Теперь меня зовут Серебро. Много чего произошло. Я уже не боюсь остаться одной. Случилось Преображение.

На самом деле я, наверное, должна бы стать несчастной. Некоторые сочли бы это вполне естественным. Когда что-то случается, предполагается, что это вызовет определенную предсказуемую реакцию и человек будет несчастным. Многие скажут, что это закон природы. А может, эти законы выдумали люди и решили им следовать? Кто знает, каковы законы на самом деле? «Счастье», «несчастье» — что это такое?

Я переехала, несмотря на протест домашних. Это было правильное решение. Теперь я могу спокойно думать, и мысли слетаются ко мне, как птицы к дереву. Сейчас лето, и здесь в сарае не очень холодно. Я тут все расчистила — потратила неделю, но теперь здесь можно жить. Тут довольно скромно, но я не имею ничего против скромности. Я вообще хотела бы жить в гроте на берегу или в белой комнате с большим окном, выходящим на море.

Долгое лето впереди совсем не пугает, даже наоборот. Я думаю, после Преображения мне вообще никогда не будет страшно.

Я уверена, почти все, кто считает себя «несчастными», могли бы стать «счастливыми», как только решились бы на это. Все, что нужно сделать, — это понять, как ты видишь, направить свое Око так, чтобы увидеть прекрасное или, по крайней мере, завораживающее во всем. Око ведь никто не может отнять, даже если человека лишат зрения — тогда можно смотреть вовнутрь, и откроется внутреннее Око. Таким образом можно обрести силы и пережить почти все. Стоит только подумать о людях, которые сохраняют достоинство и любовь к жизни при самых чудовищных обстоятельствах, например в концлагере. Возможно, они смотрели на все этим самым Оком.

И может быть, это то же Око, которое прозревает у осужденных на смерть, и тогда им все вдруг начинает казаться головокружительно красивым. Или это происходит потому, что они вдруг понимают необъяснимость происходящего, или шок сдвигает привычное мироощущение?

Некоторые, конечно, сталкиваясь с осознанием загадочности мира, предпочитают обратиться в религию. Они не в силах справиться с такой полной свободой. И обращаются к Богу за объяснениями.

Но можно ли вообще думать самостоятельно, будучи запрограммированным с паролем «Бог»? Можно ли быть взрослым?

Уж лучше жить с вечным сознанием Загадочности, Необъяснимости.

А что, если эта Загадочность и есть Бог?

Да, тогда, наверное, надо жить в Боге, никогда не определяя этого состояния.

Всегда жить с Оком. Наверное, это то самое Око, которым видит человек, оставшись один в незнакомом месте, единственное, что у него никто не отнимет, — это можно сделать, только лишив человека жизни.

Но неизвестно, ведь, может, и сама смерть — лишь совершенное, безграничное Око.

* * *

Сегодня я решила покрасить велосипед. В мастерской обнаружила несколько баллонов-аэрозолей с серебряной краской — мой отец находит странное удовольствие в том, чтобы собирать машины из старых железок, и ржавчину он закрашивает краской.

Как-то раз мне приснился кошмарный сон, будто отец подарил мне на день рождения машину. Она была собрана из нашего мертвого золотистого ретривера по кличке Гекко, двух детских колясок пятидесятых годов и «альфа-ромео». Внутри машины все булькало и громыхало. «Ну что, поехали», — сказал отец.

Помню, что после этого сна я еще несколько дней была просто вне себя, но теперь меня это скорее забавляет.

Я уже установила велосипед, чтобы обрызгать его краской, как вдруг поняла, что ничего интересного или необычного в том, чтобы перекрасить велосипед, нет. Тем более что и погода наконец установилась ясная и безветренная. Мне вдруг страшно захотелось прокатиться на велосипеде куда-нибудь; я приготовила кофе, бутерброды и сложила их в корзину на багажнике, туда же положила бинокль и два баллона с краской, которые собиралась по дороге завезти обратно в мастерскую.

Я села на велосипед и поехала. Когда едешь на велосипеде, отлично думается — чувствуешь себя свободным, а вокруг все так тихо. Я не думала о Зеде.

