Роман «Маленький Йоханнес» специально переведен и издан для Андрея Кирпичникова, потерявшего последние страницы книги и забывшего, чем она заканчивается….

This publication has been made possible with financial support from the Dutch Foundation for Literature.

© Асоян Е. Б., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

***

 

«Мне невероятно повезло, потому что это удивительно произведение я прочитала еще в детстве. Я перечитывала его снова и снова, а потом мы с мамой часами говорили о нем. Прошло почти пятьдесят лет, и теперь я читаю эту книгу своим внучкам".

Отзыв читателя на goodreads.com

***

 

 

Один

Я расскажу вам о маленьком Йоханнесе. Это правдивая история, хотя во многом она и похожа на сказку. Если вы не верите, что все описанное мною произошло на самом деле, то лучше не читайте дальше, потому что в таком случае я пишу не для вас. И не делитесь своими сомнениями с самим Йоханнесом, если вам доведется встретиться с ним, иначе он огорчится, а мне будет досадно, что я все это вам поведал.

Йоханнес жил в старом доме с большим садом. Дом опутывали бесчисленные темные коридоры, лестницы и чердаки, а сад рассекали ограды и теплицы, так что в этом лабиринте немудрено было заблудиться. Для Йоханнеса то был целый мир. Он совершал в нем дальние странствия и придумывал названия всему, что открывал на своем пути.

Все названия в доме имели отношение к царству животных: гусеничный чердак, на котором Йоханнес выращивал гусениц; или куриная комната, где однажды он обнаружил курицу – она, кстати, не сама в нее забралась, это мама Йоханнеса посадила ее туда нестись. В саду он подбирал созвучные растениям названия и следил за наиболее дорогими его сердцу творениями – малиновой горой, грушевым лесом и клубничной долиной. В глубине сада находилось место, которое Йоханнес окрестил раем. Место было восхитительное! Там, на широком пруду, плавали белые водяные лилии, а камыш подолгу шептался с ветром. Сам рай представлял собой крошечную лужайку, окруженную густым кустарником и зарослями купыря. С лужайки открывался вид на дюны по другую сторону пруда. Йоханнес частенько лежал в густой траве и глядел сквозь шуршащий камыш на верхушки дюн, возвышающиеся над водой. Он проводил там все летние вечера и часами смотрел вдаль. При этом он никогда не скучал. Йоханнес размышлял о спокойной прозрачной воде в пруду, о том, как там, наверное, чудесно – в гуще водных растений, в таинственном сумеречном свете, – или о далеких цветных облаках, плывущих над дюнами, о том, как было бы здорово полететь к ним и разузнать, что за ними скрывается. При заходе солнца облака громоздились друг на друга, образуя исполинский грот, в глубине которого горел розово-красный свет. Йоханнес мечтал попасть в этот грот. «Вот бы туда слетать! – думал он. – Ну хоть разочек».

Однако стоило ему окунуться в свои мечтания, как грот всякий раз распадался на сизо-бурые облака, на пруду становилось промозгло, и Йоханнес неохотно возвращался в свою темную комнату в старом доме.

Йоханнес жил в доме не один: у него были заботливый папа, собака Престо и кот Симон. Разумеется, больше всех он любил папу, хотя Престо и Симона он вовсе не считал существами низшего порядка, как это свойственно взрослым. Престо он доверял даже больше секретов, чем папе, а к Симону относился не иначе как с глубоким почтением. И неудивительно! То был кот внушительных размеров, с блестящей черной шерстью и пушистым хвостом. По всему было видно, что он твердо убежден в своей значимости и умудренности. Он сохранял важный вид, даже когда снисходил до того, чтобы погонять по полу пробку, или когда, прячась за деревом, смаковал протухшую рыбью голову. Глядя на восторженного по натуре Престо, кот лишь презрительно сощуривал зеленые глаза и думал: «Ох уж эти собаки! Ничего не смыслят в жизни».

Теперь вы понимаете, почему Йоханнес благоговел перед ним. Каштановому же Престо он безгранично доверял. Пес не мог похвастать ни породистостью, ни знатной родословной, но был необычайно дружелюбным и умным. Он не отходил от Йоханнеса ни на шаг и терпеливо выслушивал рассказы своего хозяина. Излишне говорить, как сильно Йоханнес любил Престо. Однако в его сердце оставалось еще много пространства для любви. Например, к темной комнате с крошечным окошком, где он спал. Он любил обои с крупными узорами, похожими на лица людей. Он изучал эти затейливые орнаменты, нежась по утрам в постели или же когда хворал. Любил он и висящую на стене единственную картину с изображением чопорных людей в еще более чопорном саду с зеркальными прудами, где вздымались до небес фонтаны и красовались кокетливые лебеди. При всем при том больше всего он любил настенные часы. Он заботливо их заводил и всякий раз во время боя бросал на них уважительный взгляд. Если, конечно, не спал. Случалось, что по недосмотру Йоханнеса часы останавливались, и тогда, мучимый чувством вины, он тысячу раз просил у часов прощения. Возможно, вы улыбнетесь, услышав, что Йоханнес общался со своей комнатой. Вспомните, как часто вы разговариваете сами с собой. При этом вам ни капельки не смешно. К тому же Йоханнес был уверен, что немые собеседники его понимают, и не нуждался в ответе. Втайне он все-таки надеялся, что часы или обои когда-нибудь отзовутся.

У Йоханнеса были школьные приятели, но назвать их друзьями он бы не решился. Он играл с ними в разбойников и проказничал в школе, но по-настоящему хорошо ему было только дома, наедине с Престо. Там он прекрасно обходился без сверстников, чувствуя себя в полной безопасности и совершенно свободным.

Отец Йоханнеса был серьезным и рассудительным человеком. Он часто брал сынишку с собой в лес или в дюны, где они подолгу гуляли, почти не разговаривая. Отстав от отца шагов на десять, Йоханнес приветствовал цветы и старые деревья, навечно прикованные к одному и тому же месту, дружески поглаживая их по шершавой коре. В ответ добряки великаны благодарили его шелестом листвы.

Бывало, что отец Йоханнеса чертил буквы на песке, а Йоханнес складывал их в слова, или учил сына названиям из мира флоры и фауны. А иногда ни с того ни с сего останавливался и замолкал.

Йоханнес донимал отца разнообразными вопросами, потому что видел и слышал вокруг много всего загадочного. Подчас это были наивные вопросы: откуда взялся этот мир? почему умирают животные и растения? бывают ли на свете чудеса? Отец Йоханнеса был мудрым человеком и не рассказывал сыну всего того, что знал сам. Он считал, что так разумнее.

Перед сном Йоханнес всегда долго молился. Его научила этому няня. Он молился за отца и за Престо. Симону его молитва не требовалась, думал он. Потом он долго молился за себя и под конец, как правило, просил, чтобы случилось чудо.

После заключительного «Аминь» Йоханнес, затаив дыхание в предвкушении волшебства, оглядывал полутемную комнату, узоры на обоях, казавшиеся еще более замысловатыми в тусклом свете сумерек, дверную ручку и часы. Увы, часы продолжали отстукивать все тот же лейтмотив, дверная ручка не двигалась, комнату накрывала ночь, и Йоханнес засыпал, так и не дождавшись чуда. Но он знал, что когда-нибудь чудо это непременно произойдет.

 

Два

На пруду было тепло и безветренно. На мгновение показалось, что солнце, изнуренное дневным трудом, прилегло отдохнуть на краю далекой дюны, перед тем как скрыться за горизонтом. Его пылающий лик почти целиком отражался на водной глади. Свисающая над прудом листва бука воспользовалась тишиной, чтобы хорошенько разглядеть себя в зеркале. Одинокая цапля, застывшая на одной ноге между листьями водяной лилии, запамятовала, что прилетела сюда ловить лягушек, и, погруженная в свои мысли, уставилась в одну точку.

И тут на лужайку, чтобы полюбоваться гротом, сотворенным облаками, прибежал Йоханнес. Шлеп! Шлеп! – бросились врассыпную лягушки. Зеркало сморщилось, солнечный лик расслоился, а листья бука недовольно зашелестели, не успев насладиться собственным отражением.

К обнаженным корням бука была привязана старая лодка. Йоханнесу строго-настрого воспрещалось в нее залезать. О, как же тяжело было устоять перед искушением в тот вечер! Облака уже возвели гигантские врата, подготовив отход солнца ко сну. По бокам выстроились ряды сверкающих облачков, словно караул в золоченых доспехах. Поверхность воды полыхала огнем, и красные искры стрелами разлетались в зарослях прибрежного камыша.

Йоханнес медленно отвязал лодку от корней бука. Туда, в самую сердцевину этого великолепия! Престо уже запрыгнул в лодку, и не успел Йоханнес усомниться в своей затее, как стебли камыша расступились и они оба уже плыли навстречу заходящему солнцу. Йоханнес лежал на носу лодки и не отрывал глаз от светового грота в небе. «Крылья! – думал он. – Вот бы обрести сейчас крылья и полететь!»

Солнце скрылось. Облака продолжали гореть. На востоке небо было иссиня-черным. Там, вдоль берега, росли ивы, возведя к небу неподвижные ветки с узкими бледными листьями. На темном фоне они походили на изящное бледно-зеленое кружево.

Тихо! Что это было? Что-то стремительно пронеслось над водой, словно легкий бриз, оставляющий за собой тонкую бороздку на воде. Это что-то примчалось со стороны дюн и небесного грота.

Йоханнес огляделся и увидел на краю лодки большущую синюю стрекозу. Такой стрекозы он никогда не встречал. Она не двигалась, лишь крылья ее трепетали, описывая в воздухе широкие круги. При этом кончики крыльев очерчивали святящееся кольцо.

«Это, наверное, огненная многоглазка, очень редкая бабочка», – подумал Йоханнес.

Кольцо тем временем становилось все больше, крылья насекомого трепетали все быстрее, так что не было видно ничего, кроме тумана. И вдруг из этого тумана медленно прорезалась пара темных глаз, и на месте стрекозы уже оказалась миниатюрная фигурка в нежно-голубом одеянии. Светлые волосы украшал венок из белых вьюнков, а на плечах – прозрачные крылья, переливающиеся, как мыльный пузырь, всеми цветами радуги. Йоханнес задрожал от восторга. Вот оно, чудо!

– Хотите стать моим другом? – прошептал он.

Весьма необычный способ завязать разговор с незнакомцем, хотя все происходящее тоже выходило за рамки привычного. При этом у Йоханнеса было такое чувство, будто он давным-давно знаком с этим странным существом в незабудковом наряде.

– Да, Йоханнес! – Голос незнакомца звучал как шелест камыша на ветру или как шорох дождя в листве деревьев.

– Как вас зовут? – спросил Йоханнес.

– Я родился в чашечке вьюнка. Зови меня просто Вьюнок!

Вьюнок засмеялся и одарил Йоханнеса таким доверчивым взглядом, что мальчик почувствовал себя счастливым.

– Сегодня у меня день рождения, – улыбнулся Вьюнок. – Я родился здесь неподалеку, из первых лучей Луны и последних лучей Солнца. Солнце – это мой отец. Ты же знаешь, что Солнце мужского рода. Смотри! А вот и круглое белое лицо моей матери! Привет, мам! Ох, какой у нее добрый и грустный взгляд!

Йоханнес взглянул на восточную часть неба, где из-за кружевных крон ив выплывала большая яркая луна. Вид у нее и вправду был озабоченный.

– Ну-ну, мама! Все в порядке! Я вполне могу ему доверять! – засмеялся Вьюнок.

Очаровательное создание радостно замахало прозрачными крыльями и шлепнуло Йоханнеса по щеке цветком ириса, который держало в руке:

– Она недовольна, что я к тебе прилетел. Ты первый. Но я тебе доверяю, Йоханнес. Обещай, что никому про меня не расскажешь. Ни один человек не должен знать моего имени. Обещаешь?

– Да, Вьюнок, – кивнул Йоханнес.

Все это было так удивительно. Он испытывал неописуемое счастье, но боялся его спугнуть. Может, он спит? И ему все это снится?

Рядом тихонько посапывал Престо. Теплое дыхание собаки успокоило Йоханнеса. Над поверхностью пруда, как обычно, танцевали легионы комаров. Да и вообще все вокруг было как всегда. Так, значит, он не спит? Он по-прежнему ощущал на себе доверчивый взгляд Вьюнка.

– Я частенько тебя здесь видел, Йоханнес, – снова зазвенел ласкающий слух голосок эльфа. – Знаешь, где я был? Иногда я сидел на песчаном дне, в зарослях водных растений, и смотрел, как ты наклоняешься к воде, чтобы попить или разглядеть водолюбов и тритонов. Меня ты никогда не замечал. А иногда я прятался в камыше. Обожаю там спать, когда тепло. В пустом гнезде тростниковой камышевки. До чего же оно мягкое! – Вьюнок с довольным видом пододвинулся к краю лодки и замахал цветком, приветствуя комаров.

– А сейчас я прилетел, чтобы составить тебе компанию. Ведь у тебя такая однообразная жизнь. Мы подружимся, и я буду рассказывать тебе всякие удивительные истории. Они куда занятнее, чем твои школьные уроки. А если ты мне не поверишь, у тебя будет шанс во всем убедиться воочию. Я возьму тебя с собой.

– О, Вьюнок! Милый Вьюнок! Неужели ты можешь взять меня туда? – воскликнул Йоханнес, указывая на то место, где только что пурпурные лучи закатного солнца, пронзая небо, покрыли позолотой облачные врата.

Великолепный грот уже расплывался и меркнул, превращаясь в серое марево. Впрочем, далеко-далеко, в самой глубине небосвода, еще мерцал палевый свет, озаряющий нежное личико и светлые кудри Вьюнка. Он покачал головой:

– Не сейчас, Йоханнес! Не все сразу. Я сам еще ни разу не был у папы.

– А я всегда с папой, – сказал Йоханнес.

– Нет! Это не настоящий твой папа. Мы с тобой братья. У нас один отец. Но вот мама твоя – Земля, и поэтому мы с тобой такие разные. Пусть ты родился в доме людей, а я в чашечке вьюнка, что гораздо отраднее, но нам будет хорошо вместе!

И Вьюнок с легкостью перепрыгнул на противоположный край лодки, которая даже не качнулась под его весом, и чмокнул Йоханнеса в лоб.

Какое волшебное ощущение! Будто весь мир вокруг преобразился.

Йоханнесу показалось, что взгляд его сделался прозорливее. Он заметил, что луна смотрит дружелюбнее, а у водяных лилий есть лица, которые с удивлением за ним наблюдают. Веселье кружившихся в хороводе комаров, то и дело касавшихся воды своими длинными ножками, больше не вызывало недоумения.

Мальчик слышал, как шепчутся камыши, а деревья тихо жалуются на то, что зашло солнце.

– О, Вьюнок! Спасибо тебе, это прекрасно! Нам будет здорово вместе, я не сомневаюсь!

– Дай мне руку, – сказал Вьюнок и, расправив разноцветные крылья, повлек лодку меж листьев кувшинок, сверкающих в лунном свете.

Кое-где на листьях сидели лягушки. Но теперь они не прыгали в воду, завидев Йоханнеса, а легким поклоном приветствовали его: «Квак!» Йоханнес кланялся в ответ, не желая показаться невоспитанным.

Они подплыли к зарослям камыша, таким густым, что чуть не застряли в них. Йоханнес крепко держал за руку своего проводника, и в конце концов они сумели выбраться на берег.

Йоханнесу почудилось, что он стал меньше и легче. Может, это была лишь его фантазия? Хотя он что-то не помнил себя карабкающимся на верхотуру камыша.

– Смотри, – сказал Вьюнок. – Сейчас ты увидишь кое-что забавное.

Они брели сквозь высокую траву под темным кустарником, местами пропускавшим лунный свет.

– Ты когда-нибудь слышал сверчков в дюнах? Ты наверняка думал, что они выступают с концертом, пытаясь угадать, откуда же все-таки доносится эта музыка. Ведь так? На самом деле эти звуки раздаются из школы для юных сверчков, которые музицируют там отнюдь не для собственного удовольствия. А теперь не шуми, мы почти пришли.

Тррр! Тррр!

Кустарник постепенно редел, и, когда Вьюнок раздвинул стебли, Йоханнес увидел ярко освещенную полянку, где в тонкой, остроконечной траве пыхтели над уроками сверчки.

Тррр! Тррр!

Их педагогом был упитанный сверчок. Один за другим к нему подскакивали ученики и, отрапортовав домашнее задание, прыгали обратно, каждый на свое место. Тот, кто прыгал не по правилам, должен был отбыть наказание стоймя на грибе.

– Слушай внимательно, Йоханнес! Может быть, ты тоже чему-нибудь научишься, – улыбнулся Вьюнок.

Йоханнес без труда мог разобрать, что отвечали сверчки. Но их ответы вовсе не вязались с тем, чему его учили в школе. Первым был урок географии. Сверчки ничего не знали о континентах и должны были иметь представление лишь о двадцати шести дюнах и двух прудах. Что было за их пределами, никто не мог сказать достоверно, а свидетельства некоторых очевидцев отметались как недостойные внимания байки.

Потом настал черед ботаники. Все до единого сверчки назубок знали предмет и получили хорошие отметки в виде молодых сочных травинок разной длины.

Урок зоологии поразил Йоханнеса до глубины души. Дело в том, что животные в сверчковой школе подразделялись на три вида: прыгающие, летающие и ползающие. Поскольку сверчки умели и прыгать, и летать, то именно они и возглавляли иерархию. За ними следовали лягушки. Ненавистные птицы считались самыми вредными и опасными тварями. В конце урока сверчки приступили к обсуждению человека. Они единодушно сошлись во мнении, что это крупное, бездарное и вредное создание, не умеющее ни летать, ни прыгать, занимает низшую ступень иерархической лестницы и, на счастье, встречается редко. Один из сверчков, никогда в жизни не сталкивавшийся с человеком, получил три удара соломинкой, после того как ошибочно причислил его к безвредным особям.

О подобном взгляде на мир Йоханнесу слышать еще не доводилось.

Потом преподаватель крикнул:

– Тишина! Прыжковая разминка!

В одно мгновение несметная орава школьников, побросав учебники, затеяла игру в чехарду во главе с пузатым наставником. Причем делали они это виртуозно.

Заразившись их радостью, Йоханнес захлопал в ладоши. Под эти аплодисменты сверчков словно ветром сдуло – все, как один, они исчезли за дюной, – и на полянке воцарилась мертвая тишина.

– Что ты творишь, Йоханнес! – укорил его Вьюнок. – Ты не должен вести себя столь бесцеремонно! Сразу видно, что ты человеческий отпрыск!

– Прости, я не нарочно, – смутился Йоханнес. – Но мне было так весело!

– То ли еще будет! – усмехнулся Вьюнок. Они пересекли полянку и принялись взбираться на дюну с другой стороны. Уф! Как же тяжело было ступать по вязкому песку! Тогда Йоханнес ухватился за голубое одеяние Вьюнка, тот поднялся в воздух, и друзья полетели к вершине дюны. По пути они приметили кроличью нору, из которой торчала голова ее владельца.

Еще цвел шиповник, и его сладкий тонкий аромат смешивался с запахом тимьяна.

Йоханнесу прежде не раз попадались кролики, хоронящиеся в норах, и тогда он задавался вопросами: любопытно, как выглядит нора изнутри? сколько кроликов там умещается и не душно ли им?

Как же он ликовал, когда его спутник попросил у кролика разрешения осмотреть нору!

– Я не против, – ответил кролик. – Однако загвоздка в том, что как раз на сегодняшний вечер я предоставил свое жилье для проведения благотворительного мероприятия, так что временно я не хозяин в своем доме.

– Да ты что? Случилось какое-то несчастье?

– Да! – скорбным голосом ответил кролик. – Просто катастрофа! Не знаю, что и делать. В тысяче прыжков отсюда люди построили устрашающих размеров дом! В нем поселились люди с собаками. Семеро моих родственников уже погибли, а многие лишились своих нор. В семьях мышей и кротов дела еще хуже. Жабы тоже сильно пострадали. Вот мы и устраиваем поминальную вечеринку для оставшихся в живых счастливчиков. Каждый вносит свою лепту, я вот предложил воспользоваться моей норой. Ради своих ближних необходимо чем-то поступаться.

Опечаленный кролик вздохнул и смахнул накатившуюся слезу длинным ухом, служившим ему носовым платком.

Трава зашуршала, в направлении норы ковыляло нечто несуразное.

– Смотрите! – воскликнул Вьюнок. – А вот и старая жаба пришлепала! Ну и ну! Эй, жаба, тебя не душит жаба?

Жаба не обратила внимания на шутку. Насмешки в ее адрес уже давно ей наскучили. С невозмутимым видом она положила у входа спелый колос, аккуратно завернутый в сухой лист, и ловко пролезла в нору по спине кролика.

– Можно нам войти? – спросил Йоханнес. – Я тоже кое-что принес.

Он вспомнил, что у него в кармане завалялось одно печеньице. Вынув его, Йоханнес еще раз поразился, каким он сделался маленьким. Он еле-еле удерживал печенье двумя руками и не понимал, как оно вообще умещалось в кармане.

– Это на редкость ценный подарок! – обрадовался кролик и учтиво впустил друзей в нору.

Там было темно, и Вьюнок шел первым. Вскоре друзья заметили, как их настигает светло-зеленый огонек.

Это был светлячок, любезно предложивший освещать дорогу.

– Вечер обещает быть восхитительным, – сказал светлячок. – Уже собралось много гостей. А вы эльфы, если я не ошибаюсь?

При этом светлячок подозрительно взглянул на Йоханнеса.

– Можешь представить нас как эльфов, – ответил Вьюнок.

– А вы знаете, что сегодня своим присутствием нас почтит ваш король? – продолжал светлячок.

– Неужели Оберон тоже здесь? Это замечательно! – воскликнул Вьюнок. – Я знаком с ним лично.

– О? – удивился светлячок. – Не знал, что имею честь…

И его огонек почти потух от испуга.

– Вообще-то Его Величество обычно предпочитает свежий воздух, но при всем при том благотворительные мероприятия он не пропускает. Это будет бесподобный вечер!

Так оно и вышло. Просторный зал в кроличьей норе радовал глаз великолепным убранством. Пол был гладко утрамбован и посыпан тимьяном. На входе вниз головой висела летучая мышь. Она оглашала имена гостей и заодно, из соображений экономии, служила занавеской. Стены были со вкусом украшены сухими листьями, паутиной и повисшими повсюду летучими мышатами. По стенам и потолку в несметном количестве ползали светлячки, образуя самую забавную в мире живую иллюминацию. В конце зала был возведен трон из мерцающих кусочков гнилого дерева. Грандиозное зрелище!

Гостей набилось видимо-невидимо. Йоханнес поначалу слегка смущался в этой толпе чужаков и не отходил от Вьюнка ни на шаг. Многое казалось ему удивительным. Крот и полевая мышь живо обсуждали освещение и оформление стен. В углу распластались две жирные жабы, сетуя на отсутствие дождей. Застенчивая, неврастеничная лягушка пыталась дефилировать по залу под руку с ящерицей, но всякий раз подскакивала слишком высоко и портила настенные декорации.

На троне восседал Оберон, король эльфов. Его сопровождала небольшая свита, с легким презрением обозревающая все происходящее. Сам король был по-королевски обходителен и радушно общался с гостями. Недавно вернувшись из путешествия по Востоку, он предстал перед публикой в цветастых экзотических одеждах, расшитых диковинными лепестками. «Такие цветы у нас не растут», – подумал Йоханнес. Голову короля венчала темно-синяя цветочная чашечка, источавшая свежайший аромат, словно только что сорванная. Тычинка лотоса служила ему жезлом.

Все присутствующие восхищались добротой Оберона. Он нахваливал лунный свет в дюнах и признал к тому же, что местные светлячки по красоте почти не уступают восточным. Король с удовлетворением рассматривал искусное убранство стен и, по наблюдениям одного крота, даже одобрительно кивал.

– Пойдем со мной, – обратился Вьюнок к Йоханнесу. – Я представлю тебя королю.

И они стали продираться сквозь толчею к королевскому трону.

Узнав Вьюнка, Оберон добродушно раскрыл объятия. Гости зашептались, а эльфы из королевской свиты бросали на Вьюнка завистливые взгляды. Парочка в углу проворчала что-то вроде «подлизы», «ползать» и «это скоро кончится», после чего жабы многозначительно переглянулись.

Вьюнок долго говорил с Обероном на иностранном языке, а потом подозвал Йоханнеса.

– Дай мне руку, Йоханнес! – сказал король. – Друзья Вьюнка – мои друзья. Я буду помогать тебе по мере сил. Вот что я дарю тебе в знак нашей дружбы.

Оберон вынул из своего ожерелья золотой ключик и протянул его Йоханнесу.

– Этот ключик принесет тебе счастье, – продолжал король. – Он отпирает золотой ларец с ценным сокровищем. Но где находится этот ларец, я сказать не могу. Ты должен сам его отыскать. Если ты останешься моим другом и другом Вьюнка, проявишь силу духа и преданность, то ты непременно его найдешь.

Король эльфов дружески кивнул Йоханнесу, и тот, вне себя от счастья, поблагодарил короля.

Три лягушки на сцене из мокрого мха запели мелодию медленного вальса, и начались танцы. По распоряжению зеленой ящерицы в роли церемониймейстера нетанцующие гости были вынуждены потесниться, отступив к стене, чтобы расчистить место для танцев. К большому раздражению брюзжащих жаб, которым якобы заслоняли обзор.

Каждый танцевал как умел, отнюдь не сомневаясь при этом в исключительности своего исполнительского таланта. Мыши и лягушки высоко подпрыгивали на задних лапах, а старая крыса кружилась так лихо, что остальным танцорам пришлось расступиться. Даже тучная улитка отплясывала в паре с кротом, но вскоре остановилась, сославшись на колики в боку, хотя и без того было понятно, что танцы не ее конек.

Танцующие держались горделиво-торжественно. Считая своим моральным долгом выполнить эту часть программы, гости украдкой робко поглядывали на короля, в надежде поймать на лице достопочтимой персоны хоть какой-то знак одобрения. Король между тем смотрел сурово и, дабы не сеять зависть среди гостей, никого не выделял.

Йоханнесу долго удавалось сохранять серьезность. Однако, завидев, как длинная ящерица вальсирует в паре с жабой-коротышкой, то и дело подбрасывая ее так высоко, что та успевала выписать в воздухе полукруг, Йоханнес, не сдержавшись, рассмеялся.

Веселость Йоханнеса вызвала переполох. Музыка смолкла. Король рассердился. Церемониймейстер на всех парах подлетел к весельчаку и настойчиво попросил его вести себя пристойно.

– Танцы – дело нешуточное, – сказал он. – И вовсе не повод для потехи. Сюда приглашена достойнейшая публика, которая танцует не ради забавы. Все очень стараются, и никому не хочется быть осмеянным. Это дерзость. Кроме того, мы собрались здесь на траурное мероприятие по весьма печальному поводу. Здесь следует вести себя подобающим образом, а не так, как заведено у людей.

Йоханнес был сконфужен. Окружающие испепеляли его враждебными взглядами. Своей близостью с королем он уже успел нажить себе врагов. Вьюнок отвел его в сторонку.

