Как лорд Гро под влиянием странного наваждения с неясными причинами, ведомый лишь им одним, отправился в Невердал, и узрел там чудеса, и вновь вкусил ненадолго благость того, чего больше всего желал.

Через девяносто один день после вышеописанных событий, в последний час перед закатом, лорд Гро ехал на тускнеющий восток от холмов Эстмарка к бродам Мардардала. Его конь шагом спустился к берегу и остановился по копыто в воде. Бока его были влажными, а дыхание тяжелым от продолжавшейся с полуночи быстрой скачки по пустошам. Он вытянул шею, понюхал чистую речную воду и стал пить. Гро обернулся в седле и прислушался, вытянув вперед левую руку с ослабленными поводьями, а правой упершись в круп. Но ничего не было слышно, кроме журчания воды на отмелях, издаваемого пьющим конем шума да плеска и скрипа гальки, когда тот переступал с ноги на ногу. Впереди и позади по обе стороны в сером полумраке вырисовывались леса, долина и опоясывавшие ее холмы. Звезды скрывала легкая дымка. Ничто не шевелилось, лишь сова выпорхнула подобно призраку из куста падуба на скалистом утесе на расстоянии полета стрелы или более вниз по течению, пересекши дорогу Гро и усевшись на ветви мертвого дерева слева от него, будто для того, чтобы понаблюдать за человеком и конем, вторгшимися в эту долину в ночной тиши.

Гро наклонился, чтобы потрепать конскую шею.

— Давай, дружище, нам пора, — сказал он, — И не удивляйся, если мы не остановимся на ночлег, ведь ты идешь вместе со мной, кто никогда не мог найти себе места под луной.

Они перешли реку и поехали через низменные и дикие луга на другом берегу, затем по окраине леса до вересковой пустоши, и еще на милю или две на восток, где свернули направо в широкую долину и пересекли реку над притоком, а затем отправились дальше на восток, вверх по каменистому руслу ручья, по ухабистой горной тропе, ведшей через заболоченную местность, взбираясь все выше и выше над сужающейся долиной к седловине меж холмов. Наконец, уклон стал более покатым и они, словно сквозь ворота, проехали меж двух возвышенностей, отвесно вздымавшихся по обе стороны от них, а затем выбрались на поросшую вереском и восковницей пустошь, усыпанную озерцами и изобиловавшую ручьями, мшистыми трясинами и обнажениями горной породы. И горные пики вдали окружали эту пустошь, словно воинственные короли. В восточных небесах просыпались рассветные краски, и ясное сияющее утро омыло землю. Из-под конских копыт бросались врассыпную кролики, из вереска вспархивали крохотные пташки, в зарослях папоротника замер и затем умчался на юг благородный олень, вскрикнула куропатка.

Гро сказал себе:

— Разве не сочтут меня безумцем, столь опрометчиво и самонадеянно подвергшим свою жизнь опасности? Нет, это противоречит всякому здравому смыслу. И я поддался этому безрассудству в тот самый момент, когда благодаря своему терпению, смелости и политической мудрости и вопреки укусам фортуны добился всего того, в чем она до сих пор упрямо мне отказывала: когда после всех трагических событий я чудесным образом завоевал расположение и милость короля, который весьма благородно принял меня ко двору и, как я полагаю, лелеет меня, словно зеницу ока.

Он снял шлем, обнажив утреннему ветерку бледный лоб и черные вьющиеся локоны, и откинул голову назад, чтобы втянуть ноздрями душистый воздух с его торфяным ароматом.

