Малинче

{171}

В 1519 г. испанские конкистадоры под командованием Эрнана Кортеса проложили себе дорогу через обширные земли, теперь известные под названием Мексика. Они разрушали храмы, побеждали воинов императора Монтесумы и в итоге сокрушили могущественную империю ацтеков. Хотя конкистадоры презирали местных жителей, видя в них расово неполноценных язычников, они полагались на некоторых из них, используя их в качестве разъяснявших культурные различия переводчиков, работников и шпионов. Кроме того, испанцы вступали в отношения с местными женщинами — иногда на чисто сексуальной основе, в других ситуациях они могли быть разноплановыми и доверительными. Если бы эти женщины родились в Европе, они вполне могли бы рассчитывать на замужество.

В период военного и культурного разорения, которое несла с собой испанская конкиста, особую известность получили личности двух местных жителей, занявших столь же значительное место в истории, как предводитель испанских завоевателей Эрнан Кортес. Ими были Монтесума, император ацтеков, и Малинче, советница, дипломатический представитель и любовница Кортеса.

Когда Кортес вел военные действия или дипломатические переговоры, Малинче была для него настолько важна, что местное население не делало между ними различий, рассматривая их двоих как единое целое. В наше время латиноамериканцы осуждают Малинче как вероломную предательницу, которая предпочла местным мужчинам белых завоевателей и вместе с Кортесом стала родоначальницей метисов — потомков индейцев и европейцев. Презрительное прозвище малинчист, происходящее от ее имени, применимо к любому человеку, подпавшему под влияние иностранцев.

История тоже оставила нам неприглядный портрет молодой любовницы Кортеса, который не соответствует действительности и не позволяет составить о ней реальное представление. Когда тридцатичетырехлетний испанец впервые встретился с Малинче, которая была еще подростком, его поразили ее сообразительность и смелость. Она владела несколькими языками и обладала способностью анализировать культурные различия. Рано повзрослев, она несла в себе шрамы прошлого и готова была воспользоваться любыми возможностями, которые служили бы ее личным интересам.

Женщина, которую испанцы переименуют в Малинче, родилась в 1502 или 1505 г. в селении Пайнапа, находившемся в провинции Коацакоалькос на полуострове Юкатан. Ее отец, очень богатый касик — представитель местной знати, владевший селениями и рабами, умер, когда она была еще девочкой. Мать ее вновь вышла замуж, и вскоре у Малинче появился единоутробный брат.

Рождение этого нового родственника определило судьбу Малинче. Мать ее, возможно при подстрекательстве нового мужа, задумала избавиться от ставшей обременительной Малинче с тем, чтобы богатое наследство и высокое общественное положение ее отца унаследовал их общий ребенок.

Ее план сводился к классической подмене личностей. Когда умерла дочь одной рабыни, мать Малинче организовала похороны так, словно лишилась собственной дочери. После того как траур завершился, она быстро продала в рабство свою якобы бы скончавшуюся дочь. К тому времени, когда Малинче начала входить в возраст, она была собственностью касика Табаско, который почти наверняка использовал ее в сексуальных целях.

Всем было ясно, что Малинче — не обычная рабыня. Ее отличала аристократичность манер, вне всякого сомнения, она приобрела такие же знания, какие получали дочери представителей местной знати. Во время вынужденного пребывания в северных землях она овладела языком науатль, который был там в употреблении, и говорила на нем так, словно это был ее родной язык.

Но сколь бы утонченной и совершенной ни была Малинче, она все равно оставалась рабыней. О том, что ей довелось пережить, не осталось никаких сведений, мы не знаем, насколько ей приходилось тяжело. По крайней мере, она должна была испытывать неизбывное горе и смятение, поскольку ее вырвали из той среды, в какой росли богатые и знатные наследницы, и продали в рабство иноземцам.

В 1519 г., после того как Малинче несколько лет прожила в рабстве, владевший ею вождь передал ее вместе с другими девятнадцатью женщинами в качестве человеческой искупительной жертвы Кортесу, недавно прибывшему для покорения тех земель. Испанцы приняли его дар, разъяснили подаренным им женщинам азы христианства и крестили их. Вскоре подобная практика передачи конкистадорам местных женщин для сексуальных услуг получила широкое распространение. В определенной степени это успокаивало совесть испанцев, когда они вступали с такими женщинами в связь. Иногда завоеватели делали наиболее понравившихся им женщин сожительницами, но даже холостяки никогда не брали их в жены.

Когда женщин обратили в христианство, Кортес оценил их достоинства и распределил между своими военачальниками, хотя многие из них были женаты, как и он. Малинче поразила его красотой и уверенностью в себе, и он решил, что она могла бы стать подходящим подарком его близкому другу Алонсо Эрнандесу Пуэрто-каррере. При крещении она получила имя Марина, и в знак уважения ей присвоили титул донья. Позже, признавая влияние, которое она оказывала на Кортеса, ацтеки добавили к ее имени суффикс цин, выражавший почтение. Поскольку звук р они произносили как л, донья Марина, или Маринцин, превратилась в Малинче.

Малинче недолго пробыла любовницей Пуэртокарреры, поскольку Кортес вскоре отправил его обратно в Испанию с письмом к испанскому королю. После этого он забрал Малинче к себе.

Завоевательная кампании Кортеса имела совсем немного шансов на успех: сотни тысяч местных воинов противостояли шести сотням испанских солдат и моряков, продвигавшихся по незнакомой, враждебной территории. Чтобы достичь поставленной цели, Кортес стремился к уничтожению войск Монтесумы с помощью более совершенного испанского вооружения и следовал блестящим советам, которые давала ему предприимчивая молодая любовница.

Малинче с самого начала сотрудничала с помощниками Кортеса. А почему бы и нет? Ее собственная безопасность зависела от усилий этих незнакомых людей, а хранить верность соплеменникам у нее не было резонов, потому что те ее бросили, торговали ею, продавая друг другу, а потом, чтобы заключить мир, предложили ее в качестве подарка человеку, которого боялись. Став любовницей Кортеса, Малинче продолжала оставаться рабыней, но конкистадоры относились к ней с таким очевидным уважением, так явно ей верили, что она даже вошла в состав военного совета своего любовника; более того, ей были известны все его сомнения и страхи, а также — не в последнюю очередь — его тело, полное страстных желаний, и потому рабство, видимо, не обременяло ее, или ей казалось, что она свободный человек. Горький опыт пережитого должен был подсказать Малинче, что положение ее станет значительно прочнее, если она окажется необходимым для Кортеса связующим звеном между ним и местными племенами, будет служить ему переводчицей, разъяснять нравы местных жителей, объяснять, почему они заключают те или иные союзы.

