Душ громко шумел, пар клубился, затуманивая зеркало, окно и бледную луну за ним. Каролина кружила по крошечной фиолетовой ванной, прижимая к себе Фебу. Малышка дышала коротко и прерывисто, крохотное сердечко билось часто-часто. «Поправляйся, моя куколка, – бормотала Каролина, перебирая ее мягкие темные волосы. – Поправляйся, девочка моя, выздоравливай». Устав, она застыла на месте, глядя на луну – световую кляксу, насаженную на ветви платана, и Феба сразу зашлась глубоким, грудным кашлем. Воздух с лаем, с резким хрипом вырывался из отекшего горла. Это был круп, классический случай. Каролина чувствовала, как болезненно напрягается тельце ребенка. Она поглаживала Фебу по спинке, маленькой, чуть больше ее собственной ладони. Когда приступ миновал, Каролина опять начала ходить, боясь уснуть прямо на ногах. За прошедшие месяцы она уже не раз, очнувшись, понимала, что спит стоя, а Феба чудом остается у нее на руках.

Заскрипела лестница, затем половицы, ближе, ближе, наконец распахнулась фиолетовая дверь и по ванной прошлась струя холодного воздуха. Вошла Доро в ночной рубашке и черном шелковом халате, с распущенными седыми волосами до плеч.

– Что, плохо? – спросила она. – Жуткий кашель. Сходить за машиной?

– Пока не стоит. Лучше закрой, пожалуйста, дверь. Пар помогает.

Доро закрыла дверь, присела на край ванны.

– Мы тебя разбудили, – сказала Каролина, чувствуя на шее горячечное дыхание Фебы. – Прости.

Доро пожала плечами:

– Ты же знаешь мои отношения со сном. Я все равно читала.

– Что-нибудь интересное? – Каролина протерла рукавом халата окно. С высоты третьего этажа был виден сад, залитый лунным светом, трава, блестящая, как вода.

– Научные журналы. Смертная скука, даже для меня. Но задачей был сон.

Каролина улыбнулась. Доктор наук в области физики, Доро работала в университете, на факультете, который когда-то возглавлял ее отец. Сейчас знаменитому Лео Марчу было за восемьдесят, и, несмотря на отменное здоровье, он страдал провалами памяти и немного чудил. Одиннадцать месяцев назад Доро и наняла Каролину приглядывать за ним.

Каролина прекрасно понимала, что эта работа для нее – дар божий. Когда она выехала из тоннеля Форта Питт на высокий мост, увидела реку Мононгехилу, изумрудные холмы над долиной и, неожиданно близко, – Питтсбург, блистательный, яркий, потрясающий своей огромностью и красотой, она ахнула и сбавила скорость, боясь потерять управление автомобилем. Бесконечно долгий месяц она жила в дешевом мотеле на окраине, обводя кружочками объявления о работе и с ужасом наблюдая, как тают деньги.

К моменту встречи с Доро эйфория Каролины давно превратилась в тоскливую панику. Она позвонила по адресу из объявления и встала у двери, дожидаясь, когда ей откроют. На заросшем газоне среди весенней травы качались ярко-желтые нарциссы. По соседству женщина в стеганом халате сметала с крыльца мусор, однако там, где требовалась сиделка, явно не беспокоились о таких пустяках: автомобильное креслице Фебы пришлось поставить на хрусткую пыль, копившуюся не один день и напоминавшую почерневший снег – ботинки Каролины оставили в ней четкие светлые следы.

Наконец Дороти Марч, высокая, стройная, в элегантном сером костюме, открыла дверь и с некоторым испугом уставилась на Фебу. Не обращая внимания на изумление хозяйки, Каролина подняла переноску с ребенком, прошла в дом и села на краешек шаткого кресла с бархатной обивкой, некогда винно-красной – яркий цвет сохранился вокруг мебельных гвоздей, – но теперь бледно-розовой. Дороти Марч молча устроилась лицом к ней на потрескавшемся кожаном диване, с кирпичом вместо одной из ножек, закурила и остановила на Каролине взгляд живых голубых глаз. Выдохнув дым и кашлянув, она наконец сказала:

– Если откровенно, на ребенка я не рассчитывала.

Каролина достала свою анкету:

– Я пятнадцать лет проработала медсестрой. У меня огромный опыт и еще больший запас сострадания.

