Ирина и не подумала делать вид, будто, вернувшись домой, не слышала из соседней комнаты, о чем они говорили, не тот она стала человек, не в таких еще сложных перипетиях ей приходилось разбираться на работе — она там считалась специалистом по всевозможным личным, персональным делам, по «аморалкам», — села в соседнее с Сашиным кресло за низенький столик, попросила дочь:

— Дай-ка мне сигарету, свои я в машине забыла. — Она начала курить, как и ездить на казенной машине, сразу, как перешла на начальственную работу. Закурила, глубоко затянулась, сказала без обиняков: — Знаю, что помешала вам, но, кажется, в самое время. Все, что сейчас наплела Саша — надеюсь, в запальчивости, не подумавши хорошенько, — бред, детская истерика, это пройдет. Но с ней я предпочитаю поговорить наедине, без посторонних. — И, чтобы быть правильно понятой, уточнила: — Без вас, Рэм Викторович. — Этот «Рэм Викторович» вместо прежнего домашнего «Рэма» появился в ее обиходе, правда, только на людях, в то же время, когда она стала курить и пользоваться служебной машиной, и должен был означать, что она тем самым как бы поднимает на иной, высший уровень их отношения. А вот «вы» — это было что-то новенькое, наверняка не случайное и, по всему видать, должно было означать, что в их с мужем отношениях происходит или даже произошло уже нечто из ряда вон и что она намерена принять по этому поводу какое-то капитальное решение. — А вот о вас, Рэм Викторович, я бы хотела поговорить, и прямо, если не возражаете, сейчас, и Саша тут не помеха. Тем более что она тоже все знает.

— Что — все? — чувствуя себя в захлопнувшейся ловушке, спросил он, хотя ответ было нетрудно предположить.

— Мама! — укоризненно вскинулась Саша, но Ирина не обратила на нее никакого внимания.

— Я никогда ни словом не только не упрекнула, но и не намекала на ваши сомнительные, хотя наверняка и веселые, богемные развлечения, когда вы из ночи в ночь приходили из ваших вертепов и от вас пахло дешевой водкой. Я всегда предполагала, что у мужчин, кроме дома и семьи, могут быть еще какие-то стороны жизни, где им удобнее обходиться без жен, и не считала это предосудительным. — Она говорила так ровно и складно, будто выступала на каком-то публичном собрании и выступление ее было заготовлено заранее. Впрочем, ее и в юности отличала округлая, слишком литературная речь, и, о чем бы она ни говорила, было похоже, будто она отвечает на экзамене, но тогда Рэму Викторовичу даже нравилась ее манера разговаривать, в ней, как и во всем прочем в Ирине, он видел лишь проявление ему самому недоступной, не по зубам, интеллигентности. — Но есть пределы, есть, извините меня, нравственные границы, которые порядочному человеку преступать неприлично. Я говорю об этой вашей…

— Мама! — резко прервала ее Саша. — Еще неприличнее говорить об этом, да еще при мне! Я лучше уйду! — Пошла было в двери, но раздумала, вернулась, снова села в кресло. — Нет, лучше я останусь, не то такого наговоришь, потом самой стыдно будет.

— Напрасно ты так думаешь о матери, — даже не посмотрела в ее сторону Ирина, — я не собираюсь говорить ничего худого об этой… этой даме сердца твоего отца. В конце концов каждый делает сам свой выбор, по Сеньке и шапка. Если бы речь шла о короткой, никого ни к чему не обязывающей интрижке, даже назовем это, хоть и с преувеличением, романом, с кем не случается, тут еще можно вовремя одуматься и увидеть последствия, но, насколько я понимаю, в вашем, Рэм Викторович, казусе…

— Казусе! — насмешливо фыркнула Саша.

— Хорошо, — охотно согласилась Ирина, — случае. В вашем случае дело зашло куда дальше и назвать его иначе, как…

— Любовью, — опять вмешалась Саша. — Тебе не приходило в голову, что это может быть просто любовь?!

— Приходило, — вновь спокойно согласилась Ирина. — Тем более. Впрочем, я не уверена, что отец способен на глубокое чувство. Как бы там ни было, дело зашло так далеко, что не избежать поставить точку.

— Развод? — перебила ее недоверчиво Саша. — Вот уж не ожидала!

— Нет, — с искренним сожалением отозвалась мать, — имея в виду ответственность, которую я несу по роду работы. Если еще и мы, чья жизнь у всех на виду, начнем разводиться, какой пример мы подадим остальным?! Нет, я не о разводе, скорее я готова согласиться с тобой, Сашенька: так продолжаться не может, жить под одной крышей — сплошной обман или, того хуже, самообман, жалкое лицемерие. — И, вздохнув, словно ей не хватало сил, сказала: — Не развод, но разъезд, твои, Саша, слова. — И, не дав возразить ни мужу, ни дочери, объяснила то, что, по-видимому, давно уже обдумала и приняла решение: — К счастью, у нас есть дача покойного папы, ею практически никто не пользуется, зимний дом со всеми удобствами, до станции рукой подать, да и у вас, Рэм Викторович, в институте всего один присутственный день в неделю, можете перебираться туда хоть завтра, мы с Сашей вам поможем. Мы останемся здесь, в Хохловском…

— Мы!.. — усмехнулась Саша, но мать ее не услышала или сделала вид, что не слышит.

— Я надеюсь, вы согласитесь с таким выходом, Рэм Викторович, тем более что другого и нет. Во всяком случае, я не вижу. И не переменю своего решения. Неожиданно сказала мягче и даже печально: — Мне очень жаль, Рэм, но так будет лучше в первую очередь тебе. Жаль, поверь, ведь ни ты, ни я не ждали такого конца… — Встала, пошла к дверям, на пороге обернулась к дочери: — А теперь поговорим о тебе, Саша. Я жду тебя. — И прикрыла за собою дверь.

Рэм Викторович и Саша долго молчали, не глядя друг на друга.

Наконец Саша прервала молчание:

— Сильная женщина, этого у нее не отнимешь… Соглашайся, папа, так будет действительно лучше. И Ольге тоже.

— Откуда ты знаешь, как ее зовут?! — поразился он.

— А я с ней даже знакома. Откуда — тебе дела нет. Мы едва было не стали то ли подругами, то ли соперницами. Но теперь все утряслось. Соглашайся. — И неожиданно добавила: — А вот маме каково будет, одной в этих хоромах!..

И тут они оба, не сговариваясь, прислушались: из дальней комнаты, почудилось им, слышны были приглушенные, в подушку, всхлипы Ирины.