттой» щита.

Никогда не узнает спартанский полемарх, как в ближнем бою провести клинок под щит противника для неотразимого укола снизу вверх, потому что именно так ответил фиванец. Сталь острия вонзилась под бороду, рассекла гортань, корень языка и пробила свод нёба. Сильным рывком Пелопид выдернул клинок и толкнул локтем привалившегося к нему мёртвого Горголена.

Тут же на место убитого встал Теопомп. Нанося и отражая удары, он призывал пятившихся спартиатов не отдавать врагу труп Горголена.

Кажется, полемарху удалось остановить гиганта, но справа и слева обтекают их бойцы «священного отряда». В тот же миг тяжкий удар меча просекает шлем Теопомпа. Взревев, Пелопид переступил через поверженного противника и вновь устремился в гущу схватки.

Дрогнули лаконцы, видя гибель обоих полемархов. Было среди них много периэков, для которых слова «Со щитом или на щите» значили куда меньше, чем для рождённых в Спарте. Пути назад не было — из глубины напирали массы воинов, ещё не знавших о случившемся. И тогда в поисках спасения они обратились к склонам гор, красными брызгами разбегаясь перед фиванским строем.

«Священный отряд» покатился вперёд, коля, рубя и топча тех, кто не успел убраться с его смертоносного пути. За ним валило беотийское ополчение, ещё более фиванцев опьянённое одержанной победой.

Пелопид, сдвинув шлем на затылок, повернул колонну в проход, где на склонах стояли оцепеневшие от поражения, лишённые командиров лаконцы. Теперь плотный строй не нужен — фиванцы и их союзники бежали толпой, потрясая оружием.

Один из золотисто-алых воинов сбежал вниз по склону, за ним другой, третий, и вот лаконцы, ещё недавно искавшие встречи с противником, устремляются к свободному выходу из ущелья — тому, что ведёт к Орхомену.

Это не отход, а беспорядочное бегство. Некоторые бросают копья и щиты, что облегчает настигающим фиванцам скорую победу над ними.

Ещё немного, — и преследование превратится в побоище, но тут кто-то из ополченцев сообразил, что лаконский обоз, наверняка не пустой после похода по городам Локриды, находится прямо у них за спиной! Толпа преследователей стала быстро редеть: ополченцы неслись в обратном направлении на поиски обоза, груженного добром.

Пелопид оглянулся назад и с изумлением увидел, что за ним следует лишь горстка воинов. Даже бойцы «священного отряда» бродили по полю боя, снимая доспехи с убитых. Потребовалось немало сил и времени, чтобы превратить занятую грабежом толпу в подобие войска и снова повести его по следам бегущих лаконцев.

Эгерсид был потрясён известием о разгроме войск Горголена и Теопомпа в Тегирском ущелье — его доставил орхоменский юноша-аристократ, прискакавший из головного дозора. А вот и первый беглец — его ведут кавалеристы.

— За нами погоня, спешите укрыться за стенами Орхомена! — кричит перекошенный рот.

Лохагос встречает несчастного звонкой оплеухой.

— Найди в себе силы умереть как воин. Я дам тебе возможность искупить вину.

Лохос развернулся в две шеренги. Всадники вели и вели беглецов, из которых спартиаты Эгерсида тут же формировали новые эномотии, ставили их на линию фронта и наращивали глубину строя. А вскоре воины Горголена и Теопомпа сами бежали туда, где призывно пела труба.

Лохагос оглядел строй: похоже, здесь не меньше, чем полторы моры. Не видно ни Горголена, ни Теопомпа. Должно быть, действительно пали в бою. Командовать теперь придётся ему, Эгерсиду.

В числе беглых нашлось до сотни лёгких пехотинцев. Прибилось и несколько десятков всадников, что позволило сформировать кавалерийский отряд.

Частый дробный перестук копыт дал знать о приближении фиванских конников.

Воины в красных плащах, недавно бежавшие из ущелья, крепче взялись за древки копий. Страх прошёл, перейдя в озлобление на тех, кто заставил их запятнать себя позором бегства.

Фиванские всадники сдержали бег коней, с удивлением увидев готовую к бою фалангу.

Гиппарх прикинул длину фронта монолита, послал часть всадников в обход справа и слева, а сам рискнул подъехать ближе к противнику, чтобы лучше его рассмотреть. Стоявший в десятке шагов перед строем спартиат в пурпурном плаще поверх яркой бронзы доспехов — скорее всего, военачальник — трижды вскинул мощной рукой копьё. С флангов монолита брызнули потоки стрел, поражая тех, кто рискнул приблизиться к золотисто-алому строю, и тех, кто пытался обойти его. Те из фиванских всадников, что вышли в тыл фаланги, были частично уничтожены и обращены в бегство короткой яростной контратакой небольшого лаконо-орхоменского кавалерийского отряда и последней шеренги гоплитов.

Спартанский военачальник, не обращая внимания на стрелы фиванских конных лучников, вновь поднял копьё и звучным голосом затянул пеан. Не переставая петь, взял оружие наперевес и сделал первый шаг. Лаконскис воины, склонив копья, подхватили знакомые слова гимна и дружно двинулись на фиванскую кавалерию.

Всадники только покрутились в бессильной ярости перед лесом копий, а затем ускакали к ущелью, откуда вытягивалась ведомая Пелопидом колонна беотийской пехоты.

— Коня, — коротко потребовал Пелопид, получив известие о появлении нового грозного противника.

Хмуро прищурив глаза, оглядывал он живую стену спартанского войска. Боевое возбуждение, до того клокотавшее в груди, уступило место трезвому расчёту.

Несомненно, это тот самый лохос, что сумел прорваться в Орхомен. Он следовал за фивано-беотийским войском! Силён лохагос! Собрал беглецов и построил из них готовую к бою фалангу. Выбрал удобную исходную позицию, выравнивает подошедшие шеренги. Замысел его понятен: покатит свою тяжёлую золотисто-алую массу на недавних победителей, как только примерно половина из них выйдет из ущелья, и раздавит, не дав принять боевой порядок.

Пелопид вспомнил о своём войске, растянувшемся по ущелью. «Священный отряд», пожалуй, готов к бою, но ополченцы — навряд ли...

Что ж, одна победа есть, и славная победа. На сегодня хватит. Нерасчётливый игрок, удвоив ставку после хорошего выигрыша, рискует остаться без хитона.

— Поворачивай колонну, — приказал он эпистолярию. — Боя не примем. Ты, — Пелопид взглянул на гиппарха, — прикроешь отход.

И развернув коня поскакал к ущелью.

Эгерсид так и не дождался появления пехоты противника. Тогда он направил к ущелью конный дозор и, убедившись, что противник ушёл, широкой колонной двинул войско к месту последнего боя спартанских полемархов.

Среди трупов лаконских воинов, беспорядочно разбросанных по дну ущелья, высился обвешанный оружием и доспехами наскоро отёсанный ствол дерева. Трофей, знак победителей.

— Срубить, — приказал Эгерсид, — убитых опознать и похоронить. И немедленно направить в Орхомен за продовольствием. Мы не вернёмся туда ещё несколько дней — будем преследовать фиванцев.

Среди уцелевших спартанских лохагосов были люди постарше Эгерсида, но бегство с поля боя не позволяло им претендовать на командование, и скоро он начал чувствовать ответственность не только за этих людей, ставших теперь его воинами, но и за интересы Спарты в Фокиде, Локридах Опунтской и Озольской, на западе Беотии. В последующий день Эгерсид постоянно давал фиванцам чувствовать своё присутствие, нависая разведкой и охранением над хвостом их колонны.

Не раз прикрывавшие отход кавалеристы бросались в атаку на немногочисленных лаконских и орхоменских всадников, но те, не принимая боя, отходили под защиту стрел и дротиков лёгкой пехоты, а к ним на помощь уже спешили, громыхая металлом, эномотии гоплитов из головного или бокового охранения. Фиванцы, наученные горьким опытом, поворачивали коней.

Эгерсид шёл с одним из отрядов охранения, размышляя, каким способом лучше оторваться от противника, после того как он будет вытеснен в Беотию. Войско изрядно оголодало, пора в Орхомен...

Вдруг всадник-связной тревожно воскликнул: «Гляди, лохагос!» — и указал рукой в сторону ближайших холмов. Там, на проходящей через седловину дороге, стоял крытый паланкин с двумя мулами, а возле него кипела жаркая схватка. Несколько человек — очевидно, слуги — защищали паланкин от наседавших беотийских ополченцев. Исход схватки был предрешён — защитники один за другим падали под ударами многочисленного противника.

— Без стрел и дротиков! — крикнул Эгерсид, взмахом руки увлекая за собой лёгких пехотинцев. Он опасался, что метательные снаряды заденут сидевшую в паланкине особу — видимо важную.

Воины в красных плащах подоспели в тот момент, когда, обливаясь кровью, пал последний защитник паланкина. Добытчики были так увлечены, что не заметили, как сами стали добычей.

Эгерсид неторопливо открыл дверь паланкина. Он увидел драгоценный клинок сирийского кинжала, нацеленный ему прямо в горло, а над ним — отчаянные глаза Семелы.

 

XIV

Всадник торопил коня. Каждый удар копыт животного о каменистую дорогу отзывался болью в набитом седалище и бёдрах. Надо было признаться, что всадник он никудышный, но желание побывать в Спарте пересилило, вот и напросился доставить письмо.

Иногда он обгонял группы гружёных повозок — одиночных не было. Боятся разбойника Харитона. Говорят, он совсем обнаглел.

«Почему этот негодяй до сих пор не пойман? — с возмущением подумал гонец. — Война не оправдание. Вот если бы он попался мне навстречу...»

Но что за разлапистые фигуры выползают на дорогу из зарослей маквиса, густо покрывающих крутой склон?

— О, Гермес, я не просил тебя исполнить моё желание сейчас же, — пробормотал всадник, бросая взгляд назад. Путь отхода уже был отрезан двумя крабовидными существами, с огромными дубинами в их невероятно длинных узловатых верхних конечностях.

Прорываться, так к Спарте! Всадник ударил коня пятками, выставил копьё и поскакал вперёд. Разбойники отшатнулись, при этом один из них оказался настолько неуклюж, что угодил под стальной наконечник. Конь истошно заржал, длинным прыжком прошёл сквозь преграду и проскакал шагов сто, прежде чем гонец оглянулся: разбойники с тупым кровожадным упорством бежали следом.

Конь вдруг начал спотыкаться. Выигранное было расстояние сокращалось. Левую ногу всадника заливала горячая липкая влага: один из разбойников успел садануть коня в бок чем-то острым, и из раны обильно хлестала кровь. Гонец сумел благополучно соскочить с коня и побежал к Спарте. Разбойники скоро отстали.

— Ранен? — спросил гонца Агесилай, глядя на его покрытую запёкшейся кровью ногу.

— Нет, это кровь моего коня, — отвечал гонец. — У самой Селассии на меня напали разбойники. Одного я убил, остальных обратил в бегство. Преследовать не стал, так как спешил доставить тебе известие.

Агесилай поморщился: Герусия и эфоры жадно тянут руки в самые отдалённые уголки Эллады. Тем временем разбойник Харитон безнаказанно орудует уже возле самого города и унижает Спарту лишь одним своим существованием!

— Иди. Но будь неподалёку — я ещё призову тебя, — отпустил гонца Агесилай и сломал печать на пенале со скиталой. Судя по тому, как мрачнело его лицо, сообщение было нерадостным. Закончив читать, царь передал ключевой стержень и письмо эпистолярию, а сам со вздохом откинулся на подушках.

Рассогласование интересов и усилий в органах власти, нежелание или неумение определить, откуда исходит угроза могуществу и влиянию Спарты — вот истинная причина наших неудач, размышлял престарелый полководец.

То, что хорошо для него, хорошо и для государства так считает каждый эфор и архонт. Последние объединяются в группы по сходным интересам, привлекают на свою сторону эфоров или проводят на высшие государственные должности близких им людей. Не обходится без жрецов — у тех свой расчёт и тонкая тактика.

А разве не влияют на то, в какую сторону будет переложен руль государственного корабля, руки чужеземцев? Только простец может подумать, что стоящие во главе государства люди руководствуются в своих решениях свободной волей. Иногда приходится удивляться, как ловко малые полисы используют могучего союзника в своих интересах.

Незаметно, но внимательно изучают расстановку сил в органах власти, характер государственных мужей и особенно их слабости. Могут обернуть на пользу себе и упрямство, и несговорчивость своего политического противника. Теряют всего несколько талантов, а получают могущество, влияние и военную силу Спарты!

Последние события не радуют — поражение Горголена и Теопомпа в Тегирском ущелье могло обернуться быстрой потерей Фокиды, Локриды и Дориды, и только вовремя подоспевший Эгерсид сумел спасти положение.

Агесилай как никто другой видел растущую силу Фив. Едва оправившись от болезни, царь предпринял всё для организации нового похода в Фиваиду. На этот раз были выделены достаточные для победы силы; командование войсками принял Клеомброт.

Вторжение было решено осуществить через горный проход близ Киферона.

Противник, очевидно, быстро проведал о приготовлениях Спарты. Фиванцы не только успели заключить более тесный военный союз с Афинами, но и занять соединёнными силами господствующие над Киферонским проходом высоты. Причём сделали это тайно!

Клеомброт, к счастью, предусмотрительно решил сначала овладеть теми же высотами и лишь затем вести главные силы через проход. Лаконская средняя пехота почти достигла вершин, когда была внезапно атакована превосходящими силами противника и после короткого боя отошла, понеся потери. Спартанский командующий оценил обстановку, пришёл к выводу, что вторжение в Фиваиду через занятый проход невозможно, и счёл за благо вообще отказаться от дальнейших действий. Правда, он ещё ссылался на предсказания жрецов-гадальщиков.

Как ликовали сторонники морской войны во главе с Поликратом, когда Клеомброт отпустил по домам присланные союзными городами Лаконии контингенты войск и вернулся в Спарту! Теперь продолжение войны на суше против Фив стало просто невозможным — по крайней мере, в этом году.

Союзные города прислали в Спарту делегатов, и те открыто обвинили во всём нерадивых военачальников. Сторонники морской войны успели поработать и здесь — союзники в один голос утверждали, что смогут выставить многочисленный флот, способный блокировать Афины с моря и взять этот город измором. Кроме того, силами флота можно высадить войска для нанесения удара по Фивам — скажем, в Кревсии или где-нибудь в Фокиде.

Агесилай полагал, что такие замыслы ведут лишь к распылению сил, но, сражённый недугом, не мог им помешать. Вскоре царь понял, что подготовка к морской войне велась уже давно, но исподволь и конечно же в ущерб войне сухопутной. Доказательств не было, но иначе каким образом в бухтах Гифия и Ласа появились, словно по мановению руки, шестьдесят полностью укомплектованных триер?

Опытный наварх Поллид повёл флот к островам Эгина, Кеос и Андрос, чтобы, опираясь на них, прервать доставку хлеба в Афины морем.

Вскоре уже казалось, что цель достигнута — суда, доставлявшие зерно в Афины, не рисковали идти дальше Герасты. Богатый город оказался перед угрозой голода, а сторонники морской войны почти праздновали победу.

Потом случилось то, чего так опасался Агесилай: афинский флот под командованием Хабрия вышел в море и ещё раз доказал, что с сынами Аттики не стоит искать схватки на зыбких волнах. Спартанский флот был разбит, а уцелевшие корабли вернулись, приведя сторонников морской войны в удручённое состояние.

Побеждённых не укоряли — у хитрых афинян оказалось гораздо больше боевых кораблей, чем предполагали.

Стало гораздо хуже, когда афинский флот, числом в шестьдесят триер, появился у берегов Пелопоннеса. Над прибрежными городами и сёлами нависла опасность пожаров и разрушений. Как стало известно, афинян на такой шаг подбил Эпаминонд, коварнейший из фиванских демократов. Теперь не до походов в Беотию, сухопутных или морских, нужно думать о защите своей земли. Враг может высадиться в любой момент.

Руки фиванцев оказались свободными; они с завидной энергией принялись укреплять своё влияние в Беотии, распространять его дальше на северо-восток и создавать запасы, необходимые для войны.

Был свой расчёт и у афинян — не только месть за безумный поступок Сфодрия или попытку морской блокады заставила их поддаться на уговоры союзника. Но этот расчёт стал понятен позже, когда афинские триеры неторопливо обогнули Пелопоннес и ушли к острову Керкира.

Афинский флотоводец Тимофей, сменивший Хабрия, и не думал терять морских пехотинцев в стычках со спартанскими гоплитами. Он прикоснулся своим оружием к лаконскому влиянию на Керкире, и это влияние рухнуло. Коварные демократы никого не убивали, не обращали в рабство, не лишали имущества. Они даже не отправили в изгнание бывших олигархов, поставленных Спартой, и добились своего. Богатый, плодородный остров с прекрасной морской базой стал верным союзником Афин.

