Непорочность невесты гарантирует отцовство

Когда и где впервые была сформулирована концепция целибата? Может быть, она возникла как инструмент шаманов, затем заимствованный честолюбивыми охотниками и воинами? Или впервые его обязали соблюдать достигших брачного возраста женщин, чтобы гарантировать свою непорочность мужчинам, позже становящимся отцами их детей?

В «Таинственном танце» – лирическом исследовании человеческой сексуальности, Линн Маргулис и Дорион Саган признают принципиальную непознаваемость того процесса, вызывающего в уме лишь фантазии:

Мы хотим представить себе историю жизни. Мы стремимся понять сексуальность, которая, добавляя свою бессмертную остроту, возвышает и ограничивает пределы нашей жизни… <Но> момент истины, как говорил Хайдеггер, всегда приходит в обстановке неправды, точно так же, как свет и ясность определяются только в сопоставлении с тьмой и мраком [657] .

Равным образом, история целибата в облике непорочности и целомудрия окутана туманной дымкой далекого прошлого. Хоть стремление к знанию слишком сильно, чтобы не брать его в расчет, мы можем питать его лишь на основе представлений, полученных от обрывочных знаний о доисторических эпохах, озарений, догадок и надежд на то, что в чем-то наши фантазии окажутся верными.

Непорочность и целомудрие – как в женском, так и в мужском вариантах, вошли в общественные представления наших предков слишком давно, чтобы пытаться датировать или хотя бы интерпретировать их с какой-то минимальной степенью точности. Вполне возможно, что в некий момент в прошлом, который теперь определить уже невозможно, наши предки на основе наблюдений, обсуждений и рассказов пришли к выводу о последствиях полового акта. Они стали отдавать себе отчет в том, что мутная белесая густая жидкость, истекавшая из их половых членов, создавала детей их собственной кровной линии. Они поняли, что лучшей гарантией успешной генетической передачи их качеств было помещение их семени в девственный сосуд, не загрязненный никем другим. Также они обратили внимание на то, что сексуальные отношения между членами одной семьи приводят к самым разным отрицательным последствиям.

Эта информация, можем мы предположить далее, со временем сформировала сексуальные нравы каждого общества. Мужчины расправлялись с соперниками, пытавшимися одержать над ними верх и оплодотворить их женщин. Развивались клановые и племенные отношения, а также запреты инцеста, которые включались в число моральных и культурных принципов каждого общества. Женщина, уже вступившая в половую связь с мужчиной, противилась сексуальным домогательствам со стороны других мужчин. В некоторых обществах девушке могли запрещать вступать в половые отношения до тех пор, пока сильный и храбрый юноша, понравившийся всем, не выражал желания взять ее в жены.

Возможно, самые ранние предки людей жили в относительно равноправных обществах. Антропологи документально описали многие традиционно дошедшие до нас культуры, где женщины обладали значительной экономической и социальной властью; это вполне могло относиться к кроманьонцам и другим обществам наших предков.

Однако дошедшее от более поздних эпох огромное число данных подтверждает почти повсеместное подчиненное положение женщин. Несмотря на утешительные мифы о великих культурах матриархата, в редком обществе женщины и мужчины были равны. Одно исследование, сделанное на основании изучения более восьмисот обществ, свидетельствует о том, что мужчины занимали подавляющее большинство всех руководящих постов, даже в группах, включавших их родственников. Огромный Китай с самым большим населением служит типичным примером ожидающей человечество перспективы. В Китае женщины недооценивались традиционно, и даже теперь в его сельских районах уровень самоубийств среди женщин на 40 процентов выше, чем у мужчин, потому что сами они тоже недооценивают значение своих жизней. О причинах этого всеобщего процесса принижения значения женщин остается только гадать. Однако с полной определенностью можно сказать, что, в отличие от охотников, собирателей и садоводов, большинство стабильных сельскохозяйственных обществ основывают социальную преемственность и внутреннюю стабильность, главным образом, на женском целибате: девственности девушек, а также на целомудрии cum верности жен.

Редкие исключения из этого правила лишь подчеркивают его универсальность. Мужчины-девственники представителей небольшой культуры энга в Папуа – Новой Гвинее являются первым примером редкого феномена обязательной мужской девственности. И наоборот, немногие культуры ценят плодовитость насколько высоко, что их мужчины отказываются тратить себя на женщин, еще не доказавших, что могут рожать детей. Как мы увидим, это также является отклонением от нормы.

Менее редкими являются общественные нормы, допускающие или даже предполагающие добрачные половые отношения с будущей супругой, которая вскоре после заключения брака может забеременеть. Показателен в этом плане европейский пример Георгианской эпохи в Англии XVIII в., где в сельских приходах (а их было подавляющее большинство) внебрачное деторождение без последующего заключения брака, составляло только 1,5 процента от начала XVII в., 3 процента в 1750 г. и всего лишь 6 процентов в 1810 г. Рождения на протяжении семи месяцев после свадьбы детей, зачатых до нее, с 1650 по 1699 г. составляли 10,2 процента перворожденных, спустя столетие – 25,5 процента, а к XIX в. – более 30 процентов. Очевидно, что в большинстве случаев добрачные половые отношения с предполагаемым супругом и беременность предшествовали самой брачной церемонии.

Многие общества, где спокойно относятся к отсутствию целомудрия среди женщин из низов общества, требуют добрачной девственности от женщин, занимающих более высокое общественное положение. Этот классовый компонент достаточно сложен. Он действует частично для того, чтобы насадить более строгие моральные нормы среди женщин, относящихся к социальной элите, и тем самым подчеркнуть их более высокие моральные качества. Как ни странно, для мужчин этого круга нередко бывают характерны диаметрально противоположные качества, позволяющие им и даже поощряющие их предаваться сексуальным экспериментам. Вторая важная причина, по которой дорожат целомудрием, имеет моральный или религиозный характер. По мере развития человечества менялись и системы верований людей. Мы уже видели, как духовные ценности связаны с сексуальностью и управляют ее выражением. Целибат как одно из таких проявлений имеет своих сторонников и приверженцев в лице вдов и шаманов или священников. За исключением изолированных общин, он соблюдается лишь частично; ведь если бы он соблюдался всеми членами общины, это привело бы к коллективному генетическому самоубийству. В подавляющем большинстве обществ девственность невест представляет собой религиозный идеал.

Третьим обстоятельством и, возможно, движущей силой такой установки является экономика. Во многих обществах дочь состоятельного человека обычно составляла часть его имущества и в качестве такового средство для распределения его земли и другого имущества через приданое или приобретения собственности за цену невесты. Целомудрие как свидетельство ее невинной и непорочной сущности составляло важнейшее качество, необходимое для определения цены невесты как товара.

Вот краткий перечень наиболее важных соображений, лежащих в основе внимания, уделяемого девственности. Во-первых, целомудренная непорочность невесты несет в себе ряд гарантий для ее мужа, в частности: 1. Дети, которых она зачнет, по крайней мере первый ребенок, – будут от него; 2. Она не обесчестила его, позволив другому мужчине взять свою девственность и близко узнать ее тело; 3. Воздерживаясь от сексуальных действий, она продемонстрировала вероятность супружеской верности; 4. Подчиняясь требованиям своих родственников, культуры и/или религии, она доказала, что покорна чувству долга, и, скорее всего, будет так же подчиняться воле супруга; и 5. Поскольку она явилась к мужу без рожденного ранее ребенка, ее приданое и будущий труд будут посвящены исключительно новой семье, которую они будут вместе создавать.

Семья невесты и родственники со стороны жениха тоже получали от этого выгоду, поскольку: 6. Ее девственность позволяла ее семье в ходе переговоров добиться наиболее благоприятных для нее условий заключения брака; 7. Она не опозорила ни свою семью, ни семью мужа, заслужив дурную репутацию; и 8. Она не нарушила религиозных ограничений на добрачные сексуальные отношения и не навлекла на свою семью гнев обиженных богов.

В силу сочетания этих причин разрыв девственной плевы обрел почти мистическое значение. Его требования превосходили необходимые действия, направленные на то, чтобы разбудить молодые тела, тем самым сделав возможным соблюдение целомудрия, несмотря на то обстоятельство, что целомудрие противоречит развитию человеческих качеств женщины как уникального в своем роде создания, способного круглый год сутки напролет заниматься половой жизнью.

Вот почему в большинстве обществ, требовавших девственности девушек, существует молчаливое признание того, что это неестественно. Выражается это по-разному. В некоторых из них изобретают жестокие методы, чтобы помочь девушкам хранить невинность, такие как бинтование ног и увечья женских гениталий. Там среди молодежи проповедуется принцип девственности или внушается как религиозное правило. За несоблюдение целомудрия полагаются наказания, нередко жестокие. Там выдают замуж девочек, когда они еще слишком малы, чтобы испытывать сладострастные желания. Вместе с тем девственницы и/или их семьи нередко получают вознаграждение. Молодые женщины, жертвующие непосредственными интимными удовольствиями, могли получить значительную экономическую отдачу от поддерживавших их мужей, а их семьям могли даже выплатить внушительную цену за добродетельную молодую невесту.

В таких решениях нередко кроется доля иронии. Неослабная сексуальность, которую девственница должна подавлять, была частью развиваемой стратегии, направленной на привлечение самых сильных, наиболее производительных мужчин. Теперь же женщинам следовало достигать той же цели, подавляя именно эту сексуальность, соблазняя потенциальных партнеров приобрести ее за цену брачного обета. (Уже в 1981 г., когда британская королевская семья расчетливо выбрала подходящую супругу наследнику трона, они дали знать миру, что хваленая девственность молоденькой Дианы Спенсер стала одним из самых важных условий принятого решения.)

Общественные представления возлагают на женские плечи огромную ответственность. Поддавшись в момент слабости или сознательного решения физическому зову своей натуры, она сможет разрушить собственное будущее или опозорить свою семью.

 

Девственницы и обесчещенные девушки

Теперь мы сделаем огромный скачок во времени: от обоснованных умозаключений об общих принципах, управлявших поведением людей в давно исчезнувших обществах, к четырем реальным обществам: традиционному и современному Китаю, Древней Греции, Англии Георгианской эпохи и нескольким народностям на нынешнем мусульманском Ближнем и Среднем Востоке. Во всех этих обществах от невест требуется сохранение девственности, которой их должны лишить мужья.

На протяжении длительных исторических периодов Китай значительно увеличивал шансы соблюдения целомудрия, увеча девочкам ноги, чтобы по достижении брачного возраста они с трудом могли ковылять из комнаты в комнату, и еще труднее им было подойти к садовым воротам, чтобы, выйдя за них, пуститься на поиски сексуальных приключений. Тем не менее некоторые незамужние женщины – как изувеченные, так и не изувеченные – не были целомудренными. Многие скрывали этот факт, или их застигали на месте прелюбодеяния члены их семьей, или их изобличали публично, в частности когда в первую брачную ночь жених выскакивал из спальни, бессвязно сетуя на то, что женился на «птице со сломанным крылом». Как же случались такие прегрешения? Обычным путем, а иногда даже женщины с забинтованными ногами нарушали границы дозволенного и либо намеренно становились распутницами, либо их совращали.

Эти девицы, на деле ими уже не являвшиеся, не чувствовали за собой вины за нарушение религиозных заповедей, поскольку их поступок не был обусловлен духовными мотивами: ведь, как бы то ни было, будучи женщинами, по сравнению с мужчинами они воспринимались как низшие существа. Но они нарушали распространенный в Китае принцип инь и ян – сущностной гармонии, управляющей обществом. Те, кого уличали в развратных поступках, боялись последствий, поскольку ценой отсутствия целомудрия был позор всей семьи. Они нарушали традиционную культуру мианзи – почтение к престижу семьи.

Сексуальное прегрешение грозило женщине жертвами и неприятностями. Опорочившей свое имя девице было трудно или даже невозможно найти мужа, не прибегая к уловкам, позволяющим ей выдать себя за девственницу. А если мужчина соглашался взять в жены недевственницу, он не посылал ее семье богатые подарки, на которые родственники жены могли рассчитывать пять или шесть раз в году.

В современном Китае старые ценности не исчезли, хотя коммунистическое правление и современность изменили культурные ожидания. В ходе проведенного в 1985 г. в селе Тонгси неформального опроса и мужчины, и женщины сказали исследователю Сяо Жу, что женская невинность является основным фактором в любовных отношениях. В Тонгси в среднем семья жениха платила за свадьбу 4000 юаней. Это было немалой суммой, учитывая тот факт, что общий годовой заработок членов семьи составлял лишь 1900 юаней. Мианзи все еще стоит очень дорого. С другой стороны, невеста с подмоченной репутацией не заслуживает пышной свадьбы, а подарки ее семье не будут ни дорогими, ни частыми. И сама она будет получать менее ценные вещи, например одежду из хлопковых тканей вместо изделий из дорогого полиэфирного волокна.

В странном переплетении ценностей материализм иногда преобладает над мианзи. В таких случаях семья молодого человека может прибегнуть к довольно распространенной форме ловушки, состоящей в провокации полового акта в помещении, где мать запирает молодых. Это происходит тогда, когда подсчитываются расходы на празднование «достойной» свадьбы и свадьбы с «опозоренной» невестой, и предпочтение отдается второму варианту. Тогда мать запирает сына с его девушкой в спальне, надеясь и стремясь к тому, чтобы случилось худшее. Когда это происходит, заключаемая как следствие такого события свадьба обходится существенно дешевле. Немаловажным также является то обстоятельство, что свекровь всегда будет упрекать невестку в опрометчивом поступке, тем самым контролируя молодую женщину.

Как и в Китае, целибат в Древней Греции представлял собой исключительно женскую добродетель. Греки не ценили целибат, но их дочери должны были оставаться девственными. Поскольку девушек там считали похотливыми, ранние браки представлялись грекам разумными – невестам оставалось меньше времени, чтобы поддаваться искушению. Следуя этой точке зрения, четырнадцатилетние девушки рассматривались как достаточно взрослые для замужества, хотя мужчины, женившиеся на них, часто были гораздо старше их.

Тем не менее порой случалось, что молоденькой девице не удавалось заключить брак в нужное время. А если ее ловили на результате прелюбодеяния, молодая женщина оказывалась в большой беде. Отцы были обязаны уничтожать в доме все напоминания о дочерях, опозоривших семью. Обычным решением такого рода конфликтов была продажа их в рабство. Один афинский чиновник принял в этой ситуации гораздо более жесткие меры: он скормил «обесчещенную» дочь голодной лошади. А почему бы и нет? За счет своей порочности девушка сама низвела себя до положения ничтожества, чье утратившее всякую ценность тело могло насытить другой тип зверского голода.

Конечно, для молодой женщины, чей тайный любовник сделал ее беременной, была естественна отчаянная борьба против уготованной ей ужасной судьбы. Самый распространенный прием здесь состоял в том, чтобы поклясться, что семя, попавшее внутрь ее тела, святое и что так поступил с ней один из богов. Любая девушка (партенос), которой удавалось удалить сперму из тела (а некоторым это удавалось), была не просто спасена – потом к ней относились так, будто кто-то защитил ее, даровав божественный иммунитет. Как бы то ни было, наказание партенос, лишенной девственности богом, а не смертным мужчиной, неизбежно должно было привести к божественному возмездию.