— Но дураки они, не я, — произнес он. — Надеяться после всех трудов обрести вечное счастье — то же, что толочь воду в ступе. Разве недостаточно в диком буйстве природы примеров, чтобы высмеять подобные глупости? Словно в сказке о великих людях, завоевывающих и порабощающих целые народы, заря одолевает тирана-ночь. Сколь нежен дух ее, поднимающейся на горы подобно лани: бледный и ничтожный свет в сравнении с первородной тьмой. Но в ее войске идут все самые прекрасные и божественные силы: прохлада своенравных утренних ветерков, пробуждающиеся цветы, поющие птицы, роса, искрящаяся на искусных паутинках, что крохотные пряхи протянули от папоротника к боярышнику, а от боярышника — к влажному и изящному березовому листику, и юная заря смеется, полная сил, опьяненная собственной красотой, и в каждом аромате и оттенке — пламя жизни, вновь родившейся, чтобы восторжествовать над хаосом, медлительной тьмой и безродной ночью.

Но оттого, что заря в эти часы так пленила меня, должен ли я по-прежнему любить ее, когда, пресытившись триумфом, она превращается в ослепительный полдень? Скорее обращусь я, как сейчас к Демонланду, к печальному закату ее славы. И кто осмелится назвать перебежчиком меня, который, как и всю свою жизнь до этого, лишь следует этой великой мудрости — любить рассвет и закат, утреннюю и вечернюю звезду? Ибо лишь в них одних живет дух благородства, истинная любовь, и чудо, и великолепие надежды и страха.

Так размышляя, он медленно ехал, забирая по вересковой пустоши на восток и немного на север и впав вследствие странной гармонии, что воцарилась меж окружающим миром и его мыслями, в глубокую задумчивость. Он достиг края пустоши и поехал предгорьями, пересекая невысокие перевалы, прокладывая путь через лес и речные русла, то вверх, то вниз. Конь вез его куда глаза глядят, ибо тот никак им не управлял и не понукал его по причине глубокого раздумья, в которое погрузился.

Был уже полдень. Конь и его всадник оказались в поросшей зеленой травой небольшой лощине, посреди которой петлял в каменистом русле ручей с прохладной водой. Над лощиной возвышались высокие и стройные деревья. Над деревьями в жарком мареве виднелись пекшиеся на солнце призрачные горные утесы. Журчание воды, шум порхавших от цветка к цветку крохотных крыльев да звуки, издаваемые пасшимся на заросшей травой лужайке конем, — больше ничего не было слышно. Не шевелились ни один листок, ни одна птица. Затишье летнего полдня — неподвижное, насквозь пропаленное солнцем, более ужасное, чем любой ночной образ, — замерло над этой уединенной лощиной.

Гро, словно разбуженный самой этой тишиной, быстро осмотрелся вокруг. Конь, видимо, нутром почуявший тревогу всадника, перестал пастись и насторожился, выкатив глаза и подрагивая. Гро погладил и приласкал его, а затем, ведомый неким внутренним чутьем, по непонятной ему самому причине свернул на запад вдоль бокового ручейка и спокойно поехал к лесу. Там он остановился перед купой деревьев, росших столь близко друг к другу, что, пустившись напролом, он вылетел бы из седла. Тогда он спешился, привязал коня к дубу и стал взбираться вдоль русла ручейка, пока не добрался до места, откуда можно было взглянуть над вершинами деревьев на север на зеленую террасу примерно на одной высоте с ним в пятидесяти шагах вдоль склона, загороженную с севера тремя или четырьмя огромными рябинами на дальнем ее краю, и на небольшое, но очень холодное и глубокое озеро или пруд с чистой водой.

Он замер, держась левой рукой за поросший смолевкой скальный выступ. Несомненно, не дети людей танцевали сейчас на той тайной лужайке у ключа, да и не были это смертные создания. Возможно и принадлежали к таковым козлы, козлята и козочки с кроткими глазами, весело плясавшие там на задних ногах, но никак не прочие: существа с человеческим телом и заостренными волосатыми ушами, лохматыми ногами и раздвоенными копытами или белокожие девы, под поступью которых крохотные цветы голубой горечавки и золотистой лапчатки не склоняли своих головок, столь воздушно-легким был их танец. Для них играли сидевшие на покрытом дерном выступе скалы дувшие во флейты Пана маленькие дети с козлиными ногами и длинными заостренными ушами, тела которых на ветру и солнце стали цвета красной почвы. Но, то ли потому, что музыка их была слишком тонкой для смертного уха, то ли по какой-то иной причине, Гро не мог услышать ни звука из их игры. Над пейзажем царило тяжелое молчание пустого белого полдня, а горные нимфы и духи осоки, ручьев, скал и безлюдных вересковых пустошей двигались в фигурах танца.

