– Боже! Не лето, а наказание какое-то! – вздыхала одна из трех печей, хандривших в темном углу на чердаке. – Я уже несколько недель не видела ни одной живой души и не слышала ни одного разумного слова. Так муторно на сердце! Жить не хочется!

– А я вся в паутине, – проворчала вторая. – Зимой такого не случается.

– А я такая пыльная, что умру со стыда, когда зимой снова объявится черный человек, как выражается поэт. – Третья печка научилась этой премудрости у Йоханнеса, который прошедшей зимой вслух читал перед ней стихи.

– Нельзя так неуважительно отзываться о печнике, – сказала первая, самая древняя печка, – это действует мне на нервы!

Разбросанные по полу и обернутые в бумагу, чтобы не заржавели, клещи и лопаты возмущались в унисон по поводу столь нетактичного замечания.

Разговор их враз оборвался, поскольку крышка чердачного люка внезапно открылась и пролившийся оттуда яркий солнечный свет взбаламутил пыльную компанию.

Это Йоханнес нарушил их беседу. Чердак всегда манил его. Теперь же, после всех удивительных событий последних дней, мальчик поднимался сюда особенно часто в поисках покоя и уединения. К тому же на чердаке было окно, выходившее на дюны и закрытое ставнями. Когда Йоханнесу надоедало сидеть в темноте, он распахивал ставни и любовался широким, залитым солнцем раздольем, граничащим с муаровыми дюнами.

С того пятничного вечера прошло уже три недели, а от его друга не было никаких вестей. Ключика тоже не было, так что у Йоханнеса не осталось убедительных доказательств правдоподобности его приключений. Временами мальчик не мог отделаться от навязчивого страха, что все это ему приснилось. Он замкнулся в себе, и отец встревожился, полагая, что Йоханнес приболел после ночи, проведенной в дюнах. Йоханнес же попросту тосковал по Вьюнку.

«Любит ли он меня так же сильно, как я его? – размышлял Йоханнес, глядя на цветущий сад из чердачного окна. – Почему он больше не прилетает? Если бы я мог… У него наверняка есть еще друзья. Может, он любит их больше меня. А у меня вот друзей нет, ни одного. Я люблю только его. Так сильно! Так сильно!»

На фоне кобальтового неба забелели шесть голубей, пролетающих над домом, хлопая крыльями. Всякий раз они столь молниеносно и синхронно меняли направление, что казалось, будто ими движет жажда вдосталь насладиться морем солнечного света, в котором они парили.

Неожиданно птицы подлетели к чердачному окну и с шумом опустились на водосточную трубу под крышей, продолжая оживленно ворковать. В оперении одного из голубей торчало красное перышко. Голубь теребил его, пытаясь вытащить, и, когда ему это удалось, подлетел к Йоханнесу и вручил посылку.

Стоило Йоханнесу прикоснуться к перышку, как он почувствовал, что стал таким же легким и воздушным, как голубь. Голубиная стая взвилась вверх. Йоханнес, раскинув руки и оказавшись в самом ее центре, отдался чувству полета и ощущению свободы на бескрайнем небесном просторе; пред глазами лишь лазурь небес и белизна голубиных крыльев.

Они летели над садом в сторону леса, верхушки деревьев которого колыхались, словно волны малахитового моря. Йоханнес посмотрел вниз и увидел отца, сидящего у открытого окна в гостиной, и Симона – тот блаженствовал на солнышке, подогнув под себя передние лапы.

«Интересно, они меня видят?» – подумал Йоханнес, но не осмелился их окликнуть.

Престо носился по саду, обнюхивал каждый куст и царапался во все двери теплицы и оранжереи в поисках своего хозяина.

– Престо! Престо! – закричал Йоханнес.

Пес запрокинул морду, завилял хвостом и жалобно заскулил.

– Я вернусь, Престо! Жди! – крикнул Йоханнес, но он отлетел уже слишком далеко.