Не исключено, что Малинче могла просто влюбиться в Кортеса без памяти. Такое случалось со многими женщинами, которых привлекали его величавая осанка, мускулистое тело, классически правильные черты лица, тщательно подстриженные усы и борода с проседью — вся его импозантная внешность. Кортес, видимо, не пасовал ни перед какими опасностями и всегда был готов пойти на оправданный риск. Возможно, именно их с Малинче взаимное влечение побудило Кортеса отослать Пуэртокарреру в Испанию, чтобы девушка осталась с ним.

Малинче начала сотрудничать с Кортесом, работая вместе со священником Херонимо де Агиларом, еще до неожиданного отъезда Пуэртокарреры. Отец Херонимо де Агилар незадолго до этого был освобожден из индейского плена, где выучил один из местных языков, который понимала Малинче. Сначала она разговаривала со священником на этом языке, но очень скоро стала говорить по-испански. С тех пор Малинче напрямую общалась с Кортесом и повсюду сопровождала его самого и его людей, даже во время ночных военных походов.

Местная женщина по правую руку от испанского военачальника выглядела странно. Но Кортес не пытался скрывать, в каких отношениях он с ней состоял, и даже упоминал об этом в официальных донесениях.

Он понимал, что буквальный перевод слов дает совсем немного, если не раскрывать стоящий за ними смысл. Поэтому Малинче переводила сообщения, оценивала информацию и разъясняла ее в контексте ацтекской политики и дипломатии, сложность которых определялась тем, что зависимые племена заключали союзы друг с другом и друг против друга в условиях неограниченной имперской власти Монтесумы. Несмотря на молодость, она помогала Кортесу советами, когда дело касалось понимания особенностей культуры местных жителей, их происхождения и эволюции, а также принимала участие в разработке его стратегии, причем ее советы он рассматривал как необходимые условия для успеха его военного предприятия.

Малинче знала, что не имеет права на ошибку. Шла война не на жизнь, а на смерть. Один переводчик-индеец лишился жизни, когда недооценил силу Кортеса, бежал от него к жителям Табаско и убедил их сражаться, а не вступать в переговоры. После того как Кортес одержал над ними победу, уничтожив в ходе битвы восемьсот мужчин, озлобленные жители Табаско принесли переводчика в жертву своим богам.

На последнем этапе завоевания испанцы решили использовать Малинче в борьбе против Монтесумы. По всем понятиям и представлениям, проданная в рабство и лишенная наследства знатная дама не могла составить пару могущественному ацтекскому императору, который также являлся главнокомандующим своей имперской армии. Но на стороне Малинче было нечто большее, чем холодный расчет и аналитические способности. Она верила в ацтекское пророчество о Кетцалькоатле — белом бородатом божестве, которое, как полагали индейцы, вернется и установит свою власть над империей Монтесумы.

Оценивая поступавшие к нему донесения об испанских захватчиках, Монтесума никак не мог решить, был ли Кортес одним из божественных служителей Кетцалькоатля или опасным смертным, которого надо было уничтожить. Что касается Кортеса, его первоочередной проблемой было государство Тлашкала, а не Монтесума. Кортес восхищался хорошо организованными, чистыми поселениями тлашкаланцев и их знаниями. Ему было известно, что этот народ ненавидит своих угнетателей-ацтеков, но он не был уверен в том, что тлашкаланцы захотят стать его союзниками.

Кортес поделился своими сомнениями с Малинче и попросил ее под видом местной жительницы выведать у них любые сведения, которые смогли бы ему пригодиться. Когда она бродила среди горожан, к ней украдкой подошла женщина старше нее по возрасту, жена местного касика, и стала убеждать ее оставить своих иноземных спутников. Наши люди готовятся всех их перебить и принести в жертву, сказала она. Котлы с помидорами и перцами уже стоят на огне. Скоро воины Монтесумы заманят иноземцев в засаду и перебьют всех до единого. Тела их расчленят, а куски сварят в котлах как жертвоприношение богам, и священники съедят плоть чужеземцев, заправленную овощами, — как острую мясную похлебку чили.

Беги от них со всех ног, как только сможешь, посоветовала немолодая женщина Малинче. И добавила, раскрывая истинную причину своей заинтересованности в Малинче: «Ты так молода и прекрасна, что станешь женой моего сына, и я дам тебе убежище».

Малинче задумалась. Потом спросила женщину: «Как ты узнала о засаде, о тайном замысле?» Та ответила прямо: она услышала об этом от мужа, касика, недавно заверившего в своей преданности Монтесуму.

Этот разговор подвел Малинче к моменту решающего испытания. Отряд Кортеса оказался в смертельной опасности, и она, отказавшись от защиты и покровительства местной женщины, вполне могла попасть в котел с вареными овощами вместе со своим любовником. Талашканка предложила ей спасение. Малинче нужно было только остаться в городе и позволить войску Монтесумы полностью уничтожить испанцев. После этого она могла бы выйти замуж за представителя местной знати и, в конце концов, занять подобающее ей высокое положение в ацтекском обществе.

Она вела бы хозяйство мужа, присматривала за приготовлением утреннего горячего шоколада, за тем, как слуги пекут лепешки из маисовой муки, за уборкой и чисткой помещений семейного жилья. Рабство ее было бы забыто, права, полученные при рождении, были бы восстановлены. И пока другие европейцы не продолжили дело, начатое разгромленным Кортесом, Монтесума и ацтекская империя процветала бы как раньше.

И тем не менее Малинче выбрала Кортеса, своего иноземного любовника, который сумел понять ее возможности и высоко их ценил, как и ее острый ум, зависел от ее советов и доверял собственную жизнь. Кроме того, она перешла в христианство и стала так истово следовать ритуалам новой религии, что даже испанцы отмечали ее рвение. Она отвергла общество, которое отказалось от нее и обратило в рабство. Она отвергла религию, божества которой ненасытно требовали все новых и новых кровавых человеческих жертвоприношений, религию, которая не сулила рая ни на земле, ни в загробной жизни.

Обо всем этом говорившая с ней женщина даже не подозревала. Спасибо, сказала ей Малинче. Я принимаю твое великодушное предложение, но перед тем, как пойти с тобой и начать новую жизнь, мне нужно вернуться в лагерь иноземцев и забрать там одежду и драгоценности.

Малинче поспешила обратно к Кортесу. После ее предупреждения он захватил город Чолулу и допросил жителей, которые раскрыли ему многие детали операции, готовившейся воинами Монтесумы. Они в то время поджидали испанцев на окраинах города со своими смертоносными маканами — тяжелыми деревянными орудиями убийства, похожими на мечи или копья, к краям которых были прикреплены остро заточенные куски кремня или обсидиана, — надеясь перебить ненавистных белых людей или взять их в плен, а потом скормить своим кровожадным богам.