Лорд Гро недвижно стоял в великом изумлении, говоря про себя: «К чему мой сонный разум воображает себе такие чудеса? Доселе лишь злых духов наблюдал я в их проявлениях; видел я фантастические образы, созданные и явленные магическим искусством; ночами мне снились необычайные сны. Но до этого часа считал я лишь никчемной выдумкой праздных поэтов то, что средь рощ, лесов, плодородных полей, на морских побережьях, берегах великих рек и ключей, а также на вершинах огромных гор все еще являются счастливому взгляду всевозможные нимфы и разные полубоги. Что я сейчас как раз и наблюдаю, и великое это чудо, хорошо объясняющее ту странную привлекательность, каковой эта угнетенная земля недавно пленила мои чувства». И он снова задумался, рассуждая так: «Если это лишь видимость, то она неспособна мне навредить. Если же, напротив, создания эти вещественны, то они наверняка с радостью примут меня и хорошо со мной обойдутся, будучи настоящими живыми духами гористого Демонланда, на поддержку и восстановление былых славы и величия которого я со столь странной решимостью направил все свои мучительные помыслы».

Движением он выдал свое присутствие и окликнул их. Дикие животные метнулись прочь и скрылись за склоном холма. Козлоноги, прекратив на миг свою игру на дудках и танцы, все сжались, наблюдая за ним недоверчивыми и испуганными глазами. Лишь ослепительные ореады продолжали хоровод: кроткие девичьи уста, прекрасные груди, стройные и гибкие тела, одна изящная рука в другой, расходясь, сближаясь, и расходясь вновь в постоянно изменяющихся ритмах. Вот одна, чьи белые руки были сцеплены на затылке, а заплетенные волосы сверкали, словно золото, описала круг и томно склонилась; вот другая подпрыгнула и замерла, балансируя на носках, словно стрела солнечного света, пробившаяся сквозь крышу крон старого соснового леса, когда теплый ветер с холмов колышет макушки деревьев и открывает крошечный клочок неба.

Гро пошел к ним по травянистому склону холма. Когда он прошел дюжину шагов, силы покинули его конечности. Рыдая, он упал на колени и взмолился:

— Земные божества, не препятствуйте мне и не отвергайте меня; хоть и жестоко угнетал я до сего мига вашу землю, но так более делать не стану. Мои втоптанные в грязь добродетели лежат горьким укором мне. Поведайте милосердно, где мне найти владевших этой землей, дабы искупить свою вину перед теми, что были изгнаны из-за меня и моих сотоварищей, и стали изгоями, скрывающимися в лесах и горах.

Так молвил он, склонив голову в печали. И услышал он подобный пению серебряной лютневой струны голос, воскликнувший:

Он поднял глаза. Видение исчезло. Вокруг него и над ним были лишь полдень и лес — тихие, пустынные, залитые солнцем.

Лорд Гро вернулся обратно к своему коню, взобрался в седло и ехал на север среди холмов весь этот летний день, полный туманных образов. Когда подошел вечер, он уже высоко взобрался по крутому склону горы меж осыпей и травянистых лужаек, следуя по протоптанной дикими овцами узкой тропке. Далеко внизу, в долине, текла каменистая речушка, вившаяся среди холмиков древних морен, подобных волнам в море одетой травой земли. Июльское солнце склонилось низко, и тени холмов простерлись на обращенные к западу склоны, по которым ехал Гро, но там, где он находился, а также над ним, холмы все еще пылали в теплом свете садящегося солнца; замыкавший же вход в долину и вздымавшийся ввысь подобно фронтону здания отдаленный пик с его широко распростертыми скалистыми отрогами и осыпями и гребнем, подобным огромному буруну, окаменевшему в разгар своего величия, все еще купался в жемчужном сиянии.