Потеря базы, позволявшей контролировать западное побережье Эллады, была тяжёлым ударом для Спарты. О Фивах словно забыли: напрягая силы свои и союзников, кое-как вновь снарядили пятьдесят пять годных к походу кораблей. Начальником утвердили известного своей отвагой наварха Николоха. Разумный голос больного Агесилая был слаб и тонул в общем хоре воинственных криков.

Николох, мастер тяжёлых лобовых ударов, обрушился на Тимофея всеми наличными силами и заставил его принять бой у Ализии. Но афинский наварх показал, что умеет выигрывать не только тонкими манёврами. Афинские моряки ещё раз доказали, что в битве на волнах они стоят спартанских гоплитов на суше... К счастью, отважному Николоху хватило ума не сражаться до последнего корабля, а вовремя отойти к берегам Пелопоннеса, где к нему, наконец, присоединились шесть опоздавших амбаркийских триер. Тогда спартанский флотоводец почувствовал себя достаточно сильным и вновь повернул тараны своих кораблей к Ализии.

Тимофей расположился вблизи от места недавнего боя для ремонта и отдыха. Узнав о приближении противника, он не вышел к нему навстречу, а всего лишь усилил охрану побережья. Спартанские корабли поболтались на волнах и отошли, чтобы не быть застигнутыми бурей.

Отремонтировав корабли и выведя из бухт боеготовый флот, Тимофей, вдобавок ко всему, соединился более чем с полутора десятками своих новых союзников — керкирийцев. Теперь открытая борьба с афинским флотом, насчитывающим без малого восемьдесят триер, стала просто невозможна.

Тогда-то и вспомнили эфоры с архонтами о своём старом царе, принёсшем Спарте столько побед и славы. Пришли за советом, что делать дальше?

Горько усмехнулся Агесилай: ведь всё это время они даже не думали представлять ему нужные сведения, приходилось узнавать новости из вторых рук. Но сейчас Спарта опять нуждалась в нём — не в его мече, но в государственной мудрости, военных знаниях и жизненном опыте.

Трудно сказать, какой совет он дал бы этим величественным мужам, запутавшимся в собственных ошибках; но днём раньше царь получил письмо от своего старого друга-аристократа из Афин. Радовали не только известия, царь наслаждался искусством друга глубоко анализировать политическую ситуацию и делать безупречные выводы.

— Ждите послов из Афин, — ответил Агесилай архонтам после того, как они закончили описание бедственного положения отечества. — Ждите послов, — повторил он, глядя в удивлённые глаза хозяев Спарты, — и когда они прибудут, примите их мирные предложения.

Эфоры и архонты удалились, полагая, что болезнь иссушила не только тело, но и разум престарелого полководца. Каково же было их удивление, когда через десять дней в Спарту действительно прибыло афинское посольство!

— Афиняне опасаются быстрого усиления своего союзника — Фив — больше, чем вы своего противника, тех же Фив, — объяснил царь архонтам причину внезапного миролюбия афинян. — Кроме того, им не хватает денег на содержание такого большого флота вдали от своих берегов…

Мир был заключён, и грозные триеры Тимофея вновь прошли вдоль берегов Пелопоннеса — на этот раз в обратном направлении.

Вскоре Агесилай чуть не задохнулся от возмущения, узнав, что сторонники морской войны решили воспользоваться миром всего лишь как передышкой и вновь захватить Керкиру! Напрасно рисовал он картину ужасных политических и стратегических последствий безумного шага — жажда власти над богатым островом красной пеленой закрывала глаза правителям Спарты.

Посольства с требованием выставить корабли были отправлены не только к Пелопоннесским союзникам, но и в Коринф, Левкиду, Ахайю... И снова набралось шестьдесят триер! Дождались: вёсла боевых кораблей Тимофея сданы в портовые склады, экипажи отпущены по домам. Тут же придравшись к ничтожной мелочи, Спарта нарушила недавно заключённый мир.

Лаконский флот под командованием кипящего энергией наварха Мнасиппа вспенил таранами морские волны. Курс — на Керкиру!

Жители острова не могли без помощи афинского флота предотвратить высадку противника; не могли они также оказать достойное сопротивление на берегу — корабли Мнасиппа, кроме спартанских гоплитов, несли ещё и полторы тысячи молодых наёмников с Крита.

Принимать спартанского гармоста и возвращаться к олигархии не хотелось. Оставалось полагаться на крепость стен столицы — тоже Керкиры — и на помощь Афин, куда направили послов.

Тем временем Агесилай, предчувствуя неблагоприятный поворот событий, убедил Герусию направить посольство в Сиракузы — убедить тирана Дионисия в пагубности для его власти афинского влияния на Керкире.

Спартанский флот благополучно достиг острова. Мнасипп беспрепятственно высадил войска, осадил столицу с суши, блокировал её с моря и начал опустошать заботливо ухоженную страну. Наёмники с упоением предались грабежу и удовлетворением своих скотских страстей, подавая не лучший пример лаконским воинам, вскоре сравнявшимся с ними в подобных доблестях.

Мнасипп с его умом скорее смекалистым, чем глубоким, не заметил, чем грозит ему такой ход событий. Более того, он и сам пустился в безудержный разгул. Вдобавок ко всему спартанский военачальник поддался алчности и перестал платить деньги наёмникам, заявив, что у них и так неплохие доходы от грабежей. Напрасно предупреждали его, что всё это неизбежно приведёт лишь к разложению войск и падению дисциплины. Пренебрежение службой дошло до того, что шесть сотен афинских пельтастов — передовой отряд союзника — ночью высадились на берег и спокойно проникли в осаждённый город.

Помощь действительно была близка: возмущённые афиняне так спешили преподать вероломной Спарте очередной урок морской войны, что даже отстранили от командования флотом увенчанного лаврами недавних побед наварха Тимофея — из-за медлительности в подготовке к походу. На самом деле то, что казалось медлительностью, было основательностью и предусмотрительностью прославленного флотоводца: он готовил силы для верной победы!

Особенно огорчало Тимофея то, что приготовления были почти уже завершены и его флот, это великолепное орудие для разгрома противника и добывания славы, достался другому — стратегу Ификрату, чьи военные таланты были известны всей Элладе. Но так как первый стратег Афин был всё же сухопутным полководцем, ему в помощь назначили наварха Хабрия — того самого, что недавно разбил спартанский флот Поллида и сорвал попытку морской блокады Аттики. Армада из семидесяти боевых кораблей двинулась в обход Пелопоннеса, и ничто не могло остановить её. Но роковая развязка наступила даже раньше, чем предполагал Агесилай.

Царь обхватил голову руками и закрыл глаза: события, изложенные в письме Гипперменом, эпистолярием злосчастного Мнасиппа, тяжёлым видением проходили перед мысленным взором.

Керкира была на грани падения. Защитники города терпели ужасный голод, и только надежда на близкую помощь Афин поддерживала их мужество. Жители массами бежали из-за стен. Осаждающие ловили их и тут же перепродавали многочисленным работорговцам, слетевшимся на войну, как стервятники на падаль.

Мнасипп, видя это, окончательно успокоился, стал ещё небрежнее в службе и ещё безудержнее в разгуле. Разложение спартанского войска стало катастрофическим, и тогда осаждённые решились на отчаянную вылазку.

Лаконские воины передовых отрядов, выдвинутых к воротам Керкиры, совершенно не ожидали такой дерзости со стороны почти уморённого голодом противника и были частью пленены, частью перебиты на месте.

Спартанский командующий на этот раз оказался трезвым. Он обрушился на окружающих, ругал и обвинял их в случившемся, и только утолив первую вспышку безумной ярости принялся лихорадочно собирать оказавшиеся под рукой войска. Их было удручающе мало — большая часть воинов бродила по острову в поисках добычи.

Мнасипп в бешенстве потребовал от полемархов и лохагосов поставить в строй наёмников — они смотрели на происходящее, словно зрители. Командиры возразили, что их невозможно заставить повиноваться, так как те уже два месяца не получали жалованья. Они действительно ничего не могли поделать с обиженными искателями удачи, хотя разъярённый Мнасипп ругал их площадной бранью и даже бил палкой.

Уныло шли в бой немногочисленные ряды лаконцев; и всё же им удалось оттеснить противника до самых стен Керкиры, к городскому кладбищу. Здесь осаждённые укрылись за каменными надгробиями и встретили спартиатов градом дротиков и стрел.

Откуда у только что разбитого в рукопашном бою противника столько метательных снарядов? Может быть, их заранее припасли именно здесь? Если бы спартанский военачальник задал себе этот вопрос, то понял бы, что действует так, как того хочет... противник! Но обезумевший Мнасипп дрался в первой шеренге как простой воин и лишними размышлениями себя не утруждал. Свои обязанности военачальника он сейчас понимал лишь в том, чтобы гнать вперёд бывших поблизости воинов, и атака другого отряда керкирцев, вышедшего через противоположные ворота и скрытно приблизившегося к месту боя, оказалась внезапной!

Уда]) пришёлся по левому флангу, где сражались наёмники — те, кого силой оружия и обещанием щедрого вознаграждения удалось поставить в строй. Бравые вояки побежали, и в это время первый отряд осаждённых оставил надгробия-укрытия и перешёл в контратаку!

Лаконский центр, где сражался Мнасипп, подвергся ударам с двух сторон, а из городских ворот на помощь своим воинам спешили толпы горожан — все, кто мог носить оружие.

Вскоре всё было кончено. Гибель спартанского военачальника ускорила поражение и бегство войск, которыми он руководил столь легкомысленно. Керкирцы не решились на глубокое преследование; только это спасло лаконцев от полного разгрома.

Эпистолярий Гиппермен вновь собрал разбитые войска. Их было немало — опасность заставила вернуться в лагерь всех, кто промышлял грабежом. Тем не менее о продолжении осады думать не приходилось — афинский флот был уже недалеко. Оставалось перейти на западную часть острова, собрать все корабли и суда и эвакуироваться в Левкиду.

Хладнокровный, рассудительный Гиппермен... вот кого следовало бы назначить командующим, подумал Агесилай. Но эфорам и архонтам больше импонировала крикливость и грубость Мнасиппа.

Такое же сообщение направлено в Герусию; значит, скоро следует ждать делегацию оттуда, прибудут и эфоры. Всегда вспоминают о старом царе, когда наделают ошибок. Слишком поздно вспоминают...

— Не время, царь, искать обидные упрёки, — рокотал внушительный голос Поликрата. — Сейчас, когда любимому отечеству грозит беда, следует искать мудрые решения!

Решение? Его можно найти. Но претворить в жизнь удастся только тогда, когда вы осознаете глубину грозящей опасности. Отныне путь у нас один, и отклонение в сторону хоть на шаг означает падение в бездну!

Внезапно Агесилаю стало тяжело: кого он пытается убедить? Всё равно эти люди направят события в гибельное русло, едва им покажется, что опасность миновала. Не хотят, не могут понять, что войны выигрываются не только доблестью и силой.

— Скажите, — продолжал Агесилай, — где возьмут афиняне деньги для содержания флота Ификрата, ещё более могущественного, чем флот Тимофея? Они получили то, что хотели, и теперь постараются закрепить успех соглашением. Так что можете не опасаться высадок противника в Пелопоннесе — они только повредят переговорам.

— Но наши войска под командованием Гиппермена сейчас в Левкиде. Ификрат идёт туда, и столкновение неизбежно, — подал голос один из архонтов.

— Верно, — согласился Агесилай, — насколько я знаю этого стратега, он постарается добиться сражения. Победа прибавит ему славы, а главное, усилит позицию Афин на переговорах. Пусть Гиппермен уводит корабли вдоль берегов Акарнании в Коринфский залив. Высадим войска в Кирре и сосредоточим в Фокиде. Затем направим туда все наши силы — все, какие только сможем собрать!

— Я думаю, Агесилай, главные силы лучше держать здесь, — высказался Поликрат. — Иначе что остановит афинян, когда они узнают об уходе всех войск в Фокиду? Им даже незачем будет идти на переговоры.

Вот оно! Именно такого предложения и ждал Агесилай. Внешне оно пронизано тревогой за судьбу отечества, а на самом деле содержит скрытую возможность возобновить безнадёжную морскую войну, как только подвернётся первый благоприятный случай. Ну, нет, теперь он не оставит Поликрату ни одной лазейки.

— Напомню, — терпеливо, словно малым детям, внушал царь, — нехватка денег — не единственная причина, понуждающая Афины к миру. С тревогой смотрят они на своего соседа — Фивы! Не забывайте: в минувшем году фиванский стратег Пелопид разбил наших полемархов Горголена и Теопомпа при Тегирах. К счастью, подоспел Эгерсид, иначе мы тогда же потеряли бы Фокиду! До сих пор этот человек, чьи заслуги перед Спартой несомненны, сдерживает стремление фиванских демократов распространить своё влияние на запад. Но силы Эгерсида невелики, а Фивы между тем завершают военные приготовления. Мы должны надёжно прикрыть Фокиду войсками Гиппермена, а затем, развернув там все наши силы, сами войдём в Беотию и очистим её от демократов! На этот раз Афины возьмут на себя роль зрителя, будьте уверены!

В другое время, подумал старый полководец, отдыхая после ухода гостей, ему не удалось бы повернуть за собой большую часть архонтов. Но последние события подорвали позиции сторонников морской войны. А он ещё посыпал их раны солью, вспомнив Эгерсида. Царь улыбнулся: этот военачальник оправдывает его надежды, до сих пор не знает поражений.

Вызвал эпистолярия.

— Готовь скиталу для Эгерсида. Пусть предусмотрит встречу и размещение войск Гиппермена. Ему же пусть передаст и общее командование — до прибытия главных сил во главе с Клеомбротом. Гиппермену же прикажи следовать в Фокиду и высаживать войска в Кирре. И да сделает Гермес так, чтобы он вошёл в Коринфский залив прежде, чем флот Ификрата обогнёт Элиду! Создавать группировку будем быстро; главные события этого года ещё впереди!

Старый царь ещё раз поразил правительство Спарты точностью своих расчётов: едва транспортные суда завершили перевозку войск Клеомброта из гаваней Сикиона, Эги и Гелики к берегам Фокиды, как в Спарту прибыло большое посольство из Афин.

Состав посольства радовал: сплошные друзья и доброжелатели Спарты. Хитрые афинские демократы никогда, даже в пору тяжёлого военного противостояния, не изводили проспартанскую партию: они всего лишь отодвигали её подальше в тень, а при необходимости — вот как сейчас — выпускали вперёд, чтобы показать серьёзность мирных намерений.

Удивляло присутствие известного афинского оратора-демагога Каллистрата: знали точно — отправился он в поход к берегам Керкиры, чтобы составить в народе мнение о себе как о человеке, сведущим в военном деле. Позже спартиаты выяснили: почувствовав свою никчёмность, ловкий политик испугался, как бы не получилось наоборот, и упросил командующего отпустить его, пообещав добыть у правительства денег для эскадры. И вот он уже здесь, в составе посольства!

Спартиаты были, как всегда, сдержанны в проявлении своих чувств. Тем не менее ощущался всеобщий подъём — ведь только немногие посвящённые знали, что цель переговоров — не мир, но обеспечение благоприятных условий для дальнейшего ведения войны.

Настораживало то, что прибыла также фиванская делегация — на этот раз афиняне сочли неудобным вести переговоры за спиной своего союзника.

— Кто возглавляет прибывших фиванцев? — спрашивали друг друга спартиаты.

— Эпаминонд? Никогда не слышал о таком.

— Я сам сегодня впервые услышал это имя.

Фиванцы держались обособленно, предоставив право вести переговоры союзникам. Афиняне выступали в Герусии с речами, говорили ярко, умно. Доказывали пользу выгодного для всех мира — архонты слушали и одобряли.

Фиванцы наблюдали со стороны, словно их и не касалось. Только когда встал вопрос о самоуправлении зависимым от Фив Платеям и Феспиям, Эпаминонд решительно вывел его за рамки переговоров.

Не раз блеснули мастерством ораторы, прежде чем выработали предварительные условия мира: все стороны выводят из союзных городов свои гарнизоны и гармостов, распускают сухопутные и морские силы, а всем городам предоставляется автономия.

Афиняне были довольны, щеголяли остроумием и бодростью. Фиванцы, напротив, были мрачны и молчаливы.

Вычитан второй вариант текста. Вдруг афиняне с жаром заспорили между собой — из-за фразы, где говорилось, что каждый участник договора может идти на помощь обиженному государству, подписавшему его, но в то же время и не обязан делать это.

— Не пора ли нам, друзья, пожелать всем спокойной ночи и подумать об отдыхе? — обратился к своим спутникам Эпаминонд, внезапно утратив интерес к происходящему.

— Этим пунктом договора афиняне развязывают руки Спарте и обращают её силу против нас, — говорил он Горгиду, когда делегаты шагали по тёмным улочкам к отведённому им дому. — Так какой смысл ломать голову над договором, который будет нарушен на следующий день после подписания?

Афиняне не стали задерживаться в Спарте и отправились домой на следующий день после клятвы на верность договору.

— Здесь что-то не так, — покачал головой недоверчивый Горгид. — Зачем афинянам спешить, если их проворный стратег уже успел покорить города Кефаллении, разбил флот Дионисия Сиракузского, пытавшегося помочь Спарте, увеличил свои силы до девяноста триер и теперь распространяет власть Афин в Акарнании?

