Каковы же, в таком случае, были отношения Карла Поппера с Венским кружком?

Поппер, как и Витгенштейн, никогда не ходил на еженедельные собрания кружка. Но Витгенштейн не ходил на них, потому что не хотел, а Поппер — потому что его не звали. В Unended Quest он писал, что почел бы за честь быть приглашенным на эти собрания, но так ни разу и не получил приглашения.

В голодные послевоенные дни 1920 года в кафе «Akazienhof», что было в трех минутах ходьбы от математического факультета Венского университета, бедным студентам подавали благотворительные обеды — очень дешевые, но сытные. Летом студенты ели на летней площадке кафе, в тени деревьев. Вот там-то Карл Поппер, студент-экстерн университета (ausserordentlichef), познакомился с Отто Нейратом, наиболее эклектичным из всех членов Венского кружка. Это был первый контакт Поппе-ра с кружком; и именно Нейрат впоследствии назовет Поппера его (кружка) «официальной оппозицией».

Поппер всегда гордился этим титулом, считая, что он исчерпывающе характеризует его жизнь в целом и оправдывает его существование как философа. Он был не просто оппозиционером, но Оппозиционером; и не просто Оппозиционером, но Торжествующим Оппозиционером — торжествующим не только над Венским кружком, но и над Платоном, Гегелем и Марксом (хотя он уважал и Платона, и Маркса), над Фрейдом (которого относил к одной категории с астрологами и прочими псевдоучеными) — и, конечно, над Витгенштейном.

Поппер всегда стремился опровергнуть, по его собственному высокопарному выражению, «легенду о Поп-пере». Легенда гласила, что он был членом Венского кружка. Неправда, протестовал Поппер. Легенда гласила, что в рамках кружка он сумел преодолеть ряд философских затруднений, заменив критерий верифицируемос-ти (на основе которого делался вывод об осмысленности высказывания) критерием фальсифицируемости. Против этого Поппер тоже горячо возражал: «Затруднения Венского кружка были моим собственным изобретением. Я сам их придумал, я показал, что их критерий не работает, и я вовсе не пытался избавить их от этих затруднений — у меня была совершенно другая задача». Его критика, утверждал Поппер, вскоре посеяла в кружке разброд и шатания. «Но, поскольку меня то и дело называют одним из них, хочу повторить: хоть я и создал эту ситуацию, я никогда в ней не участвовал». Ударение везде на «я».

Почему же Поппер всегда оставался за пределами Венского кружка? В конце концов, он был дружен с некоторыми его членами, в том числе с Карнапом, Кауфманом, Крафтом и Фейглем, и все они высоко ценили его способности. В 1932 году Карнап, Фейгль и Поппер даже вместе отдыхали в Тироле. Фейгль говорил, что у Поппера «выдающийся, блестящий ум», а Карнап позже писал: «Доктор Поппер — независимый мыслитель огромного масштаба».

Блестящий ум, удачные знакомства — чем не кандидатура для Венского кружка? Не говоря уж об интересе к применению в философии методов аналитических научных дисциплин. Его первая большая работа «Logik der Forschung» («Логика научного открытия»), вышедшая в конце 1934 года, вызвала одобрение Эйнштейна и по значению никак не уступала тому, что писали и издавали члены кружка. Так почему же, спрашивается, Венский кружок не принял в свои ряды этого молодого человека, уже работавшего над книгой, которая позже принесет ему мировую известность? Ответ прост: потому что так решил Мориц Шлик.

Шлик не относился к числу почитателей Поппера. Первая стычка между ними произошла еще в 1928 году. Шлик был одним из экспертов, рассматривавших докторскую диссертацию Поппера, и работа его не впечатлила. Но главную роль сыграла органическая враждебность Поппера по отношению к «гуру» Шлика — Витгенштейну. В частности, нападкам подвергались идеи Витгенштейна о бессмысленности метафизических предложений и о том, что осмысленными являются лишь те предложения, которые отражают возможное положение дел. В Unended quest Поппер называет давно отброшенную Витгенштейном теорию языка как образа мира «безнадежно и вопиюще ошибочной». В примечаниях он критикует Витгенштейна за преувеличение пропасти, лежащей между миром доступных описанию фактов и тем, что глубинно и не может быть высказано: «Именно это поверхностное решение проблемы глубины — тезис "то, что глубоко, словами не высказать"» — объединяет Витгенштейна-позитивиста и Витгенштейна-мистика».

Поппер свысока относился к философии Витгенштейна с тех самых пор, как впервые столкнулся с ней еще в студенчестве, в начале двадцатых, однако обнародовал свое пренебрежение только в декабре 1932 года — через одиннадцать лет после выхода в свет «Логико-философского трактата», когда Витгенштейн уже пересмотрел многое из того, что было там изложено. Вот тогда-то Попперу и пришлось распрощаться с надеждами на приглашение в Венский кружок. А произошло это на весьма бурном собрании другой философской группы — кружка Гомперца.