Обогнув склон холма в месте, где тот был рассечен неглубоким оврагом, он увидел перед собой ложбину или укромную впадину. Там, защищенные громадой холма от восточных и северных ветров, росли в расселинах скал над ручьем две рябины и падуб. В их тени скрывалась пещера, размера небольшого, но достаточного для того, чтобы человек мог жить в ней, оставаясь сухим в непогоду, а справа за нею — маленький водопад, удивительно прекрасный на вид. Выглядел он так: каменная плита вдвое выше человеческого роста, чуть наклоненная вперед от холма таким образом, что вода тонким потоком ниспадала с ее верхнего края в каменную чашу. Вода в чаше была чистой и глубокой, но беспрестанно пенилась и пузырилась от низвергавшейся сверху струи, а скалы вокруг нее покрывали мхи, лишайники и крохотные цветочки, питаемые водой ручья и освежаемые его брызгами.

Лорд Гро сказал про себя: «Здесь и жил бы я вечно, если бы только мог сделаться маленьким, словно тритон. И построил бы я себе дом в пядь высотой возле вон той моховой подушки изумрудного цвета, а дверь мою заслоняла бы наперстянка, что качает своими розовыми головками над пенистыми водами. Я пил бы из этих робких цветов белозора, чьи белоснежные чашечки венчают тончайшие стебельки, а пологом над моим ложем была бы эта влаголюбивая песчанка, что молочно-белыми звездочками усыпала зеленый небосвод тенистых склонов этих скал».

Погрузившись в мечтания, он долгое время провел, созерцая этот сказочный уголок, столь укромно приютившийся в расщелине голой горы. Затем, не желая покидать столь прекрасное место, и напомнив себе, что после стольких часов его конь устал, он спешился и лег подле ручейка. И вскоре, когда прекрасные образы всех увиденных им чудес вытеснили из его дум все прочее, он был вынужден позволить длинным темным ресницам смежить свои большие ясные глаза. И глубокий сон одолел его.

* * *

Когда он проснулся, все небо пламенело закатным багрянцем. Тень чьей-то фигуры пролегла между ним и западным сиянием: кто-то склонился над ним и произнес властным тоном, в котором, однако, казалось, навечно смешались и собрались воедино эхо и отзвуки всего самого прекрасного:

— Лежи спокойно, господин мой, и не зови на помощь. Видишь, это твой собственный меч; я взяла его, пока ты спал, — тут он осознал, что в его горло, в то место, где пролегает подъязычная артерия, упирается острый меч.

Он не шелохнулся и ничего не сказал, лишь поднял глаза на нее, подобную очаровательному видению из блуждающего сонма грез.

Леди промолвила:

— Где твои спутники? Сколько их? Отвечай быстро.

Он проговорил, будто во сне:

— Как мне ответить тебе? Как мне счесть тех, кому нет числа? Как указать мне вашей милости обитель тех, кто даже сейчас ближе ко мне, чем мои руки и ноги, а в следующий миг могут унестись за океаны, возможно, более необъятные, чем те, что преодолевал когда-либо звездный луч?

Она сказала:

— Не говори загадками. Тебе же лучше будет ответить мне.

— Госпожа моя, — сказал Гро, — те спутники, о которых я поведал тебе, — мои безмолвные мысли. И, не считая моего коня, это все, кто явился сюда вместе со мной.

— Ты один? — не поверила она. — И столь безмятежно спишь в стране своих врагов? Странная самоуверенность.