Кортес и его подчиненные уже были свидетелями того, как ацтекские жрецы обсидиановыми ножами рассекали пленнику грудную клетку и вынимали еще бившееся сердце, чтобы принести его в жертву богам, а потому боялись плена больше смерти. Кортес сам решил напасть на врага, рассчитывая на внезапность нападения. Он и его конкистадоры разбили излишне уверенных в своих силах тлашкаланцев, уничтожив до исхода битвы три тысячи человек.

Один из офицеров Кортеса в донесении сообщал: «Малинче обладала достоинствами, присущими мужчинам, — несмотря на то, что каждый день она слышала, как местные жители собираются убить нас и пожрать нашу плоть в мясной похлебке чили; видела, как нас окружали в последних битвах; знала, что все мы изранены и больны, и тем не менее она никогда не позволяла нам поддаваться страху. Эта женщина всегда проявляла только храбрость».

Кортес высоко ценил заслуги Малинче, доверяя ей проведение сложнейших переговоров с местными жителями. Самые щекотливые переговоры были связаны с необычными ацтекскими храмами пирамидальной формы: Кортес намеревался их разрушить. Конкистадоры воспринимали их не как святилища для проведения богослужений, а как места массовых убийств людей, смердящие от пролитой человеческой крови.

Но туземных союзников испанцев привели в ужас эти планы, угрожавшие уничтожением символов их религии. Неутомимая Малинче приступила к обращению в христианство союзников Кортеса. Она проповедовала им религию, которую недавно приняла, объясняла, почему ацтекские пирамиды, храмы менее значительным и более жестоким богам, чем божество новой религии, следует уничтожить. Вскоре испанцы стали разрушать залитые кровью ацтекские храмы, и Кортес, рядом с которым следовала Малинче, направился к одной из величайших крепостей Нового Света — Теночтитлану, столице государства ацтеков.

Победы Кортеса потрясли Монтесуму. В отчаянии император пригласил своих испанских врагов в Теночтитлан, где планировал устроить им засаду. Поначалу обе стороны сохраняли видимость дружелюбия. Но когда Кортес обнаружил, что Монтесума подстрекает местных союзников испанцев к восстанию против них, он выступил против повелителя ацтеков. Вмешавшись, Малинче убедила Монтесуму в том, что испанские воины его убьют, если он не будет с ними сотрудничать. Пытаясь спасти жизнь, император перебрался в покои, где расположились испанцы. Оттуда в условиях, схожих с домашним арестом, хоть тюремщики относились к нему с показным подобострастием, он продолжал править империей.

Успешная попытка убедить Монтесуму перейти под защиту разношерстного отряда Кортеса оказалась гениальным маневром, и только Малинче обладала достаточным знанием местных культурных реалий и изощренной хитростью, чтобы преуспеть в этом. В течение шести месяцев Монтесума лично мешал осуществлению всех плетущихся заговоров, направленных против его испанских тюремщиков. Монтесума и Малинче расстались, когда основная часть испанских воинов покинула Теночтитлан, а император остался под охраной небольшого отряда. Его командир принял за мятеж религиозный праздник и, поддавшись панике, приказал перебить его участников. Тупиковая ситуация, в которой оказались ацтеки и испанцы, кончилась тем, что ацтекские воины стали яростно мстить за убийство своих сограждан. Когда Монтесума призвал их опустить оружие, выпущенный из пращи камень его смертельно ранил.

В рукопашной схватке, которая за этим последовала, большинство людей Кортеса погибли, а все их лошади получили ранения. Малинче выжила, сумела уползти по телам убитых испанцев, и пустилась в бегство. Осознав масштаб невосполнимых потерь, Кортес прислонился к дереву и зарыдал.

Спустя год Кортес и его союзники вернулись и осадили Теночтитлан, вынудив его обитателей умирать от голода, а потом и полностью разрушили город. Тринадцатого августа 1521 г. ацтеки признали поражение. Одержавший победу Кортес приступил к восстановлению того, что сам разрушил.

Малинче к этому времени была беременна, в 1522 г. она родила от Кортеса сына Мартина, как принято считать, первого мексиканского метиса. Это важное событие не способствовало укреплению связи Кортеса с его любовницей. Наоборот, оно послужило началом его отдаления от Малинче, хотя деловые отношения они продолжали поддерживать. Причина внезапного и неожиданного разрыва их личных отношений заключалась в том, что Кортес ждал предоставления ему дворянского достоинства и прекрасно знал, что, если получит титул, Малинче не сможет с ним жить. И дело было не только в том, что он состоял в браке. Так случилось еще и потому, что Малинче, кем бы она ни была для него во время военной кампании, оставалась индейской женщиной с темной кожей, которую испанцы считали дикаркой. Чтобы избежать насмешек соотечественников, Кортес прекратил с ней интимные отношения и письменно вызвал свою испанскую жену Каталину Суарес Маркайду. Спустя некоторое время Каталина умерла, но ее преждевременная кончина ничего не изменила, а Кортес освободился от обязательств перед Малинче, выдав ее замуж за одного из своих военачальников — героического идальго Хуана Харамильо. Через год у них родилась дочь Мария Харамильо.

Брак Малинче оказался несчастливым. Несмотря на то что Кортес сделал ее состоятельной женщиной, передав ей во владение большие земельные участки, он связал ее жизнь с мужчиной, который, как позже заявляли его соратники, женился на ней в состоянии пьяного угара. Возможно, так оно и было. Испанские аристократы не женились на туземных женщинах — Харамильо оказался несчастливым исключением из правила. Когда несколько лет спустя Малинче скончалась, муж ее женился снова буквально через несколько недель.

Историки и традиция Латинской Америки пригвоздили Малинче к позорному столбу как предательницу своего народа. В те годы, которые она провела с Кортесом, и позже, когда была замужем за Харамильо, ее, должно быть, проклинали многие индейские народы. Нам остается лишь гадать о том, была ли она уязвлена или удивлена отказом Кортеса на ней жениться, однако вполне можно себе представить, что она понимала, насколько могла осложнить его карьеру. Даже в качестве его богатой и уважаемой любовницы Малинче, проданная в рабство и лишенная наследства, смогла достичь положения, позволившего ей разделить славу Кортеса — и его позор, — которые принесло ему завоевание империи ацтеков.

 

Покахонтас, героиня одной из самых романтических историй Северной Америки, была красивой и пылкой дочерью могущественного вождя индейского племени. В мае 1607 г. двенадцатилетняя девочка наблюдала за тем, как ее отец готовился казнить английского капитана Джона Смита — основателя и руководителя колонии в Чесапикском заливе. Но Покахонтас, в которой грубоватый, но обаятельный белый человек мог вызвать чувство подростковой влюбленности, бросилась к служившему плахой камню, прикрыла собственным телом голову бородатого офицера и потребовала сохранить ему жизнь, что и было сделано.

