– Посмотрим, смогу ли я превзойти Вьюнка и показать тебе что-нибудь из ряда вон? – сказал Изыскатель.

После того как они попрощались с доктором, пообещав ему скоро вернуться, Изыскатель повел Йоханнеса по закоулкам большого города. Он показывал ему, как живет чудовище, чем оно дышит и чем питается, как переваривает проглоченное и раздается вширь при этом.

Для пущего впечатления Изыскатель предпочитал осматривать городские окраины; там люди жили скученно, местный пейзаж подавлял своей убогостью, а воздух спирал дыхание.

Они зашли в громоздкое здание, одно из многих, откуда валил дым, столь неприятно поразивший Йоханнеса в день его появления в городе. Внутри было так шумно, хоть уши затыкай! Все вокруг грохотало, трещало, стучало и гудело; бешено вращались гигантские колеса, скрежетали лебедки, обшарпанные стены, пол были чернее черного, а закоптелые окна потрескались. Необъятные трубы снаружи тянулись в небо, извергая извилистые столбы дыма. В этом чадном царстве станков и механизмов молча и безостановочно трудились люди с бескровными лицами и перепачканными руками.

– Кто это? – спросил Йоханнес.

– Винтики, – засмеялся Изыскатель. – Или люди, если угодно. И эту свою работу они делают изо дня в день. Это тоже своеобразный способ быть человеком.

Они бродили по загаженным улочкам, где едва просматривалось небо – размером с палец – сквозь густо развешанное для просушки белье. Узкие улочки были запружены людьми. Мужчины и женщины, толкаясь, теснили друг друга, кто-то кричал, кто-то смеялся и пел. В темных клетушках, где целыми семьями ютились люди, было не продохнуть. По голому полу ползали дети-оборвыши, а неопрятные молодые мамаши убаюкивали своих худосочных младенцев. Грубая брань, детский визг, изможденные, равнодушные, бессмысленные лица – все это действовало угнетающе.

Йоханнеса вдруг пронзило чувство горечи. Оно не имело ничего общего с его личным горем, которого он сейчас устыдился.

– Изыскатель, – спросил мальчик, – неужели люди живут здесь так испокон веку? В горестях, лишениях и непролазной нищете. В то время как я…

Йоханнес в нерешительности осекся.

– Разумеется. Но оно и к лучшему. Им не так уж плохо, как ты думаешь. Нищета для них норма, поскольку они не знают ничего другого. Тупоголовая скотина, одним словом. Видишь тех двух приятельниц на лавочке? Они сидят и весело воркуют, не обращая внимания на кучи мусора, грязь, нечистоты вокруг, вид у них более чем довольный, точь-в-точь как у тебя в твоих хваленых дюнах! За этих людей не стоит переживать, как не стоит переживать за кротов, никогда не видевших дневного света.

Йоханнес не знал, что ответить, и не понимал, почему ему все-таки до слез грустно. В повседневной сутолоке этой нищенской жизни то и дело мелькала фигура бледной тощей старухи с впалыми глазами и неслышной походкой.

– Славная все-таки старушенция, правда? – умиленно сказал Изыскатель. – Вытаскивает людей из этого убожества. Но даже здесь они ее боятся.

Опустилась ночь, и сотни огней замигали на ветру, отражаясь в темной воде качающимися овальными фигурками. Улицы опустели. Старые дома, казалось, устали и, облокотившись друг на друга, засыпали. У большинства из них глаза были закрыты. Лишь кое-где мутно-желтым светом светились окошки.

Изыскатель пичкал Йоханнеса длинными историями о жильцах этих домов, об их невзгодах и противоборстве между обездоленностью и волей к жизни. Он не щадил ранимую детскую душу, показывая ему самые что ни на есть злополучные места, и довольно хихикал, когда у Йоханнеса волосы вставали дыбом от его жестких умозаключений.

– Изыскатель, – спросил вдруг Йоханнес, – ты что-нибудь знаешь про Великий Свет?

