Все горести меркнут перед страхом, тем более когда он нагнетается постепенно. Худо волку, очень худо, когда кругом уже расставлены красные флажки. Джейран, подвижной, многоопытный хищник, чувствовал облаву острее, чем отяжелевший Курбский. Хотя и Курбский не благодушествовал. Джейран видел спасение в одном шаге. Надо переступить черту. И всё. Всего один шаг. Вот эта елочка на советской стороне, а вот та… в четырех шагах от неё уже сфера… эх, капитализма.

Курбского не манила та елочка. Пусть только не трогают его, и он заживет. Еще как! Не раз прикидывал – что ему грозит, мысленно воспроизводил возможную речь прокурора… Ну что? Соучастие. В чем? Он, Курбский, взяток не давал. Ничего не присваивал. Не похищал. Что ему могут предъявить? Содействовал расхитителям миллионных государственных средств. М-да, за это тоже не почетная грамота полагается. Дадут десять лет. Десять? Многовато. Года два – куда ни шло. К тому же если удастся сохранить накопленное… В самом деле, почему он должен получить больше, чем два… Ну ладно, три года!

С момента приезда Джейрана в Сухуми Курбский, расхаживая по номеру или лежа на диване, неистово торговался с прокурором. А вообще, к чёрту Джейрана. Пора бежать от него. Допустим, на Дальний Восток. И переждать… А затем… Но прежде всего тайком от Джейрана съездить в Ломоносовск. Немедленно. Встретиться с «Неизвестной», с Катей Турбиной. Почему не испытать счастье? А вдруг?!

А Джейран не покидал гостиницу. Таился. Бесповоротное решение принято. За рубеж. Без Курбского. И, конечно, без Илоны. В отношении обоих у него непреложный план. Джейран был из породы злых, мстительных, беспощадных, но далеко не умных хищников, хотя обладал редким чутьем и умел оценивать слабые стороны противника.

Когда-то Джейран окончил курсы экономистов. Не очень-то специальное образование, но всё же… И даже работал экономистом на вагоностроительном заводе в те времена, когда в «Правде» печатались сводки, сколько вчера нагружено вагонов. Затем вагонов стало больше, оказалось, что для них не хватает паровозов.

Одно строится слишком быстро, другое слишком медленно. «У „них“ всегда чего-либо будет не хватать», – пришёл к выводу Джейран. Исходя из этого, стал следить, что же на данном этапе является дефицитом? Юг, например, вечно нуждается в строительном лесе. Надо заняться лесом. И он «занимался» лесом, красителями, шерстяными изделиями, ювелирными украшениями (и на них всегда большой спрос), трикотажем, мехами. И всегда валютой, золотыми слитками, камушками.

В душе каждого стяжателя дремлет Гобсек. Его тешит сознание, что в яме, в стене, в надежном месте хранится только ему принадлежащее богатство, оно таит власть и спокойствие завтрашнего дня. А каков этот завтрашний день? Не раз Курбский, под хмелем, донимал шефа:

– Вообще, ваше преосвященство (так он иногда, зловредничая, донимал бывшего церковного певчего Джейрана)… Вообще мы с вами вкупе со многими – кретины чистой воды… Вот я построю великолепный дом, ещё и дачу. Куплю шикарную машину. Допустим. Повешу в гардеробы двадцать модных костюмов, подарю возможной жене бриллианты, меха… А дальше? Что дальше? Пять котлет я за обедом всё равно не съем. Всю бутылку коньяку не выпью.

– Верно, профессор. А вот по ту сторону? Там…

– Что там? Там вас могут превратить в нищего в два счёта. Что вы там будете делать? Жрать устриц и ничего не делать? Или займетесь коммерцией? Вас там слопают, даже не успеете хрюкнуть. Эх вы, попик!

– Зачем же вы, профессор, наживаете капиталы?

