Бур горевал, Ломоносовск превратил его в затворника.

– Это надолго? А если он целый год не покажется здесь? – допытывался Богдан у Воробушкина.

Бур кипел и сверкал глазами, как исконный горец. И главное, он довольно часто видел Катю Турбину… Из окна. И только. Ему было запрещено выходить на улицу. Воробушкин поселил Богдана в квартире по соседству у одинокой пожилой женщины, шеф-повара магазина «Кулинария».

Павла Дмитриевна, приютившая, как она выражалась, «приятного, вежливого, работящего» Бура, требовала от него одного: говорить, что он хотел бы поесть завтра. Специальностью шеф-повара были пирожки. В Бур скрещивал руки на груди и глазами человека, которого хотят выбросить за борт корабля, умолял:

– Дорогая, неоценимая Павла Дмитриевна, я уже ел пирожки… с печенкой, капустой, творогом, яйцами, вареньем, морковью, мясом, рыбой, слоеные, жареные, нежные, румяные, замечательные. Прошу вас, я потолстею… Я погублю талию. Потеряю общий привлекательный вид…

– Ну, у меня не ресторан! Не знаю, чем ещё кормить тебя.

И снова к борщу, бульону, супу подавались всех видов пирожки. Бур не сидел без дела, окрасил двери, окна, проциклевал и покрыл лаком нехитрую мебель, разобрал и, главное, собрал стенные часы… И они пошли.

Его навещал Воробушкин и занимал беседами.

– Не появился? – с надеждой спрашивал Богдан.

– Появится.

– Какая электронно точная уверенность!!

– Даже гениев губят три вещи: высокомерие, властолюбие и пренебрежение к диалектике, а в другом случае и стяжательство. По этим веским причинам погиб Рим, Наполеон и прочие, коих я не желаю упоминать, – улыбаясь говорил спокойный Воробушкин.

– А если человек не стяжатель?

– Его может погубить одно высокомерие или пренебрежение к обстановке и настроению окружающих. Взвесьте, от чего гибнут бюрократы. Так что побольше выдержки, товарищ Бур. Кстати, откуда у дагестанца такая фамилия?

Этим вопросом Воробушкин отвлек его от очередных горестных излияний.

– Почему Бур? Да? На этот вопрос нельзя ответить без научного исследования. В создании истории СССР, как известно, некоторое участие принимали конные армии и отдельные кавполки. Один из них в Великую Отечественную войну дрался с фашистами в предгорьях Закавказья под командованием славного и храброго командира Григория Ивановича Мухина. В этом замечательном полку воевало восемнадцать национальностей: аварцы, кумыки, лаки, грузины, армяне, абхазцы, горские евреи, абхазские эстонцы и негры и, конечно, много кубанцев – русских. Командир полка подполковник Мухин уроженец Краснодара. Одним эскадроном командовал мой отец Бекбуров Ибрагим Алиевич. Понятно? Нет? Продолжаем исследование. Еще в тысяча девятьсот двадцатом году под Перекопом, когда Ибрагим Бекбуров командовал кавзаводом, ему уже не нравилось слово «бек». Взяв Перекоп, Ибрагим сбросил в море Врангеля, заодно и «бека». Остался – Бур. Это одна версия. Вторая: Буром величали его конники. «Наш Бур славный командир», – говорили они. Так что моя фамилия сотворена историей.

После установления истоков фамилии Богдана собеседники вернулись к неисторической теме. Евгении пояснил: вам разрешается прогулка только поздней ночью и то в сопровождении Воробушкина. Нельзя забывать: в городе Курбский и Филимон Гаркушин, – следовательно, сюда может прилететь Джейран.

Бур хотел было возразить, но Воробушкин поднял палец.

– Указание вышестоящей оперативной инстанции им лучше известно. Джейран не минует Ломоносовск. Так что наберитесь терпения.

– Я этим занимался восемь лет.

– Вот ваша тренировка и пригодится.

* * *

Деятельная Катя Турбина не преминула вовлечь в поиски Тамары Мухиной дружественную ей милицию, в частности Евгения Воробушкина. При упоминании имени отца Тамары, подполковника Мухина, у лейтенанта появилась неопределенная улыбка.

– Вы что-нибудь знаете о Тамаре?

Что поделаешь? Воробушкин поведал о сыне командира эскадрона Ибрагима Бура. Евгений доверил Кате тайну затворничества Богдана, во-первых, как другу, во-вторых, как помощнику прокурора.

Катя не медля отправилась к Буру.

Затворник в эту минуту был не в лучшем виде: в майке, затрапезных брюках, тапочках на босу ногу, небритый, он чинил утюг.

Стук в дверь, машинальное: «Войдите». И… в комнату вошла Катя. Бур схватил с вешалки пальто и надел его. Получился ещё более прелестный вид.

– Извините… Я зайду минут через десять, – смилостивилась гостья.

Бур лихорадочно водил по лицу электробритвой, ретиво одевался. Через десять минут он предстал перед Катей, как неопытный жених перед первым выездом в загс.

– Ваш отец воевал под командованием подполковника Мухина?

– Да. Командиром эскадрона. И погиб в один день с Григорием Ивановичем. У покойной матери сохранились письма отца и бойцов, известивших о его смерти.

– Вы ничего не слышали о детях Мухина?

Бур смешался. Он припоминал. Что-то он читал в письмах отца… Нет, нет… Один сержант писал… Да, командир эскадрона, кажется, абхазец клялся… насчёт сына Мухина.

– А о девочке Тамаре не упоминалось в письмах?

– Не помню. Письма хранятся у сестры моей матери.

Катя рассказала Буру о Еснате Эшба, о том, что здесь его сын Анатолий…

– Я опозорил своего отца, я бы тоже мог быть достойным носить погоны советского офицера. Сам исковеркал свою жизнь.

– Не тот герой, кто идёт по проторенной дорожке, а тот, кто способен твердо стать на честный путь после того, как свернул с него. Я сниму пальто. Мы собрались в театр, – пояснила Катя. – Я бы охотно пригласила вас, но… Впрочем, обещаю это сделать, как только будет отменено ваше невольное затворничество. Обязательно познакомлю вас с Анатолием, ведь ваши отцы – боевые товарищи.

После ухода Кати Бур произнес:

– Забудь, Богдан, о ней! В данном случае виноват лишь ты. Сам продал свое счастье Джейранам.

Поздно вечером Воробушкин сообщил ему:

– Я видел Турбину в театре. Вы произвели на неё исключительно приятное впечатление.

– Поклянись!

– Клянусь!