Пока Марк исполнял поручение брата, молоденькая певица нетерпеливо ожидала его прихода с Евсевием. Горго велела кормилице проводить Даду в ярко освещенную музыкальную залу, сказав, что она выйдет к ней, как только больному отцу станет немного легче. Радушная хозяйка не забыла распорядиться об угощении, но посетительница не дотронулась до вкусных блюд и дорогих лакомств. Ей пришло в голову, что Горго нарочно избегает ее, и Дадой овладело грустное чувство одиночества.

Желая как-то унять невольную тоску, девушка принялась рассматривать произведения искусства, украшавшие комнату, гладить руками обивку мебели и, наконец, увидела лютню, стоявшую у подножия статуи музы. Певица взяла несколько аккордов, которые разбудили в ней множество воспоминаний. Она села на диван в отдаленном уголке зала и глубоко задумалась. За последние дни девушка пережила так много нового, они принесли ей столько неожиданного счастья, что казались скорее каким-то блаженным сном. Перед Дадой разворачивалось блистательное будущее, и юное сердечко невольно замирало от опасения, что ее радужные мечты могут не осуществиться. Но молодая девушка, не познавшая еще тяжелых разочарований, через минуту снова начинала верить в свою счастливую судьбу.

Вспоминая горячую, беззаветную любовь Марка, Дада испытывала такое блаженство, что забывала при этом все на свете: и свою обиду на Горго, и беспокойство о родных, и страх перед своей будущей свекровью Марией. За этими размышлениями застала ее дочь хозяина дома. Горго действительно не могла отойти от больного, который только теперь узнал о смерти матери, бывшей добрым гением его семьи. Пока Порфирий находился в Серапеуме, от него скрывали печальную истину по настоянию врача Апулея. Теперь же один из друзей имел неосторожность сообщить ему и другое, еще более ужасное известие, взволновавшее весь город.

В Фессалониках, где находились сыновья Порфирия, было убито войсками императора более пятнадцати тысяч граждан. Это кровавое дело совершилось по приказу цезаря Феодосия, который велел заманить хитростью мирных жителей города на ипподром, чтобы перерезать их там самым предательским образом, мстя им за своего полководца, гота Ботериха, убитого чернью в Фессалониках. Зная страсть своих сыновей к конским бегам, Порфирий не сомневался, что они вместе с другими присутствовали на ипподроме и потому, наверное, разделили трагическую участь людей, павших от рук наемных убийц. Таким образом, судьба в один день отняла у несчастного и горячо любимую мать, и своих цветущих сыновей – опору приближающейся старости. Отец Горго был готов прибегнуть к спасительному яду, если бы не слабая надежда на то, что его дети, может быть, остались в живых. Но, тем не менее, он предавался порывам мрачного отчаяния, как будто для него погибло все на свете.

Горго уговаривала отца, стараясь поддержать в нем бодрость, напоминая ему о долге философа стоически переносить удары судьбы. Однако Порфирий не слушал ее, переходя от слез и жалоб к вспышкам яростного бешенства. Наконец больной захотел остаться один и отослал свою дочь к ее молоденькой гостье. Горго повиновалась, но сделала это против воли: несмотря на похвалы Димитрия достоинствам и скромности юной певицы, внучка Дамии, воспитанная в строгих правилах, по-прежнему чуждалась девушки неизвестного происхождения. Сблизиться с ней было для Горго так же трудно, как трудно богачу спуститься в мрачное жилище бедняка. Однако отец прав: хозяйке не следовало забывать обычаев гостеприимства. Дойдя до порога музыкальной залы, она вытерла слезы, не желая обнаруживать своего горя перед ничтожной девушкой, в которой было так мало порядочности. Судя по внешнему виду молодой певицы, Горго полагала, что Дада увлеклась ее двоюродным братом, как могла бы увлечься первым встречным, без всякого намека на серьезное чувство, без всякой примеси «стремления к высшим предметам», как выражались философы, занимавшиеся образованием дочери Порфирия. Горго сознавала свое нравственное превосходство над Дадой, но хотела великодушно скрыть это и ласково приветствовала гостью. Однако Дада, со своей стороны, отнеслась к ней довольно сухо.

– Мне очень приятно, – заметила Горго, – что случай привел тебя к нам.

– Я думаю, что обязана этим доброте твоего отца, а не простой случайности, – несколько резко возразила Дада.