— Не врагов, сказал бы я, — ответил он.

Но она воскликнула:

— Но ты — лорд Гро Витчландский?

— Он давно был болен смертельной болезнью, — ответил он, — И прошли уже день и ночь с тех пор, как он скончался.

— Кто же ты тогда? — спросила она.

Он ответил:

— С позволения вашей милости, лорд Гро Демонландский.

— А ты весьма искусный перебежчик, — промолвила она. — Наверное, и они устали от тебя и твоих интриг. Но увы мне, — продолжила она вдруг изменившимся голосом, — Прошу твоего прощения! Ведь это, несомненно, из-за твоего великодушного поступка по отношению ко мне, когда ты столь благородно оказал мне свою поддержку, они и поссорились с тобой.

— Я расскажу вашей светлости всю правду, — ответил он. — Ничто не стояло между мной и кем-либо из них, когда прошлой ночью я решил их оставить.

Леди Мевриан молчала, лицо ее было омрачено. Затем она сказала:

— Я одна. Потому не сочти, будто я труслива или забыла об оказанной в прошлом помощи, если, прежде чем позволить тебе подняться, я потребую от тебя поклясться мне, что ты не выдашь меня.

Но Гро сказал:

— Что толку тебе от моей клятвы, госпожа моя? Клятвы не остановят худого человека. Если бы я намеревался причинить тебе зло, то с легкостью принес бы тебе все клятвы, каких ты бы потребовала, и с легкостью же нарушил бы их в следующий миг.

— Сказано плохо, — промолвила Мевриан, — и не на пользу тебе. Вы, мужчины, думаете, будто женские сердца слабы и безвольны, но я своим примером докажу тебе обратное. Постарайся меня убедить. Иначе, поверь мне, я зарублю тебя на смерть твоим же собственным мечом.

Лорд Гро откинулся на спину, сцепив худые руки на затылке.

— Прошу тебя, — произнес он, — встань по другую сторону от меня, дабы я мог видеть твое лицо.

Она так и сделала, по-прежнему не сводя с него меча. И он, улыбаясь, промолвил:

— Божественная леди, всю мою жизнь опасность была моей супругой, а смертельная угроза — моим близким другом: и ведя изысканную жизнь при королевском дворе, где в винном кубке или в алькове таится смерть, и путешествуя в одиночестве по еще более опасным краям, нежели этот, — например, по Моруне, где все кишит злобными тварями и ползучими ядовитыми гадами, а бесов — словно кузнечиков летом на жарком склоне холма. Тот, кто страшится, — раб, сколь бы ни был он богат, сколь бы ни был могуч. Но тот, кому неведом страх, есть король над всем миром. У тебя мой меч. Рази. Смерть будет для меня сладким отдохновением. Рабство, не смерть, — вот что пугает меня.

Она помедлила мгновение, затем ответила ему:

— Господин мой Гро, однажды ты оказал мне очень большую услугу. Конечно, я могу считать себя в безопасности, ибо коршуну никогда не породить доброго сокола, — она перехватила меч и, держа за рукоять, весьма изящно протянула ему со словами: — Я возвращаю его тебе, господин мой, не сомневаясь, что ты используешь благородно то, что было с благородством отдано.

Но он сказал, поднимаясь на ноги:

— Госпожа моя, ты и твои великодушные слова настолько укрепили пакт доверия между нами, что теперь может распуститься соцветие любых клятв, каких ты только пожелаешь, ибо клятвы есть цвет дружбы, а не ее корень. И ты обретешь во мне верного хранителя обещанной мною дружбы к тебе без пятнышка и изъяна.

