На следующее утро Мэгги проснулась, ощущая совершенно другую боль. Со стоном она сунула руки под одеяло и провела ими по мягкой ночной рубашке к грудям. Они болели и испытывали трепетную дрожь. Когда она взяла их в свои ладони, то нашла их твердыми и тяжелыми.

Инстинкт ей подсказывал, что боль будет устранена, если ребенок будет сосать ее. Молоко должно выйти из груди.

– Я хочу своего ребенка, – рыдала она, легонько массируя груди, хотя и понимала, что это только усиливает боль.

Она повернулась на бок спиной ко входу и натянула поверх себя одеяло. Ей захотелось снова сбежать в темную пустоту сна, забыть боль… забыть Соколиного Охотника.

Внезапное ощущение чьего-то присутствия позади нее заставило Мэгги медленно повернуться. От возбуждения и облегчения лицо ее порозовело… Она увидела Соколиного Охотника, который стоял, надежно держа ребенка на своих руках.

Хотя она не могла видеть ни лица, ни тельца ребенка, который был уютно завернут в одеяло, Мэгги знала, что малыш был ее, и что она была неправа, ненавидя Соколиного Охотника. Сейчас было ясно, что те, кто забрал у нее ребенка, поступили плохо. Они, конечно же, неправильно поняли распоряжения Соколиного Охотника.

Набравшись немного сил, моментально забыв о боли в грудях, Мэгги села на кровати, сияя, со слезами на глазах от счастья. Она протянула руки, чтобы взять ребенка.

– О, спасибо, спасибо, – прошептала она. – Ты принес мне мою малышку, Соколиный Охотник, пожалуйста, дай мне ее. Я так хочу ее подержать. Из-за Тихого Голоса я даже еще не видела близко свою дочь.

Соколиный Охотник осторожно положил ребенка в протянутые руки Мэгги. Он стал на колени рядом с кроватью и нежно провел пальцами по бровям Мэгги, наблюдая, как она разворачивает одеяло и со слезами на глазах разглядывает свою крошку.

Он тоже долго разглядывал ребенка на развернутом одеяле. За свою жизнь молодой индеец видел много младенцев, но у них была нежная кожа цвета меди и темные глаза.

У этого ребенка кожа была очень светлой, с розоватым оттенком, и золотисто-красные кудряшки на голове. Ребенок спал, и он не мог видеть глаз, но он уже знал, что они были синими.

Это не озадачило его. Он бы, конечно, предпочел, чтобы у ребенка, которого он собирался воспитывать, были бы темные, как у него, или серые глаза, как у его любимой. Но он уже принял их синий цвет, уверенный в том, что таков был цвет глаз ее отца. Для себя он уже даже дал имя ребенку…

Небесные глаза.

Да, она будет воспитываться с именем арапахо – Небесные глаза.

Мэгги все любовалась своей дочерью, не в силах не улыбаться, прикасаясь к ней повсюду: от ее головки до крошечных пальчиков на ногах. Она вздохнула, когда пальчики ее дочери ухватились за ее палец.

Мэгги подумала, что единственным неудачным местом в этом сценарии было то, что ее дочь все время спала и не плакала, чтобы ее накормили. Даже прижать свою крошечку к груди ей было почти невыносимо.

Однако ее дочь продолжала крепко спать.

По крайней мере, Мэгги не нужно смотреть в глаза дочери и видеть глаза Фрэнка! Тихий Голос сказала, что глаза ее дочери синие – очень синие!

– Разве она не красива? – прошептала Мэгги, с нежностью улыбаясь Соколиному Охотнику. – И она такая мягкая. Дотронься до нее, Соколиный Охотник. Только посмотри, какая она мягкая и нежная.

Соколиный Охотник протянул руку к ребенку и медленно пробежал пальцами по крошечной ручке, затем по другой, погладил животик, который был явно накормлен молоком Многодетной Жены.

– Тихий Голос вела себя так отвратительно по отношению ко мне, – вдруг выпалила Мэгги. – И самое худшее было то, что она забрала моего ребенка, даже не дав мне подержать ее в руках и посмотреть на нее. Другие женщины даже не остановили ее, не сказали ей, чтобы она вернула мне мою дочь. Почему все так произошло, Соколиный Охотник? Как они все могли ошибиться в том, что ты им сказал сделать?