Фиванцы тоже покинули Спарту. За обедом на первом привале Эпаминонд обратился к своим спутникам:

— Скажите, друзья, почему добрые мысли так часто посещают нас с опозданием?

— Что ты имеешь в виду? — ответил Горгид.

— Послушайте. В договоре записано, что мы приносим клятву за Фивы. Но если бы вместо «Фивы» было написано «Беотия», то тем самым Спарта признала бы наше главенство над всей Беотией! Нам следует вернуться и предложить спартиатам переписать текст договора.

— Они откажутся, — сказал один из спутников Эпаминонда.

— Скорее всего. Но тогда исчезнет двусмысленность положения и нашим гражданам станет ясно — жестокой схватки не избежать...

Колесницы фиванского посольства подъехали прямо к дворцу Агесилая.

Старый царь напряг все силы, чтобы преодолеть недомогание и встретить послов в тронном зале. Облачённый в пурпур, окружённый по бокам застывшими телохранителями в доспехах, он сидел на троне спартанских царей, и слово его сейчас означало слово Спарты.

— Нет смысла собирать Народное собрание и Герусию, — голос Агесилая был сух и официален. — Вы подписали договор и дали клятву на верность ему. Я не стану исправлять в этом документе ничего. Впрочем, — добавил он, — могу вычеркнуть Фивы из договора, если вы не желаете участвовать в мирном соглашении.

— Это означает войну? — сделал шаг вперёд Эпаминонд.

— Не я произнёс это слово, — ответил Агесилай, давая понять, что приём окончен.

Серьёзны, даже мрачны были вышедшие из дворца фиванцы.

— Итак, мы потерпели неудачу, — голос обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности.

— Отчего же? — воскликнул Эпаминонд. — Теперь, по крайней мере, враг не застигнет нас врасплох. Но поспешим: быть может, уже скачут гонцы с приказом для войск Клеомброта.

Дерзость Эпаминонда была подобна факелу, поднесённому к горючей массе антифиванских настроений. Они вспыхнули и, умело раздуваемые заинтересованными силами, быстро охватили Спарту пламенем военной ярости. Не было больше сторонников морской или сухопутной войны — были только сторонники войны, единые в своём порыве наказать Фивы!

Эпаминонд ошибался, полагая, что приказ о начале боевых действий уже отправлен Клеомброту. Решение о вторжении в Фиваиду подлежало утверждению Народным собранием, а его нужно было подготовить.

Спартанский командующий сам проявлял нетерпение и, узнав о результатах переговоров, потребовал чётких предписаний относительно дальнейших действий. Медлить больше не стоило, тем более что общественное мнение, с точки зрения сторонников войны, было самым благоприятным.

Улицы города кипели оживлением, а дворец Агесилая до самого рассвета был освещён огнём факелов. Правители Спарты прекрасно понимали, что в голове больного царя давно уже выношен лучший из замыслов будущей войны против Фив, а потому именно его резиденция стала центром организации вторжения.

По ведущим к дворцу улицам сновали посыльные, готовились в дальний путь гонцы. Некоторые из них уже скакали по ночным дорогам в союзные города, а также в порты — везли предписания для капитанов кораблей о готовности к приёму на борт войск и выходу в море.

Инструкции для Клеомброта составлялись под личную диктовку Агесилая, и при этом ему с неподдельным пылом помогал не кто иной, как архонт Поликрат!

Под утро царю доложили, что прибыл бывший полемарх Сфодрий и просит принять его. Агесилай нахмурился — чего ещё хочет этот честолюбец, виновник ненужного раздора с Афинами?

Старый вояка был облачен в боевые доспехи и алый плащ. Свой шлем, лишённый пышного султана полемарха, он держал в руке.

— Позволь мне, царь, выступить в поход и присоединиться к войскам Клеомброта. Я обещал тебе искупить вину и сделаю это, сражаясь, как рядовой боец. Пятнадцать старых товарищей, чей возраст даёт им право не участвовать в военных предприятиях за пределами родины, тоже хотят следовать вместе со мной. Вот список, — Сфодрий ловко извлёк из-под шлема свёрнутый в трубку лист пергамента и протянул его Агесилаю.

— Иди, Сфодрий. И возвращайся со щитом или на щите, — ответил царь.

Солнце ещё не взошло, а небольшой отряд старых воинов уже пылил по дороге на Сикион. Вслед за этим отрядом рвались сотни и сотни спартиатов, от зелёных юношей до убелённых сединами мужей. Эфоры не испытывали трудностей с формированием дополнительных контингентов...

Поликрат возвращался домой довольный. Лук заряжен, тетива натянута, стрела направлена в сердце Фив...

Из полумрака мегарона раздался взволнованный голос Никерата:

— Господин! Согласно твоему повелению я отыскал и этой ночью доставил сюда пропавшую Тиру!

 

XV

Месяцы счастья сжались в один день, и день этот оказался таким коротким!

Тира изначально знала, что расплата неминуема, но ничего не могла поделать с собой. Неведомая, роковая сила направляла каждый её шаг с тех пор, как Никерат обмолвился о предстоящем походе Эгерсида в Орхомен.

Слуги в последнее время привыкли не задавать лишних вопросов, и только между собой удивлялись быстроте сборов. Лишь вольноотпущенник Никерат спросил, к чему такая спешка, если путешествуют они всё равно раздельно от Антифа.

— Тонкий женский расчёт, — лукаво улыбнулась Тира, — глава фиванских лазутчиков увлечён настолько, что я могу выйти за него замуж. Что бы вы стали делать тогда?

— Хозяин разберётся, что делать, — ответил Никерат.

Фраза была сказана безобидным тоном, но женщина почувствовала угрозу.

Путь от Мегар до Эги был проделан с завидной быстротой. Сразу же была нанята барка, Тира со своей небольшой свитой переправилась через залив и в тот же день сошла не землю Булиды. Там уже ходили тревожные слухи об опасности со стороны фиванцев, но любовь заставила Тиру забыть обо всём, и путешественники двинулись через Дельфы на Орхомен.

В конце концов Никерат настоятельно предложил Тире сойти с главной дороги и подождать в укрытом месте — необходимо разведать, что происходит впереди.

Люди обрадовались нечаянному привалу, принялись закусывать сами и задавать корм животным, а Никерат ускакал на единственной верховой лошади. После долгого отсутствия он появился по-настоящему взволнованным.

Фиванцы! Большое войско! Вот что: надо переждать здесь остаток дня, ночь, день и ещё ночь. Такое войско пройдёт нескоро! Иначе — плен.

Люди приуныли: работорговый рынок означал прощание с надеждой на свободу и деньгами за верную службу Поликрату. Тира же была озабочена только неприятной задержкой.

— Вот что нам следует сделать: пойдём вперёд, но только боковыми тропами, в стороне от главной дороги. Шансов на встречу с фиванцами будет не больше, чем здесь, зато быстрее минуем опасность! — предложила она.

Никерат после недолгого спора уступил, и процессия вновь двинулась в путь. Плохая дорога превращалась в тропу, местами исчезала совсем в зарослях жёсткого кустарника.

Нападение было внезапным и резким, а схватка свирепой. Она грянула топотом ног, короткими надсадно-злобными криками, руганью, звоном и стуком оружия, воплями раненых и стонами умирающих.

Поликрат мог бы гордиться своими рабами — они бились с превосходящим противником, не прося пощады.

Прокна с белым перекошенным лицом дрожала в углу паланкина. Сердце Тиры билось лихорадочно, как у пойманной птицы, но разум работал быстро и чётко.

Дерутся уже рядом. Значит, нападающие одолевают. Сейчас её с Прокной вытащат из паланкина и будут долго насиловать прямо в пыли дороги, среди тел убитых и умирающих спутников. Потом их или убьют, или бросят на съедение диким зверям, или продадут в новое рабство.

Ну, нет! Ненависть и презрение к тем, кто протянет сейчас к ней свои грязные лапы, обожгла пламенем. Тира сжала серебряную рукоятку бритвенно-острого сирийского кинжала и подобралась, как кошка перед дракой.

Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Разгорячённое дыхание победителей слышно совсем близко. Кто-то решительно откинул полог паланкина...

Тира едва успела остановить руку, готовую нанести смертельный удар. Это лицо над остриём кинжала... лицо того, кто заставил её рвануться в это безумно опасное путешествие. Оружие выпало из бессильно повисшей руки... Тира пришла в себя на красном плаще лохагоса, постеленном близ места недавней схватки. Эгерсид сидел рядом, заботливо поддерживая её голову ладонями.

— Ты опять спас меня, любимый, — чуть слышно прошептали побледневшие губы.

— Не бойся, милая, я с тобой, — гладил её волосы спартиат. — Опасность миновала.

— Я ехала к тебе, Эгерсид, — голос Тиры был ещё слаб.

— Как ты узнала, где искать меня? — не смог сдержать вопроса лохагос.

— Об этом говорили все торговцы на рынке в Мегарах.

— Как я и предполагал, — прошептал Эгерсид, — мы не должны были дойти до Орхомена! Кто-то очень хотел этого! Вы поедете в город под охраной нескольких гоплитов и лучников, — продолжал он, усаживая Тиру и плачущую Прокну в паланкин. — Они защитят вас лучше твоих слуг. Хотя твои люди бились мужественно и исполнили свой долг. Все погибли, только один тяжело ранен, но ему не выжить.

Тира взглянула на мёртвые тела. Они погибли достойно, как мужчины, как воины, а не как рабы. Но где же Никерат? Его нет ни среди мёртвых, ни среди живых. Нет и верховой лошади...

Отцы Орхомена быстро сообразили, что события последних дней превратили безвестного спартанского лохагоса Эгерсида в гармоста, командующего и повелителя целого края. Ему отвели подобающий высокому статусу дом за городской счёт.

Тира, встреченная, словно заморская царевна, и повеселевшая Прокна принялись готовить жилище к прибытию своего спасителя.

Эгерсид вернулся, с честью выдержав поединок с фиванским военачальником. Противник вытеснен в Беотию, но стоило это многих трудов и великого напряжения сил. Жители Орхомена рукоплещут, воины готовы носить своего командира на руках, а сам лохагос мечтает об одном — выспаться. Но куда делись усталость и опасения, как только он увидел её, свою мечту!

— Ненасытный! — сладко стонала Тира, стискивая талию спартиата, встречая движения его тела, захватывая и удерживая в себе. — Неутомимый! — И потом, когда её сдавленный крик смещался с громким выдохом мужчины, а его тело неподвижно распростёрлось на пушистом ковре, восхищённо прошептала: — Какой ты сильный, возлюбленный мой!

— Благодаря тебе, милая; мне думалось, что после такого похода я смогу лишь уснуть, обняв тебя.

— А я бы до утра ласкала твою голову. Афродита, хвала ей, рассудила иначе. Но поешь, я так старалась. Выпей хотя бы кубок хиосского вина!

— Потом.

Снова тесно сплетались тела, снова губы искали губы сквозь ароматно-густую завесу мятущихся волос. Подпрыгивал хрупкий столик, звенели блюда с изысканными яствами, качался расписной лекиф с чудесным хиосским вином; напрасно Тира добавила в него волшебный египетский бальзам, воспламеняющий страсть: нужды в нём не было!

Время остановилось, пространство свернулось. Утром Тира провожала Эгерсида, а затем тратила целый день, чтобы встретить его вечером.

Захваченная необыкновенно сильным чувством, она трепетала, размышляя, как сделать убранство покоев ещё более гармоничным. А чем сегодня накормить лучшего в мире мужчину? Лохагос был пленён этой одной и той же, но всегда чуть иной женщиной.

— Я полюбил бы тебя сейчас, если бы не сделал этого раньше, — часто говорил он, превращаясь из прославленного командира в ошалевшего от счастья мальчишку.

Дом, благодаря заботам Тиры, вскоре стал служить образцом изысканности: отцы Орхомена удивлялись — откуда в грубой Спарте такая утончённость вкуса? Антикрат был единственным, посвящённым в тайну друга.

Тира оберегала своё призрачное счастье, как птица гнездо. Она никогда не показывалась посетителям Эгерсида, пряча от их глаз также и Прокну, а покидая дом (что делала нечасто), пользовалась скромным плащом и покрывалом, становясь совершенно незаметной, и проскальзывала сквозь скопления народа, не привлекая любопытных взглядов.

Надолго ли удастся уйти от длинных рук Поликрата? И что будет, когда хозяин отыщет её? Тира гнала эти мысли и совсем забывала о них, если возлюбленный был рядом. Но вот когда он уходил в походы... Роскошный дом казался темницей.

Военные акции Эгерсида, всегда хорошо рассчитанные и подготовленные, обычно проходили с молниеносной быстротой и не раз предупреждали поползновения фиванцев в западной Беотии, а о Фокиде они, кажется, даже и думать перестали. Правда, здесь большое значение имели дипломатические способности лохагоса, старавшегося развивать добрые отношения этого края и Спарты на основе взаимных интересов, равноправия и уважения.

Сердце Тиры было готово выскочить из груди, когда Эгерсид, вернувшись, влетал в дом и она чувствовала себя пушинкой в его могучих и нежных руках. Но Тира иногда замечала, что и его тревожит какое-то опасение. Причина раскрылась сама собой: однажды из Спарты пришло известие об утверждении Эгерсида в высоком ранге полемарха. Кроме того, к грамоте была приложена скитала, что означало официальное назначение гармостом Орхомена!

Эгерсид, не скрывая радости, принял восторженные поздравления возлюбленной, но тут же тёмное облачко тревоги пробежало по его лицу:

— Хочу сказать тебе, моё счастье, что даже сейчас, став полемархом и гармостом, в Спарте я не смогу предложить тебе ничего, кроме скромного старого дома и любви! Делать состояние на подношениях орхоменцев — это не для меня!

— Мне и не надо большего, любимый! Я пойду за тобой в любую пещеру, о твоём же старом доме просто мечтаю, — отвечала Тира, чувствуя, как рассеиваются её опасения. — А, кроме того, не забывай, я ведь пока ещё богата, — добавила она с улыбкой.

Но всё же ложь оставила вкус горечи, как зелье, не дающее завязаться плоду любви.

Богата... да, деньгами своего хозяина. В потайном ларце осталось ещё немало золота. Благородный Эгерсид доставил смертоносное хранилище в Орхомен и ни разу не поинтересовался его содержимым. Тем не менее Тира на всякий случай разрядила стреляющее устройство и уничтожила компрометирующие записи.

Снова — теперь косвенно — сказал Эгерсид, что хочет ввести её в свой дом законной женой. Прежде она отговаривалась сроком необходимого траура, но время, указанное самою же госпожой Семелой ещё в Мегарах, скоро истекает. Как быть? — размышляла Тира, возвращаясь домой вслед за нагруженной корзинами с покупками Прокной.

— Тира! — властный голос прозвучал совсем близко, заставив женщину вздрогнуть.

— Никерат! — почти беззвучно воскликнула она, обернувшись.

Да, это был вольноотпущенник, и глаза его смотрели с победной наглостью из-под широких полей круглой дорожной шляпы-петаса.

— Долго же пришлось разыскивать тебя, — уголки губ Никерата изогнулись в торжествующей улыбке, — хозяин приказал обшарить чуть ли не все работорговые рынки Эллады. Всё напрасно, но вот прошёл слух, будто благородный Эгерсид, герой-полемарх, прячет в своём доме какую-то женщину. Тут-то я и сообразил, что, скорее всего, это госпожа Семела! Что, думала, можно сколько угодно скрываться здесь и наслаждаться ласками своего любовника? Ну, нет, хватит, благородная госпожа Семела! Погуляла и хватит. Пора предстать для ответа перед своим господином!

Никерат злорадствовал.

— Чего ты хочешь, Никерат? — тихо проговорила Тира.

Знала, всегда знала, — краденому счастью обязательно придёт конец, ожидала его, холодея сердцем, и всё же наступил он так внезапно!

— Сейчас ты придёшь домой, — голос Никерата был негромок, но повелителен, — соберёшь драгоценности господина и его золото, всё, что не успела потратить. Затем вместе с Прокной (она тоже достояние нашего хозяина) выйдешь из дома. Свернёшь на улицу Гончаров. Там вас будет ждать крытый паланкин. Ну а через несколько дней будь готова держать ответ перед господином Поликратом!

— Прошу, дай мне ещё два-три дня. Вы искали меня так долго, что небольшая задержка ничего не решит.

Вольноотпущенник подозрительно покосился на женщину.

— Не мечтай. Хозяин приказал доставить тебя немедленно. А о своём красавце не беспокойся: скоро ему будет не до тебя.

— Что ты говоришь?

— Твой любовник со дня на день получит приказ о выступлении в поход. Начинается новая кампания против Фив! Так что будет он украшать себя подвигами, как птица павлин перьями, и забудет о шалостях с ловкой плутовкой, — похохатывал Никерат.

Нет, не мольба в голосе и в глазах Тиры смягчили его. Куда как более убедительным доводом оказалось кольцо в виде золотой корзиночки с жемчугом.

