Питер обещал Хенрике дать ей конвой с разрешения городского совета. Разлука с домом бургомистра была для девушки тяжела. Прямой, искренний характер Марии оказывал на нее благодетельное влияние: в ее обществе Хенрике казалось, что в ней растет уважение к своему полу. Вчера она услышала и пение бургомистерши. Ее голос гармонировал со всем ее существом: каждый звук был безукоризнен и чист, как звон колокольчика; Хенрике было жаль, что она должна отказаться от удовольствия присоединить в дуэте и свой голос. Грустно было ей расставаться и с детьми. Тем не менее ей приходилось уезжать уже ради Анны, так как письма, по-видимому, не оказывали ни малейшего влияния на отца. Когда она письменно призывала его к прощению своей отвергнутой дочери, он едва дочитывал письмо до конца. Но словами в благоприятную минуту от него все-таки можно было добиться чего-нибудь. Она должна была поговорить с ним, хотя перспектива жизни в родном замке удручала ее, поэтому ей приходилось уверять себя, что и она все-таки необходима отцу. Он послал ее к тетке на житье в Голландию, для того чтобы обеспечить наследство; в то время когда она лежала при смерти, он ездил на турнир, и письмо, которое она вчера получила от него, не заключало в себе ничего, кроме сообщения, что ему запрещен въезд в город, и приказания отправиться в Гаагу в дом юнкера де Хеутера. В письмо была вложена охранная грамота, подписанная маэстро дель Кампо Вальдесом, в которой офицерам и солдатам короля Филиппа приказывалось заботиться о ее безопасности.

Бургомистр намеревался отправить Хенрику на носилках, в сопровождении парламентера, до испанской линии, и доктор уже больше не возражал против ее желания отправиться. Вероятно, уже сегодня ей придется выехать.

Она задумчиво стояла на балконе и смотрела на двор. Некоторые окна в правом здании были открыты. Траутхен, вероятно, встала рано, так как вместе со своей молодой помощницей, несшей за ней разные щетки и швабры, она вышла из помещения, назначенного Георгу. Затем появился Ян с большим креслом на голове. За фризом бежала Лизочка с криком:

— Дедушкин стул тети Бэрбель! Где же она будет отдыхать после обеда?

Хенрика поняла эти слова и подумала сначала о старой доброй Бабетте, которая до сих пор еще была способна к нежным чувствам, затем о Марии и о человеке, который должен был поселиться внизу. Порваны ли старые узы, некогда связывавшие бургомистершу с прекрасным юнкером, и не держатся ли они хотя бы еще на тонкой нити? Ее охватил легкий ужас. Бедный мейстер Питер, бедная Мария! Хорошо ли было как раз теперь покидать молодую женщину, протянувшую ей в тяжелую минуту руку спасения? Но какое огромное расстояние было между чужой и ее родной сестрой! Каждый день, которым она продолжала наслаждаться в этом мире, представлялся ей кражей у Анны, с тех пор как в ее письме к мужу, единственном письме, находившемся в портфеле убитого, прочла, что сестра больна и живет вместе со своим ребенком в бедности.

Анне необходима была помощь, а, кроме самой Хенрики, никто не мог помочь ей.

С помощью Варвары и Марии девушка уложила свои вещи. Еще до обеда все было готово к отъезду, но она не могла отказать себе в удовольствии сегодня в первый раз пообедать со всей семьей в столовой. Питеру помешали явиться к обеду; она заняла его место и за напускной, шумной веселостью скрыла горе и заботы, наполнявшие ее сердце. В сумерки бургомистерша и дети последовали за нею в ее комнату; она велела принести себе арфу и запела. Сначала ее низкому голосу не удавались некоторые ноты, но как снег, который, скатываясь с горной вершины в долину, скользит сначала медленно и с остановками, а затем, быстро разрастаясь и делаясь все тяжелее, превращается в твердый шар, так и ее низкий голос постепенно становился все сильнее и увлекательнее, и когда, наконец, она прислонила арфу к стене и, измученная, подошла к стулу, Мария схватила ее руку и сказала взволнованно:

— Останьтесь у нас, Хенрика!

— Я не имею права, — ответила девушка. — Вам достаточно и друг друга. А вас это огорчает, дети?

Адриан в смущении опустил глаза в пол, а Лизочка бросилась к ней на колени и воскликнула:

— Куда же ты пойдешь? Оставайся у нас!