Свободной от сигареты рукой Дороти Марч взяла листок, просмотрела его.

– Опыт действительно богатый. Но здесь не сказано, где именно вы работали. Туманные формулировки.

– Каролина смутилась. За последние недели, пытаясь устроиться на работу, она испробовала с десяток разных ответов на этот вопрос, и ни один не дал нужного результата.

– Дело в том, что я сбежала! – выпалила она, борясь с тошнотой. – Сбежала… от отца Фебы. Поэтому и не могу сказать, откуда я, поэтому и рекомендаций нет. Только по этой причине я до сих пор не нашла работы. Я превосходная медсестра! Если вы меня наймете, то вам, честно говоря, очень повезет, тем более за такие деньги.

Дороти Марч неожиданно расхохоталась.

– Ничего себе! Вот это самонадеянность. Видите ли, дорогая, я ищу медсестру с проживанием. С какой стати мне рисковать и брать в дом неизвестно кого?

– Для начала я буду работать за жилье и питание, – настаивала Каролина, представляя свой номер в мотеле, отклеивающиеся обои и пятна на потолке. Впрочем, даже за такую дыру ей уже с сегодняшнего вечера нечем было платить. – Две недели. А потом решайте, подхожу ли я вам.

Сигарета догорела до самых пальцев Дороти. Та недоуменно посмотрела на нее и затушила в переполненной пепельнице.

– Но как же вы справитесь – с ребенком? – задумчиво спросила она. – Мой отец далеко не подарок, уверяю вас.

– Неделю, – торговалась Каролина. – Если не понравлюсь – уйду сразу же.

С тех пор прошел почти год.

Стоя в напаренной ванной, Доро протянула руки, и рукава ее черного шелкового, расписанного тропическими птицами халата скользнули к локтям.

– Дай-ка ее мне, Каролина. Ты совершенно вымоталась.

– Свист в груди Фебы поутих, щеки чуточку порозовели. Каролина отдала девочку, ощутив холод там, куда только что прижималось ее тельце.

– Как сегодня наш Лео? – поинтересовалась Доро. – Не сильно донимал?

Каролина ответила не сразу. Она так сильно устала и так много прошла за последний год, шаг за шагом; ее размеренная одинокая жизнь полностью преобразилась. В результате она оказалась здесь, в этой фиолетовой ванной. Сегодня она – мать Фебы, помощница блестящего ученого со слабеющим рассудком и – непостижимо, но факт – подруга замечательной Доро Марч. Год назад они были чужими людьми и не обратили бы друг на друга внимания на улице, не оглянулись, не почувствовали ни малейшей связи, а теперь их жизни переплелись благодаря повседневным заботам и осторожному, но очевидному взаимному уважению.

– Отказался есть. Заявил, что я подсыпала в пюре чистящего порошку. Словом, самый обычный день.

– Ты ведь понимаешь, что лично ты тут ни при чем, – мягко отозвалась Доро, – Он не всегда был таким.

Каролина выключила душ и села на край ванны, глядя на ладошки Фебы – бледные звездочки на фоне черного халата Доро.

Доро кивнула в сторону запотевшего окна:

– До того, как появилось шоссе, мы играли на той горе. Там на деревьях гнездились цапли, представляешь? Как-то весной мама посадила нарциссы, много-много, сотни. Папа приезжал на поезде с работы в шесть часов и, прежде чем войти в дом, набирал ей букет. Каждый день. Ты бы его не узнала, – проговорила она. – Ни за что.

– Конечно. Я понимаю.

Они помолчали. Из крана капала вода, клубился пар.

– Кажется, уснула, – сказала Доро. – Она поправится?

– Да. Надеюсь.

– А что с ней, Каролина? – В голосе Доро вдруг зазвучала решимость, слова полились стремительно. – Дорогая, я совсем не разбираюсь в детях, но чувствую: с ней что-то не так. Она такая хорошенькая, просто прелесть, но что-то не так, да? Ей почти год, а она только пытается садиться.

