Бегство Агнии сначала осталось незамеченным, потому что в семействе Порфирия никто и не думал о ней в данную минуту.

После ухода певцов Горго некоторое время сидела в комнате Дамии, но потом вышла на галерею, примыкавшую к саду; с этого места парк понижался уступами к озеру, берег которого был виден до самой верфи. Молодая девушка прислонилась к подножию колонны в тени кустарников, осыпанных лиловыми цветами, и, глубоко задумавшись, пристально смотрела вдаль.

Перед ней мелькали картины прошлого: воспоминания детства с его лишениями и радостями. Судьба поступила жестоко с прекрасной Горго, отняв у нее материнскую любовь, необходимую в годы младенчества и юности, как живительный солнечный свет весенней порой.

Невдалеке от дома, под великолепным мавзолеем из темного порфира, покоилась бренная оболочка той, которая дала ей жизнь и была отнята у нее раньше, чем осиротевший ребенок мог осознать свою потерю.

Но вокруг этого мрачного надгробного памятника ликовала вечно юная природа: пышная растительность цвела и зеленела под ласкающими лучами солнца; струи фонтана сверкали алмазными брызгами, и музыкальный плеск воды сливался с голосами весело щебетавших вольных пташек. За обвитой плющом оградой обширного сада лежала корабельная верфь – арена беспечных детских забав маленькой Горго. С тех пор как она резвилась здесь беззаботной малюткой, прошло много лет, и теперь девушка, пристально всматриваясь в очертания громадных судов, строящихся на верфи, с тревогой поджидала прихода юноши, который был безгранично дорог ее сердцу.

Младший сын корабельщика Клеменса вырос вместе с братьями Горго и был их неразлучным другом. Трое мальчиков учились у одних и тех же наставников, но богато одаренный Константин далеко превосходил детей Порфирия умом и твердостью воли, так что даже в ребяческих играх постоянно одерживал верх над ними. Маленькая Горго страстно любила вмешиваться в забавы мальчиков. Константин никогда не отталкивал ее, оказывая малютке неизменное покровительство. Когда же все четверо немного подросли, то резвые мальчуганы нередко сами просили Горго принять участие в их играх. Однако Дамия иногда не пускала свою любимую внучку из дому и держала ее взаперти, если сочетание планет пророчило ей какую-нибудь опасность; зато в другое время Горго могла свободно резвиться с братьями то на берегу озера, то на корабельной верфи. Здесь они строили кораблики и дома; здесь старый слуга Мелампус делал им в мастерской крошечные статуи, которыми дети украшали носовую часть своих игрушечных судов; он давал им глину и учил их самих лепить из нее фигурки. Константин был его прилежным учеником, а дочь Порфирия постоянно служила моделью при занятиях мальчика скульптурой; после долгих усилий ему удалось наконец сделать из гипса довольно удачный бюст маленькой Горго. Мелампус находил, что из его молодого господина мог со временем выйти великий ваятель, если бы он посвятил себя этой деятельности. Порфирий также обращал внимание на способного ребенка и был очень рад, когда Константин принимался делать копии прекрасных статуй, которых было так много в его роскошном жилище. Однако родители мальчика, особенно мать, не одобряли этих попыток молодого художника, и ему самому не приходило в голову серьезно заняться языческим искусством ваяния.

Константин был воспитан в строгих правилах христианства, отличавшегося в ту эпоху исключительно аскетическим направлением. Пример набожного юноши невольно отразился и на сыновьях Порфирия, его товарищах, также получивших крещение в младенчестве. Их отец молча соглашался с этим: его сыновья непременно должны были остаться христианами, чтобы не потерять права на отцовское наследство. Благородный по натуре, но слабохарактерный Порфирий сознавал необходимость исповедовать религию, которая, в сущности, была ему ненавистна. Когда его сыновья, по настоянию Константина, отправлялись в церковь, он только насмешливо пожимал плечами, позволяя им также на ристалищах и на других общественных состязаниях одеваться в голубой цвет, отличавший христиан.

Горго, напротив, держалась совершенно иного образа мыслей. Ей, как женщине, не надо было лицемерить в деле веры, и потому она открыто признавала старых богов, неуклонно соблюдая языческие обычаи, что особенно нравилось ее отцу. Она была отрадой жизни Порфирия; детская болтовня малютки, а позднее – ее серьезные рассуждения и очаровательные песни служили верным отголоском того, что волновало его собственную душу. Глядя на Горго, Порфирий чувствовал себя совершенно счастливым; он искренно благодарил свою мать и друга Олимпия, воспитателей и наставников любимой дочери, уберегших ее от влияния христианских идей. Константин старался противодействовать этому направлению и привлечь Горго на свою сторону, однако его усилия пропадали даром, так что, по мере возраста, молодые люди все сильнее и сильнее расходились во взглядах.

