И я должен помогать тебе, потому что?
Итак, Джонни исчез, и мы с Электрой снова были предоставлены самим себе. Подумаешь, какое дело — мы к этому привыкли. Утром мы с ней отправились в Канаб. Было довольно приятно — горячий ветер, и утреннее радио, поющее «Красношеюю женщину», и тишина, какая наступает, когда ты один. «Мега-Байт» еще не открылся, но Пятая была уже за прилавком — выкладывала холодные закуски. Лампа на потолке бросала на все вокруг тошнотворный зеленоватый свет: Пятая выглядела бледно-зеленой, а ломтики ветчины и индейки тоже казались позеленевшими. Довольно скоро она увидела меня в окно и подошла открыть дверь. Я сказал, что хочу сэндвич с индейкой, а она ответила:
— Ты в такую даль прикатил вовсе не за этим гребаным сэндвичем.
— Может, и нет.
— Ну как твой розыск идет? Нашел убийцу?
Я ответил, мол, пока нет, но что, в общем-то, раскрыть удалось не так уж много.
— Понятно, — сказала она. — Ты не хочешь делиться своими находками с девчонкой, которая тебе выдала не внушающую доверия историю.
— Возможно.
— Сэкономь время: я к этому отношения не имею. — Она замолчала. — Ты же знаешь, что говорят: ищи пизденку.
— Разве говорят не «Ищи деньги»?
— Это одно и то же. — Она закончила готовить сэндвич и вытащила длинный нож разрезать его пополам. — Ты с мамой моей говорил уже?
— Да, — ответил я. — А ты с ней говорила?
— Давно не говорила. Как она?
— Потрясена.
— Я знаю. Прям сумасшествие какое-то. Думаю, она этого типа и правда любила.
Минуту спустя Пятая облокотилась на прилавок, уперлась подбородком в раскрытую ладонь и сказала:
— Пока ты там все разнюхиваешь, мне хотелось бы, чтобы ты разгадал настоящую загадку.
— Какую это?
— Почему?
— Почему — что?
— Почему они все по-прежнему верят во всю эту брехню? Куда девался скептицизм? Почему они не спросят себя — только один раз, этого будет достаточно, — отчего все это не имеет никакого смысла?
— Ну, если это единственное, что ты знаешь…
— Нет, дело не в этом. То есть я хочу сказать, конечно, да, если это все, что ты знаешь, трудно себе представить что-то другое. Только я говорю не об этом. Я говорю о том, почему у них никогда не возникает ни одного подозрения, что во всем этом может быть что-то не так? Тебе нет необходимости что-то знать, чтобы возникло сомнение. Надо только прислушаться. К самому себе. Почему так много людей так хреново прислушиваются к самим себе?
— Может, боятся?
— Чего?
— Смерти. Того, что наступает после.
— А я — нет? — (Чем дольше мы разговаривали, тем больше я терял уверенность в том, каким образом Пятая вписывается во все это.) — Кстати, знаешь, есть веб-сайт, который тебе может пригодиться, — проверь: 19thwife.com. Это такая антиполигамная группа. Я так понимаю, что они помогают женщинам бежать, занимаются юридическими делами и всякое такое. Может, они твоей маме смогут помочь. Только, насколько я знаю, это и ловушкой может оказаться. В любом случае стоит проверить. Упс! Время открываться! Утренний пик.
Она открыла дверь, впустив мужчину с сыном колледжного возраста. Парнишка весь состоял из рук и ног, и кадык у него был похож на булыжник. Он вдохнул в себя булочку, как мы с вами съели бы орешек. Когда они ушли, Пятая сказала:
— Он тебе понравился.
— Он был клевый. Ну И что из того?
— Тебе перетрах хороший нужен.
— Ты мне будешь рассказывать! Только сначала я должен маму из тюряги вытащить.
— Я очень хотела бы тебе помочь.
— Тогда расскажи мне, что ты знаешь про тот вечер.
— Я тебе уже говорила: ничего. Меня там не было.
Я знаю: я ужасно краснею, но Пятая стала такой же красной, как красные перцы на ее подносе для готовки.
— Я не могу помочь тебе, — повторила она. — Я ничего не знаю про то, что случилось с твоим отцом.
— Он ведь и твой отец тоже.
— Отчим. Слушай, мне надо работать. Увидимся.
Она плечом толкнула вращающуюся дверь в кухню и ушла туда с консервированными томатами и только что доставленной, еще не распакованной нарезанной ветчиной.
По пути назад в Сент-Джордж какой-то коп сделал мне знак прижаться к обочине. Я превышал скорость всего на восемь или десять миль, так что дело было не в том. И мы оба — каждый сидя за рулем своей машины обочь дороги — это понимали. Коп долго сидел в патрульной машине, что-то записывая. Его мигалки вращались, сверкая синими и красными огнями, что заставляло Электру метаться у заднего окна и лаять, а шерсть у нее на загривке поднялась торчком, будто щетка.
Поля шляпы скрывали лицо копа, а предполуденное солнце не позволяло ничего толком разглядеть. Когда он вышел из машины, солнце светило ему в спину, и все, что я мог видеть, был направлявшийся ко мне черный силуэт. Электра проиграла битву и теперь лишь скалила зубы и поскуливала, готовая пожертвовать собой, защищая меня. Я попытался ее успокоить, но она чувствовала, что я напуган.
— Все в порядке, — сказал я ей.
Но ведь собаке не солжешь!
— Я уверен, ты знаешь, почему я тебя задержал.
— Почему бы тебе не сказать мне об этом прямо?
Электра высунула морду в окно и лизнула копу руку.
— Привет, щеник!
Я протянул ему свои водительские права. Он осторожно взял их и подержал в сложенных ковшиком ладонях, будто это что-то очень легкое и может случайно улететь, потом вернул их мне:
— Держи, Джордан.
— Моя регистрация тоже где-то тут, — произнес я.
— Да ладно. Почему бы тебе не выйти из машины?
— Зачем?
— Просто выйди из машины, и все.
— Ладно.
— А теперь поедем в участок.
— Зачем?
— Давай! Возьми собаку на поводок и поедем.
— Я никуда не поеду.
— Джордан, — парень тронул меня за руку повыше локтя. Он показался мне знакомым, но в Месадейле почти все кажутся знакомыми. Ему было около тридцати — нормальный парень, в хорошей физической форме, словно манекенщик, демонстрирующий нижнее белье интернет-магазина «ДжейСиПенни». — Я думаю, пора нам с тобой поговорить.
Выйдя из фургона, я разглядел, с кем имею дело. Значок номер 714, Управление полиции Месадейла, Элтон. Ну вот вам, пожалуйста.
— Что-нибудь не так с Куини?
— С Куини все хорошо. И вообще все хорошо. Просто нам с тобой надо кое о чем поболтать.
— А мы не можем поговорить прямо здесь?
— Давай. Поехали.
Я взял Электру на поводок, и мы пошли за Элтоном к полицейской машине. Мигалки по-прежнему вращались, и Электра натягивала поводок. Ей все это не нравилось, и не хотелось ей лезть в полицейскую машину. Шоссе пустовало, было одиннадцать часов утра, и я мог бы поспорить на десятку, что на асфальте уже не меньше ста десяти по Фаренгейту. Бедная девочка, ей, видно, страшно жгло лапы.
Мы с Электрой ехали в заднем отсеке машины, следя за дорогой сквозь решетку. Я впервые путешествовал в полицейской машине сзади, и — знаете что? — это таки хреново. Есть в этом что-то такое, когда смотришь на мир сквозь стальную решетку. Даже если ты ничего не сделал, все равно чувствуешь себя виноватым. Зазвучал какой-то голос в полицейском радио, и Элтон сказал в микрофон что-то вроде «домой».
— Я что, под арестом? — спросил я.
Офицер Элтон рассмеялся:
— Ты не под арестом.
— Я понял — дурацкая ошибка. Я псих. Просто дело в том, что я сижу сзади в патрульной машине и говорю с тобой из этой гребаной клетки.
