Отрывок, который мы предлагаем вниманию наших читателей, взят из завершающих страниц романа. Старик Эбинизер едет в машине своего молодого друга, художника, в котором ему хочется видеть своего родного внука.

— Ну как, пришел в себя? — сказал он.

— Да, всё в порядке. — сказал я.

— Тогда тронулись, — сказал он. — Хочу выставить тебе классного омара в «Империале».

Я сказал:

— Вот тоже выдумал! Я не дам тебе выбрасывать деньги на омаров в «Империале». Я знаю местечко, где можно не хуже поесть задарма получше.

— Где же это? — сказал он.

— Неподалёку от «Империала», — сказал я. — Я покажу дорогу.

Он развернул машину и поехал назад тем же путём, которым мы приехали. Я заметил, что один отрезок дороги стал длиннее, чем прежде, извилистая проезжая часть — шире, и на ней больше не было рытвин, как в ту пору, когда мы катались здесь с Джимом на велосипедах. Дом или два, которые были тут на моей памяти, исчезли. А там, где прежде был дом Кертье Ле Пеле, торчала уродливая современная коробка. Когда мы подъехали к «Империалу», я спросил:

— Ты можешь оставить машину где-нибудь неподалеку?

— Вон там, — сказал он, и нашёл стоянку в стороне от дороги, напротив автобусной остановки.

Мы вышли, и он нажал на какую-то штучку, чтобы никто не умыкнул машины. Я совсем растерялся и не знал, куда идти. Когда-то здесь всё было покрыто травой, да два-три дома, да несколько коттеджей, а теперь дома, дома, дома. Я сказал:

— Так. Теперь нам надо его отыскать. Это самое местечко.

Вряд ли он поверил, что тут может быть какое-то местечко, но пошёл за мной.

Возле автобусов было полно людей, и мы, должно быть, выглядели презабавной парочкой: он, высокий, с длинными стройными ногами, молодой, и я, старый, маленький, кривоногий. Я висел на его руке. Я перестал стыдиться этого. За новыми домами я нашёл проход, который вроде бы мог вывести куда надо. И вправду — всё было на своём месте: конёк крыши, немного позади скала, перекошенные, в сторону глядящие окна. Перед домом росли высокие цветы, из кривой трубы шёл дым.

— Да это же прямо как в сказке! — сказал он.

Я сказал:

— Здесь Лайза Керипель живёт.

Я отпустил его руку, пошёл вверх по тропинке и постучал в дверь. Никто не ответил. Подождав немного, я сказал:

— Она, наверно, за домом.

Обогнул дом. Невилл шёл следом. Я заметил, что сад и огород был ухоженный, в основном, фрукты, овощи, и добрый участок земли под картошкой. «Должно быть, ей кто-то помогает в этом деле», подумал я. В дальнем углу маленькая старушка кормила кур. Да, это была Лайза. Её жалкая старая спина, когда-то стройная, согнулась. На Лайзе была шляпка с козырьком, сабо, серое платье с пышной юбкой и чёрный атласный передник. Лица не было видно. Она бросала курам зёрна, и куры с налёту бросались на них. Я остановился. Я боялся ее напугать. Невиллу я сделал знак, чтобы он тоже не двигался. Лайза взглянула в нашу сторону и, казалось, вовсе не удивилась, только выпустила край передника, так что зёрна попадали прямо на кур. Точно так же она делала тридцать, сорок лет назад. Она медленно пошла к нам навстречу. Ей было тяжело идти быстро.

— Привет, — сказала она. — Сколько лет тебя дожидалась.

Лицо её было покрыто морщинами, а шея казалась тонкой. Но рот нисколько не изменился, и подбородок был таким же твёрдым как прежде. Её глубоко посаженные глаза цвета фиалки сверкали. Она улыбалась мне. Это была её ангельская улыбка. Лайза была также прекрасна, даже прекрасней, чем в тот день, когда я увидел её впервые.

— Кто это с тобой? — сказала она.

— Это мой друг, он привёз меня сюда, — сказал я.

Она оглядела его с ног до головы, как бывало прежде осматривала мужчин. В её глазах блеснуло былое озорство.

— Боже, до чего красивый парень! — сказала она.

— В самом деле, — сказал я.

Она протянула ему руку и сказала:

— Рада познакомиться.

Голос её был глубоким и сильным. Он придержал её руку, нежно-нежно, потом улыбнулся. Я видел, что она ему нравится.

— У тебя хороший сад, — сказал я.

— Кто тебе помогает?

— Пол Галльен, — сказала она.

В первое мгновенье я не мог понять, кто бы это мог быть.

— Внук Королевы Елизаветы [*Прозвище одного из действующих лиц романа.], — сказала она.

— Внук, — сказал я. — Боже, как летит время!

— Пойдём в дом, — сказала она.

В доме, на коврике, она переобулась: сняла сабо и одела чёрные атласные тапочки. Шляпку повесила за дверью. Её седые, но ещё густые волосы были коротко острижены и завиты. Мне пришлось снять берет. Из-за лысины я чувствовал себя неловко.