Еще в ранней юности сын корабельщика страстно привязался к подруге своих детских игр. Как ревностный христианин, он хотел во что бы то ни стало добиться того, чтобы молодая девушка разделяла его религиозные убеждения. Но ученица Олимпия твердо стояла на своем, нередко сбивая с толку Константина меткими замечаниями и остроумными доводами. Она забавлялась этими спорами, между тем как счастье его жизни зависело от того, сделается ли Горго христианкой, или нет.

Дамия с Порфирием с удовольствием присутствовали на религиозных диспутах молодежи, приходя в восторг, когда их любимица, весело смеясь и пылая румянцем оживления, разбивала в прах все аргументы своего возлюбленного противника.

Заметив, наконец, что он служит предметом насмешек, Константин стал отдаляться от дома Порфирия, однако Горго искусно умела привлекать его обратно, и едва только они оставались наедине, как между ними снова возникали ссоры, становившиеся все серьезнее и жарче.

Но это не помешало молодой девушке со своей стороны питать нежное чувство к товарищу детства, и когда он надолго уехал из Александрии, она чуть не умерла с тоски. Им обоим было ясно, что они созданы друг для друга, хотя между ними лежит глубокая пропасть. Но вместо того чтобы устранить это препятствие, оба из ложного самолюбия старались разойтись еще дальше. Вскоре Константину стало невыносимо мириться с таким положением дел, и он решился оставить родной город, чтобы легче порвать тесные узы, связывающие его с Горго.

Рассказы мореплавателей, посещавших дом старого Клеменса, давно внушили ему страсть к далеким путешествиям, полным опасных приключений. Отцовское ремесло не привлекало Константина; он подумывал о том, как бы покинуть родину, и эта мечта вскоре осуществилась. Однажды Порфирий взял юношу с собой в Каноп. Старик ехал в колеснице, а сыновья с товарищем сопровождали его верхом. У городских ворот им встретился Романус, начальник императорских войск, расположенных в Александрии. Взглянув на статного юношу, ловко управлявшего превосходным конем, он остановил свою лошадь перед экипажем Порфирия и обратился к нему с вопросом, не сын ли его этот молодой человек.

– Нет, – отвечал Порфирий, – но я не отказался бы иметь такого прекрасного сына.

При этих словах Константин сильно покраснел, между тем как Романус подъехал к нему и сказал, обращаясь к Колумелле, начальнику арсинойских латников:

– Вот славный воин, который понравится Аресу. Советую тебе не упускать его из рук!

Говоря таким образом, доблестный предводитель имперских когорт ласково потрепал по плечу сына корабельщика, еще раз окинув восхищенным взглядом стройную фигуру и смелое открытое лицо прекрасного юноши.

Эта случайная встреча решила судьбу молодого человека. Прежде чем развеялось облако пыли, поднятое копытами ускакавших коней, Константин сказал сам себе, что он непременно поступит на военную службу. Однако его намерение было принято в родительском доме не особенно благосклонно.

Отец, правда, не мешал ему стать солдатом, потому что у него было еще двое сыновей, которые могли оставаться дома и помогать старику в работе, но религиозная мать Константина решительно восстала против такого решения, указывая на великого учителя церкви Тертуллиана , запрещавшего верующим браться за оружие. Она приводила в пример Святого Максимилиана, казненного Диоклетианом-Мучителем за его отказ проливать на войне кровь своих ближних. Военное дело, по мнению матери Константина, было несогласно с христианским смирением.

Между тем почтенный корабельщик смотрел на вещи иначе. Большая часть войска приняла уже крещение, и даже святая церковь молилась о ниспослании им победы, а во главе защитников отечества стоял сам император, великий Феодосий, образец истинно верующего и ревностного христианина.

Клеменс был господином в своей семье, и воля его была законом. Таким образом, Константин вскоре вступил в ряды конных латников арсинойского гарнизона.

Уже за первую битву он получил повышение и снова вернулся в Арсиною. Этот город лежал вблизи Александрии, так что молодой человек мог часто видеться со своими родными и семейством Порфирия.