Несколько лет спустя колонисты похитили Покахонтас в ходе вооруженных столкновений с ее соплеменниками и сделали девушку заложницей. Однако относились они к ней с уважением, подобающим дочери влиятельного отца. Их отношение настолько ее поразило, что Покахонтас приняла христианство, получив после крещения имя Ребекка. Тогда же она влюбилась в одного из поселенцев, которого звали Джон Рольф. С согласия отца и губернатора Виргинии она вышла за него замуж.

История Покахонтас исполнена благородства и романтики, и то обстоятельство, что она скончалась в двадцать с небольшим — до того, как Рольф устал бы от нее, — придает завершению этой истории еще более трагичный оттенок. Однако отношения тысяч других индейских женщин с белыми колонистами, ставшими их спутниками, были далеко не такими идиллическими. Даже если белые мужчины по индейским обрядам сочетались браком с местными жительницами, они относились к своим «сельским женам» так, как если бы те были их любовницами.

Жизнь в пограничных областях Северной Америки, как и во внутренних ее районах, где в основном занимались охотой и торговлей пушниной, была суровой. Враждебная природа временами насылала слепящие снежные бури. Каменистые земли было трудно обрабатывать. Неумолимая зима приходила в положенные ей сроки, и за ней следовал голод. Опасность подстерегала повсюду: и в лесной чаще, откуда медведи и другие звери изгоняли незваных гостей, и в мрачных поселениях, которым грозили набеги враждебных местных племен. Повсюду царила атмосфера одиночества и страха; женщины, остававшиеся на изолированных от мира фермах, нередко лишались рассудка.

В изменчивом мире лесной глуши колониальной Северной Америки судьба пушных факторий, христианских миссий и любых других поселений могла зависеть от того, как их руководители — и индейцы, и белые — ладили между собой. Но согнанные с насиженных мест индейцы, которых губили завезенные европейцами болезни и алкоголь, и нетерпеливые белые, уверенные в своем расовом и моральном превосходстве, не всегда могли найти пути для того, чтобы стать верными союзниками друг друга. Достаточно часто их разделяла непримиримая вражда.

В начале XVII в., когда жила Покахонтас, племенная структура индейских народов еще оставалась достаточно архаичной, в ней явственно прослеживались традиции матриархата, а в руководстве племен большую роль играли сильные и авторитетные женщины. Европейские пришельцы неверно истолковывали культурные обычаи местного населения, в частности те, которые касались женщин. Колонисты, прибывшие из Европы, с неодобрением воспринимали образ жизни, при котором женщины имели равные с мужчинами права на развод. Европейцы считали неприемлемыми элементы туземного матриархата, полагая, что неверность женщин объясняется их властью: мужчина мог быть уверен, что его кровь течет в жилах детей его сестры, говорили они, но в отношении жены такой уверенности у него нет.

Тем не менее некоторые европейцы, обычно те, которые занимались пушной торговлей, близко знакомились с образом жизни местного населения, и кое-кто из них даже перенимал его. Значительно больше колонистов просто приспосабливались к местным обычаям, когда это соответствовало их интересам. Торговцы пушниной, например, часто женились на местных женщинах, соблюдая туземные ритуалы, и эти «сельские жены» становились их сексуальными партнершами, кухарками, переводчицами и проводницами, а также обеспечивали связь с мужчинами своих племен.

В первые годы освоения американских земель единственными доступными для большинства колонистов женщинами были местные жительницы, а позже женщины смешанного происхождения. Белые дамы приезжали в колонии гораздо реже, чем мужчины, почти всегда лишь в тех случаях, когда их приглашали родственники или будущие супруги. Одинокие колонисты-мужчины оказывались перед выбором: воздерживаться от половых связей до тех пор, пока смогут себе позволить жениться на белой женщине; пользоваться услугами проституток; жениться на туземной женщине и остаться с ней в браке или позже бросить ее, когда подвернется возможность жениться на белой женщине.

На этот счет колонистам часто давали разъяснения правительственные учреждения, компании, занимавшиеся пушной торговлей, и военные власти. Компания Гудзонова залива, например, сначала запрещала вступать в брак с туземками, потом терпимо относилась к смешанным бракам, в то время как конкурировавшая с ней Северо-Западная компания такие браки поощряла. На деле, тем не менее, представители этих компаний, как и другие торговцы пушниной, часто бросали своих жен-индианок и детей, которых те от них рожали.

И для белых мужчин, и для местных женщин возможность вступления в брак друг с другом имела как свои преимущества, так и свои недостатки. Больше всего изъянов заключал в себе целибат, соблюдение которого ставило под угрозу само выживание мужчины. Это объяснялось тем, что туземные женщины были бесценными партнершами, необходимыми для успешного занятия пушной торговлей. Они знали, как выживать в условиях дикой природы. Они были переводчицами с разных языков, могли разъяснить значение обычаев и знакомили мужей со своими родственниками. Они мололи кукурузные зерна и пекли из муки лепешки — основную пищу индейцев, запасали еду к суровой зиме. Они мастерили мокасины и снегоступы — важнейшие составляющие снаряжения торговцев пушниной. Они предупреждали о готовившейся измене тех, кто выдавал себя за их союзников.

Индейские женщины тоже могли многое получить от своих белых партнеров, например доступ к таким вещам, как металлические чайники и хлопковые ткани. Это избавляло их от такой утомительной работы, как кипячение воды с помощью раскаленных камней и дубленой кожи. В качестве посредниц они завоевывали влияние как среди белых, так и у местных племен, причем иногда превращали это влияние в подлинное могущество. Они обожали безделушки и дешевые украшения, которые дарили им их торговавшие пушниной мужья, и постепенно забывали распространенный среди индейских женщин обычай доедать то, что после трапезы оставляли им мужчины.

Однако, в отличие от своих белых сестер, туземные женщины платили более высокую цену за свои брачные союзы. Оказываясь в фортах поселенцев, эти женщины подчинялись установленным там правилам и попадали под влияние предрассудков чуждой им культуры белых людей, неизменно основанных на невежественных и унизительных представлениях о местной цивилизации. Поскольку белые мужчины не практиковали половое воздержание в противоположность индейцам, которые таким образом контролировали рождаемость, эти женщины беременели гораздо чаще, чем их сестры. Это приводило к множеству осложнений и страданиям при рождении детей, а также к преждевременному старению. Здоровью этих женщин наносили непоправимый вред неизвестные индейцам болезни и спиртное. В отличие от местных матриархальных обычаев, им приходилось передавать детей под контроль мужей, как было принято в патриархальной Европе.