– Нам лучше уйти, Йоханнес! – прошептал он. – Ты опять все испортил. Да, да! Недаром ты вырос среди людей!

Друзья торопливо проскользнули под крыльями летучей мыши и вышли в темный коридор, где их уже поджидал любезный светлячок.

– Хорошо провели время? – спросил он. – Удалось ли вам поговорить с королем?

– О, да! Праздник удался, – сказал Йоханнес. – А почему вы живете в этом темном коридоре?

– Это мой личный выбор, – ответил светлячок с грустинкой в голосе. – Мне надоела суета.

– Вы ведь это не серьезно? – спросил Вьюнок.

– Абсолютно серьезно, – вздохнул светлячок. – Было время, когда я любил вечеринки, танцульки и охотно занимался подобными пустяками. Но сейчас я перенес такие страдания, сейчас…

Он так расчувствовался, что его огонек снова погас. К счастью, они были уже у выхода, и кролик, заслышав их шаги, отодвинулся в сторону, чтобы впустить внутрь лунный свет.

Как только друзья вышли из норы, Йоханнес попросил:

– Расскажи нам свою историю, светлячок!

– Ах! Это грустная история. Ничего особенного.

– Расскажи, расскажи! – закричали остальные.

– Ну, вы наверняка знаете, что мы, светлячки, уникальные создания. Полагаю, никто не станет спорить, что светлячки самые одаренные из всех живых существ на земле.

– Почему? Я об этом ничего не знаю, – заметил кролик.

– А ты умеешь светиться? – надменным голосом спросил светлячок.

– Нет! Не умею, – признался кролик.

– А мы умеем! Все до одного! Мы можем по желанию зажигаться и гаснуть. Свет – это ценнейший природный дар, а способность светиться – наивысшая ступень развития всего живого. Разве кто-то осмелится оспорить наше превосходство? К тому же у самцов-светлячков есть крылья, и мы можем покрывать большие расстояния.

– Летать я тоже не умею, – безропотно констатировал кролик.

– Благодаря божественному дару свечения, – продолжал светлячок, – с нами считаются другие животные. Птицы, например, на нас не нападают. И лишь одно животное, самое недоразвитое, ловит нас и потехи ради забирает к себе домой. Человек! Это презренное чудовище.

Йоханнес посмотрел на Вьюнка. Тот улыбнулся и подмигнул ему.

– Как-то раз я безмятежно кружил в зарослях кустарника. Та, чья судьба была неразрывно связана с моей, жила на уединенной мокрой лужайке на берегу пруда. Ползая в траве, она сияла изумительным бледно-изумрудным светом, чем и покорила мое юное сердце. Я витал вокруг нее, пытаясь привлечь ее внимание, меняя яркость своего свечения. Она заметила мое приветствие и слегка приглушила свой собственный свет. Дрожа от восторга, я было собрался сложить крылья и броситься в объятия своей лучезарной возлюбленной, как раздался зловещий грохот. На меня надвигались какие-то темные фигуры. Это были люди. В ужасе я рванул в воздух, а они пустились в погоню, пытаясь огреть меня увесистыми черными штуковинами. Впрочем, мои крылья оказались быстрее, чем их косолапые ноги. Когда я вернулся…

На этом месте рассказчик лишился голоса.

Слушатели почтительно молчали.

Спустя мгновение светлячок продолжил:

– Вы, наверное, уже догадались. Моя невеста, самая лучистая из всех, исчезла. Ее поймали жестокосердные люди. Уютная лужайка была истоптана вдоль и поперек, а насиженное местечко на берегу пруда опустело. Я остался один.

Впечатлительный кролик снова опустил ухо, чтобы утереть слезы.

– С тех пор я изменился, – вздохнул светлячок. – Ненавижу развлечения. Я думаю только о той, которую потерял, и о том дне, когда снова ее увижу.

– Так, значит, ты еще надеешься? – оживился кролик.

– Не только надеюсь, я уверен, что там, наверху, я увижусь с моей возлюбленной.

– Но… – начал было кролик.

– Кролик! – перебил его светлячок. – Я понимаю неуверенность тех, кто вынужден жить на ощупь. Но когда тебе даровано зрение, то какие вообще могут быть сомнения?

– Там! – сказал светлячок и с благоговением поднял глаза к мерцающему звездами небу. – Там я их всех увижу! Всех моих предков, друзей и мою ненаглядную, сияющих еще ярче, чем здесь, на земле. Ах! Когда же я наконец покончу с низменным существованием и вознесусь к ней – той, что ждет меня? Ах! Когда же? Когда?

Светлячок вздохнул и уполз обратно в темную нору, оставив огорченных слушателей.

– Бедняга! – вздохнул кролик. – Надеюсь, что его желание сбудется.

– Я тоже, – согласился Йоханнес.

– Сомневаюсь, – фыркнул Вьюнок. – Но история трогательная.

– Милый Вьюнок, – сказал Йоханнес. – Я очень устал и хочу спать.

– Ложись рядом, я укрою тебя своей мантией, – предложил Вьюнок. Он снял мантию и накрыл ею себя и Йоханнеса. Друзья устроились на пахучем мху, на склоне дюны, и обнялись.

– Не хотите ли подложить меня под голову? – предложил кролик.

Йоханнес и Вьюнок так и сделали.

– Спокойной ночи, мама! – сказал Вьюнок Луне.

Крепко сжимая в руке золотой ключик, Йоханнес прильнул к мягкой шерстке доброго кролика и уснул.

 

Три

Где же он, Престо? Куда подевался твой хозяин? Как страшно проснуться в лодке, в камыше, одному, без хозяина. Испугаешься тут!

И сейчас ты мечешься, как полоумный, жалобно поскуливая, и нигде не можешь его найти. Несчастный Престо! Как же ты мог так крепко спать, что не заметил исчезновения хозяина? Обычно ты просыпаешься при малейшем его движении.

Ты с трудом отыскал место, где хозяин сошел на берег, но здесь, в дюнах, ты окончательно потерял след. Ты уже все здесь обнюхал. Тщетно! Вот беда так беда! Хозяин пропал! Бесследно! Ищи же его, Престо! Не сдавайся!

Стой! Там, справа, на склоне, разве никого нет? Посмотри как следует!

На мгновение пес остановился и пристально вгляделся в даль. Затем вытягивает морду и стремглав летит к темному пятну на склоне дюны.

Когда Престо понял, что это действительно его сгинувший маленький хозяин, по которому он отчаянно скучал, он не знал, как излить свой восторг и благодарность судьбе. Он вилял хвостом, крутился волчком, прыгал, визжал, заходился лаем, терся холодным носом о любимое лицо, облизывал его и обнюхивал.

– Тихо, Престо! Марш в корзину! – приказал Йоханнес спросонок.

Какой чудной хозяин! Где же я возьму корзину?!

Мало-помалу сознание маленького сони начало проясняться. Утренние ласки Престо были такими привычными. Но сейчас, окутанный дремой – ему еще грезились эльфы в лунном свете, – Йоханнес опасался, что холодное дыхание утра бесследно развеет эти видения. «Не открывать глаза, – думал он. – Иначе я опять увижу часы и обои».

Но тут Йоханнес почувствовал, что лежит в каком-то странном положении. И не под одеялом. Медленно, осторожно он приоткрыл глаза.

Голубое небо. Облака. Яркий дневной свет.

Тогда Йоханнес смело распахнул глаза и воскликнул:

– Неужели это правда?

Да, он лежал посреди дюн, согретый веселым солнышком, и дышал свежим утренним воздухом; кисейная мгла еще покрывала лес вдалеке. Йоханнес видел лишь высокий бук у пруда и крышу своего дома над зеленым кустарником. Вокруг жужжали пчелы и жуки, пел жаворонок, слышался лай собак и гул далекого города. Все было наяву!

Но что же тогда ему снилось? И где Вьюнок? И кролик? Их и след простыл. Только Престо прижимался к нему и чего-то ждал.

– Может, я гулял во сне? – пробормотал Йоханнес.

Рядом была кроличья нора. Но в дюнах их не счесть! Йоханнес поднялся, чтобы осмотреться, и только сейчас до него дошло, что он стискивает в руке какой-то предмет. По телу прокатилась теплая волна, когда он раскрыл ладонь. На ней блестел золотой ключик.

– Престо! – воскликнул Йоханнес сквозь слезы радости. – Престо, это был не сон!

Пес вскочил с места и залаял, пытаясь дать понять, что голоден и хочет домой.

Домой? Об этом Йоханнес как-то не подумал, да и не очень-то он туда рвался. Кто-то истошным голосом выкрикивал его имя. И тогда мальчику стало ясно, что дома его вряд ли ожидает радушный прием.

В одно мгновение слезы радости сменили слезы страха и раскаяния. Но тут Йоханнес вспомнил про Вьюнка, ставшего его другом и союзником, про подарок короля эльфов и про то, что все случившееся было прекрасным и было правдой.

Йоханнес собрался с духом и решительно зашагал домой.

Дома ему и вправду влетело. Йоханнес не представлял себе, как сильно волновались за него домашние. Родители попросили поклясться, что впредь он будет слушаться их и соблюдать осторожность.

– Этого я не могу обещать, – твердо заявил Йоханнес.

Подобный ответ всех обескуражил. Йоханнеса донимали вопросами, урезонивали, угрожали. Но мысли его были заняты Вьюнком, и он держался как стоик.

Никакое наказание не страшно, если у тебя есть такой друг, как Вьюнок, за которого ты готов и пострадать. Прижимая ключик к груди, мальчик лишь подергивал плечами в ответ на все вопросы.

– Я ничего не могу обещать, – повторил он.

– Оставьте его в покое, – заключил отец. – Он не шутит. С ним, похоже, приключилось что-то необычное. Придет время, и он все нам расскажет.

Йоханнес улыбнулся, молча съел бутерброд и прошмыгнул в свою комнату. Там он отрезал от занавески кусочек шнура, повесил на него бесценный ключик и надел на шею. После чего, довольный собой, отправился в школу.

Он не был готов ни по одному предмету и на уроках витал в облаках. Его мысли то и дело уносились к пруду, к удивительным происшествиям вчерашнего вечера. Разве может кто-то требовать от друга короля эльфов, чтобы тот решал задачи и спрягал глаголы? Ведь ни одна душа не знала, что с ним вчера приключилось, да никто и не поверил бы, даже учитель, глядевший сердито и раздраженно обозвавший его бездельником. Гневное замечание в дневнике Йоханнеса мало заботило.

«Что они вообще понимают? – думал мальчик. – Пусть смеются сколько угодно. Я все равно останусь другом Вьюнка, который значит для меня больше, чем все они, вместе взятые. Включая учителя».

Не слишком почтительное отношение к окружающим со стороны Йоханнеса. Но из-за того, что он услышал прошлым вечером, люди отнюдь не выросли в его глазах.

При этом, как это часто бывает, Йоханнес не умел толково распорядиться своими новыми знаниями и тем более держать их при себе.

После пафосных слов учителя, что человек, мол, это единственное существо на земле, кого Бог наделил разумом и назначил властелином над всеми животными, Йоханнес прыснул, за что и получил нагоняй. А потом, когда сосед по парте зачитал вслух отрывок из учебника: «Моя своенравная тетка была очень старой, но солнце было гораздо старше», Йоханнес воскликнул:

– Солнце был старше!

Класс покатился со смеху, а учитель, ошарашенный столь вызывающей глупостью, как он сам выразился, велел Йоханнесу остаться после уроков, чтобы сотню раз прописать: «Моя своенравная тетка была очень глупа, но солнце было гораздо глупее. Самый глупый, однако, это я».

Дети разбрелись по домам, и только Йоханнес сидел в классе и тупо выводил один и тот же отрывок текста. В ярких лучах солнца мерцали мириады пылинок, а по стенам прыгали солнечные зайчики. Учитель вышел из класса, громко хлопнув дверью. Йоханнес добрался уже до пятьдесят второй своенравной тетки, как из дальнего угла выбежал юркий мышонок с черными глазками-бусинками и бархатистыми ушками. Йоханнес замер, чтобы не спугнуть забавного зверька. Мышонок, однако, ничуть не трусил и подбежал прямо к его стулу. Он пытливо осмотрелся по сторонам, после чего ловко запрыгнул на стул, а затем на стол, за которым покорно трудился Йоханнес.

– Молодец! – сказал Йоханнес себе под нос. – Смелый мышонок!

– А кого мне бояться? – раздался писклявый голосок, и мышонок оскалился, словно в улыбке.

Йоханнес, привыкший, казалось, к чудесам, на мгновение все-таки опешил от удивления. Здесь, в школе, средь бела дня он никак не предполагал, что его поджидают новые сюрпризы.

– Ну, меня, во всяком случае, бояться не стоит, – произнес мальчик тихо, не рискуя напугать животное. – Тебя послал Вьюнок?

– Я пришел тебе сообщить, что учитель прав и что ты вполне заслуживаешь наказания.

– Но Вьюнок же говорил, что солнце мужского рода, что Солнце – наш отец.

– Да, но зачем кому ни попадя разбалтывать такое? Люди-то здесь при чем? Никогда не говори с людьми на столь щепетильные темы. Слишком уж они неотесанные – не поймут. Человек – это поразительно коварное и наглое существо, которому только дай волю, и он сей миг кого-нибудь сцапает или раздавит. Мы, мыши, знаем об этом не понаслышке.

– Но почему же тогда вы продолжаете жить рядом с людьми? Почему не убегаете в лес?

– Ах, сейчас уже поздно. Мы, признаться, слишком привыкли к городской пище. Проявляя осторожность и избегая мышеловок и грузных человечьих ног, мы вполне можем скоротать свой век среди людей. К счастью, мы довольно проворные. Самое страшное для нас то, что человек, пытаясь компенсировать собственную неповоротливость, заключил союз с кошками, – вот в чем трагедия. С другой стороны, в лесу не лучше – там совы и ястребы. Какая разница, от чего погибнуть. А ты, Йоханнес, послушайся моего совета.

– Мышонок! Не убегай! Спроси у Вьюнка, что мне делать с ключиком. Я повесил его на шею. Но в субботу меня будут купать, и я очень переживаю, что ключик обнаружится. Подскажи мне, милый мышонок, куда мне спрятать ключик!

– Закопай его в землю. Так будет надежнее. Хочешь, я буду хранить его у себя?

– Нет! Только не в школе!

– Тогда закопай его в дюнах. Я предупрежу свою кузину, полевую мышь, она посторожит его.

– Спасибо, мышонок!

Раздались тяжелые шаги учителя. Йоханнес обмакнул перо в чернила, и мышонок исчез. А учитель, которому тоже не терпелось поскорее уйти домой, простил Йоханнесу оставшиеся сорок восемь фраз.

Два дня кряду Йоханнес жил в неизбывном страхе. Дома за ним строго следили, пресекая любые его попытки убежать в дюны. Наступила пятница, а мальчик так и не сумел спрятать драгоценный ключик. В субботу ключик обнаружат и отберут… Йоханнес содрогался от одной этой мысли. В доме или в саду он не решался спрятать свое сокровище, поскольку не нашел там ни одного безопасного места.

Настал вечер пятницы, смеркалось. Йоханнес сидел в своей комнате и с тоской смотрел в окно на дюны вдалеке.

– Вьюнок! Вьюнок! Помоги мне, – прошептал он испуганно.

И вдруг рядом раздался шорох крыльев.

Йоханнес вдохнул аромат ландышей и услышал знакомый ласковый голос.

Вьюнок сел на подоконник, покачивая колокольчиками ландышей на тонком стебле.

– Ну наконец-то! Я так тебя ждал! – воскликнул Йоханнес.

– Пойдем со мной, Йоханнес. Закопаем твой ключик.

– Не могу, – печально вздохнул мальчик.

Вьюнок взял его за руку, и Йоханнес, легкий, как парашютик от одуванчика, полетел по тихому вечернему воздуху.

– Вьюнок, – сказал Йоханнес на лету, – я так тебя люблю. Я готов отдать за тебя всех родных и близких, даже Престо.

– И Симона? – спросил Вьюнок.

– О, Симону в принципе все равно, люблю я его или нет. По-моему, он считает любовь ребячеством. Симон благоволит к одной лишь торговке рыбой, да и то исключительно тогда, когда голоден. Думаешь, Симон обычный кот?

– Нет, раньше он был человеком.

Что??? Бум! Йоханнес врезался в толстого майского жука.

– Смотри, куда летишь! – проворчал майский жук. – Эти эльфы летают так, будто им принадлежит весь воздух! Праздношатающиеся лодыри! Именно из-за вас такие труженики, как я, исполненные долга денно и нощно искать пропитание и моментально его поглощать, сбиваются с пути.

Недовольно жужжа, он полетел дальше.

– Он обиделся на нас, потому что мы не едим? – спросил Йоханнес.

– Да, это в их духе. Для майских жуков наедаться от пуза – священный долг. Хочешь, расскажу тебе историю про одного молодого майского жука?

– Да, пожалуйста, Вьюнок.

– Тот майский жук был юн и красив. Он только что выполз из своего подземелья и поразился тому, что увидел. Битый год он провел во тьме в ожидании первого теплого вечера. И когда наконец он высунул голову из грунта, то буйство зелени и птичий гам напрочь сбили его с толку. Майский жук не знал, куда податься. Он ощупал травинки своими веерообразными усиками. Выяснилось, что он самец, причем весьма привлекательный, с атласными черными лапками, толстым брюшком и глянцевым панцирем. К счастью, неподалеку от себя он заметил своего сородича, пусть не такого красавца, но на день постарше. Наш жук подполз к нему.

«Чего тебе? – надменно пробурчал незнакомец, зная, что разговаривает с новичком. – Хочешь узнать у меня дорогу?»

«Нет, простите! – вежливо ответил молодой жук. – Я в полном замешательстве. Что должны делать майские жуки?»

«Так-так! – сказал жук постарше. – Значит, ты не знаешь. Ну что ж, это простительно. Поначалу я и сам растерялся. Слушай внимательно, я тебе все растолкую. Главная забота в жизни майского жука – это набить желудок. Недалеко отсюда специально для нас, чтобы мы могли наедаться до отвала, стоит превосходная липовая изгородь».

«Кто же ее соорудил?» – спросил молодой жук.

«Какой-то здоровяк, желающий нам всяческого блага. Каждое утро он подходит к ограде и забирает с собой самых прожорливых. Дом у него чудесный, в нем горит яркий свет, и жуки живут там припеваючи. Бездельники же, летающие по ночам, попадают в лапы летучей мыши».

«А кто это?» – спросил новичок.

«Фурия с зубами-иглами, которая внезапно обрушивается на нас и с омерзительным хрустом сжирает со всеми потрохами».

Стоило жуку произнести эти слова, как сверху до них донесся душераздирающий писк.

«Вот она! – завопил жук постарше. – Берегись ее, мой юный друг. Скажи спасибо, что я предупредил тебя. Впереди целая ночь, не потрать ее зря. Чем меньше ты съешь, тем больше вероятность быть проглоченным летучей мышью. Лишь те, кто выбирают в жизни серьезное призвание, попадают в дом, озаренный светом. Запомни: серьезное призвание!»

Умудренный опытом майский жук скрылся в траве, оставив новичка в раздумье. Ты знаешь, что такое призвание, Йоханнес? Нет! Тот юный майский жук тоже не знал. Он лишь уразумел, что оно как-то связано с едой. Но как добраться до липовой изгороди? Рядом с юным жуком рос тонкий, но прочный стебелек, колыхавшийся на вечернем ветру. Он крепко обхватил его своими шестью изогнутыми лапками. Путь до вершины казался снизу долгим и опасным. Но жук все же решился. «Это мое призвание!» – подумал он и отважно полез наверх. Он полз медленно, то и дело соскальзывая вниз, но не сдавался. Когда наконец жук достиг верхушки стебелька, раскачиваясь как на качелях, его обуяло счастье. Какой умопомрачительный вид открывался с высоты! Казалось, будто он видит весь мир! Какое блаженство попасть в объятия воздуха! Он вдохнул полной грудью. Какое сладостное ощущение! Жуку захотелось покорить новую высоту. В упоении он поднял надкрылья и затрепетал перепончатыми крылышками. Выше! Еще выше! Он расправил крылья, оторвал лапки от стебелька и… О, блаженство полета! Весело и свободно жук взмыл в теплый вечерний воздух.

– А дальше? – спросил Йоханнес.

– Дальше ничего веселого. Расскажу как-нибудь в другой раз.

Друзья перелетели через пруд, встретив несколько припозднившихся белокрылых бабочек.

– Куда держите путь, эльфы? – спросили они.

– К шиповнику на склоне дюны.

– Мы с вами! Мы с вами!

Уже издалека виднелись его нежно-желтые шелковистые цветы. Бутоны окрашены в красный цвет, а на лепестках распустившихся цветков красные прожилки как напоминание о том периоде жизни, когда они были бутонами.

Дикий шиповник цвел в мирном уединении, наполняя окрестности чудными, сладкими ароматами, столь восхитительными, что дюнные эльфы могли жить только ими.

Бабочки кружились над кустом, целуя цветок за цветком.

– Мы хотим доверить тебе наше сокровище, – сказал Вьюнок. – Ты сбережешь его для нас?

– Конечно, – прошептал шиповник. – Я буду охранять его. Ждать мне не надоедает, убежать я не могу, если только человек меня не выкопает. Помимо всего прочего, у меня шипы.

Прибежала полевая мышь, кузина школьного мышонка, и вырыла ямку между корнями шиповника. Йоханнес положил в нее ключик.

– Когда захочешь его забрать, дай мне знать. Только обещай никогда не причинять вреда шиповнику, – попросила полевая мышь.

Шиповник опутал ямку колючими ветками и торжественно поклялся добросовестно охранять сокровище. Бабочки были свидетелями.

На следующее утро Йоханнес проснулся в своей постели, рядом с Престо, часами и обоями. Ключика на шее не было.

 

Четыре

– Боже! Не лето, а наказание какое-то! – вздыхала одна из трех печей, хандривших в темном углу на чердаке. – Я уже несколько недель не видела ни одной живой души и не слышала ни одного разумного слова. Так муторно на сердце! Жить не хочется!

– А я вся в паутине, – проворчала вторая. – Зимой такого не случается.

– А я такая пыльная, что умру со стыда, когда зимой снова объявится черный человек, как выражается поэт. – Третья печка научилась этой премудрости у Йоханнеса, который прошедшей зимой вслух читал перед ней стихи.

– Нельзя так неуважительно отзываться о печнике, – сказала первая, самая древняя печка, – это действует мне на нервы!

Разбросанные по полу и обернутые в бумагу, чтобы не заржавели, клещи и лопаты возмущались в унисон по поводу столь нетактичного замечания.

Разговор их враз оборвался, поскольку крышка чердачного люка внезапно открылась и пролившийся оттуда яркий солнечный свет взбаламутил пыльную компанию.

Это Йоханнес нарушил их беседу. Чердак всегда манил его. Теперь же, после всех удивительных событий последних дней, мальчик поднимался сюда особенно часто в поисках покоя и уединения. К тому же на чердаке было окно, выходившее на дюны и закрытое ставнями. Когда Йоханнесу надоедало сидеть в темноте, он распахивал ставни и любовался широким, залитым солнцем раздольем, граничащим с муаровыми дюнами.

С того пятничного вечера прошло уже три недели, а от его друга не было никаких вестей. Ключика тоже не было, так что у Йоханнеса не осталось убедительных доказательств правдоподобности его приключений. Временами мальчик не мог отделаться от навязчивого страха, что все это ему приснилось. Он замкнулся в себе, и отец встревожился, полагая, что Йоханнес приболел после ночи, проведенной в дюнах. Йоханнес же попросту тосковал по Вьюнку.

«Любит ли он меня так же сильно, как я его? – размышлял Йоханнес, глядя на цветущий сад из чердачного окна. – Почему он больше не прилетает? Если бы я мог… У него наверняка есть еще друзья. Может, он любит их больше меня. А у меня вот друзей нет, ни одного. Я люблю только его. Так сильно! Так сильно!»

На фоне кобальтового неба забелели шесть голубей, пролетающих над домом, хлопая крыльями. Всякий раз они столь молниеносно и синхронно меняли направление, что казалось, будто ими движет жажда вдосталь насладиться морем солнечного света, в котором они парили.

Неожиданно птицы подлетели к чердачному окну и с шумом опустились на водосточную трубу под крышей, продолжая оживленно ворковать. В оперении одного из голубей торчало красное перышко. Голубь теребил его, пытаясь вытащить, и, когда ему это удалось, подлетел к Йоханнесу и вручил посылку.

Стоило Йоханнесу прикоснуться к перышку, как он почувствовал, что стал таким же легким и воздушным, как голубь. Голубиная стая взвилась вверх. Йоханнес, раскинув руки и оказавшись в самом ее центре, отдался чувству полета и ощущению свободы на бескрайнем небесном просторе; пред глазами лишь лазурь небес и белизна голубиных крыльев.

Они летели над садом в сторону леса, верхушки деревьев которого колыхались, словно волны малахитового моря. Йоханнес посмотрел вниз и увидел отца, сидящего у открытого окна в гостиной, и Симона – тот блаженствовал на солнышке, подогнув под себя передние лапы.

«Интересно, они меня видят?» – подумал Йоханнес, но не осмелился их окликнуть.

Престо носился по саду, обнюхивал каждый куст и царапался во все двери теплицы и оранжереи в поисках своего хозяина.

– Престо! Престо! – закричал Йоханнес.

Пес запрокинул морду, завилял хвостом и жалобно заскулил.

– Я вернусь, Престо! Жди! – крикнул Йоханнес, но он отлетел уже слишком далеко.

Они парили над лесом. То и дело с верхушек деревьев, охраняя свои гнезда и каркая, слетали вороны. Стоял теплый летний день, и аромат цветущих лип поднимался к облакам.

В пустом гнезде на вершине высокой липы сидел Вьюнок с тем же венком на голове. Он кивнул Йоханнесу.

– А, ты здесь! Хорошо. Я послал за тобой, – сказал он. – Теперь мы можем надолго остаться вместе, если хочешь.

– Очень хочу, – улыбнулся Йоханнес.

Поблагодарив добрых голубей, друзья углубились в лесную чащу.

В лесу было свежо и прохладно. Иволга насвистывала один и тот же мотив с редкими вариациями.

– Бедная пташка, – сказал Вьюнок. – Когда-то она была райской птицей. Видишь, какое у нее необычное желтое оперение. Дело в том, что ее изгнали из рая. Одно-единственное слово может вернуть ей прежний роскошный наряд и возвратить в рай, но это слово позабыто. И теперь изо дня в день она силится его вспомнить. Слово вертится у нее на языке, но на ум никак не приходит.

Рои мушек, словно летучие кристаллы, сверкали в солнечных лучах, проникающих на землю сквозь листву. Их звучное жужжание напоминало грандиозный концерт. Казалось, что поют лучи.

Землю покрывал густой темно-зеленый мох. Йоханнес стал таким миниатюрным, что мох в его глазах превратился в своеобразный лес на дне настоящего леса-великана. Какие изящные стволы! И как густо они растут! Йоханнес и Вьюнок с трудом продирались сквозь мшистую чащу без конца и края.

Они набрели на муравьиную дорожку, где хлопотали сотни муравьев, несущих в челюстях кусочки древесных опилок, листики или травинки. У Йоханнеса аж закружилась голова от столь бурной деятельности.