Около трех лет назад он принимал участие в усмирении мятежа, вспыхнувшего на его родине, благодаря подстрекательству Максима, а немного времени спустя Константину пришлось отправиться в Европу, где Феодосий вел войну с этим мятежником. В день отъезда юноша снова поссорился с любимой девушкой. Престарелая Дамия сказала ему на прощание, что она дала обет вместе с Горго приносить жертвы богам за его благополучие; Константин увидел (См. «Послесловие»..) в этих словах скрытую иронию и направился к двери, глубоко оскорбленный ими. Горго не выдержала и бросилась за ним вслед; к явной досаде бабушки, она остановила юношу, дружески протянула ему обе руки и простилась с ним с особенной нежностью.

Дамия, скрыв свое недовольство, молча смотрела на эту сцену и впоследствии тщательно избегала упоминать имя молодого человека в присутствии своей внучки.

После победы над Максимом Константин, несмотря на крайнюю молодость, был назначен на должность Колумеллы и сделан начальником конных латников. Таким образом, он вернулся в Александрию в звании префекта.

Во время его отлучки Горго не переставала тосковать о своем возлюбленном, но это глубокое чувство казалось ей предательством, изменой старым богам, и юная девушка, стараясь загладить свою вину, ревностнее прежнего защищала языческий культ. Она вышла из замкнутого круга семьи, чтобы присоединиться к Олимпию, который мужественно боролся за дорогие его сердцу предания старины. Дочь Порфирия стала ежедневно ходить в храм Исиды, куда по большим праздникам ее голос начал привлекать множество молельщиков. Когда Олимпий защищал вооруженной силой святилище Сераписа против нападений христиан, Горго со своей бабушкой, во главе других знатных языческих женщин Александрии, снабжали пищей и всем необходимым храбрых сподвижников маститого философа.

Итак, жизнь Горго была полна живого интереса, но всякая победа, одержанная в этой борьбе, причиняла ей тайные упреки совести и непонятную тревогу. Прошли месяцы и целые годы, а она по-прежнему оставалась противницей христианства, которое исповедовал ее возлюбленный. Под влиянием таких тяжелых обстоятельств веселая и живая девочка вскоре обратилась в серьезную женщину с твердой волей и определенными взглядами. Она одна в целом доме осмеливалась противоречить бабушке и умела настоять на всем, что считала справедливым. Если ее сердцу недоставало удовлетворения, то ум был постоянно поглощен упорной борьбой между двумя могучими противниками. Горго, пожалуй, окончательно подавила бы в себе любовь к христианину, если бы музыка и пение не затрагивали нежных струн ее души, постоянно напоминая ей прошлое.

Известие о возвращении Константина сильно взволновало Горго. Свидание с любимым человеком могло принести ей как величайшее счастье, так и новое горе, новую заботу.

Теперь она смотрела с галереи, как он приближался к их дому. Его блестящий шлем мелькал из-за зелени, окружавшей садовую стену; наконец, вся фигура юноши показалась на лужайке. Горго вдруг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и удержалась за колонну.

Молодой латник подходил к ней с гордой осанкой. Его панцирь и оружие ярко сияли на солнце. Он вернулся назад к подруге своего детства вполне сложившимся мужчиной, героем, именно таким, каким она представляла его себе в бессонные ночи, тоскуя о своем возлюбленном.

Константин поравнялся с мавзолеем ее матери, и тут девушке показалось, будто чья-то холодная рука легла на ее сильно бившееся сердце, и тайный голос предостерег ее от неминуемой опасности.

В воображении Горго промелькнул с быстротой молнии отцовский дом с его великолепной, художественно-изысканной обстановкой. Богатая наследница невольно сравнила с ним скромное жилище корабельщика, откуда были изгнаны все суетные языческие украшения. Избалованная роскошью и любившая изящные искусства, она подумала, что едва ли сумеет примириться с подобной простотой. Но тут ей снова представился Константин на пороге отцовского дома, в ее ушах раздался его серебристый детский смех, и сердце Горго опять невольно поддалось отрадному чувству. А между тем сегодня ночью, в часы серьезных размышлений, она пришла к печальному выводу, что их союз не может принести им счастья. Константин будет по-прежнему твердо держаться своей веры, и сама она не изменит старым богам, так что после недолгого блаженства их обоих ждет семейный разлад и обоюдное горе до могилы. Но в данную минуту Горго не думала об этом. Теперь холодные доводы рассудка уступили место неудержимому порыву любви: в ее ушах отдавались шаги возлюбленного, и ей пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не броситься к нему в объятия.

Девушка слабо вскрикнула: Константин прижал к своей груди похолодевшие трепещущие руки, и оба они были так полны восторгом свидания, что не могли вымолвить ни слова, за них говорили одни красноречивые пламенные взгляды. Увидев слезы на ресницах Горго, молодой человек тихо назвал ее по имени. Она немного оправилась и сказала с блаженной улыбкой:

– Добро пожаловать, Константин. Мы давно ждем тебя в своем доме! Я очень рада, что ты вернулся.