— Не опасайся, оно принадлежит мне, — объяснила женщина, протягивая драгоценность посланцу хозяина. — Подарок Эгерсида.

— Даю тебе одну ночь, — произнёс Никерат, рассматривая подношение. Здесь целое состояние. Почти всю свою долю от военной добычи вложил полемарх в подарок для любимой. — Уйдёшь завтра утром, как только проводишь своего милого. Да не вздумай шутить, иначе господину Эгерсиду будет сообщено, что госпожа Семела — всего-навсего рабыня благородного архонта Поликрата, и главная обязанность её — раздвигать ноги для друзей хозяина. Как, по-твоему, будет чувствовать себя спартанский аристократ? Ведь по закону мужчина, овладевший чужой рабыней без согласия её хозяина, является вором!

Сердце Тиры судорожно встрепенулось. Пути отхода нет, ей перекрыты все лазейки. Что ж, она исчезнет, откажется от Эгерсида, оставив ему недоумение, сожаление, быть может, тоску. Но это лучше, чем оставить в его памяти презрение и гнев.

— Сделаю, как ты сказал, — сдавленно ответила она Никерату; тот сразу же растворился в толпе.

Отрешённая, Тира не помнила, как вернулась в дом, где она была так счастлива — впервые в жизни. Теперь здесь всё чужое. Не потому ли, что сегодня ей жестоко напомнили — ты не Семела, а Тира! Та, богатая вдова, могла позволить себе роскошь быть просто влюблённой женщиной, живущей ради любимого мужчины и положившейся на него во всём. Эта, рабыня-лазутчица, должна соблазнять, не любя и во всём полагаться только на себя, жить в постоянном напряжении. Сейчас она корила себя за то, что была с Никератом Семелой, а не Тирой! Та бы сразу взяла верный тон и поставила на место зарвавшегося вольноотпущенника.

Скоро этот дом, временное пристанище, опустеет. Завтра уйдёт она, ещё через несколько дней — Эгерсид. Вольноотпущенник сказал, что его ждут новые испытания, и, судя по ухмылке Никерата, они не будут похожи на короткие походы из Орхомена. Он уйдёт на мечи и копья.

Собственное несчастье вдруг отступило, размылось, уменьшилось.

— О, Афродита! — взмолилась она. — Ты не раз спасала мужчин ради любящих женщин, уносила их даже из гущи жаркой битвы. Спаси и того, кого я люблю! Спаси его для меня, сделай так, чтобы мы были вместе! Обещаю принести тебе самую большую жертву, какую только смогу!

— Ты прекраснее Авроры и обольстительнее Цирцеи, — Эгерсид остановился посреди мегарона, любуясь встретившей его Тирой.

— Не говори так, — качнула она роскошной причёской, — зависть богинь опасна!

Тира и в самом деле была несказанно хороша в ею самой придуманном наряде, мало напоминающем классический пеплос.

— Разве смеет смертный прикоснуться к такой красоте руками?

Ты можешь, — тронутая искренним восхищением спартиата, улыбнулась Тира, — но не будем спешить: любовь не терпит суеты. Я велела накрыть ужин наверху, в спальне.

— Тогда... утоли мой голод! — и Эгерсид двинулся вслед за женщиной, любуясь ею. Горячие ладони легли сзади на осиную талию, ответившую трепетом. Издав сладкий стон, Тира качнулась к спартиату, чуть касаясь его спиной, откинула голову, подставляя шею и плечи желанным поцелуям.

«Каким умелым любовником стал Эгерсид», — успела подумать она, прежде чем пьянящий розовый туман заволок её сознание...

— Ночь пролетела, как один миг, — полемарх бросил взгляд на серый свет, проникший сквозь складки занавесей, и добавил с грустью: — Мне уже пора.

— Ты не сомкнул глаз сегодня, а ведь впереди трудный день, — Тира прижалась к нему.

Никогда не чувствовал себя так хорошо, — улыбнулся Эгерсид. — Не вставай, я позавтракаю тем, что осталось на этом столике, и пойду. Нехорошо заставлять лохагосов ждать. Сегодня я должен посетить сесситию и не буду к обеду, так что, прошу тебя, хорошо выспись и отдохни. А вечером... мелькнули в его глазах лукавые искорки.

Последний поцелуй. Дверь закрылась за Эгерсидом. Увидит ли она его когда-нибудь ещё? Тира горько вздохнула и села в кробатосе, обняв голые колени.

Выждав время, покинула ложе. Подошла к туалетному столику под ярко начищенным серебряным зеркалом, обмакнула тонкую кисть в баночку дорогой краски, придающей ногтям цвет рубина и, уронив слёзы, вывела на блестящей поверхности: «Прости и прощай, любимый».

Накинула мягкое покрывало, решительно дёрнула шнур звонка.

— Одеваться! — коротко бросила представшей перед нею заспанной Прокне.

Вскоре в дом явились двое дюжих мужчин и с разрешения госпожи Семелы унесли большой тяжёлый ларец.

— Он больше не нужен хозяйке, — объяснила Прокна удивлённым слугам, — а тут нашёлся хороший покупатель.

Разослав прислугу с различными поручениями, Тира в простом полотняном пеплосе и грубом плаще выскользнула из опустевшего дома, скрывая под полой увесистый кожаный кошель с золотом и драгоценностями Поликрата. Прокна, укрытая плащом так же, как и хозяйка, несла следом пару узлов. Повернув за угол, женщины быстрым шагом направились к улице Гончаров.

— Сюда, — мужчина в петасе с обвисшими полями указал им на ожидавший паланкин, и беглянки тут же исчезли за его пологом.

Коротко вскрикнул погонщик, и пара сильных мулов понесла его к воротам Орхомена и дальше, на юго-восток.

Путешествие по умиротворённому Эгерсидом краю было безопасным; небольшая процессия двигалась быстро. Отдых в Булиде не состоялся, так как Никерат сразу же нашёл капитана, готового к отплытию корабля, и показал ему пергамент с подписью и печатью эфора, после чего путешественники беспрепятственно поднялись на борт.

Тира по мере приближения к Спарте держалась со всё более возрастающей уверенностью, а её тон в обращении с окружающими стал таким же, как в Мегарах. Никерат призадумался, а затем стал обращаться к ней всё мягче и мягче; под конец путешествия в его голосе даже появились заискивающие нотки... В Спарту прибыли глубоким вечером.

— Господин во дворце царя Агесилая, — многозначительно сказал Никерат покидавшей паланкин Тире, — придётся подождать.

— Надеюсь, моя комната свободна? — гордо вскинула та голову. — Готовь ванну, Прокна, да поскорее!

Поликрат вернулся под утро, и некоторое время думал, разобраться ли со своевольной лазутчицей немедленно или через несколько часов, отдохнув. Решив не откладывать, велел привести провинившуюся. Грозно нахмурил брови, услышав приближающиеся женские шаги, повернулся и ненадолго забыл приготовленные заранее грозные слова.

Равнодушный к женщинам и ценивший их красоту так же, как стать породистых лошадей, он несколько мгновений молча взирал на восхитительную красавицу, представшую перед ним. Тира сумела использовать несколько выпавших ей часов, чтобы подготовиться к встрече с хозяином, и чувствовала себя уверенно, как гоплит в надёжном доспехе.

— Твоя покорная раба благодарит тебя за избавление и возвращение в дом, — произнесла она, гордо расправив грудь и плечи после низкого поклона; при этом Поликрат прочёл в сияющих глазах неподдельную радость от встречи с ним.

— Ты лжёшь, неблагодарная, — пророкотал архонт, придав суровое выражение лицу, — Никерат разыскал тебя по моему приказу и с трудом вытащил из постели новоявленного полемарха! Злокозненная, ты помчалась в Орхомен, бросила порученное дело, погубила людей ради объятий своего любовника!

— Мой благородный господин, я поехала в Тегиры по приглашению самого Антифа, обезумевшего от страсти, — предупредила Тира раскаты приближающейся грозы. — Что же касается моего долгого пребывания в доме Эгерсида, то посуди сам — могли ли две слабые женщины бежать сюда через всю Элладу после того, как чудом избежали гибели на дороге? Я даже не могла сообщить о себе и лишь старалась, чтобы никто не видел меня в лицо. Вот если бы Никерат не бежал трусливо с места схватки, а хотя бы дождался её окончания в ближайших кустах, ты узнал бы о моей судьбе и вызволил свою верную рабыню гораздо раньше!

— Не всё гладко в твоих словах, хитроумная, — тон Поликрата оставался суровым. Антиф побывал в Амфисе, Элатее, Дельфах и сейчас находится в Херонее. Но так и не прибыл в Тегиры!

— Мне трудно судить, что заставило его изменить намерения, — спокойно выдержала взгляд хозяина рабыня. — Причина могла быть достаточно серьёзной, если учесть род занятий этого купца. И ещё: я привезла все драгоценности, что ты дал мне, а также деньги, полученные в Мегарах. Потрачено не так уж много, могу дать отчёт в расходах сейчас же. Прими во внимание также стоимость украшений, подаренных мне Антифом и Эгерсидом; ведь я твоя собственность, следовательно, они также принадлежат тебе. В итоге окажется, что Тира даже принесла доход! — вновь склонилась она перед хозяином, демонстрируя самую глубокую покорность и преданность.

— Всё же не твоя ли страсть к Эгерсиду всему виной?

— Я сообщала тебе, как этот человек спас меня от разъярённых вакханок. Второй раз он спас не только нас с Прокной, но и твоё достояние от вражеских воинов. Кроме того, вспомни, не он ли прогнал ужасного Пелопида, умиротворил Фокиду и вот уже полгода успешно защищает этот край от фиванцев?

— Ну что ж, — задумчиво произнёс Поликрат, поглаживая холёную бороду, — быть может, в твоих словах есть смысл.

«В самом деле, — подумал он про себя, — лучше приручить Эгерсида, чем делать из него врага. Вот только Эвтидем с его ненавистью к способному полемарху...»

— Эй, бездельники! — громыхнул архонт, приоткрыв дверь. — Приготовить стол для двоих! Позавтракаем вместе, — потрепал он Тиру по обнажённому плечу. — И ещё вот что, девочка: безделушки, подаренные тебе влюблёнными болванами, оставь себе.

Поражённый Никерат склонился в поклоне перед хозяином, вместе с Тирой прошедшим в малую трапезную.

— Скажи, плутовка, — тихо спросил Поликрат, — в постели полемарх, должно быть, превзошёл доблестью эфора?

— Эвтидем по сравнению с ним просто увалень, — озорно сверкнула синевой глаз Тира, — и уж во всяком случае, спартанский аристократ лучше этого проходимца Антифа.

— О нём и пойдёт речь, — произнёс архонт, устраиваясь на ложе у накрытого стола. — Я вызвал тебя не только потому, что соскучился. Предстоит весьма важное дело, и сделать его надлежит быстро. От того, как ты исполнишь поручение, зависит не только твоя судьба, но и твоего красавца тоже — в определённой мере. Так что слушай внимательно...

 

XVI

Антиф смочил руки ароматическим уксусом, растёр виски, затем поднёс ладони к лицу. Вдохнул резкий запах, взбодрился. Надо написать донесение, обобщив полученные за день сведения. Только тогда можно будет позволить себе забыться сном — до тех пор, пока не потревожат новым известием.

Слуга обязан разбудить его в любое время ночи: известия от многочисленных лазутчиков сейчас идут непрерывным потоком, и есть среди них настолько важные, что даже небольшая задержка с отправкой их в Фивы может вызвать неприятные последствия.

Лазутчики добывают сведения под видом нищих, заглянувших в богатый дом за подаянием и невзначай разговорившими слуг; торговцев, облепивших спартанскую армию; путешественников, пересекающих Элладу, и под многими другими личинами. Сведения доставляются в полых посохах пешеходов, их несут быстрые копыта лошадей и стремительные голубиные крылья.

Трое учёных грамматиков-криптологов непрерывно трудятся, извлекая тайный смысл посланий, и наоборот, превращая указания Антифа в хаотичный набор цифр и букв, прежде чем благородные птицы доставят их адресатам. И если голубь будет сбит хищным ястребом, стрелой или перехвачен иным способом, никто не узнает, кем, кому и зачем был направлен крылатый гонец.

Сегодняшние известия чрезвычайно важны. Эвакуированные с Керкиры спартанские войска полностью приведены в порядок хладнокровным Гипперменом, и теперь он, пользуясь попустительством афинян, ведёт их форсированным маршем через Этолию к Фокиде. Там, судя но всему, будет создаваться мощная группировка для вторжения в Фиваиду.

Вошедший слуга отвлёк его от работы.

— Господин, двое — мужчина и женщина — желают видеть тебя. Уверяют, что у них безотлагательное дело.

— Они назвали пароль или показали симболон?

— Нет, но просят горячо, а женщина сказала, что ты её знаешь.

— Пусть войдут. Сам же возьми, оружие и стой у них за спиной наготове.

Слуга исчез. Антиф убрал приготовленную для записи скиталу, проверил, легко ли выходит из ножен скрытый под хленой кинжал, и передвинул кресло в сторону, чтобы оставаться в тени в то время как посетители оказались бы в кругу жёлтого света лампиона.

Вошедшие приветствовали его поклоном. Одинаковые балахоны бурой шерсти, рваные, грязные и местами прожжённые пламенем придорожного костра скрывали их фигуры так, что мужчину от женщины можно было отличить разве что по размерам.

Но вот скрывавшие лица капюшоны отброшены назад. Антиф прежде всего обратил внимание на мужчину, и тот действительно показался знакомым. Но вспышка этих синих глаз, прекрасное лицо женщины!

— Семела! — только и смог выдохнуть лжекупец.

Женщина пошатнулась, мужчина, — Антиф узнал в нём слугу — не дал своей госпоже упасть.

— Мы не ели последние сутки, — объяснил он хозяину, когда тот принял из его рук обессилевшую женщину. — И очень долго шли пешком.

— Еды! Вина! — взволнованно крикнул Антиф своему слуге, стоявшему, как было приказано, в дверях с короткой палицей под плащом.

— И воды, — чуть слышно прошептала женщина, — много горячей воды. Мне надо помыться.

Было уже далеко за полночь. Тира, поблескивая тугими волнами чисто вымытых волос, устроилась в кробатосе, завернувшись в покрывало.

— Как неразумны бывают женщины, ослеплённые Эросом, — говорила она, глядя на сидевшего рядом Антифа доверчивыми глазами. — И как бывают наказаны они за свою опрометчивость. А ведь мысль сделать тебе подарок внезапной встречей в Тегирах показалась мне такой заманчивой!

— Если бы ты знала, в какую печаль и недоумение поверг меня твой внезапный отъезд, — упрекнул её таявший от наплыва чувств Антиф.

— Никогда не сделаю ничего больше без совета мужа опытного, умудрённого жизнью, в чьём руководстве я так нуждаюсь. — Тира словно потянулась к мужчине и в то же время осталась на месте.

— Что же было потом? — спросил Антиф, поглаживая скрытые покрывалом плечи и спину женщины.

— Разлив реки заставил нас идти через Дельфы. Вскоре на дороге появились вооружённые люди — фиванцы, возвращавшиеся из неудачного похода на Орхомен. Я испугалась и велела сойти с дороги, укрывшись в стороне. И тут на нас напали! Мои люди храбро защищались, но были перебиты. Уцелел лишь один, да и то потому, что от удара по голове свалился без памяти.

— И? — Рука Антифа тревожно застыла на её талии.

— Внезапно нападавшие сами стали жертвой спартанского военачальника Эгерсида. Меня же он отправил в Орхомен и целых полгода держал как пленницу в стенах своего дома! — последние слова Тира произнесла так, словно доверяла неприятную тайну, тяготившую сердце.

— Ты... ты делила с ним ложе? — с угрожающей дрожью в голосе спросил Антиф.

— Я была вынуждена, — головка Тиры бессильно склонилась на плечо, как у раненой птицы, глаза заволоклись слезами, голос едва слышен. — Спартиат силой заставил меня удовлетворять свои прихоти.

— Надменный лаконец ответит... ответит! — Антиф, потрясая кулаками, заметался по спальне…

— Тело моё осквернено... Теперь ты оставишь меня? Совсем? — Эта горькая мольба, эти падающие на покрывало слёзы, казалось, могли растопить даже камень. — Я пешком пойду к ручью Артемиды... Смою скверну.

Антиф остановился, сверля женщину взглядом: мужское желание смыто вспышкой гнева.

— Продолжай! Как ты оказалась здесь?

— Несколько дней назад Эгерсид ушёл из Орхомена с войсками. Призывал меня не скучать, издеваясь: он будет недалеко, в Тегирском ущелье, и скоро вернётся, овеянный новой славой! Домашние слуги предались пьянству, едва хозяин выступил в поход, и мы тут же бежали, воспользовавшись случаем... но ты не слушаешь меня?

Антиф в самом деле стоял посреди комнаты с незрячими глазами, задумавшись, словно поймав какую-то важную мысль. Вот оно!