Я ехала по старой дороге, которая идет по лиственному лесу, а потом спускается вниз в сельскую местность. Вниз к золотистым и зеленым полям, вниз к земляничным пригоркам и нетронутым лугам, где растет можжевельник.

Спустившись с пологого склона, я решила остановиться и пройти по полю пешком. Только я сошла с велосипеда, сразу почувствовала, как сильно печет солнце, и услышала, как осторожно, без всякого ветра шелестят колосья. На небе ни облачка. Снимая тяжелую корзину с велосипеда, я вспомнила, что забыла отнести в мастерскую баллоны с краской. Корзина сразу показалась зловещей, словно от палящего солнца она могла взорваться.

Я перелезла через колючую проволоку и нашла подходящий валун, чтобы поставить корзину в тень. Потом легла на камень, повернувшись к солнцу. Жар покрыл все мое тело, он почти касался меня.

К сожалению, всплыло воспоминание о Зеде и обо всем, что случилось.

Я сказала себе, что вообще-то ситуация может обернуться и в мою пользу. Я знала, что становлюсь сильнее без него, становлюсь сильнее, выйдя из его «заколдованного круга». Зед, «Live Master». С какой стати кому-то быть моим Live Master?

Наверно, ты это почувствовал, Зед. Что я была слишком сильной. Потому и не захотел взять меня с собой.

Теперь я Серебро, Зед. Я сама себе Live Master, жизнь — моя игра, Око — моя магия. У меня теперь есть больше, чем у тебя.

Но я все равно заплакала — не знаю почему. Я знала, что плакать нельзя, потому что тогда перевес окажется на его стороне. Ненавидеть тоже нельзя — это значило бы, что он имеет власть над моими чувствами. Hate Master. Brain Master Zed**

Усилиями одной лишь воли мне удается подавить рыдания, хотя они уже и успели перейти в стадию слез. У меня получается, если я подумаю о Серебре. Я только вспоминаю о Серебре, и сразу на ум приходят прохлада, тело из серебра, мозг из серебра, лицо из серебра. И получается. Очень рекомендую. Ненависть, злоба, стыд, все то, что омрачает мысли и свободу. Я все вытесняю серебром — моей магией.

И на этот раз я победила плач. Плакать — значит признать, что он достоин любви, а я так не считаю. Я бы скорее оплакивала мир, человеческую жестокость и беспросветную глупость, всеобщее невежество и безразличие к красоте и загадочности Бытия. Но не Зеда.

Когда плач был побежден, у меня от солнца мучительно заболели глаза. Я перебралась в тень.

Я посмотрела на поле и поняла, что стоит мне только вернуть Око, моя победа над Зедом станет окончательной. Но сейчас я страшно устала и чувствовала себя совершенно опустошенной, измученной болью вокруг глаз.

Неподалеку от меня колыхалась осина, хотя ветра не было и в помине. На ветвях мелкой дрожью бились круглые листочки. Они словно трепетали от какого-то неслышного грохота, исходившего из-под земли. Радиолокационные листья блестели на солнце. Они считывали и пересылали, считывали и пересылали свою таинственную весть.

Некоторое время я наблюдала за осиной. И вдруг поняла, что надо делать. Я достала из корзины баллон и подошла к дереву. Сперва я обрызгала серебряной краской только одну ветку, но, увидев, до чего получилось красиво, принялась за сам ствол и остальную листву. Я отошла чуть назад и посмотрела. Серебристое дерево, памятник загадочности. Я взяла бинокль, отошла еще подальше и стала разглядывать листву. Получилась какая-то чудесная светомузыка, абсолютно естественная и в то же время совершенно искусственная. Эта картина привела меня в такое возбуждение, к которому я была совершенно не готова. Око снова было со мной, я ощущала его присутствие острее, чем когда бы то ни было. Я долго стояла, рассматривая свое творение, и находила его прекрасным. Я могла бы поцеловать его, мне хотелось слиться с ним.

Через некоторое время я снова почувствовала боль вокруг глаз. Солнце напекло голову. Надо было отойти в прохладное место. Взглянув последний раз на мой тленный памятник, я направилась к забору, у которого стоял велосипед.