Он больше ничего не сказал, пока мы не въехали на парковку у полицейского участка.
— Следуй за мной.
— А Электра?
— Бери ее тоже.
Я повел ее почти бок о бок с собой, а Элтон вел меня бок о бок с собой. Его рука держала меня за локоть, но это было очень странное соприкосновение. Оно не выглядело так, будто меня задерживают, но не выглядело и так, будто я свободен.
— А ты не хочешь рассказать мне, что все-таки происходит? — спросил я.
— Через минуту.
В участке мы прошли мимо конторки, за которой сидел коп, ужасно похожий на Элтона, только покраснее лицом.
— Я иду в третью, — сказал ему Элтон.
— А что у тебя?
— ПОИ.
— Доложу капитану.
Офицер Элтон отрицательно покачал головой:
— Пока не надо. Дай мне сначала выяснить, что он такое.
— Хочешь, чтоб я забрал собаку?
Офицер Элтон покачал головой:
— Пусть побудет с нами. — Он провел меня по коридору в небольшую комнату со столом и двумя пластмассовыми стульями. — Садись.
— Я понял, — проговорил я. — Камера для допросов номер три.
— Это не допрос.
— А это что? Двустороннее зеркало?
— Да.
— А кто на той стороне? Весь полицейский корпус?
— Нет.
— А может, сам Пророк?
Элтон подтянул второй стул так, чтобы он оказался рядом с первым, и сел. Положил шляпу на стол. У него на лбу от нее осталась глубокая красная полоса.
— Прекрасно. Не хочешь — не садись. Только я думал, так тебе будет поудобней. Джордан, да не смотри ты на зеркало. На той стороне никого нет.
— Я не так уж готов тебе поверить.
— А может, стоит все-таки?
— Почему ты прежде всего не скажешь мне, из-за чего этот сыр-бор?
— Я знаю: ты приходил повидаться с моей женой.
Я как-то видел фильм, где одного парня обвинили в том, что он убил свою девушку. Когда его забрали, он все время повторял себе: «Ничего не говори». Он так упорно думал об этом, что эти слова возникли на стекле двустороннего зеркала, и в течение всего допроса он на них смотрел. В результате копы ничего не добились и вынуждены были его отпустить. А дело-то было в том, что парень и правда убил свою девушку — задушил ее же свитером, так это все и кончилось: парня выпустили в открытый мир.
— Джордан?
— Да?
— Куини сказала мне, ты хотел узнать, почему расследование еще не закрыто.
— Ты галочку поставил в клетке «Нет».
— Могу я поговорить с тобой не как страж порядка, а просто как… — он подыскивал слово, — как друг? Пророк, он ведь сам просил меня поговорить с тобой.
— Со мной?
— Он считает — ты прав.
— Прав? В чем?
— Он думает, твоего отца убил кто-то другой.
Тут либо дела пошли и правда хорошо, либо я вообще ни фига понять не мог.
— С чего это он вдруг так думает?
— А с того, что ему это тоже кажется бессмысленным. Твоя мама… Она никогда не любила никакой шумихи, никаких скандалов. Зачем ей было теперь устраивать такое? Пророку известно, что ты тут что-то вынюхивал. Оказывается, у него возникли те же вопросы, что и у тебя.
— Так зачем ты меня сюда-то привез?
— Похоже, тебе неплохо бы чего-нибудь попить. Сейчас вернусь.
Он вышел, а я взглянул на себя в зеркало. И увидел свои глаза — не волосы, или нос, или собственные тощие плечи. Только глаза: они словно плыли по дымчатому стеклу.
Элтон вернулся с двумя бумажными стаканчиками яблочного сока. Поставил стаканчики на стол. Я взял свой. Стаканчик был маленький, какие используют в автоматах, охлаждающих воду для питья, а сок — золотисто-розовый, прозрачный. Элтон жадно проглотил свой и отер губы тыльной стороной ладони.
— Господи, ох и люблю же я яблочный сок! — Потом: — А ты свой не пьешь?
Тут, может быть, самое время рассказать вам про витамины. В школе у нас иногда раздавали витамины. Каждый ученик получал бумажный стаканчик с розовым витамином, катающимся на донышке. Однажды, помню, роздали нам стаканчики с розовым порошком. Староста класса налил в наши стаканчики яблочного сока и велел это выпить. Он сказал, что это фторид для зубов, но вкус у него был как у чайной соды. От этих витаминов мы начинали как-то нетвердо держаться на ногах и на пару часов вроде даже отключались. Я до сих пор не могу понять, зачем это с нами делали. Может, пока мы были одурманены, нам проигрывали еще какие-то пленки с речами Пророка, где он говорил про убийство и всякое такое. А может, насиловали девочек. Я действительно не знаю. Однажды я увидел, как один парнишка отказался выпить витамин. Так его вытащили на школьный двор и выпороли кнутом. А он все равно отказывался. И ночью его вышвырнули из города. Шансов, что этот парнишка еще жив, маловато, а то и вовсе ноль.
Я отодвинул стаканчик:
— Спасибо, не надо.
— Точно?
— Так Пророк думает, что я могу быть прав насчет мамы?
— Так и есть, и он из-за этого очень даже тревожится.
— Как-то мне трудновато поверить, что он тревожится из-за того, что моя мать гниет в тюрьме.
— Ну, из-за этого тоже, но я-то имел в виду, что, если не она это сделала, убийца ходит тут на свободе.
— И он боится, что может оказаться следующим по списку.
— Коротко говоря — суть в этом. — Элтон наклонился ко мне, лицо его теперь было совсем близко, я чувствовал идущий от него запах пота и простого мыла, которым он помыл руки. — Он подумал, может, вы с ним сумеете помочь друг другу.
— Дай — ка мне получше во всем разобраться: этот тип меня отлучил, а теперь ему понадобилась моя помощь?!
— Но тебе ведь тоже может понадобиться его помощь.
— Сомневаюсь.
— Ему о нашем городе известно абсолютно все: где находится каждый из нас, кто чем занят — все без исключения.
— За исключением того, кто убил моего отца.
— Послушай, вам обоим нужно одно и то же. Тебе надо вытащить свою маму из тюрьмы, а Пророку нужен убийца. Выигрывают оба.
— Ничего подобного. Приведи мне хоть одну реальную причину, почему я должен помогать типу, который сломал мне жизнь.
— Потому что он мог бы спасти твою мать.
Он вручил мне листок бумаги с написанным на нем номером телефона. Почерк был так плох, что можно было подумать, это нацарапал шестилетний малыш. Я оттолкнул листок.
— Оставь себе, — сказал Элтон, но я уже запомнил номер.
— Ты отвезешь меня обратно к фургону? — спросил я.
Мы с Электрой последовали за ним по коридору и вышли из двери участка. Солнце пылало над головой, отражаясь от беленого бетона стен, на секунду все вокруг сверкнуло белым, и я ослеп. Потеряв направление, я потянулся ухватиться за Элтона.
— Я тут, — сказал он. — Держи.
И коп протянул мне свою большую и твердую как камень руку.
~~~
http://19thwife.com
Добро пожаловать на 19thwife.com! Мы — единственное онлайновое сообщество (насколько нам известно!) экс-полигамных жен (и их детей), говорящее ПРАВДУ о многоженстве в сегодняшней Америке! Мы позаимствовали свое название у Энн Элизы Янг, которая боролась за то, чтобы положить конец многоженству в США в XIX веке. Ох и крутая же баба она была! Зайти: кликни здесь. Читать: прокрути вниз.