На протяжении большей части своей истории в английском обществе также к целомудрию невест относились с глубоким уважением, но в середине XVIII в. женщины стали настолько похотливы, что их должны были строго контролировать – и контролировали. Часто цитировавшаяся поговорка середины XVI в. содержала такое положение: «хоть они в чем-то походят на хрупкие сосуды, тем не менее для удовлетворения своих плотских запросов превозмогут двоих, троих или четверых мужчин». Вполне признавалась роль клитора: «Там, где природа устроила место для наслаждения и вожделения… угнездились разврат и похоть».

Как и в Греции, добрачная девственность составляла норму, над которой, правда, нередко посмеивались. Но в отсутствие эффективных противозачаточных средств последствия любви были слишком серьезны, чтобы идти на риск. Однако, в отличие от гречанок, англичанки выходили замуж достаточно поздно, когда им было уже значительно за двадцать. И если они вступали в добрачные сексуальные отношения, обычно это происходило с теми, кто был ими избран в мужья, и если женщина беременела, ее партнер, как правило, на ней женился.

Наказания за грехи там не доходили до продажи в рабство или скармливание скоту, но были достаточно суровы. Изгнание из семейного дома на грубую, бесчувственную и безразличную улицу было немногим лучше, особенно если женщина уже была беременна и рост живота составлял неопровержимое доказательство греховности испуганной молодой женщины.

Один убитый горем отец в XVIII в. подал в суд на развратника, обесчестившего его дочь, требуя от него уплаты 500 фунтов стерлингов – «хотя сама она теперь не стоит и шиллинга», – и суд равных присудил ему 2 фунта стерлингов. Ведь, что ни говори, после того, что произошло, выдать ее замуж было очень трудно; даже ее любовник теперь не поверит, что она сможет сдерживать свои похотливые желания с другими мужчинами. Ее вероятная судьба, если только ее не возьмут практически на положении рабыни в дом родственников, будет состоять в предоставлении платных сексуальных услуг, поскольку проституция рассматривалась как неизбежная судьба заблудших девушек.

С еще большим сарказмом поэт Джон Уилкс предрекал такой женщине жестокую судьбу. Ему представлялось, что он обрел дар видеть тайное, и перед ним возникла страшная картина:

«Убивая мир» – если, конечно, бывшая девственница не сможет избежать разоблачения.

Первыми исключениями из этого правила стали представители высших классов, чьи деньги и культура с большей степенью вероятности могли их избавить от последствий добрачных увлечений. Некоторые женщины и многие их собратья пережили неприятности сексуального характера, поскольку тактичное общество иногда смотрело сквозь пальцы на внебрачные рождения и внебрачных детей, чьи отцы признавали их, но за это их не очень сильно клеймили позором. Леди Мэри Уортли порицала пренебрежительное отношение молодежи к браку, «который в наше время вызывает насмешки девушек, как некогда высмеивался молодыми людьми. Оба пола раскрыли для себя его неудобства, и среди молодых женщин, занимающих достаточно высокое положение в обществе, можно найти немало распутниц». Но расслабленная атмосфера ограничивалась очень узким кругом весьма состоятельных женщин. На протяжении английской истории женщины в подавляющем большинстве случаев руководствовались строгими правилами сексуального поведения, и их серьезно наказывали за нарушения, допускавшиеся сознательно или насильно, даже если это было изнасилование.

Фанатичной озабоченностью добрачной девственностью древних греков напоминают палестинские мусульмане. Если они подозревают, что девушка утратила целомудрие, за дело берутся братья и отцы и убивают своих сестер и дочерей, совершая «убийство чести». Нередко эти акции пытались представить как несчастные случаи, сжигая тело.

В израильско-арабском городе Рамле израильские полицейские задержали шестнадцатилетнюю арабскую девушку-беглянку, пойманную за рулем украденной машины, в которой она ехала вместе с женатым мужчиной. Девушка просила ничего не сообщать об этом родителям, ведь тогда ее убьют. Полиция проигнорировала ее просьбу и вызвала родителей. «У нас здесь ваша дочь. Она очень напугана – вы должны пообещать, что не причините ей вреда», – сказали они. Родители заверили полицию, что ничего плохого ей не сделают, приехали и забрали девушку. Вскоре после этого она была убита.

Жертв «убийств чести» было найдено так много, что Сухейр Аззуни Махши, руководитель технического комитета по женским делам в Рамалле, полагает, что в Газе и на Западном берегу в неделю убивают по одной женщине. «Они считают, что, выходя замуж, женщины должны заботиться о своей девственности, а не спать с кем попало», – сказала она.

Палестинцы не одиноки в ненависти к развратным молодым женщинам. В 1977 г. саудовская принцесса Мишааль, столкнувшись с перспективой брака, бывшего ей не по душе, решила убежать из семьи и из страны, чтобы выйти замуж за мужчину, которого любила, – Халида Мухаллаля. Перед тем как покинуть страну, они с Халидом провели вместе несколько ночей в гостинице. Накануне выезда из гостиницы Мишааль загримировалась под мужчину и попыталась сесть на самолет в аэропорту Джидды. Но там ее опознали и вернули семье. Никакого разбирательства дела не последовало. Тем не менее демонстративный вызов Мишааль и ее достойное осуждения поведение (может быть, это была единственная доступная ей возможность) при встрече с Халидом в гостинице были непростительны – она подвергла риску свою девственность, независимо от того, потеряла она ее на самом деле или нет. Поэтому была она виновата в действительности или нет, в любом случае Мишааль считалась виноватой. Члены семьи не смогли прийти к единому мнению о ее наказании, но точку зрения тех, кто просил сохранить ей жизнь, проигнорировали. Ее застрелили на автомобильной стоянке, а Халид был обезглавлен.

Как и в случаях с бесчисленными женщинами до нее, целомудрие Мишааль считалось более ценным, чем сама ее жизнь.

 

Проверка на непорочность

На протяжении веков девственность во всем мире является важнейшим качеством для еще незамужних женщин. Этого требуют культура, религия и общественные ценности, а закон подкрепляет. Но как именно можно доказать наличие девственности? За отсутствием лучшего метода во многих культурах полагались на обследование девственной плевы. Но такая возможность далеко не самая удачная, поскольку плева представляет собой не очень понятную мембрану, и обследование постоянно меняющих конфигурацию женских половых органов для того, чтобы сделать вывод о состоянии девственной плевы женщины, в лучшем случае может представлять собой действия вслепую с неточным результатом.

В главе «Очень тонкая мембрана, называемая честью» в книге Н. Эль Саадави «Скрытое лицо Евы» говорится о следующих типах девственной плевы: у 11,2 процента девушек она эластичная; у 16,16 процента – нежная, которая обычно бывает повреждена; у 31,32 процента – толстая эластичная и у 41,32 процента – похожа на то, что люди считают нормальным.

Вот эта не очень понятная и постоянно меняющаяся мембрана была и все еще представляет собой объект тщательного изучения, хотя, видимо, только наиболее опытные врачи могут правильно объяснить то, что они видят или чувствуют. На каждый тест есть антитест, и так же много людей занимается сокрытием или восстановлением порванной девственной плевы, как и тех, кто специализируется в определении ее повреждения. В соперничестве между двумя группами «экспертов» великая моральная проблема девственности сводится к абсурду.

Самой обычной и очевидной проверкой на девственность является введение пальца для обследования изнутри. В незабываемом романе о молодой гаитянской девушке «Дыхание, глаза, воспоминания» Эдвидж Дантикат приводится описание этих «проверок». «Когда я была девушкой, – рассказывала ей мать Софии, –

моя мама часто проверяла нас, чтобы убедиться в нашей девственности. Она пыталась засунуть палец в наши очень интимные части тела и выясняла, просто ли ей будет это сделать… считалось, что мать должна это делать дочери, пока дочь не выйдет замуж. Хранить непорочность дочери было ее обязанностью» [690] .

В апокрифических евангелиях описывается, как скептически настроенная Саломея, наблюдавшая за рождением Иисуса, проверяла Марию так же, как мать Софии проверяла дочь. Она засунула пальцы во влагалище Марии, но перед тем, как прикоснуться к ее девственной плеве, почувствовала сильный ожог и должна была прекратить обследование. Божественное значение этого события на Саломее не завершилось. После рождения младенца Мария прошла обследование.

Во всем мире в брачную ночь почти повсеместно требуется доказательство девственности невесты. Самой распространенной формой такого доказательства является испачканная кровью простыня, гордо развевающаяся перед пытливыми взглядами зрителей.

К счастью, проверку с помощью простыни несложно подделать. Бедные суданские девушки, включая девственниц, просто предпринимают дополнительные предосторожности, обращаясь к продажным дайя – местным повитухам, которые, кроме того, увечат женские гениталии, проводя обрезание. За обусловленное вознаграждение дайя предскажет будущее и назначит дату заключения брака так, чтобы она совпадала со временем менструации. Если это оказывалось невозможным, в последний момент, когда возникал риск отсутствия кровотечения от разрыва девственной плевы, она вставляла клиентке маленький мешочек с куриной кровью. Различные варианты этого метода, такие как использование замороженных шариков овечьей крови, распространены повсеместно.

В Греции, где полагали, что девственная плева – это мембрана, расположенная во всех органах, кроме влагалища, развивались другие формы проверки на девственность. Геродот описывал праздники, на которых две группы предполагаемых девственниц вооружались палками и камнями и жестоко дрались между собой. «Тех, кто умирал от ран, называли ложными девственницами», – отмечал он.

В Алжире пожилые женщины говорят, что могут определить порочность по походке лишенной невинности женщины или по звукам ее мочеиспускания. Некоторые алжирские повитухи хвастаются тем, что могут это определить по цвету гениталий. С врачами тоже советуются, и обеспокоенные родители могут получить камию – медицинскую справку. Тем не менее результаты врачебного исследования легко подтасовать. К нему или к ней приводят настоящую девственницу, которой выписывают справку на имя фальшивой девственницы.

Иногда врачи вступают в сговор для сокрытия сведений. В Судане, например, состоятельные женщины, потерявшие девственность, обращаются к гинекологам за восстановлением недостающей мембраны. В Древней Греции в тех случаях, когда девственная плева не была связана с гениталиями, для омоложения влагалищ использовались надушенные пессарии.

Восстановленная, измененная и замененная девственная плева, омоложенное влагалище, ложная девственность – способов обмана существует множество. Так и должно быть. Ставки в этом вопросе велики, последствия провала непредсказуемы. Потому и превентивные меры суровы: изоляция, женское обрезание, бинтование ног, брак детей, травля и запугивание.

Парадокс заключается в том, что все такого рода жестокости и пытки организуются, чтобы дать возможность достигшим брачного возраста молодым женщинам с нормальным гормональным развитием противостоять всем плотским инстинктам и соблюдать целибат, пока они не встретят подходящего мужчину. А если этого не произойдет, – например, потому что в обществе изменилось гендерное соотношение или молодые женщины должны ждать, пока живущие дома старшие сестры найдут себе пару, – вынужденная девственность превращается в пожизненную.

Девственницами, к сожалению, чаще становятся по обстоятельствам, чем по убеждению. Они понимают серьезность нарушения взятой на себя обязанности соблюдать целибат хотя бы потому, что знают, как поступают с другими женщинами, когда становится известно об их распущенности, но воспринимают это чисто механически: если поймают, наказание будет ужасным. Проблема формулировалась риторически в рассуждениях о семейной чести и сраме, мианзи, почти в каждом языке соответствуя позиции мужчины. Но она редко – если такое вообще когда-нибудь имело место – рассматривается с точки зрения молодой женщины, вынужденной нести всю тяжесть соблюдения такого положения вещей.

И вновь уже знакомая нам ирония: добродетель наименее ценного члена общества является наиболее важным условием сохранения чести и процветания всей семьи. Даже для самой себя она занимает более низкое положение, во всех отношениях менее значительное, чем положение мужчины. Ей положено меньше пищи, она хуже образованна, не хватает свободного времени, отсутствует личный выбор, а искушений вокруг огромное количество. Сердце ее изменчиво, в чреслах, волнуя, пульсирует кровь. Назойливо ее домогающиеся, движимые тестостероном мужчины сулят ей златые горы. Но если только выяснится, что девушка потеряла девственность, она станет отверженной, презираемой, изгнанной, проданной, забитой пущенными в нее братской рукой камнями, скормленной голодным лошадям.

Такие ситуации постоянно повторяются во всем мире. Они одновременно отражают и являются результатом морального и культурного парадокса, который лежит в основе большинства обществ. Западные нации лишь недавно изменили существующие там правила и пересмотрели отношение к незамужним женщинам, утратившим девственность. В других районах мира еще часто продолжают господствовать традиционные подходы. Кое-где, даже когда пишутся эти строки, девственная плева разрывается, а вместе с ней рушится весь мир бывшей девственницы.

 

Исключительные непорочные холостяки у ацтеков и народа энга

Добрачная женская девственность составляет важное обстоятельство у подавляющего большинства народов человечества, однако во многих обществах также налагаются определенные нормы поведения на молодых мужчин. Они колеблются от строгого целибата до развратных экспериментов нередко с проститутками или женщинами низкого происхождения, чье совращение не может иметь неприятных последствий для совратителя. Как ни удивительно, в большинстве культур мастурбация либо не одобрялась, либо напрямую осуждалась как опасное расточительство ценной спермы или, по меньшей мере, серьезный недостаток приличного воспитания.

Интересно отметить, что большинство обществ, побуждающих своих юношей хранить девственность, почти никак или вообще никак не наказывают тех, кто этого не делает. В разное время в XIX и начале XX в., например, британские и североамериканские нравы включали положения, направленные против добрачных сексуальных связей у мужчин. Но эти измененные моральные принципы никогда не распространялись на господствующую культуру, и наказания за мужскую похотливость не существовало. Попытки навязать мужчинам целомудрие основывались исключительно на основе моральных доводов и/или страха обычно перед болезнью, бесплодием, повреждением нежного органа или утратой жизненных сил через растраченную сперму.

Исключениями, подтверждающими общее правило, были два общества – одно многонациональное и искушенное, а другое изолированное и отсталое: древние индейские племена, говорившие на языках группы науатль, прежде всего ацтеки, жившие на территории Мексики, и народ энга в Папуа – Новой Гвинее. Как и в большинстве других случаев, культура ацтеков основывается на господствующем положении мужчин, но если говорить о холостяках, там имели место существенные отличия. Ацтеки чтили соблюдение целибата как мужчинами, так и женщинами, хотя, как и некоторые греки, также полагали, что воздержание имеет вредные побочные эффекты. Девственная дочь одного из ацтекских вождей однажды случайно встретила обнаженного мужчину, и ее охватило страстное желание близости с ним: потом она заболела, а тело ее раздуло. Это была поучительная история, служившая предостережением против такого положения, которое у ацтеков не имело простого решения.