– О Горго, Горго! – воскликнул юноша в глубоком волнении. – Неужели со времени нашей разлуки прошло уже несколько лет?

– Конечно, – кивнула она. – И какие это были тревожные, тяжелые годы!

– Но сегодня мы вознаградим себя за пережитые лишения, и, прежде всего нам следует заключить с тобой прочный мир. Теперь я сделался гораздо терпимее, чем был прежде, я научился каждому воздавать должное, только бы другие не оскорбляли моей святыни. Покончим же раз и навсегда наши старые счеты! Ты будешь любить меня таким, каков я есть, а я буду восхищаться твоими редкими достоинствами. После борьбы между честными противниками всегда наступает примирение. Будем наслаждаться миром, дорогая Горго, будем наслаждаться им и благодарить судьбу. Ах, мне не верится, что я снова стою в твоем саду, слышу удары молота на нашей верфи и смотрю тебе в глаза. Все это так сильно напоминает мне детство, как будто я собираюсь начать новую жизнь, которая должна быть несравненно богаче радостями и несравненно прекраснее прежней.

– Ах, если бы и братья вернулись с тобой! – вздыхая, заметила Горго.

– Я видел их.

– Где?

– В Фессалонике. – Они веселы, здоровы и шлют вам письма.

– Письма! – воскликнула девушка, отнимая у Константина свою руку. – И ты мог так долго медлить с исполнением такого поручения! Твой дом стоит рядом с нашим, и твои соседи...

– Прежде всего, мне было нужно поспешить к родителям, – перебил юноша. – Кроме того, служба задержала меня со вчерашнего вечера почти до настоящей минуты. Романус не дал мне спокойно заснуть сегодняшней ночью: я занимался у него делами вплоть до захода месяца. Но все равно: я не мог бы спать от сильного желания повидаться с тобой. Сегодня утром мне снова пришлось идти на службу, которой я не хотел бы пренебрегать. Вслед затем появилось новое препятствие даже по дороге сюда... однако все вышло к лучшему, потому что я застал тебя одну. Такую благоприятную минуту нелегко уловить. Вот уже отворяется дверь...

– Уйдем поскорее в глубину сада! – воскликнула Горго, понизив голос. – Мое сердце так же переполнено, как и твое. У пруда, под старой сикоморой, мы можем поговорить без помехи.

Под густой кроной величавого дерева стояла простая скамья, сделанная руками Константина много лет тому назад. Здесь молодая девушка присела отдохнуть, а ее возлюбленный остановился против нее.

– Ты должна меня выслушать именно в этом уютном уголке! – сказал взволнованным голосом префект, не спуская глаз с прелестного профиля любимой. – Вспомни, сколько счастливых минут пережито нами под старой сикоморой!

– Я не забыла их! – тихо отвечала Горго.

– И вот сегодня мы сошлись здесь после долгих лет разлуки! – продолжал молодой воин. – Мое сердце бьет ужасную тревогу, хорошо, что панцирь стягивает грудь, иначе оно разорвалось бы от блаженства и горячей благодарности.

– Благодарности? – с удивлением повторила девушка.

– Да, глубокой, искренней благодарности! Ты осчастливила меня, ты щедро вознаградила мою любовь и верность! О Горго, Горго, мучение и отрада, горе и блаженство моей жизни! Мать передала мне, как ты неутешно плакала у нее на груди при ложном известии о моей смерти. Ее слова упали живительной росой на мою душу; то был драгоценный подарок, который не сравнится ни с чем. Я не оратор и не могу ясно высказать тебе того, что чувствую, но ты и без слов поймешь меня. Тебе, конечно, хорошо известны мои чувства!..

– Да, я знаю их, – отвечала Горго, открыто взглянув в глаза Константину. Она позволила юноше сесть рядом с собой и взять ее за руку. – Если бы ты разлюбил меня, я не могла бы пережить такого удара, – продолжала девушка. – Поверь: я пролила о тебе больше слез, чем ты думаешь. Ты безгранично дорог мне, Константин!

Он привлек ее в свои объятия, но она тихо освободилась и сказала умоляющим тоном:

– Нет, подожди еще, мой возлюбленный! Дай мне сначала откровенно переговорить с тобой, чтобы я могла всецело отдаться своему счастью. Я заранее предвижу, что ты от меня потребуешь, но прежде вспомни о том, что всегда стояло между нами неодолимой преградой. Мы знаем, что нас соединяет взаимная любовь...