– Да, мой отец очень добр, – отвечала молодая хозяйка, не обращая внимания на раздраженный тон певицы. – Кроме того, ему пришлось сегодня пережить тяжелое горе: ты, конечно, слышала уже, что он лишился матери? Моя покойная бабушка очень любила тебя, милая Дада!

– Оставим это! – сказала девушка.

– Ей было трудно понравиться, – продолжала Горго, – но к тебе она чувствовала большое расположение. Неужели ты сомневаешься в искренности моих слов? Если бы ты видела, как заботливо выбирала старушка присланные тебе подарки!

– Оставим это! – повторила Дада. – Она умерла, и я ей охотно прощаю, хотя она имела на меня дурные виды.

– Нехорошо с твоей стороны отзываться таким образом о покойной бабушке! – прервала Горго уже с нескрываемой досадой. – Ты платишь неблагодарностью за ее щедрость и доброту.

– Напротив, я никогда не забываю оказанных мне благодеяний, – с твердостью возразила племянница Карниса, отрицательно качая головой. – Я благодарна людям за малейшее одолжение, хотя мне довольно редко делали добро без всякой корыстной цели. Но уж если на то пошло, то я откровенно скажу, что твоя бабушка хотела использовать меня, как орудие мести против своей невестки и ее сына. Тебе, конечно, это было известно, иначе ты не сочла бы меня недостойной петь с тобой на празднике в храме Исиды. Ты, без сомнения, считала меня легкомысленной, испорченной девушкой, готовой из пустого тщеславия увлечь твоего двоюродного брата? Публичных певиц обычно все презирают, но в тебе я предполагала больше проницательности, потому что ты сумела оценить Агнию и приблизила ее к себе. Если ты не хочешь меня обидеть, то не говори о благодарности к покойной Дамии.

Горго невольно потупила глаза, но потом снова подняла их на Даду и сказала:

– Ты не знаешь, как много выстрадала эта несчастная! Вдова моего дяди Апеллеса нанесла ей столько смертельных обид, что она не могла забыть их. Если бабушка даже и имела в виду избрать тебя орудием своей мести, то все-таки она не хотела причинить этим тебе никакого зла. Кроме того, теперь ее желание исполнилось: ты встретила Марка, и вы оба полюбили друг друга, если не ошибаюсь.

– Если не ошибаешься? – с живостью перебила Дада. – Обмануться в наших взаимных чувствах было бы ужасно! Да, мы нашли друг друга и полюбили. Зачем бы я стала скрывать от тебя истину?

– А как отнеслась к этому вдова Мария?

– Право, не знаю, – робко ответила Дада.

– Однако вы не можете вступить в брак без согласия матери Марка, – серьезно заметила Горго. – Все состояние сына находится у нее в руках.

– И пусть она владеет им! – с жаром перебила девушка. – Чем скромнее будет наше жилище, тем лучше для меня. Я хочу только любви Марка и ничего более. Он желает мне истинного добра и ценит не одну мою внешность. Я с радостью последую за ним. А как относится ко мне Марк, это ты можешь видеть из того, что он намерен поместить меня до свадьбы у своего почтенного наставника Евсевия.

– Так, значит, ты принимаешь его веру? – спросила Горго.

– Конечно!

– Я рада за Марка. Вообще христианская религия очень хороша сама по себе, но жаль, что ее последователи искажают чистоту своего учения. Посмотри, как они теперь неистовствуют на городских улицах, стараясь уничтожить все прекрасное. Тебя воспитал пламенный почитатель муз, почтенный Карнис, и ты, вероятно, возмущена таким вандализмом единоверцев Марка?

– Я? – спросила Дада. – Безрассудных людей можно встретить повсюду. Мне очень жаль, что христиане отрицают все прекрасное, но я и Марк не обязаны разделять подобные взгляды.

– Хорошо, что ты можешь найти всему оправдание! – произнесла Горго с подавленным вздохом. – Счастливы те, кто имеет способность закрыть глаза на возмутительные вещи! Меня же приучили строго вдумываться в каждый вопрос, и это создало теперь преграду между мной и личным счастьем. Я не ропщу и готова доискиваться истины, не останавливаясь ни перед чем. Мой жених – христианин, так же как и твой, однако мне трудно решиться принять его веру. Я не способна без оглядки броситься в воду, где много водоворотов и омутов. Впрочем, здесь речь идет не обо мне. Допустим, что Марку очень хочется назвать тебя своей женой, но если его мать будет против вашего брака, то мой двоюродный брат станет несчастнейшим человеком. Я хорошо знаю христиан: без родительского благословения счастливое супружество для них немыслимо. Вся жизнь Марка будет отравлена, если ему придется устроить вашу свадьбу наперекор материнской воле.