Сведения из Орхомена действительно указывали на подготовку спартиатов к выступлению. Слухи же о цели похода были настолько противоречивы, что лазутчики оказались совершенно сбиты с толку.

Вчерашнее известие было весьма неприятным: полемарх Эгерсид увёл войска из города ночью, да так, что никто не видел. В Орхомене остался лишь небольшой отряд.

Хорошее дело! Целая спартанская мора исчезает неизвестно куда! Должно быть, Эгерсид человек необычайно хитрый и коварный. Его же, Антифа, лазутчики просто болваны и бездельники!

Теперь всё встало на свои места. Нет, не зря Гермес направил к нему Семелу. Гиппермен сегодня-завтра будет в Фокиде, по дорогам которой уже маршируют войска Клеомброта. Они соединятся в грозную силу под командованием спартанского царя. Эгерсид со своими войсками занимает Тегирское ущелье и обеспечивает беспрепятственный выход в Беотию! Прямо к союзному Орхомену! Ловко придумано!

Он взглянул на полуобнажённую женщину, сидевшую в кробатосе. Плачет, закрыв лицо руками. Разорена, осквернена, раздавлена... Но слишком хороша, чтобы ею пренебречь. Теперь она в его власти, и он сделает Семелу своей гетерой на зависть всем. Ещё успеет натешиться с нею, а сейчас необходимо срочно отправить донесение в Фивы.

— Отдыхай, — сказал он скорее тоном хозяина, чем влюблённого мужчины. — Ни о чём не беспокойся. Опасности позади.

Антиф спустился в мегарон, вызвал заспанного слугу, приказал готовить в дорогу очередного гонца на самом быстром коне, закрылся в кабинете и принялся писать скиталу...

* * *

Ужин в шатре Клеомброта явно затянулся. Сидевшие за длинным столом полемархи, кавалерийские начальники и командиры отрядов вспомогательных войск уже отчётливо ощущали это.

Давно съедена простая пища, выпито кислое вино. Понемногу установилась натянутая тишина. Между тем в тёмном небе зажглись яркие звёзды; их свет позволял видеть и зубчатые тени горных вершин, и очертания высоких кипарисов. Ниже по склону холма, принявшего на свою вершину царский шатёр, в лагере заполыхали многочисленные костры.

Клеомброт обвёл присутствующих внимательным взглядом и неторопливо распрямился во весь свой немалый рост. Вслед за ним поднялись командиры, и слуги тут же вынесли из шатра неуклюжие, наспех сделанные скамейки.

— Там фиванцы, — указал царь в сторону горного прохода. — И они ждут нас.

Командиры внимательно слушали, хотя в словах Клеомброта не было ничего нового.

— Думают запереть нас на выходе из ущелья, где горные склоны не позволят нам развернуть фалангу, хотят противопоставить свою хитрость нашей доблести! Но они ошибаются. Мы пройдём южной горной дорогой вдоль берега моря и вторгнемся в Беотию! Пусть фиванцы напрасно ждут нас у восточного выхода из Тегирского ущелья! Выступаем немедленно. Лагерь не снимать, костры оставить на месте. Первой следует твоя мора, — приказал он одному из полемархов, — с тобой будет Сфодрий: он знает здесь каждый камень.

Кратко и чётко определил царь задачи каждой части, кавалерии, лёгкой пехоте, вспомогательным войскам.

Эгерсиду, чья мора занимала господствующие высоты у восточного выхода из Тегирского ущелья, было приказано держать оборону всю ночь, а под утро незаметно сняться, уйти, прикрывшись отрядом вспомогательных войск, и догнать главные силы на марше.

— Твоим воинам придётся как следует поработать ногами, — сказал Клеомброт полемарху, — но они это умеют! Таким образом, фиванцы узнают, что их провели, не раньше утра, и не успеют закрыть южный проход, как бы не спешили.

— Теперь о самом важном, — значительно произнёс царь. — Вы все присутствовали на утреннем жертвоприношении и видели, что оно было угодно богам. Жрецы гадали по внутренностям жертвенного животного и также предсказали благоприятный исход задуманного. Наконец, сегодня из Дельф вернулись мои посланцы с ответом оракула о судьбе похода. Предсказание пифии таково: «Потомки тебя не забудут!» Вот почему первая мора должна начать марш не позже, чем вода из верхней части клепсидры перельётся в нижнюю, — завершил Клеомброт, в то время как эпистолярий со стуком поставил на стол походные водяные часы в прочной медной оправе.

Эгерсид, сев на коня, в сопровождении нескольких всадников отправился к своим войскам. Надо спешить: времени для организации скрытого отхода и марша остаётся совсем немного. Поднявшись на ведущую в ущелье дорогу, оглянулся назад: в лагере горели костры, всё выглядело обычно, и укрывшийся на склоне наблюдатель не мог видеть, как двинулись на юг колонны кавалерии, как быстрым шагом пошли за нею легковооружённые скириты — воины из северной Лаконии, сильные и проворные, привычные к крутым скалам.

Спартанские командиры и эпистолярии подтвердили своё мастерство: лохосы и моры выходили с такой точностью, что в образованной ими колонне, длинной змеёй заскользившей в ночном безмолвии на юг, почти не было промежутков.

Темнота надёжно скрывает происходящее. Только подобравшись к самому лагерю, можно заметить движение. Но даже если и найдутся такие удальцы среди фиванских лазутчиков, они не смогут передать важные сведения своему командованию раньше завтрашнего дня. Кроме того, несколько дней назад было запрещено перемещение местных жителей, а близлежащие холмы и рощи очищались от подозрительных людей регулярно и тщательно.

Царь изменил обычный походный порядок. Инженерные подразделения, плотники, кузнецы со своим инструментом, а также обоз с тяжёлыми повозками и вьючными животными на этот раз должны были двигаться не за лёгкой пехотой, а за главными силами, и вслед за ними при свете дня в безопасности пройти по приморской дороге в Беотию.

В эту ночь пирофор шёл за скиритами. Четверо его помощников-жрецов несли на плечах носилки со «священным огнём», укрытым в специальном сосуде.

Взятый с алтаря Афины Меднодомной, он не должен был угаснуть ни на одно мгновение. Для этого и шагали рядом люди с вязанками тщательно отобранных дров.

Царь шёл пешком за процессией пирофора в сопровождении двух жрецов-предсказателей, показывая пример бодрости и задавая темп марша. Царская колесница катится поблизости, но ступить в неё — ниже достоинства спартанского командующего. Оруженосец нёс массивное боевое копьё Клеомброта не потому, что господину было тяжело, а в знак его высокого положения, и это было единственным, что отличало на марше царя от других воинов.

Эпистолярий и его учёные помощники, несколько повозок с походной канцелярией, три согни отборных царских телохранителей, а дальше непрерывным потоком, звеня металлом и топая боевыми сандалиями, шли моры тяжёлой пехоты.

Рассвет уже вступил в свои права, когда Клеомброт объявил привал для принятия пищи и отдыха.

«Только сейчас, — размышлял царь, — фиванские лазутчики увидели оставленный лагерь. Подождут, подберутся поближе. И обнаружат пустые палатки да немногочисленных воинов старших возрастов, снимающих лагерь и загружающих имущество в повозки. Теперь лазутчикам нужно скорее известить своего командующего, Эпаминонда. Пусть попробуют — дорога через Тегирское ущелье занята войсками полемарха Эгерсида, спешащего за главными силами. Придётся пробираться неудобными горными тропами, годными для коз, но не быстрых вестников. Так что фиванский стратег узнает о происшедшем не раньше, чем спартанские войска выйдут на каменистую дорогу, что тянется вдоль гористого морского берега от Булиды до Кревсии. Интересно, что предпримет этот растяпа, волею судеб и фиванских законов оказавшийся во главе вражеских войск? Пелопид, уже показавший себя опасным противником, сдал по очереди должность стратега и теперь — пусть на время, но кстати — превратился в рядового командира. Нет, не всё так уж плохо в демократии: есть в ней нечто, благодаря чему она изводит сама себя...»

Доклад начальника личной охраны о прибытии полемархов и лохагосов прервал размышления Клеомброта. Командиры, зная заведённый порядок, сами прибыли в голову колонны тяжёлой пехоты, не дожидаясь бегущего от эномотии к эномотии вызова. Выслушав приветствия и короткие доклады, царь принял из рук пирофора факел, зажжённый от «священного огня», и в сопровождении прибывших направился к алтарю, наскоро сооружённому жрецами из камней на ближайшем высоком бугре.

Жарко вспыхнули сухие эвкалиптовые дрова; Клеомброт передал факел жрецу и простёр руки к небесам, вознося молитву Зевсу. Затем принял вручённый ему жертвенный нож с золотой рукояткой, осмотрел отобранного белого козлёнка и взмахнул клинком. Струя крови с шипением ударила в прозрачно-яркое пламя. Костёр выбросил чёрный дым, и тот, возносясь вверх кольцами, растворился в утренней голубизне.

— Великий Зевс благосклонно принял утреннюю жертву, — торжественно возвестил царь.

Блиставший позолотой доспехов дежурный адъютант подвёл к нему гонца, только что прискакавшего на едва не загнанном коне. Таков был приказ царя — важные вести должны доходить до него без задержки. Еда, сон или короткий отдых немедленно прерывались во имя целей более высоких.

На этот раз сообщение было действительно важным — авангард, состоящий из кавалерии и скиритов, вошёл в приморский проход и, сбивая слабые наблюдательные посты фиванцев, согласно полученному ранее приказу движется на Кревсии!

Клеомброт торжествующе сверкнул глазами: вторжение в Фиваиду состоялось! Кревсии надлежит взять с ходу. Захват важнейшего фиванского порта в Коринфском заливе обеспечит удобное морское сообщение с Пелопоннесом, безопасность плавания судов спартанских и союзных, да и ни к чему оставлять у себя в тылу гарнизон, способный перехватить обозы.

Осанистый жрец улучшил настроение царя ещё больше, сообщив, что гадание на внутренностях жертвенного козлёнка сулит несомненную удачу.

— Приготовиться к маршу! — зычная команда Клеомброта закончила привал.

* * *

Кревсийская стража была застигнута врасплох. Несколько мужчин в запылённых хитонах и остроконечных шапках внезапно выхватили спрятанные в складках одежды кинжалы и закололи двоих пожилых воинов, охранявших ворота. Тут же на дороге показался отряд кавалерии. Всадники с гиком и свистом галопом неслись к городу, потрясая копьями. Несколько стражников, оставив башню, поспешили к воротам, чтобы отбить и затворить их, но поздно — всадники на полном скаку влетели в город.

— К оружию! К оружию! — раздались первые призывы сквозь топот коней и боевые кличи нападавших. Пали первые горожане — те, кто замешкался в улочках близ ворот.

Тревога, словно огонь по сухой траве, шла по городу. Волна паники закружила людей. В них, обезумевших от страха, метали спартанские всадники свои дротики, со смехом и жуткими криками гнали их топочущими конями, а догнав, ловко прыгали с коня на спину бегущим, валили наземь и вязали руки — теперь это живой товар, ценная добыча.

Смелые мужчины по одному, по двое и небольшими группами вступали в схватку с нападавшими. Безоружные, они быстро гибли под ударами копий и мечей, но давали возможность мужественным горожанам достигнуть арсенала или своего дома, где хранилось оружие... С плоских крыш и из окон домов во всадников полетели куски черепицы, камни, а то и просто кухонная утварь. Верный долгу и боеготовый, но немногочисленный отряд городской стражи прошёл по стене к захваченным воротам. Скорее всего, стражникам удалось бы отбить их, закрыть тяжёлые створки и изолировать ворвавшегося в город врага — лаконские кавалеристы, прельщённые возможностью грабежа, забыли об охране важного пункта, но в это время подоспели полуголые запылённые скириты.

Оттеснив вступивших с ними в бой стражников, они подобно щупальцам гидры проникли в близлежащие улицы, обшаривая дома, избивая беззащитных и насилуя женщин.

Между тем начальнику гарнизона удалось собрать и построить своих воинов у арсенала близ порта; немногим более двух сотен, но это были эпибаты, морские пехотинцы из команд стоявших в гавани фиванских боевых кораблей.

Хорошо вооружённые и закованные в броню, они быстрым шагом двинулись навстречу приближающемуся гулу насилия. К ним присоединились сотни вооружённых горожан, ещё сотни способных носить оружие кревсийцев толпились у арсенала, торопливо помогали друг другу застегнуть панцирь или приладить поножи и спешили в бой за свой очаг.

Лёгкие пехотинцы и всадники врага, занятые грабежом, беспощадно уничтожались на месте. Вскоре под натиском эпибатов и горожан захватчики устремились к воротам. Спартанские командиры предприняли самые жестокие меры, чтобы остановить бегущих, но задержать их удалось только у выхода из города. Ни о каком строе не могло быть и речи — получилась пробка из живых тел у ворот.

Начальник кревсийского гарнизона правильно определил направление атаки: не отвлекаясь на уничтожение всего противника, он вёл своих эпибатов к заветным тяжёлым створкам сквозь массу перемешанных со всадниками скиритов.

Последние уже израсходовали запас метательных копий, а их ножи и лёгкие плетёные щиты были неважной защитой против одетого в доспехи противника.

Вопли бессильной злобы и ужаса, заглушающие грохот и лязг оружия. Свирепо сверкали из-под шлемов глаза морских пехотинцев, в стремительном замахе взлетали и с хряским стуком опускались их мечи, и кровь лаконцев брызгала на доспехи. С боков — ибо у толпы скиритов и всадников не было флангов — наседали злые, как осы из развороченного гнезда, горожане.

Вот уже ни личный пример, ни угрозы, ни даже оружие спартанских командиров не могут более сдержать избиваемых. Разом дрогнув и сломившись, устремились они прочь из стен Кревсии, давя друг друга в проходе.

Эпибаты, топча упавших, бросились следом, выбивая врага из города, и в самых воротах столкнулись с ощетинившейся копьями бронированной колонной спартанских гоплитов...

* * *

Эгерсид, вызванный вместе с другими полемархами на совещание к Клеомброту, шагал по улицам Кревсии. Его войска не участвовали в бою за город — слишком поздно присоединились к главным силам, да и одной головной моры оказалось вполне достаточно. Именно её воины вместе со скиритами и кавалеристами хозяйничают здесь, остальные расположились лагерем за стенами. Каждому лохосу назначен свой сектор города, в пределах которого тщательно вычищается всё, что представляет собой хоть какую-нибудь ценность.

Первый угар победы уже прошёл. Теперь добычу искали, собирали и относили в порт, где горели двенадцать фиванских триер, так и не успевших выйти в море. В указанные места складывали дорогие сосуды, ткани, изящную мебель и скульптуры, металлические изделия — медь, бронзу, железо, — а также инструменты, найденные в кузницах и мастерских. Здесь же громоздились груды панцирей, шлемов, поножей, щитов, снятых с защитников Кревсии — живых и убитых, чьи раздетые до последней нитки тела беспорядочно лежали на улицах, наполненных стенаниями и плачем — оставшиеся в живых, но уже потерявшие свободу горожане разыскивали своих близких.

Бородатые, хмельные победой и вином гоплиты гнали к порту бесконечные вереницы людей. Новообращённые рабы. Только старики, старухи да калеки избежали этой участи. Богатый купец, мелкий торговец, едва сводивший концы с концами, владелец эргастерия и бедный ремесленник, изнеженная госпожа и служанка, делавшая ей причёску, — все они отныне уравнены в рабстве, потеряв всё. Их погрузят на круглобокие корабли и отправят в Лаконию, а там продадут, чтобы пополнить казну Спарты. Получат свою долю и её союзники, выставившие свои воинские контингенты, и воины, бравшие Кревсии. Почти все молодые женщины были в разорванной одежде, не скрывавшей синяков и ссадин — в минувшую ночь они были не раз изнасилованы победителями, для многих эта ночь оказалась последней. В большинстве женских глаз было тупое оцепенение, в глазах матерей — ужас. Разлука с детьми, если они не грудные, неизбежна.

— Закон войны, — говорил Эгерсиду разум, не радуя сердце. — Так было, так есть и так будет.

Пламя догорающих триер отражалось в полированных доспехах Клеомброта, красило его пурпурный плащ в цвет запёкшейся крови.

— Ну что, посмеет ли кто-нибудь теперь назвать меня благожелателем фиванцев? — обнажил царь в хищной усмешке крупные зубы, усаживаясь на массивный опечатанный сундук. Несколько таких, наполненных золотом, серебром и драгоценностями, ожидали отправки в Спарту под охраной его личной гвардии.

Командиры принялись наперебой поздравлять военачальника с победой, делая вид, что не поняли прямого намёка на слухи, ходившие после неудачной прошлогодней попытки вторжения в Фиваиду.

— Утром легкокрылая весть о победе достигнет Спарты, и имя твоё будет прославляться в каждом доме! — выделялся голос Сфодрия в хоре славословий.