От: ДевушкаНомер5 (2 июля)
Кто-нибудь может очень прошу объяснить мне как это типы из СПД не перестают утверждать что все их Доктрины и Догматы это слово Господне и что Джозеф Смит их услышал через откровение только они звездочкой откровение отмечают потому что оказывается Джозеф был совсем не прав насчет откровения про многоженство. Как это? Потому как если это одно было ошибкой, что же скажет нам что все остальные истинные? Я что хочу сказать, разве поэтому Первые, хоть я их здорово ненавижу, не представляют в каком-то отношении гораздо больше смысла, чем Мормоны? Они же верят во все эти Д&Д, они не привередливы и не выбирают. Как могут Мормоны взять и отредактировать Господа? Если вы у меня спросите, так это доказывает, что вся эта бодяга, что у СПД, что у Первых, или у кого там еще, одна сплошная лажа. Но я готова поддаться убеждению (полна сомнений).
(11 ответов)
От: КАДиУБЯ (6 июля)
Есть большие противоречия в том, что ты говоришь. Прежде всего, ты говоришь обо всем этом вне контекста. Во-вторых, в Д&Д, о которых ты упоминаешь, раздел 132 был пересмотрен и отвергнут Президентом Вудраффом, когда он издал свой Манифест 6 октября 1890 г. То, чего ты не понимаешь, есть тот факт, что наша теология не является статичной. Это развивающаяся, изменяющаяся сущность, находящаяся в полном соответствии с тем, как все совершается в жизни. Почему религиозное учение должно оставаться статичным, когда ничто в мире природы, не исключая и Человека, не является статичным? Во все времена в каждой культуре все религии и теологии, исповедуемые любыми сектами и вероучениями, всегда развивались. Им необходимо развиваться. Те, что не развиваются, неизбежно умирают. Пожалуйста, не впадай в ошибку и не приравнивай Первых к сегодняшним Святым Последних дней. Хотя вера и тех и других уходит корнями в одну и ту же доктрину, мы давным-давно избрали разные пути, поэтому и находимся теперь так далеко друг от друга.
От: ДевушкаНомер5 (7 июля)
Как это? Либо Д&Д — это слово Господне, либо нет. Нельзя же считать, что это так и в то же время не так, Деточка.
Друг в ночи
Как только мой сотовый взял сигнал, я позвонил Морин:
— С чего это вдруг Пророку понадобилась моя помощь?
Ответа не последовало.
— Морин, что вы-то думаете?
— Прости, пожалуйста, ко мне приехала внучка с подругой. Мы сейчас в патио, и я тебя плохо слышу.
— Я понимаю, мне, видимо, не надо было беспокоить вас в субботу. Просто я почувствовал, что мне необходимо кому-то об этом сообщить.
— Я рада, что ты так и сделал. Уверена, мистер Хебер захочет сам об этом услышать в понедельник. Или ты к тому времени уже вернешься в Калифорнию?
— Не знаю.
— В любом случае дай ему знать. — (Я услышал всплеск, вроде как кто-то бросился в бассейн.) — Мне надо уже идти.
— Морин, все в порядке?
Она сказала, что все прекрасно, однако мне было ясно, что это не так, вовсе не так.
Когда мы с Электрой вошли в кафе «Облепешенная женщина», девушка-готка едва подняла на нас глаза от своей манги.
— Компьютер сдох, — сказала она. — Можешь попытаться в холле мотеля «Малибу-Инн». У них там есть компьютер для постояльцев. Просто войди с таким видом, что ты у них остановился. Тебе никто ничего не скажет, если ты все нормально провернешь. Дневной администратор — парень спокойный. Слушай, а брат твой где?
— Он мне не брат.
— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказала она и перевернула страницу.
В это время дня в таких местах, как «Малибу-Инн», народу бывает мало. Те, кто остановился здесь прошлой ночью, уже уехали, а новые пока еще в дороге. Парень за конторкой спросил:
— Чем могу быть полезен?
— Я просто хочу на секунду воспользоваться вашим компьютером.
— Вы у нас остановились?
— В общем-то, нет.
— Этот компьютер только для постояльцев.
— Поскольку пока тут никого нет, вы не против, чтобы я посидел за ним несколько минут? Мне надо почту проверить.
Администратор — опрятный парень, спортивная рубашка с короткими рукавами аккуратно заправлена в отглаженные военные брюки. Лет, видимо, двадцати пяти, рыжеватый, волосы смазаны гелем и зачесаны так, что торчат острыми пиками вверх, но не слишком, не как у панков, просто самую малость крутовато.
— Да ладно, — согласился он. — Только, если он кому-то из гостей понадобится, вам придется его освободить.
— Что ж, это справедливо.
Компьютер был установлен так, что я сидел спиной к конторке. Машина оказалась старой, мне пришлось потратить какое-то время, чтобы войти в Сеть. Я чувствовал на своей спине взгляд этого парня, и, как раз тогда, когда ощутил необходимость обернуться, он произнес:
— Между прочим, меня Том зовут. На случай, если тебе что понадобится.
— Спасибо. А я — Джордан.
Наконец я открыл свой почтовый ящик. Сообщение от Александры с кучей болтовни про ее кошек и детишек и обещание: «Макароны у меня не так уж плохо получаются». Тонны спама, но моя программа сама его отфильтровывает. Из-за всего этого я удалил мейл от Мисс-из-Пустыни. Я только теперь это понял. Если бы я его тогда открыл, я избежал бы массы хлопот и сэкономил бы почти пятьсот баксов с кредитной карточки, потраченных на бензин. Но с этим пока подождем.
— Я подумал, может, тебе кока-колы хочется? — (Я был так поражен его предложением, что не ответил.) — Или диет-коки?
— Да, если она у тебя есть.
— Конечно, я сам диет-коку пью. — Парень бросил в автомат два жетона. — Так где, как ты считаешь, теперь твой дом?
— В Калифорнии.
— Здорово. А я… родом-то я из Прово, но уже довольно давно здесь живу. — Казалось, ему очень хочется про свою жизнь поговорить, а мне про свою говорить вовсе не было охоты, так что я ему не стал мешать. — Я начал с обслуживания номеров в гостинице в Седар-Сити. Это было пять лет тому назад. Потом стал ночным администратором, а вскоре — помощником менеджера. А потом владелец гостиниц перевел меня сюда. На очень приличных условиях. А знаешь, что тут самое обалденное? — (Я не мог себе этого представить.) — Я планировал уехать из Юты. Вероятнее всего — в Калифорнию. Как ты.
— Ну, может, придет такой день.
— Я хочу сказать, Сент-Джордж вовсе не то место, о котором может мечтать гей-одиночка.
Вот те раз: ко мне что, подкатываются в холле мотеля «Малибу-Инн»?
— СПД? — спросил он.
— Вроде того, — ответил я. — Только уже нет.
— Да, я ведь тоже. Меня вышвырнули в двадцать лет. А с тобой что? Тебя тоже вышвырнули или ты сам бросил это дело, прежде чем они успели тебя отлучить?
— Меня вышвырнули без оговорок.
— Я понимаю. Я был так потрясен, потому что я даже сам себе еще про это не признался.
Он замолчал, будто мысли о прошлом буквально распирали ему голову. Потом его взгляд вернулся к настоящему моменту.
— А что ты собираешься делать сегодня попозже? Может, посидим вместе или еще что? Я заканчиваю в шесть. — (Я попытался найти отговорку, но ничего не смог придумать.) — Зайди за мной сюда около семи. Номер сто двенадцать. Мы куда-нибудь сходим.
— Ты живешь здесь?
— Ага. Меня здесь поселили. Это не так здорово, как представляется.
Том казался таким чистосердечным и добрым, что я почувствовал, как что-то шевельнулось у меня в груди, и меня потрясло это чувство. Я совершенно определенно не считаю себя человеком романтичным. Последнее свидание у меня было никогда.
— Потрясно, — сказал он. — С нетерпением жду вечера. А теперь мне надо работать. Примерно в это время начинают съезжаться.
Словно по подсказке, к портику «Малибу-Инн» подкатил запыленный жилой фургон.
Я направлялся к городскому бассейну, когда заметил на парковке у конторы мистера Хебера его «лексус». Мне пришлось позвонить дважды, прежде чем он подошел открыть дверь. Он очень удивился, что я пришел. Удивился, что вообще кто-то пришел. Он был в шортах для гольфа и босиком, очки для чтения он водрузил на лоб.
