Прошло еще десять дней. За это время старший сержант Хшановский успел еще раз просмотреть папки, хранящиеся в шкафу поручика Левандовского, а сам поручик целыми часами бродил по вокзалу и в его окрестностях и встречал все прибывающие из Варшавы поезда. Он видел Венец-кого уже дважды, каждый раз капитана встречала его девушка. Та самая, которую Хшановский показал поручику. В такой ситуации Левандовскому неудобно было подойти к капитану и, завязав с ним разговор, вглядеться в черты его лица.

Однако облик человека, за которым они наблюдали, вполне совпадал с тем, как свидетели описывали неуловимого бандита.

Кроме того, у Венецкого оказалась очень смуглая кожа. Левандовский подозревал, что капитан пользуется кварцевой лампой, иначе откуда бы ему загореть посреди зимы? А ведь известно, что загар прекрасно маскирует всякого рода дефекты кожи.

Старшему сержанту в этой охоте на подозреваемого преступника посчастливилось больше, чем поручику: встретив капитана в уездном отделении, он поздоровался с ним и завел разговор. Ему удалось даже спросить капитана об аварии. Капитан явно не желал вдаваться в подробности, однако, не отрицал того, что был ранен в голову. Хшановский заметил на лице собеседника едва различимые шрамы. Один, более отчетливый — на подбородке, другой, поменьше — возле правого уха. Кроме того, сержанту показалось, что загар капитана усилен темной пудрой. Не скрывает ли он подобным образом и шрам на лбу? От своих подозрений Хшановский не избавился, но и подтверждения им не получил.

Обсуждая обстоятельства дела с Хшановским, поручик проявлял нетерпение. Старший сержант, наоборот, призывал Левандовского к благоразумию.

— Дальше выжидать нет смысла, — говорил молодой офицер. — В конце концов, я ничем не рискую. Голову он мне за это не снимет. Зато придем к чему-то определенному.

— Если вы так считаете… — Хшановский отнёсся к решению поручика без особого энтузиазма. — Я бы предпочел понаблюдать еще за Жвирским. Венецкий — его друг. Каждый раз, когда Венецкий приезжает сюда, он всегда находит время повидаться со Жвирским в милиции или же в городе. Я потому и наткнулся на Венецкого, что крутился возле кабинета Жвирского. Может быть, стоит попытаться расспросить его о друге?

— Этого я не смогу. Я не в ладах с капитаном Жвирским. Когда он всучил мне это дело, у нас с ним произошел крупный разговор. Я тогда не сдержался и ляпнул что-то о старших офицерах, которые взваливают самую тяжелую работу на тех, кто пониже чином, чтобы самим избежать ответственности. Жвирский грозился подать на меня Старику рапорт. Но потом раздумал или испугался, как бы Старик не решил, что я прав, и не оставил дело за ним. Если бы я вдруг заговорил с ним о Венецком, капитан сразу бы догадался, что я подозреваю его друга. Не знаю, способен ли он к объективной оценке. Я предпочел бы действовать методами, о которых уже говорил вам.

— Что ж, может быть, вы и правы, — не слишком убежденно отозвался сержант.

Левандовский изменил часы своих дежурств на вокзале. Теперь он приходил в шесть часов утра и сидел в зале ожидания до девяти часов. В милиции он появлялся лишь после того, как утренний варшавский поезд забирал последнюю группу пассажиров, спешащих на работу.

— А если он ездит на автобусе? — спросил как-то сержант.

— Тогда я установлю дежурство и на автобусной станций. Хотя сомневаюсь, что это понадобится. Автобус идет медленнее, и, кроме того, железная дорога имеет то преимущество, что на Гданьском вокзале капитан может попасть на скорый поезд «А», который доставит его на Пулавскую прямо к зданию Главного управления. К этому выводу я, между прочим, пришел, вдохновленный вашими успехами, сержант.

Оба рассмеялись.

— Увы, мой метод что-то не приносит больше результатов, — признался Хшановский. — Майор всякий раз, увидев меня, спрашивает про эту мою дедукцию. А я застрял на месте.