Друзьям пришлось подождать, прежде чем один из муравьев выкроил время с ними поговорить. Ведь все они были по уши в делах. Это был старец, назначенный пасти тлей, из которых муравьи добывают медвяную росу. Поскольку его стадо вело себя спокойно, старец мог позволить себе побеседовать с чужаками. Он показал им колоссальный муравейник, построенный у подножия ветхого дерева и насчитывающий уйму ходов и камер. Старец устроил для друзей экскурсию и даже провел их в детские комнаты, где, запеленутые, копошились личинки муравьев. Йоханнес пришел в восторг.

Старец рассказал, что муравьи готовят военный поход на соседнюю колонию. Для этой цели требуются огромные военные силы, способные разорить вражеское гнездо и истребить все личинки. Вот почему у них сейчас работы непочатый край.

– Зачем нужен этот военный поход? – спросил Йоханнес. – По-моему, это нехорошо.

– Нет! Нет! – парировал старец. – Это война за правое дело. Ведь мы нападаем на боевых муравьев, чтобы стереть с лица земли их род. Это благородная и похвальная миссия.

– А вы что, не боевые муравьи?

– Безусловно нет! Мы мирные муравьи.

– Что это значит?

– Ты разве не в курсе? Сейчас объясню. Когда-то муравьи только и делали, что сражались с противником. Ни единого дня не проходило без какой-нибудь крупной битвы. Но вот однажды один мудрый и добрый муравей предложил своим сородичам заключить между собой мирный договор и больше никогда не воевать. Муравьи сочли его чудаком и закусали до смерти. Многих его последователей постигала та же печальная участь. Со временем приверженцев учения мудрого муравья, которые называли себя мирными муравьями, расплодилось такое множество, что истребить их всех поголовно стало затруднительно, так что только несогласные приговаривались к казни. Таким образом, почти все муравьи к настоящему моменту приобрели статус мирных. Мы трепетно охраняем останки первого муравья-миротворца. Его голова покоится у нас. Подлинная. Мы уничтожили уже двенадцать колоний, бесстыдно утверждавших, что законные обладатели головы именно они. Осталось еще четыре колонии. Тамошние муравьи называют себя мирными, хотя они, дураку понятно, боевые, поскольку по-прежнему оспаривают право на голову вождя. Но у него ведь была лишь одна голова. Завтра мы начинаем военное наступление на тринадцатую колонию. Вот почему наше дело справедливое.

– Да, – согласился Йоханнес. – Необычная история.

Если честно, он был слегка напуган и с облегчением вздохнул, когда они с Вьюнком, поблагодарив гостеприимного старца, покинули муравейник.

Друзья присели отдохнуть на травяном стебле, в тени грациозного папоротника.

– Кровожадный и глупый народ, – вздохнул Йоханнес.

Вьюнок засмеялся, раскачиваясь на стебле:

– О! Не называй муравьев глупцами. У них учатся люди.

Вьюнок продолжал посвящать Йоханнеса в лесные таинства; они летали к птицам, спускались в подземные обители кротов, а в старом дупле обнаружили пчелиное гнездо.

В конце концов друзья вышли на открытую полянку, окруженную подлеском. Вовсю буйствовали кусты жимолости. Вьющиеся ветки с пышным убранством из листьев и благоуханными цветами радовали глаз. В них с шумным щебетом резвились синички.

– Давай останемся здесь подольше, – попросил Йоханнес. – Здесь так чудесно.

– Хорошо, – согласился Вьюнок. – К тому же ты увидишь кое-что интересное.

В траве росли голубые колокольчики. Йоханнес опустился рядом с одним из них, и завязался разговор о пчелах и бабочках – друзьях колокольчика. Они увлеченно болтали, как вдруг на них навалилась огромная тень и что-то вроде белого облака упало на колокольчик. Что это было? Йоханнесу едва удалось вовремя подняться в воздух. Он подлетел к Вьюнку, сидевшему высоко на цветке жимолости. Оттуда стало понятно, что белое облако – это носовой платок. Бум! Толстая женщина плюхнулась на платок, накрывший колокольчик.

Не успел Йоханнес расстроиться, как услышал гул голосов и треск веток. Приближались люди.

– Сейчас повеселимся, – усмехнулся Вьюнок.

Они вышли на полянку. Женщины с корзинками и зонтиками в руках и мужчины в черных цилиндрах. Почти все в черном, аспидно-черном. В солнечно-зеленом лесу они смотрелись как уродливые чернильные кляксы на живописном полотне. Кусты сломаны, цветы затоптаны, и по всей поляне расстелены белые платки. Безропотные травинки и терпеливые мхи, вздыхая, прогибались под обрушившейся на них тяжестью и уже не надеялись когда-либо очухаться.

Сигаретный дым клубился над кустами жимолости, злобно вытесняя нежный аромат цветов. Раскатистые голоса изгнали с насиженных мест веселых синичек, перелетевших на соседнее дерево, испуганно и возмущенно щебеча.

Какой-то мужчина отделился от компании и взобрался на холмик. Он был бледнолиц и светловолос. По его команде все остальные запели, широко разевая рты. Да так громко, что из гнезд с тревожным карканьем вылетели вороны, а любопытные кролики, примчавшиеся с дюн посмотреть, что происходит, тут же дали деру, сверкая пятками.

Вьюнок засмеялся, отгоняя веткой папоротника сигаретный дым, а у Йоханнеса на глаза навернулись слезы, и вовсе не от дыма.

– Вьюнок, – сказал он. – Давай уйдем. От такого гвалта просто уши вянут!

– Э нет, мы останемся, – возразил Вьюнок. – Вот увидишь, мы еще посмеемся.

Когда пение смолкло, бледнолицый мужчина взял слово. Он трубил во все горло, чтобы все могли его слышать, хотя голос его звучал дружелюбно. Называя людей братьями и сестрами, он распинался о красотах природы и чудесах мироздания, о божественном солнечном свете, о любви к птицам и цветам…

– Что за белиберда! – возмутился Йоханнес. – Как он может говорить о таких вещах? Ты с ним знаком? Это твой друг?

Вьюнок с презрением покачал головой:

– Ему наплевать на меня, солнце, птиц и цветы. Все, о чем он говорит, несусветная ложь.

Люди же слушали оратора с большим вниманием. Толстуха, сидевшая на голубом колокольчике, несколько раз всплакнула, за неимением носового платка вытирая слезы подолом юбки. Когда бледнолицый сказал, что специально для их встречи Бог наказал солнцу светить ярче, Вьюнок расхохотался и швырнул в него желудь.

– Сейчас я ему покажу, – сказал он. – Что он себе вообразил? Чтобы мой отец для него светил?

Однако бледнолицый так вошел в раж, что не обратил внимания на желудь, угодивший ему в нос. Он все больше распалялся. В конце концов лицо его побагровело, он сжал кулаки и заорал что есть мочи, да так, что задрожали листочки и закачались травинки. После чего собравшиеся снова заголосили.

– Фу, какое бескультурье! – негодовал дрозд, наблюдавший за этим спектаклем с высокого дерева. – Какой невыносимый шум! Уж лучше бы в лес забрели коровы. Балаган какой-то! Позор!

Дрозд знает, что говорит. У него тонкий вкус.

После хорового пения люди принялись вынимать из корзин, коробок и сумок всевозможную снедь. Зашуршала бумага, раздавались бутерброды и апельсины. Расставлялись бутылки и стаканы.

Тогда Вьюнок созвал своих сообщников, и они окружили жующую компанию.

Самоотверженный лягушонок запрыгнул на колени женщины преклонных лет и, удивленный собственным бесстрашием, уселся рядом с бутербродом, который та как раз намеревалась отправить в рот. Дама в ужасе завизжала, не отрывая испуганного взгляда от захватчика и не смея пошевельнуться. Подобному примеру мужества последовали другие доблестные воины. Зеленые гусеницы храбро заползали на шляпы, платки и бутерброды, сея всеобщую панику; дородные пауки-крестовики спускались по блестящим нитям в кружки с пивом, на головы и шеи, вызывая истошные вопли женщин и мужчин; полчища мушек атаковывали лица людей и жертвовали собственной жизнью ради правого дела, бросаясь на еду и напитки. Под занавес прибыла бесчисленная армия муравьев и поразила врага в самые неожиданные места, нападая при этом сотнями. Их штурм вызвал такую суматоху, что люди нервно повскакивали с примятой травы. Несчастный голубой колокольчик был выпущен на волю в результате успешного нападения двух уховерток на ноги толстухи. Паника нарастала: пританцовывая и подпрыгивая, люди пытались увернуться от преследователей. Бледнолицый горлопан упорно сопротивлялся, размахивая черной палкой до тех пор, пока несколько озорных синичек, не гнушающихся никакими средствами нападения, и оса, укусившая противного дядьку сквозь черную штанину в икру, не нанесли ему последний сокрушительный удар.

И тогда, потеряв самообладание, беспечальное солнце спряталось за тучу. На воюющие стороны упали крупные капли. Тут же, как по команде, вырос лес гигантских черных грибов. Это раскрылись зонтики. Женщины натянули на головы юбки, выставив на всеобщее обозрение белые нижние юбки, белые чулки и туфли без каблуков. О, как же веселился Вьюнок! Давясь от смеха, он держался за стебелек цветка, чтобы не упасть.

Дождь усиливался, окутывая лес серебристой пеленой. Потоки воды с грохотом обрушивались на зонтики, цилиндры и черные пальто, лоснящиеся, как панцири водолюбов; ботинки хлюпали по мокрой земле. В конце концов люди сдались и, побежденные, молча разошлись, оставив после себя следы совершенного ими безобразия в виде вороха бумаги, пустых бутылок и апельсиновых корок. Лужайка опустела, слышался лишь монотонный шум дождя.

– Ну вот, Йоханнес! Теперь мы и людей повидали. Почему ты никогда над ними не смеешься?

– Ах, Вьюнок! Неужели все до единого люди такие? – удивился мальчик.

– Бывают и хуже! Иной раз они беснуются и уничтожают все прекрасное. Срубают деревья, а на их место ставят уродливые дома-коробки. Сознательно топчут цветы и ради забавы убивают животных. Города, где они ползают друг по другу, сплошь грязные и закоптелые, а затхлый воздух отравлен дымом и зловониями. Они оттолкнули от себя природу и все живое. Вот почему они так нелепо и жалко выглядят, когда наведываются сюда.

– Ах, Вьюнок!

– Почему ты плачешь, Йоханнес? Ты не должен плакать, оттого что ты сын рода человеческого. Я все равно тебя люблю и в друзья выбрал именно тебя. Я научил тебя говорить на языке бабочек и птиц и понимать взгляды цветов. Ты познакомился с Луной, и милая добрая Земля пестует тебя как любимое дитя. Или ты не рад, что подружился со мной?

– О, Вьюнок! Я очень рад! Очень! Но я не могу не плакать при виде этих людей!

– К чему лить слезы, какой в этом прок? Зачем оставаться с ними, если это причиняет тебе боль? Ты можешь жить здесь, и мы будем неразлучны. Мы поселимся в самом густом лесу, на уединенной солнечной полянке или в камыше на пруду. Я буду повсюду брать тебя с собой: на дно к водным растениям, во дворцы эльфов и жилища гномов. Мы будем порхать над лугами и лесными чащами, дальними странами и глубокими морями. Я попрошу пауков соткать для тебя красивейший наряд и крылья, такие же, как у меня. Мы будем вдыхать цветочные ароматы и танцевать в лунном свете с другими эльфами. Когда наступит осень, мы улетим вместе с летом туда, где растут высокие пальмы, где со скал свисают яркие цветочные гирлянды и индиговое море сверкает на солнце. Я буду всегда рассказывать тебе сказки. Ты хотел бы этого, Йоханнес?

– И я больше не буду жить в окружении людей?

– Там тебя ждут лишь неизбывное горе, скука, тяготы и заботы. Ты будешь осужден на вечные муки и будешь стенать под бременем жизни. Люди истерзают твою нежную душу грубостью. Ты будешь страдать и томиться до самой смерти. Неужели ты любишь людей больше меня?

– Нет! Нет! Вьюнок, я хочу остаться с тобой!

Теперь Йоханнес докажет, как пылко любит Вьюнка. Да ради него он готов оставить и забыть всё и вся. Свою комнату, Престо и отца. Наполненный радостью, Йоханнес решительно подтвердил свое намерение.

Дождь перестал. Из-за серых облаков над лесом засияла яркая солнечная улыбка, отражаясь в мокрых блестящих листьях и каплях, сверкающих на каждой ветке, травинке и паутинке. С влажной земли над подлеском медленно поднимался тонкий туман, наполняя воздух сладкими, пьянящими ароматами. Дрозд взлетел на верхушку высоченного дерева и, обращаясь к заходящему солнцу, запел короткие проникновенные мелодии, будто желая продемонстрировать, какое пение уместно в этой торжественной вечерней тишине, под приглушенный аккомпанемент падающих капель.

– Разве эти звуки не прекраснее человеческой речи, Йоханнес? Да, дрозд умеет выбрать нужный тон. Здесь царит безупречная гармония, такого совершенства не найдешь в мире людей.

– А что такое гармония, Вьюнок? – спросил Йоханнес.

– То же, что счастье. Это то, к чему все стремятся. В том числе и люди. Но они делают это неумело, точно дети, пытающиеся поймать бабочку, но лишь отпугивающие ее при этом своими бестолковыми действиями.

– А мне удастся найти ее с тобой?

– Да, Йоханнес! Но в таком случае ты должен забыть людей. Родиться человеком – не самое завидное начало, но ты еще молод. Ты должен стереть из памяти воспоминания о своей человеческой жизни. Оставшись с людьми, ты заплутаешь, погрузишься в невзгоды и вечную борьбу. Тебя ждет удел майского жука, о котором я тебе рассказывал.

– А как, кстати, закончилась его история?

– Жук увидел яркий свет, о котором говорил ему его старший товарищ, и, недолго думая, полетел прямиком туда. Ворвался в комнату и тут же угодил в руки человека. Три дня подряд его подвергали чудовищным пыткам: принуждали сидеть в картонных коробках, привязывали к лапам веревочки и заставляли летать. Когда наконец ценой потерянной лапки и крылышка ему удалось высвободиться, ползком он попытался отыскать дорогу в сад, но был безжалостно раздавлен на ковре тяжелой ступней.

– Все звери, Йоханнес, ведущие ночную жизнь, такие же дети Солнца, как и мы. И хотя они никогда не видели своего блистательного отца, подсознательная память неуклонно подталкивает их к любому источнику света. Сонмы несчастных ночных животных находят свой жалкий конец из-за любви к неведомому Солнцу. Такое же странное непреодолимое влечение губит и людей, всякий раз создающих ложный образ Великого Света, их сотворившего, но ими же и позабытого.

Йоханнес вопросительно посмотрел в глаза Вьюнку. В них заключалась глубинная тайна, как на ночном небе, усеянном звездами.

– Ты имеешь в виду Бога? – наконец робко спросил мальчик.

– Бога? – В бездонных глазах эльфа мелькнула улыбка. – Йоханнес, я знаю, о чем ты думаешь, когда произносишь это слово. О стуле у твоей кровати, опираясь на который ты подолгу молишься перед сном, об унылых зеленых занавесках в церкви, на которые ты битый час пялишься во время воскресных служб, о непомерно больших буквах на обложке твоей Библии, о церковном мешке для пожертвований, о фальшивом пении и спертом воздухе. Все, что ты вкладываешь в это слово, Йоханнес, нелепо и лживо. Массивная керосиновая лампа вместо солнца, которую облепили беспомощные мушки.

– Но как тогда называть Великий Свет, Вьюнок? И кому я должен молиться?

– Йоханнес, представь себе, что мухомор спрашивает меня, как называется земля, в которой он растет. Что бы я смог ему ответить? Так и с тобой. Если бы на твой вопрос и существовал ответ, ты бы проникся им в той же степени, как земляной червяк музыкой звезд. Но молиться я тебя научу.

И вместе с озадаченным Йоханнесом, размышляющим над словами Вьюнка, они взлетели над лесом так высоко, что можно было разглядеть длинную лучистую полоску за дюнами, расширяющуюся по мере их движения. Прихотливая игра теней на дюнах исчезла, зелень уступила место жухлой траве с вкраплениями незнакомых бледно-голубых растений. И вот еще одна гряда дюн, узкая прослойка песка, а за ней безбрежное величественное море. Синее вплоть до горизонта, где под солнцем пурпурным огнем горела узкая дорожка. Длинная пуховая кайма из пены оторачивала водное пространство, словно горностай синий бархат. На горизонте небо и вода разделялись тонкой волшебной линией: прямой и одновременно извилистой, четкой и в то же время размытой, зримой и вместе с тем неуловимой. Точно звук арфы, протяжный и мечтательный, который, кажется, вот-вот замрет, однако продолжает вибрировать в воздухе.

Маленький Йоханнес устроился на склоне дюны и устремил взор на море. Он смотрел долго, завороженно, покуда его не охватило чувство, словно он умирает, словно перед ним торжественно отворяются исполинские золотые врата Вселенной и его крошечная душа воспаряет навстречу первозданному свету вечности; покуда слезы, застилавшие широко открытые глаза мальчика, не приглушили яркость солнца, а великолепие неба и земли не померкло в дрожащем вечернем сумраке.

– Вот как надо молиться! – сказал Вьюнок.

 

Пять

Вы когда-нибудь бродили по осеннему лесу? Когда солнце спокойно и ясно светит сквозь многоцветную листву, потрескивают ветки, а под ногами шуршат сухие листья?

Погруженный в размышления, усталый лес живет исключительно воспоминаниями о прошлом. Его, точно сон, окутывает таинственный голубой туман, а сверкающие паутинки подрагивают в воздухе, словно сладкие, но бессмысленные грезы.

Во влажной земле, среди мхов и жухлых листьев нежданно-негаданно появляются грибы самых причудливых форм. Есть среди них коренастые, мясистые и толстобрюхие, а есть стройные, рослые и благовидные с окольцованными ножками и ярко раскрашенными шляпками. Это лесные фантомы.

На трухлявых пнях торчат бесчисленные белые столбики с черными, как бы опаленными макушками. Некоторые ученые люди называют их трутовиками. Но Йоханнес-то знает лучше: это свечки. Они горят тихими осенними ночами, а вокруг сидят гномы и читают свои крохотные книжки.

Об этом рассказал ему Вьюнок вот в такой же безмятежный осенний день, когда Йоханнес вдохнул мечтательное настроение вместе с запахом прелой листвы.

– Почему кленовые листья все в черных крапинах? – спросил он.

– Это проделки гномов, – объяснил Вьюнок. – По ночам они записывают свои тайные знания, а остатки чернил выплескивают поутру на листья. Они терпеть не могут клен. Из него делают кресты и ящики для церковных пожертвований.

Йоханнесу захотелось встретиться с деловитыми гномами, и он вынудил Вьюнка дать слово сводить его к ним в гости.

Йоханнес уже долгое время жил под опекой Вьюнка. Он наслаждался своей новой жизнью и нисколько не сожалел о данном зароке забыть прошлое. Он не испытывал ни страха, ни одиночества, ведь именно в такие моменты в душу обычно закрадывается раскаяние. Вьюнок постоянно был рядом, и, куда бы их ни заносило, Йоханнес везде чувствовал себя с ним как дома. Без всякой опаски он спал в покачивающемся гнезде тростниковой камышевки, висящем на стеблях камыша, как бы зловеще ни кричала выпь и ни каркали вороны. Он не боялся проливного дождя и ревущего ветра, прячась от них в дуплах деревьев или кроличьих норах; он забирался под мантию Вьюнка и внимал его голосу, когда эльф рассказывал сказки.

Наконец настало время для визита к гномам.

Денек выдался расчудесный. В лесу было тихо-тихо! Йоханнесу показалось, что тонюсенькие голоса и шарканье ног где-то рядом, хотя он знал, что лесные человечки появляются только ночью. Почти все птицы улетели, лишь рябинники лакомились алыми ягодами. Один из них запутался в силках. Расправив крылья, он отчаянно бился, пытаясь выпутаться из петли, рискуя вот-вот оторвать застрявшую лапку. Йоханнес поспешил на помощь, и птичка, оказавшись на воле, радостно щебеча, в мгновение ока скрылась из виду.

Грибы вели оживленную беседу.

– Только взгляни на меня! – хвастался дородный сатанинский гриб. – Ты когда-нибудь видел что-то подобное? Посмотри, какая толстая у меня ножка и блестящая шляпка. Я больше всех вас. За одну ночь вымахал!

– Фу! – отмахнулся мухомор. – Ты такой громоздкий и неуклюжий, ни дать ни взять коричневый увалень. Я же покачиваюсь на своей грациозной ножке, словно камыш. У меня великолепная красная шляпка цвета рябины с элегантными крапинками. Я самый красивый.

– Тихо! – сказал Йоханнес, многое знавший про грибы. – Вы оба ядовитые.

– И гордимся этим, – ответил мухомор.

– А ты, случайно, не человек? – буркнул гриб-толстяк. – Тогда я готов пожертвовать собой тебе на съедение.

Йоханнес не собирался его есть. Вместо этого он поднял с земли пару хворостинок и ради смеха воткнул их в мясистую шляпку сатанинского гриба. Все захихикали. В том числе и семья тощих грибов с бурыми шляпками, выросших за какие-то считаные часы и теперь теснивших друг друга, торопясь лучше разглядеть окружающий их мир. Сатанинский гриб посинел от злости, обнаружив свою ядовитую сущность.

Звездовики запрокинули круглые пухлые головки на четырехконечных ножках. Время от времени из отверстий в шляпках вылетали бурые облачка спорового порошка. Во влажной земле, куда попадет порошок, споры прорастут в грибницы, и год спустя на этом месте появятся сотни новых звездовиков.

– Как прекрасна жизнь! – наперебой тараторили они. – Распылять споры – вот в чем смысл существования! Какое счастье, что эту способность мы не утратим до конца своих дней!

И звездовики сосредоточенно выдохнули в воздух заветные облачка.

– Они и впрямь счастливы, Вьюнок?

– Почему бы и нет? Что может быть радостнее для них? Они довольствуются малым и счастливы тем, что имеют, не ведая иного.

Когда опустилась ночь и тени деревьев слились в монохромную темноту, удивительная лесная жизнь продолжала кипеть. Похрустывал валежник, в траве и в подлеске шелестели опавшие листья. По ногам пробежал сквознячок, и Йоханнес понял, что призрачные создания на подходе. Теперь он отчетливо слышал шарканье ног и тихое шушуканье. В темной глубине кустарника вспыхнула и тут же погасла микроскопическая голубая искра. И еще одна! И еще! Тсс… Навострив уши, можно было расслышать шуршание листьев совсем близко – у черного пня, на котором вскоре тоже замигали голубые огоньки.

Теперь Йоханнес видел их повсюду: они витали в темной листве, приплясывали на земле, а в одном месте их скопилась целая россыпь – там возгорелся голубой праздничный костер.

– Что это за пламя? – спросил Йоханнес. – Какое красивое!

– Это трухлявый пень, – ответил Вьюнок.

Они направились в сторону костра.

– Я хочу познакомить тебя с гномом по имени Если-бы-я-знал. Старейшим и мудрейшим из всех.

Если-бы-я-знал в желудевой шляпке с крохотным перышком сидел у своей свечки, в голубом свете которой можно было рассмотреть морщинистое личико серобородого гнома. Сдвинув брови, он читал вслух пауку-крестовику.

Гном мельком взглянул на друзей, не прерывая чтения, и удивленно поднял брови. Паук-крестовик ретировался.

– Добрый вечер! – сказал гном. – Меня зовут Если-бы-я-знал, а вы кто такие будете?

– Я Йоханнес, – улыбнулся мальчик. – Я давно мечтал с вами познакомиться. А что вы читаете?

– То, что не предназначено для твоих ушей, – усмехнулся Если-бы-я-знал. – Эта книга для пауков-крестовиков.

– Ну, пожалуйста, покажите! – попросил Йоханнес.

– Не могу. Это священная книга пауков, которую я призван охранять и не имею права выпускать из рук. В моем хранилище собраны священные книги жуков, бабочек, ежей, кротов и прочих здешних обитателей. Не каждый из них умеет читать, и когда им нужна какая-то информация, я им ее нахожу и зачитываю. Их доверие для меня большая честь, понимаете?

Гном несколько раз кивнул, с важным видом подняв указательный палец.

– А что именно вы в данный момент изучаете? – спросил Йоханнес.

– Историю Лютого умельца, величайшего героя крестовиков из давнего прошлого. Растянув свою сеть на трех деревьях, он ежедневно ловил миллионы мушек. До него пауки не плели паутины, питаясь травой и мертвыми насекомыми. Однако, хорошенько пораскинув мозгами, Лютый умелец доказал, что и живые насекомые предназначены исключительно для пропитания пауков. Путем сложных расчетов Лютый изобрел искусные мухоловецкие сети. Он был одаренным математиком. И поныне крестовики плетут свои сети на тот же манер, что и Лютый умелец, паутинка к паутинке, только поменьше. Ведь паучий род со временем выродился. Лютый заманивал в свои сети больших птиц и умертвлял тысячами собственное потомство. Ведь ко всему прочему он был колоссальных размеров. Но однажды неистовой силы ураган выкорчевал те три дерева, на которых крепилась пресловутая сеть; вместе с Лютым ураган уволок ее в неведомые края, где слава о нем благодаря его мастерству и кровожадности жива и по сей день.

– Это правда? – спросил Йоханнес.

– Так написано в этой книжке, – ответил Если-бы-я-знал.

– И вы в это верите? – удивился мальчик.

Гном зажмурил один глаз и приложил указательный палец к носу:

– В священных книгах других животных, где упоминается Лютый умелец, его честят душегубом и убийцей. Не мне судить.

– А у гномов тоже есть своя книга?

Если-бы-я-знал недоверчиво посмотрел на Йоханнеса:

– А что ты, собственно, за фрукт, Йоханнес? В тебе есть… что-то… как бы это сказать… человеческое!

– Нет! Нет! Не беспокойся, – оправдывался Вьюнок. – Мы эльфы. Просто Йоханнесу приходилось часто встречаться с людьми. Ему можно доверять.

– Да-да! Пусть так. Но я не зря считаюсь мудрейшим из гномов – я долго и упорно набирался знаний. Посему мне следует осмотрительно распоряжаться своей мудростью. Если я буду чересчур много болтать, я подорву свою репутацию.

– Как вы думаете, в какой книжке можно найти истину?

– Я много читал, но не припомню, чтобы мне попадалась такая. В любом случае, это не книга эльфов и не книга гномов.

– Может, это книга людей?

– Сомневаюсь. Книга правды должна принести великое счастье. Она должна досконально объяснить, почему мир устроен так, а не иначе, чтобы ни у кого больше не возникало вопросов, да и желаний тоже. Люди не столь мудрые создания, чтобы написать подобную книгу.

– О, нет! – засмеялся Вьюнок.

– Но ведь должна же существовать такая книга? – настаивал Йоханнес.

– Да! Да! – прошептал гном. – Об этом гласят старинные легенды. Тсс! Я даже знаю, где она и кто может ее найти.

– Расскажите, пожалуйста!