— Простите, что побеспокоил вас в субботу, но я увидел вашу машину… — извинился я.
— Ничего страшного. Я иногда удираю сюда в конце недели, чтобы немного подогнать с работой.
Пока он вел меня по коридору к себе в кабинет, я рассказал ему про Элтона и Пророка.
— Так что вы про все это думаете?
— Я хочу, чтобы ты был поосторожнее, Джордан.
— Вы думаете, мне надо поговорить с ним?
— Это может быть очень трудно сделать.
— Почему вдруг?
— Я собирался рассказать тебе об этом в понедельник. Сейчас Пророк официально объявлен в розыск. Федералы наконец-то подняли свои задницы и выдали ордер на его арест. Он разыскивается по обвинению в сексуальном насилии над несовершеннолетней, в сговоре о совершении насилия над несовершеннолетней и в рэкете. Вчера вечером они отправились в Месадейл.
— Он что, в тюрьме?
— Они не смогли его отыскать.
— Не смогли отыскать? Да он же как раз там был вчера днем!
— Я уверен, что был, но никто ведь ничего не говорит. Постой-ка, я хочу тебе кое-что показать.
Мистер Хебер повернул монитор и вошел на сайт ФБР. На странице «Разыскивается ФБР» я увидел зернистую фотографию Пророка. Он не был в списке «Срочно разыскиваемых», но являлся «известным лицом, скрывающимся от правосудия», и его фотография помещалась прямо под фотографией Усамы бен Ладена.
— Это старый снимок, — заметил я.
— Это все, что у них есть.
Он кликнул по снимку и вывел на экран досье Пророка.
ОПИСАНИЕ
ДАТА РОЖДЕНИЯ: 19 августа 1936, или 25 декабря 1941, или 25 декабря 1946.
Место РОЖДЕНИЯ: Неизвестно.
РОСТ: 5 футов 7 дюймов или 5 футов 9 дюймов.
ВЕС: 145–155 фунтов. [93]
РОД ЗАНЯТИЙ: Неизвестен.
Шрамы и ДРУГИЕ ОТМЕТИНЫ: Неизвестны.
ВОЛОСЫ: Каштановые, светло-каштановые или седые.
ГЛАЗА: Голубые или серые.
ПОЛ: Мужской.
РАСА: Белый.
ПРИМЕЧАНИЯ: Подозреваемый может проживать в Месадейле или поблизости от него (Юта); также имеет связи в Аризоне, Неваде, Техасе, Айдахо и в Северной Мексике.
СЛЕДУЕТ СЧИТАТЬ, ЧТО ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ ВООРУЖЕН И ОПАСЕН
— Почему вдруг теперь?
— Я говорил тебе — ситуация давно назревала. Убийство твоего отца, возможно, оказалось катализатором. Думаю, в ФБР наконец осознали, что тут кроется гораздо больше, чем просто сожительство одного мужчины с целой кучей женщин. В любом случае, Джордан, это может оказаться очень хорошей новостью для твоей мамы.
Я подумал, что теперь вполне удачное время, чтобы рассказать ему о моем посещении нашего дома. В детали вроде пожара я не стал вдаваться.
— Но мне удалось пробраться к нему в комнату, и я нашел там вот это.
Я вручил ему фак-карту, одетую в Книгу Мормона. Мистер Хебер быстро пролистал часть, остановился — что-то прочесть, потом пролистал дальше.
— Она у меня уже есть, — сказал он. — Ее нашли, когда просматривали его жесткий диск.
Он порылся в папке и, вытащив пачку листков, принялся сравнивать свой и мой экземпляры, перебрасывая страницы.
— Вы хотите сказать, что я прошел через все это только затем, чтобы добыть то, что у вас уже есть?
— На самом деле тебе надо было сначала со мной поговорить. — Он продолжал перебрасывать страницы, проглядывая ту и другую карты, сравнивая таблицы и пометы. Вдруг что-то привлекло его внимание. — Постой-ка. Возможно, у тебя более поздняя версия. Давай я сделаю копию.
Мы стояли у ксерокса, ожидая, чтобы он нагрелся. Мистер Хебер сказал:
— Во всем этом есть кое-что, что просто не дает мне покоя.
— Что же это?
— Сколько жен фактически было у твоего отца?
— Не знаю. Примерно двадцать пять, что-то вроде того. Только они ведь никогда никому про это не говорят. Я думаю, это один из способов все запутывать. Понимаете, чем больше ты запутываешься, тем меньше у тебя шансов понять, что тебя надувают.
— Что интересно в этом журнале управления семейной жизнью — если мы можем ему доверять, а я полагаю, что можем, — так это то, что из него выясняется, что у твоего отца жен было вроде бы двадцать семь.
Ксерокс был готов к работе, и мистер Хебер поднял крышку.
— Я знаю, это прозвучит странно, — произнес я, — только, если по закону эти браки признать нельзя, как же могут такие семьи быть признаны полигамными в глазах закона? Ситуация вроде как с курицей и яйцом.
— Это очень старая дилемма. Она корнями уходит в девятнадцатый век, к Бригаму Янгу. Возможно, поэтому федералы так долго не трогали Месадейл. Ты же понимаешь, почему они взялись за Пророка по обвинению в рэкете и во всяких таких делах с несовершеннолетними. На этом основании они смогут его задержать.
— Если сумеют поймать.
— Дело в том, что таким людям, как Пророк, необходима сцена. Им необходимо говорить другим людям, что тем надо делать. Такой человек не способен вечно прятаться. Если он оказывается где-то в подвале, или на чердаке, или где бы то ни было еще наедине с самим собой, он уже не может уйти от правды о самом себе. Он выйдет на свет, — сказал мистер Хебер. — Такие всегда выходят. А когда он выйдет, его схватят, и тогда — добро пожаловать за решетку.
— А что будет с мамой?
— Я над этим работаю.
— И удачно?
— По правде говоря, боюсь, что нет.
Том открыл дверь номера 112, и золотистый ретривер с белоснежной мордой неуклюже слез с кровати. Это был добродушный старикашка с белым носом и пушистым хвостом. Он приподнял лапу и поскреб меня по бедру.
— Это значит, ты ему понравился, — объяснил Том.
— А как его зовут?
— Глупыш Джозеф Манна Небесная.
— Как?
— Но все зовут его Джои.
— Похоже, он добрый малый.
— Так и есть. Когда меня вышвырнули, я взял Джои с собой. Он фактически единственное, что у меня осталось из дому. Мне повезло, что мистер Салуджа позволяет держать его здесь. Я что хочу сказать — ведь он у меня с тех пор, как мне одиннадцать исполнилось. Ох ты господи, до меня только что дошло, что я даже не знаю, любишь ли ты собак.
— Люблю ли я собак? Погоди секундочку.
Я вышел из мотеля привести из фургона Электру. Она почувствовала, что затевается что-то интересное, и включила дурака на полную катушку: натягивала поводок и лаяла, готовясь к эффектному выходу на сцену. Она протащила меня через парковку и ворвалась в номер 112 в безудержном вихре собачьего смятения. Знаете, как собаки могут вдруг прийти в такое возбуждение, что просто не знают, что делать? Электра вспрыгнула на кровать, спрыгнула с кровати, снова на кровать, вылакала воду из миски Джои, подбежала к Тому — вода стекала с ее морды, — подпрыгнула высоко в воздух, чтобы его поцеловать, бросилась назад к миске, потом обратно на кровать, и назад — к ногам Тома, и снова на кровать и так далее.
— Прошу прощения, она поначалу немножко не в себе.
— А я в жизни еще не встречал собаку, которая бы мне не понравилась.
Джои, напротив, не проявил большого интереса к Электре. Он отодвинулся на дальнюю сторону кровати и лег там, уложив морду на лапы.
— Какие планы на вечер? — спросил Том. — Хочешь, в киношку закатимся?