— Ты хорошо выглядишь, — сказала она.

— Ты тоже, — сказал я.

— Это странно, — сказала она, — если учесть, что я намного старше тебя.

Мне не хотелось спорить. В кухне ничего не изменилось, всё блестело и сверкало. Первым делом мне бросился в глаза серебристый молочный бидон, местный, гернсийский, который я когда-то подарил ей.

Он вновь стоял на почётном месте на горке, рядом с ветряной мельницей, маяком и кораблями. Она перехватила мой взгляд.

— Когда пришли немцы, я его закопала, — сказала она.

Лайза поставила на рашпер чайник.

— Присаживайтесь, сейчас будет чай, — сказала она.

Я почему-то сел не на один из стульев, окружавших стол с трёх сторон, а на скамью, спиной к стене. Невилл сел рядом. Я не думал, что это напомнит ей, но я ошибся.

— Привидение, мои два привидения, сейчас они исчезнут, — сказала она.

В это короткое посещение почти ничего не было сказано — так, несколько слов. Не могу даже сказать, как глубоко они подействовали на меня. Невилл ничего не заметил. Она покрыла стол яркой, цветистой скатертью.

— Хотите маринованных устриц? — сказала она. — У меня есть немного.

— Конечно, — сказал я. — Не знаю только, любит ли их Невилл.

— Никогда не пробовал маринованных, — сказал он.

— Так попробуй, — сказали.

— Хорошо, — сказал он.

— Его зовут Невилл? — сказала она.

— А фамилия?

— Невилл Фалла, — сказал я, — из Рая-в-Долине.

Она выставила на стол чашки, блюдца, тарелки, ножи, вилки и банку с устрицами, буханку хлеба и масло — берите, не стесняйтесь. Потом о чём-то задумалась.

— Твою мать звали Гилл? — спросила она Невилла.

— Да, — сказал он, — а что, вы знали её?

— Интересно, не дочка ли она Дона Гилла, — сказала она, — сына Жюрата Гилла?

— Жюрат Гилл — мой прадед, — сказал он, — мама частенько говорила о нём, гордилась им.

Я понял, кем он был. И Лайза поняла, что я понял.

Она разлила чай и села к столу напротив нас.

— Он женат? — сказала она мне.

Я ответил на диалекте, чтоб он не понял. Ещё нет, но скоро, надеюсь, будет. А как зовут девушку? Поинтересовалась она. Адель де ла Рю, у её тётки есть лавка в деревушке Св. Эндрю, объяснил я. Лайза знала эту семью. Отец, Фред де ла Рю, назовём его так, вовсе никакой не де ла Рю, разве ты не знал? Эдна де Муйпье из Виллок вышла за де ла Рю, но первый сын был не от него. Кто был его отцом, никто не знает. Я не вымолвил ни слова, не пошелохнулся, но мысль тотчас промелькнула у меня в голове, и Лайза одному Богу ведомо как — заметила, что промелькнула. Однажды воскресным вечером я встретил Эдну де Муйпье возле церквушки Катель и увёл её вниз по переулку Скин. Вскоре я прочёл в «Пресс», что она вышла замуж, и больше никогда о ней не вспоминал. Невилл поглядел и сказал:

— Бога ради, говорите на человеческом языке!

Я сказал:

— Я всего лишь рассказываю Лайзе о твоей Адель.

— Какая она? — сказала Лайза.

Вопрос озадачил Невилла.

— Не знаю, как и сказать, — сказал он. — Собственно, такая как я.

Я сказал:

— Только гораздо красивей.

Лайза откинула голову назад и засмеялась. Это был её прежний смех.

— Уж надеюсь, что красивей, — сказала она, — иначе Невиллу не позавидуешь!

— Ну, уж если об этом зашла речь, — сказал Невилл, — она смахивает на вас, такая же упрямая.

— Да, этот негодник в облаках не витает! — сказала Лайза. — Хорошо, что он не на мне женится.

Больше за столом ничего или почти ничего не было сказано. Невилл ел сосредоточенно, с большим удовольствием, даже взял добавку. Лайза следила за каждым его взглядом и движением. Было больно смотреть на её старое лицо, выражавшее и гордость и радость. Он был плоть от плоти её, и я от всей души хотел бы, чтобы он был моим. Но тогда Адель не была бы моей. Какими глазами я взгляну на неё, когда увижу в следующий раз? После того, как мы кончили, Лайза спросила, наелись ли мы. Мы в один голос ответили, что сыты. Она встала, чтобы убрать со стола.

— Невилл, — сказала она, — будь добр, поди к колодцу и принеси ведро воды.

— Охотно, — сказал он и вышел с пустым ведром.

Это был лишь предлог, чтобы остаться вдвоём. Как только он вышел, она сказала:

— Как у него, у мальчика, с деньгами?

— Ему хватит, — сказал я, — я позаботился.

— Очень хорошо, — сказала она. — Пол всегда был добр ко мне и ждёт, что я ему всё оставлю.

Я сказал:

— Невилл всегда был добр ко мне и ничего не ждёт. Это у него от тебя.