– Почему тогда она до сих пор не у тебя? – спросил Вьюнок.

– Терпение, друзья, терпение, час моей удачи не за горами. Мне попросту недостает кое-каких подробностей. Я посвятил поискам этой книги всю жизнь и непременно ее найду. Жизнь того, кто прочтет эту книгу, превратится в нескончаемый осенний день в голубой дымке, под голубым небом, тишину которого не нарушит шорох опавших листьев, треск веток и стук падающих капель; тени не будут меняться, а позолота на верхушках деревьев не поблекнет. Грани между светом и тьмой, между счастьем и горем сотрутся. Да-да! Зная все это, я скоро раздобуду эту книгу.

Гном поднял брови и приложил палец к губам. – Если-бы-я-знал, научите меня, пожалуйста… – начал было Йоханнес, как вдруг огромная черная тень молниеносным вихрем бесшумно пронеслась прямо над их головами, прервав его.

Йоханнес посмотрел вверх, а секунду спустя он углядел лишь ускользающую во пне крохотную ножку. Хоп! И гном скрылся в своей пещере. Свечка быстро догорала и скоро совсем потухла.

– Что это было? – спросил Йоханнес, в испуге прижавшись к Вьюнку.

– Сова, – сказал Вьюнок.

Какое-то время они молчали.

– Ты веришь в то, что рассказал Если-бы-я-знал? – спросил Йоханнес.

– Если-бы-я-знал не такой уж мудрый, каким себя воображает. Он никогда не найдет такую книгу, да и ты тоже.

– Но она ведь существует?

– Она существует так же, как твоя тень, Йоханнес! Как бы ты ни ускорял шаг и как бы ни старался ее поймать, тебе никогда ее не догнать и не удержать. В конце концов ты поймешь, что гонишься за самим собой. Не глупи и выкинь из головы весь этот вздор! Я расскажу тебе сотню других увлекательных историй. Пойдем! Мы отправимся на окраину леса, и я покажу тебе, как наш добрый отец откидывает белые росяные перины со спящих лугов. В путь!

Йоханнес последовал за Вьюнком, хотя и недопонял смысла его слов и не послушался его совета. Глядя, как пробуждается новое осеннее утро, он размышлял об отвечающей на все вопросы книге, упрямо повторяя про себя: «Если-бы-я-знал!..»

 

Шесть

В последующие дни восторгов, испытываемых Йоханнесом в компании Вьюнка, казалось, поубавилось. Истории друга больше не завладевали мыслями мальчика. Он неустанно думал о Книге, но не решался заговорить о ней с Вьюнком. Все, что тот показывал Йоханнесу, не поражало его воображение так, как прежде. Свинцовые облака пугали его, как если бы хотели его раздавить. Йоханнесу было больно видеть, как неугомонный осенний ветер трепал измученные деревья, обнажая бледную изнаночную сторону листьев и унося с собой желтую листву и сухие ветки. Все, о чем рассказывал Вьюнок, не находило в нем прежнего восхищенного отклика. Многого он не понимал, а на свои вопросы не получал вразумительного ответа. И тогда он вновь начинал грезить о книге, ясной и доступной, и о том вечном безмятежном осеннем дне, который наступит после ее прочтения.

– Если-бы-я-знал! Если-бы-я-знал!

Вьюнок услышал его слова.

– Йоханнес! Боюсь, что ты так и останешься человеком. Даже дружишь ты как человек: первый встречный, заговоривший с тобой после меня, тут же завоевал твое доверие. Да уж, моя мама оказалась права!

– Нет, Вьюнок! Ты несравненно умнее гнома, ты такой же умный, как та книга. Но почему ты не рассказываешь мне всего? Гляди! Зачем ветер дует так неистово, что заставляет деревья гнуться до земли? У них больше нет сил, ветер ломает их тонкие ветви и отрывает сотни листочков, еще зеленых и свежих. Они совсем измотаны, но безжалостный ветер продолжает издеваться над ними. Зачем? Чего ему надо?

– Бедный Йоханнес! Ты рассуждаешь как человек!

– Успокой его, Вьюнок! Пусть прекратится ветер и засветит солнце!

– Я не могу ни ответить на твои вопросы, ни исполнить твои желания. Ты изъясняешься как человек. Если ты не изменишь образ мышления, то вожделенный осенний день никогда для тебя не наступит и ты уподобишься тысячам других людей, с которыми беседовал Если-бы-я-знал.

– Неужели у него было столько собеседников?

– Да, тысячи! Если-бы-я-знал ведет себя загадочно, но он горазд молоть языком и тайну хранить не способен. Он надеется найти книгу в мире людей и делится своим знанием с каждым, кто, как ему думается, может ему помочь. Он уже многих сделал несчастными. Поверив ему, люди бросаются на поиски книги с таким рвением, будто ищут секрет изготовления золота. Жертвуя всем, напрочь забывая о своем призвании и счастье, они просиживают штаны наедине с научными фолиантами, в обнимку с мистическими препаратами и инструментами. Они ставят на кон свою жизнь и здоровье, предав забвению голубое небо, добрую, щедрую природу и человеческое окружение. Случается, под руку им подворачиваются красивые ценные вещи, вроде золотых слитков, которые они извлекают из недр на залитую солнечным светом земную поверхность, но и эти находки их не радуют, они передают их другим, а сами без устали продолжают шарить в потемках. Ведь ищут они вовсе не золото, а книгу. Некоторые в итоге теряют рассудок, забывают о цели своих поисков и превращаются в жалких маразматиков, впавших в детство. Они возятся в песке, словно дети, – возводят башни, подсчитывая, сколько понадобится песчинок, чтобы они разрушились; сооружают водные каскады, вычисляя высоту каждого уступа и каждой волны; терпеливо роют ямки, применяя все свое мастерство, чтобы они получились гладкими, без камушков на стенках. Когда интересуешься, чем заняты эти несчастные, они глубокомысленно взирают на тебя и мямлят нечто невразумительное: «Если-бы-я-знал! Если-бы-я-знал!»

Йоханнес продолжал смотреть на скрипучие деревья; на нежной коже лба поверх ясных детских глаз образовались складки. Еще никогда Йоханнес не был столь серьезен.

– Но книга все-таки существует – я помню эти твои слова! И я уверен, что в ней говорится про Великий Свет, дать название которому ты отказываешься.

– Бедный, бедный Йоханнес! – вздохнул Вьюнок. На фоне яростного завывания ветра его голос звучал как благостный хорал из неизвестного далека. – Люби меня, люби всем сердцем. Во мне ты найдешь больше, чем в своем желании. Ты поймешь непостижимое и обретешь самого себя, того, кого так истово желаешь узнать. Земля и небо станут твоими друзьями, звезды – твоими близкими, а бесконечная Вселенная – твоим домом. Люби меня, люби! Прильни ко мне, как стебель хмеля к стволу дерева, будь мне верен, как озеро своему дну, только со мной ты найдешь покой, Йоханнес!

Вьюнок умолк, но хорал, казалось, продолжал звучать. Торжественно-мерный, он доносился издалека, сквозь свист и бушевание ветра, умиротворяющий, как лунный свет, что сиял меж несущихся по небу облаков.

Вьюнок раскинул руки, и Йоханнес заснул на его груди, под покровом голубой мантии.

Посреди ночи он неожиданно проснулся. Землю исподволь накрыла тишина, луна уплыла за горизонт. Изнуренная листва обвисла, безмолвная темнота обволокла лес.

Вопросы вновь зароились в голове Йоханнеса, вытеснив пробудившуюся было в душе уверенность в правдивости речей Вьюнка. Почему люди так устроены? Почему он должен их покинуть и утратить их любовь? Почему наступает зима? Почему опадают листья и увядают цветы? Почему? Почему?

Вдруг в черноте подлеска снова заплясали голубые огоньки. Они зажигались и гасли попеременно. Йоханнес напряженно следил за ними. На темном пне вспыхнул яркий свет. Вьюнок мирно спал крепким сном. «Последний вопрос!» – подумал Йоханнес и выскользнул из-под голубой мантии.

– Ты опять здесь! – сказал Если-бы-я-знал и дружелюбно кивнул Йоханнесу. – Рад тебя видеть. А где твой приятель?

– Спит. Я хотел задать вам еще только один вопрос. Вы можете мне на него ответить?

– Ты ведь жил среди людей, не так ли? Твой вопрос как-то связан с моей тайной?

– Кто найдет Книгу?

– Так-так! Вот оно что! А если я расскажу, ты мне поможешь?

– Если смогу, непременно!

– Тогда слушай, Йоханнес!

Гном вылупил глаза, вздернул брови и, прикрыв рот ладошкой, зашептал:

– У людей находится золотой ларец, а у эльфов – золотой ключик. Друг эльфов найдет ларец, а друг людей отомкнет его. Это произойдет в весеннюю ночь, и малиновка укажет дорогу.

– Это правда? Правда? – воскликнул Йоханнес, вспомнив про свой ключик.

– Да! – подтвердил гном.

– Но почему же до сих пор никто не нашел Книгу? Ведь столько людей занимались ее поисками!

– Я не доверял свою тайну ни одному человеку. Доселе я не встречал друга эльфов.

– Я могу! Я могу вам помочь! – ликовал Йоханнес, хлопая в ладоши. – Пойду расскажу Вьюнку.

Он помчался обратно по мху и сухим листьям. Однако бежать было тяжело, он постоянно спотыкался. Там, где обычно под ногами не сгибалась и травинка, теперь трескались толстые ветви. Вот и густой папоротник, под которым они спали. Каким он вдруг стал низкорослым!

– Вьюнок! – позвал он, ужаснувшись звуку собственного голоса.

– Вьюнок! – то был голос человека.

Испуганная ночная птица с надсадным криком взметнулась вверх.

Под кустом папоротника было пусто. Йоханнес ничего не видел. Голубые огоньки исчезли, было зябко и темно. Силуэты деревьев, точно черные призраки, отпечатывались на фоне звездного неба.

Он окликнул Вьюнка еще раз. Но больше звать его не посмел. Его голос нарушал тишину, а имя друга звучало насмешкой.

Бедный Йоханнес бросился на землю и затрясся в рыданиях.

 

Семь

Утро было промозглым и мрачным. Черные блестящие ветви, оголенные ветром, плакали в тумане.

Будто гонимый какой-то неведомой силой, Йоханнес с красными от слез и остекленевшими от страха глазами бежал по мокрой, прибитой дождем траве, глядя вперед, туда, где кончался лес. Всю ночь он исступленно бродил в поисках света – вместе с Вьюнком исчезло и ощущение безопасности. В каждом темном углу прятался призрак одиночества, и Йоханнес остерегался смотреть по сторонам.

Наконец он вышел из леса и оказался на лугу, под мелким, моросящим дождем. Посреди луга, возле голой ивы, понурив голову, неподвижно стояла лошадь. С ее лоснящихся боков и заплетенной гривы медленно стекали капли.

Йоханнес продолжил путь вдоль леса. Он окинул одинокое животное за серой дождевой завесой тусклым испуганным взглядом и горестно вздохнул.

«Теперь все кончено, – подумал он. – Солнце больше никогда не вернется. Отныне меня повсюду ждет такой же безотрадный пейзаж, как здесь».

И все же он решил во что бы то ни стало превозмочь свое отчаяние – иначе случится непоправимое, думал он.

Йоханнес увидел обнесенную высоким забором усадьбу и домик, примостившийся у пожелтевшей липы.

Открыв калитку, он оказался на широкой аллее, устланной толстым ковром из золотых и терракотовых листьев. На газонах буйствовали фиолетовые астры в красочной компании с другими осенними цветами.

Йоханнес подошел к пруду, на берегу которого стоял особняк с низкими окнами и стеклянными дверьми. Стены увивали розы и плющ. С виду заброшенный дом окружали полуоблетевшие каштановые деревья, а на земле в палой листве поблескивали темные каштаны.

Душа мальчика оттаяла. Он вспомнил собственный дом, возле которого росли такие же деревья, и то, как он любил собирать под ними их глянцевые плоды. Ему вдруг безумно захотелось вернуться туда, будто знакомый голос позвал его. Он сел на скамейку и тихонько заплакал.

Особенный запах заставил Йоханнеса вернуться к реальности. Рядом стоял, попыхивая трубкой, мужчина в белом фартуке. На ремне у него висели жгуты липового лыка, предназначенные для обвязывания цветов. Йоханнесу был хорошо знаком этот запах, тотчас напомнивший ему о его любимом саде и садовнике, собиравшем для него гусениц и яйца скворцов.

Йоханнес не испугался. Он сказал, что заблудился, и покорно последовал за хозяином в его жилище под раскидистой желтой липой.

Жена садовника вязала черные чулки. На тлеющем огне в чугунной печи кипел большой котел с водой. На коврике у печи, подогнув под себя передние лапы, грелся кот. В такой же позе лежал Симон, когда Йоханнес улетал из дома.

Йоханнеса усадили у огня просушить ноги. «Тик-так», – подали голос большие настенные часы. Из котла со свистом вылетал пар, а крошечные озорные язычки пламени резвились вокруг торфяных брикетов. «Ну вот я снова среди людей», – подумал Йоханнес.

Его это не пугало. Он не испытывал волнения. Хозяева дома были добры к нему и участливы. Они спросили, чего бы ему сейчас хотелось больше всего.

– Больше всего мне хотелось бы остаться здесь, – ответил Йоханнес.

Здесь ему было покойно, дома же его ждали нагоняй и слезы. Ему предстояло скрепя сердце выдержать родительскую ругань и, следуя их наставлениям, крепко подумать о своем поведении.

С другой стороны, мальчик тосковал по своей комнате, отцу и Престо. Но лучше уж томительное одиночество, чем мучительная встреча с близкими. К тому же ему здесь лучше думалось о Вьюнке.

Тот, наверно, уже был далеко. В далекой солнечной стране, где над синим морем склоняются пальмы. Йоханнес хотел отсидеться здесь как бы во искупление своей вины перед Вьюнком и дождаться его возвращения.

Он упросил добрых хозяев разрешить ему остаться, пообещав во всем их слушаться и помогать в работе. Например, в саду, ухаживая за цветами. Всего лишь на зиму. В глубине души Йоханнес надеялся, что Вьюнок вернется весной.

Садовник с женой решили про себя, что Йоханнес сбежал из дому из-за жестокого с ним обращения. Они приголубили мальчугана и позволили ему пожить у них.

Йоханнес помогал ухаживать за садом. Ему отвели комнатку с встроенной кроватью в шкафу из синих досок. По утрам он смотрел из нее на мокрые листья липы, трепещущие за окном, а по вечерам – на темные покачивающиеся стволы, за которыми в прятки играли звезды. Теперь Йоханнес раздавал имена звездам, назвав самую яркую из них Вьюнком.

О себе он рассказал лишь цветам, многие из которых росли и в его саду. Он доверился серьезным крупным астрам, пестрым цинниям и стойким белым хризантемам. После того как почти все цветы умерли, хризантемы продолжали цвести. Даже когда выпал первый снег и Йоханнес спозаранку бросился их проведать, они, приподняв свои солнечные личики, весело шутили: «А мы еще здесь! Не ожидал, да?» Впрочем, через два дня и они погибли.

Зато в оранжерее еще красовались вальяжные пальмы, древовидные папоротники, и экзотические гирлянды из орхидей свисали с ветвей во влажной жаре. Йоханнес восхищенно рассматривал их роскошные чашечки и думал о Вьюнке.

На улице же все вокруг выглядело мертвенно-бесцветным: грязные следы на талом снегу и потрепанные скелеты деревьев, из которых сочилась вода.

Пришло время, когда снежные хлопья час за часом без устали опускались на землю, так что ветки прогибались под напором налетевшей груды пуха, время, когда Йоханнес с радостью бежал в сиреневый сумрак заметенного снегом леса.

Там была тишина, но не смерть. Сверкающая белизна скрещенных ветвей, вплетающихся в ярко-голубое небо, была едва ли не прекраснее, чем летняя зелень. Тяжело нагруженные кусты стряхивали с себя свою снеговую ношу, низвергающуюся искрящимся пыльным облачком.

Однажды, во время очередной прогулки, зайдя слишком далеко в глубь беззвучного и заснеженного леса, где жизнь, казалось, замерла под мерцающей пуховой оболочкой, прямо под его носом прошмыгнул какой-то белый зверек. Или это ему почудилось? Йоханнес ринулся за ним, но тот скрылся под пнем. Йоханнес долго вглядывался в темноту круглой лазейки, куда улизнула кроха, и подумал: «Может, это Если-бы-я-знал?»

Мальчик давно не вспоминал о гноме. Он считал, что так правильнее, поскольку не хотел смягчать себе наказание. Между тем жизнь у радушных хозяев полностью его устраивала. Вечерами, по их просьбе, Йоханнес зачитывал вслух фрагменты из толстой книги, в которой много говорилось о Боге. Йоханнесу было знакомо ее содержание, и он, говоря по совести, не задумывался над прочитанным.

В ночь после прогулки в лесу Йоханнес лежал в постели, глазея на холодный лунный отблеск на полу. И вдруг – неужто! – две миниатюрные ручки крепко зацепились за край кровати, из-под которой показался сначала кончик белого мехового колпачка, а потом и пара серьезных глаз под вздернутыми бровями.

– Добрый вечер, Йоханнес! – сказал Если-бы-я-знал. – Я пришел напомнить тебе о нашем уговоре. Ты, подозреваю, еще не нашел книгу, ибо до весны еще далеко. Но ты хотя бы помнишь о ней? И что за фолиант ты только что читал? Ведь это не то, что ищем мы? Вряд ли.

– Не думаю, – сказал Йоханнес и повернулся на другой бок. Ему хотелось спать.

Гном, нагрянувший с визитом, разворошил воспоминания о ключике. И когда теперь он брался за толстую книгу, то читал ее вдумчиво и осмысленно, все больше убеждаясь, что это не та книга.

 

Восемь

«Сейчас он вернется!» – подумал Йоханнес, когда растаял снег и показались первые подснежники.

– Вернется? – спросил он у подснежников.

Они не знали. Застенчивые, они опускали глаза, будто стыдясь поспешности, с которой появились на свет, и готовые без возражений снова оказаться под землей.

Лучше бы они так и поступили! Вскоре опять подул пробирающий до костей восточный ветер, и снег навалился сугробом на несчастных торопыжек.

Спустя несколько недель распустились душистые фиалки, сладкий запах которых струился по подлеску, а теплое солнышко, подолгу припекающее мшистую почву, разбудило сотни и тысячи белых первоцветов.

Робкие фиалки с их нежным ароматом были тайными предвестниками грядущего весеннего великолепия, а жизнерадостные первоцветы – праздником самим по себе. Пробудившаяся земля ловила первые солнечные лучи и превращала их в золотые украшения. «Теперь! Теперь он точно прилетит!» – думал Йоханнес. Изо дня в день он во все глаза наблюдал за медленно набухающими почками на ветках, пока бледно-зеленые кончики листочков наконец не выглянули из-под коричневых чешуек. Йоханнес часами изучал молодые листочки, которые при нем, казалось, не смели пошевелиться. Стоило ему отвернуться, как они подрастали. «Они явно стесняются, когда я на них смотрю», – решил Йоханнес.

Зелень уже начала отбрасывать тень, а Вьюнок все не возвращался. Ни один голубь не спускался к нему, ни одна мышка с ним не заговаривала. Когда Йоханнес обращался к цветам, они не отвечали, а только кивали. «Мое наказание еще не истекло», – печалился Йоханнес.

Однажды солнечным весенним утром он пришел на пруд возле особняка. Все его окна были нараспашку. Может, вернулись хозяева?

Куст черемухи на пруду уже целиком оделся в свежий зеленый наряд с нежными крылышками на каждом побеге. На траве, под кустом, лежала девочка. Йоханнес обратил внимание на ее голубое платье и белокурые волосы. Малиновка, сидящая на плече у девочки, клевала с руки.

Неожиданно она повернула голову и посмотрела на Йоханнеса.

– Здравствуй, мальчик! – сказала она, приветливо кивнув.

Йоханнес зарделся. У девочки были глаза и голос Вьюнка!

– Кто вы? – спросил он. Его губы дрожали от волнения.

– Я Робинетта! А это моя птичка. Она не из пугливых. Ты любишь птиц?

Малиновка не испугалась Йоханнеса и перепорхнула на его плечо. Все было как раньше. Это небесное создание не кто иной, как Вьюнок!

– А как тебя зовут, мальчик? – спросила девочка голосом Вьюнка.

– Неужели ты меня не знаешь? Я Йоханнес!

– Откуда ж мне знать?

Что все это значило? Столь знакомый, ласкающий слух голосок и темные бездонные глаза.

– Почему ты на меня так смотришь, Йоханнес? Ты что, встречал меня прежде?

– Думаю, да.

– Тебе, должно быть, это приснилось.

«Приснилось? Неужели все это был сон? Или я сейчас сплю?»

– Где ты родилась? – спросил он.

– Очень далеко отсюда, в большом городе.

– Среди людей?

Робинетта засмеялась. Смехом Вьюнка.

– Разумеется! А ты разве нет?

– Я тоже!

– Тебя что-то не устраивает? Ты не любишь людей?

– Нет! За что их любить?

– За что? Какой-то странный ты, Йоханнес! Может, ты больше любишь животных?

– Да! Гораздо больше! И цветы.

– Вообще-то я тоже их люблю. Временами. Но это неправильно. Мы должны любить людей, говорит мой папа.

– Почему неправильно? Я люблю тех, кого хочу любить. Мне все равно, правильно это или нет.

– Фи, Йоханнес! У тебя что, нет родителей? Ты их не любишь?

– Есть, – подумав, сказал Йоханнес. – Я люблю своего папу. Но не потому, что это правильно, или потому, что он человек.

– Тогда почему?

– Не знаю. Потому что он не похож на других людей, потому что он тоже любит цветы и птиц.

– И я их люблю, Йоханнес! Ты же видишь! – Робинетта позвала малиновку и шепнула ей что-то ласковое.

– Вижу, – сказал Йоханнес. – Вас я тоже очень люблю.

– Уже! Так скоро? – засмеялась девочка. – Ну, а кого ты любишь сильнее всех остальных?

Йоханнес колебался. Следует ли ему называть имя Вьюнка? Страх обронить его имя в присутствии других людей не покидал его ни на секунду. А что, если это белокурое создание в голубом не Вьюнок? Но кто тогда мог подарить ему подобное ощущение покоя и счастья?

– Вас! – произнес Йоханнес, не отрывая взгляда от бездонных глаз девочки. Преисполненный решимости, он ей полностью доверился и с замиранием сердца выжидал, как она примет его признание.

Робинетта вновь звонко засмеялась. Хотя взгляд ее не охладел, а голос не стал менее сердечным. Она взяла его за руку и сказала:

– Йоханнес, чем я это заслужила?

Йоханнес не ответил, не отрывая от девчонки доверчивых глаз. Робинетта встала и обняла Йоханнеса.

Они отправились в лес и набрали такие большие букеты примулы, что легко могли скрыться за этим ярко-желтым цветочным облаком. Малиновка перелетала с ветки на ветку, подглядывая за ними сияющими черными глазками.

Говорили они немного, но украдкой то и дело посматривали друг на друга. Оба смущались и не знали, как себя вести.

Робинетте, однако, пора было возвращаться домой.

– Мне пора, Йоханнес! Ты как-нибудь еще погуляешь со мной? Ты милый мальчик, – сказала девочка на прощание.

– Фьюить! Фьюить! – пропела малиновка, полетев вдогонку.

Когда Робинетта скрылась из виду, поселив в душе Йоханнеса свой дивный облик, он больше не сомневался, кто она такая. Она была той, кому он подарил свою дружбу. Вьюнок постепенно тускнел в сознании, уступая место Робинетте. И все вокруг стало таким же пригожим, как прежде. Цветы довольно кивали, а их запах развевал тоску по дому – чувство, которое временами угнетало Йоханнеса и которым, бывало, он намеренно терзался.

Среди нежной зелени – в теплом, насыщенном весной воздухе – он вдруг почувствовал себя дома, точно птица, отыскавшая родимое гнездо. Он раскинул руки и глубоко вдохнул. Какое счастье! На обратном пути его неотступно сопровождал образ белокурой девочки в голубом, плывущий по воздуху всегда впереди, куда бы он ни сворачивал. Словно он посмотрел на солнце, и оно навечно осталось на сетчатке его глаз.

С того дня Йоханнес приходил на пруд каждое ясное утро. Вставал он рано, разбуженный чириканьем воробьев, ссорящихся в листве плюща у окна его спальни, и щебетом скворцов, хорохорящихся друг перед дружкой на солнышке, чиркая крыльями по крыше. Он мчался по мокрой траве к дому Робинетты и ждал за кустом сирени, когда же откроется стеклянная дверь и девочка летящей походкой устремится ему навстречу.

Они бродили по лесу и дюнам неподалеку, без умолку болтая обо всем, что видели: о деревьях, цветах и песке. Рядом с Робинеттой Йоханнес испытывал незнакомое до поры, восхитительное чувство легкости, будто вот-вот он оторвется от земли и воспарит. Но этого не происходило. Он пересказывал девочке истории о цветах и животных, которыми в свое время потчевал его Вьюнок. Сам он, охваченный азартом, толком не помнил, откуда их знает, да и Вьюнок перебрался на задворки памяти – отныне для него существовала одна лишь Робинетта. Он был счастлив, слыша ее заливчатый смех и видя в ее глазах искреннее чувство. Йоханнес говорил с ней так, как раньше говорил со своей собакой, – обо всем, что только приходило в голову, без робости и сомнений. В часы расставаний Йоханнес все время думал о Робинетте и, чем бы ни занимался, мысленно спрашивал ее одобрения.

Робинетта, судя по всему, тоже была рада их дружбе: еще издали, завидев Йоханнеса, она расплывалась в улыбке и ускоряла шаг. Она первая призналась Йоханнесу, что ни с кем так не любила гулять, как с ним.

– Йоханнес, – спросила она однажды, – откуда тебе все это известно? Откуда ты знаешь, что думают майские жуки, о чем поют дрозды, как выглядит изнутри кроличья нора и дно пруда?

– Они мне сами рассказывали, – ответил Йоханнес. – Мне посчастливилось побывать в кроличьей норе и на дне пруда.

Робинетта нахмурилась и посмотрела на мальчика с укоризной. Впрочем, вдохновенный вид Йоханнеса отметал сомнения в правдивости его слов.

Они сидели под кустом сирени, с которого свешивались лиловые цветочные грозди. Перед ними лежал покрытый ряской и заросший камышом пруд. По воде кругами скользили черные жуки и прыгали неугомонные красные пауки. Жизнь в пруду била ключом. Йоханнес, весь в своих мыслях, вперился в одну точку и, когда наконец очнулся, начал свой рассказ:

– Как-то раз я опустился на глубину, соскользнул по камышовому стеблю и оказался на дне. Оно целиком покрыто опавшими листьями, по которым легко и мягко ходить. Под водой всегда сумерки, зеленоватый полумрак, ведь свет проникает туда сквозь зеленую ряску. А над головой зубчатой тесьмой висят ее белые корешки. Любопытные тритоны подплывали ко мне совсем близко. Очень странно видеть рядом таких крупных животных. Ведь под водой дальше вытянутой руки не видно ни зги. И вот из этого сказочного темного царства на тебя черной тенью выплывает разная живность, вроде водолюбов с лапками-веслами и плоскими панцирями, не говоря уже о мелкой рыбешке. Я провел там не один час. Посреди пруда, в чаще водных растений, ползали задумчивые улитки, строили блестящие гнезда водяные пауки и вихрем проносились колюшки, которые разглядывали меня с открытым от удивления ртом, трепеща плавниками. Там я познакомился и с угрем, на которого случайно наступил. Он поведал мне о своих скитаниях. Как выяснилось, он совершал дальние плавания, аж до моря, чего не удавалось ни одному обитателю пруда. Поэтому его и назначили королем. Дни напролет он спит, зарывшись в ил, и просыпается только на время трапез, когда его подданные приносят ему поесть. Ест он невероятно много. И все потому, что он король.