Вскоре, однако, поручику повезло: на пятый день он неожиданно заметил капитана Венецкого, спешащего к вокзалу. Девушка не сопровождала его. Капитан был один.

— Какая приятная встреча! — воскликнул поручик, изображая удивление. — Вы тоже в Варшаву?

— Да. На работу.

— Очень рад. Поедем вместе. Время за разговором летит незаметно. Я так радовался этой новой электролинии, а оказалось, ее пока даже до Насельска не дотянут. Приходится по-прежнему трястись два часа до столицы.

— Возможно, паровозы скоро заменят тепловозами.

Венецкий вежливо поддерживал разговор, хотя перспектива оказаться в обществе младшего коллеги не привела его в восторг.

— От этого мы выиграем немного. Самое большее — минут десять, а электричка сократила бы дорогу, по крайней мере, на полчаса. Это уже кое-что значит. Куда мы сядем, в вагон для курящих или для некурящих?

— Если вам все равно, я предпочел бы для некурящих.

— Прекрасно, — согласился поручик, хотя ему вовсе не улыбалось провести два часа без курения.

Ловко маневрируя, поручик усадил капитана у окна, лицом по ходу поезда, а сам расположился напротив. В Насельске он сказал, что ему нужно высмотреть знакомого, который должен тут сесть в поезд, открыл окно и закрыл его только тогда, когда поезд уже набирал скорость.

— Ого! — заметил он, сев на свое место. — Вы выпачкали лицо, пан капитан.

— Где? — капитан провел рукой вдоль носа.

— Нет, нет, выше.

Венецкий потер лоб.

— Нет, не здесь. Вы позволите?

И, не ожидая согласия, Левандовский извлек из кармана чистый носовой платок и энергичным движением провел им по лбу капитана как раз над левым глазом.

— Все в порядке, — произнес он.

Капитан Венецкий спокойно полез в карман, вытащил оттуда свой платок и флакончик мужского одеколона «Пшемыславка». Он намочил одеколоном кончик платка и тщательно протер им лоб.

Усмехнувшись, он пояснил:

— Как видите, поручик, я тру гораздо основательнее, чем вы, но треугольный шрам не появляется. Попробуйте еще раз сами. Пожалуйста, прошу вас…

Анджей Левандовский не взял протянутый ему платок. Он густо покраснел, потом побледнел и, наконец, побагровел. Он не мог произнести ни слова. Если бы произошла железнодорожная катастрофа и вагон сошел с рельсов, поручик, вероятно, испытал бы чувство искреннего облегчения. Но ничего такого не случилось. Поезд лишь сбавил скорость, подъезжая к Помехувке.

— Я вел себя как идиот, капитан, — поручик опустил голову. Что было говорить? Любое сказанное им слово только усугубляло промах.

— Наоборот, поручик. Если кто-то из нас двоих и вел себя как идиот, то уж это я сам. И получил по заслугам.

— Вы, пан капитан? — запинаясь, пробормотал смущенный Левандовский.

— Я же не мог не заметить, что в последнее время удивительно часто встречаю вас, поручик, на своем пути. И сержант Хшановский, разговаривая со мной, всматривался в мое лицо так, словно вместо глаз у него пара рентгеновских аппаратов. Да и то, что вы двое ведете следствие по делу «человека со шрамом» — не такая уж глубокая служебная тайна, чтобы я о ней не знал. В уездном отделении я не совсем посторонний человек. И должен был понять, что ваши маневры имеют прямое отношение к моей особе. Даже не нужно было особой догадливости: уже год назад мой друг, капитан Жвирский, признался мне, что если бы не был посвящен в мою тайну и не видел бы моей физиономии без грима, то решил бы, что я и есть «человек со шрамом». Ведь все прочие приметы совпадают, вплоть до невесты, у которой есть мотоцикл и которая имеет возможность снабжать «банду» необходимой информацией.