Конечно, в то время в столице Австрии кружок Шли-ка был самым знаменитым и признанным. Однако были и другие кружки, зачастую пересекавшиеся между собой, и многие интеллектуалы были членами одновременно нескольких кружков. Группа, сплотившаяся вокруг венского философа Генриха Гомперца, собиралась для обсуждения истории идей. Подробности той роковой для Поппера встречи в высшей степени живописны. Согласно одному свидетельству, Поппера пригласили на заседание кружка Гомперца и сообщили ему, что там будут звезды Венского кружка — не только Шлик, но и Карнап, и Виктор Крафт. Для молодого учителя это был явно судьбоносный момент. «Logik derForschung» еще не увидела света и существовала только в виде увесистой рукописи под названием «Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie» — «Две фундаментальные проблемы теории познания»; a «Logik der Forschung» — ее реинкарнация, сильно урезанная и существенно измененная. Шлик был редактором серии, в которой Поппер намеревался публиковать эту работу. Произведя впечатление на Шлика, Поппер вполне мог бы обрести заветное приглашение на его «четверги».

Другой в этой ситуации избрал бы тактику подчеркнутой почтительности и предупредительности. Но Поппер, когда его охватывало нервное напряжение, выбирал иной путь — неприкрытую агрессию. Вот и на сей раз его угораздило разразиться гневной тирадой в адрес философских оппонентов. Главной мишенью его насмешек стал Витгенштейн, которого Поппер обвинил в том, что он, подобно католической церкви, запрещает дискуссии по тем вопросам, ответа на которые не знает.

Шлик с отвращением покинул собрание, не дожидаясь конца. Позже он жаловался Карнапу, что Поппер передразнивал Витгенштейна. Следует отдать должное честности Шлика, который впоследствии, невзирая на этот неприятный факт, рекомендовал «Logik der Forschung» к публикации. Но одно дело — рекомендация и совсем другое — членство в кружке, где было два основных требования к кандидатам: блестящий интеллект и умение вести себя корректно. Возможно, отношение к Витгенштейну было третьим критерием. Этот экзамен Поппер провалил по всем статьям. По-видимому, после злополучного вечера в кружке Гомперца Шлик больше не рассматривал возможность приглашения Поппера в Венский кружок — по крайней мере, об этом не существует ни единого упоминания. Да и сам Поппер, по свидетельству Джозефа Агасси, неоднократно говорил, что проблема в его отношениях с кружком сводилась к его, Поп-пера, нежеланию признавать Витгенштейна великим философом.

Всю свою жизнь Поппер будет преувеличивать размеры пропасти, лежавшей между ним и Венским кружком. Членов кружка, писал он с очаровательной самоуверенностью, можно было разделить на две группы — «тех, кто признавал многие или почти все мои идеи, — и тех, кто чувствовал, как опасны эти идеи, и пытался им противостоять».

Но если отбросить мотив своекорыстия, нельзя не признать, что в борьбе с Венским кружком Поппер всегда точно целился и бил без промаха. Он раскопал, отряхнул от пыли двухвековой давности и до блеска отполировал интеллектуальное копье, которым намеревался поразить основополагающий принцип Венского кружка.

В XVIII веке шотландский философ Дэвид Юм впервые поставил под сомнение индуктивные умозаключения. Если до сих пор каждое утро всходило солнце, вопрошал Юм, является ли это рациональным основанием для вывода, что оно взойдет и завтра?

Юм полагал, что нет. Апелляция к законам природы неизбежно ведет к порочному кругу: единственная причина, по которой мы верим в законы природы, — та, что они не подводили нас в прошлом. Но почему мы должны предполагать, что это как-то влияет на будущее? Бертран Рассел, с его врожденной способностью использовать яркие, запоминающиеся образы, изложил ту же загадку иными словами: «Человек, который изо дня в день кормил курицу, в какой-то момент сворачивает ей шею, тем самым показывая, что взгляды курицы на единообразие мироустройства были не вполне верны».

Поппер показал, что идеи Юма имеют огромное значение для научного метода, который асимметричен по своей сути. Никакое число экспериментов не способно подтвердить верность теории (например, той, что солнце всегда будет восходить), потому что, сколь бы регулярно ни восходило солнце до сих пор, в какой-то момент жизни оно может взять заслуженный выходной. Зато один-единственный отрицательный результат способен доказать, что теория неверна. Даже если мы видели десятки тысяч черных воронов, мы не можем логически вывести из этого, что утверждение «Все вороны черные» верно, — возможно, голубой ворон гнездится прямо за углом. (Один боец ИРА сказал о том же другими словами, от которых холодок пробегает по спине: служба безопасности важного политика может изо дня в день работать без осечки, но если террористу повезет всего один раз, этого будет достаточно.)

Таким образом, теория верификации оказывалась бесполезной. Венский кружок попался в собственные силки. Его знаменитый лозунг, объявлявший бессмысленными все высказывания, не удовлетворяющие критериям осмысленности («осмысленный = аналитический или верифицируемый»), сам проверки не выдержал, ибо утверждение «смысл высказывания — это способ его верификации» само по себе, в рамках собственных терминов, не истинно и не ложно и не поддается верификации. Этот принцип невозможно увидеть, попробовать на вкус, понюхать или ощутить; его нельзя воспроизвести в лабораторных условиях или заметить на улице — таким образом, согласно критериям самих позитивистов, он лишен смысла.