Каролина посмотрела на оконное стекло в потеках воды, на луну и закрыла глаза. Пока Феба была младенцем, ее неподвижность казалась Каролине особым даром, склонностью к созерцательности, и она позволяла себе верить, что с ребенком все в порядке. Но после шести месяцев, видя, что Феба хоть и растет, но остается очень маленькой для своего возраста, плохо держит спинку, следит за связкой ключей и взмахивает ручками, но никогда не тянется за ними, не выказывает ни малейшего желания самостоятельно сесть, Каролина начала по выходным ходить вместе с малышкой в библиотеку. Она устраивалась за широким дубовым столом в просторном, с высокими потолками, зале «Карнеги», обкладывалась книгами, журналами и подолгу читала, переносясь в мрачные учреждения, короткие жизни, безнадежность. У Каролины сердце обрывалось на каждом слове, а Феба в автомобильном креслице улыбалась, махала ручками, лепетала, – не история болезни, живой ребенок.

– У Фебы синдром Дауна, – выдавила Каролина. – Так это называется.

– Милая, мне так жаль. Ты поэтому ушла от мужа? – спросила Доро. – Ты говорила, он не хотел ее. Дорогая моя, мне очень, очень жаль.

– Жалеть совершенно не о чем. – Каролина потянулась за Фебой. – Она красавица.

– Да, да. Конечно, красавица. Но, Каролина… что будет с ней дальше?

Феба была теплой и тяжелой, волосы рассыпались по бледной коже. Каролина очень нежно коснулась ее щеки, яростно желая одного – защитить этого ребенка.

– А что будет со всеми нами? Скажи честно, Доро, ты когда-нибудь думала, что твоя жизнь сложится именно так, а не иначе?

Доро, с болью на лице, отвела глаза. Много лет назад ее жених погиб, на спор прыгнув с моста в реку. Доро, оплакивая его, не вышла замуж, не родила детей, о которых мечтала.

– Нет, – после долгой паузы ответила она. – Но это другое.

– Почему? Почему другое?

– Каролина, – Доро коснулась ее руки, – давай не будем. Ты устала. Я тоже.

Каролина уложила девочку в кроватку, прислушиваясь к шагам Доро на лестнице. Во сне, в тусклом свете уличных фонарей, Феба казалась обычным ребенком, а ее будущее – неизведанным и богатым возможностями, как дно океана. По лугам детства Доро теперь мчались автомобили, свет их фар пробегал по стене. Каролина представляла себе цапель на заболоченном поле, раскрывающих крылья в бледно-золотистых лучах зари. Что будет с Фебой? Как часто Каролина не спала ночами, мучаясь тем же вопросом.

В ее комнате, отбрасывая кружевные тени, висели занавески, которые несколько десятилетий назад связала крючком мать Доро. В свете полной луны можно было даже читать. На столе лежал конверт с тремя фотографиями Фебы, а рядом – лист бумаги, сложенный пополам. Каролина развернула его и перечитала написанное чуть раньше.

Уважаемый доктор Генри.

Хочу сообщить, что у меня и Фебы все в порядке, мы счастливы. У меня прекрасная работа. Феба вполне здоровый ребенок, если не считать частых респираторных заболеваний. Посылаю Вам ее фотографии. До сих пор (постучите по дереву) у нее не было никаких проблем с сердцем.

Каролина написала письмо несколько недель назад и собиралась отослать, но всякий раз, подходя к почтовому ящику, думала о Фебе, о теплом прикосновении ее ручек, о том, как она лепечет, когда всем довольна, – и не могла решиться. Вот и сейчас она отложила его и легла, вмиг оказавшись на грани между явью и сном. Однажды в этом дремотном состоянии ей привиделась приемная больницы с чахлыми растениями, их листья колыхались в жарко натопленном воздухе. Каролина, вздрогнув, распахнула глаза и долго лежала без сна, не понимая, где она и что с ней.

«Здесь, – сказала она себе, проводя рукой по холодной простыне. – Я – здесь».

* * *

Утром комнату наполнило солнце и мелодия трубы. Феба, лежа в кроватке, тянула ручки, словно хотела поймать звуки, порхающие, как бабочки или светлячки. Каролина быстро привела себя в порядок, одела Фебу и понесла ее вниз, ненадолго задержавшись на втором этаже, чтобы заглянуть к Лео. Он расположился в своем солнечном кабинете с желтыми стенами, на кушетке, вокруг которой валялись книги, закинув ладони за голову и глядя в потолок. Каролина посмотрела на него с порога – в эту комнату ей не разрешалось входить без приглашения, – но он притворился, будто не замечает ее. Старик с лысиной, окруженной венчиком седых волос, явно не сменивший вчерашнюю одежду, внимал музыке, которая рвалась из колонок и сотрясала весь дом.