Ацтекское общество отражало эту двойственность. Соблюдение целибата требовалось от молодежи из высокопоставленных семей; это отличало их от простолюдинов, чье потворство своим сексуальным желаниям рассматривалось как свидетельство их более низкого общественного положения. Нарушителей такого требования как мужчинами, так и женщинами племенной элиты, ожидало жестокое физическое наказание, но вера в то, что тела порочных людей останутся недоразвитыми, а их мозг будет деградировать, также была достаточно убедительной причиной для хранения целомудрия. Определенную роль играла боязнь разоблачения при выражении раскаяния. Воздавая дань уважения богам, молодые люди прокалывали свои половые члены, а тех, кто при этом падал в обморок, автоматически считали распутниками.

Целибат был также обязательным для учащихся калмекак – школ при храмах. Все привилегированные молодые люди из высокопоставленных семей должны были давать клятву соблюдения целомудрия, а нарушителей – юношей или девушек – казнили: либо душили, либо жарили живьем, либо пронзали стрелами. В отличие от большинства значительных обществ, ацтеки в равной степени требовали соблюдения непорочности и от молодых людей, и от девушек из родовитых семейств.

Женская девственность превозносилась настолько высоко, что неповрежденная девственная плева метафорически приравнивалась к драгоценному сокровищу. Девушку побуждала сохранять ее гордость, усиленная страхом наказания. А если ее плева будет повреждена, испытывающие к ней отвращение боги нашлют на ее плоть гниение, и муж от нее откажется.

Это может произойти во время свадебного празднества, на шестой день. Несчастный муж заявит о проступке жены, подав гостям угощение в дырявых блюдах. Ее за это не побьют камнями до смерти, что делалось с мужчинами и женщинами за супружескую измену, но ей грозили либо развод, либо вечная подозрительность мужа.

На деле это случалось редко, поскольку ацтекским девушкам соответствующие принципы жестко внушались с самого детства. В лирическом народном сказании передавался совет отца его маленькой дочурке: «Драгоценное мое ожерелье, драгоценное перо кетцаля, творение мое человеческое, дитя мое, – негромко и проникновенно говорил он. – Ты в крови моей, в облике моем, в помыслах моих. – И потом он ее предостерегает: – Не отдавай свое тело впустую, маленькая доченька моя, дите мое, маленькая моя голубка, девочка моя маленькая… если… утратишь непорочность… будешь потеряна… ты никогда больше не окажешься под защитой того, кто тебя по-настоящему любит». Любовное исступление станет твоим самым горьким воспоминанием, оно будет тебя преследовать, говорит в заключение он, потому что даже твой муж всегда будет подозревать тебя в нарушении целомудрия.

Возможно, этот любящий отец знал о том, что женщин считали более похотливыми, чем мужчин, и что их надо было настойчивее уговаривать сдерживать свою естественную чувственность. Он должен был слышать достаточно рассказов о двух престарелых прелюбодейках, защищающихся от обвинений своего судьи, похожих на приведенный ниже:

«Вы, мужчины, когда стареете, больше не хотите плотских утех, потому что часто предавались им, когда были молоды, потому что… ваше семя человеческое истощилось; а нам, женщинам, всегда не хватает… тела наши как бездна, как глубокое ущелье, которое никогда нельзя наполнить, они собирают все, что в них попадает, а хотят и требуют еще больше, и если мы не делаем этого, значит, нам больше не жить» [700] .

Внимание ацтеков к добрачному целибату определялось их религиозными убеждениями и взглядом на мир, стремясь при этом к золотой середине между избытком и воздержанием. Уничтожение сексуального соперничества в огромной степени сокращало напряжение между военными и гражданскими тружениками. Благодаря этому девственная знатная молодежь отделялась от мачехуалтин, или плебеев, которых поощряли к целомудрию, но особенно хранить его не принуждали.

Другой важной чертой девственности было то, что она обозначала границу между юностью и зрелостью. Ацтеки боялись, что эмоциональная привязанность, возникающая при раннем сексуальном опыте, могла привести к развитию индивидуальности или мятежной независимости. Это было чревато серьезными последствиями в отношениях молодого человека с его семьей и будущей жизнью гражданина этого строго регулируемого иерархического общества.

Совсем по другим причинам в небольших обществах энга в горах Новой Гвинеи также обращается внимание на девственность холостяков. Спустя полстолетия контактов с иностранцами, часто с австралийскими и американскими антропологами, численность энга составляет около ста восьмидесяти тысяч человек, живущих на западных склонах горного хребта Хаген. Энга ведут натуральное хозяйство, выращивают сладкий картофель и свиней, воспринимаемых ими как символ богатства и престижа. Они разделяют систему религиозных взглядов, в соответствии с которыми неженатым мужчинам следует соблюдать целибат. Такая установка насаждается настолько целенаправленно, что мало кому из них хоть немного хочется ее нарушать.

Всевышний творец энга Аитаве живет в верхнем мире вместе с небожителями ялякали. Нижний мир населен привидениями, или тиманго, – могучими духами, которые постоянно вмешиваются в дела людей и иногда кусают их и убивают, хотя каждый тиманго может кусаться не больше раза в день. Тиманго в основном представляют собой силы зла, и энга тратят много времени на их умиротворение. В частности, они должны соблюдать традицию, поскольку тиманго нападают на весь клан, чтобы наказать за прегрешение лишь одного его члена.

Энга должны постоянно маневрировать между отрицательными и положительными силами их мира. Некоторые отрицательные силы воплощены в женщинах, матерях, бабушках, влагалищах и привидениях. Их положительными противоположностями являются мужчины, отцы, деды, половые члены и небожители. Бракосочетание является объединением противоположностей, часто скрепленным договором между членами враждующих кланов: «Мы заключаем браки с людьми, с которыми воюем!» – возвещал один из кланов энга.

Такая система брачного отбора не так необычна, как может показаться на первый взгляд, поскольку представления энга о войне более традиционны, чем реальны, – один антрополог описал их как «балетные эпизоды». На взгляд иностранцев, сражения энга больше напоминали схватки фехтовальщиков, дуэли между военными предводителями или отрядами воинов, вооруженных луками и стрелами. Крови во время таких боев проливалось немного, смертельные исходы были редкостью. Через день сражений бойцы вступали в длительные переговоры. Позже предводители обеих сторон дарили друг другу впечатляющие подарки свиньями, что символизировало возврат к миру.

Мужчины впервые женились в возрасте от двадцати до тридцати лет, женщины выходили замуж от пятнадцати до восемнадцати. И тем, и другим следовало соблюдать целомудрие: невесте, чтобы представители ее клана могли организовать подходящий брак, а жениху потому, что только после женитьбы он мог получить магическую защиту против опасных последствий полового акта с женщиной или контакта с женой во время ее менструации. Холостяк, например, «знает», что прикосновение к женщине во время менструации приведет

при отсутствии магии к тому, что мужчина заболеет, это вызовет у него постоянную рвоту, кровь его почернеет, жизненные соки станут разлагаться, так что кожа потемнеет, покроется морщинами и будет гнить, он навсегда останется слабоумным, и все это в результате приведет к медленному истощению и смерти [703] .

Такое «знание» – это только начало. В возрасте около пятнадцати лет мальчики энга вступали в общество холостяков и оставались его членами около десяти лет – до тех пор, пока не женились. Ритуальные ванны защищали их от женского влияния, а церемонии сохраняли флору, составлявшую наследие их клана. Ритуальное затворничество улучшало физическую внешность холостяков, включая рост волос – символ мужественности и физической выносливости, причем против желания их обладателя волосы нельзя было не только стричь, но даже причесывать.

Сексуальная активность любого такого холостяка угрожала им всем и убивала их так высоко ценимую растительную жизнь. Холостяки избивали любого обидчика и штрафовали его на цену свиньи в счет компенсации нанесенного им вреда. Они избегали смотреть на гениталии друг друга и ханжески воздерживались в разговорах от упоминаний о сексе или связанных с ним функциях тела. В периоды четырехдневного затворничества, когда проходили основные очистительные ритуалы холостяков, энга занимались изучением своего языка, традиций и магии, а также подготовкой соответствующих одеяний и париков.

Кроме того, холостяки посещали скучные и благопристойные церемонии ухаживания, во время которых встречались с девушками, находившимися под присмотром. Во время таких встреч мужчины касались своих половых членов пальцами левой руки, охраняя их от оплодотворяющих сил правой руки, зараженной женским прикосновением. В большинстве обществ энга в брак вступают все, кроме искалеченных взрослых, поэтому такие подготовительные действия будущих мужей обязательны и участники относятся к ним очень серьезно.

В течение первых нескольких недель после заключения брака и невеста, и жених продолжают носить свадебные одеяния и украшения и сохраняют целомудрие. Женщина посвящает себя хорошим мыслям о муже, чтобы защитить его от загрязняющего воздействия ее пола и половых отношений, которыми они скоро будут заниматься. Чтобы поддержать ее усилия, его близкие навещают ее каждую ночь, поют о его добродетелях и целенаправленно не дают ей уснуть. Тем временем ее муж, отсутствующий во время этих ночных праздников песни, а также в течение большей части дня, проводит время, изучая магию, чтобы защититься от опасностей, сопряженных с половым актом и менструацией. Когда все еще девственный молодожен достаточно хорошо овладеет магией, чтобы совокупляться, он ведет жену в их поля, где они, в конце концов, остаются вместе. Этот ритуал они совершают в течение четырех или пяти дней. Потом муж с мужчинами своего клана идут охотиться на поссумов для его тестя в качестве «платы за половые органы его жены».

Добрачное целомудрие энга неразрывно связано с привидениями, зловещими тиманго, имеющими отношение ко всем видам человеческой деятельности и даже проникающими в мысли. Без магического вмешательства, получаемого только после вступления в брак, чтобы отогнать пагубные последствия полового акта и контакта с женщинами, мужчины-энга чувствуют себя лично уязвимыми и ответственными за потенциальное – на самом деле вероятное – зло, выпадающее на долю людей из их клана. Добрачное целомудрие также может служить другой цели, о которой не принято говорить: сокращению роста населения, желательного в обществе с ограниченными ресурсами, где постоянно идут войны между кланами, пытающимися выжить на земле, которая их с трудом может прокормить. Это сказывается и на сексуальных нравах состоящих в браке пар, занимающихся любовью достаточно редко и, кроме их первого сношения, никогда больше не совокупляющихся около их садов из-за опасения оказать пагубное влияние на их плодородие.

 

Двойной стандарт – распространенное во всем мире явление, имеющее много разных значений. Первое состоит в том, что один и один не всегда два, поскольку шлюха является преступницей, но ее любовник – клиентом, а также потому, что женщина должна быть непорочной в браке и целомудренной после него, но на ее мужа такие же ограничения не распространяются. Иначе говоря, двойной стандарт подразумевает, что целомудрие в первую очередь составляет удел женщины.

Двойной стандарт соблюдается в большинстве стран мира. Как мы видели, исключения из этого правила составляли древние ацтеки и энга Папуа – Новой Гвинеи. Даже в современную эпоху, определяемую либеральным западным миром, сексуально доступных или агрессивных женщин судят гораздо более строго, чем мужчин такого же поведения. В предыдущие эпохи дискриминация была совершенно очевидна, она во всеуслышание проповедовалась с кафедр и в парламентах, предписывалась в законодательном порядке.

Двойной стандарт был отвратительным явлением не только потому, что воплощал собой вопиющее половое неравенство, но и потому, что оправдывал проституцию как выход сексуальной энергии для порочных мужчин. Причисляя проституток к отбросам общества и предрекая им в жизни упадок, опасности и болезни, двойной стандарт стремился к сохранению древнейшей профессии. Причина этого была вполне очевидна: без проституции похотливые мужчины могли совращать девственниц своего круга, а не жениться на них. Особенно удручает то обстоятельство, что, начиная с Блаженного Августина, двойной стандарт поддерживала Католическая церковь, хоть и неохотно, смирявшаяся с тезисом о том, что отсутствие проституции равняется отсутствию целомудрия.

Такое нравственное противоречие, очевидное в Католической церкви и каноническом праве, такая смесь нравственной теологии и римского правового мышления впервые обрела ясную форму в середине XII в., когда монах Грациан написал свой «Декрет». По трезвом рассуждении, основные положения церковной доктрины были неоднозначными и нравственно шаткими. Ее законы требовали от женщин соблюдения более высоких норм сексуального поведения, чем от мужчин. Они осуждали проституцию, но вместе с тем отчасти и оправдывали, поскольку рассматривали ее как своего рода предохранительный клапан, позволяющий девственницам сохранять невинность.

Учение Церкви по этой теме повысило мораль и наложило свой отпечаток на столетия развития христианской цивилизации. Нет ничего удивительного в том, что двойной стандарт продолжал совершенствоваться как система сексуального поведения, требовавшая от женщин соблюдения целомудрия, но в то же время одобрявшая или, по крайней мере, терпевшая мужскую похоть и тем самым смирявшаяся с существованием проституции, хоть это означало принесение некоторых женщин в жертву сексуально необузданным мужчинам.

 

Двойные стандарты и закон

Миллиарды женщин, имена которых в подавляющем большинстве не сохранились, были затронуты существовавшими в их обществах сексуальными двойными стандартами. Вот как они ударили по двум своим жертвам в Англии в XIX в. В 1805 г. миссис Теш подала в парламент прошение о разводе. Ее положение было жалким. Она представляла собой классический случай брошенной и оскорбленной жены, причем ее муж к тому же открыто жил со своей любовницей, родившей ему нескольких детей. Вполне очевидное дело, разве не так? В принципе – да, но не в мире двойных стандартов, где миссис Теш в разводе было отказано. Объясняя, почему он вынужден был ей отказать, лорд Элдон заявил, что за все время его работы он не мог припомнить ни одну женщину, чьи показания были бы более достойными, но, исходя из общих положений общественной нравственности, сожалел, что не видел никакой возможности удовлетворить ее прошение.

Общие положения нравственности? Что мог иметь в виду лорд Элдон под этими словами? К счастью, епископ Сант-Асафа прояснил соображения своего коллеги: «Как бы сильно постановление <о разводе> ни тяготило отдельных людей, в целом было бы лучше, если бы иск такого рода не был удовлетворен». Миссис Теш не смогла изменить «правило» развода, поскольку она выступила против общего состояния нравственности того времени. Факт очевидной и открытой неверности ее мужа считался приемлемым; он не совершил никаких зверств, кровосмешения, чрезмерной физической жестокости, то есть действий, за любое из которых лорды могли его осудить. Принимая во внимание существовавший в Англии двойной стандарт, миссис Теш не имела права рассчитывать на облегчение кошмара своей домашней жизни.

Почти тридцать лет спустя миссис Моффат также обратилась в парламент с прошением о разводе. Она утверждала, что мистер Моффат «совершил акт неверности в самую ночь его женитьбы, а после этого постоянно испытывал целомудрие представительниц женской прислуги, живших в его доме, одна из которых родила ему ребенка». Результат прошения миссис Моффат был таким же, как и решение, полученное миссис Теш, а о том, что случилось со служанкой и ее незаконнорожденным ребенком, нам остается только гадать. Коллективная мудрость парламента свелась в данном случае к тому, что миссис Моффат надо было как-то простить мистера Моффата. (Как и мистер Теш, он не совершал страшных зверств, кровосмешения и физической жестокости.) Вместе с тем, рассматривая этот случай в более широком контексте, высокое собрание добавило, что если бы миссис Моффат изменила мистеру Моффату, от него нельзя было бы ждать, чтобы он ее простил.