– И нам важнее всего выяснить, насколько мы любим друг друга, – настойчиво перебил Константин. – Меня нередко мучило воспоминание о наших ссорах, но с тех пор, как я узнал, что ты плакала обо мне и что я любим тобой, у меня явилась надежда на счастливую будущность. Ты хорошо знаешь мой взгляд на вещи, я не мечтатель, не легкомысленный юноша, однако я ожидаю от тебя всего самого лучшего, если только ты искренно любишь меня. Поэтому спрашиваю прямо: полно ли твое сердце любовью ко мне, думала ли ты обо мне, когда я был далеко, – каждый день, каждую ночь, – как я думал о тебе?

Горго опустила голову и отвечала, пылая румянцем:

– Я люблю только тебя и никогда не любила никого другого. Я тосковала о тебе во время твоего отсутствия, но все-таки, Константин, между нами есть одно препятствие...

– Его не существует более! – с воодушевлением воскликнул молодой префект. – Только бы мы любили друг друга, все остальное уладится само собой. Любовь может преодолеть какую угодно пропасть, ею создался мир и поддерживается человеческий род, она, по выражению величайшего из апостолов, «способна сдвинуть горы». Любовь живет в человеческой душе, уча нас стойко переносить любые несчастья, служа поддержкой и украшением жизни.

При этих словах юноши Горго взглянула ему в глаза. Константин продолжал с глубоким чувством:

– Ты должна быть моей, и я намерен просить руки моей возлюбленной. Твой отец сказал однажды, что желал бы иметь меня своим сыном. Я вспоминал эти слова и во время томительных военных переходов, и в битве, и в минуты отдыха. Они служили мне залогом того, что ты станешь моей женой. Теперь наступила пора...

– Нет, еще не сегодня! – прервала с мольбой молодая девушка. – Я тоже разделяю твою непоколебимую уверенность, что наша любовь прочна, что мы будем бесконечно счастливы. Ты свободен веровать во что тебе угодно, и я никогда не позволю себе коснуться твоей святыни. Ради тебя я не остановлюсь ни перед какой жертвой: различие наших религий должно стушеваться, но... но сегодня еще не время... ни сегодня, ни завтра!.. В эти дни мне предстоит исполнить великое дело. Тебе я отдала свое сердце, свою любовь, но я не могу бросить начатого, не желая сделаться предметом насмешек Олимпия и его друзей.

– Что же это такое, на что ты намекаешь? – спросил Константин с серьезной тревогой.

– Я намерена сказать «прости» своей прежней жизни, но прежде чем решусь стать твоей женой...

– А разве ты не принадлежишь мне уже и теперь? – спросил он тоном лукавого упрека.

– Теперь? Нет еще! – твердо заявила девушка. – Сегодня я принадлежу великому делу, от которого отказываюсь ради тебя. Я не хочу уронить своего достоинства и дать повод другим презирать меня! Я исполню то, что предприняла... Не спрашивай меня о подробностях, окажи мне последний раз необходимое снисхождение; зато когда окончится праздник Исиды...

– Горго! Горго! – послышался старческий голос Дамии, и между садовых кустов замелькали фигуры невольниц, искавших свою молодую госпожу.

Константин и Горго встали, чтобы идти на зов бабушки.

– Я не настаиваю ни на чем, – заметил префект, – но поверь моему опыту: гораздо лучше не откладывать трудного решения, если оно неизбежно. Даже незначительная отсрочка бывает опасна в известных случаях. Помни, Горго, что колебание и нерешительность воздвигнут новые преграды нашему счастью. Ты всегда отличалась твердостью характера, поэтому я советую тебе поскорее решить нашу участь.

– Хорошо, хорошо! – торопливо отвечала девушка. – Я только не хочу нарушать данного слова, и ты не можешь требовать от меня подобной жертвы. Завтрашний день станет днем прощания с моим прошлым, и с этого дня я уже буду всецело принадлежать одному тебе. Я не могу от тебя отречься: твое счастье будет моим счастьем, но мы не должны затруднять мне разлуку со всем, что было дорого моему сердцу с самых детских лет! Закрой глаза на завтрашний день, и тогда... о боги, если бы мы поскорее нашли настоящую дорогу и выяснили наши взаимные недоразумения! Мы так хорошо знаем друг друга, и я уверена, что любовь сгладит все то, чего, пожалуй, не оправдает рассудок. Я могла бы чувствовать себя в настоящую минуту безгранично счастливой, а между тем непонятная тоска тяжелым камнем лежит на сердце, отравляя мне блаженство желанной встречи с тобой!