Этим вопросом мальчик подспудно надеялся уберечься от гнетущей темноты, на глазах сгущающейся вокруг него.

– Вздор! Басни Вьюнка! – состроил гримасу Изыскатель. – Бредни! Есть только люди и я! Думаешь, Богу или кому-нибудь в этом роде было бы под силу совладать с таким беспорядком, который царит на земле? К тому же Великий Свет не обрек бы стольких людей на беспросветную жизнь.

– А как же звезды? Звезды! – спросил Йоханнес, уповая на то, что их величие способно возвысить ничтожность человеческого существования.

– Звезды? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Там, наверху, нет никаких огней. Это не фонари горят. Каждая звезда – это отдельный мир, многократно превосходящий наш! Мы кружимся средь этих миров, точно пылинка. И нет вообще никакого верха, да и низа нет, а только миры, одни лишь миры и бесконечность.

– Нет! Нет! – испуганно вскрикнул Йоханнес. – Не говори так! Я же вижу множество огней над головой!

– Ты и не можешь видеть ничего другого. Даже если всю жизнь будешь всматриваться в небо. Но ты должен знать, что звезды – это миры, по сравнению с которыми наш комок земли с его жалкой людской кутерьмой всего-навсего пшик, который исчезнет, не оставив в этой Вселенной никакого следа. Так что никогда не заводи разговор о звездах как о какой-то там сотне фонарей. Это несусветная глупость.

Йоханнес молчал. Величие, призванное возвысить ничтожность жизни, раздавило его.

– Пойдем, – предложил Изыскатель, – поищем что-нибудь повеселее.

Время от времени их окатывали волны восхитительной, легкой музыки. На темном канале возвышался дом, объятый ярким пламенем света зажженных окон.

У подъезда в ожидании конца вечеринки гуськом стояли кареты, запряженные лошадьми. На сбруях и на отлакированных колясках сверкали серебряные украшения; лошади кивали головами: да! да!; топот копыт гулко отдавался в ночной тишине.

Йоханнес чуть не ослеп от блеска огней, зеркал, моря цветов и радужной палитры красок. Это было поистине пиршество света. Летящие фигуры, улыбаясь и радостно жестикулируя, порхали по залам, от окна к окну. То в медленных па, то вихрем кружась, там танцевали богато разодетые пары. Шум их веселых голосов, смех, шуршание юбок и стук каблуков – все это разнозвучие вырывалось на улицу под аккомпанемент нежной, чарующей музыки, которую Йоханнес уловил еще издалека. Перед окнами маячили неподвижные темные силуэты; свет озаренного особняка причудливо играл на лицах, свет, который они с жадностью поедали глазами.

– Какая красота! – воскликнул Йоханнес, восторгаясь буйством красок, света и цветов. – Что там происходит? Можно нам войти?

– Ага! Тебе нравится? Или ты все-таки предпочтешь кроличью нору? Смотри, как сияют от радости все эти люди, полюбуйся этими степенными, лощеными кавалерами и их расфуфыренными дамочками! С каким самозабвением они танцуют, так, будто на целом свете нет ничего важнее.

Йоханнес вспомнил бал в кроличьей норе и обнаружил много схожего. У людей, как ни крути, это действо еще сильнее поражало воображение своей помпезностью. Молодые барышни в роскошных нарядах, грациозно вскидывающие в танце свои изящные белые ручки и кокетливо склоняющие головки набок, казались столь же прекрасными, как эльфы. Вышколенные слуги чинно расхаживали по залам, почтительно кланяясь гостям и предлагая дивные напитки.

– Как здорово! – восхищался Йоханнес.