– А все-таки ни он, ни я не можем быть счастливы друг без друга, – с живостью возразила Дада. – Я никогда еще не искала ничьего расположения, а между тем ко мне везде относились благосклонно. Почему я не могу понравиться своей будущей свекрови? Я сделаю все возможное, чтобы расположить ее к себе, и, кроме того, она должна радоваться счастью своего сына. Евсевий постарается уговорить ее, и Мария не откажет нам в своем благословении. Но если наши надежды не осуществятся, если я не сделаюсь женой Марка перед людьми, то мы, во всяком случае, не покинем друг друга: я стану боготворить его, сделаюсь его рабой.

– Несчастная! – воскликнула Горго, всплеснув руками. – Неужели ты ничего не слышала о чести и достоинстве женщины? Ты жалуешься на общество, потому что оно несправедливо презирает публичных певиц, а между тем сама говоришь подобные вещи. Неужели ты вправе пренебрегать законами нравственности, если судьба ставит преграды нашему чувству.

– Я пренебрегаю законами нравственности?! – с жаром воскликнула Дада. – О нет, тысячу раз нет! Я считаю себя ничего не значащей бедной девушкой и помню свое место. За всю мою жизнь у меня недоставало твердости пойти наперекор даже малому ребенку. Но теперь, благодаря Марку, и только ему одному, в моей душе пробудилось новое чувство, которое придало мне мужество. Если я увижу, что общество не хочет простить мне того, что я была публичной певицей; если, в угоду приличиям, будут нарушены мои права, то я стану защищаться, не щадя собственной жизни. Меня тоже научили беречь и уважать то, что ты называешь «честью», и я хранила свою чистоту, как всякая другая порядочная девушка. Это я, конечно, не считаю заслугой, но ты не можешь представить, как много соблазнов окружает бедную певицу. Девушки твоего круга поставлены в совершенно иные условия. Каждый мужчина считает себя вправе преследовать нас своей любовью, тогда как к вам они приближаются, как к богиням. Вы же сами... Я не только слышала про это от моего дяди Карниса, который хорошо знает свет и ваше общество, но видела сама в санаторных домах в Риме, где встречала много молодежи: у вас любовь едва волнует душу, между тем как нас она охватывает огнем. Сапфо, отвергнутая безрассудным Фаоном, бросилась в море с левкадийской скалы. Я не задумалась бы сделать то же самое, если бы моя смерть могла принести счастье Марку. Между тем ты способна хладнокровно взвешивать вопрос о своем замужестве и спокойно откладывать его на неопределенный срок. Я же, напротив, не знаю никаких колебаний в своей любви, но все же терпеливо подчиняюсь всему, что велит делать старец Евсевий, хотя мне очень трудно справиться со своей пылкой страстью. За что же ты осуждаешь меня? Но нет! Я не узнаю тебя, Горго!.. Теперь ты стоишь передо мной, и в твоих глазах... Вот точно так ты смотрела во время пения несколько дней назад... Клянусь всеми девятью музами, ты сама способна так же пылко чувствовать, как и мы. Ты не похожа на знатных девушек своего круга с их холодной кровью! Ты такая же артистка, как я, и даже более, чем я; когда в твоем сердце вспыхнет истинная любовь, то берегись, как бы тебе не увлечься еще дальше меня за пределы общепринятых обычаев, тех священных законов, которыми обуздывается человеческая страсть. Что же касается меня, то, несмотря на пожирающее пламя любви, я постараюсь остаться порядочной девушкой, какой была до сих пор.

Тут Горго вспомнила сцену в Серапеуме. Не дальше как сегодня она, забыв свою женскую гордость, добровольно предложила избраннику своего сердца то, чего, по правилам приличия, мужчине следовало добиваться от нее самому. Знатная девушка, краснея, потупила глаза перед бедной певицей, не зная, как ей ответить. В эту минуту за дверями послышались мужские шаги, и в комнату вошли Евсевий и Марк, а потом Константин.

Жених Горго был убит горем: во время пожара на отцовской верфи погиб второй его брат. Ввиду такого несчастья, никто из семьи корабельщика не думал о громадном денежном ущербе, понесенном стариком Клеменсом, у которого сгорели обширные склады строевого леса. Дочь Порфирия подошла к молодому префекту в нерешительности и смущении, но, узнав о постигшем его ударе, она нежно прижалась к любимому шепча ему слова утешения. Марк и Евсевий тоже приняли горячее участие в его печали, и затем бедной Даде пришлось горько поплакать в свою очередь. Старый священник принес ей роковую весть о смерти Карниса и Герзы, а тяжело раненный Орфей был перенесен в госпиталь.