— Сегодня, — прекратил царь жестом руки поток восхвалений, — после благодарственного жертвоприношения мы отпразднуем победу, как должно, большим пиром. Все войска приказываю расположить в городе, пусть отдохнут в удобных домах, места для каждой моры сообщит вам эпистолярий. А затем возьмёмся за Фивы! Ты чем-то недоволен, Эгерсид? — Клеомброт заметил хмурое лицо полемарха. — Хочешь что-то сказать?

— Тебе одному, царь, — твёрдо ответил полемарх.

— Меня тревожит большое фиванское войско, — говорил Эгерсид командующему, когда они остались наедине, предоставив остальным гадать, о чём этот выскочка беседует с царём. — То, что ожидало западнее Орхомена, близ Тегирского прохода. Оно могло уже получить известие о случившемся или получит вот-вот. Если мы поспешим, то отрежем фиванцев от их столицы, навяжем сражение на избранной нами позиции, а разбив войско, сможем осадить Фивы. В ином случае противник встанет между нами и городом так, чтобы в случае поражения укрыться за его мощными стенами. Тогда в Фивах окажутся немалые силы, и нам, как и прежде, придётся довольствоваться лишь разорением окрестностей.

— Лучше командуй своими гоплитами, полемарх, — хлопнул царь Эгерсида по прикрытому бронзой доспеха плечу. Засиделись они у тебя в Орхомене. Едва догнали армию у самой Кревсии.

Про себя же подумал, что пылкий Пелопид сам бы устремился сюда, к захваченному городу, под спартанские копья. Нынешний же командующий противника, ничем не проявивший себя как полководец, да ещё, как ходят слухи, философ, скорее всего и вовсе откажется от полевого сражения, спрятавшись за толстыми стенами Фив, если ему не помешать...

Так или иначе, на следующий день командиры получили приказ готовиться к маршу, но потребовались ещё целые сутки, чтобы вывести воинов из загула в захваченном городе, где было полно вина и всякой снеди.

Наконец войско длинной колонной двинулось вглубь побережья, оставив за собой Кревсии, где особые команды продолжали отправку ценностей и рабов в Спарту. Учёт вёлся под бдительным оком жреца — десятая часть добычи по обычаю предназначена храму Аполлона в Дельфах...

 

XVII

— Проклятие! Нас провели! Антиф своим последним сообщением окончательно убедил меня в намерениях спартиатов, а я убедил тебя и всех остальных! — стенал в шатре беотарха Эриал, безутешный в своём горе. — Любое наказание будет слишком малым для меня.

Эпаминонд встал из-за стола, покрытого аккуратно вычерченной пергаментной картой, поправил чёрный плащ. Его глаза смотрели на главу фиванских лазутчиков с таким невозмутимым спокойствием, словно ничего не произошло.

— Донесение Антифа — только часть спартанского плана по введению нас в заблуждение. Ведь армия врага стояла к западу от Тегирского ущелья, а войска Эгерсида занимали проход, что само по себе доказывало намерения вторгнуться в Фиваиду именно здесь. Необходимо обстоятельно разобраться во всём, но... позже, сейчас надлежит действовать. Спартиаты ещё не победили!

Прибыл эпистолярий с вызванными на совещание командирами, в шатре сразу стало тесно.

— Говорил я, не зря спартиаты приурочили нападение ко времени командования Эпаминонда, — шепнул бравый на вид кавалерист своему приятелю. — Не ему водить войска в сражение.

— Вы уже знаете об уходе спартанской армии, — обратился к вошедшим беотарх, — и некоторые из вас испытывают волнение духа. Предостерегаю вас от него, ибо нам предстоит выработать решение, и сделать это надлежит спокойно и трезво. Претворять же задуманное в жизнь — быстро и энергично. Итак, первый вопрос: куда и с какой целью пошли спартиаты? Прошу тебя, Эриал.

— Мои данные позволяют заключить, что они двинулись на юг с целью осуществить вторжение в Фиваиду через слабо охраняемый приморский проход. Тогда они выйдут прямо на Кревсии, и если приступят к осаде, то задержатся надолго. В спартанском войске нет стенобитных орудий и метательных машин.

— Верно, — кивнул Эпаминонд, — спартиаты всегда пренебрегали гимнастикой ума в пользу гимнастики тела. Потому никогда не отличались искусством осады городов. Но в данном случае они не взяли машин, чтобы не замедлять движения армии, весь расчёт на быстроту. Как могут они поступить в дальнейшем, Эриал?

— Скорее всего, обойдут Кревсии, оставив там небольшие силы для прикрытия. Постараются встать между нами и Фивами. Клеомброту выгоднее всего разбить и пленить наше войско, затем без помех обложить Фивы, осадой принудить город к сдаче и установить проспартанскую олигархию вместо демократии.

— Как же надлежит поступить нам? Высказывайте свои мнения, — предложил Эпаминонд.

Вскоре участники совещания разбились на три группы: одни хотели немедленно идти навстречу спартиатам и дать им решительное сражение, другие — явное меньшинство — укрыть войска в Фивах: с таким гарнизоном город будет неприступен, и спартиатам рано или поздно придётся уйти.

Третьи предлагали преградить противнику путь на Фивы.

— Имея за спиной родной город, мы всегда сможем выбирать, вступить в бой или укрыться за его стенами, у нас будет хорошее обеспечение и путь отхода в случае неудачи, — доказывали они свои взгляды. — Кроме того, пока мы вне стен города, Клеомброт не сможет заняться разорением края. Идти прямо на врага опрометчиво: никогда прежде Спарта не выставляла войско столь многочисленное, как сейчас.

Эпаминонд слушал, ненавязчиво направляя дискуссию.

— Итак, решено преградить противнику путь на Фивы, — подвёл он итог обмену мнениями. — Но где? — крепкая ладонь беотарха опустилась на карту.

— Но это очевидно, — воскликнул Горгид. — Сами боги указали нам Левктры для встречи спартиатов!

— Нелегко нам поспеть туда раньше них, — вздохнул Эриал.

— Мы можем и должны выйти к Левктрам раньше противника, — твёрдо сказал Эпаминонд. — Властью, данной мне народом Беотии, приказываю, — и отдал распоряжения на марш.

— Будь с нами Пелопид, — говорил кавалерийский командир приятелю, когда участники совещания направились к своим войскам, — мы бы уже сломя голову неслись навстречу спартиатам. Эпаминонд же только и умеет наводить порядок в лагере, — кивнул он гребнем шлема в сторону аккуратных рядов палаток, расставленных по синтагмам и илам. — Всё беседовал с нами и выяснял, как быть.

— Ты так ничего и не понял, — улыбнулся приятель. — Стратег всего лишь умело подвёл нас к уже принятому им решению, заставил поверить, что мы сами приняли его, как единственно верное, а значит, будем понимать, что делаем и зачем. Слышал, как он отдавал приказ? Для того чтобы так чётко поставить задачи, нужно заранее как следует подумать...

Налаженная лагерная служба позволила организовать выступление на редкость быстро, пусть даже кавалерия запоздала со сборами и обогнала тяжёлую пехоту уже на марше.

Гоплиты в простых конических шлемах и скромных, без украшений, выданных государством доспехах, махали свободной от оружия рукой вслед всадникам на фессалийских конях.

Какое ещё государство Эллады может похвастаться такой кавалерией? Более тысячи прекрасно вооружённых, обученных, прошедших боевую школу всадников, горделиво покачивающихся на конских спинах, получили Фивы стараниями Эпаминонда за последний год.

Сам стратег, сидя на вороном жеребце, следил за движением колонн и давал последние наставления командиру гиппархии, выделенной в передовой отряд:

— Ты прибудешь к Левктрам гораздо раньше главных сил. Веди разведку спартиатов, охватив их конными разъездами, присмотри также место для лагеря и позицию для сражения.

* * *

Эгерсид шёл во главе своей моры, погруженный в невесёлые думы. Теперь ясно, решение Клеомброта дать отдых армии в стенах захваченного города было ошибкой. Трудности возникали даже с дисциплинированными спартиатами, воинов же из числа периэков, союзных контингентов и скиритов пришлось долго разыскивать по всем щелям и чуть ли не силой ставить в строй. Эти пьянчуги не оставили в Кревсии ни одной полной амфоры вина. Они ещё и сейчас не протрезвели. Едва плетутся, замедляя движение армии.

Вообще не стоило связываться с этим городом: роковая задержка не позволит отрезать войска Эпаминонда от Фив, а значит, они, даже разбитые, смогут отойти за мощные стены. Воинам в красных плащах останется разве что грабить окрестности и вырубать плодовые деревья. Всё как прежде. Десять тысяч тяжеловооружённых пехотинцев, тысяча всадников и почти столько же скиритов, самое большое войско, когда-либо собранное Спартой ради результатов столь ничтожных.

Колонна тянулась вдоль горных склонов, мимо поросших дубом и буком холмов, мимо груды валунов, наваленных здесь, должно быть, титанами во времена их битвы с богами. Сумерки уже сгущались, когда возле мрачных камней проскрипели колёса последних повозок спартанского обоза.

Серый, вросший в землю валун вдруг зашевелился, и из него выбрался небольшого роста человек в сером хитоне. Некоторое время он, согнувшись, трудился над камнем, и вот глыба исчезла, превратившись в свёрнутое полотнище и связку деталей каркаса. Лазутчик закинул за спину сложенное укрытие и пустился к темневшим в лунном свете, поросшим кустарником и лесом холмам. Углубившись в заросли на склоне одного из них, он несколько раз прокричал совой.

— Я пересчитал всех тяжёлых пехотинцев и видел самого Клеомброта. Всё, всё помечено в этой таблице, — говорил лазутчик человеку, появившемуся из темноты в ответ на условный сигнал.

— Я здесь волновался, каково же пришлось тебе?

— Всё благополучно. Как видишь, фиванские художники могут не только вазы расписывать. Был, правда, опасный момент, когда спартанский гоплит едва не справил на меня нужду.

— Знаешь, друг, не стану утверждать, что ложный валун — самое прекрасное произведение, вышедшее из твоей мастерской, но именно он прославит тебя среди граждан.

— Это произведение искусства будем хранить в глубокой тайне, как прежде. Может быть, оно ещё не раз послужит Фивам. Но поспешим, сведения нужны Эпаминонду!

Быстрые чёрные кони лазутчиков были незаметны в ночной тьме.

* * *

Тяжёлая, массивная фигура Клеомброта излучала торжественность, как перед жертвоприношением.

— Боги предают врага в наши руки. Кавалерия обнаружила войска фиванцев близ Левктр. Должно быть, бегом спешили они сюда, навстречу своей гибели! — Мрачная презрительная улыбка чуть тронула малоподвижное лицо царя.

«Зато мы ползли, подобно черепахам», — подумал про себя Эгерсид, стоя в шеренге вместе с другими командирами.

— Нас разделяет всего лишь половина дневного перехода, — продолжал Клеомброт. — Завтра мы приблизимся к противнику и, если он не убежит, сокрушим его! Не подобает спартиату считать противника перед битвой, но скажу: у фиванцев всего шесть тысяч гоплитов!

— Два могучих лаконца на одного жалкого, хилого фиванца! — воскликнул Сфодрий.

Оживлённый гул пронёсся среди спартанских командиров, словно Ника уже прошелестела своими крыльями над гребнями их шлемов.

— Что скажешь, Эгерсид? Опять ты невесел?

— Царь, если бы фиванцы были столь слабыми, как считает Сфодрий, то не поспели к Левктрам раньше нас. Впрочем, мы настолько превосходим их силою, что исход битвы, если она будет, предрешён...

* * *

Весть о том, что спартанское войско расположилось менее чем в половине дневного перехода к югу от Левктр, достигла Эпаминонда к вечеру.

Нет, не напрасной была жертва Кревсии. Пусть невелик нанесённый врагу урон, но даже захваченный и разорённый город позволил ему, Эпаминонду, выиграть драгоценное время. Даже больше, чем он рассчитывал.

Фиванская армия успела совершить манёвр и перекрыла противнику все пути, кроме обратного. Теперь за спиной — Фивы, совсем близко, всего полдня неспешного пути пешком. Город помогает, как только может, и армия ни в чём не знает нужды. Близость родных очагов преисполняет воинов суровой решимостью, тем более что командиры, не жалея красок, рассказывают им о зверствах спартиатов в Кревсии.

Беотарх оглядывал возвышенность, где стройными рядами палаток раскинулся, перекрывая дорогу на Фивы, укреплённый лагерь — невиданное прежде в Элладе дело.

Эпаминонд знал о численном превосходстве врага, грозного даже в меньшинстве. Значит, особенно важно не дать ему воспользоваться удобным моментом и атаковать не успевшее изготовиться к битве войско, смять, раздавить защитников Беотии своей тяжкой силой. Всего лишь за два дня появился ров глубиной в рост человека, насыпь на его внутренней стороне, а за ней — ограда, где деревянная, где каменная. Помогли горожане и жители окрестных деревень.

Из глубины лагеря, оттуда, где расположена кавалерия, раздаётся частый стук — работают оружейники. Они приехали из Фив, присоединившись к сопровождавшим армию мастерам. В круговерти строительства укреплений никто не обратил внимания на несколько прибывших с ними гружёных крытых повозок. Не удивились также и занятые работой воины, когда две трети копий каждой синтагмы велено было собрать и отнести в мастерские: наверное, закрепить наконечники и подточить острия.

— Что ж, — удовлетворённо сказал Эпаминонд самому себе, — укреплённый лагерь — не единственная неожиданность для спартиатов. И даже не главная. Жаль, нет рядом Пелопида с его кипучей энергией, — вспомнил друга беотарх.

«Священный отряд», которым он избран командовать, назначен для обороны городских стен и находится в Фивах...

* * *

Настороженное ожидание чего-то страшного, неотвратимо надвигающегося, словно облаком затянуло город. Ни улыбок, ни шуток, ни оживлённой суеты. То, что казалось важным и нужным ещё вчера, забыто. Напряжение нарастает, отравляя людей, чтобы сделать их затем жертвой опасного массового безумия — паники.

Есть только один способ борьбы с этим состоянием — работа. Труд отвлекает людей от ожидания беды, особенно если направлен на её предотвращение, полезен, осознан и приносит зримые плоды.

Престарелый Люстрат, назначенный руководить подготовкой города к обороне, знал это как никто другой. С годами ушла сила рук, но возросла мощь ума военного инженера, сумевшего найти всем гражданам нужное дело. Пока ещё возможно, увеличивались запасы продовольствия и воды. Пожилые мужчины и юноши, не способные к полевому бою, сводились в отряды для защиты городских стен и усиления стражи. Женщины носили топливо к установленным на стенах котлам, чтобы поливать штурмующего противника кипятком и горящей смолой. Из арсенала доставили, собрали и поставили на боевые площадки метательные машины. Опытные баллистиарии проверили их, метнув каменные ядра и тяжёлые стрелы, взяли под прицел все важнейшие подступы к городу.

— Ты собираешься на стены? — спросила жена Пелопида, увидев, что муж застёгивает свой полотняный, обшитый железной чешуёй панцирь.

— Нет. Еду в лагерь к Эпаминонду. И веду туда же «священный отряд».

Женщина знала, как тяготится муж вынужденным пребыванием в городе, но в глубине души благодарила богов за выпавший ему жребий. Но видно Пелопиду надоело мириться со своим жребием.

— Где наши дочери? — спросил он, взглянув на жену. — Передай им мой привет и поцелуй, — и привлёк к себе женщину.

— Умоляю, береги себя, — прошептала та, прижавшись к холодному металлу на груди мужа.

— Добрый совет для простого воина, — поцеловал её волосы Пелопид. — Но полководец должен думать о том, как сберечь жизни других.

Вскоре топот коня командира «священного отряда» затих в конце улицы.

Люстрат не стал удерживать Пелопида — во-первых, понимал, что это невозможно, во-вторых, знал, что лучший способ облегчить оборону крепости — нанести противнику сильный удар в поле.

«Священный отряд» сейчас будет полезнее там, под Левктрами. Если же военная судьба не будет благосклонна, то в город успеет отойти достаточное для защиты его стен количество войск.

Старый воин, стоя у катапульты на башне у южных ворот, проводил взглядом отряд удалявшихся гоплитов, а затем воздел руки к синим небесам, моля у Зевса победы...

* * *

Укреплённый лагерь! Подумать только! Из-за него пришлось отказаться от немедленной атаки, самим расположиться лагерем в противоположном конце долины, вновь вести разведку и оценивать обстановку. Клеомброт пришёл к выводу, что противник будет вынужден выйти из лагеря с началом движения его войск, и решил не затягивать с решающим сражением.

— Я буду биться на правом фланге монолита, в первых рядах, как велит наш обычай, — заканчивал царь и командующий свой приказ. — Ты, Сфодрий, будешь подле меня, как сам того и желал.

Эгерсид, оставив шатёр Клеомброта, не спеша возвращался к своей море. До вечера было ещё далеко. Воины уже знали, что завтра будет битва, и готовились к ней, как любящие состязания атлеты, уверенные в своих силах, желающие победы и способные победить.

Вот они, ничтожные фиванцы, в своём лагере. Боятся, огородились рвом, насыпью, забором, залезли на холм! Ничего, достанем вас из-за ограды, снимем с холма! Говорят, противника почти вдвое меньше, чем нас. Жаль, не каждому достанется по врагу.