– Красиво, правда? – сказал Изыскатель. – А теперь приглядись как следует. Ты должен научиться быть более проницательным. Перед тобой счастливые, смеющиеся лица, не так ли? Но спешу тебя заверить, что эти улыбки во весь рот по большей части лживы и притворны. Вон те, к примеру, добропорядочные пожилые дамы, усевшись в рядок, точно рыбаки на пруду, ведут непринужденную беседу. Но это впечатление обманчиво. На самом деле, завистливые и злые от природы, они ревностно и неусыпно следят за всем происходящим: молоденькие девушки, в их понимании, приманка, а мужчины – рыбы. Взгляни хотя бы на ту очаровательную девушку, как ее распирает от счастья, и все из-за того, что на ней платье всем на зависть, ну и рекордное число поклонников, само собой. Что до мужчин, то в их случае, чем больше обнаженных плеч и шей ласкают они взором, тем слаще удовольствие и краше бал. Сердечные взгляды, умильные, сладкие речи – всего лишь лицедейство. И поведение почтительной прислуги отнюдь не столь почтительно, как кажется на первый взгляд. Их мысли заняты другим. Когда б сейчас, по мановению волшебной палочки, исполнилось все, что творится в головах присутствующих здесь, то празднику тотчас настал бы конец!

Наглядный урок Изыскателя не прошел даром: Йоханнес стал лучше отличать наигранность улыбок, жеманность жестов и вычурность поз. Тщеславие, зависть, скука просвечивали сквозь нацепленные маски, внезапно обнажаясь, когда ненароком те слетали.

– Ничего не попишешь, – изрек Изыскатель. – Этим людям надо как-то развлекаться. А по-другому проводить досуг они не научились.

Почувствовав, что за ним кто-то стоит, Йоханнес обернулся. Знакомая высокая фигура. На бледном лице в ярких сполохах света – зияющие дыры вместо глаз. Старуха что-то бормотала себе под нос, указывая пальцем на бальный зал.

– Смотри, – сказал Изыскатель, – она опять при деле.

Йоханнес, направив взгляд в сторону указующего перста, наблюдал немую сцену: одна из пожилых дам, оборвав на полуслове разговор, вдруг закрыла глаза и поднесла руку ко лбу, а разгоряченная красотка неожиданно застыла в танце, уставившись перед собой.

– Когда? – спросил Изыскатель.

– Это мое дело, – ответила Смерть.

– Я бы хотел показать Йоханнесу ту же компанию еще разок, – усмехнулся Изыскатель, подмигивая Смерти. – Можно?

– Сегодня вечером? – предложила Смерть.

– Почему бы и нет? – согласился Изыскатель. – Разве время играет роль? Настоящее – в прошлом, а будущее уже наступило.

– Я не могу пойти с вами, – сказала Смерть. – У меня много работы. Назови известное нам обоим имя, и ты без меня найдешь дорогу.

Они долго шли по пустынным улицам, где на ночном ветру разгоралось газовое пламя фонарей, а в каналах плескалась темная стылая вода. Звуки музыки ослабевали, пока окончательно не истаяли в полном безмолвии, накрывшем город.

Вдруг где-то высоко густым металлическим звоном прогремела торжественная музыкальная тема. Она скатывалась с высокой башни, расползалась над спящим городом, проникая и в угнетенную душу маленького Йоханнеса. Он в изумлении поднял глаза.

Колокольный звон, чистый и мерный, с ликованием возносился в небо, дерзко разрывая могильную тишину. Йоханнеса смущали эти победные аккорды, этот праздник музыки посреди покойного сна и ночного траура.

– Это часы с колокольной музыкой, – сказал Изыскатель. – Им всегда весело. Каждый час они бодро и вдохновенно исполняют одну и ту же песню. Ночью она звучит еще бравурнее, чем днем, будто часы радуются, что им-то спать не надо и можно петь и петь, в то время как тысячи страждущих внизу плачут горькими слезами. Но особенного веселья песнь часов исполнена в час чьей-то смерти…

Сверху опять донесся мажорный звон колоколов.