– А чёрт его знает… Очевидно потому, что я люблю праздную жизнь и на моём пути стали вы. Ну, кто мы с вами? Междугородные бродяги. Ни дома, ни жены, ни потомства… Был у меня сын. Где он? Может быть, он стал известным шахматистом, начинающим учёным, офицером…

И сегодня Курбский с рюмкой в руке злил Джейрана. Однако вечером вышли вдвоем к морю. Подышать. И пожалели. Лучше бы дышали в глубине балкона. Гуляя по набережной, Джейран по обыкновению выглядел огорченным, его давным-давно раздражало все… Национальный театр, название теплохода «Комсомолец Абхазии», пожилые сухумцы на скамьях, оживленные лица гуляющих, их шутки, смех, даже хорошенькая продавщица горячих каштанов.

Дошли до красивого здания и невольно прочитали: «Абхазский областной комитет Коммунистической партии Грузии».

Резко повернули обратно. Не туда забрели.

– Совсем близко, – сказал Джейран.

– Что?

– Говорят, с горы виден турецкий берег. Даже на таком вот теплоходике можно доплыть.

– В Турцию?.. Я уже сказал. Ни за что. Куда угодно, только не к ним.

Стемнело. С мыса по морю проложил голубую дорожку мощный прожектор. Сторожевое судно пограничников на другом направлении проложило другую дорожку.

– Еще как уплыли бы, – после паузы ответил Джейран. – Не будь вот этих лучей и быстроходных катеров, которыми командуют молодцы в зеленых фуражках. И ещё одна мелочь… Где взять такой теплоходик? Читали? В районе Еревана двое решивших бежать ранили летчика маленького самолета, всё же он посадил самолет на своей стороне. Умирал, но не перелетел границы. И, к сожалению, остался жив.

Дошли до морского вокзала. К пирсу причаливал дизель-электроход «Россия».

– Кто-то не отстает… – процедил Джейран. – Не оглядывайтесь. Присядем на скамью, он пройдет мимо.

Джейран не ошибся. Однако следовавший за ними подошёл к скамье. Джейран узнал его. Подошедший поздоровался:

– Добрый вечер…

– Что вы здесь делаете?

– А что тут делать?! Загораю, гуляю… А вы?

Оба умышленно не называли друг друга. Курбский понял, покинул скамью и отошёл к парапету набережной.

– Это кто?

– Один знакомый, – сказал Джейран.

– Ян Петрович, знаете, кого я тут видел? Не угадаете! Бура.

– Вы говорили с ним?

– Побоялся. Всё время ходил с одним… По-моему, оперативником…

– Вы, Тернюк, всегда были паникёром.

– Ой, не скажите… Я в них разбираюсь. Я этого оперативника видел раньше… Голову даю, только не вспомню где. Но видел. В форме. Потому и не подошёл.

– И давно видели Бура?

– Дня три назад. А сейчас не видать их. Наверное, уехали… Так что я решил – пока погуляю здесь. А то уже хотел драпать…

– Ну, как дела?

– Какие дела, Ян Петрович. Дожидаюсь, чтобы про меня забыли, чтоб срок прошёл… Заведую лесным складом и по ночам слухаю, не постучат ли… Не скажут: «Пройдёмте, гражданин».

– Напрасные страхи. Бур не такой человек.

– Не говорите. Еще тогда, когда он действовал от вас, я замечал – такой свободно может продать. Не иначе как они вас ищут. По секрету, этот… дружок Бура заходил в милицию.

В глазах Джейрана сверкнули болотные огоньки, он осторожно огляделся, не привел ли кого-нибудь этот Тернюк, а пока что заговаривает зубы.

– Ладно. Переживем. – Джейран протянул Тернюку руку: – Надеюсь, ещё встретимся. А Бура не бойтесь, можете мне верить…

Джейран и Курбский ушли в сторону маяка. Тернюк остался на скамье.

– Ишь подлюки, даже побеседовать не желают. Наживались на мне. Работай на них.

Вернувшись в гостиницу, Джейран почувствовал, как никогда раньше, что кругом него расставлены флажки. И одним из охотников, как ни странно, может стать Илона. Завтра он отправится к ней на «Лотос» и растолкует, что грозит ей, если она окажется перед прокурором.

* * *

Илона по-прежнему по утрам пользовалась ультрафиолетовыми лучами. Ей хотелось комфорта, покоя и прочной любви. Обострила её мечты неожиданная встреча с Ладоговым…

Около двух лет назад она охотилась за ним в Москве, в те дни, когда по указанию Джейрана очаровывала П. Ф. Прохорова.