«Так и я сегодня буду полировать меч в своей палатке, — подумал Эгерсид, — совещание не займёт много времени. Всё, что приказал Клеомброт, достаточно просто».

Полемарх остановил взгляд на группе воинов, украшавших друг друга сложными причёсками. Лица гоплитов выражали ответственность и серьёзность, они внимательно вглядывались в зеркальную поверхность щитов. Таков ещё один военный обычай спартиатов.

Невысокий плотный человек с ковровым тюком едва не налетел на Эгерсида; бросив поклажу, раскланивался и извинялся.

«Удивительно, как быстро торговцы успевают облепить армию», — подумал полемарх, опустив занесённую было для оплеухи руку, и продолжил путь.

Между тем неприметный человек подхватил свой тюк и поспешил не куда-нибудь, а прямо к шатру Клеомброта.

— Покажи это царю и доложи обо мне, — предъявил он обломок серебряной монеты начальнику караула. — Будь уверен, за промедление ты будешь наказан!

Молчаливый страж исчез за пологом шатра.

— Иди, — коротко бросил он неприятному посетителю, вскоре появившись обратно, и тот бесшумно скользнул в полевые покои спартанского царя.

Клеомброт неподвижно сидел в кресле. Двое дежурных телохранителей, подобно статуям золочёной бронзы, стояли по бокам.

— Я Кебет, служу господину Поликрату... — согнулся перед ним в низком поклоне человек, отбросив капюшон бурого плаща.

— Знаю. Принёс?

— Только тебе одному, царь, — торжественно произнёс лазутчик.

Клеомброт знаком удалил стражей. Кебет ловко расшнуровал тюк, и в лучах пробивавшегося сквозь стены шатра вечернего солнца золотом сверкнула шкура гигантского хищника. Кроме того, на свет появилась ясеневая палица, лук со спущенной тетивой и колчан грубой кожи, полный пернатых стрел. Толщина сложного древка лука и внушительные размеры палицы говорили о небывалой силе того, кто некогда владел этим оружием.

Те, кто хорошо знали скупого в проявлении чувств Клеомброта, сказали бы, что царь ликует, увидев эти предметы.

— Господин Поликрат сказал, что награда будет достойной, — вкрадчиво напомнил лазутчик, — дело было нелёгким, да и работал я не один, а с помощниками. Сейчас они распространяют среди фиванцев панические слухи о пропаже.

— Награжу, — кивнул Клеомброт, — заслужил. Ты и в самом деле ловок, — бросил он Кебету увесистый кошель золота. — Теперь ступай и помни — никому ни слова!

— Я сам заинтересован в тайне. Иначе фиванцы достанут меня даже со дна Океана, чтобы предать мучительной смерти, — кланялся, исчезая, лазутчик.

Вскоре шатёр вновь заполнился приближёнными царя и жрецами.

— Перед вами, — торжественно объявил Клеомброт, — шкура Немейского льва и оружие великого Геракла из священного хранилища в Фивах!

Глаза присутствующих изумлённо уставились на дорогие сердцу каждого эллина реликвии. Дивились величине грозной палицы, чьё благородное дерево хранило следы сокрушённых черепов и костей врагов легендарного героя, мощи лука, подвластного лишь рукам полубога, размерами шкуры льва, служившей Гераклу и панцирем, и одеждой. Кем же нужно быть, чтобы одолеть один на один такое чудовище?

— Известно, что фиванцы считают великого героя своим защитником и покровителем, — продолжал Клеомброт. — Теперь, с исчезновением священных реликвий страх войдёт в их сердца, ослабит тела и души!

Ликование спартанской знати, вышедшей из царского шатра с новым залогом победы в предстоящей битве, распространилось по лагерю и охватило всех, кроме старого жреца, донимавшего утомлённого за день командующего.

Клеомброт мог напомнить, что во время похода царь является также верховным жрецом, и удалить надоедливого, но счёл это неразумным. Он и сам слышал историю о некогда живших в Левктрах Скидасе, отце нескольких дочерей. Как-то девицы имели неосторожность попасться на глаза оказавшимся здесь спартиатам, и были изнасилованы до смерти, а может быть, и сами лишили себя жизни после роковой встречи. Несчастных похоронили на Левктрийской равнине; так и зовут их Левктридами.

Скидас пытался добиться возмездия в Спарте, но тщетно. Тогда он проклял спартиатов за это преступление и убил себя на могиле дочерей...

— Бойся, царь, Левктрийского гнева! — вскричал жрец.

Мести Левктрид и их отца Клеомброт не опасался, но распространения подобных слухов перед сражением желал меньше всего.

— Слушай меня, — царь положил тяжёлые руки на плечи старика. — Во-первых, это было так давно, что никто не помнит. Во-вторых, город с названием Левктры есть в Лаконии, есть и в Аркадии близ Мегалополя. Скажешь ли ты точно, где именно жил несчастный Скидас со своими дочерьми? Иди, отдохни...

Проводив гостя, царь всё же вызвал главного жреца-гадателя: нельзя допустить, чтобы такие страхи влияли на исход гадания и тем более — на настроение войска. Лишь покончив с неприятным делом, Клеомброт потребовал фиал крепкого вина и запретил пускать в шатёр всех, кроме эпистолярия. Он, командующий, завтра будет сражаться наравне с другими воинами и тоже нуждается в отдыхе.

* * *

Фиванский лагерь шумел, взволнованный радостной вестью: прибыл «священный отряд» во главе с доблестным Пелопидом! Мрачная решимость умереть за родной город, преобладавшая в настроении войска до сих пор, сменилась решимостью победить и верой в победу.

— Спартиаты? — то здесь, то там громыхал уверенный голос победителя при Тегирах. — Настоящих спартанских аристократов у Клеомброта не больше тысячи. Остальные — периэки, союзники да скириты. Мы уже побеждали их и победим ещё!

Так, беседуя с воинами и дивясь про себя устройству лагеря, где даже костры разводились только в указанных местах, добрался он до оружейных мастерских; там и нашёл своего друга. Среди шума инструментов, голосов и суеты Эпаминонд торопил мастеров.

— Что это? — удивлённо воскликнул командир «священного отряда», увидев копья небывалой, неправдоподобной длины. Связки этого диковинного оружия несли сразу несколько человек, как брёвна.

— То, что поможет нам справиться с преимуществом спартиатов в числе и воинских навыках. Ведь в фаланге оружием действуют только воины первой, второй и отчасти третьей шеренг. Как сделать так, чтобы бойцы последующих шеренг тоже поражали противника, а не просто давили своей массой на передние? Ответ простой — удлинить копья. Действовать таким оружием можно только обеими руками, потому ещё год назад заказал я несколько тысяч небольших аргивских щитов с шейной лямкой. Левая рука гоплита освободилась!

— Совету беотархов ты говорил тогда, что сделал это из экономии!

— Не хотел раскрывать тайну раньше времени. Пусть это будет неожиданностью для противника. Ну а ещё ремесленники изготовили древков в три раза больше, чем наконечников. Осталось только соединить их прочными железными рукавами, и длинные копья готовы! В горах они ни к чему, и в поход мы их с собой не брали. Но здесь, на Левктрийской равнине... Я сразу же велел доставить из города заранее приготовленные древки и железные рукава. Работа почти завершена. Пусть теперь спартиаты превосходят нас общим числом — на каждого гоплита первой шеренги их монолита будет нацелено не менее четырёх фиванских копий!

— Думаю, завтра тебе удастся неприятно удивить противника..

— Будет лучше, если вся фиванская армия неприятно удивит его, — ответил стратег.

Лишь далеко за полночь беотарх забылся сном, но и этот тревожный отдых через некоторое время был нарушен Пелопидом.

— Что случилось? — Эпаминонд сел на походном ложе.

— Ещё вчера, — тихо заговорил друг, — я вспомнил о Левктридах и подумал, что не зря мы сошлись со спартиатами здесь, где погребены несчастные девы. Сейчас мне приснился странный сон: у окутанных дымкой надгробий несколько молодых женщин с плачем простирали ко мне руки, проклиная спартиатов. Туман за ними сгущался и стоял подобно стене. Вдруг из него появился худой старец с горящими гневом глазами. Я понял, что это Скидас, отец несчастных. Грозным голосом он потребовал от меня принести в жертву его дочерям белокурую девушку, если я желаю победы фиванскому оружию. Я проснулся и поспешил к тебе, ибо повеление старца кажется мне ужасным.

Эпаминонд выслушал друга с возрастающей тревогой.

— Надо собрать командиров и пригласить прорицателей, — сказал он, надевая хитон. — Скоро рассвет, они уже должны подняться.

Вскоре площадка перед шатром стратега заполнилась людьми в доспехах; среди них выделялся своими белыми одеждами прорицатель Феокрит. Озадаченно молчали — к подобным сновидениям следует относиться серьёзно, а перед битвой — тем более.

— В древности так действительно бывало, — выступил вперёд немолодой воин. — Например, Агамемнон, царь Микен, принёс в жертву богам свою дочь Ифигению, моля их об удаче в походе. Но человеческие жертвоприношения не совершались настолько давно, что ныне кажутся варварством. Поэтому предлагаю считать ужасное требование беззаконным и во внимание его не принимать!

— Ты не прав, — возразил муж не менее почтенного вида. — Людей приносили в жертву ещё не так давно. Вспомни, ведь заколол Фемистокл множество пленных персов в честь Диониса Кровожадного накануне морского сражения при Саламине? И афинянам была дарована победа!

Мнения разделились. Одни требовали в точности исполнить волю высших сил, другие доказывали, что такая жертва не может быть угодна отцу всех богов и людей Зевсу. Скорее всего, это желание демонов, которых радует убийство и человеческая кровь. Не следует обращать на них внимания, ибо демоны бессильны сами по себе; их нелепые и злобные желания могут возникать и сохранять силу только при слабости человеческой души...

Пелопид стоял с видом человека, испытывающего величайшее затруднение. Феокрит же, чей голос мог стать решающим, пока важно хранил молчание.

Вдруг частый дробный топот копыт и звонкое ржание заставили замолчать споривших: светло-золотистая молодая кобылица оторвалась от коновязи, подобно ветру пронеслась вдоль поперечной линейки лагеря и как вкопанная остановилась у шатра стратега. Посмотрев на оторопевших людей, она вновь заржала, ударив копытом и дерзко тряхнув светло-рыжей гривой.

— Вот тебе и жертва, — воскликнул прорицатель, указывая на резвую кобылицу, — нечего ждать другой девы, бери ту, что посылает Бог!..

Дым жертвенного огня, разведённого у расположенных рядом с лагерем надгробий, ровным столбом поднимался вверх и таял в первых солнечных лучах. Именно под этими камнями, утверждал Феокрит, и погребены несчастные Левктриды.

— Вам надлежит рассказать своим воинам о сне Пелопида, — наставлял командиров Эпаминонд. — Особо укажите, что божества с благосклонностью приняли жертву!

— Хочу сказать тебе, — обратился к стратегу один из них, — со вчерашнего дня пошли тревожные слухи об исчезновении священного оружия Геракла из хранилища в Фивах. Настроение воинов падает. Хуже всего, что реликвии действительно исчезли!

— Это так, — подтвердили его слова ещё несколько командиров. — Кроме того, двери остальных святилищ открылись сами собой!

Тревожное известие, к удивлению, неожиданно обрадовало стратега.

— Это значит, — торжественно провозгласил он, — что великий герой Эллады спустился с Олимпа, сам забрал своё оружие и отправился на битву вместе с нами! Он здесь, незримый, в лагере, и будет сражаться в наших рядах! Нет сомнения, что и другие божества, покровители Фив, сейчас находятся на Левктрийской равнине, чтобы помочь нам в трудной борьбе!

Лица командиров просветлели: то, что грозило духовной силе армии, командующий сумел обратить на её пользу.

— Теперь, — продолжал Эпаминонд, — к подножию холмов. Там, в поле, я сообщу вам план битвы.

Пелопид слушал друга с возрастающим изумлением. Мысли стратега, облечённые в слова приказа, были строго логичны и в то же время... необычны.

Да, спартиатов больше, и придётся построить фалангу не в обычные двенадцать, а в восемь шеренг, чтобы избежать охвата флангов. Здесь вся надежда на стойкость защитников родного города и их длинные копья. Но шесть синтагм сведены в отдельный отряд и получили приказ построиться на левом фланге всего лишь в тридцать два ряда по фронту, но в целых сорок восемь шеренг в глубину!

— Вы образуете эмбалон, — объяснил стратег специально назначенному командиру отряда. — Ваша задача — сокрушительным ударом на узком фронте, вложив в натиск все силы, прорвать строй врага и выйти в незащищённый тыл спартанской фаланги! «Священный отряд» расположить позади эмбалона. Если в ходе сражения противник попытается охватить его левый фланг, ты, Пелопид, стремительной атакой сорвёшь эту попытку!

Лёгкая пехота получила задачу обеспечивать правый фланг фиванского монолита. Ширина фронта боевых порядков на этот раз такова, что даже быстроногим лучникам не успеть уйти из-под удара сближающихся масс тяжёлой пехоты. Там же, за правым флангом, было приказано держаться и коннице.

— Я поставлю вам задачу после того, как увижу спартанское войско с этого холма, где буду находиться во время битвы. Готовьте войска. Выступаем по сигналу трубы...

* * *

— Какова воля богов? — спросил уже закованный в бронзу и облачённый в пурпурный плащ Клеомброт жреца, прибывшего сообщить результаты гадания.

— Мы внимательно осмотрели внутренности жертвенного ягнёнка и нашли, что граждане Спарты надолго запомнят этот день, — склонился тот под взглядом царя.

Немного помедлив, Клеомброт жестом пригласил полемархов и лохагосов к длинному столу, приготовленному для завтрака прямо под открытым небом.

Фиалы с неразбавленным вином. Опять. В последнее время спартиаты всё чаще нарушают свой обычай, и без примера царя здесь не обходится. Правда, на этот раз Клеомброт быстро прекратил возлияния, ограничившись одним кубком.

— Продолжим после битвы. Скоро у нас будет хорошая причина для пира, — сказал он, поднимаясь. — Выступаем через час. Воины успеют подкрепиться и надеть доспехи.

Лагерь был пронизан напряжением. Оно витало в воздухе, в громких возбуждённых голосах, в звоне металла, в снующих вестовых.

— Это фиванец! — крикнул кто-то, указывая на всадника, подскочившего чуть ли не к самым палаткам.

— Держи его!

Но наездник уже летел к гряде невысоких холмов, скрывавших фиванский лагерь, уходя от запоздалых стрел и рванувшегося на перехват конного разъезда.

* * *

— Спартиаты надевают доспехи! — доложил стратегу дежурный помощник эпистолярия.

— Сигнал! — коротко бросил Эпаминонд.

Над лагерем поплыли чистые звуки серебряной трубы.

Синтагмы тяжёлой пехоты одна за другой молчаливо покидали лагерь. Только мерный топот множества ног в военных сандалиях да отдельные команды.

Колонна вытягивалась через восточные ворота к северным склонам гряды холмов, где командиры на невидимом для спартиатов рубеже строили войска в плотный монолит.

Через северные ворота, покачивая длинными копьями, выходила кавалерия. Большая часть войска покинула лагерь; Эпаминонд потребовал коня и поскакал к гряде холмов. За ним потянулись дежурные помощники эпистолярия, конные вестовые, телохранители.

Стратег поднялся на гребень холма, окинул взглядом простиравшуюся перед ним равнину.

Впереди — всего лишь какая-то тысяча шагов или чуть больше — формировался подобный сокрушительному кулаку спартанский монолит. Правофланговая мора уже стояла в боевом порядке, сверкая наконечниками копий, яркой бронзой доспехов, пламенея пурпуром плащей.

Слева к ней пристраивались новые и новые ряды из колонны, хвост которой исчезал в лагере на подножье горы в южной стороне равнины, а из-за правого фланга заезжали нестройные массы конницы, валили толпы скиритов.

Эпаминонд оглянулся: за левым, крайним в гряде холмом назначенные синтагмы уже создали ударный прямоугольник эмбалона, за ним выравнивал ряды «священный отряд». Вот и Пелопид — издалека видна его могучая фигура. Судя по энергичной жестикуляции, отдаёт какие-то указания своим отборным тяжёлым пехотинцам. Остальные войска подходят из лагеря и строятся в восьмишереножную фалангу, плотно примыкающую своим левым флангом к эмбалону. Эпистолярий и его помощники, вооружённые таблицами с чертежами и записями, контролируют построение — боевой порядок должен быть в точности таким, каким задумал его стратег.

Эпаминонд внешне кажется невозмутимым, но сильно стучит в металл панциря сердце командующего: слишком быстро наливается силой золотисто-алый лаконский монолит. Видна выучка лучших войск Эллады. Если противник завершит построение и нанесёт удар прежде, чем фиванские войска сформируют свой боевой порядок, то замыслам стратега не будет суждено осуществиться, а имя его навеки будет связано с поражением и позором. Сердце стучит, хотя глаз видит — расчёты верны, расстояние между лагерем и рубежом формирования боевого порядка фиванских войск значительно меньше, чем у спартиатов, а значит, есть необходимый выигрыш во времени. Но что происходит в самом лагере? Какие-то воины гонят к нему беспорядочную толпу людей, щедро награждая их пинками.