В это время раздался стук в дверь, и в комнату вошел Питер. По его виду можно было судить, что он, пришел не с добрым известием. В совете его просьба была отклонена. Почти единогласно было принято предложение комиссара ван Бронкхорста задержать Хенрику в городе в качестве родственницы знатных приверженцев Испании среди нидерландского дворянства. Если дойдет дело до сдачи города, то хотя присутствие фрейлейн ван Гогстратен вряд ли предотвратит поджоги и убийства, все-таки оно может внушить предводителям некоторую осторожность. Доводы Питера не были приняты во внимание; он откровенно рассказал девушке, какую борьбу ему пришлось выдержать, и просил ее потерпеть и продолжать быть в его доме желанной гостьей.

Она несколько раз прерывала его восклицаниями возмущения и негодования и, немного успокоившись, сказала:

— Ну что же! Я с удовольствием остаюсь у вас, но вы знаете, как меня удручает это оскорбительное насилие. И затем, быть в плену и оставаться целые недели, месяцы без мессы и исповеди! Но Боже мой! Что-то будет с моей несчастной сестрой?

Мария бросила на мужа умоляющий взгляд, и он сказал:

— Если вы жаждете найти утешение в вашей религии, то я пришлю к вам патера Дамиана, а мессу вы можете слушать так часто, как вам будет угодно, в монастыре «серых сестер», около нас. Мы боремся не против вашей религии, а, напротив, за свободное исповедование всякой религии, и вам открыт весь город. Помочь вам перенести вашу тревогу о сестре моя жена может лучше, чем я, но позвольте сказать вам вот что: где и когда я смогу помочь, я вам непременно помогу.

С этими словами он взял руку Хенрики. Та ответила на его пожатие и воскликнула:

— Мне есть за что благодарить вас, господин ван дер Верфф, я это знаю; но теперь, пожалуйста, оставьте меня и дайте мне подумать до завтра.

— Неужели никак нельзя изменить решение совета? — спросила мужа Мария.

— Разумеется, нельзя!

— Да, пожалуй, — серьезно сказала бургомистерша, — ну, так останьтесь с нами, Хенрика. Мысль о вашей сестре не дает покоя не только вам, но и мне самой. Значит, мы должны прежде всего позаботиться о ней. Питер, в каком положении сейчас дороги в Дельфт?

— Они отрезаны, и завтра или послезавтра уже никто не проберется по ним.

— В таком случае соберитесь с духом, Хенрика, и подумаем, что еще можно сделать!

Начались вопросы и расспросы, и девушка с изумлением смотрела на молодую женщину, которая в этом семейном совете с безошибочной твердостью и верностью суждения вела все прения. Самым надежным средством было признано сегодня же отыскать и послать человека, передать через него деньги Анне д'Авила и, если возможно, перевезти ее в Голландию. Бургомистр согласился выдать из своей кассы известную сумму в счет наследства, оставленного сестре Хенрики по завещанию покойной старухи, и сердечно принял благодарность своей гостьи. Но кого можно было послать?

Хенрика подумала о музыканте Вильгельме; ведь он был другом ее сестры.

— Но ведь он на службе! — ответил бургомистр. — Я знаю его. В эти тяжелые дни он, наверное, не покинет город, даже ради собственной матери!

— Я знаю подходящего человека, — сказала Мария. — Мы пошлем юнкера Георга!

— Вот это верно! — воскликнул Питер. — Мы найдем его теперь в гостинице. Мне нужно к ван Гоуту, а юнкер живет около «Векселя». Я пришлю к вам немца. К сожалению, у меня мало времени, да и к таким господам гораздо более подходят прекрасные дамы, нежели бородатый мужчина. До свидания, дорогая госпожа, и позвольте еще раз повторить вам, что мы всей душой рады нашей милой гостье.

Когда бургомистр вышел из комнаты, Хенрика сказала:

— Как-то это вышло поспешно и совсем иначе, чем я думала. Я к вам расположена, я вам обязана, Мария! Но быть в плену, в плену!… Меня будут сжимать стены, меня будет давить потолок. Должна ли я радоваться, или приходить в отчаяние, я не знаю. Вы имеете большое влияние на юнкера: расскажите ему об Анне, троньте его сердце, а если он согласится поехать, это будет действительно самое лучшее для нас обеих.

— Говорите только о себе и о вашей сестре, — сказала Мария, останавливая ее движением руки. — Вот лампа. Когда придет юнкер, мы опять увидимся с вами.

Мария ушла в свою комнату и бросилась на диван, но скоро опять встала и начала беспокойно ходить взад и вперед по комнате. Наконец, сложив и подняв руки, она воскликнула:

— О если бы он поехал, если бы он поехал! Благий Господи! Добрый, милостивый небесный Отец, дай ему всякого счастья, всяких удач, но сохрани мой мир; заставь его ехать и уведи его далеко, далеко отсюда!