Соколиный Охотник начал заворачивать малыша снова в одеяльце. Мэгги еще не замечала, что он это делает. Она ждала его ответа. Он молчал.

– Как они могли отнести моего ребенка к груди другой женщины? – спрашивала Мэгги. – Зачем бы они это сделали, если только…

Ее сердце забилось, глаза широко раскрылись… Мэгги вдруг поняла, что делал Соколиный Охотник. Она смотрела, как все четыре угла одеяла скрыли от ее глаз ребенка.

Она была озадачена. Почему он это делал? В вигваме было тепло от огня в очаге. Она собиралась в скором времени разбудить свою дочь, чтобы поднести ее губы к своей груди, изнывающей от боли.

– Зачем? – сказал Соколиный Охотник, избегая ее глаз. – Потому что они выполняли мои распоряжения. – Он осторожно взял ребенка на руки и стал укачивать, продолжая объяснение. – Это был мой приказ – отнести ребенка к Многодетной Жене, чтобы та накормила его своей грудью. Но у меня не было намерения, чтобы все это было сделано, не дав тебе возможности сначала посмотреть на девочку и подержать ее в руках.

Его признание привело Мэгги в состояние, близкое к помешательству. Сердце ее колотилось так, что она едва не потеряла сознание.

– Нет, – произнесла она, задыхаясь. – Зачем тебе понадобилось такое делать? Ребенок мой! Только я должна давать ему грудь! – Она сжала кулаки на своих коленях, глядя на своего ребенка в его руках. – Как ты мог такое мне сделать? Почему? И если ты решил, что кто-то другой должен воспитывать ребенка, как собственного, то зачем ты принес ее ко мне сегодня? Чтобы заставить меня страдать? Чтобы сделать мне еще больнее, забрав ее у меня снова?

Она задыхалась, ей хотелось кричать, но вдруг женщина-арапахо (она запомнила ее вчера) неожиданно вошла в вигвам, забрала ребенка у Соколиного Охотника и унесла девочку прочь.

– Что здесь происходит? – сказала Мэгги слабым шепотом. Затем ее голос стал громче.

– Верни мне малышку! – она попыталась встать с кровати, но не смогла: колени ее подогнулись и она вновь опрокинулась на кровать. Силы ее еще не вернулись, она не могла сама распоряжаться собственным телом.

Когда Соколиный Охотник присел на кровать и начал ее обнимать, она била кулаками по его обнаженной груди.

– Я ненавижу тебя! – плакала она. – Как я могла позволить себе полюбить такого человека? Как я могла оказаться, настолько глупа, чтобы не понять, что ничего и никогда между нами не может быть. Ты самый вероломный мужчина!

Соколиный Охотник позволил ей бить по его груди до тех пор, пока она не упала навзничь на кровати в изнеможении, рыдая и тяжело дыша.

Затем он наклонился над ней, притянул в свои объятия и принялся убаюкивать, лаская ее спину. Индеец спокойно заговорил:

– Ничего, что я сделал, не имело целью опечалить тебя, – тихо сказал он. – Хотя я могу понять, почему это все-таки случилось. Пожалуйста, поверь мне, если я говорю, что мне тяжело делать то, что причиняет тебе боль.

Слишком слабая для того, чтобы продолжать с ним бороться, Мэгги безвольно прислонилась к нему и рыдала.

– Зачем тогда ты это делаешь? – сказала она, заливая слезами его гладкую медного цвета грудь. – Забрать моего ребенка – это жестоко. Если бы ты любил меня, ты бы даже и мысли такой не допустил.

– Моя любовь к тебе так же глубока, как реки и так же высока, как звезды в небесах, – прошептал Соколиный Охотник, держа ее за плечи так, чтобы их глаза могли встретиться и заглянуть друг в друга. – То, что я сделал с ребенком, свидетельствует о моей любви к вам обеим. Посмотри на меня. Послушай. Попытайся понять.

Мэгги сморщилась от боли в грудях. Снова начались прострелы и противная, устойчивая, ноющая боль.