Они парили над лесом. То и дело с верхушек деревьев, охраняя свои гнезда и каркая, слетали вороны. Стоял теплый летний день, и аромат цветущих лип поднимался к облакам.

В пустом гнезде на вершине высокой липы сидел Вьюнок с тем же венком на голове. Он кивнул Йоханнесу.

– А, ты здесь! Хорошо. Я послал за тобой, – сказал он. – Теперь мы можем надолго остаться вместе, если хочешь.

– Очень хочу, – улыбнулся Йоханнес.

Поблагодарив добрых голубей, друзья углубились в лесную чащу.

В лесу было свежо и прохладно. Иволга насвистывала один и тот же мотив с редкими вариациями.

– Бедная пташка, – сказал Вьюнок. – Когда-то она была райской птицей. Видишь, какое у нее необычное желтое оперение. Дело в том, что ее изгнали из рая. Одно-единственное слово может вернуть ей прежний роскошный наряд и возвратить в рай, но это слово позабыто. И теперь изо дня в день она силится его вспомнить. Слово вертится у нее на языке, но на ум никак не приходит.

Рои мушек, словно летучие кристаллы, сверкали в солнечных лучах, проникающих на землю сквозь листву. Их звучное жужжание напоминало грандиозный концерт. Казалось, что поют лучи.

Землю покрывал густой темно-зеленый мох. Йоханнес стал таким миниатюрным, что мох в его глазах превратился в своеобразный лес на дне настоящего леса-великана. Какие изящные стволы! И как густо они растут! Йоханнес и Вьюнок с трудом продирались сквозь мшистую чащу без конца и края.

Они набрели на муравьиную дорожку, где хлопотали сотни муравьев, несущих в челюстях кусочки древесных опилок, листики или травинки. У Йоханнеса аж закружилась голова от столь бурной деятельности.

Друзьям пришлось подождать, прежде чем один из муравьев выкроил время с ними поговорить. Ведь все они были по уши в делах. Это был старец, назначенный пасти тлей, из которых муравьи добывают медвяную росу. Поскольку его стадо вело себя спокойно, старец мог позволить себе побеседовать с чужаками. Он показал им колоссальный муравейник, построенный у подножия ветхого дерева и насчитывающий уйму ходов и камер. Старец устроил для друзей экскурсию и даже провел их в детские комнаты, где, запеленутые, копошились личинки муравьев. Йоханнес пришел в восторг.

Старец рассказал, что муравьи готовят военный поход на соседнюю колонию. Для этой цели требуются огромные военные силы, способные разорить вражеское гнездо и истребить все личинки. Вот почему у них сейчас работы непочатый край.

– Зачем нужен этот военный поход? – спросил Йоханнес. – По-моему, это нехорошо.

– Нет! Нет! – парировал старец. – Это война за правое дело. Ведь мы нападаем на боевых муравьев, чтобы стереть с лица земли их род. Это благородная и похвальная миссия.

– А вы что, не боевые муравьи?

– Безусловно нет! Мы мирные муравьи.

– Что это значит?

– Ты разве не в курсе? Сейчас объясню. Когда-то муравьи только и делали, что сражались с противником. Ни единого дня не проходило без какой-нибудь крупной битвы. Но вот однажды один мудрый и добрый муравей предложил своим сородичам заключить между собой мирный договор и больше никогда не воевать. Муравьи сочли его чудаком и закусали до смерти. Многих его последователей постигала та же печальная участь. Со временем приверженцев учения мудрого муравья, которые называли себя мирными муравьями, расплодилось такое множество, что истребить их всех поголовно стало затруднительно, так что только несогласные приговаривались к казни. Таким образом, почти все муравьи к настоящему моменту приобрели статус мирных. Мы трепетно охраняем останки первого муравья-миротворца. Его голова покоится у нас. Подлинная. Мы уничтожили уже двенадцать колоний, бесстыдно утверждавших, что законные обладатели головы именно они. Осталось еще четыре колонии. Тамошние муравьи называют себя мирными, хотя они, дураку понятно, боевые, поскольку по-прежнему оспаривают право на голову вождя. Но у него ведь была лишь одна голова. Завтра мы начинаем военное наступление на тринадцатую колонию. Вот почему наше дело справедливое.