Он продолжал одеваться, тщательно заправляя рубашку в брюки и просовывая ремень. Странно было представлять себе, что он живет в номере мотеля, но, видимо, не более странно, чем жить в фургоне. Том принялся просматривать расписание киносеансов на своем ноутбуке. Он сидел, а я наклонился над ним сзади. Оказалось, он из тех парней, что пользуются одеколоном, чего я обычно терпеть не могу, но у него это получалось вроде как приятно. Корица и кедр. Может, еще лимон и дымок.
— Не злись на меня, если это фигня какая-нибудь, только мне как бы хочется посмотреть этот фильм про умственно отсталого ребенка и сбежавшего отца, — сказал Том.
Мы готовы были уйти: наполнили водой миски собакам, велели им вести себя хорошо, и тут случился такой краткий момент — мы взглянули друг на друга. И подумали об одном и том же: мы могли бы прямо сейчас поцеловаться и трахнуться и не ехать ни в какую киношку. Но — не знаю — это было бы как-то неправильно, так мне показалось, а это уж вовсе на меня не похоже. Ну да ладно. На парковке мы немного поспорили о том, кто повезет: Том посчитал, что мой фургон выглядит круто, но я не хотел, чтобы он в нем побывал, потому что — ну, я ведь в нем живу, а это, как ни крути, не самая лучшая информация обо мне, какую стоит предоставлять на первом свидании. В конце концов я одержал победу, и мы отправились в кинотеатр на опрятной «тойоте» Тома.
— Так что же произошло между тобой и Церковью? — спросил он.
— Это довольно сложно.
— Это всегда сложно. — Он возился с радиоприемником и остановился, когда напал на песню «Киллеров». — А со мной это случилось, когда я на втором курсе учился, в Университете Бригама Янга. А ты же знаешь, какое это место. Я был в Солт-Лейке с ребятами из моей футбольной команды и однажды вечером вроде как поддался и зашел в гей-бар. Это в первый раз я попал в такое заведение. Я хочу сказать, я даже никого там не поцеловал, ничего такого, но я уже знал и хотел туда пойти. И представляешь, кто-то меня там увидел. Я до сих пор не уверен, кто именно это был, но они послали моему епископу анонимное письмо, заложив меня как гея. А епископ послал устрашающее письмо моим родителям, и поднялся ужасный скандал.
— Хреново.
— А у тебя что? Тебя судили?
— В общем-то, нет.
— А меня судили. То есть, я хочу сказать, я прошел через судилище. Пришлось предстать перед комиссией, где заседали все эти типы, которых я всю жизнь знал, вроде моего футбольного тренера или водителя университетского автопарка, который меня, бывало, возил. И все они сидели за длинным столом, а я перед ними на металлическом складном стуле, и они прямо меня спросили, являюсь ли я гомосексуалистом. Пока я шел на это судилище, я думал, что солгу им. Мне и в голову не приходило сознаваться, я ведь знал, чем это может закончиться. Прощай, жизнь, которую ты хорошо знаешь. Но когда они задали мне этот вопрос и все это ощущалось как настоящий судебный процесс и всякое такое, меня вдруг как ударило: не могу я солгать, не могу, раз это правда. И я сказал «да». А мой тренер спросил: «Ты понимаешь, что это значит?» И я снова ответил «да». И больше ничего. А он продолжает: «Ты понимаешь, что, сознаваясь в этом, ты многое теряешь, но самое главное — ты теряешь возможность спасения своей души?» А знаешь, что я на это ответил? Я ответил: «А что вы хотите, чтобы я по этому поводу сделал?» И все тут. Меня отлучили. Мои родители от меня отказались. Вот так я и оказался в конце концов в «Малибу-Инн». Владелец мотеля из Индии, и его ничто не интересует, кроме того, как я делаю свою работу.
— Жизнь кувырком.
— Ты мне будешь рассказывать! Но это должно было случиться. Я очень многого не знаю, но одно знаю наверняка: те люди говорили не от имени Бога. Они утверждают, что все это от Него, но это не так. Бог вовсе не такой, во всяком случае мой Бог. — Том свернул на парковку у кинотеатра. — А теперь давай про тебя.
— Дело в том, — сказал я, — что я на самом деле не СПД. Я — из Первых. То есть я был Первым. Я из Месадейла.
— Первым? Без шуток? С ума сойти! Ты имеешь в виду вроде как уйму жен и всякое такое?
— Ага. Уйма жен и всякое такое.
Практически каждый скажет вам, что если ваша мать прикончила вашего отца и сидит в тюрьме, то не самая блестящая идея — рассказывать об этом на первом же свидании. Вероятно, именно поэтому я и рассказал обо всем Тому тут же, на парковке у кинотеатра. Когда я закончил, Том произнес:
— Господи, тебе во многом еще придется разбираться! — И добавил: — Вряд ли какой-нибудь фильм может быть интереснее, чем наша жизнь — твоя и моя.
Он оказался прав — фильм никуда не годился: умственно отсталое дитя, отсутствующий отец, горькое воссоединение, примирение… И все — неправда. Где-то посредине я взял Тома за руку. Ощущение было такое, что это рука доброго, умного человека. Я был здорово удивлен, что такая рука, принадлежащая такому человеку, отзывается теплом на пожатие моей клешни, но так оно и было, и мы сидели рядом, а некоторые вещи горчат, если слишком о них задумываться. Когда пошли титры, перед тем как зажегся свет, Том наклонился ко мне и поцеловал.
— Кажется, ты мне нравишься, — сказал он.
И как раз в этот момент я услышал голос Джонни:
— Это тебе не КПК, придурок!
Я обернулся. Через два ряда позади нас в темноте сверкали глаза Джонни. Он сидел один. Его тенниска была вся облеплена попкорном. В зале медленно загорались лампы, высвечивая его дурацкую ухмылку, а он спросил:
— Ты не познакомишь меня с твоим дружком?
~~~
АРХИВ СПД
СОБРАНИЕ ДОКУМЕНТОВ «ЛЬВИНОГО ДОМА»
Допуск ограничен: допуск по одобрению Первого Руководящего Совета
Некоторые из жен Бригама разработали систему тайного общения внутри Львиного Дома. Две сестры-жены, а иногда и более передавали друг другу Книгу Мормона, в которой они вели тайную переписку, беседуя на разные темы: о детях, о других сестрах-женах, о домашних делах вроде готовки еды, ведения хозяйства или о сплетнях, услышанных в магазине Бригама. Чаще всего, однако, темой таких бесед был их общий муж — Бригам. В данном файле представлена приблизительная расшифровка тайного диалога двух жен Бригама, записанного знаками вроде стенографических на страницах Книги Алмы. По обсуждаемым здесь событиям мы понимаем, что диалог происходит весной 1868 года, незадолго до женитьбы Бригама на Энн Элизе Уэбб. Из-за искаженного, неестественного почерка, которым записан этот диалог, мы не можем с уверенностью судить, кто именно из жен Бригама написал эти слова.
— Он хочет новую.
— Это был только вопрос времени. А Амелия знает?
— Сомневаюсь. Он ей скажет, когда будет уже слишком поздно.
— Хотелось бы мне взглянуть на ее личико, когда она обнаружит, что у нее новая соперница появилась. Вот и конец неувядаемой красоте.
— А догадываешься, кто эта новая?
— Я плохо знаю девушек Солт-Лейка.
— А актрису помнишь?
— Ну не скажи. Она же себя чуть ли не королевой считает.
— Надеюсь, ей понравится позиция под номером девятнадцать.
— Мне казалось, он уже пробовал эту рыбку выловить, да только она сорвалась с крючка.
— А я слышала, он ей ловушку устроил.
— Она будет полной противоположностью Амелии.
— Это единственное утешение. А он же всегда ее хотел, правда? Даже когда она тут жила, его глаза следовали за ней повсюду.
— Да, он ведь никогда не замечает, что у него глаза чуть ли не на лоб вскакивают.