Пронесемся почти через столетие и послушаем, как британский политик формулирует свои соображения по поводу женского целомудрия:

Целомудрие женщины – путеводная звезда человеческой натуры с начала времен… и мы славим ее в песнях и стихах. Однако не думаю, что какой-то простой человек поблагодарил бы нас за сохранение вокруг него такого ореола святости [713] .

В своем серьезном исследовании двойного стандарта Кейт Томас цитирует это как безукоризненное определение понятия целомудрия. На практике английский двойной стандарт в браке был отменен только в 1923 г., когда мужчины и женщины получили возможность разводиться на одних и тех же основаниях.

В большинстве районов Англии двойной стандарт имел собственный двойной стандарт: он действовал по-разному среди разных классов. Если репутация молодой женщины из привилегированного сословия была бы целиком и полностью разрушена после того, как стало бы ясно, что она утратила целомудрие, то для основной массы работающих женщин как в промышленности, так и в сельском хозяйстве это обстоятельство составляло значительно меньшую проблему. В 1843 г. сельский викарий жаловался Королевской комиссии на то, что многие женщины были настолько безнравственны, что, казалось, с трудом могли понять, что такое целомудрие и почему его следует рассматривать как добродетель. На деле в сельской местности и среди значительной части городского пролетариата добрачные половые отношения между влюбленными были достаточно широко распространены и считались приемлемыми, а беременность обычно предшествовала свадьбе, а не следовала за ней. Викарий этого не понимал и ошибочно принимал искреннюю преданность за проявление похотливости.

Тем не менее обычай не освобождал женщин из рабочего класса от пагубных следствий двойного стандарта. Не все мужчины соблюдали свои обязанности жениться на матерях своих детей. А когда мужчины из высших слоев общества совращали девушек из рабочего класса, они почти никогда не соблюдали законы чести этого класса. Жертвами мужчин из привилегированных сословий, в частности, становились девушки из числа домашней прислуги и продавщицы, но беременность обычно вела к их увольнению, а не к заключению брака с отцом ребенка. Класс совратителей был безжалостен в наказании своих жертв, и его представители не спешили узаконивать сексуальные связи с партнершами.

В среднем и высшем слоях общества двойной стандарт целомудрия нанес непоправимый ущерб социальной порядочности. Бурный взлет этого процесса произошел несколько веков тому назад, во время Реставрации, начавшейся после триумфального возвращения в Лондон Карла II в мае 1660 г. Освобожденные от четырнадцатилетнего периода парламентского правительства Кромвеля и пуританской нравственности, осуждавшей даже мужские сексуальные связи до брака, молодые женщины учились заманивать мужей в ловушки, не уступая при этом их домогательствам, а лишь намекая на наслаждения, ожидавшие их в будущем. Мужчин расстраивала эта непреодолимая стена целомудрия, в которой они видели вызов своим устремлениям. Многие из них предпринимали порочные действия по совращению молодых девственниц. «Сопротивляйтесь, сопротивляйтесь им! – твердили старшие. – Просто решительно говорите “Нет” в ответ на домогательства и обольщения ваших молодых поклонников. Ведь недаром старая поговорка гласит: “Зачем покупать корову, если хочешь выпить стакан молока?”». Но вместе с тем дамы прощали мужчин за то, что те хотели их обесчестить. Этот двойной стандарт сексуального поведения был необходим, поскольку в отличие от женщин сама природа мужчин определяет их неотложные, неудержимые потребности.

Проституция в развратной, стремящейся лишить девушек невинности Англии, где царил двойной стандарт, процветала всегда, хотя отдельные проститутки преуспевали редко. С правления Генриха II до царствования Генриха VIII публичные дома официально получали лицензии. Когда епископ Винчестера стал контролировать систему, проституток начали называть «винчестерские гусыни». В XVIII в. в этом плане мало что изменилось. Проститутки продолжали заниматься своим ремеслом, обслуживая клиентов, которые либо должны были платить за сексуальные услуги, либо обходиться без них до брака со своими целомудренными невестами.

Великое множество проституток, общее для всей Европы, но особенно многочисленное в Англии, играло основную роль в поддержании представлений о целомудрии в европейских обществах. Как ни странно, проститутка была для девственницы кем-то вроде спасителя для спасенного. За много веков до этого времени знаменитую формулировку такого положения вещей дал Блаженный Августин: «Уберите проституток из деяний человеческих, и вы оскверните мир похотью».

На основе высказывания Августина классический историк европейской морали Уильям Эдвард Хартпол Леки дал точное определение «самой печальной, а в некоторых отношениях самой ужасной» фигуры проститутки как трагической актрисы в драме о человеческой морали:

Представляя собой высший тип порока, она, в конечном итоге, является самым действенным защитником добродетели. Но для нее бесспорная непорочность несметного числа счастливых домов была бы оскверненной… Вероисповедания и цивилизации возникают и рушатся, а она остается вечной жрицей человечества, проклятой за грехи человеческие [720] .

Леки был прав. Хоть проституток повсюду поносили и оскорбляли, они действенно оказывали услуги достаточному числу распутных мужчин, тем самым обеспечивая «добропорядочным девушкам» возможность такими и оставаться. За счет этого проституцию можно считать основной услугой, без которой под тяжестью подавляемой похоти рухнули бы моральные устои общества.

 

Шлюхи по найму

Двойной стандарт в Англии свидетельствовал о воплощении в жизнь замечания Блаженного Августина об активной и неотъемлемой связи между проституцией и принудительным целомудрием. Но честь наиболее поразительного развития уравнения – нет шлюх, нет целомудрия – принадлежит доктору медицины и писателю XVIII в. Бернарду Мандевилю. В работе «Благопристойная защита публичных домов, или Очерк о проституции» тот предлагал защитить огромное количество девственниц за счет легализации ограниченного числа проституток. Он оправдывал свой подход к такому моральному разделению – три девственницы направо и лишь одна шлюха налево, а потом рекомендовал создать государственно-административную систему публичных женщин, подобных гражданским служащим, которые блудили бы за деньги. Разврат, писал Мандевиль в начале своей работы, получил такое распространение, что повсюду стали возникать общества реформации морали, объединявшие борцов за защиту нравственности, выслеживавших и привлекавших к ответственности грешников.

Тяжелейшим последствием… является сифилис <венерическое заболевание>, который за два столетия по всей Европе причинил такое невероятное опустошение. …невинные должны от этого страдать наряду с виновными: мужчины передают болезнь своим женам, женщины – мужьям или, может быть, своим детям… и потому никакой возраст, пол или состояние не могут полностью оградить от заражения этой инфекцией [722] .

К числу других ужасных последствий «необузданного разврата» относились убийства «незаконнорожденных младенцев», распутные молодые люди, не желавшие жениться, потому что предпочитали сексуальные отношения с проститутками, и расторгнутые по вине загулявших мужей браки. Совращенные молодые девушки теряли честь, когда «выяснялись обстоятельства такого рода», и жизнь их разбивалась вдребезги, потому что после этого у них не было шанса на заключение достойного брака; нередко они были вынуждены заниматься проституцией.

По сути дела, Мандевиль чувствовал, что в действительности такова человеческая природа, поскольку как мужчины, так и женщины безнадежно похотливы. «Увы! Эта страстная любовь к женщине рождена в нас и воспитана; более того, она абсолютно необходима для того, чтобы вообще появиться на свет». И то же самое относится к женщинам, физическое устройство которых также предусматривает эротическую страсть:

все наши последние открытия в области анатомии не обнаруживают никакого иного предназначения клитора , кроме возбуждения в женщине желания за счет его частых эрекций; что, несомненно, провоцирует такую же реакцию, как эрекция пениса , совершенной копией которого он является, только в миниатюре [723] .

Нет ничего удивительного в том, что, будучи охваченными «неистовством женского желания», женщины идут на любой риск ради его удовлетворения – «даже срам и нищета по сравнению с этим выглядят как пустяки». Чтобы уравновесить присущее им сладострастие, применяются средства социального давления.

Все молодые женщины обладают твердыми убеждениями в отношении чести, которые постоянно внушаются им с самого детства. Девочек приучают ненавидеть шлюх еще до того, как они узнают, что значит это слово; и когда они вырастают, их мирские интересы полностью определяются их репутацией, основанной на целомудрии. Это чувство чести и интереса является тем, что мы можем назвать искусственным целомудрием; и от этого сочетания естественного и искусственного целомудрия зависит подлинное, реальное целомудрие каждой женщины [724] .

Проницательный анализ совращения и обычаев ухаживания, проведенный Мандевилем, до боли напоминающий публикации многих современных женских журналов, хоть и гораздо более умный, объясняет, как женщины определяют, смогут ли они сохранить чувства любовников, продолжая отстаивать свое целомудрие, и сдадутся только после того, как ими «овладеют силой» или соблазнят. Все это совершенно неверно, но уже тогда целомудрие стало атрибутом прошлого.

Перед тем как сконцентрироваться на решении проблем, вызванных неспособностью женщин противостоять назойливо домогающимся их мужчинам, Мандевиль также уделял внимание мужской девственности, которую осуждал с такой же настойчивостью, с какой рекомендовал ее большинству женщин. Девственные женихи, заявлял он, бывают «очень сильно потрясены разочарованием» на брачном ложе. С другой стороны, когда речь идет о порочных мужчинах, их реакция бывает совершенно другой.

Вступая в брак, он знает, как преодолеть любое разочарование… и готов сделать скидку на те ошибки и недостатки, которые неотделимы от природы рода человеческого. Это настолько очевидно, что сами женщины лучшими мужьями считают распутников [725] .

После детального и точного описания механизмов двойного стандарта Мандевиль переходит к существу вопроса:

Единственный способ сохранить женскую непорочность состоит в том, чтобы предотвратить осаду этой крепости мужчинами: но единственным способом предотвратить осаду ее мужчиной является проект публичных домов : потому этот проект является единственным способом сохранить женскую непорочность [726] .

Законодательство против сексуально непристойного поведения, доказывал он, не будет работать удовлетворительно, а «лицензия на публичные дома, представляющая собой нечто вроде юридического решения проблемы», обеспечит распутным мужчинам приемлемый и безопасный выход. Они

предпочтут готовые и широко распахнутые объятия куртизанок сомнительной и отдаленной перспективе наслаждения со скромной девицей, преодоление застенчивости которой потребует больших трудов и займет много времени; а когда она будет преодолена, возможно, в будущем это приведет к неудобствам и создаст им больше проблем, чем удовольствия, которое они получали раньше [727] .

Одну из таких «проблем» составляют венерические заболевания. Клиническая практика Мандевиля свидетельствовала о том, что совращенные девушки вступали в связи с таким энтузиазмом, что вскоре заражались венерическими болезнями, и общения с ними следовало избегать хотя бы по этой причине. Однако в «Благопристойной защите публичных домов…» говорилось о том, что девушка должна регулярно проходить медицинское обследование, а если она сама говорила, что у нее появились какие-то подозрительные симптомы, ее должны были лечить бесплатно. (Однако после двух таких случаев она оказывалась в положении безработной бывшей проститутки.)

Отражая мрачный, проницательный взгляд на двойной стандарт, так хорошо знакомый этому доктору медицины – венерические болезни, аборты, убийства младенцев, бесчестие молодых женщин, – «Благопристойная защита публичных домов…» представляет собой замечательный документ. Еще больше поражает искренность Мандевиля, с которой он в качестве решения проблемы предлагает систему тщательно регулируемой проституции. Двойной стандарт продолжал бы оставаться в полной силе, «отмывая» и допуская легализированную проституцию. Арифметика Мандевиля проста – несколько профессиональных потаскух сохранят невинность тысячам девственниц. В качестве оценки бесчеловечного характера двойного стандарта «Благопристойная защита…» стала классикой. Как выражение современных ценностей, ее основная идея «“индивидуальные пороки, общественные добродетели” <была>… золотым правилом, которому многие следовали в жизни».

Мандевиль, несомненно, согласился бы с тем, что влияние двойного стандарта, против которого он выступал, сказывается и по сей день. Может быть, он бы даже одобрительно кивнул, услышав утверждение писательницы и феминистки Наоми Вульф о том, что:

всем женщинам становится не по себе, когда они размышляют о хорошо им понятных отношениях жен, монахинь и девственниц, с одной стороны, и проституток и куртизанок – с другой… фактически каждая женщина, не принадлежащая к аристократической среде, должна была придерживаться идеологии респектабельности и целомудрия, которая отличала ее от проститутки [729] .

 

Разгневанные женщины требуют непорочных мужчин

Несмотря на рекомендации Мандевиля, проституция развивалась и процветала без всякого государственного вмешательства. Огромное число мужчин Викторианской эпохи принимали и чтили принцип добрачного целибата, но многие испорченные и распутные парни не видели никакой нужды в подавлении своих эротических желаний. Когда женщины из их социального окружения отказывались им уступать, они находили себе уязвимых и легко идущих на сближение женщин в других социальных слоях. Они могли принадлежать к категории домашней прислуги, и молодой человек более высокого социального статуса мог принудить их к близости, или работать продавщицами, в обмен на несколько минут грешного удовольствия на стороне получавшими от него небольшую плату или соблазненными его лестью. В какие-то моменты его жизни это могли быть «публичные женщины», проститутки, которыми в итоге могли стать эти совращенные и принужденные к близости служанки или продавщицы.

Для отчаявшихся, безрассудных или обесчещенных женщин зов улицы был непреодолимо притягательным. Откликаясь на него, женщина получала небольшой дополнительный доход к зарплате, выплачиваемой ей на основной дневной работе. Генри Мэйхью, журналист, занимавшийся независимыми расследованиями, и автор, чьи разоблачительные статьи о бурлившем, страдавшем рабочем классе Лондона в середине XIX в. продолжают поражать читателя, когда, например, выясняется, что белошвейка, сшивавшая молескиновые штаны, могла заработать за неделю пять шиллингов и шесть пенсов, работая по шестнадцать часов в день, а когда работы было мало, ей оставалось либо голодать, либо «пойти по дурной дорожке» и торговать своим телом.

Поскольку очень многие женщины стремились удержаться на плаву шитьем, кружевными работами и другими ремеслами, время от времени прибегая к проституции, конкуренция была жестокая. В результате доходы оставались низкими, аресты и заключения в тюрьму частыми, а их нездоровые тела были восприимчивы к венерическим заболеваниям. Некоторым удавалось поддерживать себя одной проституцией, удачливые и смышленые девицы добивались большего – они с успехом использовали свои любовные навыки для того, чтобы выйти замуж. «Почему бы нам этого не делать? – спрашивала одна самоуверенная уличная проститутка. – Мы красивы, хорошо одеваемся, можем уговорить мужчин и добиться их расположения, обращаясь к их страстям и чувствам».