Ведь король должен быть толстым – титул обязывает. О, до чего же здорово было в том пруду!

– А ты можешь спуститься туда сейчас?

– Сейчас? – удивился Йоханнес. – Сейчас? Нет, это невозможно. Я утону. Да и зачем? Здесь, под кустом сирени, с тобой, мне гораздо приятнее.

Робинетта изумленно покачала головой и погладила Йоханнеса по голове. Потом перевела взгляд на малиновку, лакомившуюся на берегу пруда. На секунду оторвавшись от дел, птичка взглянула на обоих своими ясными глазками.

– Ты что-нибудь понимаешь, пташка?

Малиновка ответила понимающим взглядом и полетела охотиться дальше.

– Расскажи еще что-нибудь, Йоханнес.

Йоханнес с радостью исполнил просьбу девочки. Робинетта внимала каждому слову.

– Но почему же закончились эти приключения? Почему ты не можешь взять меня с собой туда, где сам побывал? Мне было бы безумно интересно!

Напрасно Йоханнес силился разбудить воспоминания – солнечная пелена накрывала темную пропасть в его памяти. Он не помнил, как именно потерял свое былое счастье.

– Я не помню. Не спрашивай, пожалуйста. Всему виной один маленький дуралей. Но сейчас это не важно. Сейчас мне хорошо, гораздо лучше, чем когда-либо.

Благоухание сирени, жужжание мушек над водой и ласковые солнечные лучи наполняли их сладкой истомой. Но вот в особняке заверещал звонок, и Робинетта убежала домой.

В тот вечер, когда Йоханнес вернулся в свою комнату и окинул взглядом лунные тени на плюще, обвивающем окно, послышался стук по стеклу. Он решил, что это плющ дрожит на ночном ветру. Но стук становился все отчетливее, заставив Йоханнеса выглянуть в окно. Листья плюща, прижавшись к дому, блестели в голубом сиянии, а под ними зияла полная тайн бездна, куда луна стряхивала голубые искры, отчего ночь казалась еще непрогляднее.

Йоханнес долго шарил глазами по заколдованному плетеному узору из ночных теней, пока не различил силуэт крохотного человечка, притаившегося под разлапистым листом около окна. По вздернутым бровям на удивленном лице Йоханнес тут же узнал гнома. Лунная искра выжгла чуть заметную оспинку на кончике его носа.

– Ты совсем забыл про меня, Йоханнес! Почему ты забросил наш план? Ведь сейчас самое время. Почему ты не разузнал у малиновки дорогу?

– Ах, зачем? У меня есть все, чего только можно желать. У меня есть Робинетта.

– Ну, это ненадолго. Ты можешь стать еще счастливее, и Робинетта тоже. А как же ключик? Так и пролежит там до скончания века? Только представь, как было бы чудесно, если вы вдвоем отыщете книгу. Поговори с малиновкой. А я помогу, чем смогу.

– Я поговорю с ней, – сказал Йоханнес. Гном деловито кивнул и ловко сполз вниз.

Перед тем как лечь спать, Йоханнес еще долго смотрел на темные тени и блестящие листья плюща.

На следующее утро Йоханнес спросил у малиновки, знает ли она, где находится золотой ларец. Робинетта снова пришла в изумление, а малиновка, искоса глянув на нее, кивнула.

– Здесь его нет! Здесь его нет! – заверещала птичка.

– О чем это ты, Йоханнес? – спросила Робинетта.

– А ты разве ничего не знаешь? Ни про ларец, ни про ключик?

– Нет! Расскажи!

Йоханнес выложил все, что знал о книге.

– У меня есть золотой ключик, и я думал, что ты – обладательница золотого ларца. Разве не так, милая пташка?

Малиновка притворилась, что не слышит мальчика, продолжая порхать в молодой листве бука.

Дети сидели на склоне дюны среди карликовых буков и сосен, разместившись с краю от поросшей травой дорожки на плотном темно-зеленом мху. Поверх низкорослых кустарников они смотрели на зеленое море из листьев, по которому чередой бежали волны светлых и темных оттенков.

– Думаю, – сказала Робинетта, поразмыслив, – что я могу найти для тебя то, что ты ищешь. Но как у тебя оказался ключик?

– Да, в самом деле, как это было? – пробормотал Йоханнес, растерянно уставившись вдаль.

Вдруг, словно упав с небес, замелькали две белые бабочки. Прелестницы беспечно кружились в солнечном свете, трепеща блестящими крыльями и подлетая все ближе и ближе к Йоханнесу.

– Вьюнок! Вьюнок! – прошептал Йоханнес в озарении.

– Кто это? – спросила Робинетта.

С визгливым щебетом малиновка взмыла ввысь, а белоглазые маргаритки в траве с тревогой посмотрели на Йоханнеса.

– Это он отдал тебе ключик? – спросила девочка.

Йоханнес молча кивнул.

– Кто он? Это он всему тебя научил? Где он?

– Его больше нет. Теперь есть Робинетта. Только она. – И Йоханнес прижался к плечу девочки.

– Глупыш! – сказала она и засмеялась. – Я помогу тебе найти Книгу. Я знаю, где она.

– Но тогда я должен забрать ключик, а он очень далеко.

– Нет, не стоит! Мы найдем ее и без ключика! Завтра. Обещаю.

Домой их провожали бабочки.

В ту ночь Йоханнесу приснились отец, Робинетта и много кто еще. Все его добрые друзья, родные и знакомые стояли кружком и смотрели на него ласково и с любовью. Но в мгновение ока картина переменилась: теперь его взяли в оцепление злобные враги с гневными лицами, испепеляющие его холодными, насмешливыми взглядами. Мальчику стало так больно, что он проснулся в слезах.

 

Девять

Ожидание затянулось. Было холодно, низкие облака нескончаемой процессией проплывали над землей. Они расправляли складки своих мрачных серых мантий и поворачивали гордые головы к яркому свету над ними. Темпераментная игра света и тени на деревьях напоминала стремительно разгорающийся пожар. Йоханнесу было тревожно на сердце, он размышлял о книге, не очень-то надеясь обрести ее сегодня. Над облаками, высоко-высоко, приоткрывался лоскут безукоризненно голубого неба с нежно-белыми перистыми облачками, убаюканными безмятежностью и покоем.

«Вот как должно быть, – думал Йоханнес, подняв голову. – Высота, свет и тишина!»

Наконец пришла Робинетта. Малиновки с ней не было.

– Все в порядке, Йоханнес! – крикнула девочка. – Ты можешь зайти к нам в дом и взглянуть на Книгу.

– А где малиновка? – спросил Йоханнес с ноткой подозрительности.

– Ее нет, мы же не собираемся сегодня на прогулку.

Йоханнес поднялся, нутром чувствуя, что предстоящий визит не сулит ему ничего хорошего.

И все же он последовал за девочкой, чьи светлые блестящие волосы как факел освещали ему дорогу. Ах! Какая же грусть-тоска навалилась на маленького Йоханнеса! Лучше б уж его история на этом месте завершилась.

Вам когда-нибудь снился чудесный сон про зачарованный сад, полный цветов и зверей, которые любили вас и говорили с вами? Но внезапно вас пронзало острое чувство тревоги, что вы вот-вот проснетесь и идиллическая картинка рассыплется в прах. И вы отчаянно пытались ее удержать, дабы оттянуть встречу со стылым утром. Похожее чувство снедало Йоханнеса, когда он, досадуя на себя, плелся за Робинеттой.

Переступив порог, он вошел в коридор, где эхом отзывались его шаги. Вдохнув запах одежды и еды, он вспомнил о долгих днях, проведенных им в родных стенах, о домашней работе, обо всем том, что казалось ему безотрадным в его прошлой жизни.

Затем Йоханнес очутился в комнате, где было много народу. Гости разговаривали, но при его появлении тут же умолкли. В глаза бросился ковер с крикливыми цветами чудовищных размеров, такими же аляповатыми, как на обоях в его комнате.

– Так это и есть наш маленький садовник? – спросил чей-то голос. – Подойди сюда, дружок, не бойся.

– У тебя славный кавалер, Робинетта! – послышался другой голос.

Что все это значило? Глубокие морщинки заново прорезались над темными детскими глазами; чувствуя себя не в своей тарелке, Йоханнес испуганно озирался по сторонам.

Напротив него сидел мужчина, одетый в черное, и гневно смотрел на Йоханнеса.

– Так ты хотел взглянуть на Книгу книг? Меня удивляет, что твой отец, столь благочестивый человек, до сих пор не познакомил тебя с ней.

– Вы же не знаете моего отца – он далеко.

– Да? Ну, это не важно. Смотри, дружок! Читай внимательно, эта книга наставит тебя на путь истинный…

Йоханнес узнал книгу. Не об этом он мечтал. Он оторопело покачал головой:

– Нет! Нет! Это не то, что я ищу! Эту книгу я знаю. Это не она.

Присутствующие зашушукали, направив на Йоханнеса обескураженные взгляды.

– Что? Что ты имеешь в виду, мальчик?

– Мне знакома эта книга. Это книга, в которую верят люди. Но в ней изложено далеко не все, в противном случае люди давно бы жили в мире и согласии. А этого не происходит. Я имею в виду другую книгу. Книгу, после прочтения которой у человека не останется никаких сомнений в разумности миропорядка и которая предельно ясно объясняет, почему мир устроен именно так, а не иначе.

– Что он несет? Где он набрался подобной чуши?

– Кто тебя этому научил, дружок?

– Боюсь, что ты читал вредные книги, мальчик! И теперь их пересказываешь!

Щеки Йоханнеса пылали, в голове помутилось, комната завертелась колесом, а гигантские цветы с ковра уродливо повисли в воздухе. Где же тот мышонок, навестивший его в школе? Он был бы сейчас как нельзя кстати.

– Я ничего не пересказываю, а тот, кто меня всему научил, гораздо достойнее всех вас, вместе взятых. Я говорю на языке цветов и зверей, я их друг. Но я знаю и людей, знаю, как они живут. Мне известны секреты фей и гномов, потому что они меня любят – по-настоящему, не то что люди.

Мышонок! Мышонок!

Со всех сторон до Йоханнеса доносились едкие смешки и уничижительные возгласы. В ушах звенело.

– Он наверняка начитался сказок Андерсена.

– У него с головой не все в порядке.

– Если ты такой поклонник Андерсена, то должен перенять у него и его почтение к Богу и Слову Божьему.

«Бог!» – это слово я знаю, и Йоханнес вспомнил об уроке, который однажды преподал ему Вьюнок.

– Я не испытываю благоговения перед Богом. Бог – это большая керосиновая лампа, из-за нее тысячи людей сбиваются с пути или гибнут.

Больше никто не смеялся. В комнате воцарилась жуткая тишина, накаленная отвращением и страхом. Колючие, негодующие взгляды вонзились в спину Йоханнеса. Точно так, как во сне прошлой ночью.

Мужчина в черном поднялся с места и больно схватил Йоханнеса за руку, едва не поколебав его мужества.

– Послушай, мальчик, я не знаю, то ли ты безмерно глуп, то ли до крайности развращен, но безбожия я здесь не потерплю. Убирайся и не показывайся мне на глаза. Я наведу о тебе справки, но чтобы в этом доме ноги твоей больше не было. Понял?

Свирепые лица окружили Йоханнеса плотным кольцом. Так же, как во сне.

Йоханнес потерянно огляделся:

– Робинетта! Где Робинетта?!

– Как бы не так! Портить моего ребенка! Не смей с ней даже заговаривать!

– Нет! Пустите меня к ней! Я не хочу ее потерять! Робинетта! – зарыдал Йоханнес.

Но Робинетта сидела в углу, сжавшись в комочек, и не поднимала глаз.

– Пошевеливайся, парень! Ты что, оглох? И только попробуй переступить порог этого дома!

Кто-то опять больно схватил его и поволок по гулкому коридору; стеклянная дверь захлопнулась – и Йоханнес оказался на улице, под темными низкими облаками.

Он больше не плакал и шел куда глаза глядят, удаляясь от дома. Горестные морщины на лбу стали еще глубже.

С липовой изгороди за ним следила малиновка. Йоханнес остановился и ответил ей вопросительным взглядом. На этот раз в щелках вороватых глаз птицы он не заметил привычного доверия. Он попытался было подойти к ней поближе, но расторопная птичка тут же унеслась восвояси.

– Прочь, прочь! Человек! – чирикали воробьи, разлетаясь с садовой дорожки в разные стороны.

Цветы не смеялись, но смотрели серьезно и равнодушно, будто он был обычным прохожим.

Йоханнес не улавливал этих знаков, мучимый лишь обидой, нанесенной ему людьми, словно в душу к нему залезли тяжелой ледяной рукой. «Им все равно придется мне поверить, – думал он. – Я заберу свой ключик и покажу им его».

– Йоханнес! Йоханнес! – пропищал тонкий голосок. В птичьем гнезде на падубе сидел Если-бы-я-знал. – Куда направляешься?

– Это ты во всем виноват, – сказал Йоханнес. – Оставь меня в покое.

– Кто надоумил тебя заговорить о книге с людьми? Они ведь не в силах тебя понять. Зачем ты с ними откровенничал? Не слишком благоразумно с твоей стороны.

– Они насмеялись надо мной! Мне больно! Гнусные существа.

– Нет, Йоханнес, ты их любишь.

– Нет! Нет!

– Если бы ты их не любил, ты бы так не страдал, оттого что они не похожи на тебя. Тебе было бы безразлично их поведение. Не стоит принимать близко к сердцу их слова.

– Я покажу им свой ключик.

– Этого делать не следует – они все равно тебе не поверят. Не вижу смысла!

– Мне нужно заполучить ключик, зарытый под кустом шиповника. Ты знаешь, где этот куст?

– Тот, что недалеко от пруда? Да, знаю.

– Проводи меня туда, пожалуйста!

Если-бы-я-знал забрался на плечо Йоханнеса и взял на себя роль штурмана. Они шли весь день, продираясь сквозь ветер и ливень. К вечеру облака угомонились, выстроившись в длинные серые и золотые шеренги.

По прибытии в родные места Йоханнесу стало так тяжко на душе, что он не мог не вспомнить о Вьюнке и запричитал:

– Вьюнок! Вьюнок!

А вот и кроличья нора и дюна, на склоне которой он когда-то спал. Но серый олений мох, мягкий и влажный, теперь не хрустел под ногами. Розы отцвели. Сотни желтых цветов ночной примулы с их дурманящим ароматом открыли свои чашечки. Над ними возвышались стебли коровяка с толстыми войлочными листьями. Йоханнес пытался отыскать мелкие рыжеватые листья шиповника.

– Где же он, Если-бы-я-знал? Его нигде нет.

– Не знаю, – сказал гном. – Это ты спрятал ключ, а не я.

На месте отцветшей розы раскинулось поле желтых ночных примул, безучастно глядящих вверх. Йоханнес спросил их про шиповник, но те не откликнулись. С тем же вопросом обратился он и к коровякам, но их облепленные цветками стебли смотрели свысока и не снисходили до ответа. Тогда Йоханнес наклонился к миловидным анютиным глазкам на песчаной земле. Про шиповник никто ничего не знал. Все растения появились здесь лишь нынешним летом, даже высокие спесивые коровяки.

– Ну где же он? Где?

– Неужели и ты меня обманул? – спросил гном. – Я так и думал. На людей нельзя положиться.

Он соскользнул с плеча Йоханнеса и скрылся в траве.

Йоханнес в отчаянии крутил головой. Неподалеку рос молодой куст шиповника.

– А где большой куст? – спросил Йоханнес. – Тот, что стоял здесь прежде?

– Мы не разговариваем с людьми, – ответил шиповник.

Это были последние слова, которые Йоханнес услышал: все живое смолкло, лишь песколюб шелестел на теплом летнем ветру.

«Неужели я человек? – подумал Йоханнес. – Нет! Это невозможно! Я не хочу быть человеком! Я ненавижу людей».

Ноги подкашивались, на сердце кошки скребли. Йоханнес лег на мягкий серый мох, издававший резкий запах.

«Теперь я не могу вернуться и больше не увижусь с Робинеттой. Я, наверное, умру без нее. Или продолжу жить, как человек, как все те люди, которые надо мной потешались», – думал он. В тот же миг он снова заметил двух белых бабочек, летящих к нему со стороны заходящего солнца. Он выжидающе следил за их полетом. Может, они укажут ему дорогу? Бабочки пропорхнули у Йоханнеса над головой, кружась в причудливом танце. Медленно удаляясь от солнца, они держали путь к лесу, лишь самые высокие макушки деревьев которого были еще освещены вечерней зарей, ее багряный отсвет прорывался сквозь вереницу хмурых облаков.

Йоханнес поднялся и последовал за ними. Однако уже у первого ряда деревьев бабочек настигла темная тень, и бабочки исчезли. Черная тень камнем упала вниз, и Йоханнес в испуге закрыл лицо руками.

– Так-так, приятель! И о чем же ты тут плачешь? – раздался задорный голос.

Еще секунду назад Йоханнес был мишенью огромной летучей мыши, но когда открыл глаза, то увидел рядом с собой человечка в черном, с себя ростом, не выше. У него были большая голова с оттопыренными ушами, выделяющимися на фоне светлого вечернего неба, тщедушное тельце и тонкие как спички ножки. Лица было не разглядеть. Лишь пара маленьких блестящих глаз буравила Йоханнеса взглядом.

– Что-то потерял, мальчик? Давай искать вместе, – предложил человечек.

Но Йоханнес молча покачал головой.

– Смотри! Хочешь, я кое-что тебе подарю? – спросил человечек и раскрыл ладонь.

На ладони в предсмертной агонии трепыхались белые бабочки со сломанными крыльями. Они умирали. Йоханнес ощутил, как бегут мурашки по коже, и с ужасом уставился на странного человечка.

– Кто вы? – спросил он.

– Хочешь знать мое имя? Зови меня просто Изыскателем. У меня есть имена покрасивее, но ты не поймешь.

– Вы человек?

– Все-то тебе интересно! У меня есть руки, ноги и голова – и какая голова! А ты еще спрашиваешь, человек ли я. Эх, Йоханнес, Йоханнес! – Человечек разразился визгливым хохотом.

– Откуда вам известно, как меня зовут? – спросил Йоханнес.

– О, это пустяки. Мне известно гораздо больше. Например, как и зачем ты здесь оказался. Мне известно поразительно много – почти все.

– О, господин Изыскатель…

– Изыскатель, Изыскатель, давай без церемоний.

– А знаете ли вы тогда… – Йоханнес осекся. «Это человек», – подумал он.

– Ты хотел спросить, знаю ли я, где твой ключик? Конечно!

– Но я был уверен, что люди не имеют об этом ни малейшего представления.

– Дурачок! Если-бы-я-знал уже многим разболтал эту вашу тайну.

– Вы знакомы с гномом?

– Разумеется! Это один из лучших моих друзей, а у меня много друзей. Хотя я знаю о ключике и без него. Я вообще кладезь знаний. Если-бы-я-знал – славный парнишка, но глуп, чрезвычайно глуп. В отличие от меня! – Изыскатель постучал хилой ручонкой по своей большой голове. – Знаешь, Йоханнес, – продолжал он. – Какой у гнома недостаток? Только без передачи, иначе он разозлится.

– И какой же? – спросил Йоханнес.

– Его не существует. Это серьезный недостаток, но гном не хочет в этом признаваться. Он утверждает, что не существует меня, но он нагло лжет. Я ли не существую? Еще как!

Изыскатель сунул бабочек в карман и встал перед Йоханнесом на голову. При этом он, злобно ухмыльнувшись, высунул длинный язык. Йоханнес, у которого и так сердце холодело наедине с этим эксцентричным созданием посреди пустынных дюн, затрясся от страха.

– Это лучший способ смотреть на мир, – изрек Изыскатель, продолжая стоять на голове. – Если хочешь, я тебя научу. Так все выглядит гораздо отчетливее и натуральнее.

Он задрыгал в воздухе тонкими ножками и принялся ходить на руках. Когда отсвет пурпурного заката упал на его перевернутое лицо, Йоханнеса опять передернуло от ужаса: глаза Изыскателя моргали на свету, обнажая белки, обычно скрытые от стороннего восприятия.

– В таком положении облака выглядят основанием, а земля верхушкой мироздания. Видишь, на мир можно смотреть по-разному. Верха и низа как таковых не существует. Здорово небось было бы прогуляться по облакам.

Йоханнес поднял глаза на вытянутые облака, напоминавшие распаханное поле с кроваво-красными бороздами. Над морем горели врата облачного грота.

– А можно ли попасть в этот грот? – спросил он.

– Чушь! – заявил Изыскатель и, к великому облегчению Йоханнеса, снова встал на ноги. – Вздор! Окажись ты там, сам увидишь, что разницы никакой – все то же самое, что здесь, поверь. Воображаемое благолепие не обернется явью, а так и останется твоей заповедной мечтой. К тому же там вечное ненастье – то дождь, то холод, то туман.

– Я вам не верю, – сказал Йоханнес. – Теперь я убежден, что вы человек.

– Забавно! Ты не веришь мне, потому что я человек? А сам-то ты кто, собственно?

– О, Изыскатель, неужели я тоже человек?

– А ты что себе вообразил? Что ты эльф? Эльфы не влюбляются.

Изыскатель уселся по-турецки рядом с Йоханнесом. Под язвительным взглядом Изыскателя у Йоханнеса кровь стыла в жилах, ему хотелось где-нибудь спрятаться или провалиться сквозь землю. В то же время он не мог оторвать глаз от своего собеседника.

– Влюбляться способны одни лишь люди, Йоханнес! И правильно! Иначе их давно бы уже не было на этой земле. Вот и ты влюбился, хоть ты еще и маленький. О ком ты сейчас думаешь?

– О Робинетте! – едва слышно прошептал Йоханнес.

– Кого тебе больше всех не хватает?

– Робинетты!

– Без кого тебе не прожить и дня?

Йоханнес беззвучно шевелил губами, произнося одно лишь слово: «Робинетта!»

– Ну вот, – усмехнулся Изыскатель. – Как же ты можешь тогда корчить из себя эльфа? Эльфы не влюбляются в человеческих отпрысков.

– Но это был Вьюнок… – смущенно пролепетал Йоханнес.

Изыскатель обжег мальчика ядовитым взглядом и схватил за уши костлявыми ручками.

– Что ты несешь! Хочешь напугать меня этим сопляком! Он еще глупее, чем Если-бы-я-знал! Гораздо глупее! Невежда! А что еще хуже, его не существует и никогда не существовало! Только я существую, понял? И если ты мне не веришь, я заставлю тебя в этом убедиться.

И он сильно дернул Йоханнеса за уши.

Йоханнес взвился:

– Но ведь он мой закадычный друг! В какие только путешествия он меня с собой не брал!

– Тебе все это приснилось. Где же тогда твой ключик, а? Сейчас же ты не спишь! Чувствуешь?

– Ой! – вскрикнул Йоханнес от неожиданности, когда человечек больно ущипнул его.

Уже стемнело, и летучие мыши летали низко над их головами, пронзительно пища. Тяжелое небо было иссиня-черным, в лесу не трепетал ни один листочек.

– Можно мне пойти домой? – взмолился Йоханнес. – К папе?

– К папе? А что тебе там делать? – сказал Изыскатель. – Вряд ли после столь долгого отсутствия тебя там встретят с распростертыми объятиями.

– Я хочу домой, – сказал Йоханнес и вспомнил гостиную, освещенную ярким светом лампы, где он так часто сиживал с отцом, слушая скрип его ручки. Там было по-домашнему покойно и уютно.

– Как видно, тебе не следовало уходить из дому ради какого-то сопляка, которого к тому же не существует. Теперь уже поздно. Да и не столь важно – я о тебе позабочусь. В конце концов, какая разница, кто будет о тебе заботиться – я или твой папаша? Отец – это всего лишь плод воображения. Ты же не сам его выбрал. Думаешь, он самый добрый и самый умный? Я ничуть не хуже, даже умнее, гораздо умнее.

У Йоханнеса не было сил реагировать. Он закрыл глаза и едва заметно кивнул.

– И Робинетту тоже лучше забыть, – продолжал человечек. Он приобнял Йоханнеса и шептал ему на ухо.

– Эта пигалица дурачила тебя, как все другие. Ты что, не видел, как она сидела в углу, словно в рот воды набравши, когда они над тобой смеялись? Она ничем не лучше остальных. Ты ей нравился, и она с тобой играла, как играла бы с майским жуком. Ей наплевать, что ты ушел. И о книге, которой ты бредишь, она понятия не имеет. А я имею. Я знаю, где она, и я помогу тебе ее найти. Я знаю почти все…

И Йоханнес начал ему верить.

– Пойдем со мной! Будем искать вместе!

– Я смертельно устал, – сказал Йоханнес. – Я хочу спать.

– Я не люблю спать, – брезгливо хмыкнул Изыскатель. – Я слишком жизнелюбив, чтобы спать. Человек должен бодрствовать и шевелить мозгами без сна и отдыха. Ну да ладно, оставлю тебя ненадолго в покое. До завтра.

Лицо Изыскателя приняло самое доброжелательное выражение, на которое он только был способен. Йоханнес посмотрел ему прямо в глаза. Голова отяжелела, и мальчик прислонился к мшистому склону дюны. Блестящие точки зрачков Изыскателя медленно уплывали все дальше и выше, смешиваясь со звездами на черном небе, слышались отзвуки чьих-то далеких голосов, казалось, что земля под ним разверзается, пока сон окончательно не сморил мальчика.

 

Десять

Еще до того как он проснулся, к Йоханнесу закралось смутное предчувствие, что, пока он спал, с ним опять что-то приключилось. Но он не горел желанием узнать что именно, открывать глаза не хотелось. Скорее хотелось обратно в сон, похожий на неспешно рассеивающийся туман: там были отец, Престо, его любимый сад и пруд, а Робиннета гладила его по голове – все было как раньше.

Ой! Как больно! Что за дурацкие проделки? Йоханнес открыл глаза и увидел унылый утренний свет и маленького человечка, тянувшего его за волосы. Судя по мерклому, неравномерному свету, он лежал в комнате.

Лицо, склонившееся над ним, заставило Йоханнеса вспомнить злоключения истекшего дня. Это было лицо Изыскателя, теперь более или менее человеческое, а не мистическое, хотя по-прежнему омерзительно-зловещее.

– О, нет! Дай мне помечтать! – сказал Йоханнес.

Изыскатель продолжал тормошить его:

– Ты с ума сошел, лентяй! Мечты – это пустое. На них далеко не уедешь. Человек должен работать, думать и искать. На то он и человек.