– Когда-то, Йоханнес, – продолжал Изыскатель, – в тихой комнатке будет мерцать тусклый огонек свечи. Грустный такой огонек, задумчиво трепещущий на сквозняке и отбрасывающий на стену пляшущие тени. В комнате не будет слышно ни звука, лишь редкие вздохи и всхлипывания. Посреди комнаты под белым пологом с темными складками будет стоять кровать. А в ней будет неподвижно лежать некто с восковым лицом. Этим некто окажется наш маленький Йоханнес. И вот тогда эта самая песнь радостно ворвется в комнату, громогласно возвещая о его кончине…

Двенадцать тяжелых ударов, выдерживая долгие паузы, один за другим прогремели в воздухе. При последнем ударе Йоханнесу почудилось, что он грезит: он больше не шел, но парил над городом за руку с Изыскателем.

Они как ветер неслись над домами и фонарями. Дома уже не так тесно прижимались друг к дружке, они выстраивались в линейки с темными зияющими пространствами между ними, на дне которых фонари прихотливыми каракулями освещали ямы, лужи, строительный мусор и бревна. Наконец они добрались до широких ворот с массивными колоннами и высокой оградой. В одно мгновение перелетев через них, они опустились на влажную траву возле груды песка. Вокруг шелестела листва, и Йоханнес предположил, что это сад.

– Смотри внимательно, – сказал Изыскатель, – и только попробуй потом не признать, что я могущественнее Вьюнка.

Изыскатель громко произнес чье-то короткое, зловещее имя, заставив Йоханнеса содрогнуться. Этому имени во тьме со всех сторон вторило эхо, пока завывающий ветер наконец не взвихрил его в небо, где оно растаяло в бескрайней вышине.

Тут Йоханнес осознал, что трава стала выше него, один из камушков под ногами теперь превратился в булыжник и загораживал ему обзор. Изыскатель, тоже заметно скукожившийся, обхватил булыжник двумя руками и неимоверным напряжением сил отодвинул его. С освобожденного из-под камня пятачка земли вырвался рой недовольных, писклявых голосочков:

– Эй! Кто здесь хозяйничает? Что это значит? Грубиян!

Йоханнес наблюдал за взбудораженными черными существами. В этой куча-мала он узнал проворных черных жужелиц, блестящих коричневых уховерток с их острыми щипцами, мокриц с выгнутыми спинками и змееобразных многоножек. Длинный земляной червь молниеносно зарылся в нору.

Изыскатель направился сквозь негодующую компанию прямиком к норе червяка.

– Эй ты! Длинное голое пресмыкающееся! Вылезай-ка к нам и покажи нам свой острый красный нос! – крикнул Изыскатель.

– Что тебе надо? – откликнулся червяк из-под земли.

– Тебе придется вылезти из укрытия, пескоед! Потому что я хочу войти. Понял?

Червь осторожно высунул остроносую головку, повертел ею, оглядываясь вокруг, и потом медленно вытащил на поверхность свое оголенное кольчатое тельце.

– Нам потребуется проводник, который будет освещать дорогу. Нет, жужелица, ты слишком толстая, а от твоих ножек у меня рябит в глазах и кружится голова. Давай-ка ты, уховертка! Ты мне нравишься. Ползи вперед и держи свет в своих клещах. Жужелица, пошевеливайся! Отыщи в гнилом дереве блуждающий огонек или факел.

Повелительный тон Изыскателя заставил насекомых проникнуться к нему уважением и повиноваться.

Изыскатель и Йоханнес начали спуск в нору. Впереди ползла уховертка со светящимся древесным обломком в клещах. Под землей было темно и жутко. Сквозь матовый свет просматривались песчинки. Полупрозрачные, очень крупные, уложившись штабелями, они образовывали прочную, гладкую, продолговатую стену, отшлифованную телом червяка. Червяк, раздираемый любопытством, следовал за гостями. Его заостренная головка то и дело вытягивалась вперед, терпеливо поджидая, когда же подоспеет длинное туловище. Спускались молча и мучительно долго. На обрывистых спусках Изыскатель поддерживал Йоханнеса.