* * *

Пётр Филимонович Прохоров не гнался за карьерой. Она сама шла ему навстречу.

В свое время жил в деревне Лопатинки сметливый грамотный мужичок Филимон Прохоров. Надо строить дом – Филимон становился лесником. Победила советская власть – Филимон секретарь сельского совета.

В округе появился контрреволюционный отряд эсера Антонова – Филимон церковный староста. Строят железную дорогу – Филимон десятник. Окончили строить дорогу – Филимон возвел новый дом. Деревня идёт в колхоз – Филимон завхоз. Рядом строится фарфоровый завод – Филимон ведает складом каолина, мела и прочего.

Тихо, очень тихо, зажиточно, очень зажиточно жил в деревне Лопатинки Филимон Прохоров. И жили при нём четыре дочери и младший сынок Пётр.

У Пети никаких талантов и дарований. Тихий мальчик. Чистенький. Аккуратненький. Не озорной, не заводила. Щечки румяные, рубашка свежая, голубенькая, такие же глаза. Учился так себе. Кончил полную среднюю в райцентре. Что дальше? Ни отец, ни Петя не печалятся. Что нужно, само придёт. И пришло. Приехало областное начальство, ведающее образованием. Поселили начальство в лучшем доме, у Филимона Прохорова. Там и полы крашеные, и трюмо, и посуда городская. И накормят, как положено кормить областное начальство.

Начальство довольно гостеприимством. Благодарит хозяина. И само предлагает зачислить Петю в институт. Планово-экономический. И зачислило.

Тихо, очень тихо Петя окончил институт. Уехал в Ленинград. Тихо сидел за столом в облплане. Жил в старом доме у Волкова кладбища. Хозяйка женила его на Юльке, своей племяннице, девице бойкой, разговорчивой, разбитной. Мать Юльки торговала чем попало на базаре, Юлька франтила и погуливала.

Петра Прохорова, инженера-экономиста, командировали в 1937 году в Москву. На площади Ногина Прохоров столкнулся с родичем Антоном Захаровичем Касимовым.

В те дни часто не знали, придёт ли завтра на работу тот или иной работник… Уцелевшего инспектора управления кадров Касимова назначили начальником управления за два дня до его встречи с Петей Прохоровым.

Родич прикинул: в чем дело? Парень с требуемой анкетой, без связей с «врагами народа»… И Касимов назначил Петра Прохорова, неопытного, неприметного плановика, начальником отдела.

Тихо, очень тихо сидел в своем кабинете Прохоров, Пётр Филимонович. Тихо, очень тихо работали его сотрудники.

Зато Юлька, ныне Юлия Федотовна, быстро вошла во вкус нежданно благостной жизни. Однако Юлька тревожилась: удержится ли её муженек на таком посту? Ой ли?

И Юлька запаслась добром, завела в поселке Катуар свою дачу и ретиво превратила её в ферму. Вызвала маменьку, опытную торговку. Маменька поставила дело как следует, ей в помощь выписали из колхоза двух племянниц.

Племянницы учились в вечерней школе в Кунцеве, а днем обогащали Юльку.

Но и Пётр Филимонович всё же кое-чего достиг: научился завязывать галстук, сидеть за банкетным столом, пользоваться остротами вышестоящих лиц и тихо, очень тихо уселся в кресло начальника управления, в удачном для него 1946 году. Так и сидел, не проявив себя на высоком посту. Одно чувство руководило им – страх. Тихий, но вечный. Не слететь бы. Уж очень спокойно жилось.

Кругом бурлила послевоенная жизнь, начальство Прохорова наживало сердечные спазмы, искало пути обеспечения нужд промышленности, сельского хозяйства – Прохоров вел себя (и дела), как холодильник при заданной температуре. Распоряжения, исходившие из его управления, напоминали свежемороженые продукты.

Дважды Пётр Филимонович затевал романы, – один в своем управлении, за что был запросто поколочен Юлькой, второй раз на курорте. Второй роман закончился кабальным займом. Финансы Прохорова всегда были, как выражаются снабженцы, строго лимитированы Юлькой. Он получал ежемесячно деньги на тридцать пачек «Казбека», на членские взносы и несколько рублей на мелкие расходы.