– Я не хочу быть человеком. Я хочу мечтать.

– Ничего не поделаешь. Ты должен. Теперь я твой опекун, и мы будем трудиться и искать сообща. Только со мной ты сможешь найти то, что ищешь. И до тех пор я тебя не покину.

Йоханнес испытывал легкое отвращение. Но вынужден был безвольно подчиниться, будто под давлением некой потусторонней силы.

Дюны, деревья и цветы бесследно исчезли. Он находился в тесной тусклой каморке, из окна которой были видны дома… и снова дома, ряды угрюмо-серых, одинаковых домов.

Отовсюду широкими кольцами клубился дым, заволакивая улицы бурым чадом. На улицах, подобно гигантским черным муравьям, сновали люди. Беспрерывный гул разношерстной толпы приглушенным эхом проникал в окна домов.

– Смотри, Йоханнес, – сказал Изыскатель. – Великолепный вид, не находишь? Эти заполонившие город люди, да и все эти дома вплоть до горизонта, сверху донизу набитые людьми. Замечательно придумано, правда? Это тебе не муравьиное гнездо!

Йоханнес слушал с тревожным любопытством, как если бы ему показывали страшное чудовище. Словно стоя на его могучей спине, Йоханнес наблюдал, как по распухшим венам чудовища течет кровь, а из сотен ноздрей поднимается выдыхаемый им темный воздух. Зловещее рычание монстра пугало Йоханнеса.

– Видишь, как быстро шагают все эти люди? – продолжал Изыскатель. – Они явно торопятся в поисках чего-то. Но самое смешное в том, что ни один из них в точности не знает чего именно. Они продолжают искать это что-то, покуда не наткнутся на старуху с косой.

– Кто это? – спросил Йоханнес.

– Ах! Одна моя знакомая, я тебя как-нибудь ей представлю. Так вот, старуха с косой их спрашивает: «Не меня ли вы ищете?» На что люди, как правило, отвечают: «О нет! Не тебя!» А старуха в ответ: «Ничего другого вам все равно не найти!» И людям приходится довольствоваться старухой.

Йоханнес понял, что речь идет о смерти.

– И что, так происходит всегда? Всегда-всегда?

– Разумеется. Всегда. При всем при этом на следующий день новая толпа людей вываливает на улицу и самозабвенно бросается на поиски невесть чего. Ищет, ищет до изнеможения, пока в конце концов не находит старуху с косой. Так происходит уже много лет и будет происходить еще какое-то время.

– И я тоже ничего не найду? Ничего? Ничего, кроме…

– Да, старуху, придет час, ты непременно найдешь, но разве это важно? Продолжай искать! Дерзай!

– А как же книга? Ты же обещал мне помочь ее найти.

– Как знать. Мы должны искать! Мы, по крайней мере, знаем, что ищем. Этому нас научил Если-бы-я-знал. А есть и такие, кто всю свою жизнь посвящают бессмысленным поискам. Это философы. Но стоит им повстречать старуху, как их поиски тут же обрываются.

– Какой ужас!

– О, нет! Отнюдь нет. Старуха с косой – добрейшее существо. Но по достоинству ее никто не ценит.

На лестнице за дверью послышались шаги. Крак-крак! – скрипели деревянные ступеньки. Шаги приближались. Кто-то постучал в дверь – так, будто по дереву долбили железом.

В дверном проеме возникла высокая женщина с глубоко посаженными глазами и длинными худощавыми руками. По комнате пробежал сквозняк.

– А вот и она, – сказал Изыскатель. – Присаживайся, пожалуйста! Мы как раз о тебе толковали. Как дела?

– Работы по горло! – сказала старуха, вытерев холодный пот с костлявого мертвенно-бледного лба.

У Йоханнеса перехватило дыхание. Женщина смотрела на него в упор. В ее темных глазах сквозило скорее серьезное, нежели враждебное выражение. Спустя мгновение мальчик задышал ровнее, от сердца отлегло.

– Это Йоханнес, – сказал Изыскатель. – Он слышал краем уха, что есть такая книга, в которой содержится ответ на вопрос, почему все вокруг нас устроено так, а не иначе, и мы отправляемся на ее поиски! – И Изыскатель многозначительно засмеялся.

– Вот и чудесно! – одобрительно сказала Смерть, кивнув Йоханенсу.

– Он боится, что не найдет ее, – усмехнулся Изыскатель. – Но я убеждаю его, что игра стоит свеч.

– Разумеется! – согласилась Смерть. – Лучший способ найти что-нибудь – это хорошенько поискать.

– Он представлял тебя страшной. Теперь ты видишь, Йоханнес, что ошибался?

– Ах! – сказала Смерть благосклонно. – Обо мне ходят самые ужасные слухи. У меня не самая привлекательная внешность, но зато самые благие намерения.

Она снисходительно улыбнулась. Казалось, что мысли ее были заняты вещами поважнее. Отвернувшись от Йоханнеса, она задумчиво взирала на большой город за окном.

Йоханнес никак не осмеливался заговорить, но в конце концов осторожно спросил:

– Вы возьмете меня с собой?

– О чем ты, мой мальчик? – переспросила Смерть, оторвавшись от своих раздумий. – Нет! Пока нет. Ты должен вырасти и стать хорошим человеком.

– Я не хочу становиться человеком. Таким, как все.

– Ну-ну-ну! – засмеялась Смерть. – Другого выхода нет. – Судя по всему, это была ее дежурная фраза.

– Мой друг Изыскатель научит тебя, как стать хорошим человеком. Существуют разные способы. Но Изыскатель – отличный учитель.

Быть хорошим человеком – это прекрасно и благородно. Запомни, мальчик!

– Искать, думать, смотреть по сторонам! – заключил Изыскатель.

– Вот именно! – согласилась Смерть, а затем обратилась к Изыскателю: – К кому ты его отведешь?

– К доктору Цифре, моему бывшему ученику.

– Да! Он способный ученик. Превосходный образчик человека. Почти идеального в своем роде.

– Я еще увижусь с Робинеттой? – спросил Йоханнес дрожащим голосом.

– Кого он имеет в виду? – не поняла Смерть.

– О! Это его новоиспеченная подружка, которая так вскружила ему голову, что он вообразил себя эльфом! Хи-хи! – издевательски захихикал Изыскатель.

– Нет, дорогой друг, боюсь, не получится, – сказала Смерть. – Ты обо всем забудешь, когда попадешь к доктору Цифре. Тот, кто ищет то, что ищешь ты, должен отречься от всего остального. Все или ничего!

– Я сделаю из него человека. На наглядном примере я покажу ему, что такое любовь, и он поймет.

Изыскатель весело рассмеялся, а Смерть снова уставилась на несчастного Йоханнеса, едва сдерживавшего слезы: он стыдился плакать в присутствии Смерти.

– Мне пора, – сказала Смерть и поднялась. – Я теряю время за разговорами, когда у меня еще уйма дел. Всего хорошего, Йоханнес! Мы еще встретимся. Не нужно меня бояться.

– Я вас не боюсь, я хотел бы, чтобы вы взяли меня с собой. Пожалуйста! Возьмите меня с собой.

Смерть, привыкшая к подобным просьбам, легонько оттолкнула мальчика.

– Нет, Йоханнес! Займись чем-нибудь полезным, ищи, смотри вокруг! И больше ни о чем меня не проси. В свое время я сама к тебе приду, но это случится не скоро.

После ее ухода Изыскатель по своему обыкновению начал дебоширить. Он перепрыгивал через стулья, кувыркался на полу, залезал на шкаф и в камин, проделывал опасные трюки на подоконнике.

– Ну вот ты и познакомился со старухой! Моей хорошей приятельницей! – кричал Изыскатель. – Как она тебе? Не красавица, конечно, и немного ворчунья. Но, когда работа ей в удовольствие, она бывает чертовски веселой. Правда, это случается редко. Чаще работа ее утомляет. Уж больно она однообразная.

– Откуда ей известно, куда именно ей идти? – спросил Йоханнес.

Изыскатель испытующе посмотрел на мальчика:

– Почему ты спрашиваешь? Она идет, куда пожелает, и забирает тех, кого удается забрать.

Позднее Йоханнес узнал, что это не так. Но сейчас ему приходилось все принимать на веру.

Они вышли на улицу и смешались с кишащей толпой. Люди в черном куда-то спешили, на бегу переговариваясь между собой и обмениваясь шутками, что приводило Йоханнеса в изумление. Многим из них Изыскатель кивал, но никто не отвечал на его приветствия; люди, подгоняемые общим потоком, неслись вперед и только вперед, как бы вовсе его не замечая.

– Они смеясь проходят мимо, – обиженно заметил Изыскатель, – словно мы не знакомы. Но они притворяются, уверяю тебя. Наедине со мной они не смеют меня игнорировать, и, поверь мне на слово, им тогда ох как не весело.

Вдруг Йоханнес почувствовал, что кто-то наступает ему на пятки. Оглянувшись, он увидел высокую бледную женщину, размашистым шагом неслышно передвигающуюся в толпе. Она кивнула Йоханнесу.

– А другие люди узнают ее? – поинтересовался Йоханнес.

– Разумеется! Только они тоже предпочитают ее не замечать. Здесь я их понимаю!

Городская какофония повергла Йоханнеса в состояние шока, приглушив на время его страдания. Узкие улочки, высокие дома, разрезающие на куски голубое небо, мельтешащие перед глазами люди, тяжелый топот ног, рев автомобилей слились в один дневной кошмар, рассеявший сновидения прошедшей ночи, подобно ветру, размывающему отражения на водной глади. Казалось, что, кроме стен, окон и людей, вокруг нет ничего иного и сам он обречен барахтаться как заведенный в этой безумной круговерти городской жизни.

Позже они очутились в тихом районе, где стоял большой дом с мрачными окнами. Дом выглядел официально строгим и неприветливым. Внутри было тихо и обдавало смесью незнакомых, бьющих в нос запахов с преобладанием затхлого чердачного душка. В комнате, загроможденной мудреными инструментами, в окружении книг, стеклянных и медных приборов, сидел мужчина. Редкие солнечные лучи, проникающие в комнату, искрились на колбочках с жидкостями ядовитых цветов. Мужчина приник к какой-то медной трубке и даже не поднял головы при появлении гостей.

Подойдя ближе, Йоханнес услышал, как тот бормочет себе под нос:

– Если бы я знал! Если бы я знал!

Рядом с ним на черной кушетке белело что-то похожее на мех, но Йоханнес не мог распознать что.

– Доброе утро, доктор! – сказал Изыскатель, но доктор и тут ухом не повел.

Йоханнес вздрогнул, так как притягивающий внимание меховой коврик вдруг резко дернулся. В этот момент Йоханнес понял, что это распластанный на спине кролик. Его запрокинутая мордочка с подвижным носом была закреплена на кушетке железным зажимом, а лапки туго связаны. Отчаянная попытка освободиться от пут длилась недолго – зверек снова лежал обездвиженный, с кровоточащим горлом, и лишь мучительные судороги свидетельствовали о том, что в нем еще теплится жизнь.

По готовым выскочить из орбит глазам подопытного кролика Йоханнес как будто его узнал. Не к этому ли мягкому теплому тельцу прильнул он в ту первую блаженную ночь в мире эльфов? Воспоминания опять захлестнули мальчика. Он бросился к маленькому страдальцу:

– Подожди! Подожди! Мой бедный кролик, я тебе помогу.

Йоханнес попытался было ослабить ремни, стягивающие нежные лапки. Но был тут же схвачен мертвой хваткой за руки, и визгливый смех прямо над ухом оглушил его.

– Ты что, рехнулся, Йоханнес? Какой же ты все-таки еще ребенок! Что подумает про тебя доктор?

– Что надо этому мальчишке? Что он здесь делает? – удивленно спросил доктор.

– Он хочет стать человеком, посему я привел его к вам. Он еще не вышел из детского возраста. Так не идут к своей цели, Йоханнес!

– Нет! Разумеется нет! – подтвердил доктор.

– Доктор, отпустите кролика! – крикнул Йоханнес.

Изыскатель с такой силой держал его за руки, что мальчик скорчился от боли.

– О чем мы договаривались, парень? – шипел Изыскатель ему в ухо. – Мы ведь отправились на поиски, не так ли? Мы здесь не в дюнах с Вьюнком и его безмозглой братией. Мы здесь, чтобы стать людьми! Людьми, понимаешь? Если хочешь остаться недорослем, если тебе недостает силенок, чтобы мне помочь, я тебя отпущу на все четыре стороны, ищи сам!

Йоханнес молчал и всему верил. Ему хотелось стать сильным. Он зажмурил глаза, чтобы не видеть кролика.

– Любезный друг! – вмешался доктор. – Ты чересчур впечатлителен. Не спорю, в первый раз подобный эксперимент и вправду являет собой неприятное зрелище. Мне самому бывает не по себе, и по возможности я стараюсь избегать кровопролития. Но оно неизбежно! Пойми, мы люди, а не животные, и научный прогресс во имя процветания человечества неизмеримо ценнее жизни нескольких кроликов.

– Слышишь! – сказал Изыскатель. – Наука и человечество!

– Труд ученого, – в запале продолжал доктор, – неоспоримо важнее в сравнении с трудом простых обывателей. И ради науки он должен подавить в себе мелкие страстишки, свойственные обычным людям. Хочешь ли ты стать таким человеком? Не в том ли твое призвание, мой юный друг?

Йоханнес мешкал с ответом; он, подобно майскому жуку, еще не знал, что такое призвание.

– Я хотел бы найти книгу, – пролепетал он. – О которой мне рассказал Если-бы-я-знал.

Доктор удивленно переспросил:

– Если бы я знал?

– Он хочет, доктор, я точно знаю. Он хочет найти высшую мудрость и постигнуть суть вещей.

И Йоханнес кивнул доктору. Насколько он понимал, это действительно входило в его намерения.

– Очень хорошо, – улыбнулся доктор. – Тогда ты должен быть сильным, Йоханнес, а не мягкотелым и добросердечным. Я тебе помогу. Но помни: все или ничего.

И Йоханнес дрожащими руками помог крепче затянуть ослабленные ремни на кроличьих лапках.

 

Одиннадцать

– Посмотрим, смогу ли я превзойти Вьюнка и показать тебе что-нибудь из ряда вон? – сказал Изыскатель.

После того как они попрощались с доктором, пообещав ему скоро вернуться, Изыскатель повел Йоханнеса по закоулкам большого города. Он показывал ему, как живет чудовище, чем оно дышит и чем питается, как переваривает проглоченное и раздается вширь при этом.

Для пущего впечатления Изыскатель предпочитал осматривать городские окраины; там люди жили скученно, местный пейзаж подавлял своей убогостью, а воздух спирал дыхание.

Они зашли в громоздкое здание, одно из многих, откуда валил дым, столь неприятно поразивший Йоханнеса в день его появления в городе. Внутри было так шумно, хоть уши затыкай! Все вокруг грохотало, трещало, стучало и гудело; бешено вращались гигантские колеса, скрежетали лебедки, обшарпанные стены, пол были чернее черного, а закоптелые окна потрескались. Необъятные трубы снаружи тянулись в небо, извергая извилистые столбы дыма. В этом чадном царстве станков и механизмов молча и безостановочно трудились люди с бескровными лицами и перепачканными руками.

– Кто это? – спросил Йоханнес.

– Винтики, – засмеялся Изыскатель. – Или люди, если угодно. И эту свою работу они делают изо дня в день. Это тоже своеобразный способ быть человеком.

Они бродили по загаженным улочкам, где едва просматривалось небо – размером с палец – сквозь густо развешанное для просушки белье. Узкие улочки были запружены людьми. Мужчины и женщины, толкаясь, теснили друг друга, кто-то кричал, кто-то смеялся и пел. В темных клетушках, где целыми семьями ютились люди, было не продохнуть. По голому полу ползали дети-оборвыши, а неопрятные молодые мамаши убаюкивали своих худосочных младенцев. Грубая брань, детский визг, изможденные, равнодушные, бессмысленные лица – все это действовало угнетающе.

Йоханнеса вдруг пронзило чувство горечи. Оно не имело ничего общего с его личным горем, которого он сейчас устыдился.

– Изыскатель, – спросил мальчик, – неужели люди живут здесь так испокон веку? В горестях, лишениях и непролазной нищете. В то время как я…

Йоханнес в нерешительности осекся.

– Разумеется. Но оно и к лучшему. Им не так уж плохо, как ты думаешь. Нищета для них норма, поскольку они не знают ничего другого. Тупоголовая скотина, одним словом. Видишь тех двух приятельниц на лавочке? Они сидят и весело воркуют, не обращая внимания на кучи мусора, грязь, нечистоты вокруг, вид у них более чем довольный, точь-в-точь как у тебя в твоих хваленых дюнах! За этих людей не стоит переживать, как не стоит переживать за кротов, никогда не видевших дневного света.

Йоханнес не знал, что ответить, и не понимал, почему ему все-таки до слез грустно. В повседневной сутолоке этой нищенской жизни то и дело мелькала фигура бледной тощей старухи с впалыми глазами и неслышной походкой.

– Славная все-таки старушенция, правда? – умиленно сказал Изыскатель. – Вытаскивает людей из этого убожества. Но даже здесь они ее боятся.

Опустилась ночь, и сотни огней замигали на ветру, отражаясь в темной воде качающимися овальными фигурками. Улицы опустели. Старые дома, казалось, устали и, облокотившись друг на друга, засыпали. У большинства из них глаза были закрыты. Лишь кое-где мутно-желтым светом светились окошки.

Изыскатель пичкал Йоханнеса длинными историями о жильцах этих домов, об их невзгодах и противоборстве между обездоленностью и волей к жизни. Он не щадил ранимую детскую душу, показывая ему самые что ни на есть злополучные места, и довольно хихикал, когда у Йоханнеса волосы вставали дыбом от его жестких умозаключений.

– Изыскатель, – спросил вдруг Йоханнес, – ты что-нибудь знаешь про Великий Свет?

Этим вопросом мальчик подспудно надеялся уберечься от гнетущей темноты, на глазах сгущающейся вокруг него.

– Вздор! Басни Вьюнка! – состроил гримасу Изыскатель. – Бредни! Есть только люди и я! Думаешь, Богу или кому-нибудь в этом роде было бы под силу совладать с таким беспорядком, который царит на земле? К тому же Великий Свет не обрек бы стольких людей на беспросветную жизнь.

– А как же звезды? Звезды! – спросил Йоханнес, уповая на то, что их величие способно возвысить ничтожность человеческого существования.

– Звезды? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Там, наверху, нет никаких огней. Это не фонари горят. Каждая звезда – это отдельный мир, многократно превосходящий наш! Мы кружимся средь этих миров, точно пылинка. И нет вообще никакого верха, да и низа нет, а только миры, одни лишь миры и бесконечность.

– Нет! Нет! – испуганно вскрикнул Йоханнес. – Не говори так! Я же вижу множество огней над головой!

– Ты и не можешь видеть ничего другого. Даже если всю жизнь будешь всматриваться в небо. Но ты должен знать, что звезды – это миры, по сравнению с которыми наш комок земли с его жалкой людской кутерьмой всего-навсего пшик, который исчезнет, не оставив в этой Вселенной никакого следа. Так что никогда не заводи разговор о звездах как о какой-то там сотне фонарей. Это несусветная глупость.

Йоханнес молчал. Величие, призванное возвысить ничтожность жизни, раздавило его.

– Пойдем, – предложил Изыскатель, – поищем что-нибудь повеселее.

Время от времени их окатывали волны восхитительной, легкой музыки. На темном канале возвышался дом, объятый ярким пламенем света зажженных окон.

У подъезда в ожидании конца вечеринки гуськом стояли кареты, запряженные лошадьми. На сбруях и на отлакированных колясках сверкали серебряные украшения; лошади кивали головами: да! да!; топот копыт гулко отдавался в ночной тишине.

Йоханнес чуть не ослеп от блеска огней, зеркал, моря цветов и радужной палитры красок. Это было поистине пиршество света. Летящие фигуры, улыбаясь и радостно жестикулируя, порхали по залам, от окна к окну. То в медленных па, то вихрем кружась, там танцевали богато разодетые пары. Шум их веселых голосов, смех, шуршание юбок и стук каблуков – все это разнозвучие вырывалось на улицу под аккомпанемент нежной, чарующей музыки, которую Йоханнес уловил еще издалека. Перед окнами маячили неподвижные темные силуэты; свет озаренного особняка причудливо играл на лицах, свет, который они с жадностью поедали глазами.

– Какая красота! – воскликнул Йоханнес, восторгаясь буйством красок, света и цветов. – Что там происходит? Можно нам войти?

– Ага! Тебе нравится? Или ты все-таки предпочтешь кроличью нору? Смотри, как сияют от радости все эти люди, полюбуйся этими степенными, лощеными кавалерами и их расфуфыренными дамочками! С каким самозабвением они танцуют, так, будто на целом свете нет ничего важнее.

Йоханнес вспомнил бал в кроличьей норе и обнаружил много схожего. У людей, как ни крути, это действо еще сильнее поражало воображение своей помпезностью. Молодые барышни в роскошных нарядах, грациозно вскидывающие в танце свои изящные белые ручки и кокетливо склоняющие головки набок, казались столь же прекрасными, как эльфы. Вышколенные слуги чинно расхаживали по залам, почтительно кланяясь гостям и предлагая дивные напитки.

– Как здорово! – восхищался Йоханнес.

– Красиво, правда? – сказал Изыскатель. – А теперь приглядись как следует. Ты должен научиться быть более проницательным. Перед тобой счастливые, смеющиеся лица, не так ли? Но спешу тебя заверить, что эти улыбки во весь рот по большей части лживы и притворны. Вон те, к примеру, добропорядочные пожилые дамы, усевшись в рядок, точно рыбаки на пруду, ведут непринужденную беседу. Но это впечатление обманчиво. На самом деле, завистливые и злые от природы, они ревностно и неусыпно следят за всем происходящим: молоденькие девушки, в их понимании, приманка, а мужчины – рыбы. Взгляни хотя бы на ту очаровательную девушку, как ее распирает от счастья, и все из-за того, что на ней платье всем на зависть, ну и рекордное число поклонников, само собой. Что до мужчин, то в их случае, чем больше обнаженных плеч и шей ласкают они взором, тем слаще удовольствие и краше бал. Сердечные взгляды, умильные, сладкие речи – всего лишь лицедейство. И поведение почтительной прислуги отнюдь не столь почтительно, как кажется на первый взгляд. Их мысли заняты другим. Когда б сейчас, по мановению волшебной палочки, исполнилось все, что творится в головах присутствующих здесь, то празднику тотчас настал бы конец!

Наглядный урок Изыскателя не прошел даром: Йоханнес стал лучше отличать наигранность улыбок, жеманность жестов и вычурность поз. Тщеславие, зависть, скука просвечивали сквозь нацепленные маски, внезапно обнажаясь, когда ненароком те слетали.

– Ничего не попишешь, – изрек Изыскатель. – Этим людям надо как-то развлекаться. А по-другому проводить досуг они не научились.

Почувствовав, что за ним кто-то стоит, Йоханнес обернулся. Знакомая высокая фигура. На бледном лице в ярких сполохах света – зияющие дыры вместо глаз. Старуха что-то бормотала себе под нос, указывая пальцем на бальный зал.

– Смотри, – сказал Изыскатель, – она опять при деле.

Йоханнес, направив взгляд в сторону указующего перста, наблюдал немую сцену: одна из пожилых дам, оборвав на полуслове разговор, вдруг закрыла глаза и поднесла руку ко лбу, а разгоряченная красотка неожиданно застыла в танце, уставившись перед собой.

– Когда? – спросил Изыскатель.

– Это мое дело, – ответила Смерть.

– Я бы хотел показать Йоханнесу ту же компанию еще разок, – усмехнулся Изыскатель, подмигивая Смерти. – Можно?

– Сегодня вечером? – предложила Смерть.

– Почему бы и нет? – согласился Изыскатель. – Разве время играет роль? Настоящее – в прошлом, а будущее уже наступило.

– Я не могу пойти с вами, – сказала Смерть. – У меня много работы. Назови известное нам обоим имя, и ты без меня найдешь дорогу.

Они долго шли по пустынным улицам, где на ночном ветру разгоралось газовое пламя фонарей, а в каналах плескалась темная стылая вода. Звуки музыки ослабевали, пока окончательно не истаяли в полном безмолвии, накрывшем город.

Вдруг где-то высоко густым металлическим звоном прогремела торжественная музыкальная тема. Она скатывалась с высокой башни, расползалась над спящим городом, проникая и в угнетенную душу маленького Йоханнеса. Он в изумлении поднял глаза.

Колокольный звон, чистый и мерный, с ликованием возносился в небо, дерзко разрывая могильную тишину. Йоханнеса смущали эти победные аккорды, этот праздник музыки посреди покойного сна и ночного траура.

– Это часы с колокольной музыкой, – сказал Изыскатель. – Им всегда весело. Каждый час они бодро и вдохновенно исполняют одну и ту же песню. Ночью она звучит еще бравурнее, чем днем, будто часы радуются, что им-то спать не надо и можно петь и петь, в то время как тысячи страждущих внизу плачут горькими слезами. Но особенного веселья песнь часов исполнена в час чьей-то смерти…

Сверху опять донесся мажорный звон колоколов.

– Когда-то, Йоханнес, – продолжал Изыскатель, – в тихой комнатке будет мерцать тусклый огонек свечи. Грустный такой огонек, задумчиво трепещущий на сквозняке и отбрасывающий на стену пляшущие тени. В комнате не будет слышно ни звука, лишь редкие вздохи и всхлипывания. Посреди комнаты под белым пологом с темными складками будет стоять кровать. А в ней будет неподвижно лежать некто с восковым лицом. Этим некто окажется наш маленький Йоханнес. И вот тогда эта самая песнь радостно ворвется в комнату, громогласно возвещая о его кончине…

Двенадцать тяжелых ударов, выдерживая долгие паузы, один за другим прогремели в воздухе. При последнем ударе Йоханнесу почудилось, что он грезит: он больше не шел, но парил над городом за руку с Изыскателем.

Они как ветер неслись над домами и фонарями. Дома уже не так тесно прижимались друг к дружке, они выстраивались в линейки с темными зияющими пространствами между ними, на дне которых фонари прихотливыми каракулями освещали ямы, лужи, строительный мусор и бревна. Наконец они добрались до широких ворот с массивными колоннами и высокой оградой. В одно мгновение перелетев через них, они опустились на влажную траву возле груды песка. Вокруг шелестела листва, и Йоханнес предположил, что это сад.

– Смотри внимательно, – сказал Изыскатель, – и только попробуй потом не признать, что я могущественнее Вьюнка.

Изыскатель громко произнес чье-то короткое, зловещее имя, заставив Йоханнеса содрогнуться. Этому имени во тьме со всех сторон вторило эхо, пока завывающий ветер наконец не взвихрил его в небо, где оно растаяло в бескрайней вышине.

Тут Йоханнес осознал, что трава стала выше него, один из камушков под ногами теперь превратился в булыжник и загораживал ему обзор. Изыскатель, тоже заметно скукожившийся, обхватил булыжник двумя руками и неимоверным напряжением сил отодвинул его. С освобожденного из-под камня пятачка земли вырвался рой недовольных, писклявых голосочков:

– Эй! Кто здесь хозяйничает? Что это значит? Грубиян!