– Завтракать будете? – крикнула Каролина.

Он махнул рукой: мол, без вас обойдусь. Ну и пожалуйста.

Каролина спустилась еще на один пролет, в кухню, и поставила кофе. Даже здесь, хоть и слабо, были слышны трубы. Усадив Фебу в высокий стульчик, она принялась кормить ее яблочным пюре, яйцами, творогом. Трижды Каролина вкладывала ложку в маленькие пальчики; трижды ложка звякала о металлический поднос.

– Ничего, – громко сказала Каролина, но ее сердце обожгло холодом. В памяти гулким эхом раздались слова Доро: что с ней будет? Действительно, что? Ведь Фебе почти год, а она ничего не может удержать в руках.

Каролина прибрала на кухне и прошла в столовую, чтобы сложить снятое с веревки, пропахшее ветром белье. Лежа на спине в манеже, Феба весело пускала пузыри и бессмысленно болтала ручонками, попадая ладошкой по кольцам и игрушкам, которые развесила над ней Каролина. Изредка Каролина отвлекалась от своего занятия, подходила и поправляла все эти яркие предметы, надеясь, что Феба, привлеченная их блеском, перевернется на живот.

Через полчаса музыка внезапно оборвалась и на площадке лестницы возникли ноги Лео в аккуратно зашнурованных, начищенных кожаных ботинках. Брюки были ему коротки на несколько дюймов, из-под них виднелись бледные голые лодыжки. Постепенно он весь появился в поле зрения – высокий, некогда плотный и мускулистый человек. Сейчас кожа вялыми складками висела на его тощем теле.

– Отлично, – радостно сказал он, кивая на белье. – Наконец-то мы обзавелись горничной.

– Завтрак? – спросила Каролина.

– Я сам.

– Тогда вперед.

– К полудню вас уволят, уж я позабочусь! – крикнул он из кухни.

– Вперед, – повторила она.

Тут же посыпались кастрюли, понеслась старческая ругань. Каролина представила, как Лео, нагнувшись, пытается совладать с посудой и засунуть ее обратно в шкаф. Надо бы пойти помочь – впрочем, нет, пусть разбирается сам. Первое время она боялась ему перечить и вскакивала на каждый зов, но однажды Доро отвела ее в сторону и сказала: «Послушайте, вы не прислуга и подчиняетесь мне, нечего быть у него на посылках. Вы отлично работаете и тоже здесь живете». Так Каролина поняла, что ее испытательный срок закончился.

– Лео прошаркал из кухни, с яичницей на тарелке и стаканом апельсинового сока.

– Не переживайте, – заявил он, раньше чем Каролина успела раскрыть рот. – Выключил я вашу плиту, черт бы ее побрал и вас вместе с ней. А теперь иду наверх, чтобы хоть позавтракать спокойно.

– Перестаньте чертыхаться, – сказала Каролина.

Он что-то буркнул под нос и затопотал по лестнице. Каролина замерла, бессильно уронив руки и глядя на птицу за окном – кардинал сел на куст сирени и тут же упорхнул. Вдруг захотелось плакать. Зачем она так круто поменяла свою жизнь? Для чего она здесь, в месте, откуда нет возврата? И что в конце концов будет с ней самой?

Через пару минут наверху снова заиграли трубы, а в дверь дважды позвонили. Каролина подняла Фебу из манежа.

– Пришли, – проговорила она, вытирая глаза запястьем. – Пора заниматься.

Едва дверь открылась, в дом влетела Сандра с большой тряпичной сумкой в одной руке и с Тимом, повисшим на другой. Сандра, высокая, ширококостная и крайне волевая блондинка, без церемоний плюхнулась посреди ковра и вывалила перед собой гору игрушек.

– Прости, что так опоздала. Движение – просто жуть, – затараторила она. – Ты еще не очумела от жизни у самой дороги? Лично я точно сдвинулась бы. Ладно, неважно, гляди, что я нашла. Смотри, какие пирамидки – пластмассовые, разноцветные. Тим их обожает.