– Да, – согласился Йоханнес. – Необычная история.

Если честно, он был слегка напуган и с облегчением вздохнул, когда они с Вьюнком, поблагодарив гостеприимного старца, покинули муравейник.

Друзья присели отдохнуть на травяном стебле, в тени грациозного папоротника.

– Кровожадный и глупый народ, – вздохнул Йоханнес.

Вьюнок засмеялся, раскачиваясь на стебле:

– О! Не называй муравьев глупцами. У них учатся люди.

Вьюнок продолжал посвящать Йоханнеса в лесные таинства; они летали к птицам, спускались в подземные обители кротов, а в старом дупле обнаружили пчелиное гнездо.

В конце концов друзья вышли на открытую полянку, окруженную подлеском. Вовсю буйствовали кусты жимолости. Вьющиеся ветки с пышным убранством из листьев и благоуханными цветами радовали глаз. В них с шумным щебетом резвились синички.

– Давай останемся здесь подольше, – попросил Йоханнес. – Здесь так чудесно.

– Хорошо, – согласился Вьюнок. – К тому же ты увидишь кое-что интересное.

В траве росли голубые колокольчики. Йоханнес опустился рядом с одним из них, и завязался разговор о пчелах и бабочках – друзьях колокольчика. Они увлеченно болтали, как вдруг на них навалилась огромная тень и что-то вроде белого облака упало на колокольчик. Что это было? Йоханнесу едва удалось вовремя подняться в воздух. Он подлетел к Вьюнку, сидевшему высоко на цветке жимолости. Оттуда стало понятно, что белое облако – это носовой платок. Бум! Толстая женщина плюхнулась на платок, накрывший колокольчик.

Не успел Йоханнес расстроиться, как услышал гул голосов и треск веток. Приближались люди.

– Сейчас повеселимся, – усмехнулся Вьюнок.

Они вышли на полянку. Женщины с корзинками и зонтиками в руках и мужчины в черных цилиндрах. Почти все в черном, аспидно-черном. В солнечно-зеленом лесу они смотрелись как уродливые чернильные кляксы на живописном полотне. Кусты сломаны, цветы затоптаны, и по всей поляне расстелены белые платки. Безропотные травинки и терпеливые мхи, вздыхая, прогибались под обрушившейся на них тяжестью и уже не надеялись когда-либо очухаться.

Сигаретный дым клубился над кустами жимолости, злобно вытесняя нежный аромат цветов. Раскатистые голоса изгнали с насиженных мест веселых синичек, перелетевших на соседнее дерево, испуганно и возмущенно щебеча.

Какой-то мужчина отделился от компании и взобрался на холмик. Он был бледнолиц и светловолос. По его команде все остальные запели, широко разевая рты. Да так громко, что из гнезд с тревожным карканьем вылетели вороны, а любопытные кролики, примчавшиеся с дюн посмотреть, что происходит, тут же дали деру, сверкая пятками.

Вьюнок засмеялся, отгоняя веткой папоротника сигаретный дым, а у Йоханнеса на глаза навернулись слезы, и вовсе не от дыма.

– Вьюнок, – сказал он. – Давай уйдем. От такого гвалта просто уши вянут!

– Э нет, мы останемся, – возразил Вьюнок. – Вот увидишь, мы еще посмеемся.

Когда пение смолкло, бледнолицый мужчина взял слово. Он трубил во все горло, чтобы все могли его слышать, хотя голос его звучал дружелюбно. Называя людей братьями и сестрами, он распинался о красотах природы и чудесах мироздания, о божественном солнечном свете, о любви к птицам и цветам…

– Что за белиберда! – возмутился Йоханнес. – Как он может говорить о таких вещах? Ты с ним знаком? Это твой друг?