Но во второй половине XIX в. венерические болезни поразили стаю «винчестерских гусынь» того времени, и проституция, как и двойной стандарт, стала предметом озабоченности реформаторов всех направлений. В предшествующие столетия, несмотря на тревогу, которую бил Мандевиль, уровень смертности от так называемой французской чумы (такое имя дали в Англии сифилису), как полагали, был незначительным. Согласно спискам умерших, в Лондоне в 1813 г. от него погибло одиннадцать человек, в 1817 г. – восемьдесят шесть и соответственно только девятнадцать и четырнадцать в 1818 и 1819 гг. У проституток, их клиентов и случайно зараженных ими людей появлялись отвратительные симптомы, подтачивавшие здоровье, но врачи могли обеспечить большинству пациентов эффективное лечение, восстанавливавшее здоровье. На протяжении столетий венерические болезни рассматривались скорее как тревожная проблема, а не критическая.

В 1864 г., после того как ужаснувшиеся медицинские чиновники доложили о том, что гонореей и сифилисом заражены до 30 процентов военнослужащих в британских гарнизонных городах, включая многие порты, произошла радикальная перемена. Под вопрос была поставлена военная мощь нации. В панических попытках ликвидировать или, по крайней мере, контролировать такие заболевания среди солдат и матросов с 1864 по 1869 г. парламент принял ряд законов о заразных заболеваниях. Эти законы давали право полиции в тех городах, где были расположены важные военные объекты, арестовывать любых подозрительных проституток и принуждать их проводить влагалищное исследование каждые две недели. Зараженные женщины (но не мужчины) могли быть госпитализированы на срок до девяти месяцев.

Цель этих мероприятий состояла в снижении риска заражения венерической инфекцией через контроль проституток, но на деле они обернулись преследованиями тысяч женщин, как сексуально активных, так и пассивных. Жертвой их могла стать любая женщина, оказавшаяся одна в публичном месте без определенной цели. Бездомных девушек постоянно задерживали, болезненно обследовали, а одна вдова после этого наложила на себя руки. Женщин, достаточно смелых, чтобы сопротивляться произволу, обвиняли в полицейских судах, где их слову противостояло слово государственного агента в гражданской одежде. Кроме того, проституток, но не их клиентов, судили в уголовном суде. «Что вы думаете, когда девку отсылают в Брайдуэлл <тюрьму>, а парню, который ее совратил, ничего не делают, хотя иногда она незамужняя, а он женат?» – задавал вопрос один из противников двойного стандарта.

До принятия законов о заразных заболеваниях против проституции и лежащей в ее основе моральной двойственности особенно резких обвинений не выдвигалось. Но эти законы, воплотившие в себе худшие черты двойного стандарта, спровоцировали обоснованный и широкий протест. Одна группа их критиков предложила новое решение, о котором доктор Мандевиль не писал в своем очерке о необузданном блуде: чтобы мужчины с ним покончили. Возможно, они выступали за целомудрие мужчин? Как же это должно было противоречить здравому смыслу, учитывая их естественно распутную натуру и неудержимые сексуальные порывы! (Такое решение удивило бы древних ацтеков, китайцев, греков и несколько миллионов других людей, которые «знали»: когда дело доходило до сексуальных желаний, виновницей всегда оказывалась женщина.) И тем не менее, если бы только мужчины могли держать себя в руках (речь не идет о напоминающих мастурбацию пожатиях рук, которые так огорчали участников движения за мужскую непорочность) и просто сказать себе: «Нет!»

Так, по крайней мере, полагали в Обществе праведности Англиканской церкви, а также тысячи активисток-феминисток позднего периода викторианской Англии. Это общество было образовано по инициативе Джейн Эллис Хопкинс, всю жизнь соблюдавшей целибат. Она выступала за прекращение унижения женщин, занимавшихся проституцией, предложив новый способ реформирования плохого поведения мужчин. Хопкинс также вела работу с молодыми женщинами, входившими в группу риска по занятию проституцией, давая им советы, одежду, пристанище и рабочую регистрацию вместе с настоящей работой. Это была не фикция занятости, которую предлагали многие объявления, дурачившие доверчивых, доведенных до отчаяния, безработных девушек, а по существу направленные на то, чтобы сделать из них зависимых продажных женщин.

Хопкинс заявляла, что покончить с «настоящей причиной» угрозы распространения проституции и морального разложения – ужасным двойным стандартом, можно за счет создания мужских союзов целомудрия. «Я страстно хочу, – писала она, – внушить беспутным мужчинам доброе, сильное, страстное чувство сострадания к унижаемым женщинам, навлекшим на себя ничем не заслуженное проклятье». Эти мужчины не отказывают себе в удовольствиях, а позже возвращаются к «радостям» жизни и друзьям, в свои «славные» дома, к своей работе, и при этом их «шансы на женитьбу» не уменьшаются ни на йоту. А позади, на развалинах их любовных утех остаются жертвы – женщины, многие из которых становятся отбросами общества, и путь к защищенности и благам замужества и материнства для них становится навсегда закрытым. Женщина может быть заражена «ужасной» болезнью, обрекающей ее лишь на «жизнь, которая катится по наклонной, а <потом на> безнадежную смерть без Бога, без Христа».

После того как Хопкинс раскрыла преступную беспечность Англиканской церкви и ее молчаливое соучастие в приверженности двойным стандартам, посрамленная Церковь приступила к созданию «Общества праведности». При вступлении в него на карточках, которые подписывают сотни мужчин, очень напоминающих карточки нынешних «Держащих слово», они дают обещание соблюдать пять взятых на себя обязательств: уважать всех женщин и защищать их от зла; не употреблять непристойных и грубых выражений и шуток; придерживаться сексуальной непорочности в равной степени мужчинам и женщинам; распространять эти принципы; лично соблюдать целомудрие.

В отличие от доктора Мандевиля с его допустимой, хорошо регулируемой гражданской службой сексуальных услуг, Хопкинс ненавидела проституцию и винила мужчин в том, что именно они доводят до этого женщин, страдающих от «болезней, унижений, проклятий, пьянства, отчаяния».

Ах, я знаю, что нередко соблазняют женщины; эти несчастные создания должны соблазнять или голодать. Но в целом это не относится к проблеме, заключающейся в том, что именно мужчины способствуют деградации женщин; это мужчины, создающие спрос, создают и предложение [738] .

И дальше в полный голос: «Разве это справедливо, по-вашему, мужчины, которые знают, как добиться справедливой оплаты труда, судить ее или говорить, что это ее вина?»

Мечта Хопкинс о том, чтобы искоренить проституцию (а не юридически ее оформить), сводилась к созданию трех типов сосуществующих муниципальных обществ. В их число должны были бы войти мужские союзы непорочности, помогающие мужчинам контролировать самих себя; комитеты добровольцев, следящие за их поведением и наказывающие тех, кто себя недостойно ведет; и женские ассоциации, работающие непосредственно с девушками, относящимися к группе риска. Предложения Хопкинс были столь же радикальными, как и предложения Мандевиля. Каждого отдельного мужчину, ощущавшего собственную вину, можно было убедить взять на себя ответственность за свои действия и прекратить грешить.

Другая группа, к которой принадлежала Хопкинс, созданный в 1881 г. «Союз моральных реформ», отвергала двойной стандарт и провозглашала в качестве принципа соблюдение мужчинами и женщинами единых моральных норм. Члены «Союза» были убеждены в том, что и те, и другие могли быть целомудренны, а также осуждали как кощунственную фантазию придуманное за сто лет до этого Мандевилем положение о том, что проституция необходима для меньшинства, чтобы обеспечить моральную чистоту большинства. Члены «Союза» стремились лишь к тому, чтобы мужчины были добродетельны и нравственны. Законы о заразных заболеваниях, по их мнению, были несправедливыми, поскольку основывались на двойном стандарте и на оскорбительном положении о том, что для более отлаженного развития общества необходимы продажные женщины. Вот так-то, доктор Мандевиль!

Десятилетия, на протяжении которых люди терпели произвол и чудовищное высокомерие самих законов, привели к временной приостановке их действия в 1883 г. и к полной отмене три года спустя. Высоконравственные феминистки ликовали, но их восторг сводился на нет реальным положением вещей, при котором проституция продолжала процветать, воспринимаясь ими как кошмарная деградация женственности. Совращенную служанку, как и раньше, выбрасывали на улицу, если она беременела. Уличную проститутку, пристававшую к мужчине, как и раньше, могли посадить в тюрьму. Битва против законов о заразных заболеваниях была выиграна, но война с проституцией и двойным стандартом продолжалась.

Борцы за высокую нравственность подходили к проблеме с разных сторон. Одни поддерживали точку зрения о том, что мужское сексуальное желание требует неотложного удовлетворения и его нельзя сдерживать. На протяжении столетий, с тех пор, когда охваченные похотью женщины были исключены из морального лексикона и заменены на охваченных похотью мужчин, неудержимая мужская потребность оправдывала проституцию и другие сексуальные надругательства. Если бы это можно было изложить так, как это было, а не как далекий от науки вымысел, тогда самоконтроль получил бы новые возможности по мере того, как мужчины (и женщины) учились бы смотреть на мужскую сексуальность как на нормальное физическое качество, схожее с другими потребностями организма. Мужчина, одолевший слабую женщину какими-то приемами или просто силой мускулов, должен считаться распутным негодяем, человеком, набившим себе рот котлетами, которые он похитил с тарелок других людей. Как сказала об этом одна из участниц движения за равноправие женщин,

мужчина или женщина, неспособные к сексуальному самоконтролю, должны ходить на четырех ногах, а не на двух, поскольку отсутствие самоконтроля несовместимо с природой человека [742] .

Другой миф, нуждавшийся в развенчании, основывался на тезисе о том, что целибат ослабляет мужскую физиологию, поскольку, как это ни странно, миллионы мужчин беспокоились о потере даже одной капли спермы, в то время как другие встревоженно наблюдали на своих целомудренных половых органах признаки атрофии. Медицинские учреждения внесли в обсуждение свой вклад, и отдельные врачи публично признали, что современная научная мысль выступает против стойкого предрассудка, в соответствии с которым целомудрие наносит мужчинам физический вред. (Даже сегодня есть еще мужчины и женщины, отзывающиеся о целибате с позиций старой ереси, сохраняющей для них актуальность по сей день: «Если ты это не тратишь, тогда ты это утратишь».)

Около полутора столетий спустя после того, как Мандевиль написал «Благопристойную защиту публичных домов…», движение за моральную чистоту продолжает сталкиваться с теми же проблемами, но теперь оно предлагает их диаметрально противоположные решения. Как полагают его члены, целомудрие беззащитных молодых женщин составляет их право, на которое посягают потворствующие своим прихотям мужчины. С другой стороны, целомудрие мужчин представляет собой благородное моральное средство самоконтроля, составляющее самую лучшую защиту против сексуальных надругательств над женщинами.

 

Девственница за пять фунтов перевесила весы правосудия

После отмены законов о заразных заболеваниях сторонники нравственной непорочности и другие реформисты сосредоточили внимание на возрасте проституток. В Англии возраст согласия на вступление в половые отношения составлял двенадцать лет. Взрослые мужчины усердно разыскивали еще не достигших половой зрелости девушек-подростков, зная, что по закону им ничего не грозило. Некоторые из них были педофилами, но чаще их заинтересованность объяснялась стремлением защитить себя от венерических заболеваний, отсутствующих у девственниц. В связи с этим на рынке проституции возрос спрос на очень молодых девушек, многие из которых на деле уже не были девственницами. Сопротивление изменению такого положения вещей было мощным и упорным. Многие законодатели сами принадлежали к числу нераскаявшихся завсегдатаев публичных домов, сопротивлявшихся всем попыткам изменения законов. В 1875 г. они немного уступили и подняли возраст согласия на вступление в половые отношения до тринадцати лет. Сторонники нравственных реформ увидели в этом циничное подтверждение принципов двойного стандарта. Девушки старше тринадцати лет из нижних слоев общества, по сути дела, оставались беззащитными, и мужчины, принадлежавшие ко всем сословиям, видели в них законную добычу.

На протяжении целых десяти лет, пока все внимание было сосредоточено на законах о заразных болезнях, больше ничего не менялось. В 1885 г. титанические усилия реформистов и воинствующего журналиста Уильяма Томаса Стеда убедили сомневавшихся законодателей поднять возраст согласия до более приемлемых шестнадцати лет.

Стед был сыном приходского священника и любящего отца шестерых детей. В возрасте шестидесяти двух лет он утонул на «Титанике», спокойно читая в каюте первого класса для курящих свое имя в списке кандидатов на Нобелевскую премию. Он обреченно плыл на мирную конференцию, в которой должен был принимать участие. Будучи в расцвете сил, Стед использовал свою должность редактора в «Пэлл-Мэлл газетт» для исследования и разоблачения пороков и несправедливости в обществе, в котором жил. Его журналистская кампания об обесчещенных девушках, привлекшая широкое внимание, была необычайно оригинальной. Сначала он нашел в Лондоне полицейского офицера, готового рассказать ему о том, насколько плохо закон защищал девушек. Когда Стед спросил,

правда ли, что если бы я сейчас пошел в определенные <публичные> дома, имея хорошие рекомендации, содержатели за наличные в условленное время предоставили бы мне девственницу – настоящий товар, я имею в виду не просто проститутку, выдаваемую за девицу, но девушку, которая еще не была совращена? –

полицейский источник без тени сомнений ответил: «Конечно».

Определившись с ситуацией в этом вопросе, Стед выразил свою точку зрения в гораздо более выразительной форме, значительно превосходившей по воздействию на читателя применявшиеся тогда исследовательские и репортерские технические приемы работы. Через содержательницу публичного дома, некую миссис Армстронг, он и в самом деле вел переговоры с одной матерью-алкоголичкой о покупке ее девственной дочери Элизы (псевдоним для Лили) – «яркой, свежей девочки, которой исполнилось тринадцать лет на прошлое Рождество». Стед и Армстронг заключили сделку, и Элиза перешла к нему за цену в пять фунтов стерлингов. Однако перед тем, как выплатить сумму полностью, Стед отдал девочку для профессионального обследования ее девственности мадам Муре, акушерке, делавшей аборты, и повитухе, «чей опыт в определении физических признаков девственности был профессионально признанным». После непродолжительного осмотра мадам Муре выдала письменное подтверждение девственности. Она даже была настолько взволнованна, что не смогла удержаться от восклицания, когда сказала Стеду, полагая, что он должен был лишить молоденькую Элизу девственности: «У нее все такое маленькое, что ей будет очень больно. Надеюсь, вы не будете с ней слишком жестоки».