Каролина тоже села на пол. Сандра, как и Доро, была ее неожиданным другом, человеком, которого она никогда не встретила бы в прошлой жизни. Они познакомились в библиотеке тоскливым январским днем, когда Каролина, обозлившись на экспертов и мрачную статистику, в отчаянии захлопнула книгу. Сандра, сидевшая через два стола от нее, перед стопками книг с до боли знакомыми корешками и обложками, подняла глаза. Как я вас понимаю! Иной раз от возмущения окно тянет кокнуть!

Они разговорились: сначала робко, потом взахлеб. Тиму, сыну Сандры, было почти четыре. Он тоже страдал синдромом Дауна, но Сандра долго этого не знала. Видела, конечно, что мальчик развивается медленней трех ее других детей, но винила его природную леность и не считала необходимым щадить. У нее хватало забот, и она требовала от Тима того же, что и от других детей, закрывая глаза на то, что он во всем отстает. Ходить Тим научился к двум годам, пользоваться туалетом – к трем. Диагноз потряс всю семью, но предложение врачей сдать сына в приют взбесило Сандру и заставило действовать.

Каролина слушала, и с каждым словом Сандры на душе у нее становилось легче.

Из библиотеки они пошли пить кофе. Каролина никогда не забудет тот день и свою радость: она словно медленно просыпалась от бесконечной спячки. Они с Сандрой все не могли наговориться. Прикидывали: что будет, если и дальше относиться к этим детям как к самым обычным малышам? А вдруг они постепенно станут как все? Пусть не очень и не по книге. Что, если наплевать на всякие там диаграммы роста и развития? Сохранить надежды и просто не думать о времени? Чем плохо? Почему не попробовать?

Действительно, почему? Они стали встречаться дома, у Каролины или у Сандры, вместе с ее старшими хулиганистыми мальчишками. Пригождалось все: книжки, игрушки, исследования специалистов, рассказы родителей таких же детей, собственный жизненный опыт – Каролины как медсестры, Сандры как учительницы и матери четверых ребят. Во многом помогал обыкновенный здравый смысл. Чтобы научить Фебу переворачиваться, нужно положить яркий мячик так, чтобы ей пришлось к нему тянуться, а чтобы у Тима развивалась координация движений, надо давать ему ножницы (но только тупые!) и разноцветную бумагу. Дело шло медленно, иногда безрезультатно, но для Каролины эти занятия стали настоящим спасением.

– Видок у тебя что-то неважный, – заметила Сандра. – Устала?

Каролина кивнула:

– Вечером у Фебы был приступ крупа. Даже не знаю, сколько она сегодня продержится. А как ушки Тима?

– Мне понравился новый врач. – Сандра улыбнулась Тиму и протянула ему желтую верхушку от пирамидки. Пальцы у нее были длинные, корявые. – Кажется, добрый, внимательный. Только новости не ахти: Тим плоховато слышит, видно, потому слова и тянет. Ну-ка, лапонька, – добавила она, постукивая по верхушке, которую он бросил, – покажи мисс Каролине и Фебе, что ты умеешь.

Тиму пирамидка уже наскучила – он возил пальчиками по ворсу ковра, зачарованно и восхищенно. Но Сандра не сдавалась, и в конце концов Тим взял желтую верхушку, прижал к щеке, потом бросил на пол и принялся строить башню из других колечек.

Два часа прошли за играми с детьми и разговорами. У Сандры обо всем было собственное мнение, и она не боялась его высказывать. Каролине нравилось обмениваться материнским опытом с этой толковой, уверенной в себе женщиной. Последнее время Каролина часто вспоминала свою мать, умершую почти десять лет назад, хотелось позвонить ей, спросить совета или просто заехать в гости, увидеть ее с Фебой на руках. Наверняка мама чувствовала то же самое – любовь и бессильную тревогу за свою такую позднюю дочь. Внезапно Каролина по-иному взглянула на свое детство. Постоянная боязнь полиомиелита была странным, своеобразным проявлением любви. Как и вечная работа отца, его сосредоточенные подсчеты семейного бюджета по вечерам.