Но самой тяжелой, неизбывной их проблемой было то, что их бросали, и местные женщины постоянно боялись потерять любимого человека. Такие опасения оказывались вполне обоснованными. Белые мужчины повсеместно бросали своих жен-индианок и снова женились — либо на туземках, либо на белых женщинах. Иначе говоря, значение брака его участники воспринимали по-разному. Индианки ожидали от белых мужей верности, а те постоянно их огорчали, вступая в связи с другими женщинами.

До XIX в. индейцы одобряли заключение таких союзов, полагая, что они способствуют установлению выгодных и даже привилегированных торговых отношений. Некоторые племена требовали для себя коллективного права выбора подходящих мужей, в других общинах эти вопросы решались на основе личных предпочтений. Но все настаивали на оформлении отношений a la fagon dupais — в соответствии с традициями страны.

Эти обряды отчасти напоминали европейские обычаи. Будущий муж должен был нанести визит родителям невесты и получить их согласие на заключение брачного союза. После этого родственники невесты назначали за нее выкуп — обычно это была одна лошадь. Потом жених выкуривал церемониальную трубку с потенциальной будущей родней или со всеми членами племени. Тем временем родственницы невесты готовили ее к новой роли — счищали с нее медвежий жир, меняли традиционную индейскую одежду на новый наряд, часто выдержанный в европейском стиле. В конце концов, жених — новый «мужчина скво», как называли белых мужчин, женатых на туземных женщинах, — сопровождал свою нареченную домой. С этого времени он считался ее мужем, а она становилась его женой.

Мужчины, которые не обращали внимания на эти обычаи или не хотели их соблюдать, могли дорого за это расплатиться. «Все племена соблюдают более или менее одинаковые обычаи, — писал один престарелый торговец пушниной. — Если кто-то умыкнет девицу без согласия ее родителей, он очень рискует — за это ему вполне могут проломить голову».

Перспективы брака были самыми разными. До начала XIX в. многие мужья считали себя юридически связанными семейными узами, и английские суды предпочитали с этим соглашаться. Если работодатели белых мужчин пытались заставить их избавиться от смущавших их туземных жен, многие от этого отказывались и решительно защищали законность своих браков.

Серьезные проблемы возникали у «мужчин скво», которые были служащими компании, а не занимались независимым предпринимательством. Выход на пенсию обычно означал для них возвращение в родную страну, что приводило к разрыву многих супружеских союзов. «Сельских жен» считали «ненастоящими», и общество белых людей не желало пускать их на свою территорию. Большую роль здесь играл расизм, и те же люди, которые искали расположения местных жителей на диких и необжитых землях Америки, испытывали шок, когда узнавали, что в Европе по соседству с ними поселилась индейская женщина.

Некоторые женатые мужчины оставались жить на туземных территориях. Другие прибегали к «выключению» — выдавали своих внезапно ставших обременительными жен замуж за недавно прибывших переселенцев, которые еще не успели обзавестись подругами. Были и такие, которые просто уходили и больше в местах прежнего проживания не появлялись. Когда мужья-европейцы бросали жен-идианок, те вместе с их детьми-полукровками возвращались в свои племена, где их с радостью принимали обратно, причем никто не клеймил позором ни женщину, ни детей. На деле соплеменники нередко даже приветствовали их возвращение, потому что детей их они считали более сообразительными и смелыми, более умелыми охотниками и спешили как можно скорее приобщить их к жизни племени.

В первые десятилетия XIX в. значительно возросло число взрослых смешанного происхождения и усилилось влияние миссионеров, выступавших за соблюдение строгих нравственных норм. Демографические сдвиги и изменившееся экономическое положение выявили слабые стороны браков, заключенных в соответствии с традициями страны.

Критическое отношение к таким бракам не привело к их исчезновению. Белые мужчины продолжали рассматривать индейских женщин скорее как объекты сексуальной эксплуатации, чем как спутниц жизни. Через некоторое время пересмотр статуса «сельской жены» существенно изменил положение тысяч женщин. В особенности это коснулось людей со смешанной кровью, которые не имели такой защиты и такого чувства собственного достоинства, как чистокровные индейские женщины. Униженные тем, что их считали любовницами, а не супругами, «сельские жены» иногда даже лишали жизни собственных новорожденных детей, полагая, что не смогут вырастить их в одиночку.

 

Салли Фидлер, Бетси Синклер и Маргарет Тэйлор

Метиска Салли Фидлер была типичной «сельской женой» XIX в. В 1818 г., когда жизнерадостный Вильям Вильямс, комендант одной из факторий Компании Гудзонова залива, решил проводить время в ее обществе, Салли обрадовалась и быстро заключила с ним брак в соответствии с обычаями страны. Она полагала, что была его женой. После того как Салли родила от Вильямса двух детей, а его самого перевели в другую факторию, она поняла, что обманута. Вильямс оставил ее и их общих детей и вызвал свою жену-англичанку, поскольку того требовало его новое положение.

Преемник Вильямса, Джордж Симпсон также вступал в отношения с женщинами смешанного происхождения. Одной из первых его сожительниц стала Бетси Синклер, которая, как и Салли Фидлер, полагала, что они с Симпсоном состоят в браке. Симпсон, однако, называл ее «своим предметом, ненужным и дорогим придатком», а о других «сельских женах» отзывался как об «индейских любовницах». Симпсона не смягчило даже отцовство. Хотя Бетси родила ему дочку, он продолжал рассматривать сожительницу как товар. Когда его перевели в другую факторию, Симпсон «перевел» и Бетси — передал своему другу Джону Дж. Мактавишу. Делайте с Бетси что хотите, сказал он ему, поставив при этом лишь одно условие: он не хотел, чтобы она стала «объектом всеобщего пользования», при этом, очевидно, имея в виду сексуальное удовлетворение любого, кто этого захочет.

Следующий роман Симпсона (в отличие от его встреч на одну ночь) начался совершенно случайно. Но чем больше проходило времени, тем сильнее и глубже становились его чувства к Маргарет Тэйлор. Маргарет родилась в 1805 г. (по другим источникам, в 1810 г.) от Джорджа Тэйлора, сотрудника Компании Гудзонова залива, и его «сельской жены», местной женщины по имени Джейн. Маргарет была одним из их восьмерых детей, которые оказались покинутыми, когда в 1815 г. Джордж один вернулся в Англию, даже не взглянув на прощанье на жену и детей и не обеспечив им никакой материальной поддержки.

Джейн смогла выжить потому, что осталась со всей своей большой семьей в фактории Компании Гудзонова залива. Когда туда в качестве коменданта приехал Симпсон, он нанял брата Маргарет, Томаса, который стал его слугой. В 1826 г., когда Маргарет исполнился двадцать один год, настал ее черед стать одной из многочисленных «сельских жен» Симпсона.