Я села на велосипед и свернула на дорогу — она, как я знала, вела к старому складу зерна, куда мы с двоюродной сестрой в детстве забирались и играли. Я спрятала велосипед за деревьями и пробралась через заросли лебеды и крапивы прямо к двери, которую мне не сразу, но удалось открыть. Поднявшись по двум крутым ступенькам, я оказалась в маленькой комнате, окно которой было закрыто толем. Там царили благословенный полумрак и прохлада. Я улеглась на какие-то пустые мешки и почти сразу заснула, а когда проснулась, то понятия не имела, сколько прошло времени. Я выглянула в щель и увидела, что на небе собрались облака. С моего наблюдательного пункта мне был виден склон скотного двора и загон, по которому гуляло какое-то темное животное. Сначала я подумала — собака, но, посмотрев в бинокль, поняла, что это свинья, совсем небольшая и со сморщенной мордой, скорее поросенок. В углу загона стоял маленький свинарник, похожий больше на игрушечный домик.

Боль вокруг глаз отпустила, но теперь ломило все тело. Чихнув от пыли, я стала выбираться наружу. По дороге к велосипеду я решила пройти через скотный двор, чтобы посмотреть на необычную свинью. Судя по всему, сторожевых собак во дворе не было, и, если бы кто-нибудь захотел меня выгнать, я бы сразу же ушла.

Свинка была очень хилая, и щетина у нее росла на удивление густо. Она сразу подошла ко мне и посмотрела на меня так вкрадчиво, что я почувствовала себя обескураженной. Ее мордочка была испещрена чем-то жалостливым. Свинка слегка склонила голову и жалобно заскулила. На двери свинарника я увидела надпись: «Тильда».

Я уже собралась уходить, как к загону подошла молоденькая девушка в голубом комбинезоне. Она улыбалась.

Девушка спросила меня, нравится ли мне свинка. Без тени стеснения она начала мне рассказывать, что свинья действительно необычная. Несмотря на то что она такая маленькая, ей уже четыре года. Она была самой мелкой в выводке, и ее вскармливали искусственно, из бутылки, потому что мать не признала ее. А потом свинка стала льнуть к одной таксе, и, видимо, потому она так плохо и росла, что считала себя таксой. Во всяком случае, так казалось девушке.

Девушка просунула руку за изгородь и почесала Тильду, которая, к моему удивлению, заурчала так, словно помимо всего прочего считала себя еще и кошкой.

Девушка сказала, что Тильда не совсем здорова. У нее бывают спазмы в горле, поэтому иногда ей трудно глотать. Видимо, со временем ее придется усыпить.

Я сказала, что мне пора, и поехала домой. Пока я ехала, небо затянуло облаками и вдали загремел гром. Как раз, когда я подъехала к моему двору, начался ливень.

Сейчас я сижу в своем сарае и слушаю, как дождь барабанит по крыше. Гром почти не замолкает. Я представляю, как дождь льет на мою осину и как ее освещают синие отблески молнии. Честно говоря, мне хочется быть с ней.

* * *

Я много думала о том, что же такое сила. Я думала об этом в свете моего Преображения.

Самая непреодолимая Сила заключается, должно быть, в том, чтобы самому стать Преобразователем, подобному мученикам, преобразовывавшим боль и оскорбление в радость. «Накорми меня камнями, и я превращусь в того, кто любит есть камни». Artes vincit omnia.

Мне кажется, что, влияя на свои чувства и используя все возможности своего сознания, человек может преобразить свою жизнь. Например, у человека нет никакого самоопределения, даже того, которое мы зовем «действительным». Человек выбирает просто-напросто тот образ, который больше подходит к конкретной ситуации. Большинство людей делают это бессознательно. На самом деле надо, чтобы у всех было много разных «самоопределений» или программ личности, с прилагающейся системой взглядов на жизнь. Все были бы одинаково правдивы. Единственной проблемой стало бы — не сойти с ума. Ведь есть Договоренность, и мы должны следовать ей, иначе пропадем. Но как долго я могу быть несогласной с Договоренностью и при этом не казаться сумасшедшей? И какой смысл на самом деле в том, чтобы «не быть сумасшедшей»? Неужели необходимо выбирать ложное самоопределение и, может, даже веру, чтобы быть любимыми? И если именно поэтому никто не может любить меня, то, значит, так тому и быть.