Таким образом, в веселой музыкальной комнате воцарилось самое удрученное настроение, которое отчасти разогнал приход Димитрия. Он явился за Дадой и братом, чтобы вести их к матери. Мария уже знала обо всем случившемся и ждала своего сына с невестой. Ее пасынок приехал в экипаже, уверяя, что ноги отказываются ему служить. По его словам, человек в этом случае похож на лошадь. Верховой конь быстро устает, если его заставлять возить тяжести, а сильная ломовая лошадь устает от скачки. Так и его ноги измучены непривычной беготней по мощеным городским улицам, а убогий мозг утомился хитрыми планами и ловкими комбинациями, которые ему приходилось придумывать. Однако благодаря богам этот ужасный день приходит к концу. Сегодня он даже не в силах радоваться своему успеху, превзошедшему всякие ожидания. Между тем глубокое удовлетворение, светившееся в глазах Димитрия, явно противоречило его уверениям, и приход молодого человека невольно подействовал благотворным образом даже на его опечаленных друзей, которых он принялся ласково утешать.

Горго вторично поцеловала Даду на прощание. Узнав о смерти родных, осиротевшая девушка горько плакала. Ее тихие слезы растрогали дочь Порфирия; она тотчас подошла к певице и нежно привлекла ее к себе, как сестру.

После ухода двоюродных братьев Горго осталась наедине с Константином и старцем Евсевием. Девушка жаждала облегчить свое сердце откровенной беседой с ними. Хотя она обещала своему жениху немедленно отправиться к его опечаленным родителям, ей было необходимо сначала высказать тяготившие ее сомнения, а потом уже просить почтенных стариков, чтобы они благословили ее союз с Константином. Не дальше как сегодня утром Горго с радостью была готова принять христианство, но теперь эта решимость поколебалась. Ей было тяжело огорчать убитого горем жениха, однако совесть заставляла ее открыть перед ним всю душу.

Присутствие Евсевия оказалось как нельзя более кстати, потому что дочь Порфирия желала стать христианкой по убеждению. Таким образом, оставшись с глазу на глаз с ним и молодым префектом, она высказала всю горечь, накопившуюся за последние часы в ее сердце против последователей нового учения. Христиане совершали одно возмутительное дело за другим. Они глумились над чужой святыней, уничтожали редкостные произведения искусства, подожгли храм Исиды и корабельную верфь. Очень вероятно, что братья Горго, бывшие ревностными христианами, погибли во время кровавой катастрофы в Фессалониках, где по приказанию самого цезаря было предательски перерезано более десяти тысяч мирных граждан без различия религии. Такое страшное злодейство позорило монарха, называвшего себя опорой христианства и считавшегося мудрым повелителем и благочестивым человеком.

– Что скажете вы оба в оправдание своих единоверцев? – заключила Горго, обращаясь к жениху и почтенному священнику. – Каким образом поддержите мою решимость принять религию, которая допускает такие постыдные дела?

Однако ни тот, ни другой не стали оправдывать случившегося, и Константин признал, что подобные вещи унижают высокую любовь к ближнему, положенную в основу христианского учения.

– Лукавые рабы, – воскликнул он, – совершают преступные деяния, которые прямо противоречат воле их Владыки.

Но такое объяснение не удовлетворило Горго, и она резонно заметила жениху, что о господине можно судить по его слуге.

– Я отрекаюсь от старых богов, – прибавила дочь Порфирия, – именно потому, что их последователи возбудили во мне глубокое отвращение, но теперь я должна признаться, что многие христиане превосходят язычников в нравственной испорченности и уж во всяком случае, в большей степени отличаются животной грубостью и жестокостью. Убедившись в этом, я потеряла доверие к религии, которую мне предстоит принять, и это потрясло меня до глубины души.

До сих пор Евсевий слушал девушку, не прерывая; теперь он подошел к ней ближе и ласково спросил – решилась ли бы она осушить русло благодатного Нила только из-за того, что он во время разлива иногда затопляет луга и производит опустошения.