* * *

Несколько дней и ночей провели Гро и Мевриан в этом месте, временами охотясь, чтобы добыть себе пропитание, и утоляя жажду сладкой ключевой водой. Ночами она спала в своей пещере под кустами падуба и рябинами возле водопада, а он — в трещине в скалах чуть ниже по ущелью, где мох образовывал подушки столь же мягкие и упругие, как и огромные пуховые ложа в Карсё. За эти дни она рассказала ему о своих приключениях с той апрельской ночи, когда бежала из Кротеринга: о том, как сначала нашла убежище в Бю в Вестмарке, но, заслышав через день или два шум и крики, вновь направилась на восток, и, поселившись ненадолго у Ущельного, около месяца назад, наконец, добралась до этой пещеры у маленького ключа, и осталась здесь. Она намеревалась пробраться через горы к Гейлингу, но после первой попытки оставила этот замысел из страха перед вражескими отрядами, в чьи лапы едва не попала, спустившись в нижние долины, что обращены к восточному взморью. И она вновь вернулась в это укрытие в холмах, столь же укромное и труднодоступное, как и любое другое в Демонланде. Ибо долина эта, как поведала она ему, была Невердалом, куда не вела ни одна дорога, кроме троп оленей и горных коз; не было в той долине ни одного двора, и дувший там ветер не был насыщен дымом людских очагов. А пик с крышеобразным гребнем у входа в долину был южным из Зубцов Нантреганона, обители грифов и орлов. И правый склон этой горы огибала тайная тропа, ведшая через зубчатый кряж у Невердальского Горла к верховьям рек Тиварандардала.

В один душный и знойный летний полдень случилось так, что они остановились отдохнуть у горловины ущелья на выступавшей над юго-западным склоном скале. У их ног склон резко уходил вниз головокружительными обрывами, опоясывавшими гигантский цирк, над которым крепостью Тартара возвышалась громада горы, суровая, как море, и печальная, иссеченная и изрезанная линиями огромных трещин, словно часть горы была снесена ударом топора великана. Далеко внизу дремали мирные и бездонные воды озера Дул.

Гро растянулся на краю утеса лицом вниз, упершись в землю обоими локтями и разглядывая темные воды.

— Великие горы нашего мира, — промолвил он, — есть лекарство сами по себе, если бы только люди знали об этом в своем извечном недовольстве и тщеславии. В горах — кладезь мудрости. Они погружены во время. Им известны пути солнца и ветра, пламенная поступь молнии, мороз, что сокрушает их, дождь, что их занавешивает, снег, что скрывает их наготу покрывалом мягче самой ухоженной лужайки, и они в своей глубокой задумчивости не допытываются, подвенечное ли это платье или саван. И разве этот безмятежный покой не оправдан сменой времен года, и разве не служит он примером, делающим смехотворными все наши заботы? Мы — ничтожные дети праха, дети дня, до того обременяющие себя столь многими ношами, раздумьями, страхами, желаниями и замысловатыми интригами, что стареем до своего времени и утомляемся прежде, чем этот краткий день закончится, и один взмах серпа, наконец, забирает нас несмотря на все наши усилия.

Он поднял голову, и она встретилась с взглядом его огромных глаз. Они казались глубокими ночными омутами, где, невидимые, могли двигаться странные образы, омутами тревожными, но и наполненными мягким сонным очарованием, что успокаивало и убаюкивало.

— Ты грезил наяву, господин мой, — сказала Мевриан. — Тяжело последовать за тобой в твои грезы мне, бодрствующей в разгар дня и жаждущей действия.

— Поистине, нехорошо то, — сказал Гро, — что ты, кто была вскормлена не в нищете или нужде, но в изобилии, пышности и достатке, вынуждена скрываться в своих собственных владениях и жить вместе с лисицами и прочими зверьми в диких горах.

Она промолвила:

— Даже так жить слаще, чем ныне в Кротеринге. Потому-то мне и не терпится что-нибудь сделать. Например, пробиться в Гейлинг, это уже было бы кое-что.

— Что хорошего в Гейлинге без лорда Юсса? — сказал Гро.