Со своей подопечной, чья девственность теперь была удостоверена, Стед уверенно сошел с тропы приемлемой журналистской практики и оказался в ином мире, тесно связанном с уголовщиной, считая, что нравственно его можно было как-то оправдать, обосновать тактически, но юридически он не имел права на существование. Стед дал указание знакомому содержателю публичного дома отдать Элизу в бордель на Риджент-стрит. Там, «несмотря на ее совсем еще юный возраст, она была принята без вопросов», – писал Стен. Ее раздели, уложили в постель, успокоили хлороформом, приобретенным у мадам Муре, акушерки, делавшей аборты и настоятельно рекомендовавшей это средство при дефлорации девственниц. После этого Стед вошел в комнату Элизы, закрыл дверь и запер ее на ключ. Воцарилось молчание, а потом «как блеяние испуганной овечки» прозвучал крик девочки. Преодолевая сонливость и не понижая голоса, она продолжала вопить, «охваченная страхом: “Здесь мужчина в комнате! Заберите меня домой – ох, заберите меня домой!”».

Элизе не о чем было беспокоиться. Ей не грозила опасность быть изнасилованной. Она была всего лишь жертвенным агнцем в борьбе Стеда за реформу закона о возрасте согласия. Когда эта назидательная драма была сыграна и подтверждена документально, Стед организовал переправу Элизы из беспощадной Англии во Францию. После этого он сел за стол и написал отчет о приключениях Элизы.

Статья «Дань девственности Вавилону» вызвала сенсацию. «Сами основы, на которых зиждется Англия, будто землетрясение потрясло», – провозгласил епископ Труро. Как ни странно, вскоре Стед сам сменил Элизу в качестве главной жертвы своего разоблачения. Его обвинили в том, что он забрал несовершеннолетнюю девушку без согласия родителей, приговорили и осудили на три месяца тюремного заключения. Стед с горечью реагировал на такое развитие событий. «А чего еще можно было от них ждать?» – спросил он, учитывая, что те самые законодатели, которых он надеялся привлечь к проведению реформы, были постоянными клиентами борделя миссис Джеффри в Челси или Берты на улице Мильтон. Несмотря на это, воздействие откровений Стеда привело к взрыву народного негодования, в частности нашедшего отражение в петиции, подписанной четырьмястами тысячами человек. В развернутом виде ее длина составляла две с половиной мили. Законодатели – были они тайными клиентами борделей или нет – поддались давлению и повысили возраст согласия до шестнадцати лет. Хоть женщины старше шестнадцати лет оставались незащищенными от сексуально невоздержанных и агрессивных мужчин, этот закон, тем не менее, нанес удар по исторически укоренившемуся в Англии двойному стандарту.

В настоящее время принятые в нелегкой борьбе в Северной Америке и во многих странах Европы законы привели к установлению равенства, подорвавшего самые вопиющие проявления двойного стандарта. Феминисты двух полов продолжают зорко следить, чтобы старый образ мыслей, действия и законы вновь не вошли в употребление, по крайней мере в области законодательства. Тем не менее даже теперь время от времени случаются рецидивы прошлого. Похотливые юнцы все еще грешат по молодости лет, но девушки, с которыми они этим занимаются, – это девушки легкого поведения. Двойной стандарт подрывается, но лик целомудрия все еще продолжает оставаться женским.

 

Белые женщины, черные мужчины

Американский юг разделял этот двойной стандарт, но существовавшее там уникальное общество – белых и черных, свободных, освобожденных и рабов – настолько усложняло проблему, что она проявлялась там по-иному, хотя расовая кастовая система обладала некоторыми свойствами классового деления, существовавшего в других обществах. И поскольку рабство было юридическим институтом, отмененным только в ходе Гражданской войны, двойной стандарт в условиях смешения рас представлял собой еще более сложное явление.

Изысканные как лилии, безупречные как голубки, отполированные как алебастр, хрупкие как фарфор – очевидно, что такие создания, как эти, возводились на безопасный, недосягаемый для возможных обидчиков пьедестал. Именно на Юге, образно говоря, белые женщины в довоенные времена жили достаточно обособленно. При этом зов их собственной плоти и крови игнорировался, в праве на сексуальность и страсть им было отказано. «В Джорджии, – не без иронии комментировал один обозреватель, – женщина не должна была знать, девственница она или нет, до того момента, когда она прекращала ею быть».

Целомудрие белых женщин ценилось настолько высоко, что если его подвергали сомнению, это могло иметь денежное выражение; одной оклеветанной женщине из Южной Каролины ответчик, средства которого были весьма скромными, по решению суда должен был выплатить 1000 долларов. Южные джентльмены-совратители – как ни противоречиво по смыслу такое выражение – признавались виновными, прежде всего, за измену моральному кодексу их общества, в то время как их жертв обвиняли в самом совращении. Цена, уплачиваемая совращенной женщиной, составляла исковерканную жизнь, и даже если потом ее поведение было безупречно, на прощение ей рассчитывать не приходилось.

И в те времена двойной стандарт в немного откорректированном виде применялся так же полноценно, как и раньше. Но на американском Юге рабство и расизм вносили в эту систему отношений свой вклад, накладывая один двойной стандарт на другой двойной стандарт. Напряженность здесь существовала не только между белыми мужчинами и белыми женщинами, но также между белыми мужчинами и черными женщинами и, соответственно, между белыми женщинами и черными мужчинами. (Черные мужчины и черные женщины шли своим путем, следуя памятным западноафриканским нормам и защищаясь, как могли, от сексуальных домогательств белых мужчин.)

Белые мужчины, чьи женщины, как было принято считать, чуть ли не доставали до небес со своих вошедших в поговорку пьедесталов целомудрия, не имели убедительных причин хранить сексуальную чистоту. В отличие, например, от индейцев шайеннов, соблюдавших целибат и надевавших на своих женщин пояса целомудрия, южане тешили свою похоть с чернокожими невольницами, которые не могли им сопротивляться. Один британский гость деликатно описал это таким образом:

Особенно на Юге мужчины менее скромны в своих помыслах и вкусах, чем любые европейские народы; в их поведении проявляется мерзкая комбинация напускной скромности и блудливой распущенности… <это> один из результатов системы рабовладения и раннего знакомства с порочными половыми связями, к которым она неизбежно ведет [749] .

Смешанное в расовом отношении население американского Юга было почти исключительно продуктом отношений белых мужчин и черных женщин, хотя некоторые белые женщины из социальных низов нарушали принятые в обществе нормы и спали с чернокожими мужчинами или выходили за них замуж.

Метизация (грубоватый и осуждающий термин для обозначения скрещивания белых и черных) составляла от 4 до 8 процентов всех детей, рожденных рабынями в 1850-х гг. По замечанию одного плантатора из Луизианы, ни одна красивая негритянка в его штате не могла избежать участи сожительницы белого мужчины. (В других рабовладельческих штатах это явление было менее распространенным.) Однако главным здесь было то, что такая связь должна была храниться в тайне или, по крайней мере, поддерживаться осмотрительно. Политик из Кентукки Ричард Джонсон настолько неблагоразумно жил, любил и давал образование дочерям, которых ему родила его домоправительница мулатка Джулия Чинн, что из-за его «презрения к скрытности» он не смог проложить себе путь в политику, будучи членом Демократической партии южан.

Обычно к детям черных женщин и белых мужчин относились как к рабам, поскольку дитя рабыни наследовало юридический статус матери. Некоторых освобождали и заботились о них, но подавляющее большинство просто работали как рабы с более светлой кожей. Смотрительница плантации Мэри Бойкин Чеснат сетовала в дневнике:

Господи, прости нас, но система наша чудовищна, вредна и несправедлива! Как патриархи былых времен, наши мужчины живут все в одном доме со своими женами и сожительницами; и мулаты, которых видишь в каждой семье, отчасти похожи на белых детей. Любая дама готова рассказать вам, кто отец всех детей-мулатов в каждом домашнем хозяйстве, кроме ее собственного. Эти дети, как она, видимо, полагает, попадали к ним с небес [753] .

Это наследие рабства умирало медленной смертью. Рожденный в XX в. в штате Миссисипи писатель Уилли Моррис вспоминал, что ему было двенадцать лет, когда он понял, что половой акт не был исключительным уделом черных женщин, обуреваемых животными страстями, и белых мужчин, но и белые женщины тоже являются сексуальными существами.

Двойной стандарт Юга, в котором сочеталось целомудрие белых женщин и похотливость белых мужчин, удовлетворявших ее прежде всего с черными женщинами, означал, что белые и черные женщины имели радикально отличавшийся личный опыт. Белые женщины должны были любой ценой сохранять целомудрие, постоянно помня о том, что их мужчины, когда им захочется, могли грешить с черными женщинами, нередко даже не пытаясь скрыть свою неверность. Миф о невинности белой красавицы должен был сильно действовать на нервы женщине, чей муж был привязан к рабыне, которой стелил постель в доме своей семьи. Негритянки, со своей стороны, должны были иметь дело как со своими мужчинами, так и с домогательствами белых сластолюбцев. Многие успешно сопротивлялись такому нежелательному вниманию, а некоторые чернокожие мужчины даже погибали, защищая своих женщин. Тем не менее, высокий уровень метизации является доказательством того, что рабовладение предоставляло больше преимуществ белым мужчинам в ущерб остальным.

Рассмотрение этого с позиции миллионов людей до Гражданской войны вело к обидному вопросу: а что было бы, если бы чернокожие мужчины обратили свои взгляды на – спаси Господи и закон! – белых женщин? Что, если, как нередко говорили сторонники рабства аболиционистам, чернокожему мужчине захочется жениться на дочери белого мужчины?

Аболиционисты в ответ на это жуткое заявление гнули свое. Такие, как Уильям Ллойд Гаррисон, утверждали, что «рабовладельцев, в принципе, это обстоятельство смущает в последнюю очередь; поскольку, как представляется, им очень импонирует смешение рас». Другие доказывали, что белые мужчины причиняли черным женщинам столько зла, что подвергали риску со стороны разъяренных черных мужчин собственных жен и дочерей. Отмена рабства ускорила бы окончание такого недопустимого положения вещей и освободила бы как беззащитных белых женщин, так и рабов. Это был один из самых сильных контраргументов аболиционистов против террора сторонников рабовладения, ссылавшихся на буйную сексуальность черных мужчин.

Другая стратегия аболиционистов была направлена на укрепление их собственной нравственности через строгое соблюдение положений моральной чистоты – от подавления похоти до ослабления физических желаний сексуального характера слабым отваром пшеничной муки грубого помола. (Многие фанатично верили в то, что мука обладает свойствами нравственного очищения, хотя на деле она улучшает лишь перистальтику кишечника.) Аболиционисты стремились искоренить не только двойной стандарт рабства, при котором мужчины и женщины с разным цветом кожи были неравны, но и двойной стандарт половой принадлежности. Однако белые южанки не поддерживали эту кампанию. Они хотели покончить с двойным сексуальным стандартом, вызывавшим у них тяжкие унижения и ревность. Тем не менее они совершенно не были заинтересованы в том, чтобы покончить с рабовладением – институтом, освобождавшим их от непрестанных хозяйственных обязанностей по дому, выполняемых за них принадлежавшими к тому же полу соперницами.

Конечно, не все белые южане были разнузданными развратниками. В монографии «Неси свои воды, Иордан» Юджин Дженовезе цитирует Дэвида Гэвина, сорокачетырехлетнего холостяка, обеспокоенного тем, что его продолжительный целибат вызывает различные проблемы со здоровьем. Этот девственник был исключением, но не сумасбродным. Многие мужчины по просьбе издателей «Медицинского и хирургического журнала Нового Орлеана» подолгу соблюдали целибат, что позволило опубликовать там статью, предупреждавшую о последствиях этого: «болезненно чувствительное состояние анализов, головные боли, плохое самочувствие и т. д., а также ночные семяизвержения». Как и Север, Юг менялся. «К началу XIX в., – делал вывод Дженовезе, – многие рабовладельцы стали придерживаться строгих правил, хотя среди них было достаточно исключений, чтобы создавать проблемы в своих кварталах».

Дважды двойной стандарт Юга, добавивший половую дискриминацию и расизм к сложному вареву, насильственная девственность только для незамужних белых женщин и целибат для белых вдов, сохранился и расцвел после отмены рабства. Довоенное беспокойство по поводу черных мужчин усилилось до состояния коллективной паранойи. Столетия сексуальных правонарушений убедили белых мужчин в том, что черные мужчины тоже похотливы и испытывают страстное желание ко всем белым женщинам. В результате любой черный мужчина, хотя бы только заподозренный в сексуальном домогательстве к белой женщине, становился кандидатом для самосуда. (Такой была враждебная и настороженная обстановка, в которой выживал отец Дивайн, проповедуя на Юге.)

До 1880 г. банды, занимавшиеся линчеванием, часто состояли из убийц с равными возможностями, без разбора вешавшими и черных, и белых. Позже около 80 процентов жертв были чернокожими мужчинами. Линчевание, в основном происходившее в жаркие летние месяцы, нередко сопровождалось пытками. Одной из самых распространенных была кастрация. Типичную картину линчевания представляла собой расправа с Клодом Нилом в Марианне, штат Флорида, в октябре 1934 г.:

После того как отвели черномазого в лес… ему отрезали половой член и заставили его съесть. Потом они отрезали ему яйца и заставили его их съесть, приговаривая при этом, что они ему нравятся [759] .

После продолжительных и невыразимо кошмарных пыток Нил умер.

С точки зрения тех, кто был связан с линчеванием, любая метизация была результатом рождения ребенка от черной матери и белого отца, а не от белой женщины и черного мужчины. В основе двух тысяч восьмисот пяти подтвержденных линчеваний в южных штатах, проведенных между 1882 и 1930 гг., наверняка лежали причины сексуального характера. Но увечье половых органов, так часто предшествовавшее казни, ясно свидетельствует о том, насколько белых волновала сексуальность черных мужчин. Одновременно это обстоятельство отчетливо дает понять, как обусловленный чувством вины террор превращался в непристойную ненависть. Отмена рабства не смогла сокрушить двойной стандарт отношений, практиковавшийся на Юге, скорее это событие даже усилило и ужесточило неравенство во всех его многочисленных непростых проявлениях.

 

Пояса целомудрия

Всем нам доводилось слышать о поясах целомудрия, над которыми, возможно, мы нередко подшучивали. У нас были смутные представления о том, что они использовались когда-то давно, в былые времена. Если напрячься, мы даже могли бы грубо изобразить их устройство. Разве не были они жуткими хитроумными приспособлениями, скрепленными вокруг злосчастных женских чресл как огромные, зубастые как пила, металлические женские гигиенические пакеты «Котекс»? Разве не надевали их женам ревнивые мужья перед тем, как отправиться в долгое путешествие? Разве не были некоторые из этих мужей благочестивыми крестоносцами, покинувшими цивилизованную Европу для обращения язычников в христианскую веру? Или все было наоборот, и крестоносцы, возвращавшиеся после иноземных завоеваний, привозили с собой эти экзотические безобразия в качестве трофеев?

На самом деле пояса целомудрия представляли собой чрезвычайную редкость. Единорогами они, конечно, не были – пояса целомудрия действительно существовали, но в литературе и народном воображении они представлены гораздо шире, чем в качестве реальных приспособлений. В Европе только самые жестокие и одержимые мужчины заставляли своих женщин их использовать. Тем не менее число таких невезучих женщин измерялось по крайней мере сотнями. Неудобства, затруднения, унижения, а часто и мучения от того, что эти приспособления сильно натирали кожу, были жуткой ценой, которую платили женщины за гарантию исключительного доступа мужей к их телам.