– Настоящие дни и совершенные в них постыдные дела, – с грустью продолжал дьякон, – оскверняют нашу веру, и каждый истинный христианин строго осудит бесчинства грубой черни. Позорное злодейство императора также подвергнется осуждению церкви. Оно бросает мрачную тень на его славное царствование, и собственная совесть покарает Феодосия. Я вовсе не намерен защищать то, что не заслуживает оправдания, однако...

– Все это не меняет сути дела! – с жаром перебила Горго. – Возмутительные преступления так же возможны и часты между вами, как между язычниками, от которых я отрекаюсь ради христианства.

– И отрекаешься не из-за одной нравственной испорченности, – с живостью прибавил префект. – Признайся, Горго, что твое негодование делает тебя несправедливой к самой себе и собственному сердцу. Не из презрения к жалким и развращенным последователям старых богов решилась ты принять мою, то есть христианскую веру, но к этому привело тебя другое, более глубокое чувство...

– Разумеется! – поспешила сказать девушка, краснея при воспоминании о том, что Дада усомнилась в искренности ее любви к жениху. – Но скажи мне по правде, Константин, и ты, почтенный Евсевий, что побуждает христиан к их жестокостям в настоящие дни, что руководит ими: любовь или ненависть?

– Ненависть! – глухо отвечал префект.

– В эти роковые дни, – с горечью заметил старик, – наша религия предстает в самом неблагоприятном свете: она принимает форму, совершенно не согласную с духом учения Христова. Вот что я должен сказать тебе, благородная девушка. Поверь моим словам! Ты, я думаю, не раз имела случай убедиться, как самые возвышенные, самые великие чувства, переступая положенные границы, становятся настоящим злом. Так благородная гордость, перейдя известные границы, обращается в ненасытное честолюбие; высокая добродетель смирения граничит с малодушием, предприимчивость с безумной погоней за наживой, причем люди попирают все, что становится им на дороге к успеху. Что может быть трогательнее нежной материнской любви? А между тем любящая мать, защищая свое дитя, становится злобной мегерой. Так и вера, утешительница и отрада наших душ, может обратиться в свирепое чудовище, когда люди исказят ее ожесточением и непримиримостью к другим религиям. Если ты хочешь узнать истинную суть христианства, то тебе не следует смотреть на грубую толпу, на честолюбивых лицемеров, которым выгодно подстрекать и разнуздывать ее страсти, и даже на всевластного цезаря, потому что и он в минуту ослепления способен отступить от правды. Если же ты пожелаешь видеть настоящие христианские добродетели, то загляни в семейные дома истинных единоверцев. Я хорошо знаю их круг, так как мне приходится постоянно в нем вращаться при исполнении своих смиренных обязанностей дьякона. Здесь ты поймешь, какая высокая благодать заключается в учении Спасителя, здесь ты встретишь чистую христианскую любовь, единодушие, сострадание к бедным и радостную готовность прощать несправедливости. Мне не раз довелось встречать христиан, которые делали добро своим личным врагам, когда те были в несчастье; отдавали последнее язычнику и иудею из одного человеколюбия; ухаживали за ним в болезни и горе, несмотря на различие религий. В этих людях ты встретишь, дитя мое, любовь ко всему прекрасному, твердую надежду на Бога среди самых тяжелых испытаний и ясное спокойствие духа перед лицом смерти. Смерть христианину представляется не более как переходом к лучшей жизни, и он умирает с уверенностью получить прощение грехов благодатью Иисуса Христа.

Верь мне, благородная девушка, нигде нет такой счастливой семейной жизни, как между христианами. Кто вполне понимает учение Христово, тот не станет понапрасну отравлять себе земную жизнь, желая заслужить таким подвигом загробное блаженство. Напротив! Кто призывал к себе заблудших, любил видеть вокруг себя малюток-детей, кто отдавал предпочтение бедному перед богатым, присутствовал на свадебном пиру и заповедал вспоминать о Нем за братской трапезой, кто открыл человеческие сердца для любви – тот желал усладить существование самого ничтожного из смертных. Где господствуют любовь и мир, там непременно обитает счастье. А так как проповедь Спасителя преимущественно была проповедью любви и мира, то, конечно, он не хотел, чтобы мы добровольно заставляли себя страдать, ожидая воздаяния в будущей жизни. Каждый, кто уповает на Бога и Его неисчерпаемое милосердие, чувствует себя счастливым. Иисус Христос понес на себе грехи и немощи целого мира, поэтому его последователи терпеливо переносят самые тяжелые испытания. Господь наш – сама любовь. Он не знает ни ненависти, ни зависти, как языческие боги, и когда посылает нам горе, то делает это ради нашего же блага. Премудрый Создатель ведает сам, зачем нам нужно терпеть испытания, и христианин подчиняется Его воле с сыновней покорностью. Истинно верующие достигают такого духовного совершенства, что славят Бога за свои несчастья и болезни, как за великие благодеяния.