Йоханнес наблюдал за взбудораженными черными существами. В этой куча-мала он узнал проворных черных жужелиц, блестящих коричневых уховерток с их острыми щипцами, мокриц с выгнутыми спинками и змееобразных многоножек. Длинный земляной червь молниеносно зарылся в нору.

Изыскатель направился сквозь негодующую компанию прямиком к норе червяка.

– Эй ты! Длинное голое пресмыкающееся! Вылезай-ка к нам и покажи нам свой острый красный нос! – крикнул Изыскатель.

– Что тебе надо? – откликнулся червяк из-под земли.

– Тебе придется вылезти из укрытия, пескоед! Потому что я хочу войти. Понял?

Червь осторожно высунул остроносую головку, повертел ею, оглядываясь вокруг, и потом медленно вытащил на поверхность свое оголенное кольчатое тельце.

– Нам потребуется проводник, который будет освещать дорогу. Нет, жужелица, ты слишком толстая, а от твоих ножек у меня рябит в глазах и кружится голова. Давай-ка ты, уховертка! Ты мне нравишься. Ползи вперед и держи свет в своих клещах. Жужелица, пошевеливайся! Отыщи в гнилом дереве блуждающий огонек или факел.

Повелительный тон Изыскателя заставил насекомых проникнуться к нему уважением и повиноваться.

Изыскатель и Йоханнес начали спуск в нору. Впереди ползла уховертка со светящимся древесным обломком в клещах. Под землей было темно и жутко. Сквозь матовый свет просматривались песчинки. Полупрозрачные, очень крупные, уложившись штабелями, они образовывали прочную, гладкую, продолговатую стену, отшлифованную телом червяка. Червяк, раздираемый любопытством, следовал за гостями. Его заостренная головка то и дело вытягивалась вперед, терпеливо поджидая, когда же подоспеет длинное туловище. Спускались молча и мучительно долго. На обрывистых спусках Изыскатель поддерживал Йоханнеса.

Казалось, их путешествию не будет конца, все те же залежи песчинок, да уховертка без устали все ползет и ползет вперед, мастерски лавируя на крутых виражах подземного хода. Наконец дорога расширилась, стены раздвинулись. Черные песчинки, набухшие от сырости, наверху вылепили свод, расцвеченный блестками водяных капель, с которого, точно окаменевшие змеи, свисали корни деревьев.

И в этот момент путники наткнулись на отвесную глухую стену поперек дороги.

Уховертка обернулась:

– Приехали! Теперь надо подумать, как преодолеть это препятствие. Червяк наверняка знает, ведь он здесь у себя дома.

– Давай, показывай дорогу! – приказал Изыскатель.

Червяк медленно подтянул пружинистое тело к черной стене и принялся ее исследовать. Йоханнес заметил, что стена из дерева. Местами она прогнила, превратившись в коричневую труху. Туда-то и ввинтился червяк, в три захода затащив себя внутрь.

– Теперь ты! – скомандовал Изыскатель и подтолкнул Йоханнеса к узкому круглому лазу, проделанному червяком. Йоханнес струхнул, подумав, что вот-вот задохнется в этой мягкой, сопревшей трухе, но тут, на счастье, ему удалось высвободить сперва голову, еле-еле протиснув ее наружу, а потом не без усилий выбраться из западни. Ноги упирались во что-то твердое и мокрое. Воздух был плотным и спертым – не продохнуть. Йоханнес выжидал, охваченный смертельным страхом.

Голос Изыскателя звучал глухо, как в погребе:

– За мной, Йоханнес!

В кромешной тьме Йоханнес угадал, что дорога потянулась вверх, и, крепко ухватившись за руку Изыскателя, стал карабкаться в гору.

Казалось, что он ступает по толстому ковру, проминающемуся под его шагами. Он то и дело спотыкался о какие-то рытвинки, кочки и наросты. Изыскатель тащил его к плоскому участку, где можно было держаться за длинные травинки, гибкие, как тростник.

– Здесь нам будет удобнее. Свет! – крикнул Изыскатель.

Вдалеке замелькал тусклый огонек, покачиваясь вверх-вниз вместе с факелоносцем. Приближаясь, его слабый отблеск постепенно заполнял пространство, в котором они находились. Йоханнеса бросило в дрожь. Продольная возвышенность, на которую они взобрались, была белого цвета, а стебли, за которые он ухватился, курчавились блестящими коричневатыми волнами.

Йоханнес распознал человеческую фигуру – холодная поверхность, на которой он стоял, оказалась лбом.

Перед ним, будто два глубоких оврага, зияли ввалившиеся глаза; голубоватый свет падал на тонкий нос и пепельные губы, приоткрытые в жуткой, окоченелой гримасе смерти.

Изыскатель прыснул, но в отсыревших деревянных стенах его смех тут же заглох.

– Вот это сюрприз! Йоханнес!

Из-под складок савана вылез длинный червь; он осторожно подполз к подбородку и по окаменевшим губам проскользнул в черное жерло рта.

– Она была самой прелестной девушкой на том балу, помнишь? Тебе она показалась чуть ли не прекраснее эльфа. Ее наряд и волосы источали сладчайший аромат, лицо сияло, и губы расплывались в счастливой улыбке. А теперь… Посмотри на нее!

Йоханнес не верил своим глазам. Так быстро? Такая красота… и что от нее осталось?

– Не веришь? – усмехнулся Изыскатель. – С тех пор прошло полвека. Время не играет роли. Все былое навечно в будущем, а будущее навечно в прошлом. Ты не можешь этого понять, но ты должен мне верить. Здесь все правда, все, что я тебе показываю, правда! Правда! Вьюнок не мог этим похвастаться.

Хихикая и кривляясь, Изыскатель прыгал по лицу покойной. Присев на бровь, он ухватился за длинные ресницы и приподнял веко. Глаз, столь радостно лучащийся на балу, выцвел и поблек.

– Вперед! – воскликнул Изыскатель. – Нас ждет еще немало увлекательного!

Червь неспешно выполз из правого уголка рта, и устрашающий поход продолжился. Они шли теперь новым путем, столь же долгим и тягостным.

– А вот и бабка, – объявил червь, когда черная стена вновь преградила им дорогу. – Она уже давно здесь лежит.

Зрелище, на этот раз с виду не столь убийственное, являло собой темное месиво с торчащими из него бурыми человеческими костями; в этой мертвечине сосредоточенно, со знанием дела копошились сотни червей и насекомых. Свет вызвал у них переполох.

– Вы откуда? Кто притащил сюда свет? Нам он ни к чему.

И противные твари торопливо попрятались кто куда. Но все же успели узнать своего сородича.

– Ты уже побывал рядом? – спросили они червяка. – Там еще очень твердое дерево.

Червяк отрицал.

– Этот проныра хочет приберечь счастливую находку для себя, – шепнул Изыскатель Йоханнесу.

Они продолжили путь. Изыскатель показывал Йоханнесу некоторых бывших его знакомых. Наткнувшись на одутловатое лицо какого-то уродца со стеклянными, навыкате глазами, распухшими чернильными губами и надутыми щеками, он в очередной раз ударился в воспоминания.

– Благороднейший был господин, – не без иронии заметил Изыскатель. – Ты бы его видел, голубых кровей, баснословно богатый, напыщенный индюк. Таким он и остался!

Они проходили мимо иссохших сизоволосых трупов взрослых и маленьких детей с крупными головами и старческим выражением на лицах.

– Смотри, они сначала умерли, а потом состарились! – сказал Изыскатель.

Поодаль лежал еще один усопший: густая борода, раскрытый рот, сияющие белизной зубы. Черная дыра во лбу.

– Этому Старуха слегка подсобила. Зачем было пороть горячку? Рано или поздно он бы все равно здесь оказался.

И снова галереи и коридоры, снова мертвецы с заиндевелым оскалом и скрещенными на груди руками.

– Дальше я не поползу, – сказала уховертка. – Я здесь уже не ориентируюсь.

– Давайте повернем обратно, – предложил червь.

– Ну еще один! Последний экспонат! – взмолился Изыскатель.

И они пошли дальше.

– Все, что ты здесь видишь, Йоханнес, правда. За исключением тебя самого. Тебя здесь нет, – сказал Изыскатель и громко расхохотался, заметив нечеловеческий ужас во взгляде Йоханнеса: – Это последний! Клянусь!

– Здесь тупик, я дальше не поползу, – проворчала уховертка.

– Вперед! Только вперед! – воскликнул Изыскатель и обеими руками принялся рыть землю там, где дорога кончалась. – Помоги мне, Йоханнес!

Йоханнес безвольно подчинился.

В полном молчании они усердно копали землю до тех пор, пока не показался черный ящик. Червяк втянул голову и пополз обратно. Бросив огонек, уховертка последовала за ним.

– Туда вам ни за что не проникнуть – древесина слишком свежая, – сказала она на прощание.

– А я хочу, – настаивал Изыскатель и крючковатыми пальцами принялся яростно расковыривать деревянную крышку, отколупывая от нее длинные белые щепки.

У Йоханнеса от страха затряслись поджилки. Но пути назад не было. Наконец, продырявив заслон, Изыскатель схватил огонек и опрометью пролез внутрь.

– Сюда, сюда! – крикнул он и направился к изголовью гроба.

Йоханнес, крадучись, приблизился к рукам покойника, сложенным на груди, и остолбенел. Он посмотрел на костлявые белые пальцы и моментально их узнал. Он узнал их форму и складки, контуры длинных посиневших ногтей, а также коричневое пятнышко на указательном пальце.

Это были его собственные руки.

– Сюда! Сюда! – кричал Изыскатель, стоя у головы. – Гляди в оба! Ты узнал его?

Йоханнес попытался было двинуться с места и пойти на призывный огонек, но не смог. Огонек растворился в темноте, и Йоханнес потерял сознание.

 

Двенадцать

Он погрузился в глубокий сон, на глубину, где нет сновидений.

Всплывая из темных пучин навстречу холодному пасмурному утру, он успел пролететь сквозь кружево красочных, добрых снов из прошлого. При пробуждении сны соскользнули с его души, как капли росы с цветка. Выражение глаз благодаря осевшим на сетчатке любимым образам было кротким и ласковым.

Но Йоханнес тут же зажмурился, будто тусклый дневной свет причинял ему боль. Он увидел то, что и прошлым утром. Казалось, это было так давно. Воспоминания о вчерашнем дне, начиная от безрадостного утра и кончая жуткой ночью, навалились на него. Йоханнес не мог поверить, что все эти злоключения произошли с ним за одни сутки. Источник его горя мерещился где-то совсем далеко, в сером тумане. Сладкие грезы бесследно улетучились.

Изыскатель тряс его, давая понять, что наступает новый день – унылый, бесцветный, один из многих в длинной череде похожих серых будней.

Мучительные кошмары истекшей ночи не отступали.

– Может, это был просто сон? – робко выдавил из себя Йоханнес, обращаясь к Изыскателю.

Тот уставился на него с веселым изумлением:

– Ты о чем?

Не заметив усмешки в его взгляде, Йоханнес переспросил, произошло ли то, что так явственно запечатлелось в его памяти, на самом деле.

– Да уж, умом ты не блещешь, Йоханнес! Такого же не бывает!

Йоханнес не знал, что и думать.

– Надо тебя срочно чем-нибудь занять. Тогда ты перестанешь задавать глупые вопросы.

И они отправились к доктору Цифре, который должен был помочь Йоханнесу найти то, что он искал.

На многолюдной улице Изыскатель внезапно остановился, указывая на какого-то типа в толпе.

– Помнишь его? – спросил он и загоготал, увидев, как Йоханнес побледнел от ужаса, провожая глазами удаляющуюся фигуру.

Он видел его прошлой ночью глубоко под землей.

Доктор встретил Йоханнеса тепло, с порога начав делиться с ним своими обширными познаниями. В тот день Йоханнес слушал его в течение нескольких часов… и потом еще много-много дней кряду.

То, что искал Йоханнес, доктору найти пока еще не удалось, но, по его словам, он был почти у цели. Он намеревался обучить Йоханнеса всему, что знал. Как только Йоханнес усвоит все премудрости, им на пару не составит особого труда разгадать головоломку.

Йоханнес учился старательно и терпеливо, день за днем, месяц за месяцем, впитывая новые знания. Он не слишком рассчитывал на успех, но понимал, что отступать нельзя. Его, однако, обескураживал тот факт, что, чем дольше длились его поиски света, тем плотнее сгущалась темнота вокруг. Начало всех наук неизменно воодушевляло, но чем глубже он проникал в суть материи, тем беспросветнее она становилась. Йоханнес начал с биологии, но по истечении времени вместо растений и животных видел лишь голые цифры. Все превращалось в цифры. Страницы изобиловали цифрами. Доктор Цифра приходил от этого в восторг, уверяя Йоханнеса, что цифры и есть свет. Йоханнесу же они, напротив, казались тьмой.

Изыскатель не покидал Йоханнеса, подстегивая его в минуты усталости или подавленности и одновременно отравляя ему удовольствие от учебы.

Йоханнес изумлялся и восхищался тем, что видел и узнавал: например, тем, как филигранно устроены цветы, как формируются плоды и как насекомые неосознанно помогают им в этом процессе.

– Это потрясающе, – восклицал он, – как точно все рассчитано и как изящно и искусно сотворено.

– Да, на удивление искусно, – поддакивал Изыскатель. – Жаль только, что это изящество и искусность ничему не служат. Сколько цветов приносят плоды? Из скольких косточек вырастают деревья?

– Похоже, что в природе все задумано согласно некоему грандиозному плану, – парировал Йоханнес. – Только представь себе! Пчелы ищут мед для самих себя и понятия не имеют, что тем самым помогают цветам, а цветы, в свою очередь, заманивают их яркой окраской. Разве это не стройная схема? И пчелы, и цветы живут по ней, не ведая о ее существовании.

– Звучит красиво, но в этой схеме уйма недостатков. При первом удобном случае пчелы прокусывают венчик цветка у основания, сводя на нет всю хитроумную конструкцию. Искусник прожектер остается с носом!

С удивительным строением человека и животных дела обстояли еще хуже. Во всем, что Йоханнесу казалось совершенным, Изыскатель непременно обнаруживал изъяны. Он представил ему обширный перечень болезней и бед, которые подстерегают живых существ, нарочно отбирая для демонстрации самые тошнотворные их проявления.

– Этот прожектер-изобретатель, Йоханнес, был очень умен, но все творения его ущербны, доложу тебе. И люди вынуждены трудиться в поте лица, чтобы хоть как-то залатать прорехи в его работе. Оглянись вокруг! Зонтики, очки, одежда и дома – все это образчики рукотворной кустарщины. Они ведь не входили в изначальный план Создателя. Он многого не учел – того, к примеру, что люди способны мерзнуть или же читать книги… да мало ли чего еще. И вот тут-то обнаруживается, что план Его никуда не годится. Он скроил людей по своим лекалам, не сообразив, что со временем на лоне природы им станет тесно. В наш век род человеческий действует самостоятельно, не считаясь ни с Создателем, ни с Его планом. Все, чем Он обделил людей, они беззастенчиво забирают сами и даже умудряются, прибегая к всевозможным хитростям, на время оттягивать смерть.

– Ну так это же вина людей! – воскликнул Йоханнес. – Зачем они намеренно отдаляются от природы?

– О, непонятливый Йоханнес! Если нянька позволит своему неразумному дитяти поиграть с огнем и тот обожжется, кто будет в этом виноват? Малыш, не представляющий себе, что такое огонь, или нянька, знавшая наперед, что ему грозит? И кто виноват в том, что люди сбиваются с пути, погрязнув в несчастьях и лицемерии, – они сами или мудрый Создатель, для которого люди – неразумные чада?

– Но люди вовсе не глупые дети, они же знали…

– Йоханнес! Если ты скажешь ребенку: «Не прикасайся к огню! Будет больно!», а ребенок, ослушавшись, все равно это сделает, потому что не знает, что такое «больно», ты сочтешь себя невиновным и скажешь: «Я же его предупреждал!»? Но ведь ты знал, что он не внемлет совету. Люди глупы и безрассудны, как дети. Стекло хрупкое, а глина мягкая. Того, кто задумал людей, но не предвидел их глупость, можно сравнить с оружейником, мастерящим орудия из стекла или стрелы из глины, который не задумывается над тем, что его диковинные поделки неминуемо разобьются или согнутся.

Слова Изыскатели проникали в душу Йоханнеса, точно капли жидкого огня. Его сердце заполонило безраздельное горе, вытеснившее все былые печали, заставляющее плакать в подушку тихими, бессонными ночами.

Ах, сон! Сон! После долгих дней обучения сон стал любимым его времяпрепровождением. В снах отныне не было места тяжелым думам и страданиям, там Йоханнес переносился в свою прошлую жизнь. Это было восхитительно! Днем, правда, он не мог вспомнить, что именно ему снилось. Он только чувствовал, что душевное томление и страстные желания из прошлого намного сладостней его теперешней всепоглощающей опустошенности. Как он, бывало, скучал по Вьюнку! Или часами ждал Робинетту. Как это было прекрасно!

Робинетта! Скучал ли он по ней? Чем дольше он занимался наукой, тем быстрее уменьшалось его чувство к ней. Ведь и оно, наряду со всем прочим, подверглось подробному разбирательству. Изыскатель объяснил ему, что такое любовь. Йоханнес устыдился, а доктор Цифра пояснил, что любовь в цифрах выразить пока не удается, но это дело ближайшего будущего. Темнота вокруг маленького Йоханнеса продолжала сгущаться.

Йоханнес испытывал затаенное чувство благодарности к Изыскателю за то, что избежал встречи с Робинеттой во время их страшного подземного путешествия. Хотя, когда он заговаривал об этом с Изыскателем, тот лишь молчаливо скалился, и отнюдь не из жалости.

Свободное от работы и учебы время Изыскатель использовал для того, чтобы показать Йоханнесу жизнь людей. Где они только не побывали! Они заходили в больницы, где в огромных палатах вповалку лежали больные с бледными, иссохшими лицами и тусклым, страдальческим взглядом; их кашель и стон лишь усугубляли повисшее в тиши больничных стен неизбывное уныние. Изыскатель тыкал пальцем в тех больных, которым уже не посчастливится вернуться домой. В установленные часы в больницу стекались родственники пациентов, и тогда Изыскатель, криво усмехаясь, цедил сквозь зубы:

– Смотри! Все эти мужчины и женщины знают: когда-нибудь и они сюда попадут, чтобы быть вынесенными вперед ногами в черном ящике.

«Как же им в таком случае удается сохранять присутствие духа?» – думал Йоханнес.

Изыскатель поволок его на верхний этаж, в палату, тишину гнетущего полумрака которой разбавляли лишь мечтательные звуки пианино из дома по соседству. Йоханнес увидел там больного старика, бесчувственным, потусторонним взглядом уставившегося на узкий солнечный луч, медленно ползущий по стене перед ним.

– Он лежит здесь уже семь лет, – сказал Изыскатель. – Он был моряком, видел пальмы в Индии, бороздил синие моря в Японии и джунгли в Бразилии. Теперь же единственное его развлечение – это солнечный луч и фортепианная игра вдалеке. Он уже не выйдет отсюда, но может пролежать здесь еще очень долго.

Спустя какое-то время тот дряхлый старик, навечно пригвожденный к больничной койке, стал для Йоханнеса настоящим наваждением. «Каково это, – то и дело спрашивал он себя, – просыпаться изо в день в жутковатой каморке, где твое пожизненное одиночество лишь изредка скрашивают пленительные звуки пианино да лучик света, прорвавшийся снаружи».

Изыскатель водил Йоханнеса в церкви, где они слушали проповеди. Посещали они и праздники, и торжественные церемонии, и жилые дома.

По мере знакомства с людьми Йоханнес все чаще вспоминал свою прошлую жизнь, поведанные Вьюнком истории, личные встречи. Ему попадались люди, похожие на светлячка, воображающие, что видят своих умерших друзей в ночном звездном небе, или на майского жука, прожившего лишь день, но разглагольствующего о призвании. Он слышал рассказы, напоминавшие ему историю о Лютом умельце, герое крестовиков, или об обжоре угре, которого раскармливали, потому что королю положено быть толстым. Себя же Йоханнес сравнивал с юным майским жуком, который, ничего не зная о призвании, полетел на свет. Йоханнес чувствовал, как, изуродованный, он беспомощно ползает по ковру, обмотанный ниткой, за которую то и дело дергает Изыскатель. Ах, сад ему уже не суждено найти… Когда же тяжелая нога в черном ботинке расплющит его наконец?

Изыскатель потешался над его воспоминаниями о Вьюнке. И постепенно Йоханнес утвердился в мысли, что Вьюнка не было и в помине.

– Изыскатель! Но тогда нет и ключика. Тогда вообще ничего нет!

– Ничего! Ничего! Есть только люди и цифры. Бесконечное множество цифр.

– Тогда ты меня обманул, Изыскатель! Давай остановимся и прекратим поиски! Оставь меня в покое!

– Помнишь, что сказала Смерть? Ты должен стать человеком, настоящим человеком.

– Не хочу, это омерзительно.

– Ты должен. Ты хотел этого. Посмотри на доктора Цифру! Он, по-твоему, тоже омерзителен? Стань таким, как он.

Доктор Цифра и в самом деле всегда выглядел умиротворенным и счастливым. С неизменным хладнокровием он целеустремленно следовал своей дорогой, обучаясь сам и обучая других, довольный и невозмутимый.

– Взгляни на него, – предложил Изыскатель, – он видит все и ничего. Он воспринимает людей как обитатель другой планеты, не имеющий с ними ничего общего. Он словно неуязвим для недугов и горестей и общается со Смертью как бессмертный. Он стремится познать то, что видит, но ему безразличны объекты его исследований. Он выжимает из них то, что может пополнить копилку его знаний… Ты должен стать таким, как он.

– У меня не получится.

– Ну, это не моя проблема.

На этой безнадежной ноте заканчивались обычно их дискуссии. Йоханнес мрачнел, утрачивая прежний энтузиазм. Но продолжал искать, уже не помня что и с какой целью. Он превратился в тех многих, с кем поделился своим секретом Если-бы-я-знал.

Пришла зима, но Йоханнес даже не заметил этого.

В одно холодное, пасмурное утро, когда талый грязный снег покрывал улицы, капая с деревьев и крыш, Йоханнес и Изыскатель отправились на свою ежедневную прогулку.

На площади им повстречались молодые девушки с учебниками под мышкой. Они играли в снежки, с веселым хохотом уворачиваясь от них. Их голоса звенели в зимней тишине, перемешиваясь со звоном бубенчиков запряженных в повозки лошадей и лязгом дверных затворов торговых лавок. Одна из девушек, в меховом пальто и черной шляпке, заметив Йоханнеса, застыла на месте. Йоханнесу было хорошо знакомо ее лицо, но он не помнил, кто эта девушка. Она же приветливо закивала, глядя на него.

– Кто это? Я ее знаю.

– Вполне вероятно. Это Мария. Некоторые зовут ее Робинеттой.

– Нет, не может быть. Она не похожа на Вьюнка. Это обыкновенная девушка.

– Ха-ха-ха! Она не может быть похожа на того, кого не существует! Она сама по себе. И ты по ней скучал. Давай подойдем к ней.

– Нет, я не хочу. Лучше бы я увидел ее мертвой, как и всех остальных.

И Йоханнес поспешил прочь, не оборачиваясь и обреченно бормоча под нос:

– Вот и все. Нет ничего! Ничего!

 

Тринадцать

Яркий, теплый солнечный свет первого весеннего утра разливался по большому городу. Слепящие лучи прокрались в комнату, где жил Йоханнес; на низком потолке дрожало и покачивалось световое пятно, отражаясь от подернутой рябью воды в канале.

Йоханнес сидел у окна и смотрел на преображенный весной город. Серый туман сменился блестящей солнечной дымкой, окутывающей старинные башни в конце улиц. Светлые скаты шиферных крыш отливали серебром, дома с четкими очертаниями сияли на солнце всеми своими гранями. Над каналами, вода в которых, казалось, ожила, мерцал бледно-голубой воздух. Разбухали коричневые, лоснящиеся почки ив; в ветвях бузили непоседы-воробьи.

Йоханнеса охватило неизъяснимое чувство при виде этой весенней картины. Солнечный свет сладко одурманивал. Забвение перетекало в наслаждение.

Он мечтательно взирал на рябь, лопающиеся почки, слушал веселое чириканье воробьев. Он давно не испытывал такого блаженства.

Это было солнце из его прошлого. Солнце, зазывающее его на улицу, в сад, где он часами нежился на теплой траве, в защищенном от ветра месте, подолгу рассматривая былинки и нагретые солнцем комочки земли.

Он упивался солнечным светом, дарившим ему благостное ощущение домашнего уюта, точно так же давно-давно он чувствовал себя в объятиях матери. И опять ему вспомнилось прошлое, но он не тосковал по нему и не оплакивал его. Он просто сидел и мечтал, желая продлить эти минуты счастья.

– Ты что там ворон считаешь, Йоханнес? – крикнул Изыскатель. – Ты же знаешь, я на дух не выношу мечтателей.

Йоханнес поднял на него умоляющий взгляд:

– Оставь меня одного ненадолго. Солнце так прекрасно.

– Что ты находишь в этом солнце? – спросил Изыскатель. – Это не что иное, как большая свеча. Какая разница, где сидеть: при свечах или на солнце? Видишь те переменные пятна света и тени на улице? Это всего лишь отблеск горящей свечи, ее хилого пламени, трепыхающегося на мизерном кусочке Вселенной. Там, там! За пределами голубизны, над нами и под нами, там повсюду тьма. Холод и тьма! Там сейчас ночь, сейчас и на веки вечные.

Эти слова Йоханнес пропустил мимо ушей. Теплые солнечные лучи пронзили его сердце, наполнив светом и негой.

Изыскатель отвел Йоханнеса в холодный дом доктора Цифры. Солнечные образы еще какое-то время витали в его душе, но постепенно истаяли, и к концу дня в ней вовсе потемнело.

Возвращаясь домой, из насыщенного вечернего воздуха Йоханнес вдыхал влажные весенние запахи. На тесных улочках не дышалось полной грудью, и лишь на открытых площадях его носа достигали живые пригородные ароматы трав и клейких листочков. Весна здесь проявлялась в виде мирно плывущих облаков и нежно-красного зарева в западной части неба.

Сумерки развесили над городом мягкую пелену, пепельную, тонких, пастельных оттенков. На улицах стало тихо, лишь шарманка напевала вдалеке грустную мелодию. На фоне малиновой вечерней зари дома выглядели черными многорукими призраками, возводящими к небу затейливые башенки и дымоходы.

Солнце будто дружески улыбнулось Йоханнесу, на прощание протянув городу последние лучи. Эта была улыбка, извиняющая глупость. Ласковый ветерок погладил Йоханнеса по щекам.

И вот тогда сердце Йоханнеса захлестнула тоска, столь щемящая, что идти дальше не было сил, и, глубоко вздохнув, он вскинул голову к небу. Весна звала его, и он услышал ее зов. Он хотел ответить, хотел двинуться ей навстречу. Обуреваемый чувствами раскаяния, любви и прощения, он с тоской смотрел в небо, и глаза наполнялись слезами.