* * *

Я только что вернулась домой после ночной прогулки на велосипеде. Началось с того, что я не могла заснуть. После дождя здесь как-то влажно. И довольно холодно, а промокшие одеяла совсем не греют. Кроме того, здесь странно пахнет, наверно плесенью. Но это все не важно, мне просто захотелось на улицу, и я захватила с собой фонарик и два яблока. На улице стало необыкновенно красиво. Было, видимо, около часу, и темнота светилась каким-то неопределенным лазоревым светом, как бывает летом. Из-за туч вышел месяц. Я ехала по лесу на велосипеде и, оказавшись на возвышенном месте, увидела вдали поля, похожие на освещенное, мерцающее море, с островками из груды камней, елями и бесплодными яблонями. Меня охватило слабое головокружение. Это было действительно как море. Словно я могла нырнуть в него с вершины холма, описав широкую дугу. Мне захотелось смеяться, словно в мое тело вторглись потоки воды. Я съехала вниз к пастбищу, где стояла моя осина, и застыла перед ней, очарованная. Я подумала, что в следующий раз надо будет взять несколько фонариков и разложить их вокруг осины.

Потом мне пришло в голову, что надо бы навестить свинку. Я съехала вниз к боковой дороге, оставила велосипед и прокралась к пригорку скотного двора. Небо уже слегка посветлело, и я издалека видела, как свинка, не останавливаясь, бегает по своему загону, словно ждет меня. Я уже пожалела, что пришла. Свинка жалобно на меня смотрела, и, чтобы она не начала шуметь, я откусила кусочек яблока и дала ей. Потом еще один, потом еще. Вдруг я сообразила, что у свинки же были какие-то проблемы с пищеварением и яблоки ей, должно быть, не очень полезны. Меня чуть не вырвало — такое слабое животное, за которым столько ухаживают и которому на самом деле вовсе не предназначалось жить. Именно поэтому свинке дали отдельный загончик и отдельный домик, и теперь она бегает тут и считает себя таксой. Ухоженный выродок.

Так как свинка вызвала у меня отвращение, которое мне совершенно не хотелось ощущать, я ушла с пастбища и поехала быстрее домой, чтобы согреться и отдохнуть.

* * *

У меня в сарае теперь есть кухня с примусом, несколько пакетиков растворимого супа и еще какие-то продукты, которые я купила в городе. Ужинаю я, конечно, вместе со всеми, но днем никого нет, а меня как-то совсем не тянет заходить в дом. Я перенесла часть вещей из моей комнаты книги, стул и зеркало. Что касается музыки — тут я довольствуюсь плейером. Макинтош я оставила дома. Мне кажется, было бы полезнее, если бы люди тратили больше времени, чтобы выяснить, что можно сделать нашим собственным умом, так сказать, самостоятельно. Я где-то слышала, что в мозге столько же индивидуальных клеток, сколько звезд в космосе. Работая с компьютерными программами, играми и тому подобным, мы учимся использовать наше сознание определенным способом и заковываем его, так же как мы делаем с «богом». Поэтому я и решила, что мои мысли этим летом должны витать в свободном калейдоскопе. В большой игре, настоящей игре.

Образы сменяют один другого, особенно перед сном они приходят без приглашения и совершенно отчетливые. Это образы Серебра. Прошлой ночью явился лес, похожий на буковый, весь в серебре. Это было бы в общем-то вполне осуществимо на самом деле. На высокие пьедесталы можно было бы поставить разные серебряные предметы. Мне даже являлись названия: «Сердце Камня», «Направляющая Нить» и «Тайная Валюта». Но что за предметы будут лежать на этих пьедесталах, я еще не знаю.

