Чертов год, как бешеная собака, то хватал за горло, то изворачивался и кусал себя за хвост. Недели и месяцы стали вмещать в себя в два раза больше обычного. Конца этому не предвиделось.

С того места, где стоял Эрик Винтер, казалось, что гроб парит в воздухе. Слева в окно врывался солнечный свет и выхватывал прямоугольник над каменным полом. Он слышал погребальные песни, но сам не разжимал губ. Его окружила сфера тишины. Так ему было привычнее. Это не проявление скорби, по крайней мере не в первую очередь. Скорее, это другое чувство, родственное с одиночеством и той пустотой, которая возникает, когда пальцы ослабляют хватку.

«Кровь больше не греет, — подумал он, — а прошлое обращается в прах. Будто зарастает тропа за моей спиной».

Эрик Винтер поднялся со скамейки вместе со всеми, вышел из церкви на свет и проследовал за гробом к могиле. После того как земля покрыла доски, делать там было нечего, но он немного постоял, и его лицо слабо ощущало касание зимнего солнца, как рука, бывает, чувствует тепловатую воду.

Неторопливо выйдя за ограду, Винтер пошел к причалу. «Вот и конец борьбе в душе человека, он получил мир, — думал он. — Все уже стало историей, а я только начинаю погружаться в печаль. Если бы только у меня была возможность ничего не делать, долго-долго, и лишь потом начать пропалывать тропинки в будущее…» Он усмехнулся, глядя перед собой на низко нависшее небо.

Поднявшись на паром, Винтер вышел на палубу для автомобилей. Машины въезжали, покрытые грязным снегом. Грохот стоял, как в преисподней, и он закрыл рукой левое ухо. Солнце еще не скрылось, отчетливое, но обессиленное близостью моря. Он снял перчатки, когда гроб опускали в могилу, и теперь надел их опять. Похолодало, как никогда этой зимой.

Он стоят один на палубе. Паром медленно откатывался от острова, и когда они миновали небольшой волнорез, у Винтера промелькнула мысль о смерти и что течение жизни продолжается еще долго после того, как она теряет всякий смысл. Действия те же, но от них не остается и следа.

Он стоял на палубе до тех пор, пока дома, видневшиеся за кормой, не стали такими маленькими, что уместились бы на его ладони.

В кафе отдыхали пассажиры. Веселая компания справа явно хотела разразиться песней свободы, но сдержалась и только переместилась к большому окну.

Винтер сел и, оперевшись на стол, подождал, когда стихнут погребальные псалмы в его голове, и лишь потом заказал кофе. Кто-то подсел рядом, и Винтер выпрямился.

— Могу я угостить вас кофе? — спросил он.

— Ради Бога, — ответил сосед.

Винтер подал знак в сторону стойки кафе.

— Тут самообслуживание.

— Нет, она сама приносит.

Женщина приняла его заказ без единого слова. В слабом свете заходящего солнца ее лицо казалось прозрачным. Винтер не мог разобрать, смотрит ли она на него или на башню церкви в деревушке, которую они оставили позади. Интересно, слышен ли бой колоколов на другом берегу или хотя бы на пароме, когда он проплывает мимо.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — сказал он и повернул стул, чтобы сидеть лицом к собеседнику.

— Я собирался сказать вам то же самое, — ответил тот. И подумал, что угощающий его сидит в странной позе — ему некуда девать ноги, он слишком длинный для такого маленького столика и выглядит так, как будто у него что-то болит, и вряд ли из-за падающих на лицо теней.

— И мы встречаемся снова и снова, — сказал Винтер.

— Да.

— А вот и кофе, — сказал Винтер, разглядывая официантку, пока она ставила чашку перед комиссаром полиции Бертилем Рингмаром. Струйка пара из чашки поднималась у его лица, расплывалась на уровне лба и растекалась, как нимб, вокруг головы. Мужик сейчас выглядит как святой, подумал Винтер.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Сижу на пароме, пью кофе.

— Почему мы всегда цепляемся к словам?

Бертиль Рингмар отпил кофе.

— Я думаю, потому, что мы обращаем внимание на их значение. — Он поставил чашку. Винтеру было видно его отражение на блестящей поверхности стола. Там он выглядел значительно лучше. — Ездил к Матсу? — поинтересовался Рингмар.

— В некотором роде.

Рингмар молчал.

— Он помер, — сказал Винтер.

Бертиль Рингмар вцепился в чашку, его кинуло в жар, потом в холод.

— Прощание оказалось целым действом, — сказал Винтер. — Я не знал, что у него было столько друзей. Родственник только один, но друзей очень много.

Рингмар по-прежнему молчал.

— Я ожидал увидеть в церкви в основном мужчин, но и женщин пришло много. Может, их было даже больше.

Рингмар уставился на что-то за спиной Винтера — наверное, тоже на башню церкви.

— Чертова напасть, — наконец сказал он. — А ты мог бы и позвонить мне.

— На Канарские острова в середине твоего отпуска? Матс был настоящим другом, но я справился с потерей сам. Или я только сейчас начинаю ее осознавать.