Мамы больше нет, но, к счастью, теперь у Каролины появилась Сандра и утренние часы, которые они проводили вместе, – самые яркие моменты нынешней жизни Каролины. Они рассказывали друг другу истории из детства, делились соображениями по поводу воспитания детей, смеялись, когда Тим пытался строить пирамидки на их головах, когда Феба тянулась, тянулась за ярким мячиком и, сама того не желая, вдруг перевернулась на живот. В то утро Каролина, которую не отпускало беспокойство, несколько раз трясла перед Фебой ключами от машины. Они сверкали, отражая солнечный свет, и Феба раскрывала ладошки, шевелила растопыренными пальчиками. Звуки трубы, пылинки в лучах света, а теперь вот и ключи – к ключам она тоже тянулась. Но, как ни старалась, не могла их поймать.

– В следующий раз получится, – утешила Сандра. – Подожди, увидишь.

В полдень Каролина проводила Сандру с Тимом до машины и с Фебой на руках долго махала с крыльца вслед фургону подруги. Уставшая, но довольная, она вернулась в дом, где ее оглушил рев трубы. Пластинку Лео заело, и проигрыватель бесконечно повторял один и тот же аккорд.

«Мерзкий старикашка, – злилась она, поднимаясь по лестнице. – Мерзкий плешивый старикашка».

– А выключить нельзя? – раздраженно бросила она, распахивая дверь.

Но пластинка заикалась в пустой комнате. Лео пропал.

Феба заплакала, словно у нее имелся встроенный барометр, отмечающий малейшее напряжение и неприятности. Похоже, Лео удрал через заднюю дверь, пока они провожали Сандру. На такие шутки хитрюге ума хватало, хоть в последнее время он и ставил ботинки в холодильник. Ему страшно нравилось издеваться над Каролиной. Сбегал Лео уже трижды, причем один раз в чем мать родила.

Слетев вниз, Каролина сунула ноги в мокасины Доро, на размер меньше, чем нужно, и жутко холодные. Прогулочная коляска, куртка для Фебы – а сама обойдется и без пальто. Небо было затянуто низкими серыми тучами. Феба хныкала, подергивая маленькими ручками, пока Каролина катила коляску мимо гаража к аллее. «Да-да, сердечко мое, – бормотала Каролина, нежно касаясь головы девочки. – Я все понимаю». Заметив на подтаявшем снегу большие рифленые следы, она вздохнула с облегчением. Значит, беглец рванул в эту сторону. Одетый.

По крайней мере, в ботинках.

Квартал закончился. Каролина подошла к ста пяти ступеням, ведущим вниз, к Кенингфилд. Это Лео сказал ей, сколько их здесь, как-то за ужином, пребывая в светском расположении духа. Сейчас он, беспомощно опустив длинные руки, стоял у подножия длинного цементного каскада, седые волосы торчали в разные стороны, и выглядел он таким несчастным, потерянным и напуганным, что гнев Каролины сразу улетучился. Она недолюбливала Лео Марча – он не внушал приязни, – но ее чувства сильно осложнялись состраданием. Ибо в подобные минуты она хорошо понимала, что окружающие видят в нем рехнувшегося склеротика, а не могучий ум, каким был (и до сих пор оставался) Лео Марч.

Он повернулся, обнаружил ее – и замешательство исчезло с его лица.

– Смотри! – крикнул он. – Смотри на это, женщина, и плачь!

Не обращая внимания на обледеневший поток в центре лестницы, Лео побежал наверх. Он энергично перебирал ногами, черпая силы в застоялом старческом адреналине и потребности что-то доказать. Спорим, ты никогда не видела ничего подобного, – с трудом выговорил он, достигнув вершины.

– Это точно, – согласилась Каролина. – Никогда. И надеюсь, больше не увижу.

Лео засмеялся; его губы розовым пятном выделялись на выбеленной старостью коже.

– А я от тебя сбежал, – сказал он.

– Недалеко.

– Но мог бы. Если б захотел. Ничего, это поправимо.

– В следующий раз не забудьте пальто, – посоветовала Каролина, поворачивая к дому.

– В следующий раз, – подхватил Лео, – я сбегу в Тимбукту.

– Счастливо добраться, – буркнула Каролина, едва волоча ноги от усталости.

В свежей зеленой траве сидели кричаще-яркие фиолетовые и белые крокусы; Феба не на шутку расплакалась. Каролина благодарила судьбу за то, что несчастья не произошло и Лео идет за ней целый и невредимый. Если б он потерялся или покалечился, виновата была бы она, потому что много недель думала только о том, что малышка Феба ничего не умеет держать в ручках.