Эпаминонд направил туда вестового, а другого послал за начальником кавалерии, чьи силы накапливались за правым холмом.

— Смотри, — указал он поскакавшему воину в пышном фессалийском доспехе на массу лаконских всадников, собравшихся перед своей тяжёлой пехотой, — похоже, Клеомброт намерен ударом конницы сорвать наше построение или задержать, не дав преодолеть холмы. Атакуй их левый фланг, едва они двинутся, смети с поля лаконскую кавалерию, расправься с лёгкой пехотой, а затем берись за левый фланг и тыл спартанской фаланги!

Тем временем вернулся первый вестовой: оказывается, маркитанты, торговцы, и прочие прибившиеся к армии люди бросились бежать при первых слухах о спартанском наступлении. Тогда командир небольшого отряда наёмников на фиванской службе решил водворить их обратно, чтобы пресечь дурной пример паники. Сейчас он спешит занять своё место в боевом строю. Эпаминонд лишь молча кивнул.

* * *

Гигантский монолит вырастал на равнине. Воины подбадривали друг друга, говорили о будущих подвигах. Командиры выравнивали ряды и шеренги. Позади каждой эномотии занимали места суровые оурагосы, готовые на месте покарать любого малодушного. Правда, здесь, на правом фланге, где пламенеют пурпуром плащи подлинных сыновей Спарты, в них нужды нет.

Сила, невиданная прежде, собралась на Левктрийской равнине. Фронт фаланги уже простирался на несколько сотен шагов, а войска подходили и подходили.

Эгерсид, проверив строй моры, отправился на доклад к Клеомброту — он стоял вместе с эпистолярием в нескольких десятках шагов перед центром боевого порядка.

— Ты опять хмур, полемарх? — в голосе царя звучала зловещая радость. — Не пройдёт Гелиос и четверти своего пути, как мы будем пировать в лагере врага!

— Фиванцы, — Эгерсид указал рукой куда-то за спину командующего.

Клеомброт испустил ругательство: противник переваливал через гребни холмов, очевидно, решив спуститься на равнину уже в боевом порядке. При этом случилось неизбежное — ряды фиванской фаланги расстроились, шеренги разорвались, и казалась она отсюда всего лишь жидкой толпой, растянувшейся на сотни шагов по фронту.

Самое время для атаки, но спартанский монолит ещё не успел завершить построение!

— Ударь по этому сброду прежде, чем они сомкнут ряды на равнине, — прокричал Клеомброт кстати подскакавшему с докладом начальнику кавалерии. — Мы подоспеем следом, и всё будет кончено!

На левый фланг уже неслись гонцы с категорическим приказом ускорить построение. Последние подходившие к монолиту подразделения перешли на бег.

Эгерсид занял своё место в пятнадцати шагах перед правым флангом моры. Лохагосы, пентеконтеры и эномотархи вышли соответственно на десять, пять и три шага вперёд. Эпистолярий и его помощники оставили царя и встали в строй — в бою они будут действовать копьём и мечом наравне с другими бойцами.

Тем временем масса всадников, собравшихся перед фалангой, пришла в движение и покатила туда, где пытались сомкнуть строй фиванские гоплиты. Но что это? Из-за холма наперерез им вылетают кавалеристы противника и, склонив копья, мчатся вперёд, пригнувшись к шеям злых фессалийских жеребцов! Все в катафрактах.

Дурное предчувствие коснулось Эгерсида прежде, чем случилось непоправимое. Вскоре конные массы смешались в яростной схватке перед самой фиванской фалангой, заслонив её собой.

Полемарх наблюдал не только за ходом кавалерийского боя, но и за своим командующим. Вот царь выхватил меч и поднял его вверх, одновременно воздев к небу левую руку. Это значит, что он запел пеан, подавая знак к началу атаки.

Командиры, а за ними и остальные воины подхватили голос царя:

Слова военного гимна, казалось, провели черту за спиной каждого, посылая его туда, где грохотал конскими копытами, лязгал металлом и надрывался человеческим криком кавалерийский бой.

Не прерывая пения, Клеомброт повернулся и зашагал на врага. Качнулись копья, и тяжёлое тело монолита двинулось за ним мерной поступью. Царь шёл не прямо, а смещался по диагонали вправо, так что скоро присоединился к своему отряду телохранителей из трёхсот отборных воинов лучших родов Спарты.

Эгерсид перехватил копьё в левую руку под щитом, опустил шлем. Пение смолкло.

В прорези шлема видно, как лаконские всадники — сначала единицами, десятками, потом сотнями стали отделяться от схватки и, бросая оружие, искать спасения в бегстве.

Слишком велик перевес фиванской кавалерии в количестве, организованности, вооружении, чтобы бой мог продолжаться долго.

Окрылённые успехом фиванские всадники гнали противника, как волки перепуганных оленей, поражая настигнутых ударами тяжёлых копий и длинных мечей. Преследуемые пытались уйти за фланги своего наступающего монолита, но тщетно: тяжёлой пехоте некогда было спасать разбитую кавалерию.

Часть всадников, обезумев, на полном скаку врезалась в ряды своей фаланги, смешав их и нарушив чёткий ритм движения гигантской живой боевой машины. Дисциплинированные воины, правда, быстро сомкнули строй, выставив вперёд копья.

Конный шквал перед фронтом уходил, слабея. Фиванские всадники занялись преследованием остатков лаконской кавалерии и истреблением скиритов, тех, кто уцелел под копытами своей бегущей конной массы. Лёгкие пехотинцы, предоставленные сами себе, рассеянные по полю, были почти бессильны со своими дротиками, ножами и дубинками в борьбе со столь грозным противником.

Фиванская фаланга времени зря не теряла — вот она, спустилась к подножью холмов и идёт навстречу аккуратными рядами. Хорошо видны скрещённые под «теттой» палицы на щитах, лица под шлемами. Хищно сверкают на солнце острия копий.

Раненые конники — те, кто может, — стремятся скорее уйти, уползти с пути живых боевых машин, тяжёлых и неумолимых. Гоплиты переступают через тела людские и конские, топчут их.

Полемарх успел увидеть, как за левым флангом вражеского монолита с холма сползает широкая мощная колонна, и понял, что должно произойти. Слишком поздно искать ответ на ход фиванского полководца. Разве что смести, свалить, раздавить фалангу противника прежде, чем этот живой таран проломит лаконский строй.

Впереди — рукопашный бой, где движение тела должно опережать мысль. Иначе — гибель. Эгерсид перешёл на бег, увлекая свою мору. С яростным многоголосым криком плотные многотысячные массы закованных в тяжёлую бронзу людей устремились навстречу.

В последний миг Эгерсид косым движением щита отразил нацеленные в него острия, ударом древка отбил копьё, угрожавшее справа, и резким коротким толчком всего тела послал своё оружие вперёд. Поня — наконечник — нашёл цель. Он тут же бросил уже бесполезное, заклиненное телами копьё, выхватил меч и врубился в первую шеренгу противника.

Задние шеренги обеих фаланг навалились на передние. Воины что было сил упирались ногами в землю, стараясь продавить, осилить, опрокинуть такую же массу с противоположной стороны. Действовать оружием было трудно, но не меньшее значение имели простое давление и вес множества людских тел.

Фаланга — не просто скопление бойцов, но единый организм. Когда противостоящая живая стена продавится, прогнётся и порвётся под натиском, тогда и утратит она своё единство, а значит, перестанет существовать. Тогда придёт одоление. Победители пройдут по телам павших, работая копьями и мечами, а побеждённые побегут.

Первая шеренга лаконского монолита почти полностью повисла на фиванских копьях — не было никакой возможности пробраться сквозь эту стальную щетину острых наконечников.

Жуткая теснота не позволяла извлечь оружие обратно, и мёртвые тела поддерживаемые сзади напирающими лаконцами, а спереди — натиском фиванцев, перемешались в схватке с живыми.

Потери первой шеренги фиванцев тоже были велики, но лишь отдельным спартанским воинам удалось вклиниться в строй противника. Меж рядов и шеренг ползли к смельчакам длинные копья, пресекая их путь.

И всё же более тяжёлая и мощная лаконская фаланга одолевала! Фиванский строй в центре заметно прогнулся; ещё одно усилие — и он лопнет, превратившись в охваченную смятением толпу!

Прежде чем живые стены с тяжким ударом столкнулись, Клеомброт заметил необычную особенность в боевом порядке войск Эпаминонда, сумел оценить угрозу и успел отдать приказ двум последним шеренгам правофланговой моры охватить противника; те, сделав поворот направо, длинным щупальцем потянулись к левому флангу фиванцев. Но тут навстречу им с яростным криком трёх сотен глоток рванулся «священный отряд». Впереди бежал гигант в открытом шлеме, и было видно его свирепое лицо. Лаконская фаланга была раздавлена прежде, чем успела превратиться в ударный кулак, а чуть позже гоплиты Пелопида сами вцепились мёртвой хваткой в правый фланг спартанского монолита. Ослабление строя на две шеренги там, куда нацелил удар эмбалона спартанский полководец, — вот и весь результат манёвра Клеомброта.

Мимо кипящего побоища проскакал гонец. Он шёл по легко заметному следу фиванской кавалерии — трупам лаконских всадников, брошенному и изломанному оружию. Впрочем, победители недолго преследовали побеждённых: увидев почти пустой спартанский лагерь, они захватили его и занялись грабежом. Там и нашёл посланник фиванского гиппарха.

— Эпаминонд приказал тебе немедленно атаковать спартанскую фалангу с тыла, — произнёс он, глотая от волнения и быстрой скачки слова, — иначе будет поздно.

Начальник кавалерии с сожалением посмотрел на лагерь: не зря спартиаты взяли Кревсии, здесь есть, чем поживиться.

— Сообщи стратегу, что ударим как можно скорее. А заодно передай ему это — обнаружили в шатре Клеомброта.

Гонец уложил на конскую спину аккуратно завязанный тюк и, обгоняя вереницу пленных, поскакал туда, где с вершины холма наблюдал за битвой командующий.

* * *

Эгерсид ударом эфеса оглушил фиванского гоплита, полоснул лезвием меча тянувшуюся к нему руку с кинжалом и, напрягая мускулы, вырвался из смертельной давки человеческих тел. Вздохнул, расправил плечи: благодаря своему искусству и надёжному доспеху ему удалось избежать серьёзных ран.

Какое-то время, припоминал полемарх, его лучшие бойцы шли следом. Ещё совсем недавно Эгерсид чувствовал, как отчаянно бьётся рядом Антикрат. Но прорвался сквозь мгновенно сомкнувшийся за ним вражеский строй лишь один полемарх.

Совсем близко живой таран фиванцев дружно ухнул и неумолимо двинулся вперёд, сначала медленно, затем набирая ход. Вслед за ним потянулось и крыло фаланги, сквозь которое прорвался Эгерсид. Больше ничего увидеть не удалось — к нему уже бежали с копьями наперевес замыкающие бойцы фиванской фаланги.

* * *

Спартанский монолит выгнул строй противника дугой и продолжал натиск, несмотря на стрелы и дротики фиванской лёгкой пехоты, зашедшей в его тыл. Не больше успеха имела бы маленькая собачонка в своих потугах остановить устремившегося на охотника тяжёлого вепря. Только топот вернувшейся на поле боя фиванской конницы заставил последние шеренги прекратить напор, развернуться, прикрыться щитами и выставить копья, чтобы отразить новую угрозу. Но правый фланг лаконского монолита уже ощутил неодолимый ход живого тарана противника. Почти одновременно упали опрокинутые им могучие спартанские бойцы правого крыла; по ним шли фиванские гоплиты, добивая упавших копьями и мечами.

Натиск эмбалона был так силён, что свалил наземь даже Клеомброта. Он тут же вскочил и взмахнул мечом, призывая к сплочению бойцов своей охраны.

— Царь, уходи в центр, здесь тебе грозит гибель, — хрипло прокричал сквозь грохот битвы Сфодрий. — Нам не сдержать их здесь!..

Старый воин отбивал удары щитом и мечом, доспехи его были промяты и окровавлены, шлем сбит, седые волосы растрепались.

— Что ты мне предлагаешь? — прорычал ему Клеомброт. — Спартиат не бежит от врага, а побеждает или гибнет там, где стоит!

Сфодрий уже не слышал: несколько фиванских гоплитов разом всадили в него копья.

Спасайте царя! — во всю мощь своих лёгких кричал эпистолярий. Поздно! Клеомброт качнулся, как подрубленный дуб, и с тяжёлым грохотом упал навзничь. Лавина наступающей пехоты противника тут же поглотила его.

В едином бешеном порыве бросились на стену эмбалона царские телохранители. Не уберечь царя — позор. Отдать врагу его тело — позор неслыханный. Лишение красного плаща, жалкая жизнь изгнанника или казнь. Пятно на славные имена и деяния предков. Презрение сограждан. Лучше смерть на месте здесь, в бою. Всё это одновременно поняли молодые аристократы, лучшие бойцы Спарты, и преисполнились нечеловеческих сил.

Золотисто-красные воины скосили первые шеренги живого тарана, прошли по телам павших и извлекли из-под груды трупов тело Клеомброта. Пока одни сдерживали натиск врага, другие соорудили носилки из щита и копий, дабы мёртвый царь покинул поле битвы, как подобает спартиату.

Дорогую цену заплатили телохранители: лишь несколько десятков из трёх сотен вырвались из гущи сражения. Вперемешку лежали трупы фиванцев и спартиатов там, где дал свой последний бой Клеомброт.

Плотно окружив носилки, уходили стражники к лагерю в сопровождении лёгкой пехоты противника, и то один, то другой раненый стрелой или дротиком золотисто-алый воин отставал от товарищей, чтобы в последний раз сойтись с врагом и с честью лечь на Левктрийской равнине.

Яростным криком Пелопид остановил рванувшихся вслед за телохранителями гоплитов:

— Враг ещё не разбит!

Эмбалон и «священный отряд» охватили правый фланг спартанского монолита и беспощадно перемалывали его копьями.

Весть о гибели командующего и поражении правого фланга быстро неслась по лаконским рядам, подрывая веру в победу. Центр прекратил продвижение, в то время как воодушевлённые фиванцы дружно усилили натиск по всему фронту. Ещё один напор... Тысячи ног изо всех сил упираются в истоптанную землю, роют в ней борозды подошвами сандалий... Ещё... Лаконский строй дрогнул, подался назад и... Лопнули невидимые внутренние связи фаланги. Недавно грозный монолит обернулся охваченной паникой огромной толпой, бегущей к своему лагерю!

Эпаминонд оставил холм и прилагал все силы, чтобы заставить своих гоплитов соблюдать строй при преследовании: даже после всех потерь разбитый противник вряд ли уступает в числе победителям, чем закончится дело, если бой возобновится в виде множества поединков? Кроме того, длинные копья фиванцев имели смысл только при действиях плотным строем...

Лишь у самого лагеря чудом оставшийся в живых Гипермен сумел остановить бегущих. Лаконцы сбились в тесную массу, ощетинились оставшимся оружием. Они были готовы биться — не за победу, но чтобы дороже продать свою жизнь и свободу.

Эпаминонд понял всё и счёл за благо отказаться от новой атаки. Зачем? Победа одержана. Небывалая. Впервые военная мощь Спарты сломлена в полевом сражении! На истёртой ногами, залитой кровью Левктрийской равнине можно воздвигать гордый трофей.

— Боги даровали нам победу! — кричал стратег, разъезжая перед шеренгами восторженно вторивших ему воинов. — В наших рядах незримо сражался сам Геракл и поражал врагов! Вот священное оружие величайшего героя Эллады — оно найдено на поле битвы! — и высоко поднимал тяжёлую ясеневую палицу полубога.

* * *

Эгерсид в помятых, залитых кровью от шлема до поножей доспехах, окружённый почти двумя десятками фиванских пехотинцев, медленно переступал скользящими шагами, время от времени делая резкие развороты в сторону, откуда чувствовал приближение угрозы. Неподвижно лежащие на земле тела убеждали фиванцев, что этот высокопоставленный спартанский командир будет нелёгкой добычей. Иногда полемарх делал короткие выпады, пугая врагов красным клинком. Те шарахались, а потом вновь окружали его. Тяжелеет в давно не знавшей отдыха руке меч, оттягивает плечо щит. Спасает лишь то, что нет среди воинов противника того, кто смог бы организовать нападение разом со всех сторон.

Длинное фиванское копьё стремительно пересекло круг и впилось в спину спартиата. Вздрогнул всем телом под пробитым панцирем и замер на стальном острие полемарх. И тут вскочивший на ноги гоплит, размахнувшись своим щитом, обрушил удар на его голову.

Тьма вошла в глаза Эгерсида, ноги подкосились, и с тяжёлым грохотом доспехов он упал на тела сражённых им врагов.