Почти сразу же Маргарет зачала от него ребенка. Еще до его рождения Симпсон куда-то уехал по делам, оставив одному из своих подчиненных, Мактавишу, следующие циничные указания: «Прошу вас, проследите за предметом: если он произведет что-то в положенный срок и с правильным цветом, пусть о них позаботятся, но если что-то будет не так, пусть они сами думают о себе».

«Предметом» он назвал замечательную женщину, настолько ему преданную, что после возвращения Симпсон признал и стал поддерживать их сына Джорджа. Вскоре после рождения Джорджа-младшего в их отношения вмешались родственники Симпсона: они обвинили его в том, что он роняет собственное достоинство, живя с туземной любовницей, несмотря на то, что, как того требуют приличия, он ее где-то скрывал. Но Симпсон уже очень привязался к Маргарет, чтобы лишаться ее постоянного присутствия. «Предмет является для меня большим утешением», — признавался он Мактавишу.

Когда Маргарет вынашивала их второго сына, Симпсон вернулся в Англию, где собирался провести отпуск. Перед отъездом он позаботился о том, чтобы обеспечить свою «сельскую жену», Джорджа-младшего, ребенка, которому предстояло родиться, и даже ее мать, а с братом Маргарет он обращался как с шурином. Его обожаемый «предмет» был этим очень доволен.

Однако во время пребывания Симпсона в Англии его чувства к Маргарет остыли, и он влюбился в свою кузину Френсис Симпсон. Маргарет с детьми были забыты. На свадьбе Симпсона никто не упомянул о том, что при беременной и верной Маргарет Тэйлор ему бы, наверное, не стоило жениться на кузине.

Еще до того, как Симпсон вернулся в Канаду, Маргарет, как и все остальные жители поселения, узнала, что он приедет вместе с молодой женой. Симпсон, тем не менее, принял меры к тому, чтобы Маргарет с детьми не встретилась с Френсис. Очевидно, он полагал, что его жене это не понравилось бы, может быть, она даже пришла бы в ужас от того, что он состоял в браке с индианкой, возмутилась бы тому, что он любил туземную женщину, или стала бы опасаться, что он вновь воспламенится страстью к Маргарет.

Нам неизвестно, знала ли Френсис о Маргарет и маленьких мальчиках — сводных братьях ее с Симпсоном детей. А если она о них знала, возможно, ей не приходило в голову, что Маргарет как «сельская жена» Симпсона рассчитывала (или, по крайней мере, надеялась) оставаться вместе с ним до конца своих дней.

Но Симпсон о Маргарет не забывал. После того как они с Френсис со всеми удобствами обосновались на новом месте, он сделал так, что Маргарет вышла замуж за Эмебла Хога, одного из его бывших voyageurs — торговца пушниной, который позже переквалифицировался в каменщики. Бывшую «сельскую жену» и Хога он наделил землями по берегам реки Ассинибоин. «Лакомый кусочек коменданта, Пегги Тейлор, также вышла замуж за Эмебла Хога, — презрительно замечал один современник, — до чего же упали здесь нравы, от комендантши до распутницы».

В качестве миссис Эмебл Хог Маргарет прожила еще пятьдесят лет. Как это ни удивительно, один из ее сыновей позже написал, что по происхождению она была шотландкой, при этом допустив ошибку, которую, как полагает Кристина Велч, ее потомок, сознательно сделала сама Маргарет. Если допустить, что Велч права, получается, что Маргарет решила отказаться от своей туземной крови, чтобы защитить дочерей от предательства со стороны белых мужчин, пренебрегавших женщинами смешанного происхождения, мужчин, которые относились бы к ним так же, как Джордж Симпсон относился к ней самой.

И действительно, бессердечное поведение Симпсона составляет своего рода поворотный момент в развитии института «сельского брака». До этого времени подобные отношения считались одной из форм гражданского брака. Но когда в XIX в. общественное тщеславие разрушило это представление и все большее число белых мужей отказывалось от взятых на себя обязательств в отношении их туземных жен, институт «сельского брака» превратился в фарс. Теперь мужчины знали: женщины боятся становиться любовницами, которых в любой момент могут заставить убраться вон. Именно поэтому Симпсон, когда рядом с ним была Френсис, уничижительно отзывался о «сельских женах» других мужчин — называл их «предметами для анального секса» или «предметами для всеобщего пользования». Эти ужасные слова произносил человек, который когда-то любил Маргарет Тэйлор.

Жертвой такого рода расизма стала и сестра Маргарет — красавица Мэри. Ее молодой белый поклонник узнал, что в ожидании его предложения руки и сердца она отвергла предложение другого мужчины. Он настолько встревожился, что послал друга сказать ей, что никогда не возьмет в жены женщину смешанного происхождения, даже такую красивую, как она.

Еще раз Мэри испытала унижение после путешествия в Англию, где собиралась сочетаться браком с немолодым белым мужчиной, который обещал на ней жениться. Но «жених» нарушил обещание, предложив ей стать его любовницей. Мэри отказалась и вернулась домой, где впала в глубокую депрессию, беспокоившую ее друзей. Как и Мэри, они понимали, насколько несправедливой оказалась ситуация и насколько беспомощны были она и другие туземные женщины перед лицом настойчиво их домогавшихся белых мужчин, которые совращали их и даже любили, но не могли или не хотели бросать вызов общественному мнению, осуждавшему их за то, что они женились на индейских женщинах вместо того, чтобы просто сожительствовать с ними.

Против туземных женщин было и англиканство, нетерпимое течение христианства, завоевывавшее все более прочные позиции в Северной Америке благодаря миссионерам, обращавшим индейцев в новую веру, священнослужителям, а также их ярым светским сторонникам. Англиканские священники презирали «сельских жен», называли их предметами, а личности регистрировали по общим родовым признакам (то есть как безымянных туземцев, полукровок или метисов), как будто эти женщины не были настоящими людьми со своими собственными именами. Один особенно фанатичный школьный учитель-англиканец, Джон Макаллум, говорил ученикам, что они должны изгонять из общества своих матерей, если те не связаны священными узами брака с их отцами.

Белые женщины, которых в поселениях Северной Америки становилось все больше, также поддерживали расовые предрассудки. Они с презрением называли местных женщин скво, хотя их неприязнь объяснялась скорее завистливым признанием красоты туземных женщин и боязнью конкуренции, поскольку непосредственность индианок в плане интимных отношений делала их весьма серьезными соперницами в борьбе за сердца неженатых белых мужчин.