– Продолжай. Расскажи мне. Но я сомневаюсь, что я поверю, – сказала она суровым голосом. – Ты, который сказал, что между нами не должно быть секретов, и ты сделал это с моим ребенком? Все это время ты знал, что так сделаешь. Это был ужасный секрет, который надо было от меня хранить.

– Здесь нет никакой тайны, – сказал Соколиный Охотник, придя в замешательство, увидев, как она сморщилась и закрыла глаза, словно испытывала ужасную непрекращающуюся боль. – Я сейчас понимаю, что тебе надо было сказать. Но у меня не было возможности. Я был отозван. Пришло известие, что мою мать видели в другой деревне. Мне было необходимо проверить, но известие оказалось ложным. Отправившись за ней, я пренебрег тобой. Об этом я очень сожалею…

– Не может быть разумных причин для того, чтобы забрать у меня ребенка, – сказала Мэгги, найдя в себе силы, чтобы высвободиться из объятий Соколиного Охотника. Она снова легла и повернулась к нему спиной. – Оставь меня теперь в покое. Я должна отдохнуть. – Она взглянула на него через плечо. – Но будь уверен, как только мои силы восстановятся, я заберу ребенка. И никто и никогда не сможет ее у меня снова забрать.

– Вскоре ты ее получишь, – сказал Соколиный Охотник. Он взял ее руку и, несмотря на то, что она попыталась ее выдернуть, не отпускал ее. – Потерпи несколько дней. Попытайся понять. Если ребенок побудет какое-то время с Многодетной Женой, это сделает твою жизнь и жизнь ребенка здесь более удобной.

– Я не намерена оставаться здесь с тобой и твоим народом, – горячилась Мэгги, но смягчилась, стоило ему взять ее руку и начать целовать кончики пальцев. Ее глаза заглянули в его глаза. – Ты ведешь себя так, как будто твоя любовь ко мне настоящая, хотя, если бы это было так, ты бы не отнял у меня моего ребенка.

– Послушай Соколиного Охотника, – сказал он нежно. – Открой свое сердце для того, что я тебе скажу.

– Ты можешь говорить, а я слушать, но мое сердце закрыто для тебя навсегда, – сказала Мэгги, наконец высвободив свою руку из его ладоней. Она засунула ее под одеяло, чтобы он не достал ее снова.

– Ты говорила вслух о своей любви к этому вождю арапахо, – сказал Соколиный Охотник, умоляя ее своими темными как ночь глазами. – И Соколиный Охотник высказал свою любовь к тебе. Вместе с этой любовью идет учение арапахо, чтобы ты могла жить среди нас как одна из нас. Это же относится и к ребенку.

– Ребенок принадлежит только мне, – холодно сказала Мэгги. – Никто, кроме меня, не должен принимать никаких решений, касающихся моей дочери.

– Ты говоришь так, потому что ты в гневе, – сказал Соколиный Охотник, убрав с ее лица прядку волос. – Но можешь ли ты внять разуму? Если бы ты могла заставить себя это сделать и не позволила бы гневу завладеть собой, ты бы поняла, что я это сделал во благо твоему ребенку и тебе, которая скоро станет моей женой.

– Я не выйду за тебя замуж, – сказала Мэгги, упрямо подняв подбородок. – Я собираюсь вернуться в Канзас-Сити, как только буду в состоянии это сделать.

– Ты покинула город, чтобы сбежать от своего прошлого, – сказал Соколиный Охотник. – Ты выбираешь это прошлое взамен того, что я тебе предлагаю сейчас и в будущем?

– Да, – сказала Мэгги, хотя мысль о возможности снова встретиться с Фрэнком вызывала в ней холодную дрожь. Но она сможет противостоять ему. Она еще сможет отомстить ему за его злодеяния. Недавние испытания и страдания научили Мэгги справляться с многими вещами, включая и возможное столкновение с этим злым человеком.

Соколиный Охотник взял Мэгги за запястья и подтянул ее к себе поближе.

– Теперь послушай Соколиного Охотника, – громко сказал он. – Потом, если ты захочешь уехать, все будет устроено. Завтра ты будешь в своем фургоне, уезжая от человека, который тебя любит.

Губы Мэгги раскрылись. Она смотрела в его глаза, от которых она теряла голову даже сейчас, сердясь и обижаясь на него за его поступки. Она тяжело дышала, стараясь скрыть боль в груди.