Казалось, их путешествию не будет конца, все те же залежи песчинок, да уховертка без устали все ползет и ползет вперед, мастерски лавируя на крутых виражах подземного хода. Наконец дорога расширилась, стены раздвинулись. Черные песчинки, набухшие от сырости, наверху вылепили свод, расцвеченный блестками водяных капель, с которого, точно окаменевшие змеи, свисали корни деревьев.

И в этот момент путники наткнулись на отвесную глухую стену поперек дороги.

Уховертка обернулась:

– Приехали! Теперь надо подумать, как преодолеть это препятствие. Червяк наверняка знает, ведь он здесь у себя дома.

– Давай, показывай дорогу! – приказал Изыскатель.

Червяк медленно подтянул пружинистое тело к черной стене и принялся ее исследовать. Йоханнес заметил, что стена из дерева. Местами она прогнила, превратившись в коричневую труху. Туда-то и ввинтился червяк, в три захода затащив себя внутрь.

– Теперь ты! – скомандовал Изыскатель и подтолкнул Йоханнеса к узкому круглому лазу, проделанному червяком. Йоханнес струхнул, подумав, что вот-вот задохнется в этой мягкой, сопревшей трухе, но тут, на счастье, ему удалось высвободить сперва голову, еле-еле протиснув ее наружу, а потом не без усилий выбраться из западни. Ноги упирались во что-то твердое и мокрое. Воздух был плотным и спертым – не продохнуть. Йоханнес выжидал, охваченный смертельным страхом.

Голос Изыскателя звучал глухо, как в погребе:

– За мной, Йоханнес!

В кромешной тьме Йоханнес угадал, что дорога потянулась вверх, и, крепко ухватившись за руку Изыскателя, стал карабкаться в гору.

Казалось, что он ступает по толстому ковру, проминающемуся под его шагами. Он то и дело спотыкался о какие-то рытвинки, кочки и наросты. Изыскатель тащил его к плоскому участку, где можно было держаться за длинные травинки, гибкие, как тростник.

– Здесь нам будет удобнее. Свет! – крикнул Изыскатель.

Вдалеке замелькал тусклый огонек, покачиваясь вверх-вниз вместе с факелоносцем. Приближаясь, его слабый отблеск постепенно заполнял пространство, в котором они находились. Йоханнеса бросило в дрожь. Продольная возвышенность, на которую они взобрались, была белого цвета, а стебли, за которые он ухватился, курчавились блестящими коричневатыми волнами.

Йоханнес распознал человеческую фигуру – холодная поверхность, на которой он стоял, оказалась лбом.

Перед ним, будто два глубоких оврага, зияли ввалившиеся глаза; голубоватый свет падал на тонкий нос и пепельные губы, приоткрытые в жуткой, окоченелой гримасе смерти.

Изыскатель прыснул, но в отсыревших деревянных стенах его смех тут же заглох.

– Вот это сюрприз! Йоханнес!

Из-под складок савана вылез длинный червь; он осторожно подполз к подбородку и по окаменевшим губам проскользнул в черное жерло рта.

– Она была самой прелестной девушкой на том балу, помнишь? Тебе она показалась чуть ли не прекраснее эльфа. Ее наряд и волосы источали сладчайший аромат, лицо сияло, и губы расплывались в счастливой улыбке. А теперь… Посмотри на нее!

Йоханнес не верил своим глазам. Так быстро? Такая красота… и что от нее осталось?

– Не веришь? – усмехнулся Изыскатель. – С тех пор прошло полвека. Время не играет роли. Все былое навечно в будущем, а будущее навечно в прошлом. Ты не можешь этого понять, но ты должен мне верить. Здесь все правда, все, что я тебе показываю, правда! Правда! Вьюнок не мог этим похвастаться.

Хихикая и кривляясь, Изыскатель прыгал по лицу покойной. Присев на бровь, он ухватился за длинные ресницы и приподнял веко. Глаз, столь радостно лучащийся на балу, выцвел и поблек.

– Вперед! – воскликнул Изыскатель. – Нас ждет еще немало увлекательного!