— Если б у него только глаза так вскакивали.
— Я бы тебя отругала, но не могу — ведь это правда.
— Впрочем, есть и кое-что хорошее в появлении девятнадцатой.
— Что же это?
— Меньше шансов, что он постучится ко мне в дверь.
— В мою он не стучал уже восемь лет.
— Видишь, Бригам правильно говорит: Бог и вправду отвечает на наши молитвы.
В стороне от большой дороги
— Каждое воскресенье? — удивился я.
— Каждое воскресенье, — подтвердил Том. — В десять утра.
— Но в Вегас? В церковь?
— Да что значат каких-то два часа на машине, если это ради того, во что ты веришь? Да и вообще, чем еще мне заняться утром в воскресенье?
— Ну, не знаю. Полежать в постели. Любовью заняться.
— Ты ж понимаешь! — Он потряс меня за плечо, как делают, услышав от тебя хорошую шутку. — Кроме всего, я люблю эту дорогу. Люблю глядеть на эти горы. Начинаешь понимать, что Богу пришлось здорово потрудиться, когда их видишь.
О'кей, значит, мы не так уж подходим друг другу. Я все равно подозревал, что это долго не продлится. Это никогда долго не длится. Но вчерашний вечер и ночь мы провели очень хорошо. Я остался в «Малибу», Том поселил Джонни в соседнем номере, и — ну, мы встали рано, чтобы поехать в церковь.
— Так что, эта церковь, она для мормонов-геев? — спросил я.
— Ну, на самом деле она для всех, но в основном именно они туда приходят.
— Тебе не кажется, что гей-мормон похож на оксюморон?
— А тебе кажется, что я выгляжу как оксюморон?
— Как оксюмормон.
— Я думаю, ты увидишь, что это по-настоящему хорошее место.
— Не понимаю. Если мормоны не желают, чтобы ты принадлежал к их церкви, зачем тебе их церковь нужна?
— Мне не нужна их церковь. Мне нужна моя вера. Вот и все. Мне нет нужды ходить в их храмы, чтобы сохранить мою веру.
Выехав на Ист-Сахара-бульвар, что в двух милях от автострады, мы свернули на парковку у вытянувшегося вдоль дороги торгового центра. Церковь делила парковку с конторой страхового агента, массажным салоном и торчковой лавочкой. Том выключил двигатель и поцеловал меня:
— Поздравляю с пятнадцатичасовым юбилеем.
— Это самая долгая связь в моей практике.
— А ты всегда так романтичен?
— Как правило.
— Ладно, давай войдем. Попробуй получить удовольствие.
— Я попробую. Только у меня с церковью давние нелады.
— То была не церковь, а культ. Нельзя же допустить, чтобы один какой-то мошенник, запавший на девочек-подростков, уничтожил всю ту любовь, которой Христос наполнил твою жизнь!
Ну что мне — сразу домой отправиться, что ли? Я этого не произнес, это оказалось бы слишком жестоко. Том был слишком добр, чтобы подвергнуться такому осмеянию. Да и вообще, он же не все время говорил об Иисусе. Просто достаточно часто, чтобы я задался вопросом, протянем ли мы вместе еще пятнадцать часов.
— Послушай, я понимаю: ты внутренне все время возводишь глаза к небесам, как только я заговариваю о Боге, — я это вижу, Джордан, — но, прости, пожалуйста, я такой и есть. — Он опять меня поцеловал. — Кроме того, я знаю, что именно это тебе во мне и нравится, где-то в самой глубине, мне видно это за твоей ухмылкой.
Так что же он такое, этот парень? Я мог легко составить инвентарный список его внешних черт — зеленые глаза, и как ночью они становятся серыми, улыбка Мэтта Деймона, рот буквально полон зубов, стройная талия и задница, за которую так и хочется схватить. Не потому ли я провел с ним ночь в номере 112? Или, может, это из-за более насущной необходимости: ведь у него имеются кровать, и душ, и ТВ, и он любит детей и собак, и особенно ему понравилась Электра, которая как раз в этот момент свернулась в клубок на широком мотельном матрасе перед кондиционером, а ТВ включен, и миска полна собачьего корма? Или причина в чем-то ином?
Том наклонился к заднему сиденью и потряс за плечо Джонни:
— Пора вставать, парнище! Мы приехали.
Джонни зевнул:
— Куда?
— В церковь. Давай-давай.
— Ты что, серьезно? — Джонни приподнялся до полусидячего положения и потер кулаком глаз. — Я думал, ты шутишь.
— А зачем еще мы бы отправились в Вегас в воскресное утро?
— Не знаю. К проституткам?
— Не сегодня. Подъем!
Джонни плюхнулся назад на сиденье и натянул лыжную шапочку с эмблемой «Рейдерс» на глаза.
— Разбуди меня, когда все кончится, придурок.
— Том, — сказал я, — оставь. Здесь он будет в порядке.
— Нет, нет и нет. Я не для того вез тебя сюда всю дорогу, чтобы ты спал в машине.
— Да какая разница?
— Почему бы тебе не зайти туда и самому не увидеть?
— Ты, придурок, — спросил меня Джонни, — ты уверен, что хочешь быть с этим типом?
— Скажи ему, чтобы встал, — сказал Том.
Они оба смотрели на меня, будто я мог как-то совладать с ситуацией.
— Он меня не слушается. Пусть спит.
— Да он просто спектакль устраивает. На самом деле ему хочется пойти, только он не желает в этом признаться.
Том вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Сорвал лыжную шапку с головы Джонни. Волосы мальчишки встали дыбом от статического электричества.
— Какого хрена?!
— Том, — сказал я, — это сумасшествие какое-то. Мы же ему не родители. Он может делать что хочет.
Том выглядел немного обескураженным.
— Джордан, с ним же ничего плохого не случится, если он часок там посидит.
— Я не хочу оказаться там единственным мальчишкой.
— Ты и не будешь.
— Я думал, это церковь для геев.
— У геев могут быть дети.
— Том, дружище, мне неприятно сообщать тебе эту новость, но у вас с Джорданом детей не будет, как бы вы ни старались.
— Том, давай уже войдем в церковь. Ему и здесь хорошо.
Я вылез из машины и зашагал к церкви.
— А тогда с чего это вдруг он захотел с нами поехать?
— Ему просто не хотелось одному оставаться.
Мы вошли в дверь, и на нас налетел человек в кожаном жилете и с пышными усами.
— Том! Кто это?
— Это Джордан. Мой…
Его кто?
— Мой новый лучший друг.
— Джордан, добро пожаловать в нашу церковь!
Усатый меня крепко обнял, в чем не было ничего необычного, потому что другие тоже обнимались, здороваясь, но этот тип прошептал мне в ухо: «Надеюсь, ты обретешь здесь покой и любовь, какие желал тебе Господь», в то же время сжимая рукой мою задницу.
Когда он отошел, я сказал Тому:
— Слушай, он меня облапал.
— Да нет, что ты!
— А я говорю тебе — облапал.
Церковь внутри походила на зал для игры в бинго или на центр собраний представителей старшего поколения. Невыразительное место с провисшим потолком, плохим освещением и кофейными пятнами на ковре. Цветная гамма напомнила мне вестибюль «Малибу-Инн»: багровые тона на бежевом фоне с добавлением темно-зеленого с желтоватым отливом. Кто-то из геев украсил стены трафаретом из виноградных гроздьев. Все это произвело на меня гнетущее впечатление. Я понимаю: с чего бы это парню, живущему в фургоне, называть что бы то ни было обшарпанным? Но так оно и было.
Том махал рукой многим из присутствующих, и они подходили поздороваться — обнять его и пожать руку мне.
— У тебя много друзей, — заметил я.
— А что в этом может быть дурного?