— Как раз на это мы и обратили внимание…

— Можете не оправдываться, поручик. Капитан Жвирский совершил ошибку, не рассказав вам о последствиях моей аварии. Тогда бы вы не теряли времени на ложное расследование. Но еще большую глупость допустил я сам. Заметив, что вы наблюдаете за мной, я должен был сразу же явиться к вам и откровенно все объяснить. Признаюсь, что сделать такой шаг мне помешал ложный стыд. Непростительная глупость с моей стороны! Ведь если бы вы не действовали столь деликатно, а просто подали официальный рапорт, я бы только ценой бесконечных хлопот смог доказать свою невиновность. Поверите ли, я даже готовился к такой возможности и между прочим пытался припомнить, чем именно я был занят во время последних налетов и кто бы мог это подтвердить. Однако такое алиби в моем положении — вещь довольно затруднительная. У нас ведь нет определенных часов работы, к тому же не всегда мы работаем за письменным столом.

— Почему вы упомянули о ложном стыде? — спросил, несколько оправившись от конфуза, поручик.

— Мужчине не так легко признаться, что он пользуется гримом и пудрой. В Польше это делают только артисты.

— Именно этот грим, — признался Левандовский, — и вызвал у нас подозрения.

— Я буду с вами совершенно откровенен, — продолжал капитан. — Попав в катастрофу, я довольно сильно разбил голову. Перелом черепа, сотрясение мозга и несколько неглубоких ран на лице. Следы их и сейчас заметны шрам на подбородке и второй — над ухом. Но на это можно было бы не обращать внимания или даже сочинить какую-нибудь легенду о том, что шрамы получены в борьбе с опасным преступником. Это могло бы принести мне некоторую популярность. Разумеется, не столь широкую, какую приобрел ваш коллега, сержант Хшановский, автор новой дамской прически «трапеция», но все же… Как видите, я не плохо информирован обо всем, что происходит в Цеханове.

Поручик усмехнулся. Он знал, что слух о знаменитой «трапеции» докатился уже до парикмахерских не только Плонска, но и Дзялдова и Пултуска. Не далее как вчера он слышал разговор секретарши Эли с ее подругой из соседнего отделения милиции. Обсуждалась в основном прическа «трапеция» и как ее соорудить без помощи парикмахера.

— Беда не в этих шрамах, — признался капитан, — а в том, что после аварии у меня нарушилась пигментация кожи. На правой щеке выступило пятно размером с десятизлотовую монету, совершенно лишенное пигментации. Оно пепельного цвета и не поддается загару. Я боялся, что это безобразное пятно отпугнет мою девушку и она найдет себе другого. Но теперь эти опасения отпали. Она знает. Я уверен в ее чувствах. Но прежде сомнения не оставляли меня. Мужское тщеславие! Я прибегал к гриму и пудре. Прекратить все это сразу и появиться с иной физиономией было трудно. Сейчас я, правда, пробую кварцевые лампы и кое-что еще, и мне кажется, что пятно стало меньше… Возможно, я вообще перестану его скрывать, да и сейчас не держу все это в глубокой тайне. Мой внешний вид мало меня заботит, просто я боюсь отпугнуть ближних.

— Звучит убедительно.

— Если бы я рассказал все это в вашем служебном кабинете дней десять-пятнадцать назад, мы бы не оказались сейчас в столь нелепой ситуации. Но я вел себя как идиот. Не сердитесь на меня, поручик.

— Да что вы! Это я должен извиниться перед вами.

— Не стоит об этом говорить. Однако, возвращаясь к делу «человека со шрамом», не могу не признать, поручик, что расследование вы ведете великолепно и намного превзошли моего друга Жвирского. Вот и до моей особы добрались, потому что не оставляете без внимания ни одной улики. А разоблачение черного, мысль о том, что здесь скрывается женщина, просто превосходна. Не бойтесь, никто в уездном отделении об этом не проболтался. И вообще тайна следственной работы в Цеханове сейчас строго соблюдается. Я же знаю об этом потому, что по поручению Главного управления милиции контролировал вашу работу. Теперь я могу вам в этом признаться, а также сказать, что там хорошо относятся к вашим начинаниям.