Горго снова покачала головой и сказала:

– Все это звучит возвышенно и прекрасно. Я знаю, что ваша религия требует такого терпения от своих последователей, и некоторые из вас действительно строго исполняют закон Спасителя, но философская школа стоиков налагает такие же точно обязанности на своих учеников. Ты, Константин, хорошо знал стоика Дамона и помнишь, как строго требовал он от других, чтобы они с твердостью переносили свои несчастья. А между тем, когда его единственная дочь ослепла – я была дружна с этой девушкой, – когда она ослепла, то Дамон чуть не помешался от горя. Мой отец также учил тебя в былые годы утешаться, философски перенося превратности судьбы. А когда несчастье коснулось его самого, то все философские доктрины знаменитых мудрецов не спасли его от жестокого отчаяния.

– Но вспомни, что у твоего отца было отнято очень многое, – возразил Константин, вздыхая о собственной недавней потере.

Евсевий грустно покачал головой и сказал:

– При глубоких душевных страданиях не поможет никакая философия и никакие доводы рассудка. Что действует на душу, то может найти себе исход только в области чувства, а не в области умозрения. Вера, дитя мое, есть самое целительное лекарство. Рассудок – враг ее; поэтому вера находит себе пищу в сфере чувства, откуда она возникла, и как бы ни была глубока душевная рана страждущего, надежда на Провидение может исцелить ее и примирить человека с судьбой. Ты ставишь выше всего знание, которое приобрела путем размышлений и выводов. Однако Господь, наряду с умом, дал нам и чувства. Этот мир также не остается в застое, а постепенно развивается, и результатом его развития является вера. Ты любишь, дочь моя; любовь в свою очередь принадлежит к области чувства, и я посоветовал бы тебе: не примешивай к ней слишком много умствований, которые здесь неуместны, но храни ее в своем нежном сердце. Только тогда твоя любовь проникнется гармонией и окончательно созреет. Сегодня мне некогда беседовать с тобой больше; я спешу навестить раненых из Серапеума. Если желаешь, то я объясню тебе впоследствии учение Христа во всей его полноте.

Твоя привязанность к этому достойному юноше поможет мне открыть твое сердце к принятию божественного откровения. Рано или поздно наступит день, когда ты охотно будешь повиноваться голосу чувства, как повинуешься сейчас требованиям рассудка, и в тебе возникнет нечто новое, что ты поставишь выше всех доказательств ума. А это непременно с тобой случится, ты попала на путь спасения, благодаря Руководителю, Который откроет тебе истину. Ты найдешь ее там, где ищешь. Однако я должен с вами проститься. Если тебе, благородная Горго, понадобится учитель, то обратись ко мне; я уверен, что ты вскоре пожелаешь поближе познакомиться с христианством!

После ухода Евсевия девушка некоторое время смотрела ему вслед, а потом отправилась на корабельную верфь в сопровождении жениха. Дорогой они оба молчали. Из виридариума в доме Клеменса виднелся свет. Занавеска на высокой двери была откинута. Константин указал Горго на катафалк, поставленный у цветника в этом открытом помещении, и на своих родителей, молившихся на коленях перед телом покойника. Несколько минут спустя старый корабельщик поднялся с колен, выпрямляя свою могучую фигуру. Жена последовала его примеру. Он повернул к ней доброе мужественное лицо, пригладил свои поседевшие, но все еще густые кудри и подал Мариамне правую руку. Мать Константина положила на нее свою руку и взглянула с глубоким чувством ему в глаза. Клеменс твердо и спокойно заметил:

– Господь дал нам сына и Господь взял его от нас! Несчастная женщина упала на грудь старика и тихонько добавила:

– Да будет имя Божие благословенно!

– Аминь! – сказал с ударением корабельщик, закрывая лицо. – Тридцать два года жил он с нами, и мы с тобой никогда не забудем его. Что же касается другой потери, от пожара – в сгоревших складах леса заключалось немало моих и чужих денег, – что касается этого, то с годами мы вернем понесенные убытки. Будем благодарить Создателя, который оставил нам еще так много!

Горго почувствовала пожатие руки своего жениха. Она угадала его мысль и тесно прильнула к нему, прошептав:

– Вот где истинная вера и истинное терпение!