Она ответила:

— Ты хочешь сказать, что он — как Кротеринг без моего брата.

Искоса глянув на нее, сидевшую подле него во всеоружии, он увидел слезу, дрожавшую на ее ресницах. Он мягко произнес:

— Кому дано предвидеть пути Судьбы? Возможно, здесь вашей светлости будет лучше.

Леди Мевриан встала. Она указала на отпечаток в камне под ее ногами.

— След копыта гиппогрифа! — воскликнула она, — Его столетия назад оставило в скале это крылатое создание, что издревле является символом предначертанного нашему роду величия, дабы вести нас к славе, лежащей за обителью сверкающих звезд. Истинно говорят, что страна, которой правит одна лишь женщина, находится в ненадежных руках. Я не стану более праздно оставаться здесь.

Глядя на нее, стоявшую с оружием у кромки высокого утеса, совместившую в своем совершенстве женскую красоту с мужской отвагой, Гро подумал, что это и есть подлинное воплощение утра и вечера, те самые чары, которые позвали его прочь из Кротеринга, и благодаря которым пророческие духи гор, леса и поля указали ему путь к небесному блаженству, направив его на север к истинному дому его сердца. Он стал на колени и взял ее руку в свою, держа и целуя ее, будто она принадлежала той, на кого были возложены все его надежды, и пылко воскликнул:

— Мевриан, Мевриан, позволь мне только вооружиться одной лишь твоею милостью, и я справлюсь со всем, что обратилось или может обратиться против меня. Как солнце озаряет в полдень небесные просторы, что несут свет этой безотрадной земле, так и ты есть истинный светоч Демонланда, приносящий великолепие всему миру. Любые страдания желанны для меня, если только я смогу быть желанным для тебя.

Она отпрянула, отдернув руку. Ее меч со звоном вылетел из ножен. Но Гро, восхищенный и ошеломленный настолько, что не помнил ни о чем мирском, кроме увиденного им лица своей леди, остался неподвижным. Она выкрикнула:

— Спина к спине! Быстрее, или будет поздно!

Он вскочил как раз вовремя. Шестеро крепких витчландских солдат, тихо подкравшись сзади, окружили их. Не было времени на переговоры, уже звенела сталь. Он и Мевриан стояли спиной к спине на каменной плите, а те шестеро наседали на них со всех сторон.

— Убить Гоблина, — кричали они. — Взять леди невредимой; если хоть волос упадет с ее головы, мы все погибли.

Некоторое время эти двое оборонялись из всех сил. Но при таком численном перевесе исход схватки не мог долго вызывать сомнения, и пыл Гро не мог возместить его недостаток физических сил и мастерства. Леди Мевриан фехтовала искусно, в чем они убедились на собственной шкуре, ибо первому из них, огромному тупоголовому детине, задумавшему одолеть ее, навалившись на нее всем своим весом, она проткнула горло ловким уколом, проникшим сквозь его защиту, и после его гибели его товарищи стали несколько осторожнее. Но Гро, наконец, оказался на земле с множеством ранений, и в следующее же мгновение они схватили Мевриан сзади, пока остальные наседали на нее спереди, однако в один миг, словно благодаря божественному вмешательству, все обратилось вспять и все пятеро вскоре лежали друг возле друга на камнях, истекая кровью.

Оглянувшись вокруг и увидев то, что увидела, Мевриан внезапно ослабела и лишилась чувств на руках у своего брата, переполненная столь лучезарным счастьем после всего напряжения схватки, собственными глазами видя возвращение, о котором было ведомо духам этой земли и, предвидя которое, те и веселились на виду у Гро: Брандох Даэй и Юсс вернулись домой в Демонланд, словно восстав из мертвых.

— Цела, — ответила она им, — Но позаботьтесь о господине моем Гро — боюсь, он ранен. Заботьтесь о нем хорошо, ибо он показал себя нашим истинным другом.