Посреди серебряного леса стоит серебряная лохань с совершенно чистой водой. К ней медленно подходит единорог и смотрит на свое отражение в воде.

В принципе лучше было бы использовать белую лошадь с искусственным рогом из стеклянного волокна, например. Вот только вопрос, как его приделать. Наверное, стоило бы обрызгать всю лошадь серебряной краской. Мысль о том, что это когда-нибудь удастся осуществить, привела меня в восторг.

* * *

Это совершенно нелепо, но я беспокоюсь за свинку. А вдруг она действительно умерла от яблока? Вообще-то она должна была уже давно умереть.

К сожалению, я не могу не подумать о Зеде и не поинтересоваться, чем же я его так напугала. Я сейчас много думаю о том, что такое забывчивость. Как это происходит, когда человек переживает случившееся. Я так понимаю, есть два способа — либо человек вытесняет что-то из сознания, либо учится стойко смотреть на все. Если человек что-то вытесняет, то тускнеет ясность оставшихся воспоминаний, всех жизненных переживаний. Если же, напротив, человек пытается смотреть на все ясно, раз за разом, то неприятное воспоминание постепенно теряет свое значение, так омерзительная сцена в фильме становится менее ужасающей, если посмотреть ее несколько раз. Я начала тренироваться думать о Зеде, подобно тому как человек учится ходить по раскаленным углям. Я вижу Зеда перед собой и пытаюсь чувствовать себя спокойно. Зед, Серебро — это я. Это меня ты выбросил из своего лета. Однажды ты услышишь обо мне и о том, что я сделала. Может, ты и не поймешь, что Серебро — это и есть та, которую ты прогнал, которую ты не увидел. Много ли ты вообще видишь.

* * *

Удивительно, какую шутку могут с нами сыграть чувства. Подумать только о тех, кто оставляет или считает, что оставляет, свое тело. Не знаю, имеет ли к этому какое-нибудь отношение то, что я почувствовала. Знаю только, что именно оно привело меня к Преображению.

В тот день я ждала Тео возле школы. Я стояла там, вокруг меня цвела сирень, и я ничего не знала о Серебре. Мне кажется, что во многих отношениях я все еще была ребенком. Человек становится ребенком от постоянного желания чего-то невозможного. Не спать по ночам и сплетать мечтания, как будто в эту сеть можно поймать действительность. Человек становится ребенком с глазами собаки, но, к сожалению, не умнеет.

Так я стояла и ждала человека по имени Тео и с ярлыком «мой лучший друг».

Тео наконец появился в дверях и подошел ко мне так, словно это было для него каким-то мучением.

Мы прошли немного в сторону автобуса, прежде чем он сказал хоть слово.

Я точно не помню, как он говорил. Кажется, он сказал, что лето будет не совсем таким, как мы планировали.

Я спросила, что не так.

Он сказал, что говорил с Зедом. Что Зед полагает, что я не очень вписываюсь в его летние планы. Что Зед просил передать это мне. Зед считает, что я распространяю вокруг себя какое-то странное настроение.

Тогда у меня и возникло чувство, будто меня обезглавили. Мне как-то приснилось, что моя голова валялась в гравии, я подняла ее и прикрепила обратно, но на шве остались камешки, и из-за этого контакт между головой и остальным телом испортился. Возникли как будто какие-то помехи или онемение, вероятно из-за камешков. Самым странным было то, что тогда я вдруг почувствовала себя как во сне.

Тео продолжал что-то говорить, получалось, что сам он вписывался в летние планы Зеда, они вместе собираются поехать на какой-нибудь остров, вряд ли это будет очень уж здорово, и потом, когда он вернется, мы сможем что-нибудь придумать на остаток лета.

Я с трудом могла отвечать, потому что чувствовала себя очень странно. Отключенной. Плохо подключенной. Кажется, я сказала, чтобы он шел к черту.

Это был последний учебный день, и больше мне не надо было с ним встречаться. Меня это, в принципе, и не волновало. Он звонил пару раз, но я не стала с ним разговаривать.

Только через несколько дней я заметила, что во мне что-то изменилось. Что я стала Серебром.