– Для Соколиного Охотника было важно, чтобы твой ребенок пососал грудь женщины из моей деревни, – сказал он. – Ребенок теперь отчасти индеец. Его тело вскормлено индейским молоком. Вскоре, когда я почувствую, что кормления Многодетной Жены достаточно, твоя дочь будет возвращена тебе. Никогда ее больше у тебя не заберут. Она будет сосать только твою грудь. Ты моя женщина. Ребенок будет не только твой, но также и мой!

Мэгги была ошеломлена этим объяснением и тем, каким невинным были его рассуждения. Для него оно казалось вполне логичным. Она была рада наконец узнать, почему он это сделал, что все это было сделано не со злым умыслом, а потому что он любит не только ее, но также и ребенка!

Наступило молчание, во время которого они смотрели друг другу в глаза. Затем Мэгги, рыдая, бросилась в его объятия.

– Я сожалею, что сомневалась в тебе, – воскликнула она. – Но это кажется таким жестоким – отнять у меня ребенка! Даже сейчас я изнываю от желания подержать ее в своих руках.

От таких объятий боль в грудях усилилась. Она сморщилась и отодвинулась от него, осторожно прикрыв ладонями свои груди через рубашку, и зарыдала.

– В чем дело? – спросил Соколиный Охотник, нежно взяв ее за плечи. – Мне кажется, ты испытываешь боль. Где у тебя болит?

– Мои груди, – проговорила сквозь слезы Мэгги, медленно подняв на него свой взгляд. – Они тяжелые и ноют. Хоть я и понимаю, что для моего ребенка важно кормиться от груди ваших женщин, мне тоже нужны губы моего ребенка. Молоко затвердевает. Поэтому мне так больно. Пожалуйста, помоги мне преодолеть эту боль, Соколиный Охотник. Я не думаю, что смогу это долго вынести.

– Да, – сказал Соколиный Охотник, поглаживая свой подбородок. – Я слышал о такой боли и о ее причине.

– Тогда ты принесешь моего ребенка, чтобы мне не пришлось больше страдать? – с надеждой спросила Мэгги.

– Есть и другие способы унять такую боль, – сказал Соколиный Охотник, и его глаза встретились с ее глазами, будто он следил за ее реакцией.

– Помоги мне, – заплакала Мэгги, и слезы катились у нее по щекам. – Сделай что-нибудь! Я больше не могу выносить эту боль!

Его сердце забилось. Он так давно хотел ее, решив, однако, подавлять свои желания до тех пор, пока она не оправится после рождения ребенка. Соколиный Охотник пальцами взял край ее ночной рубашки и начал медленно сдвигать ее вверх.

– Поверь мне, все, что я делаю, я делаю с большой любовью, – сказал он, отложив ее рубашку в сторону.

Его глаза пожирали ее шелковистую наготу, рассматривали ее и видели, насколько она прекрасна.

Широко раскрыв глаза, едва дыша, Мэгги смотрела, как Соколиный Охотник направляет свои дрожащие пальцы к ее грудям, охватывая их.

Он вздрогнул, когда услышал ее стон. Взглянув на ее лицо и увидев, что она закрыла свои глаза, он понял, что не страсть вызвала у нее такую реакцию, а боль.

– То, что я собираюсь сделать не столь же хорошо, как если бы твой ребенок сосал твои груди, – объяснил Соколиный Охотник. Эти слова заставили Мэгги с любопытством открыть глаза. – Но это облегчит боль.

Она открыла рот от изумления, когда он наклонился над ней и начал отсасывать молоко сначала из одной груди, затем из другой. Всякий раз, когда его рот наполнялся молоком, он сплевывал его в огонь.

В первый момент, когда Мэгги поняла, ей хотелось возмутиться. Странно, но самолюбие ее не было задето. Напротив, ее голова начала кружиться от удовольствия. Его губы на ее сосках и его руки на ее грудях начали пробуждать в ней дикую страсть, которую она раньше никогда не испытывала.

Когда он закончил и убрал свои руки и губы, Мэгги спокойно села и какое-то время словно в оцепенении смотрела на него. Именно в этот момент она осознала, насколько сильно женщина может желать мужчину.