В Европе пояса целомудрия, как кольчуги для половых органов, предназначались для большей надежности хранения женщинами верности супругам. Этим, насколько нам известно, они отличались от аналогичных устройств (хотя и не таких, как у индейцев шайеннов, сделанных из веревок и сыромятной кожи), от бинтования ног, как в Китае, от женского обрезания, как в Африке, – использовавшихся, прежде всего, для защиты девственности у девушек.

Большинство поясов целомудрия, подлинность которых установлена, дошли до нас от конца XVI – начала XVII в. Несколько судебных дел рассматривались из-за ран, причиненных женщинам, носившим их. Одним из причастных к ним мужчин был ревнивый датчанин, заставивший жену носить пояс целомудрия. В течение нескольких месяцев она терпела боль, доставляемую этим приспособлением, пока в дело не вмешались подруги, настоявшие на том, чтобы она его сняла. Ее проблемы получили известность, и последовал гневный протест. Мужа этой женщины вызвали в суд, где ему было запрещено впредь так жестоко обходиться с женой. Однако в 1892 г. француз по имени Уфферт соблазнил девушку, а потом стал так сильно ее ревновать, что заставил надеть пояс целомудрия. Что случилось после этого, неизвестно, но есть сведения о том, что в газетах того времени иногда печатались объявления желающих приобрести такие вещи.

Информация о поясах целомудрия дошла до нас из нескольких источников. К ним относятся: подлинные образцы, хранящиеся в музеях Европы, включая многие, находящиеся в селениях, расположенных вдали от крупных дорог; исторические документы; протоколы судопроизводства; произведения литературы и искусства. В Британском музее, например, хранится копия гравюры Генриха Альдегревера, на которой изображена влюбленная молодая пара, оба обнажены, но на девушке надет пояс целомудрия. В одной руке она держит ключ, очевидно, от этой единственной детали своего туалета, и в нерешительности смотрит в его умоляющие глаза. Осмелится она или нет? Ответа на этот вопрос нет.

Заключительное соображение состоит в том, как именно действовали пояса целомудрия? Если они были как щит герба для половых органов, как тогда мочилась его несчастная обладательница, как у нее проходила менструация, как она испражнялась? И как после отправления этих функций ей удавалось приводить себя в порядок?

Прежде всего, следует отметить, что все пояса целомудрия слегка отличаются друг от друга, но их принципиальная конструкция одинакова. Они имеют крепления на бедрах, образованные из наглухо скрепленных железных полос, число которых колеблется от четырех до десяти. Та часть, которая проходит между ногами, также намертво соединена и тоже отогнута назад, в сторону ягодиц женщины. Некоторое внимание уделялось украшениям и удобству носивших их женщин. На его поверхности гравировались изображения, а внутри он обшивался бархатом или шелком. Внизу спереди располагалась щель для выхода мочи и крови, а внизу сзади была сделана дырка – иногда в форме сердечка – для выхода фекалий. Эти отверстия окружены зубьями, напоминающими зубья пилы, и если кто-то попытался бы ввести в эти отверстия половой член, его плоть была бы немедленно разрезана или разодрана.

Очевидные проблемы состояли в том, что металл вонзался или впивался в плоть, по меньшей мере сильно ее натирая. Если только женщина не могла мочиться и испражняться с необычайной точностью, внутренняя поверхность пояса вскоре становилась вонючей, грязной, испачканной засохшими экскрементами. Спать было невероятно трудно, поскольку пояс врезался в плоть. Мытье прилегающих частей тела было невозможно, поскольку острые металлические зубья у каждого отверстия женского тела были так же опасны для пальцев, держащих бумагу или ткань, как и для полового члена.

Пояс целомудрия мучил реальных женщин, но в качестве образа литературы и массовой культуры мысль об этом приятно щекотала нервы миллионам мужчин. В качестве щита для половых органов он хранил честь отдельных женщин. В качестве символа это было мощное напоминание для миллионов о том, насколько важно хранить целомудрие и насколько далеко заходят мужчины, чтобы обеспечить его соблюдение своими женщинами. Пояса не имеют ничего общего с положительными аспектами целомудрия и всем, что связано с двойным стандартом и вышедшими из моды концепциями мужского господства над женскими телами, которые с этим ассоциируются.

Очевидно, что мысль о гарантии женской добродетели через запирание ее гениталий на замок повсеместно привлекательна для мужчин, которые очень боятся развратных невест. В Северной Америке индейцы шайенны тоже изобрели пояс целомудрия. Отношение шайеннов к добрачной невинности было настолько серьезным, что молодая женщина утрачивала надежду на удачный брак, если молодой человек хотя бы касался ее гениталий и груди – девственность для шайеннов была чрезвычайно значима. Как только у девушки случалась первая менструация, она должна была надевать пояс целомудрия, сделанный из веревок и сыромятной кожи и крепившийся у нее на бедрах; спереди он был вязаным, потом спускался ниже и проходил у нее между бедер двумя частями. Каждая часть многократно оборачивалась вокруг бедра, спускаясь вниз и почти достигая колена. Это приспособление защищало половые органы, но не мешало девушке нормально ходить, поэтому ее походка не менялась, даже если такой пояс был надет. Она всегда надевала его на ночь, а если была не дома, то носила его весь день. Даже после замужества муж мог от нее потребовать, чтобы она продолжала его носить, когда сам он подолгу отсутствовал во время походов на охоту или на войну.

Шайенны считали такой пояс прекрасной защитой, и каждый мужчина знал: если он попытается его снять, родственники-мужчины жертвы, скорее всего, его убьют, а родственницы разрушат его семейное имущество. В начале XX в., например, когда похотливый мужчина по имени Одинокий Лось развязал пояс одной девушки, разъяренные женщины ее семьи ворвались к нему в жилище, убили лошадей, разбили и переломали все, что им попадалось под руку. После этого они пошли к его родителям, где его отец, в соответствии с обычаем шайеннов, отошел в сторону, пока они громили его пожитки.

Пояс целомудрия у шайеннов был менее радикальным приспособлением, чем его европейские модели. С другой стороны, он повсеместно и юридически гарантировал неприкосновенность девушки и, соответственно, ее целомудрие. Мужчины относились к нему уважительно, и наказания за повреждение и попытку снять пояс были достаточно жестокими, чтобы заставить их так к нему относиться. В результате женщины шайеннов были известны своим целомудрием, а те, кто по своей воле и желанию уступал мужчинам, становились обесчещенными на всю жизнь.

Такой сексуальный аскетизм продолжался до замужества. Мужья шайенны наказывали неверных жен тем, что «выводили их в прерии», что означало узаконенную форму группового изнасилования, после которого этим женщинам нередко отрезали носы. По версии одного племени,

они ставят около тридцати молодых людей на дорогу, по которой, как им известно, должны пройти их жены… муж выходит из засады и говорит жене: «Я знаю, что тебе нравятся мужчины, и предлагаю тебе получить с ними удовольствие – возьми их столько, сколько хочешь». Ее крики тщетны; несколько молодых людей держат ее, а другие один за другим наслаждаются ее телом [762] .

(Девственницы, не желавшие выходить замуж, подлежали такому же сексуальному насилию, рассматривавшемуся как попытка выдать их замуж в принудительном порядке.)

Общество шайеннов отличалось еще и тем, что в большом почете у них также было мужское целомудрие. (Об этом говорится в Главе 8 «Воздержание во благо».) Очевидно, что общество, где фактически нет доступных женщин, должно развивать моральные идеалы целомудрия для всех его членов, в отличие от двойного стандарта, который может действовать лишь при наличии проституции как интегрального элемента его функционирования. Если рассматривать пояс целомудрия шайеннов в этом свете, можно сказать, что он был настолько же символом, насколько препятствием сексуальной активности. Высокая степень успешности его применения была обусловлена верностью общества идеалам целомудрия как единственно приемлемого образа жизни.

 

Женское обрезание

Применение поясов целомудрия предосудительно и прискорбно, но их можно отпереть или взломать, а женщины, вынужденно их носившие, могли вылечиться и, возможно, восстановить здоровье. Однако самое жестокое средство соблюдения девушками целомудрия необратимо и трагично, оно вынуждает миллионы женщин к добрачному целибату, который можно было бы соблюдать с гораздо меньшими потерями, если бы они делали это, следуя религиозным или интеллектуальным убеждениям. На деле это средство представляет собой хирургическую операцию. Она состоит в ампутации части или всех частей тела, задействованных в половом акте, и обычно ее называют увечьем женских гениталий или, как говорят в просторечии, женским обрезанием.

Существуют три разновидности женского обрезания. В восходящем порядке жестокости они составляют: резекцию или клитородектомию; промежуточное; инфибуляцию, или фараоново обрезание. Следующие определения взяты из публицистической работы Элис Уокер «Знаки воина: уродование женских гениталий и сексуальное ослепление женщины»:

Резекция или клитородектомия : удаление клитора и целиком или частично малых половых губ.

Промежуточная : удаление клитора, целиком или частично малых половых губ и иногда части больших половых губ. Инфибуляция, или фараоново обрезание : удаление клитора, малых половых губ и значительной части больших половых губ. Оставшиеся стороны наружных половых органов женщины сшиваются вместе, чтобы закрыть влагалище, оставив лишь небольшое отверстие, которое сохраняется благодаря использованию щепок или деревянных палочек от спичек без зажигательной головки [765] .

Женское обрезание погружает подвергнутых увечьям жертв в своего рода «искривленное время». В большинстве районов мира, где это практикуется, за столетия почти ничего не изменилось. Сначала старухи с грязными руками без наркоза отрезают у девочек кусочки их половых органов заточенными (или, что еще хуже, тупыми) камнями или ножами. Потом соскабливают сопротивляющуюся плоть, причем иногда собственными ногтями, после чего сшивают это кровоточащее творение рук своих шипами. Причем все это время они не обращают никакого внимания на вопли и протесты доведенных до исступления и нередко умирающих «пациенток». По подсчетам журнала «Экономист», в настоящее время ежедневно таким увечьям подвергают около шести тысяч девочек.

П. К., женщина из Мали, так вспоминает о своем детстве. Ее мать, предвидя мучения дочери, была страшно расстроена. Операцию девочке должна была делать старуха из касты кузнецов. П. К. очень тревожилась, потому что «недавно видела, как ходят девочки после операции. Скажу я вам, зрелище это не из приятных. Глядя на них сзади, можно было подумать, что это согбенные старушки, пытавшиеся ходить с линейками, зажатыми между щиколотками».

Но женщина солгала П. К., сказав ей, что операция обрезания не будет болезненной. Потом ее схватили и развели ноги в стороны. Половые органы ей посыпали песком, может быть, для того, чтобы ослабить кровотечение. Она почувствовала, как чужая рука хватает ее за гениталии, и тут же все тело ее пронзила страшная боль. Ей уже вырезали малые срамные губы и клитор. Зверская операция, казалось, длится вечность, и все это время П. К. лежала совершенно беспомощная. Мучения ее казались бесконечными, и хотя девочки ее возраста не должны были плакать, она рыдала и кричала, потому что ее юное тело пронзала жестокая боль. Она чувствовала влажность крови, вытекавшей из открытых ран. Женщины остановили кровотечение смесью масла с медицинскими травами, но боль оставалась невыносимой и не прекращалась. После того как П. К. была изувечена, ее постоянно преследовали ужасные боли, когда она испражнялась.

Уровень смертности от женского обрезания не регистрируется, но полагают, что он достаточно высок, и женщины с изувеченными гениталиями гораздо чаще умирают при рождении детей, чем их сестры, которые не были изуродованы. А тех, кто выживает, ждут мучительные долговременные последствия. Мочеиспускание через малюсенькое незашитое отверстие часто бывает затруднено, менструация всегда проходит трудно и болезненно. Доктор Саида, суданская женщина-гинеколог, объясняет почему: «Кровь не может проходить нормально. Она сохраняется в течение долгого времени, и это вызывает сильную боль… Ко времени выхода кровь становится черной и свертывается, в ней образуется много сгустков». Существует еще одна проблема, не поддающаяся решению. Доктор Саида говорит, что становится невозможно проводить внутренние осмотры. Сюда же относится невозможность брать вагинальные мазки и вставлять катетер. Но даже если бы врачи были в состоянии осматривать изувеченную женщину, ее внутренности настолько отличаются от нормальных, что при постановке диагноза очень легко сделать ошибку.

Женское обрезание также способствует неумолимому распространению СПИДа. Женщина, которая делает такие операции, режет ребенка за ребенком, не стерилизуя окровавленные ножи или лезвия, поэтому, если хоть одна девочка была ВИЧ-инфицирована, инфекция легко передается другим детям. И поскольку число ВИЧ-положительных детей, рожденных от ВИЧ-положительных родителей, увеличивается, СПИД, как и целомудрие, в частности, является следствием женского обрезания.

Эти примитивные операции имеют одну принципиальную цель: сделать так, чтобы их жертвы были неспособны заниматься недозволенной сексуальной активностью, или, как в случае с инфибуляцией, в жуткую брачную ночь невесты очень боялись жестокости и применения необузданной силы при любых действиях сексуального характера. «Никаких других чувств не остается, – говорила Фатима, образованная жена суданского государственного чиновника, обучавшегося в США. – Когда к тебе входит муж, кажется, что он приходит с палкой дубить кусок кожи».

Ахмед, молодой ветеринар, описывает типичную брачную ночь с такой женой, как Фатима. Первое проникновение в первую брачную ночь «практически невозможно. Вы ощущаете жесткую ткань шрама, которой все заросло, а для проникновения вы ведь используете плоть, а не железяку». По традиции мужчины «раскрывали» своих до смерти напуганных жен ножами или мечами. При попытке сделать это по-другому они бы выходили из супружеской опочивальни с возбужденными и натертыми половыми членами, как будто им пришлось насиловать пояс целомудрия, отделанный зубьями пилы, а не изувеченное влагалище жены. Такие приключения в медовый месяц нередко завершались тем, что и муж, и жена оказывались в больнице. В культуре Судана, к которой принадлежит Ахмед, сексуальные отношения на брачном ложе настолько опасны, что требуют медицинского вмешательства.

Конечно, маловероятно, чтобы женщины с такими проблемами до свадьбы сбивались с пути истинного или уступали насильникам под тем предлогом, что у них нет мужей. Женское обрезание обеспечивает невестам целибат, но за невероятно высокую цену. «Фараоново обрезание, – по словам Фатимы, – в частности, предназначено для контроля чего-то, что, как полагают люди, по-другому они будут не в состоянии остановить, и это что-то представляет собой свободное выражение сексуальности женщинами».

Фатима – женщина образованная, в отличие от большинства женщин с изувеченными гениталиями, как правило не имеющих ни малейшего представления о том, зачем нужно женское обрезание. Две недели спустя после прохождения этой жестокой ритуальной процедуры две молодые девушки из Гамбии говорили с американской писательницей и борцом против женского обрезания Элис Уокер. Нам не объясняли, зачем это нужно делать, сказали они ей, упомянули только, что это традиция. Даже если мы спрашивали родителей, они отмалчивались, а нам особенно и знать это не хотелось. Но мы сделаем то же самое своим маленьким дочкам, как делали матери наших матерей, а наши матери сделали с нами. Хоть люди в других районах мира могут не придерживаться этой традиции, мы будем продолжать ее соблюдать.