Вьюнок с презрением покачал головой:

– Ему наплевать на меня, солнце, птиц и цветы. Все, о чем он говорит, несусветная ложь.

Люди же слушали оратора с большим вниманием. Толстуха, сидевшая на голубом колокольчике, несколько раз всплакнула, за неимением носового платка вытирая слезы подолом юбки. Когда бледнолицый сказал, что специально для их встречи Бог наказал солнцу светить ярче, Вьюнок расхохотался и швырнул в него желудь.

– Сейчас я ему покажу, – сказал он. – Что он себе вообразил? Чтобы мой отец для него светил?

Однако бледнолицый так вошел в раж, что не обратил внимания на желудь, угодивший ему в нос. Он все больше распалялся. В конце концов лицо его побагровело, он сжал кулаки и заорал что есть мочи, да так, что задрожали листочки и закачались травинки. После чего собравшиеся снова заголосили.

– Фу, какое бескультурье! – негодовал дрозд, наблюдавший за этим спектаклем с высокого дерева. – Какой невыносимый шум! Уж лучше бы в лес забрели коровы. Балаган какой-то! Позор!

Дрозд знает, что говорит. У него тонкий вкус.

После хорового пения люди принялись вынимать из корзин, коробок и сумок всевозможную снедь. Зашуршала бумага, раздавались бутерброды и апельсины. Расставлялись бутылки и стаканы.

Тогда Вьюнок созвал своих сообщников, и они окружили жующую компанию.

Самоотверженный лягушонок запрыгнул на колени женщины преклонных лет и, удивленный собственным бесстрашием, уселся рядом с бутербродом, который та как раз намеревалась отправить в рот. Дама в ужасе завизжала, не отрывая испуганного взгляда от захватчика и не смея пошевельнуться. Подобному примеру мужества последовали другие доблестные воины. Зеленые гусеницы храбро заползали на шляпы, платки и бутерброды, сея всеобщую панику; дородные пауки-крестовики спускались по блестящим нитям в кружки с пивом, на головы и шеи, вызывая истошные вопли женщин и мужчин; полчища мушек атаковывали лица людей и жертвовали собственной жизнью ради правого дела, бросаясь на еду и напитки. Под занавес прибыла бесчисленная армия муравьев и поразила врага в самые неожиданные места, нападая при этом сотнями. Их штурм вызвал такую суматоху, что люди нервно повскакивали с примятой травы. Несчастный голубой колокольчик был выпущен на волю в результате успешного нападения двух уховерток на ноги толстухи. Паника нарастала: пританцовывая и подпрыгивая, люди пытались увернуться от преследователей. Бледнолицый горлопан упорно сопротивлялся, размахивая черной палкой до тех пор, пока несколько озорных синичек, не гнушающихся никакими средствами нападения, и оса, укусившая противного дядьку сквозь черную штанину в икру, не нанесли ему последний сокрушительный удар.

И тогда, потеряв самообладание, беспечальное солнце спряталось за тучу. На воюющие стороны упали крупные капли. Тут же, как по команде, вырос лес гигантских черных грибов. Это раскрылись зонтики. Женщины натянули на головы юбки, выставив на всеобщее обозрение белые нижние юбки, белые чулки и туфли без каблуков. О, как же веселился Вьюнок! Давясь от смеха, он держался за стебелек цветка, чтобы не упасть.

Дождь усиливался, окутывая лес серебристой пеленой. Потоки воды с грохотом обрушивались на зонтики, цилиндры и черные пальто, лоснящиеся, как панцири водолюбов; ботинки хлюпали по мокрой земле. В конце концов люди сдались и, побежденные, молча разошлись, оставив после себя следы совершенного ими безобразия в виде вороха бумаги, пустых бутылок и апельсиновых корок. Лужайка опустела, слышался лишь монотонный шум дождя.

– Ну вот, Йоханнес! Теперь мы и людей повидали. Почему ты никогда над ними не смеешься?