Все это я сейчас написала, не почувствовав ни малейшего огорчения. Значит, я научилась смотреть на происшедшее совершенно ясным и чистым взглядом. Взглядом Серебра. Ничто теперь не омрачает моего настроения. При том, что я всю жизнь считала, что одиночество — самое жалкое состояние. Так, когда человека кидают в воду, он вдруг замечает, что умеет плавать. С некоторого расстояния то, что случилось на школьном дворе, кажется почти банальным. Это же совсем не так драматично. В каждой песчинке разыгрывается большая драма, во всем живом ломаются клетки, разрываются, разделяются и гибнут. Значение всего того, что происходит, — лишь то, которое мы придаем, ни больше ни меньше. Я всего лишь часть большого потока. В космосе есть еще неисчислимое количество звезд.

* * *

Ночью я снова поехала к крестьянскому двору. Мысль о том, что свинка могла умереть, стала для меня мучительной идефикс.

По дороге я, разумеется, взглянула и на осину. Листья, к сожалению, завяли, а некоторые даже упали. Сначала я расстроилась, но кто сказал, что искусство не тленно, — оно более тленно, чем сама природа.

Я теперь всюду ношу баллон с серебряной краской и обрызгиваю то, что просит серебра. Скелет птицы, старый кофейник в заброшенном доме, рваную куклу на свалке мусора — все, что попадается мне на глаза.

Я снова пробралась к загону. Свинка была там, целая и невредимая, но, как ни странно, это не уменьшило моего беспокойства. В сумке у меня было печенье, и я ее покормила. Бедняга, думала я.

Поскольку из жилого дома не был виден скотный двор, я подумала, что могу спокойно включить фонарик и как следует рассмотреть свинку. Ее глаза сверкали от света, зрачки были открыты, как у слепой кошки. Она слабо скулила и дрожала, как будто от холода. Что творилось у нее внутри, когда она гуляла по своему загону? Как она меня воспринимала? Я видела передачу по телевизору про женщину, у которой был телепатический контакт с животными. Она утверждала, что посылает в их сознание картинки, а животные отвечают. Какую картинку я могла бы попробовать послать? У меня были Серебряные мысли. Прозрачная вода. Мир Серебра. Серебряный единорог.

В ту же секунду свинка заскулила громче, и я испугалась. Я дала ей еще кусочек печенья. Вдруг меня, молнией, осенило, что я должна делать. Я могла бы преобразить это бедное животное в серебряную свинку. От этой мысли я пришла в восторг, но меня тут же бросило в холодный пот. Мысль была заманчивой и одновременно отталкивающей. Это была чудесная картина неожиданная серебряная свинка на фоне сурового шведского пейзажа. Я отошла немного, чтобы достать баллон с краской из велосипедной корзины, но свинка будто действительно прочла мои мысли — и убежала в свинарник.

Я решила хорошенько все обдумать и вернуться сюда в другой раз.

По дороге к велосипеду я покрасила улитку, которая черной слизью блеснула в свете моего фонарика, но мне стало как-то не по себе. Это был секундный порыв, и меня почти тошнило, потому что все смахивало на детскую злобную выходку. Конечно, такое маленькое животное не выдержит ядовитых компонентов краски. Свинья все-таки более стойкая, и к тому же покрыта волосами.

Я спросила себя, что за жестокость живет во мне, если я, несмотря на мои знания и вдохновения, оказалась не лучше, чем другие люди-чудовища. Я пыталась представить, что убила другого человека, мучила его, содрала мясо с костей. Это не вызвало у меня никакой реакции — ни положительной, ни отрицательной.

Только когда я представила себе, что выколола человеку глаза, я чуть не свалилась с велосипеда. Зачем все это себе представлять? Мне кажется, человек очень мало знает о том, как бы он повел себя в экстремальной ситуации. Может ли человек съесть другого человека, чтобы выжить самому, как иногда, говорят, случалось? И как человек меняется после чего-нибудь такого — будут ли пеларгонии на окне иметь после этого такой же вид и значение? Есть ли смысл жить дальше после события, которое поставило человека за пределы человеческой Договоренности? Можно ли вообще сохранить Око?