Изувеченные девушки даже не знают, зачем переносят все эти страдания! Когда жительнице Европы или женщине индейского племени шайеннов надевали пояс целомудрия, она, по крайней мере, знала, что это такое и что оно должно было предотвратить. Однако женское обрезание, самый варварский инструмент целомудрия из всех, обретает собственную жизнь. В слишком многих обществах оно представляет собой традицию, часть семейной жизни, преемственность, – все, что имеет значение.

Женское обрезание – обычай, возникший, возможно, еще в Древнем Египте. Его фараонова разновидность, видимо, распространилась по Африке по караванным тропам, проходившим с севера на юг и с востока на запад, по тропам, связывавшим весь континент. Сегодня этот обычай наиболее распространен в Сомали (где женщин иногда называют «зашитыми женщинами») и в Судане (где существует поговорка о том, что девушки «схожи с арбузом, потому что в них нет входа»). Еще он широко практикуется в сорока других странах, включая Эфиопию, Египет, Кению, большую часть стран Западной Африки и Арабского полуострова. Его применяют африканские анимисты и христиане, с ним знаком ислам, хотя в Коране о нем ничего не сказано, а Мухаммед в этом отношении высказывался весьма неоднозначно. «Если ты делаешь обрезание, – писал пророк, – возьми лишь небольшую часть и воздержись от вырезания большей части клитора. …У женщины будет сияющее и счастливое лицо, и она будет лучше относиться к мужу, если удовольствие ее будет полным».

Вместе с тем в исламе женское целомудрие представляет собой честь семьи, и даже за подозрение в недостойном поведении женщин сурово наказывают. На деле нередкими бывали случаи, когда родственники-мужчины сами приводили в исполнение смертный приговор. В такой духовной обстановке женское обрезание представляет собой надежное дополнение к затворничеству, обособлению и изоляции, чтобы с большей уверенностью гарантировать девственность девушек и верность жен мужьям.

Женское обрезание, как и пояса целомудрия, паранджа, чадра и искалеченные маленькие ножки – «золотые лотосы», представляют собой ответы на требования мужчинами девственности, целомудрия и целибата – несексуальной троицы, лежащей в основе существования многих культур. Это предполагает, что женщины не будут соблюдать правила, если не окажутся заключенными, предпочтительно в заключении собственной изувеченной плоти. Зачем же тогда беспокоиться о том, чтобы объяснять им, почему они должны терпеть увечья своих таких чувствительных гениталий? Достаточно взывать к заклинанию о традициях, ссылаться на бабушек, подавлять и держать девушек в ежовых рукавицах, постоянно браня их и упрекая, если они печалятся и плачут, переживая выпавшие на их долю мучения. Женский целибат – это награда за всю их жизнь, прожитую в качестве жертвы.

 

Бинтование ног

Бинтование ног, часто неверно называемое культурным фетишем или эстетической нормой, на самом деле было чем-то вроде пояса целомудрия, применявшегося к ногам. Как и при операциях, калечащих женские половые органы, здесь речь идет о причиняемом женщинам, считающим себя праведницами, необратимом увечье и истязании, совершаемом во имя общины или традиции. Когда девочка вырастала и превращалась в женщину, четырехдюймовые выступы раздробленных костей и сухожилий, которые уже перестали быть настоящими ногами, гарантировали ее мужу, что она никогда не сбегала из отцовского дома и никогда не сбежит – не сможет сбежать – от него.

Возможно, бинтование ног началось в конце правления династии Тан (618–907 гг.), когда ноги дворцовых танцовщиц скорее сжимали, чем бинтовали. К XII в., в период правления династии Сун, придворные дамы из представительниц высших сословий начали демонстрировать свои ноги, которые делали все меньше и меньше, и эта болезненная мода становилась нормой императорского двора. Такой обычай медленно распространялся вширь и вглубь, пока даже беднейшие девушки из крестьянской среды не стали пытаться бинтованием хоть немного уменьшить стопы.

Китайские мужчины с древности восхищались миниатюрными ножками и женщинами, чья походка была изящной и плавной. К крупным ногам относились с презрением как к уродливым и принадлежащим представительницам низших классов общества. Маленькие ножки воспринимались как эротичные и прекрасные, считались воплощением знатности и элегантности. Мужчины даже предавались мечтам о том, чтобы полюбоваться обнаженной ножкой – золотым лотосом. Тайваньский врач добавил медицинское объяснение причины исключительной привлекательности женщин с перебинтованными ногами. Деформация сказывалась на походке женщины, напрягая нижнюю часть ее тела и стягивая кожу и плоть ее ног и влагалища. Кроме того, походка влияла и на ее ягодицы. Они становились больше и представлялись мужчинам более привлекательными в сексуальном отношении. Во время подготовки к половому акту миниатюрные, изувеченные ножки, чисто вымытые и надушенные, сосали и покусывали, поглаживали и ласкали. Обычно они были целомудренно скрыты под расшитыми шелковыми покровами даже в постели, но иногда мужчин настолько возбуждали специфический запах и деформация ног, что они настаивали на ласках обнаженной плоти. Некоторые даже использовали щели, созданные между изуродованными пятками и пальцами как сексуальные отверстия. Горячие приверженцы такого рода удовольствий клянутся, что эти золотые лотосы – называемые так по сюжету древней индийской легенды – представляют собой самые замечательные отростки в мире. Какой же насмешкой кажется, что эти символы женского целомудрия одновременно воспринимались как объекты сексуального фетишизма!

Поначалу, когда к ним относились лишь как к причудам дворцовой манерности, перебинтованные ноги представляли собой лишь косметическую диковину. Но по мере распространения этого ритуала он получал и философское обоснование:

Династия Сун (960–1219 гг.), при которой получило развитие бинтование ног, покровительствовала возрождению консервативных моральных тенденций, в числе других проблем пришедших в конфликт с терпимыми ранее подходами к восприятию целомудрия, разводов и повторных браков. Ученые и философы выступали за более жесткий контроль над женщинами, которым следовало быть менее образованными и более покорными. Философ того периода Чжу Си убеждал вдов хранить целомудрие, утверждая, что им лучше голодать, чем вновь выходить замуж. Неудивительно, что он был страстным приверженцем бинтования ног и вводил этот обычай в южной провинции Фуцзянь в качестве средства распространения китайской культуры, в частности положения о разделении мужчин и женщин.

Чжу Си нашел себе идейного союзника в лице Чу Си – правителя префектуры в провинции Фуцзянь. Чу Си обнаружил, что местные женщины чересчур похотливы, и издал указ о том, что они должны плотно бинтовать себе ноги, чтобы едва могли ходить. В результате ноги женщин в провинции Фуцзянь были настолько изуродованы, что они передвигались, только опираясь на палки, и когда собиралось много народа, например на похороны, такие собрания назывались «лес палок».

Женщины с искалеченными ногами в силу сложившихся обстоятельств были домоседками. Пока они с трудом ковыляли, опираясь на стены или держась за тех, кто мог им помочь удерживаться на ногах, их мужья с восхищением любовались их деформированными, маленькими, искалеченными ступнями, заткнутыми в трех– или четырехдюймовые расшитые туфельки. Зато они были уверены в том, что их жены никогда не смогут ни кокетничать с мужчинами, как они делали это раньше, ни выйти куда-нибудь из дома самостоятельно.

Эта сумасбродная мания глубоко укоренилась в китайской культуре. Ко времени правления династии Юань (1279–1368 гг.) бинтование ног уже стало признанным способом, гарантирующим женское целомудрие – девушки оставались девственными, матери семей хранили верность мужьям. В разработанном для женщин пособии говорилось, что они должны бинтовать себе ноги не для красоты, а для того, чтобы у них не было возможности бесцельно покидать домашние покои. Возможно, именно это и породило непродолжительную моду, определявшую женское эротическое влечение и удерживавшую их дома, беспомощно соблюдая целомудрие. Одна женщина объяснила своей любопытной дочери, что женщины из высших слоев общества должны бинтовать себе ноги, поскольку древние мудрецы рекомендовали это как средство, удерживавшее их от того, чтобы покидать свои покои, за исключением отъезда в закрытом паланкине под присмотром мужчин. Их образ жизни стал таким же скованным, как и их ноги, которыми теперь им приходилось пользоваться с таким трудом и мучениями.

Перебинтованные ноги также стали символом статуса, стремлением представительниц высших классов к достижению цели – трех дюймов сдавленных костей золотых лотосов. Женщины, достигшие поставленной цели, становились настолько малоподвижными, что целиком зависели от своих мужей, которых распирало от гордости при мысли о том, что они были достаточно состоятельными, чтобы содержать таких восхитительно малоподвижных жен. И наоборот, девушки из низших слоев общества, чей труд был необходим в доме, должны были довольствоваться четырехдюймовым вариантом изящества ноги. «Если вы заботитесь о сыне, больше внимания уделяйте его учебе; если вы заботитесь о дочери, больше внимания уделяйте бинтованию ее ног» – таков был девиз консервативных семейств.

По мере распространения в Китае с севера к центру, а потом на юг бинтование ног приобретало еще более символическое значение, подчеркивая уже не только физиологическое различие между мужчинами и их миниатюрными, хрупкими женщинами. В период монгольского завоевания оно также проводило различия между китайскими женщинами с маленькими изящными ножками и монголками с их грубыми, большими, неухоженными ногами.

Проходили столетия, и вместе с ними продолжало развиваться искусство бинтования ног, которое ко времени правления Маньчжурской династии (1644–1912 гг.) достигло высокого развития и практиковалось большинством матерей, применявшим его к своим вопившим от боли, изувеченным дочерям. На основании длительного опыта стало очевидно, что оптимальный возраст для начала бинтования ног – пять или шесть лет. Девичьи ноги были еще маленькими и податливыми, а мысли о красоте могли помочь девочке переносить ожидавшие ее мучения.

Первый день многолетней процедуры выбирался очень тщательно. Родители жгли благовония и молились. В городе Датуне, в провинции Шаньси, известном маленькими ножками женщин, взрезали брюхо овечке и силой туда вставляли ноги девочки на два часа, в течение которых овца жалобно блеяла и умирала, а девочка рыдала от страха и боли. Потом ее размякшие от воздействия крови ноги вынимали из трупа животного и быстро бинтовали белым шелком. Девочка лежала в течение недели, после чего ей снова перебинтовывали ноги, но перед этим снимали первый слой кожи, которая легко сходила, лишенная циркуляции крови. Госпожа Суй-Чен, южанка, родившаяся на рубеже XX в., вспоминала, что мать начала бинтовать ей ноги, когда ей было всего семь лет. «Я привыкла к свободе и плакала, но мама меня совершенно не жалела… “Не имеет значения, как тебе больно, я запрещаю ослаблять бинты”. Раньше я была очень активна, а стала вялой как деревянная курица и переносила страдания со слезами на глазах».

Страдания, которые приходилось переносить, чтобы заставить ноги принять нелепую форму – пальцы ноги были согнуты книзу, несгибаемый большой палец торчал прямо вверх, – были ужасными. Десять футов бинта шириной два дюйма становились орудием пытки. С внутренней стороны подъема ноги он перетягивался на маленькие пальцы, притягивая их к ступне. Оттуда он огибал пятку и плотно натягивался, чтобы ближе свести пятку и пальцы. Бинт так и накладывался, сжимаясь все сильнее и сильнее, все его десять футов. Часто плоть начинала гнить, в результате чего сгнивали полоски подошвы, даже один или два пальца. Поначалу боль была почти непереносимой, особенно когда матери заставляли дочерей ходить на изувеченных ногах.

Одна женщина вспоминала, как ее ноги постоянно болели, боль не давала ей спать. Когда циркуляция крови ослабевала, ослабевала и чувствительность, а вместе с нею боль. Каждый третий или четвертый день ее мать обмывала окровавленные изуродованные конечности с применением квасцов и вытирала сочившийся гной. Если девочка плакала, мать ее била.

Зловоние гниющей плоти мучило всех девушек с забинтованными ногами. Более состоятельные матери ослабляли вонь с помощью квасцов; женщины из бедных семей использовали водный раствор буры. Часто этот процесс вызывал тошноту у детей, температура которых была повышена, и помимо неослабной боли в изувеченных ногах их мучили еще и боли в животе.

Через несколько лет золотой лотос достигал совершенства и гордо демонстрировался в миниатюрных туфельках, которые молоденькие, прикованные к креслу жертвы шили, расшивали и украшали, нередко дни напролет. При желании они могли разделить свою победу над природой, как и мучения, в ходе соревнований на ежегодно проводимых встречах, посвященных просмотру маленьких ножек. Соперничавшие женщины с миниатюрными ногами боролись за внимание зрителей, звоня в колокольчики или демонстрируя шелковых бабочек, махавших крылышками на их малюсеньких туфельках. Позже некоторые из них даже красили себе ноги в красный цвет. Пока они с трудом ковыляли на пятках – пальцы на ногах не выдерживали веса их тел, – пылкие мужчины, разинув рот, таращились, глядя на это зрелище. Им, конечно, не разрешалось касаться этих восхитительных изуродованных конечностей. Ведь как-никак их ослепительная красота одновременно была гарантией целомудрия ее обладательниц.

Как и женское обрезание, увечье бинтованием, деформировавшее стопы, ослабляло и калечило женщин. Возможно, оно было данью изысканной моде, которую демонстрировали на сцене императорские танцовщицы, а позже она переродилась в жестокое увечье. Постепенно, пройдя через чудеса массовой психологии и культуры, перебинтованные ноги превратились в идеал красоты и эротического влечения, обрекавший миллионы женщин на невообразимую боль, потерю независимости и противоестественное домашнее заключение. По мере того как целомудрие женщины приобретало большее значение, чем ее общественные функции, ноги перебинтовывали еще энергичнее. При этом в жертву приносили представление о красоте, циркуляцию крови, плоть, пальцы ног и здоровье в целом, стремясь создать образ непорочных девственниц, поддерживаемый ими самими, а также добропорядочных матерей семейств, которыми они со временем становились.

На деле бинтование ног было в чем-то схоже с прихрамывающим ковылянием к медленной смерти. В 1906 г. маньчжурское правительство приказало всем женщинам разбинтовать ноги под угрозой вообще потерять их. Многие женщины приходили в ужас при мысли о таком нарушении традиции и отказывались исполнять этот приказ, а позже, когда это стало уже не так опасно, снова перебинтовывали себе ноги. Другие начали долгий процесс снятия бинтов, но большинство из них, используя мази, лосьоны и массаж, могли довести процесс лишь до того, что нога становилась жалким подобием нормальной конечности. Возвращение к нормальным женским ногам в жизни Китая вовсе не означало, что вместе с бинтованием ног было покончено с женским целомудрием. Оно продолжало оставаться культурным императивом, но таким, который со временем следовало усиливать через внушение и другие типы общественного воздействия.