– Какое-то время они шли молча.

– А ты молодец, соображаешь, – вдруг сказал Лео.

Каролина как вкопанная застыла на кирпичной дорожке.

– Что?! Что вы сказали?

– Его взгляд был вполне осознанным, глаза – ярко-голубые, пытливые, как у Доро.

– Мозги, говорю, у тебя есть! До тебя моя дочь нанимала восемь медсестер – ни одна не продержалась больше недели. Спорим, ты этого не знала.

– Нет, – ответила Каролина. – Не знала.

* * *

Позже, за уборкой кухни, Каролина вспоминала слова Лео. «Я молодец, – твердила она себе, стоя на аллее возле мусорного бака. – Мозги есть!» Было сыро, прохладно, дыхание вылетало изо рта маленькими облачками. «Мужа на ум не поймаешь», – отрезала бы ее мать, но даже это не испортило удовольствия Каролины: Лео впервые сказал ей что-то приятное.

Она постояла еще чуть-чуть, наслаждаясь свежим воздухом и тишиной. С холма, лепясь друг к другу, спускались гаражи. Далеко не сразу Каролина заметила фигуру в конце аллеи. Это был высокий мужчина; в темных джинсах и коричневой куртке он почти сливался с предвесенним пейзажем. Что-то в нем – в том, как он, не двигаясь, внимательно смотрел в ее сторону – сразу насторожило Каролину. Она закрыла бак металлической крышкой и скрестила на груди руки. Тогда он быстро направился к ней – большой, широкоплечий. Куртка оказалась не коричневой, а клетчатой, неяркой, с тонкими красными полосками. Мужчина достал из кармана ярко-красную шерстяную шапку и натянул на голову. Жест странным образом успокоил Каролину, хоть она и не поняла почему.

– Привет! – крикнул мужчина. – Как ваш «ферлейн», бегает?

Ее волнение вспыхнуло вновь. Каролина обернулась к темному кирпичному дому, восходящему к белому небу. Вот ее ванная, откуда вчера ночью она смотрела на залитый лунным светом газон, вот ее окно, приоткрытое навстречу весенней прохладе, ветерок шевелит кружевные занавески. Мужчина остановился на расстоянии нескольких футов, и она поняла, что знает его, – поняла, не думая, по своей инстинктивной реакции, по тому, как легко вдруг стало на сердце. Но это же невозможно, даже не верится.

– Как вы… – начала она.

– С трудом! – засмеялся Ал, сверкнув белыми зубами. Борода его стала гуще. Добрые темные глаза светились радостным удивлением. Она вспомнила, как он заботливо положил яичницу ей на тарелку, как, уезжая, помахал рукой из кабины. – Замаскировались вы на славу, это уж точно. Но вы сказали – Питтсбург. А у меня тут, хочешь не хочешь, каждые две недели привал. Вот я и завел себе что-то вроде хобби, вас разыскивать. – Он улыбнулся. – Теперь вот не знаю, чем дальше заниматься.

Каролина не могла говорить. Она очень обрадовалась ему, но и страшно смутилась. Почти год она не позволяла себе слишком долго думать о прошлой жизни, а сейчас воспоминания хлынули мощным, ярким потоком: запах чистящей жидкости и нагретой солнцем приемной, безмятежное возвращение домой после долгого рабочего дня, аккуратная квартирка, скромные ужины, книги по вечерам. Она добровольно рассталась с привычными тихими удовольствиями и, повинуясь глубинному, подсознательному зову, обеими руками ухватилась за новые перспективы. Сейчас ее сердце громко стучало, и она испуганно смотрела в конец аллеи, словно там вот-вот должен был появиться еще и Дэвид 1енри. Она внезапно поняла, почему так и не отослала свое письмо. Что, если они заберут Фебу – он или Нора? Эта мысль наполнила ее мучительным страхом.

– Как вы меня нашли? – требовательно спросила Каролина. – И зачем?

Ал, несколько оторопев, пожал плечами:

– Я как-то был в Лексингтоне и зашел к вам поздороваться. А в квартире – никого, ремонт. Соседка ваша, та самая, сказала, что вы уже три недели как уехали. А я, как выяснилось, не люблю загадок и все думал и думал о вас. – Он помолчал, словно размышляя, продолжать или нет. – К тому же… черт… вы мне просто понравились, Каролина, и еще показалось, что у вас какие-то неприятности, раз вы так все бросили. Там, на парковке у магазина, у вас на лбу большими буквами было написано: «беда». Я подумал, а вдруг смогу помочь. Пока залось, что я вам нужен.