– Пошли, Йоханнес! Веди себя прилично, люди оглядываются! – тормошил его Изыскатель, дергая за незримую ниточку.

Постылые вереницы однотипных домов тянулись по обеим сторонам улицы, нарушая гармонию теплого вечера, диссонируя с голосами весны. Люди сидели на верандах, наслаждаясь теплом. Йоханнес воспринял это как насмешку. Замызганные двери были настежь открыты, убогие жилища без зазрения выставлены напоказ. Далекая шарманка все так же вымучивала из себя заунывную мелодию. «О! Вот бы сейчас улететь отсюда! Далеко-далеко! В дюны, к морю!» – подумал Йоханнес.

Но и Йоханнесу пришлось-таки вернуться в свою душную комнатку, где он в ту ночь не сомкнул глаз.

Йоханнес вспоминал отца, их длинные совместные прогулки, во время которых он то и дело чуть отставал от отца, а тот, замедлив шаг, чертил буквы на песке; пришли на память и фиалковые полянки, которые они вдвоем непременно отыскивали. Образ отца преследовал Йоханнеса всю ночь: он видел перед собой любимое лицо, на которое с нежностью смотрел вечерами при тусклом свете лампы, прислушиваясь к скрипу его ручки.

Каждое утро он умолял Изыскателя позволить ему хоть на денек отлучиться домой, к отцу, и хоть одним глазком взглянуть на сад и дюны. Йоханнес теперь не сомневался, что любит отца больше, чем Престо и свою детскую комнату, – скучал он именно по нему.

– Скажи, по крайней мере, как он поживает и сердится ли на меня все еще из-за моего долгого отсутствия, – просил Йоханнес.

Изыскатель пожимал плечами:

– Даже если я и скажу, что толку?

Весна тем временем звала Йоханнеса все громче. Каждую ночь ему снился темно-зеленый мох на склонах дюн и шаловливые солнечные лучи в молодой зелени.

«Так больше не может продолжаться, – думал Йоханнес. – Я больше этого не вынесу».

Часто, когда сна не было ни в одном глазу, он вставал с постели, подходил к окну и смотрел в ночь. Сонные, пуховые облака лениво проплывали в мягком свете полной луны. Он представлял, как далеко-далеко спят дюны и кустарники, где не трепещет ни один молодой листик и пахнет влажным мхом и березовыми почками. Слышалось, как, робко набирая силу, таинственным гулким пассажем разносится над спящими лугами хор лягушек, как одинокая птица пытается солировать в торжественной тиши, то вкрадчиво вступая, то обрывая трель, словно боясь нарушить поэтику ночи. Она звала Йоханнеса, все звало его. Он обхватил голову руками и заплакал:

– Не могу больше! Не могу этого вынести. Лучше умереть.

Когда на следующее утро Изыскатель разбудил Йоханнеса, он все еще сидел на подоконнике, уткнувшись головой в коленки.

Дни становились длиннее и теплее, но ничего не менялось. Йоханнес не умер, тяжелым грузом продолжая носить в себе свое горе.

Как-то утром доктор Цифра сказал Йоханнесу:

– Поедем со мной, я должен навестить больного.

Доктор Цифра стяжал славу ученого человека, и многие обращались к нему за помощью, борясь с болезнями и отдаляя смерть. Йоханнес уже не раз сопровождал доктора во время его врачебных визитов.

Изыскатель пребывал в то утро в превосходнейшем расположении духа. Он стоял на голове, кувыркался, пританцовывал и строил рожи, при всем при этом многозначительно улыбаясь, словно приготовил Йоханнесу сюрприз. Подобные всплески безудержного веселья не на шутку пугали Йоханнеса.

Доктор Цифра, как всегда, сохранял серьезность.

На сей раз им предстоял неблизкий путь: сначала поездом, потом пешком. Йоханнеса еще ни разу не брали с собой за город.

Денек выдался лучше некуда. Из окна поезда Йоханнес любовался проносившимися мимо зелеными лугами, на которых лохматыми метелками цвела трава и паслись коровы. Белые бабочки порхали над цветочным морем, а воздух подрагивал от летнего зноя.

Йоханнес ощутил внезапное волнение – там, впереди, взору открывались муаровые дюны!

– Ну вот, Йоханнес! – усмехнулся Изыскатель. – Теперь твое желание наконец исполнится!

Не веря Изыскателю, Йоханнес во все глаза смотрел на дюны, которые вот-вот нагонит поезд. Вытянутые канавы по обеим сторонам железной дороги вращались каруселью, потом замелькали отдельно стоящие уютные домики, а вслед за ними деревья: густые цветущие каштаны, обвешанные крупными белыми и красными кистями, голубовато-зеленые сосны, осанистые липы.

Это была правда – он снова видит дюны!

Поезд остановился, и троица продолжила путь пешком, под тенистой листвой.

Вот и темно-зеленый мох, солнечный свет в кронах деревьев, запах березовых почек и сосновых иголок.

«Это правда? Неужели это правда? – думал Йоханнес. – Неужели снова счастье?»

С сияющими глазами и колотящимся сердцем, Йоханнес начал верить в свое счастье. Он узнавал деревья, землю, лесную тропинку, истоптанную им вдоль и поперек.

На тропинке они были одни. Йоханнес, тем не менее, постоянно оглядывался, будто заметив слежку. Ему казалось, что за дубами кто-то прячется, но кто – было не разобрать.

Изыскатель хитро поглядывал на Йоханнеса.

Доктор Цифра двигался широким шагом, потупив взгляд.

Дорога становилась все более знакомой, Йоханнес знал здесь каждый камень, каждый куст. И вдруг он вздрогнул – перед ним во всей красе предстал его собственный дом.

В фасонистом наряде из белых цветков каштан раскинул у дома свои гигантские ветви с пятипалыми листьями.

Йоханнес услышал привычный скрип отворяющейся двери и вдохнул запах своего дома, где так дорог ему был каждый уголок. К сердцу подкатило щемящее чувство утраченного покоя. Все в этом доме было частью его жизни, его одинокой мечтательной детской жизни. Не так давно он, как с живыми, общался с предметами домашней обстановки, жил с ними в своей вымышленной вселенной, никого туда не впуская. Сейчас же он ощутил себя покойником, отрезанным от родимого дома с лабиринтом коридоров и комнат. И понимал, что утрата эта безвозвратна. Ему стало так грустно, как бывает грустно человеку на кладбище.

Хоть бы Престо выпрыгнул ему навстречу! Но Престо, скорее всего, уже умер.

А где же отец?

Йоханнес обернулся на озаренный солнцем сад, где у распахнутой двери в полный рост стояла фигура старухи, той, которая всю дорогу невидимо шла за ними по пятам. По мере приближения к дому она разрасталась, а переступив порог, огромной тенью, обдающей холодом, заполнила собой коридор. И в этот момент Йоханнес ее узнал.

В доме стояла гробовая тишина. Они молча поднимались по лестнице. Йоханнес помнил, что одна из ступенек прежде всегда скрипела. И впрямь, ее трехкратный скрипучий звук как будто вторил сейчас страдальческим вздохам, а при четвертом шаге ступенька приглушенно всхлипнула.

Наверху раздавался хриплый стон, тихий и мерный, как монотонное тиканье часов. Его тягостный, болезненный отзвук бередил душу.

Дверь в детскую была открыта. Йоханнес втихаря заглянул внутрь. Причудливые цветочные фигуры на обоях смотрели отсутствующим взглядом. Настенные часы остановились.

Они вошли в комнату, откуда доносился стон. Это была спальня отца. Солнце весело играло на опущенном зеленом пологе. Кот Симон сидел на подоконнике и наслаждался теплом. Воздух был пропитан запахом вина и камфоры.

Слышались шепот и осторожные шаги. Подняли зеленый полог.

Перед Йоханнесом возникло лицо отца, которое он так часто видел в последнее время. Оно преобразилось до неузнаваемости. Застывшее страдание вместо ласково-серьезного выражения. Землистого цвета, с желтушными подтеками. Из-под полусомкнутых век виднелись белки глаз, в приоткрытом рту желтели зубы. Голова утопала в подушках, чуть приподнимаясь и вновь заваливаясь набок при каждом стоне, который резкими, короткими толчками вырывался из груди.

Йоханнес, как парализованный, стоял у кровати, приковав взгляд к родному лицу. Было невозможно собраться с мыслями, пошевельнуться, сделать шаг и обхватить старческие бледные руки, безвольно покоящиеся на белых простынях.

Все вокруг почернело – солнце и светлая комната, зелень деревьев и голубое небо; все прошлое Йоханнеса затянулось черно-свинцовой кулисой, за толщей которой – беспросветность. И в этой ночи Йоханнес видел перед собой лишь мертвенно-бледное лицо. Лицо, искаженное болью, донельзя исхудалое, мученически дергающееся в подушках.

В какой-то момент стенания прекратились, глаза открылись и принялись лихорадочно что-то искать, в то время как губы пытались что-то сказать.

– Здравствуй, папа! – прошептал Йоханнес и, вздрогнув, будто его дернуло током, уставился в рыщущие по комнате глаза.

Тусклый взгляд на мгновение задержался на нем, и бесцветные губы тронула едва заметная улыбка. Скрюченная худая рука оторвалась от простыни и неуверенно дернулась в сторону Йоханнеса, но тут же безжизненно упала.

– Только не устраивай сцен! – прошипел Изыскатель.

– Отойди, Йоханнес, – сказал доктор Цифра. – Посмотрим, что можно сделать.

Доктор начал обследовать больного, и Йоханнес отошел от кровати к окну. Он смотрел на залитую солнечным светом траву и ясное небо, на раскидистый каштан, облепленный жирными синими мухами, поблескивающими на солнце. Стоны возобновились с той же частотой, что и раньше.

В заросшем травой саду прыгал черный дрозд, крупные красные и черные бабочки порхали над цветами, с деревьев доносилось вкрадчивое воркование лесных голубей.

Стон в комнате не прекращался. Йоханнесу ничего не оставалось, как слушать эти повторяющиеся, неотвратимые звуки, напоминающие ритмично падающие капли, способные свести с ума. В промежутках Йоханнес затаивал дыхание, но всякий раз стоны возвращались рефреном, словно леденящие душу шаги приближающейся смерти. А за окном разливалось благодатное тепло. Природа блаженствовала. Травинки подрагивали на ветру, листья радостно шелестели, высоко над деревьями в густой синеве парила одинокая цапля, лениво взмахивая крыльями.

Йоханнес ничего не понимал. Его огорошенная душа металась в потемках. «Как все это может умещаться в моем сердце?! – изнывал он. – Неужели это я, Йоханнес? И это мой отец? Отец Йоханнеса?»

Казалось, что он думает о чужом человеке. И все происходящее – всего лишь подслушанная им история. Про Йоханнеса, его дом и отца, которого он покинул и который сейчас находится при смерти. И вправду печальная история, крайне печальная. Но Йоханнеса она не касалась.

И все-таки, и все-таки… История была про него! Йоханнеса!

– Ничего не понимаю, – сказал доктор Цифра, выпрямляясь, – загадочный случай.

– Не хочешь взглянуть, Йоханнес? – спросил Изыскатель. – Весьма интересный случай.

Даже доктор не может разобраться.

– Оставь меня, – сказал Йоханнес. – Я не в состоянии думать.

Но Изыскатель, встав за спиной, по своей излюбленной привычке принялся назойливо шипеть ему в ухо:

– Не в состоянии думать? Ошибаешься. Ты должен думать! Можешь сколько влезет пялиться на небо – это тебе не поможет. Вьюнок не прилетит. А этот немощный человек все равно умрет. Ты сам в этом убедился. Как ты считаешь, чем он болен?

– Не знаю! Не хочу знать!

Йоханнес умолк и прислушался к стонам, звучащим жалобно и укоризненно. Доктор Цифра делал заметки в своем блокноте. Над изголовьем кровати нависла темная фигура их преследовательницы. Чуть склонив голову на грудь и протянув длинную руку к больному, впалыми глазницами она уставилась на часы.

Желчное шипение по-прежнему клокотало в ухе.

– Отчего же ты так грустишь, Йоханнес? – злобно шептал Изыскатель. – Ты получил то, чего желал. Вон там твои дюны и деревья в солнечных лучах, вон порхают бабочки и поют птицы. Чего тебе еще недостает? Ты ждешь Вьюнка? Если он существует, то он где-то здесь. Но почему он тогда не объявляется? Может, он боится нашей угрюмой старухи у изголовья кровати? Так она испокон веку при нас.

Пойми, Йоханнес, что Вьюнок – это лишь плод твоей фантазии! Слышишь эти стоны? Они стихают. И скоро совсем прекратятся. Ну и что? Знаешь, сколько таких вот стонущих страдальцев ушло в мир иной? В том числе и тогда, когда ты беззаботно резвился в своих дюнах среди шиповников. Почему же сейчас ты так расчувствовался? Почему не мчишься в дюны, как прежде? Смотри, там все цветет и благоухает, как ни в чем не бывало. Почему ты не ликуешь вместе с ними, не живешь такой же беспечной жизнью?

Сначала ты ноешь и тоскуешь. Потом я привожу тебя сюда, а ты опять хандришь. Я тебя отпускаю! Иди ложись в прохладную тень, слушай жужжание мух и вдыхай аромат свежей травы. Ты свободен! Ступай! Поищи своего Вьюнка! Скатертью дорожка!

Не хочешь? Неужели ты теперь веришь только мне? Веришь, что все рассказанное мною непреложная правда? Кто же лгал тебе – Вьюнок или я?

Прислушайся к этим стонам! Таким обрывистым и слабым. Вот-вот они стихнут.

Не гляди так испуганно, Йоханнес. Чем раньше они стихнут, тем лучше. Не будет впредь долгих прогулок и поисков фиалок. Как ты думаешь, с кем твой отец гулял эти два года, после того как ты сбежал? Нет, сейчас ты уже не можешь у него об этом спросить. Ты никогда этого не узнаешь. Тебе придется довольствоваться моими объяснениями. Если бы ты познакомился со мной раньше, ты бы сейчас не смотрел столь жалостливо. Ты еще далеко не тот, кем тебе надобно стать. Думаешь, доктор Цифра на твоем месте смотрелся бы так же жалко? Он расстроился бы не больше, чем этот котяра, урчащий на солнышке. И правильно. Что толку скорбеть, скажи на милость? Или тебя научили этому цветы? Но они-то ведь не горюют, когда одного из них срывают. Ну и прекрасно. Пустоголовые, они всем довольны. Ты же в свое время задался целью овладеть знаниями. Сию чашу ты обязан испить до дна, чтобы стать счастливым. Только я могу помочь тебе в этом. Всё или ничего. Послушай меня. Какая разница, твой это отец или не твой? Это всего-навсего умирающий человек – самое обычное дело. Слышишь стоны? Совсем слабенькие, правда? Как пить дать последние…

Йоханнес в ужасе бросил взгляд на кровать. Кот Симон спрыгнул с подоконника, потянулся и, мурлыча, улегся на постель рядом с умирающим.

Измученная голова в подушках больше не двигалась, лишь через приоткрытый рот прорывали сь прощальные стоны. Все тише и тише.

И вот Смерть отвела свой темный взгляд от часов, посмотрела на утонувшую в подушках голову человека и подняла руку. Все стихло. Едва заметная тень легла на окаменевшее лицо.

Тишина. Мертвая тишина!

Йоханнес ждал. Ждал.

Но страдальческих стонов больше не было слышно. Тишина. В комнате стояла беспредельная, звенящая тишина.

Напряжение последних часов миновало, и Йоханнес почувствовал, как его душа катится в бездну пустоты. Ниже и ниже. В ловушку тьмы.

Голос Изыскателя звучал глухо, откуда-то издалека:

– Ну вот, и эта история досказана.

– Хорошо, – сказал доктор Цифра. – Теперь вы можете узнать, отчего умер этот человек. Предоставляю это дело вам. Я спешу.

Как в полудреме, перед Йоханнесом блеснул нож.

Кот выгнул спину. Рядом с телом стало зябко, и он опять перебрался на солнышко.

Изыскатель взял нож, скрупулезно осмотрел его и направился к кровати.

И тут Йоханнес очнулся от летаргического сна и перегородил Изыскателю дорогу.

– Чего тебе? – обозлился Изыскатель. – Надо установить причину его смерти.

– Нет! – сказал Йоханнес. И его голос прозвучал низко, как голос мужчины.

– Что это значит? – взбеленился Изыскатель, грозно сверкая глазами. – Ты мне запрещаешь? Ты что, забыл, какой я сильный?

– Я не хочу, – сказал Йоханнес. Стиснув зубы и набрав побольше воздуху, он, исполненный решимости, посмотрел Изыскателю прямо в глаза.

Только Изыскатель приблизился к кровати, как Йоханнес схватил его за руки, и завязалась борьба.

Йоханнес знал, что силы Изыскателю не занимать, посему во избежание стычек никогда ему не перечил. Но сейчас он не дрогнул и не отпускал своего наставника.

Перед лицом блеснуло лезвие, из глаз посыпались искры, померещилось красное пламя, но Йоханнес не отступил и продолжал поединок. Он знал, что произойдет, если признать себя побежденным. Он видел этот кошмар на уроках доктора Цифры и не хотел, чтобы над его отцом издевались подобным образом.

Пыхтя от возбуждения, они продолжали бороться. А за ними лежало обездвиженное, мертвое тело: узкой полоской белели глаза, уголки губ приподнялись в застывшей усмешке. Лишь голова тихонько тряслась, когда соперники наталкивались на кровать.

Йоханнес не сдавался, несмотря на то что едва дышал и почти ничего не видел. Глаза застилала кроваво-красная пелена.

Но вот наконец под его хваткой сопротивление противника начало ослабевать. Мышцы обмякли, руки плетьми повисли вдоль тела. И прямо на глазах у Йоханнеса Изыскатель исчез.

У кровати осталась лишь Смерть.

– Ты хорошо поступил, Йоханнес, – сказала она.

– Он вернется? – прошептал Йоханнес.

Смерть покачала головой:

– Никогда. Тот, кто однажды его победит, больше с ним не встретится.

– А Вьюнок? Я с ним увижусь? – прошептал Йоханнес.

Старуха напряженно посмотрела на него. Ее взгляд был уже не пугающим, а по-доброму серьезным, манящим Йоханнеса, словно зияющая бездна.

– Только я могу отвести тебя к Вьюнку. Только благодаря мне ты сможешь найти книгу.

– Ну тогда возьми меня с собой. Все равно у меня никого больше не осталось. Возьми меня, как забираешь всех прочих. Я больше ничего не хочу…

Смерть еще раз покачала головой:

– Ты любишь людей, Йоханнес. Сам того не сознавая, ты их всегда любил. Ты должен стать хорошим человеком.

Быть хорошим человеком – это прекрасное предназначение.

– Я не хочу. Возьми меня с собой…

– Не правда. Ты хочешь. У тебя нет выбора!

В глазах у Йоханнеса помутилось, долговязая темная фигура расплывалась, превращаясь в разреженное серое облако, постепенно растаявшее в солнечных лучах.

Йоханнес, склонив голову над покойным, горестно заплакал.

 

Четырнадцать

Прошло много времени, прежде чем он поднял голову. На комнату пролился косой дождь солнечных лучей цвета червонного золота.

– Папа! Папа! – прошептал Йоханнес.

Воздух за окном дрожал мерцающим зноем. Природа безмолвствовала в торжественном солнечном священнодействии.

Неведомо откуда послышалось журчанье нежных звуков. Точно в комнате запели солнечные лучи: «Дитя Солнца! Дитя Солнца!»

Йоханнес прислушался.

«Дитя Солнца! Дитя Солнца!»

Это был голос Вьюнка. Только он так называл Йоханнеса. Неужели он вернулся?

Но тут Йоханнес непроизвольно взглянул на лицо отца, и ему захотелось оглохнуть.

– Бедный, милый мой папа! – сказал он.

«Дитя Солнца! Дитя Солнца!» – звучало уже со всех сторон, да так настойчиво и страстно, что Йоханнес содрогнулся от странного волнения.

Он поднялся и подошел к окну. Какой дивный яркий свет! Он заливал густые кроны деревьев, сверкал в траве, искрился в тени, взмывал в небесную синеву, подсвечивая предвечерние облака.

За лужайкой, из-за леса, выглядывали безмятежные дюны в сияющих золоченых коронах и в платьях пастельных тонов. В отбрасываемых ими тенях отражалось небо. Их легкая волнистая вязь наполняла покоем, словно молитва. Йоханнес вспомнил, как Вьюнок учил его молиться, а также свои ощущения при этом.

Разве это не он? Вон та воздушная фигурка в незабудковом наряде, что брезжит в золотистой дымке? Смотри! Не Вьюнок ли манит тебя?

Йоханнес выбежал на улицу и остановился, ощущая таинство света и не смея пошевельнуться.

И вот опять в небесной выси знакомая воздушная фигурка! Без всякого сомнения, это Вьюнок, с сияющим лицом и зовущими его губами! Он призывно машет ему правой рукой, а в левой кончиками тонких пальцев держит что-то блестящее.

Не веря своему счастью, с радостным воплем Йоханнес метнулся к любимому образу. Но тот взмыл все выше и парил над ним, смеясь и маня за собой. Иной раз он плавно опускался, едва касаясь земли, но тут же возносился и летел, точно пушинка, гонимая ветром.

Йоханнесу тоже захотелось взлететь, как часто бывало в мечтах и снах. Но заросшая травой земля не позволяла ему подняться ввысь. Он с трудом пробирался сквозь заросли кустов, хлеставших его своими ветками, и, задыхаясь, карабкался по мшистым склонам дюн. Не чувствуя усталости, он несся следом за Вьюнком, вцепившись глазами в его лучистый облик и пытаясь угадать, что светится в его руке.

Йоханнес оказался посреди песчаных дюн. В омытых светом ложбинах цвел шиповник, повернувшись к солнцу тысячью бледно-желтых чашечек. С ним соседствовали и другие цветы – синие, лимонные и пурпурные. Неглубокие долины наполняла жара, согревающая пахучие травы. Йоханнес с упоением вдыхал знакомые терпкие, смолянистые запахи – запах тимьяна и сухого оленьего мха, похрустывающего под ногами.

Перед ускользающим любимым образом порхали пестрые бабочки. Красные, черные, краеглазки и шелковистые мотыльки с нежно-голубыми крыльями. Вокруг деловито гудели золотые жуки, облюбовавшие себе шиповник, а в выжженной солнцем траве танцевали толстые шмели.

Как восхитительно! Какое счастье вновь обрести Вьюнка! Впрочем, тот уносился все дальше и дальше. Чуть дыша, Йоханнес во весь опор продолжал погоню, влекомый образом друга. Ветвистые колючие кусты с пожухлыми листьями преграждали путь, царапая шипами; высокие ворсистые коровяки недовольно раскачивали серыми головами, затрудняя движение; на отвесных песчаных склонах обдирали руки острые стебли песколюба.

Йоханнес продирался сквозь березняк, где трава была по пояс и птицы пугающе взметались с зеркальных прудов. Аромат белого цветущего боярышника смешивался с запахом листвы и мяты на мшистой земле.

Внезапно ни зелени, ни цветов не стало, и лишь причудливый чертополох голубой дымкой стелился там-сям на выгоревшей траве.

Стоя на вершине конечной высокой гряды дюн, Йоханнес снова высмотрел фигурку Вьюнка. Опознавательный знак в его руке слепил глаза. Прохладный бриз доносил издалека неумолчный, завораживающий своей особой тайной шум… Шум моря. Йоханнес чувствовал, что море совсем близко, и, собравшись с духом, преодолел последнюю возвышенность. Там, наверху, он упал на колени, устремив взгляд в морскую стихию.

Когда он поднялся, его окружало красное зарево. На фоне заходящего солнца на проводы дня построились в фаланги вечерние облака в виде гигантских глыб с пылающими краями. На море горела дорожка из живого пурпурного огня, ведущая к исполинским небесным вратам.

В глубине светового грота переливалось множество тонких оттенков голубого и розового. Вдоль широкого горизонта взрывались огнем багровые языки пламени и пучки кровавого пуха. Йоханнес выжидал, пока раскаленный солнечный диск не коснется световой дорожки, проложенной прямо к нему.

Он посмотрел вниз и безошибочно разглядел того, за кем так истово гнался. На огненной дорожке покачивалась лодка, сверкающая, как кристалл. На одном ее конце стояла грациозная фигурка Вьюнка, держащего высоко в руке золотой блестящий предмет. А на другом – Смерть.

– Вьюнок! Вьюнок! – закричал Йоханнес.

Ринувшись к удивительной лодке, Йоханнес обвел взором горизонт. Там, в средоточии света, в окружении огненных громадин облаков, темная фигура. Она двигалась ему навстречу, степенно ступая по беспокойной горящей воде и мало-помалу приобретая человеческие очертания. Пунцовые волны разбивались о ноги идущего и безропотно опадали.

То был человек с бледным лицом и темными, бездонными глазами, такими же, как у Вьюнка. Однако во взгляде человека, как ни в чьем другом, угадывалась скрытая грусть, тихая и смиренная.

– Вы кто? – спросил Йоханнес. – Вы человек?

– Я больше чем человек! – ответил он.

– Вы Иисус? Бог? – допытывался Йоханнес.

– Не произноси этих имен. Когда-то праведно-чистые, как одежды священника, ценные, как питательное зерно, они превратились ныне в корм для свиней и в шутовской костюм для глупцов. Не упоминай их. Их сущность обернулась заблуждением, а их святость – насмешкой. Тот, кто хочет Меня познать, должен отринуть любые имена и слушать лишь самого себя.

– Я вас знаю! – сказал Йоханнес.

– Это Я заставил тебя оплакивать людей, хоть ты и не догадывался, отчего плакал. Это Я подарил тебе любовь, хоть ты и не понимал ее сути. Я всегда был с тобой, но ты Меня не видел. Я волновал твою душу, но ты Меня не знал.

– Почему только теперь я впервые вижу Вас?

– Море слез должно прояснить зрение того, кто Меня увидит. Плакать следует не только о себе, но и обо Мне. Тогда Я являюсь перед человеком, и он, прозревший, узнает во Мне старинного друга.

– Я Вас знаю. Я узнал Вас. Я хочу быть с Вами.

Йоханнес подался было вперед, но человек указал на сверкающую лодку, неспешно плывущую по огненной дорожке.

– Смотри! – сказал он. – Это дорога ко всему, чего ты желал. И другой нет. Без тех двоих в лодке ты не найдешь того, что искал. Сейчас ты должен сделать выбор. Перед тобой Великий Свет. Там ты обретешь то, что так жаждешь познать. А там! – И он махнул рукой в сторону темного востока. – Там люди со всеми их страданиями. И Мой путь лежит туда. Отныне Я поведу тебя, а не тот блуждающий огонек, который ты потушил в себе. Теперь ты знаешь все. Выбирай.

Йоханнес в задумчивости отвел глаза от влекущей фигурки Вьюнка, протянул руки своему новому проводнику, и сквозь холодный ночной ветер они направились по тернистой дороге к большому темному городу, к людям и их страданиям.

* * *

Возможно, когда-то я расскажу вам еще какую-нибудь историю о маленьком Йоханнесе. Вот только на сказку она уже похожа не будет.