— Я боялся, что мне не простят многодневной блокады шоссейных дорог.

— Наоборот. Это ставили в пример другим. Проводилось даже специальное расследование, чтобы выяснить: почему все же замысел не принес успеха?

— Вот именно, мы и сами ломаем над этим голову.

— Отчасти дело испортило воеводское управление милиции. Людей не предупредили, чтобы те держались подальше от города. Пока один из дежурных оставался на шоссе с фотоаппаратом, сменщик его разгуливал по улицам, заглядывая в кафе, рестораны, слоняясь по магазинам, чтобы как-то убить время. Кроме того, нельзя было назначать на эту операцию сотрудников, которые уже не раз бывали по делам службы в Цеханове. Они знали многих сотрудников вашего отделения, а тем, в свою очередь, был известен характер их работы. Бандит без особого труда мог заметить, что в городе вертится много варшавских оперативников. Достаточно понаблюдать за одним, чтобы догадаться, чем заняты остальные. На шоссе они скрывали фотокамеры от водителей, но если стоять в стороне, то легко можно догадаться, чем они занимаются. Преступник достаточно умен, чтобы сообразить, какие раскинуты сети.

— Да, нанесен большой урон делу. Если бы не это, преступники могли быть пойманы, а мы располагаем лишь фотографиями их спин. Так никого не опознаешь.

— Да, — согласился капитан. — Идея была великолепной.

— Должен сознаться, что не я ее автор.

— А кто же? Неужели тот сержант, которого вам дали в помощь?

— Вот именно. Только он не помощник мой, а коллега. Расследование мы ведем совместно. Когда начальник прикомандировал его к делу, я, честно говоря, боялся, что этот деревенский милиционер будет для меня помехой. Но должен заметить, что он оказался на высоте.

— За двадцатидвухлетнюю службу в милиции можно кое-чему научиться. Опыт стоит многого.

— Дело тут не только в опыте. Этот человек находчив и инициативен. Он утверждает, например, что в материалах следствия содержатся данные, которые явятся ключом к раскрытию преступника, и беспрерывно штудирует дела, связанные с этими налетами. Закончит и снова за них принимается.

— Но ведь это пустая трата времени!

— Я тоже так считал. Однако Хшановский по этим документам сумел безошибочно предсказать, что со второй половины ноября налеты прекратятся до самой весны. И что низенький бандит — женщина. Он и это установил, изучая материалы следствия. Многие из наших офицеров имели доступ к этим материалам. Мне самому казалось, что я знаю их наизусть. До меня их тщательно изучал капитан Жвирский, а до него и другие. Но никто из нас не подметил этого, теперь уже совершенно очевидного факта. Поэтому утверждение сержанта, что он отыщет преступника на основании имеющихся у нас сведений, не кажется мне пустым бахвальством.

— Дай бог, — улыбнулся капитан. — Я желаю сержанту всяческих успехов, а также присвоения звания младшего лейтенанта.

— Он, кажется, метит выше. Мечтает о трехлетних офицерских курсах.

— Если он успешно справится с этим делом, я думаю, его мечта исполнится.

Поезд наконец прибыл в Варшаву, и офицеры покинули вагон. Прощаясь, поручик еще раз извинился перед Венецким. В столице у него не было никаких дел, и он решил тотчас же возвратиться в Цеханов. До отхода поезда оставалось двадцать минут. Поручик направился в буфет, чтобы наконец позавтракать.

Выходя оттуда, он заметил возле билетной кассы хорошенькую парикмахершу панну Галинку. На этот раз поручику не нужно было притворяться, что он обрадован встречей. Когда-то и он принадлежал к числу поклонников разведенной красавицы, но ее больше интересовал некий владелец загородной виллы.

Галинка, казалось, тоже обрадовалась.

— Вот уж не надеялась встретить знакомых! Шеф вчера послал меня на склад оптовой продукции закупить косметику, — парикмахерша указала на два весьма солидных свертка. — Я воспользовалась случаем и заночевала у родных. Но ехать чуть свет тоже не хотелось. Придется соврать пану Каролю, что не смогла купить все сразу и мне велели зайти на следующий день. Вы меня не выдадите, правда?