Они помолчали, слушая гул моторов.

— Болезней у него было несколько, — сказал Винтер после паузы. — Умер он от воспаления легких.

— Ты знаешь, что я имел в виду.

— Да.

— У него давно была эта дрянь.

— Да.

— Черт возьми.

— Какое-то время мне казалось, что он надеется выздороветь.

— Он говорил тебе об этом?

— Нет. Но я догадался, что он на это рассчитывал. Бывает, что все надежды растаяли, и вдруг сильное желание творит чудеса. Даже я в это поверил на несколько минут.

— Понимаю.

— А потом он взял на себя все грехи. После этого говорить уже было не о чем.

— Ты, кажется, говорил, что в молодости он хотел стать полицейским?

— Разве я это говорил?

— По-моему, да.

Винтер откинул пряди со лба, а потом застыл, обхватив рукой шею.

— Это, наверное, когда я пошел в школу полиции. Или когда только говорил о поступлении.

— Возможно.

— Но это было давно.

— Да.

Паром задрожал, как будто его пробудили ото сна в проливе. Пассажиры собрали вещи и держали плащи наготове.

— Его бы могли охотно взять, — сказал Рингмар и посмотрел на локоть соседа, болтавшийся рядом с его головой.

Винтер отпустил шею, положил руки на стол.

— Я читал, что в Англии искали гомосексуальных полицейских, — сказал Рингмар.

— Им нужны были полицейские с гомосексуальными наклонностями, или геи, которых бы они стали учить на полицейских?

— Какая, собственно, разница?

— Тоже верно.

— Альтернативные культуры очень развиты в Англии. Это расистская и сексистская страна, но они понимают, что полиция должна не отставать от развития общества.

— Конечно.

— Мы, может, тоже возьмем педика.

— Тебе не кажется, что он у нас уже есть?

— Я имею в виду — который не боялся бы об этом сказать.

— После пережитого сегодня я думаю, что не стал бы скрывать, если бы был геем.

— Хм…

— А может, я и раньше так думал. Да, наверняка бы не скрывал.

— Угу.

— Держаться особняком — это ошибка. Как будто ты виноват за все грехи человеческие. Ты тоже берешь на себя чужую вину. — Винтер посмотрел на коллегу.

— Да, — сказал Рингмар. — Вина меня переполняет.

Компания у большого окна опять пребывала в нерешительности — не разразиться ли песней свободы, но все-таки тягости бытия перевесили. Паром миновал маяк. Винтер смотрел в окно.

— Не пойти ли нам на палубу поприветствовать город? — сказал он.

— Там холодно.

— То, что мне надо.

— Понимаю.

— Ты уверен?

— Не испытывай моего терпения, Эрик.

День был блеклым и уже клонился к старости. Палуба для автомобилей мерцала матовым угольным блеском. Серые скалы вокруг толстого туловища парома сливались с небом. Не так легко понять, где заканчивается одно и начинается другое, думал Винтер. Внезапно человек оказывается на том свете, сам этого не зная. Один шаг со скалы — и ты на небесах.

Когда паром, пригнувшись, проползал под мостом, вечер был уже здесь. Вдоль берега светились огни города. Рождество окончилось, и снег частично уже сходил. Прихвативший мороз зафиксировал страшные черные пятна земли, как на фотографии.

— Кого ни спроси, скажут, что конец января — самое отвратительное время в году, но когда оно наступает, оказывается, что оно не более мерзко, чем все остальное, — сказал Рингмар.

— Ага.

— То есть человек живет круглый год то ли одинаково паршиво, то ли, наоборот, как принц, — продолжал Рингмар.

— Да.

— Хотел бы я быть принцем.

— Разве все так ужасно?

— Когда-то давно я думал, что я кронпринц, но это оказалось неправдой.

Винтер не отреагировал.

— Вот ты — вылитый кронпринц, — сказал Рингмар.

Винтер молчал.

— Тебе сколько? Тридцать семь? И стал комиссаром в тридцать пять? Как в сказке.

До них стали доноситься звуки города.

— Ты это заслужил, Эрик, все нормально. Но если я сам на что-то еще и надеялся, то после этой конференции все надежды улетучились.

— Что за конференция?

— Скорее, это был тренинг для тех, кто хочет продвинуться дальше.

— А, да, вылетело из головы.

— Тебе-то это ни к чему.

— Это точно.

Винтер смотрел на шоссе на берегу. Машины мелькали, как проворные и шумные светлячки.

— На самом деле я не карьерист, — сказал Рингмар.

— Почему ты тогда так много об этом говоришь?

— Чтобы справиться с разочарованием. Иногда оно настигает даже тех, кого в целом устраивает скромный жребий.

— Но ты же, черт возьми, тоже комиссар.

Рингмар не отреагировал.

— У тебя важная роль защитника общества. Это большая ответственность. Ты не принц, но ты герой.

Эрик глубоко вздохнул. Ветер колол лицо, как будто он был с крупной солью. Паром надвигался на причал.