Я не могу спать. Вот уже несколько ночей, как я не могу нормально спать. Какого черта я обрызгала эту улитку краской?

Я купила замок на дверь, и теперь меня никто не потревожит. Вчера, когда я вернулась с прогулки, моя мама оставила мне букет маргариток и какую-то еду из придорожного трактира, которую она принесла домой с работы. Меня это оскорбило. Я выставила цветы за домом и обрызгала серебряной краской, но сразу же пожалела об этом. Куда меня заносит? Я должна помнить, что Серебро — это загадка, которую нельзя неосмотрительно тратить. Я должна вернуться в правильное настроение и поймать частоту волны Серебра. К сожалению, на меня так повлияла бессонница, что я все время ощущаю горечь и моя наблюдательность мне отказала. Когда я перечитываю свои записи, я тоскую по былой ясности. Когда она вернется?

Сегодня вечером я заперлась и разделась догола перед зеркалом — я уже давно хотела это сделать, но испытывала необъяснимый страх. Очень странно видеть свое собственное обнаженное тело. Оно не имеет никакого отношения к моему внутреннему «я». У Серебра нет пола, нет возраста, нет даже никакой национальности. Серебро — это просто что-то с энергией, с потоком, со свободой. Серебро могло бы быть душой звезды, или животного, или какого-нибудь другого человека когда-то в прошлом. Серебро могло бы быть в музыке или в потоках воды, во льду или в жару. Что делает Серебро в этом теле, в этом тонком несовершенном теле? Что это за странное насмешливое расположение духа (у «Бога»), если он выражается таким способом? Я попробовала посмотреть на тело Оком, но Око погасло и отступило перед неприятной загадкой тела.

Я мерзну. Сейчас выключу свет, пусть Серебро запускает свои сны.

Далеко внизу в прозрачной воде лежит напевающая себе под нос перламутровая раковина.

* * *

Снова болят глаза, бессонница. Я взяла мамины очки для солярия, чтобы защититься от яркого света, и села на лестнице погреться, потому что удивительным образом мерзну. Может быть, из-за бессонницы. Я так и не осуществила мой план со свинкой. Но это уже не важно. У меня снова возникло чувство обезглавленности, что довольно неприятно. Я должна вернуть себе контроль над ситуацией, для этого нужно только найти правильную установку, но без сна нет никаких сил. В принципе, все равно должно получиться.

* * *

Теперь я Серебро. Серебро побеждает «печаль», «холод» и мечты о «любви». Сегодня вечером я сделала вот что: заперла дверь, сняла с себя одежду и встала перед зеркалом.

А потом покрыла тело серебром. Начала с груди, и даже она стала красивой. Я закрыла глаза чашечками для солярия и обрызгала все лицо и волосы. Теперь я снова могу смотреть на самое себя и видеть красоту. Не знаю, что я дольше буду делать, но было бы обидно не делать ничего.

Я бы хотела, чтобы меня кто-нибудь увидел, но это должен быть кто-нибудь, кто знает толк в прекрасном. Я могла бы исполнить танец в чьем-нибудь саду или высокой белой галерее. Я могла бы украсить чей-нибудь фонтан или стать феей в чьем-нибудь театре.

Здесь нет ничего. Сейчас казалось, что все связи с Договоренностью обманчивы. Значит ли это, что я «сошла с ума»? Но я наконец чувствую себя спокойно.

Только вот противно закололо в губах и глазах. Надеюсь, пройдет.

Такое ощущение, что глаза распухли, надеюсь, это только кажется. Нет, они распухли. Кажется еще, стало тяжело дышать. Надеюсь, хуже не станет.

Может, на воздухе станет легче.

Сейчас я выйду на улицу. Выйду на улицу и лягу на землю, одна, по-настоящему одна. Я разрываю Договоренность. У меня больше нет сил изображать что-то. Стану тем, кто я есть на самом деле. Truth Master.

Это я пишу вам: где-то я посмеиваюсь. Там, где вы прикидываетесь, что ничего нет, там я смеюсь над вами.

Перевод А. Поливановой