Бессмысленно спорить с тем, кто так логичен. И все же казалось, что он знаком абсолютно со всеми — с болтливой лесбиянкой в подтяжках «Хелло, Китти», с парнем-диабетиком в инвалидной коляске, с мальчишкой, немногим старше Джонни, у которого в брови красовалась английская булавка. Звали его Лоренс; всего две недели назад эта маленькая церковь помогла ему выбраться с улицы.
— Отчасти благодаря Тому, — пробормотал он застенчиво.
Том утверждал, что он ничего особенного не сделал:
— Все, что я сделал, — это взял и позвонил по телефону. А работу ты сам получил.
Взволнованное лицо Лоренса пошло пятнами, и на нем можно было видеть все — прыщи, реденькую растительность и застарелую обиду. Он собрал все свое мужество, чтобы сказать мне:
— Тебе здорово повезло, друг.
Когда началась служба, пастор спросил, есть ли в церкви кто-нибудь, кого следует особо представить.
— Том! Пожалуйста, не надо.
Но было слишком поздно. Том уже поднялся на ноги и сообщил, что он здесь со мной.
Все собравшиеся — а их было человек семьдесят пять — стали говорить: «Привет, Джордан!», или «Добро пожаловать, Джордан!», или «Аминь!».
— Джордан, — произнес Том сквозь зубы, — встань!
Я поднялся на ноги и слегка помахал всем рукой. Каждый помахал мне в ответ, а некоторые даже зааплодировали, вроде я и вправду сделал что-то существенное. А я же всегда не терпел подобострастия, разве нет?
Были тут и другие гости — чья-то мать, приехавшая из Фресно, чей-то друг из Альбукерка. Все приветствовали их взмахами рук, возгласами «Привет!», и ничего такого в этом не было. И правда, какой смысл приходить в смущение? Как любит говорить Том, это просто жизнь.
— Прежде чем мы начнем, — произнес пастор Уолтер, — не хочет ли кто-нибудь воздать хвалу, поделившись ею со всеми нами?
Маленькая худая женщина в плотном джинсовом костюме вскочила на ноги и сказала:
— Да, спасибо.
К поясу у нее был прикреплен большой, давно устаревший мобильник, на пряжке виднелись слова «Крутая баба», а в обоих ушах по слуховому аппарату.
— Как известно многим из вас, Расти на этой неделе перенес операцию и, слава богу, все прошло просто прекрасно. Он вернулся домой уже на следующий день, и я смогла вынуть дренаж уже через четыре дня, хотя ветеринар сказал мне, что это потребует неделю.
Она еще некоторое время рассказывала о состоянии Расти, и многие из присутствующих произносили «аминь!», а некоторые поднимали руки, словно откуда-то сверху за них тянули невидимые нити.
Еще двое-трое присутствовавших поделились своей хвалой: благополучные результаты медицинского обследования, возвращение ушедшего из дому ребенка, новая работа: обычные дела, настолько привычные, что порой забываешь, что эти события определяют нашу жизнь. Это привело мне на память слова, что я как-то прочел на рекламном щите: «То, как мы проводим свои дни, и есть, разумеется, то, как мы проводим свою жизнь». Так что же это — религия или просто мудрость?
— А теперь пусть каждый из нас подумает несколько минут об обретенных им или ею счастливых дарах.
Вот тут рука Тома и обняла меня. Пастор завершил минуты молчания, заявив:
— Сам я хочу возблагодарить Господа за то, что у нас есть теперь новый, второй туалет! Братья и Сестры! Он наконец закончен! — Новый взрыв аплодисментов и возгласов «аминь!» — Больше нам не придется делить единственный туалет на сотню желающих!
Если вам давно не приходилось посещать церковь, вы, скорее всего, забыли, как много там говорят о повседневных делах — о церковном бюллетене, о выборах церковного совета, о ежедневных занятиях с детьми, пока родители на работе… Думаю, в этом есть большой смысл. Вероятно, именно поэтому множество людей туда и ходят — это организует, создает общность, чувство принадлежности, дает возможность чем-то заняться. Многие из присутствовавших в церкви выглядели людьми, которым трудно было вписаться: слепая лесбиянка; транссексуал двухметрового роста; волосатый страхолюдина, изможденный СПИДом; да и этот парнишка, Лоренс. И, словно прочитав мои мысли, пастор сказал:
— А более всего я хочу возблагодарить Господа за это наше святилище — убежище, где каждого встречают добром и где каждый любим.
Пастор говорил со странным акцентом, я никак не мог определить, с каким именно — может, с центральноюжным, что-то в этом роде. Волосы у него были довольно длинные, он их смазывал и гладко зачесывал назад, а пониже затылка они собирались в кисть мелких локонов. Лет, видимо, сорока или сорока пяти, он был элегантно красив, и его прихожане явно им восхищались.
Мне нет смысла пересказывать всю службу. Если не считать пары лесбиянок, ходивших с подносами для пожертвований, и привратников — парней в кожаных жилетах, и застенчивого транссексуала, раздающего причастие, все тут было более или менее привычно. Если в этой службе и присутствовал теологический постулат, то он сводился к следующему: Христос любит всех, и Джозеф Смит был прав — церкви всего мира отошли от истинной заповеди Христа о всеобщей любви. Взгляните на собравшихся здесь людей — они и есть доказательство этому.
— Вот почему я все еще верю, — шепнул мне Том. — Вот почему мне не нужны их храмы.
Он указал на цитату в церковном бюллетене: «…и приходящего ко Мне не изгоню вон (Иоанн, 6: 37)». (Ниже этой цитаты в бюллетене помещалось сообщение: «Просьба иметь в виду: повсеместно во время причастия используется виноградный сок».)
Затем женщина-дьякон встала, чтобы прочесть проповедь.
— Сегодня я хочу говорить о любви, — сказала она.
Звали ее Айрин, и была она женщиной искренней, с мягким, неглупым лицом. Очень скоро ее голос в моих ушах превратился просто в шум, потому что она говорила вполне ожидаемые вещи: любовь — величайший дар, и величайшим даром Бога человечеству был Иисус, и это говорит о том, как Он любит нас — бла-бла-бла…
— Однако, вместо того чтобы рассказывать вам, что я сама думаю о том, что такое любовь, я решила спросить своих учеников. Итак, вот как некоторые из моих перво-, второ- и третьеклашек определяют любовь. — Она нервно перелистала свои заметки. — Первое определение — от Кристи, ей всего семь лет: «В прошлом году, когда моя бабушка упала и сломала бедро, она больше не могла красить ногти на ногах. И дедушка стал это для нее делать сам, даже после того, как он тоже упал и сломал бедро. Для меня это — любовь». — (Все рассмеялись, и это было так смешно и печально, что даже я усмехнулся.) — А вот Бенджамин, которому только шесть, описывает любовь так: «Я узнаю, что меня кто-то любит, по тому, как произносят мое имя. Как мои мама и папа, когда они говорят „Бенджамин“, то вроде как моему имени у них во рту спокойно и безопасно». — (Снова смех и парочка растроганных ахов.) — И Кэтрин, ей тоже шесть, привела такое определение: «Людям, которых я люблю, я всегда могу отдать последний кусочек моего мороженого, а у них не прошу, чтобы они мне дали последний кусочек своего». А Нэнси, которой только семь, но душа у нее уже мудрая, говорит: «Я думаю, самый лучший способ узнать, как полюбить кого-то, — это начать с того, кого ты терпеть не можешь».
И тут Айрин произнесла то, от чего — прошу прощения — все у меня внутри расплылось в какую-то кашу:
— Мелани, которой только четыре года, говорит: «Когда моя собачка лижет мне лицо даже после того, как я на весь день оставила ее во дворе, я знаю, что это любовь».
Я больше не мог этого выдержать. Не потому, что это было так сентиментально (а это было), а потому, что все это было верно. Дети. Они всегда называют все так, как оно есть. Я терпеть не могу чувствовать то, что теперь чувствовал. Сочетание слов «любовь» и «Бог» должно было вызывать у меня тошноту — так отчего же у меня в глазах туманится?