– Нет, у меня все нормально, – сказала она. – И что вам теперь кажется?

Она вовсе не хотела, чтобы ее слова прозвучали так грубо и холодно. Последовало долгое молчание, затем Ал снова заговорил:

– Что я сильно ошибся. – Он покачал головой. – Я думал, между нами что-то промелькнуло.

– Промелькнуло, – со вздохом кивнула Каролина. – Просто… вы меня захватили врасплох. Я была уверена, что обрезала все концы.

Его карие глаза встретились с ее голубыми.

– Если вы боитесь, как бы вас не выследил кто другой, не забывайте, что мне на это понадобился целый год, – сказал он. – К тому же я знал, с чего начинать, а еще мне очень повезло. Я проверял все мотели подряд, спрашивал о женщине с ребенком. Каждый раз ехал в новое место и на прошлой неделе напал наконец на золотую жилу. Вас запомнила регистраторша из гостиницы, где вы жили. А она, между прочим, на будущей неделе выходит на пенсию. Еще бы вот столько, – он показал нечто микроскопическое большим и указательным пальцами, – и я бы потерял вас навеки.

Каролина кивнула, вспомнив женщину, о которой он говорил: седые волосы с аккуратным начесом, тусклый блеск жемчужных сережек. Ее семья владела мотелем уже пятьдесят лет. Батареи там всю ночь грохотали, а обои из-за постоянной сырости отклеивались от стен. «В наше время уж и не знаешь, кого и ждать», – сказала женщина, подталкивая к ней ключ по регистрационной стойке.

Ал показал подбородком на бледно-голубой капот «ферлейна».

– Как увидел его, так и понял, что нашел вас, – улыбнулся он. – Кстати, что ваша малышка?

Перед глазами Каролины возникла пустая автостоянка, свет, утопавший в снегу, и большая, ласковая ладонь Ала на крошечном лобике Фебы.

– Хотите зайти? – услышала она собственный голос. – Я как раз собиралась ее будить. Угощу вас чаем.

Каролина провела его по узкой асфальтовой дорожке к заднему крыльцу. Они вошли в дом. Гость остался в гостиной, а Каролина поднялась к себе, слегка пошатываясь от странного головокружения, словно вдруг обнаружила, что планета под ее ногами вертится и весь мир тоже, как бы она ни старалась удержать его на месте. Она переодела Фебу и плеснула себе на лицо водой, чтобы хоть немного успокоиться.

Ал сидел за столом в гостиной, глядя в окно. Услышав, что она спускается, он обернулся, на его лице расплылась широкая улыбка, и он потянулся к Фебе с возгласом: «Как же ты выросла! Настоящая красавица!» Каролина вспыхнула от удовольствия, а Феба залилась смехом, и ее темные кудри рассыпались по щекам. Ал вытащил из-под рубашки медальон в прозрачной пластиковой оболочке, с позолоченной бирюзовой надписью: «Гранд оул оупри ». Он привез его из Нэшвилла. «Поехали со мной», – сказал он тогда, почти год назад, в шутку и одновременно всерьез.

А теперь он проделал такой путь, чтобы ее найти.

Феба тихо лопотала что-то и тянула ручки к Алу. Ее пальчики легонько касались шеи Ала, его ключиц, темной клетчатой рубашки. Каролина не фазу поняла, что происходит, но, когда до нее дошло, слова Ала отошли на задний план, слились со стуком шагов Лео, с шумом уличного движения. С тех пор она всегда вспоминала эти звуки как мелодию счастья.

Феба тянулась к медальону. Не била по воздуху, как еще утром, нет, – она упиралась в грудь Ала и хлопала, хлопала ладошкой по блестящей штучке, пока наконец не ухватила ее в кулачок. В страшном восторге от такого успеха, она дернула медальон к себе, и рука Ала взметнулась к проступившей под шнурком красной полоске на коже.

Каролина невольно тоже коснулась шеи, ощутив быстрый ожог радости.

«Да, да, – подумала она. – Держи его, моя радость. Хватай этот мир!»