– Ах, Вьюнок! Неужели все до единого люди такие? – удивился мальчик.

– Бывают и хуже! Иной раз они беснуются и уничтожают все прекрасное. Срубают деревья, а на их место ставят уродливые дома-коробки. Сознательно топчут цветы и ради забавы убивают животных. Города, где они ползают друг по другу, сплошь грязные и закоптелые, а затхлый воздух отравлен дымом и зловониями. Они оттолкнули от себя природу и все живое. Вот почему они так нелепо и жалко выглядят, когда наведываются сюда.

– Ах, Вьюнок!

– Почему ты плачешь, Йоханнес? Ты не должен плакать, оттого что ты сын рода человеческого. Я все равно тебя люблю и в друзья выбрал именно тебя. Я научил тебя говорить на языке бабочек и птиц и понимать взгляды цветов. Ты познакомился с Луной, и милая добрая Земля пестует тебя как любимое дитя. Или ты не рад, что подружился со мной?

– О, Вьюнок! Я очень рад! Очень! Но я не могу не плакать при виде этих людей!

– К чему лить слезы, какой в этом прок? Зачем оставаться с ними, если это причиняет тебе боль? Ты можешь жить здесь, и мы будем неразлучны. Мы поселимся в самом густом лесу, на уединенной солнечной полянке или в камыше на пруду. Я буду повсюду брать тебя с собой: на дно к водным растениям, во дворцы эльфов и жилища гномов. Мы будем порхать над лугами и лесными чащами, дальними странами и глубокими морями. Я попрошу пауков соткать для тебя красивейший наряд и крылья, такие же, как у меня. Мы будем вдыхать цветочные ароматы и танцевать в лунном свете с другими эльфами. Когда наступит осень, мы улетим вместе с летом туда, где растут высокие пальмы, где со скал свисают яркие цветочные гирлянды и индиговое море сверкает на солнце. Я буду всегда рассказывать тебе сказки. Ты хотел бы этого, Йоханнес?

– И я больше не буду жить в окружении людей?

– Там тебя ждут лишь неизбывное горе, скука, тяготы и заботы. Ты будешь осужден на вечные муки и будешь стенать под бременем жизни. Люди истерзают твою нежную душу грубостью. Ты будешь страдать и томиться до самой смерти. Неужели ты любишь людей больше меня?

– Нет! Нет! Вьюнок, я хочу остаться с тобой!

Теперь Йоханнес докажет, как пылко любит Вьюнка. Да ради него он готов оставить и забыть всё и вся. Свою комнату, Престо и отца. Наполненный радостью, Йоханнес решительно подтвердил свое намерение.

Дождь перестал. Из-за серых облаков над лесом засияла яркая солнечная улыбка, отражаясь в мокрых блестящих листьях и каплях, сверкающих на каждой ветке, травинке и паутинке. С влажной земли над подлеском медленно поднимался тонкий туман, наполняя воздух сладкими, пьянящими ароматами. Дрозд взлетел на верхушку высоченного дерева и, обращаясь к заходящему солнцу, запел короткие проникновенные мелодии, будто желая продемонстрировать, какое пение уместно в этой торжественной вечерней тишине, под приглушенный аккомпанемент падающих капель.

– Разве эти звуки не прекраснее человеческой речи, Йоханнес? Да, дрозд умеет выбрать нужный тон. Здесь царит безупречная гармония, такого совершенства не найдешь в мире людей.

– А что такое гармония, Вьюнок? – спросил Йоханнес.

– То же, что счастье. Это то, к чему все стремятся. В том числе и люди. Но они делают это неумело, точно дети, пытающиеся поймать бабочку, но лишь отпугивающие ее при этом своими бестолковыми действиями.

– А мне удастся найти ее с тобой?