В то утро в Вегасе, в дружелюбной ЛГБТ — экс-мормонской церкви, в двух милях от большой дороги (попробуйте произнести все это быстро и без запинки!), случились две вещи. Первая — я просидел в церкви всю службу, держа Тома за руку. Ни хрена себе важность, я понимаю, но где же еще на свете вы можете это сделать? Не так уж много таких мест среди тех, что называют себя Домом Господним.
А вторая вот какая: примерно посредине проповеди задняя дверь отворилась. Айрин замолчала и приветственно взмахнула рукой: «Заходи, не стесняйся». Это был Джонни в «рейдерской» шапочке, низко натянутой на лоб. Он перебрался через соседнюю с нами женщину и уселся между мной и Томом.
— Ну ты и артист, — прошептал я.
— А то ты не знал, придурок.
Потом он стал слушать, как Айрин читает продолжение определений любви.
— Ах, вот еще это мне очень нравится, от Джастины, которой только что исполнилось восемь: «Надо быть очень осторожными со словами „Я тебя люблю“. Если на самом деле ты этого не думаешь, слова теряют свою ценность. Но если ты и правда так думаешь, тогда можно произносить их хоть все время».
— Ну вот, — сказал Том, когда мы вернулись в машину. — Это было не так уж плохо.
— А там всегда дают пончики? — Джонни выкладывал на заднее сиденье четыре оладьи с яблоками, производя учет тому, что припрятал, как собака припрятывает кости.
— Там любят, чтобы люди подольше задерживались после службы. Им хочется создать какое-то сообщество, и они к этому идут. Так что ты думаешь?
— Я не знаю, — ответил я.
— Это хорошее «Я не знаю» или плохое «Я не знаю»?
— Я не знаю, какое это «Я не знаю». Я хочу сказать, что не знаю, мое ли это.
— О'кей, все нормально, если ты понимаешь, что это — мое.
Том выезжал на фривей, пробираясь к скоростной полосе. Для такого опрятного человека он был совершенно маниакальным водителем.
— Юта, мы возвращаемся! — Он принялся возиться с радиоприемником, ловя НПР. — Господи, как же я люблю воскресенья! Так что ты хочешь делать, когда мы вернемся? Пойдем поплавать? Или можем в пеший поход отправиться, когда жара спадет.
— Ну, если честно, походник из меня никакой. И пустыню я не люблю.
— В здешних местах, — вмешался Джонни, — это просто гребаная проблема.
— В киношку смотаемся?
— Возможно, мне придется кое-чем заняться, — сказал я.
— Джордан, что-нибудь не так?
Не знаю, как вы, а я просто терпеть не могу выражение «самый лучший парень на свете». Как, например, в предложении: «Я только что встретил самого лучшего парня на свете». Ну будто бы. Только теперь это вроде соответствовало действительности. Так почему я веду себя как последний осел?
— Просто я о маме своей подумал, — ответил я.
— А когда ты можешь снова ее увидеть?
— Во вторник. То есть если я все еще буду здесь. У меня работа в понедельник начинается, в Пасадине.
Том ничего не сказал, но человеку и не надо ничего говорить — и так видно, что ему больно. Через некоторое время он съехал на площадку для парковки. Вылез из машины и отошел на несколько ярдов в пустыню. Джонни выбежал вслед за ним и расстегнул молнию в нескольких ярдах от Тома. Он что-то говорил, глядя на Тома через плечо, не переставая болтал о чем-то, и тут налетел порыв ветра, вздув аркой струю его мочи. Джонни рассмеялся и продолжал говорить, потом стряхнул брызги и запрыгал к Тому, чтобы вместе с ним вернуться к машине. Рядом с Томом Джонни казался совсем маленьким, просто малыш, задравший мордочку вверх, чтобы взглянуть в глаза взрослому мужчине. Том пригладил ему волосы. Когда он убрал руку, хохолок на голове Джонни снова пружинкой подскочил вверх.
Джонни заснул и проспал всю оставшуюся дорогу. Том молчал. За десять минут до Сент-Джорджа мы на лету проскочили узкое ущелье реки Верджин-Ривер, и Том сказал:
— Я хочу, чтобы ты остался.
Я ничего не ответил. Ни слова. Когда мы въехали на парковку у «Малибу», Том произнес:
— Понятно.
Они с Джонни пошли плавать. Я остался в номере 112 с собаками и вошел онлайн, чтобы проверить тот сайт, о котором говорила мне Пятая. Оказалось, что эта страница — ресурс сообщества тех, кто так или иначе связан с полигамией. Я кликнул по ярлыку со словами «Если Нужна Помощь». Том оставил включенным канал «История», и, пока я читал веб-сайт, команда матросов готовилась запустить ракету с палубы линкора. Когда ракета была запущена, из ее хвоста вырвался шлейф бело-желтого дыма. Тут в комнату вошел Том, в плавках, с него стекала вода. Огонь от запуска ракеты сверкнул прямо ему в лицо. Он наблюдал ее полет, пока она не поразила цель, взорвав склад в пустыне.
— Я собирался пойти во флот. После колледжа, — сказал он. — Хотел стать адмиралом.
— Серьезно? Зачем?
— Хотел служить моей стране. Только оказалось, что я моей стране не нужен.
Он переоделся в сухое и лег на кровать.
— Что ты планируешь делать?
— Вернуться туда, — сказал я.
— В Калифорнию?
— Нет. В Месадейл.
— Хорошо.
— Я хотел сказать — прямо сейчас.
— Я еду с тобой.
— Нет. Ты остаешься с Джонни.
— Мы все поедем.
— Нет, вы останетесь здесь.
— Джордан?
— Что?
— Что ты ищешь?
Я попытался ответить, но слова не шли у меня с языка. Лежа на боку, опустив голову на согнутую руку, Том выглядел слишком чистым, чтобы оказаться частью моего непотребно запутанного мира.
— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — проговорил он. — Ты думаешь, что мы почти не знаем друг друга. И это правда. Но ведь каждый с чего-то должен начать.
Я встал и раздвинул шторы. Они были золотистые и с подкладкой из плотного пластика. Джонни лежал на бетонной кромке бассейна и одной ногой постукивал по айподу Тома.
— Джордан, не нужно слишком много над всем этим раздумывать. Ты отговоришь себя от жизни.
— Том, это не про тебя.
— А я хочу, чтобы для тебя это стало про меня.
Потом, выезжая из Сент-Джорджа, я набрал номер, который дал мне Элтон:
— Это Джордан Скотт.
Молчание. Через некоторое время:
— Приезжай ко мне домой.
Ну вот. Мы с Пророком назначили свидание.
Я еще не доехал до Месадейла, а солнце уже садилось. Багровый шар, скатывающийся с неба. Пустыня пылала, все было пронизано разными оттенками красного. Последние двадцать миль я не видел на шоссе ни одной машины. Вот в этом и есть весь смысл пустыни: в одиночестве. Это — испытание. Испытание, чтобы понять, можешь ли ты выносить самого себя.
Я доехал до поворота. Последние отблески заката к этому времени уже угасли, и пустыня горевала под желтой луной. Свет моих фар скользил по затвердевшему грунту дороги, а пыль позади фургона высоко взметалась в черноту. Выше по дороге светились дома — зажглись белые и золотые огни в окнах и над дверями. Во многие ли двери стучались федералы, прежде чем отказались от поисков? Может, еще одна — и они нашли бы нужного им человека? И забрали бы Пророка? Предъявили обвинение? Посадили со строгим ограничением посещений, как мою мать? Почему же ФБР не может найти этого типа, если он приглашает меня к себе домой?
Вопросы ведут к новым вопросам. Ответы не становятся настоящими ответами. Загадки не разгадываются. Не в этом ли все дело? Не знаешь почти ничего. Принимаешь непознаваемое как конец повествования? Как конец существования?
Может быть.
Но если так, почему же я в глубине души верил, что уже близок к тому, чтобы выяснить, кто на самом деле застрелил моего отца и подвел мою мать под арест?