— Буду нем как могила. Впрочем, я не так часто заглядываю в ваше заведение. Бреюсь электробритвой.

— Жаль, — вздохнула Галинка.

— Неужели? — улыбнулся поручик.

— Конечно, жаль. Ведь брею-то я. И лишаюсь такого приятного и красивого клиента.

— Ну у вас есть много других, и получше. Все спешат в ваш салон побриться у очаровательной Галинки.

— Иногда хочется, чтобы это были не все, а один-единственный, — вздохнув, проговорила парикмахерша и метнула на молодого офицера взгляд, повергший его сначала в дрожь, потом в жар.

— Этот единственный, очевидно, не я. Хотелось бы мне узнать, кто он.

— Мужчины не слишком догадливы, — она наградила собеседника еще более выразительным взглядом. — Поручик ни разу не пригласил меня ни в кафе, ни на танцы. Не говоря уже о том, чтобы в воскресенье прокатить за город на мотоцикле. Я знаю, вас околдовала эта черноволосая Ирэнка. И что вы в ней только нашли?

Левандовский мог только удивляться. Прелестная парикмахерша давала ему понять, что у него есть шансы. Неужели хозяин загородной виллы получил отставку?

— Для прогулок на мотоцикле сейчас несколько холодновато, — рассмеялся он в ответ. — Даже «человек со шрамом» больше не разъезжает, куда уж мне.

Галинка вздрогнула.

— Не говорите ради бога об этом ужасном бандите. Когда начались эти налеты, я сделала к дверям второй замок. Ужасно его боюсь.

— Почему? Ведь он нападает только на богатых людей. Неужели вы принадлежите к их числу? Вот уж не предполагал!

— Ну, не такая уж я бедная, — призналась она. — В общем, зарабатываю неплохо. Нечего скрывать, наш салон — самый процветающий в Цеханове.

— Знаю, знаю. Получил точную информацию от сержанта Хшановского.

Галинка улыбнулась:

— Будь ваш сержант ловким человеком, он мог бы в одном Цеханове отхватить крупную сумму денег от парикмахеров за свою новую прическу. Пан Кароль охотно заплатил бы ему, он и так старается хоть как-то его отблагодарить, стрижет и бреет бесплатно. Уговорите пана Хшановского, чтобы он еще что-нибудь придумал. Человек с таким талантом прозябает в милиции! Он мог бы сделать такую же карьеру, как наш соотечественник Антуан в Париже.

— Ну, у сержанта сейчас не прически на уме. Он задался целью поймать «человека со шрамом». Только об этом и мечтает.

Хорошенькая пани молитвенно сложила руки:

— Умоляю вас, арестуйте его как можно скорее, — слова эти сопровождались еще одним кокетливым взглядом. — Я до смерти боюсь этих бандитов.

«Она явно неравнодушна ко мне», — самодовольно констатировал молодой офицер. Он быстро пригладил волосы и выпрямился.

— Сделаем, — небрежно бросил он. — Хшановский считает, что он уже напал на след. Правда, он еще не открыл мне, кого подозревает. Но я ему верю, потому что одну важную вещь в этом деле он уже разгадал.

— Какую?

— Не могу сказать, служебная тайна.

— Даже на ушко?

Галинка придвинулась к офицеру так близко, что он не только почувствовал запах ее волос, но и мог заглянуть за вырез пуловера. А туда, несомненно, стоило посмотреть.

— Даже на ушко, — рассмеялся поручик. — Могу только сказать, что выводы, к которым пришел старший сержант, очень любопытны, прямо-таки сенсационны.

— Они касаются бандита со шрамом над левым глазом?

Парикмахерша казалась все более и более заинтригованной. Она с жадностью ловила каждое слово поручика.

— Нет, не его. Того второго, черного.