Червь неспешно выполз из правого уголка рта, и устрашающий поход продолжился. Они шли теперь новым путем, столь же долгим и тягостным.

– А вот и бабка, – объявил червь, когда черная стена вновь преградила им дорогу. – Она уже давно здесь лежит.

Зрелище, на этот раз с виду не столь убийственное, являло собой темное месиво с торчащими из него бурыми человеческими костями; в этой мертвечине сосредоточенно, со знанием дела копошились сотни червей и насекомых. Свет вызвал у них переполох.

– Вы откуда? Кто притащил сюда свет? Нам он ни к чему.

И противные твари торопливо попрятались кто куда. Но все же успели узнать своего сородича.

– Ты уже побывал рядом? – спросили они червяка. – Там еще очень твердое дерево.

Червяк отрицал.

– Этот проныра хочет приберечь счастливую находку для себя, – шепнул Изыскатель Йоханнесу.

Они продолжили путь. Изыскатель показывал Йоханнесу некоторых бывших его знакомых. Наткнувшись на одутловатое лицо какого-то уродца со стеклянными, навыкате глазами, распухшими чернильными губами и надутыми щеками, он в очередной раз ударился в воспоминания.

– Благороднейший был господин, – не без иронии заметил Изыскатель. – Ты бы его видел, голубых кровей, баснословно богатый, напыщенный индюк. Таким он и остался!

Они проходили мимо иссохших сизоволосых трупов взрослых и маленьких детей с крупными головами и старческим выражением на лицах.

– Смотри, они сначала умерли, а потом состарились! – сказал Изыскатель.

Поодаль лежал еще один усопший: густая борода, раскрытый рот, сияющие белизной зубы. Черная дыра во лбу.

– Этому Старуха слегка подсобила. Зачем было пороть горячку? Рано или поздно он бы все равно здесь оказался.

И снова галереи и коридоры, снова мертвецы с заиндевелым оскалом и скрещенными на груди руками.

– Дальше я не поползу, – сказала уховертка. – Я здесь уже не ориентируюсь.

– Давайте повернем обратно, – предложил червь.

– Ну еще один! Последний экспонат! – взмолился Изыскатель.

И они пошли дальше.

– Все, что ты здесь видишь, Йоханнес, правда. За исключением тебя самого. Тебя здесь нет, – сказал Изыскатель и громко расхохотался, заметив нечеловеческий ужас во взгляде Йоханнеса: – Это последний! Клянусь!

– Здесь тупик, я дальше не поползу, – проворчала уховертка.

– Вперед! Только вперед! – воскликнул Изыскатель и обеими руками принялся рыть землю там, где дорога кончалась. – Помоги мне, Йоханнес!

Йоханнес безвольно подчинился.

В полном молчании они усердно копали землю до тех пор, пока не показался черный ящик. Червяк втянул голову и пополз обратно. Бросив огонек, уховертка последовала за ним.

– Туда вам ни за что не проникнуть – древесина слишком свежая, – сказала она на прощание.

– А я хочу, – настаивал Изыскатель и крючковатыми пальцами принялся яростно расковыривать деревянную крышку, отколупывая от нее длинные белые щепки.

У Йоханнеса от страха затряслись поджилки. Но пути назад не было. Наконец, продырявив заслон, Изыскатель схватил огонек и опрометью пролез внутрь.

– Сюда, сюда! – крикнул он и направился к изголовью гроба.

Йоханнес, крадучись, приблизился к рукам покойника, сложенным на груди, и остолбенел. Он посмотрел на костлявые белые пальцы и моментально их узнал. Он узнал их форму и складки, контуры длинных посиневших ногтей, а также коричневое пятнышко на указательном пальце.

Это были его собственные руки.

– Сюда! Сюда! – кричал Изыскатель, стоя у головы. – Гляди в оба! Ты узнал его?

Йоханнес попытался было двинуться с места и пойти на призывный огонек, но не смог. Огонек растворился в темноте, и Йоханнес потерял сознание.