Один из разделов Unended Quest Поппер называет «Кто убил логический позитивизм?» и сам же в притворном раскаянии отвечает на этот вопрос: «Боюсь, я вынужден признать себя виновным». При этом он жалуется, что, поскольку «Logtk der Farschung» вышла в Англии только через четверть века и поскольку сам он, будучи венцем, сталкивался с теми же вопросами, что и Венский кружок, в англо-американском философском мире его считают позитивистом. Действительно, его, как и Витгенштейна, упорно связывали с этим кружком, к которому ни тот, ни другой никогда не принадлежали.

Но Поппера ассоциировали с Венским кружком не только сторонние наблюдатели и более поздние исследователи. Вместо принципа верифицируемости Поппер предложил другой принцип — принцип фальсифициру-емости. Нельзя доказать, что научная теория истинна, зато можно показать, что она ложна. Чтобы иметь право называть теорию или гипотезу научной, нужно попытаться ее опровергнуть. Некоторые члены кружка восприняли эту идею просто как попытку усовершенствовать принцип верифицируемости, отладить механизм, который и так хорошо работает. Карнап полагал, что Поппер драматизирует различия между взглядами Венского кружка и собственными. Карл Гемпель писал, что Поппер соблюдал по отношению к кружку определенную философскую дистанцию — «дистанцию, которая, я полагаю, была преувеличенной — в конце концов, не существовало партийной программы, которой были бы преданы все члены группы». А Виктор Крафт в краткой истории Венского кружка утверждал, что идеи кружка обрели сторонников в Англии благодаря, в числе прочих, Карлу Попперу.

Поппер не уставал говорить, что подобные заявления свидетельствуют о глубинном непонимании сути его критики. Кружок ввел понятие верификации, чтобы отделять смысл от бессмыслицы. Поппера же подобная лингвистическая демаркация не интересовала. У него была иная цель: отделить науку от ненауки, или псевдонауки. Он не называл такие предложения, как «Малер — прекрасный композитор», бессмысленной абракадаброй и не утверждал, что они сугубо субъективны; он просто полагал, что они не относятся к сфере науки. «Мне было ясно, что эти люди ищут демаркационный критерий не столько между наукой и псевдонаукой, сколько между наукой и метафизикой. И мне было ясно, что мой старый демаркационный критерий лучше, чем их».

Однако нет никаких сомнений, что основные философские интересы Поппера сформировались еще в молодости, в Вене. Он всегда отдавал преимущество науке и научному мегоду — доказательству, логике, вероятности, — и это отражает фокус исследовательских интересов, бытовавших в его родном городе. Как бы далеко ни заходил Поппер в своих ответах, постановкой большинства вопросов он обязан Шлику, кружку и Вене.

И все-таки в ситуации с Венским кружком именно Поппер оказался «тем, кто смеется последним». В 1985 году правительство Австрии пригласило его в Вену — возглавить новый институт философии науки имени Людвига Больцмана (<>Ludwig-Boltzmann-Institutfur Wissenschaftstheorie»), учрежденный специально для того, чтобы вернуть великого ученого на родину, к вящей славе послевоенной Австрии. Это был последний и окончательный триумф над Венским кружком.

Однако замыслы правительства бесславно провалились. Чиновник министерства просвещения сообщил Попперу, что ему придется представить план работы на утверждение в правительство. Поппер разразился гневным письмом, в котором отказался от должности — ощущение давления со стороны властей слишком уж живо напомнило ему прошлое…

Что способна поведать нам о событиях 25 октября 1946 года эта долгая прогулка по Рингштрассе? Например, она объясняет, какой путь прошли эти два австрийца, прежде чем встретиться лицом к лицу в кембриджской учебной аудитории. Но не только это.

Витгенштейн не знал Поппера лично. Однако, если оставить в стороне философию, история венского периода их жизни позволяет предположить, что выросший во дворце аристократ — английские костюмы, французская мебель, загородные особняки, неиссякаемое богатство, постоянные путешествия, близкое знакомство с титанами культуры, — встретившись в аудитории НЗ с выходцем из обычной буржуазной семьи, инстинктивно должен был смотреть на него свысока, снисходя к нему с высоты своего богатства и положения — точно так же, как он смотрел на Вайсмана, но не на принадлежавшего к аристократическим кругам Шлика.

Для Поппера Витгенштейн тоже был отнюдь не только научным соперником. Он был для него еще и олицетворением той Вены, которая была недосягаема даже для сына почтенного адвоката. Поппер видел в Витгенштейне воплощение имперского города, в котором богатство и знатность внушали уважение и открывали любые двери; особой территории, куда не заглядывала инфляция и где можно было откупиться от нацистов. В глазах Поппера обстоятельства жизни этого человека являли собой полную противоположность его собственным обстоятельствам, которые мешали ему, связывали руки и, наконец, вынудили покинуть родину.

Рингштрассе стала для Поппера и Витгенштейна не только дорогой в аудиторию НЗ, но и демаркационной линией, разделившей их судьбы.