Она могла бы простить ему все!

И она постарается всем своим существом понять, почему ее не допускают к ребенку. Это скоро пройдет, а будущее обещает абсолютное блаженство. Она будет просыпаться каждое утро с этим дорогим человеком. Она будет делить с ним восторги любви каждую ночь.

Да, она была готова к той маленькой жертве, о которой он ее попросил, ради уверенности в том, что в конце она будет иметь его.

Почти полностью поглощенный своими собственными страстными чувствами, Соколиный Охотник обнял Мэгги за плечи и прижал к себе.

– Теперь боль стихла? – прошептал он, нежно проведя своим языком по ее нижней губе.

– Боль в моих грудях? – прошептала она в ответ. – Или где-нибудь еще? Соколиный Охотник, мне так больно быть рядом с тобой и не иметь возможности полностью отдаться тебе. Сначала я должна окрепнуть. Затем… затем…

– Затем я отведу тебя в рай, – прошептал он хрипло, еще крепче прижимая ее к себе. Его рот устремился к ее губам, зная теперь всю полноту ее любви к нему.

Его нежные чувства к ней исходили из самых глубин его души. Он прикасался ртом к ее губам, стремясь языком раскрыть ее рот, а когда кончик ее языка коснулся его, все тело индейца буквально затрепетало. Они стонали и впивались друг в друга, не замечая, что кто-то вошел в вигвам, наблюдая за ними.

Тихий Голос стояла молча, сжав кулаки. Лицо ее было мрачно и выражало муку, но она все же вызывающе смотрела на Соколиного Охотника и Мэгги.

Не в силах стоять и смотреть, как мужчина, которого она любит, страстно целует другую, Тихий Голос выбежала из вигвама. Она поклялась, что найдет способ отравить жизнь белой женщине. Тихий Голос поняла, почему Соколиный Охотник передал белого ребенка на вскармливание Многодетной Жене: это приблизит его к ребенку и к белой женщине.

– Почему я не поняла этого раньше? – злилась на себя Тихий Голос. – Я даже помогла. Я забрала ребенка у белой женщины и сразу же отнесла его к груди женщины из моей деревни!

Тихий Голос вошла в дом Многодетной Жены и увидела, как белый ребенок с удовольствием сосет наполненную молоком медного цвета грудь Многодетной Жены, а ее собственный ребенок одновременно сосет другую грудь. Она сердито смотрела на то, как пальчики белого ребенка довольно трогали грудь, из которой он получал свое питание. Теперь Тихий Голос жалела, что не отнесла ребенка в лес, где никто не смог бы его найти, вместо того, чтобы принести его к женщине, которая даже сейчас кормит его своим полезным молоком!

– Ты пришла посмотреть на белого ребенка? – сказала Многодетная Жена, направив взгляд своих темных глаз на Тихий Голос. – Почему ты так хмуришься? Это очень красивый ребенок. Женщина, родившая ребенка, тоже красива. Скоро она выйдет замуж за нашего вождя.

Многодетная Жена замолчала.

– А, так вот почему ты хмуришься, не так ли? – сказала она. – Ты надеялась, что однажды тебе все же удастся завоевать нашего вождя…

Тихий Голос развернулась и выбежала прочь, не желая, чтобы кто-нибудь заглядывал в ее сердце. Она постарается расстроить свадьбу мужчины, которого она любила, с незваной белой гостьей. Она уходила прочь, прокручивая в голове различные хитрости для того, чтобы их разлучить.

Фрэнк натянул поводья и остановил свою лошадь. Он безучастно смотрел на сгоревший торговый пост.

– Проклятье, – чертыхнулся он. – Ему теперь придется ехать дальше – к торговому посту по землям резервации шошоне индейцев и арапахо.

Он не сгорал от желания вступить на индейскую территорию. Каждый знал, что договоры о жительстве индейцев в тех местах были подписаны кровью – индейской кровью. Он боялся, что слишком многие желали бы пролить кровь белого человека, если им будет предоставлен хоть малейший повод.

Он должен тщательно следить за тем, чтобы не дать им такого повода, думал Фрэнк, подгоняя коня поводьями и продолжая свой путь вперед.