– Да, Йоханнес! Но в таком случае ты должен забыть людей. Родиться человеком – не самое завидное начало, но ты еще молод. Ты должен стереть из памяти воспоминания о своей человеческой жизни. Оставшись с людьми, ты заплутаешь, погрузишься в невзгоды и вечную борьбу. Тебя ждет удел майского жука, о котором я тебе рассказывал.

– А как, кстати, закончилась его история?

– Жук увидел яркий свет, о котором говорил ему его старший товарищ, и, недолго думая, полетел прямиком туда. Ворвался в комнату и тут же угодил в руки человека. Три дня подряд его подвергали чудовищным пыткам: принуждали сидеть в картонных коробках, привязывали к лапам веревочки и заставляли летать. Когда наконец ценой потерянной лапки и крылышка ему удалось высвободиться, ползком он попытался отыскать дорогу в сад, но был безжалостно раздавлен на ковре тяжелой ступней.

– Все звери, Йоханнес, ведущие ночную жизнь, такие же дети Солнца, как и мы. И хотя они никогда не видели своего блистательного отца, подсознательная память неуклонно подталкивает их к любому источнику света. Сонмы несчастных ночных животных находят свой жалкий конец из-за любви к неведомому Солнцу. Такое же странное непреодолимое влечение губит и людей, всякий раз создающих ложный образ Великого Света, их сотворившего, но ими же и позабытого.

Йоханнес вопросительно посмотрел в глаза Вьюнку. В них заключалась глубинная тайна, как на ночном небе, усеянном звездами.

– Ты имеешь в виду Бога? – наконец робко спросил мальчик.

– Бога? – В бездонных глазах эльфа мелькнула улыбка. – Йоханнес, я знаю, о чем ты думаешь, когда произносишь это слово. О стуле у твоей кровати, опираясь на который ты подолгу молишься перед сном, об унылых зеленых занавесках в церкви, на которые ты битый час пялишься во время воскресных служб, о непомерно больших буквах на обложке твоей Библии, о церковном мешке для пожертвований, о фальшивом пении и спертом воздухе. Все, что ты вкладываешь в это слово, Йоханнес, нелепо и лживо. Массивная керосиновая лампа вместо солнца, которую облепили беспомощные мушки.

– Но как тогда называть Великий Свет, Вьюнок? И кому я должен молиться?

– Йоханнес, представь себе, что мухомор спрашивает меня, как называется земля, в которой он растет. Что бы я смог ему ответить? Так и с тобой. Если бы на твой вопрос и существовал ответ, ты бы проникся им в той же степени, как земляной червяк музыкой звезд. Но молиться я тебя научу.

И вместе с озадаченным Йоханнесом, размышляющим над словами Вьюнка, они взлетели над лесом так высоко, что можно было разглядеть длинную лучистую полоску за дюнами, расширяющуюся по мере их движения. Прихотливая игра теней на дюнах исчезла, зелень уступила место жухлой траве с вкраплениями незнакомых бледно-голубых растений. И вот еще одна гряда дюн, узкая прослойка песка, а за ней безбрежное величественное море. Синее вплоть до горизонта, где под солнцем пурпурным огнем горела узкая дорожка. Длинная пуховая кайма из пены оторачивала водное пространство, словно горностай синий бархат. На горизонте небо и вода разделялись тонкой волшебной линией: прямой и одновременно извилистой, четкой и в то же время размытой, зримой и вместе с тем неуловимой. Точно звук арфы, протяжный и мечтательный, который, кажется, вот-вот замрет, однако продолжает вибрировать в воздухе.

Маленький Йоханнес устроился на склоне дюны и устремил взор на море. Он смотрел долго, завороженно, покуда его не охватило чувство, словно он умирает, словно перед ним торжественно отворяются исполинские золотые врата Вселенной и его крошечная душа воспаряет навстречу первозданному свету вечности; покуда слезы, застилавшие широко открытые глаза мальчика, не приглушили яркость солнца, а великолепие неба и земли не померкло в дрожащем вечернем сумраке.

– Вот как надо молиться! – сказал Вьюнок.