Исключение составляла немногочисленная элитная группа девушек смешанного происхождения, чьи белые отцы пытались покончить с расовой дискриминацией, из-за которой оказались разбитыми жизни многих туземных женщин. Такие отцы давали своим дочерям образование и готовили их к жизни в обществе белых, причем делалось это с таким расчетом, чтобы у мужчин смешанного происхождения почти не оставалось шансов получить их руку и сердце.

Некоторые беспристрастные судьи безуспешно пытались принудить белых мужчин жениться на их «сельских женах» и выделять им одну треть своей собственности. Отвергнутым любовницам, которые слишком поздно уяснили, что «сельские жены» юридически женами не являются, не оставалось ничего другого, как возвращаться в свои племена, где им была обеспечена бескорыстная повседневная забота.

Понятие «сельский брак» возникло на почве отношений между местными женщинами и мужчинами-колонизаторами. Оформление отношений в соответствии с местными традициями и гарантии законности рождения детей в таких брачных союзах создавали впечатление, что подобные браки удовлетворяют запросы и потребности обеих сторон и культур. Но подчиненное положение «сельской жены» как женщины и туземки разрушало исходные благие намерения, лежавшие в основе таких отношений. Жертвами оказывались женщины, обманутые в своем представлении о том, что они были женами, в то время как на деле мужья считали их любовницами.

 

В Японии на рубеже XX в. мадам Баттерфляй — любимая, но доверчивая японка, героиня одноименной оперы Джакомо Пуччини, со слезами на глазах поняла, что Пинкертон, ее красивый американский приятель-моряк, никогда к ней больше не вернется. Прошло несколько десятилетий, и во время и после войны во Вьетнаме тысячи настоящих мадам Баттерфляй ждали и надеялись, что их приятели, иностранные солдаты, выполнят свои обещания взять их в жены, дать им денег, оформить визы. А спустя пятнадцать лет после окончания войны во Вьетнаме по мотивам знаменитой оперы Пуччини была создана новая музыкальная трагедия, повествующая об историях вьетнамских девушек, и «мадам Баттерфляй» превратилась в «мисс Сайгон».

Печальным следствием военного захвата чужой территории всегда были домогательства похотливыми молодыми оккупантами женщин покоренной страны. Страх, чувство вины и тоска по дому извращали их ценности, и они оправдывали свои сексуальные преступления доводом о том, что женщины покоренного противника составляли их справедливую добычу. Но на территориях, где велись военные действия, добровольные интимные отношения женщин с солдатами, возможно, были распространены так же, как изнасилования. Женщины предлагали себя за деньги, выгоду, по любви или из-за сочетания всех этих причин.

 

Ле Ли Хэйслип и Дао Ти Муй

Война во Вьетнаме привела к появлению тысяч «мисс Сайгон». Некоторые девушки любили своих приятелей-американцев. Другие отчаянно стремились к новой жизни в Соединенных Штатах. В книге «Когда небо и земля поменялись местами: путешествие вьетнамской женщины от войны к миру» Ле Ли Хэйслип описала свои злоключения в качестве любовницы американских военнослужащих перед тем, как встретила Эда — солдата, который отвез ее в Соединенные Штаты.

После того как в ходе войны была разрушена деревня Ле Ли — от нее остались лишь «разрушенные дамбы, погибший урожай и пустые загоны для скота», - девушка пошла работать прислугой. Ее вьетнамский работодатель, «старый похотливый козел в доме, полном потаскух», совратил ее, а потом, когда она забеременела, вышвырнул за дверь . Первым американским любовником Ле Ли был Большой Майк, который как сутенер сдавал ее напрокат другим солдатам, получая толстые пачки денег, в которых было не больше четырехсот долларов. Позже она пожалела о том, что опустилась до занятия проституцией, хоть оно и приносило хорошие заработки, и нашла работу в больнице. Она не была непорочной девственницей, заявила Ле Ли, но и шлюхой ее нельзя было назвать.

В больнице Ле Ли встретила Реда — веснушчатого американского медицинского техника с выступавшими вперед верхними зубами, которые делали его похожим на полевую мышь, опустошившую запасы риса. Вскоре Ле Ли перестала обращать внимание на дефекты внешности Реда, потому что он был добрым и относился к ней с уважением, так, по крайней мере, ей казалось.

Они решили жить вместе. По настоянию Реда Ле Ли ушла из больницы и стала стриптизершей в клубе, который посещали в основном американцы. Когда она сказала, что не хочет заниматься стриптизом, Ред проявил свою истинную сущность. «Ты не единственная дешевая шлюха в мире», — заявил он. Ле Ли прекратила с ним отношения, но осталась зависимой от американских военных.

Следующим любовником Ле Ли был Джим — американский механик по вертолетам китайско-ирландского происхождения. Первые несколько месяцев их совместной жизни прошли как в сказке, но потом запои Джима стали приводить к приступам ярости как дома, так и в других местах. Однажды его арестовала американская военная полиция. Ле Ли вернулась к матери, которая растила ее сына.

На смену Джиму пришел Пол Роджерс — офицер военно-воздушных сил родом из Техаса. Они жили вместе, но Пол был сдержан и ничего Ле Ли не обещал. Этот надолго не задержится, предупреждали ее подруги, скоро его отправят домой. Пол это отрицал, он сказал ей, что недавно подал рапорт с просьбой продлить ему срок службы на шесть месяцев. Потом как-то утром он надел синюю парадно-выходную форму, поцеловал Ле Ли и убыл как из Вьетнама, так и из ее жизни. Если бы после этого шестидесятилетний Эд не полюбил ее и не женился на ней, Ле Ли стала бы еще одной «мисс Сайгон».

Дао Ти Муй повезло значительно меньше. Когда она была маленькой девочкой, жизнь, казалось ей, обещала много чудесных свершений. Она считалась самой красивой девушкой в деревне. По традиции родители Муй договорились о ее браке с полицейским. Потом последовал великий исход с севера, когда каждый, кто был как-то связан с французским режимом, спасался бегством. Родственников мужа Муй, работавших в Министерстве военно-морского флота, послали в Сайгон. Там ее муж пошел служить в авиацию, и со временем у них родились трое детей.

В 1964 г. муж и один ребенок Муй погибли в автомобильной катастрофе, и она осталась единственной опорой семьи. Она купила тележку и стала продавать фруктовый сок перед входом в бар, который постоянно посещали в основном американцы. Одним из завсегдатаев был сорокаоднолетний Генри Дж. Хиггинс, служивший врачом в частях армейской связи. Ухаживая за Муй, Генри скупал весь ее сок и раздавал его своим приятелям. Через пять месяцев он предложил ей жить вместе с ним. Они сожительствовали в течение трех лет, и за это время родились два мальчика — Мин и Тао Патрик Генри.