— А-а, — интерес Галинки сразу угас. — Я заинтригована тем, высоким. Он, по-видимому, красивый мужчина. Почти такой же, как вы. Я слышала о нем от сестры ксендза Ланга. Она как-то зашла к нам и, пока ее причесывали, подробно рассказала о том налете. Он как будто собирался застрелить ее дочь, студентку Варшавского университета… Мы уже проехали Насельск? Я так заболталась с вами, поручик, что и не замечаю, где мы едем. Хорошо еще, что поезд идет только до Цеханова. Иначе вы могли бы увезти меня очень далеко.

— Не верю.

— Это потому что вы непохожи на других. Вы не говорите комплиментов и не бросаете нежных взглядов. Вы холодны как лед. А как раз это и привлекает женщин больше всего. Наверное, вы пользуетесь бешеным успехом. Я угадала?

В ответ Левандовский пробормотал что-то невнятное. С каждой минутой он все больше убеждался, что Галинка — необыкновенно интересная женщина.

— Раз уж мы подружились, — парикмахерша еще раз выразительно взглянула на своего попутчика, — я надеюсь, что вы чаще станете посещать наш салон. Только, пожалуйста, не садитесь в кресло к Зыгмунду или к нашей крошке Магде, только ко мне. Если я буду занята, немного подождите. Очень прошу вас. А в дансинг на танцы вы меня пригласите? А может быть, мы как-нибудь выберемся в Варшаву? Там уж не будет соглядатаев и не надо будет опасаться любопытных. Если нас увидят вместе в Цеханове — потом такие сплетни пойдут! Представляете, ведь эти старые ханжи сразу скажут, что вы меня обольстили и я стала вашей любовницей…

Мысленно Левандовский опроверг выводы «старых ханжей». Если говорить о том, кто кого обольщал, то надо заметить, что не он был активной стороной. Однако как знать? Если б не Ирэнка, он, наверное, не остался бы «холодным как лед», как утверждала очаровательная парикмахерша. Вслух же поручик заверил пани Галинку, что он в ближайшие дни посетит их. А относительно совместной поездки в Варшаву сказал, что даже и мечтать не смеет о подобном счастье.

— Нельзя колебаться на пути к счастью, пан Анджей, запомните мои слова, — лукаво усмехалась Галинка, когда они прощались у здания милиции. — Благодарю вас за то, что донесли мои свертки. Что бы делала слабая женщина, если бы не рыцарственные офицеры нашей дорогой милиции. До свидания! Но только до скорого, — добавила она вполголоса и направилась на другую сторону улицы к салону пана Кароля.

* * *

— У меня был вид побитой собаки…

Поручик рассказал сержанту Хшановскому, как бесславно завершилась столь хитроумно задуманная операция.

— Я готов был провалиться сквозь землю.

— По-моему, капитан Венецкий не будет на вас в претензии. Ведь вы выполняли свои обязанности.

— Капитан говорил мне то же самое. Но насколько искренне? Ничего другого он и не мог сказать, но неприятный осадок у него, наверное, остался.

— Скорее всего он никому об этом и слова не скажет.

— Ах на этот счет я спокоен! Но люди мстительны. Есть и такие, что несколько лет ожидают случая отомстить за действительную или мнимую обиду. Я ведь не знаю — злопамятный Венецкий или, наоборот, отходчивый. Не подложит ли он мне свинью при первой возможности? Это нетрудно. В Главном управлении ему часто поручают дела по нашему уезду.

— Нет, капитан не способен на такое свинство, — успокаивал сержант офицера. — Он должен оценить тот факт, что никто не знал о наших подозрениях. Даже начальник уездного отделения.

— Он сам признался, что, будь у него шрам на лбу, ему нелегко было бы доказать свое алиби, так как все прочие внешние данные свидетельствуют против него. Впрочем, не только нам капитан показался подозрительным. Лучший друг капитана Жвирский также мог бы заподозрить его, если бы не знал, что шрамы у него только на подбородке и возле уха.

— У меня камень с души свалился, — признался старший сержант, — когда я узнал, что на лбу Венецкого нет никаких шрамов.

— У меня тоже, — отозвался поручик.