Он вошёл и сказал, что уже вечереет, и что просто стыдно сидеть в четырёх стенах, когда сумерки так прекрасны. Я видел, что лицо Лайзы дрогнуло от боли, но он-то не хотел причинить ей боль. Он ничего не подозревал.

— Да, вам уже пора, — сказала она, — всего вам лучшего.

— Был очень, очень рад познакомиться с вами, мисс Керипель, — сказал он. — Большое спасибо. Обед был просто великолепен.

Он протянул руку, но она подошла к нему, просунула свои руки ему под локти, так что её ладони оказались у него на плечах, подняла лицо. Он наклонился и поцеловал её в лоб. Он редко сходится с людьми, этот Невилл. Но уж если сходится, так точно знает, что нужно делать. Она разомкнула руки и открыла ему дверь. Он пошёл по тропинке. Потом она подошла ко мне и обняла. Я крепко прижал её и поцеловал в губы. Она казалась маленькой и хрупкой, даже меньше меня, но её губы были по-прежнему ненасытными. В моих объятиях она была нежна, как молодая женщина.

— Я люблю тебя, Лайза, — сказал я.

Она сказала:

— Я люблю тебя, Эбинизер.

— Эй, кончайте там миловаться, — крикнул Невилл, — а то пропустим закат.

Я отделился от неё, пошёл по тропинке и догнал его. В самом конце прохода я оглянулся. Она стояла, опершись на столб калитки и глядела нам вслед. Она подняла руку, я поднял свою, и Невилл тоже весело помахал ей. Он широко зашагал, а я засеменил рядом, как мальчик. Я уже успел забыть про свой возраст. Он взглянул на меня сверху вниз. Засмеялся.

— Теперь я знаю, отчего ты не женился, — сказал он, — другой такой не найти.

— Не найти, — сказал я.

Когда мы добрались до машины, я с радостью уселся. Он набросил мне на колени плед и сел к рулю.

— Куда теперь? — сказал он.

— Домой, — сказал я. Мы поехали назад через Рокэн.

Навстречу нам и мимо нас ехали машины, мопеды, а может, и не ехали — я ничего не замечал. Я разглядывал Форт Грей, откуда двое влюблённых, сжимая друг друга в объятиях, прыгали в море, и думал как мудры они были и как глуп этот мир. Из машины были видны скалы, с которых я сталкивал Лайзу в воду, и знал, что когда она говорила «ненавижу, ненавижу», это было любовью. Я взглянул на дорогу и увидел Лайзу в колеснице, в белом одеянии, с шлемом на голове. Возле Л’Эре я просто не замечал всего, что они там наворочали, изгадив местность; видел раскладные столы на траве и Джима, флиртующего с девушками из семейства Бишард, и себя на скамье, и свою кружку с украшениями в ознаменование коронации, и Лайзу, говорящую «А для меня местечка не найдется?».

Я все думал, как же случилось, что я ее оставил там, и мне было горько и одиноко, когда мы проезжали через Перель. Я едва не сказал Невиллу повернуть назад. Сбоку я поглядывал на его лицо. Но челюсть Невилла, туго обтянутая кожей, была тверда и сурова. За Ла Катёрок он взял влево и больше смотрел в сторону моря, чем на дорогу. Солнце опускалось, облака набегали, казалось, невесть откуда, словно торопясь на какое-то празднество. Внизу нависали густые тучи, где-то высоко плыли облака, похожие на горы, пушистые облака, разбросанные по небу, ещё и ещё, похожие на перья, где-то над головой. И пока мы ехали через Вазон, они менялись в цвете, белые и серые становились красными и золотыми. Возле Альбек скалы были уже красными. А начиная с Кобо солнце казалось гигантским огненным шаром, оно покачивалось в огненной пещере, наполовину погрузившись в море. Это было невыносимо. Я уже собирался крикнуть Невиллу: «Остановись, остановись, ну пожалуйста: ты просто убиваешь меня!», когда возле Грэн-Рок он сам, по своей воле, свернул с дороги, остановился и заглушил мотор.

— Такую красотищу не упускают, — сказал он.

Мы сидели и смотрели, как огромное солнце опускается всё ниже и ниже, пока над водой не остался лишь краешек. Внезапно он нырнул подводу и исчез! Свершилось. Не знаю даже, что. Скалы уже не были скалами, а море — морем, но всё было самым что ни на есть настоящим. Облака были воротами славы, и куда бы я ни взглянул, волны радости и золотистого света слепили глаза.

— Господи, до чего же прекрасно! — сказал Невилл.

Своих слов мне не хватало, и я вспомнил слова Раймонда:

— Это видение мира, каким его создавал Бог, — сказал я, — в первый вечер первого дня творенья.

Он чудно взглянул на меня.

— Я хотел бы расписать это в красках! — сказал он.

— Этого не распишешь, — сказал я.

The Book of Ebenezer Le Page by Gerald Basil Edwards

Эдуард П. де Г. Чэйни, 1981

Журнал «Англия» — 1983 — № 3(87)