Тао был очень похож на Генри, а белокурый Мин, с мягкими чертами лица, совсем на него не походил. Генри относился к мальчикам одинаково, но Мина отказался признать своим сыном. Ненадолго уехав из Вьетнама, Генри вернулся на какое-то время в Сайгон, где преподавал в военном госпитале, а потом навсегда покинул страну. До 1978 г. он писал Муй и посылал ей деньги на содержание Мина и Тао. К тому времени части Вьетконга заняли Сайгон, и в городе воцарился хаос. Письма Генри перестали доходить до Муй — она полагала, что виной тому были беспорядки.

Тем временем Муй удалось послать Мина в Соединенные Штаты по программе приемных родителей, и больше она о нем никогда ничего не слышала. Новый режим мобилизовал ее как бесплатную рабочую силу на строительство каналов. Муй вставала в 4 часа утра, и ее на автобусе отвозили до Хок Мона, расположенного в тридцати километрах от Сайгона. До 7 вечера она была занята на земляных работах, где порой ей приходилось стоять по грудь в воде, а в обед она получала лишь плошку риса с тухлым мясом. В выходные, стремясь дополнительно заработать, она подрабатывала на бензоколонке. Через несколько месяцев изнурительного труда на строительстве канала она заразилась малярией. Ей удалось подкупить чиновника, дав ему взятку золотом, отложенным на черный день, и только после этого ее освободили от тяжкой повинности.

История Муй — это сплошная череда невзгод, связанных с выживанием в условиях нечеловечески тяжелой работы, с необходимостью хитрить, изворачиваться и давать взятки, расходуя скудный запас золота, которое она использовала только для организации четырех попыток бегства ее сына Тао. В 1982 г. она подала заявку на программу упорядоченного выезда в Соединенные Штаты, но ее рассмотрели только через десять лет. Через два года она получила письмо, датированное 16 августа 1984 г., из Майами Шорз, штат Флорида, в котором сообщалось, что скончавшийся Генри Хиггинс оставил Тао около 40 000 долларов, а Муй -2000 долларов. К сожалению, деньги можно было получить только в Соединенных Штатах, и притом лично. Потом, в течение нескольких лет, несмотря на значительное наследство, Тао и Муй жили весьма скромно, думая лишь о том дне, когда они, в конце концов, попадут в Соединенные Штаты.

Перед смертью Генри Хиггинс самым серьезным образом собирался продолжать заботиться о ребенке, которого считал своим, но бывшей своей сожительнице он оставил лишь символическую сумму. Принимая во внимание его подозрения относительно Мина, которые могли быть как оправданными, так и беспочвенными, можно сказать, что по отношению к Муй и ее мальчикам в Сайгоне Хиггинс вел себя тактично и честно. Он сообщал им новости о себе и посылал небольшие суммы денег, столько, сколько мог, а потом включил Муй и Тао в завещание. Фактически он посылал им денежные переводы до самой смерти. Вполне возможно, что коррумпированные коммунистическим режимом почтовые служащие присваивали эти средства как капиталистические трофеи.

Генри никогда не обещал Муй, что женится на ней. Вскоре после знакомства он ей сообщил, что состоит в браке, но они с женой живут раздельно. Однако Муй всегда говорила о нем как о своем муже. Может быть, она так делала, чтобы ускорить свой путь к свободе или избежать записи о незаконном рождении в документах своих детей. Во вьетнамском обществе, где большое значение придается расовой чистоте, жизнь детей, рожденных от союзов американцев и азиаток, и без того весьма непроста, а у ребенка, родившегося вне законного брака от вражеского солдата, жизнь складывается вдвойне сложнее. Что касается Муй, ее никто не мог бы упрекнуть в том, что она шлюха, если бы Генри был ее мужем.

Тысячи американских военнослужащих относились к своим вьетнамским сожительницам так же, как Генри Хиггинс: они любили их, вьетнамки от них беременели, американцы их бросали, а позже регулярно или от случая к случаю высылали им деньги либо вообще ничего не присылали. Хиггинс оказался одним из наиболее ответственных американцев, хоть он не женился на Муй и не взял ее с собой в Соединенные Штаты. (Из источников также неясно, удалось ли Муй попасть в Америку и получить там деньги, завещанные ей Хиггинсом.)

Сожительницы военного времени в период любого завоевания сталкиваются с ужасными проблемами. Самая очевидная из них связана с тем, что женщин осуждают за общение с захватчиками или, как в случае с Южным Вьетнамом, с иноземными союзниками. Но в условиях, когда война разрушает экономику и общественные институты, представители гражданского населения совершают отчаянные, порой не поддающиеся осмыслению шаги.

Выдуманная «мисс Сайгон» — новая ипостась «мадам Баттерфляй» — мало чем отличалась от Ле Ли и Муй. Это невинная сельская девушка по имени Ким, которая была обручена, и вскоре ее ждало замужество. В 1975 г. она приехала в Сайгон, где ей встретился современный вариант лейтенанта Пинкертона. Им оказался Крис — рядовой, разочарованный исступленной и циничной похотливостью города. Они с Ким занимались любовью, и оба пережили мощный эмоциональный подъем. Перед вьетнамской церемонией их бракосочетания объявился озлобленный бывший жених Ким: он стал их преследовать. Вскоре после того, как Сайгон пал, Ким и Крис расстались и больше никогда вновь не встретились друг с другом.

К 1978 г. Крис вернулся в Соединенные Штаты. Он женился на Эллен, но его постоянно преследовали воспоминания о Ким. Тем временем она родила от него сына, Тама. Ей приходилось зарабатывать на содержание ребенка проституцией в клубах, где царили пьянство и разврат, — в злачных местах, которые ненавидел Крис, когда жил в Сайгоне. Она мечтала о встрече с Крисом, надеясь, что однажды он вернется и освободит ее.

Друг Криса Джон начал кампанию по воссоединению родившихся в Азии от американцев детей с их отцами. Крис и Эллен приехали к нему в Сайгон, где Эллен узнала о Ким, а Ким узнала об Эллен. Встреча обрекла на муки их всех, потому что Крис понял, что любит обеих женщин. Ким оценила ситуацию и решила, что Там будет по-настоящему счастлив в Соединенных Штатах со своим отцом. Как и мадам Баттерфляй, она кончает жизнь самоубийством.

Жизненный путь «мисс Сайгон» оказывается не таким изменчивым, как судьба Ле Ли или Муй, но только потому, что создатель мюзикла избегал запутанных сюжетных линий и скучных деталей, стремясь к достижению драматической кульминации и развязки. В действительности она тоже могла бы влачить жалкое существование и закончить жизнь измученной, поседевшей и состарившейся, как Ле Ли, Муй и несметное число других женщин, образы которых не столь обаятельны, как образ мисс Сайгон, но гораздо более правдоподобны.