Весна наконец-то пришла на север, и в небе над Тарнбургом с утра до вечера вились угловатые черные силуэты птиц, возвращающихся из теплых краев. В сумерках они опускались на илистые пустоши вокруг города, которые от талой воды превращались в бескрайние болота. Даже в центре города слышны были печальные крики диких гусей.

На вершинах гор к северу и к востоку от города снег не таял никогда — разве только во время извержений, когда по склонам струились потоки жидкого огня. Но сейчас горы мирно спали, их склоны сияли ослепительной белизной, и в свете холодного весеннего солнца на них больно было смотреть. Дни становились все длиннее, но воздух все еще оставался по-зимнему морозным; в Линденхоффе во всех залах пылали камины.

В этих веселых, раззолоченных, жарко натопленных салонах после долгого траура снова начиналась обычная придворная жизнь. Сначала карточные вечера, где дамы в платьях из узорчатого шелка и стеганого атласа допоздна играли в Виск, Козыри и Пополам, а джентльмены в шитых золотом камзолах делали скромные ставки на то, как выпадут серебряные игральные кости. Началась повальная мода на азартные игры, и вот уже все заключали пари на все подряд, от паучьих бегов до того, какого цвета жеребенок народится в королевских конюшнях. Потом началась мода на розыгрыши — впрочем, вполне изящные и благонравные. Шутники наполняли яичную скорлупу духами и конфетти, а потом бросали в переполненные комнаты, осыпая присутствующих пастельными осколками и ароматом роз. Подкрашенную сахарную воду наливали вместо бренди в дворцовые графины; переодевания вкупе с модой на черные бархатные полумаски стали причиной множества веселых недоразумений, когда мужчин принимали за женщин и наоборот.

И были полуночные пикники в дворцовых садах при свете факелов у мраморных прудов с рыбками. В этом северномклимате в естественных условиях золотые рыбки не выжили бы, поэтому пруды искусственно подогревались минеральной водой из горячих источников, которая смешивалась с талой водой, кристально чистыми ручьями стекавшей с гор. И было что-то в получавшейся прохладной смеси, отчего рыбы вырастали до неимоверных размеров, принимали странные формы и светились под водой, как кометы, редкими яркими цветами: кроваво-оранжевым, лазурным, фуксиновым и странным мерцающим оттенком желтого. Стоит ли удивляться, что среди таких сказочных декораций под серебристой арктической луной сами собой возникали причудливые капризы и прихоти, и, что ни день, придворных охватывали новые и все более фантастические увлечения?

Следующим поветрием была страсть к гаданиям и пророчествам. Мадам Зафира, провидица из олухов, которую несколько месяцев назад направили на кухню развлекать посудомоек, была повышена в должности и перешла в гостиную, где она читала судьбу по лилейным ручкам герцогинь и исследовала кофейную гущу в фарфоровых чашечках, хрупких, как лепестки цветов.

Предвещало ли все это в какой-то мере надвигавшиеся бедствия? Витало ли в воздухе тревожное ощущение, что нечто древнее, злобное и враждебное человеку проникло в Линденхофф? Если и было что-то подобное, никто в этом не признавался. Продолжались вечеринки, картежные партии, в салонах день и ночь кипела жизнь под пронзительные звуки клавесинов и журчание приглушенного смеха.

 

20

Тарнбург, Винтерскар. — За девять месяцев до событий предыдущей главы.

5 пастораля 6537 г.

В самой высокой из башен Линденхоффа, в нескольких маленьких и душных комнатках, Ис провела большую часть той весны, дважды в неделю прилежно встречаясь с церемониймейстером лордом Виттлсбеком, чтобы постичь все тонкости протокола и дворцового этикета.

Не для Ис были картежные вечеринки и легкомысленный флирт. Она должна стать королевой, и ей предстояло освоиться в умопомрачительных лабиринтах переполненной ритуалами и условностями дворцовой жизни.

— Вам придется, — поучал лорд Виттлсбек, — нести на своих плечах груз тысячелетних традиций.

И эти традиции даже такую простую вещь, как вечернее чаепитие, превращали в церемонию не менее замысловатую, чем коронация.

— Всегда в один и тот же час. Не может быть никаких отклонений. Серебряный чайник в форме льва. Миндальное печенье двух типов выложено на тарелке лучами от центра. Вы держите чашечку вот так и вот так подносите ее к губам, ручка между большим и средним пальцем, делаете очень-очень маленький глоточек…

— А если я хочу пить? — нетерпеливо прервала Ис. — А если я вообще не хочу чаю? Что, если мне больше нравится шоколад, или коричная вода, или даже шерри?

— Несомненно, у вас будет возможность удовлетворить и подобные вкусы. Но не за вечерним чаем. Так вот, как я говорил, мадемуазель: у вас ровно двадцать минут, после чего вы выходите из комнаты через южную дверь и следуете медленной и величественной поступью на западный балкон, где…

Как и предсказывал доктор Перселл, Ис была в смятении. Она все отчетливее понимала, что, когда она станет королевой, ее время больше не будет принадлежать ей. Все уже расписано и отмерено заранее, ограничено традицией, подчинено церемониям. Наконец она не выдержала и запротестовала.

— Но разве король Джарред живет вот так? Не верю! Не может быть, чтобы король был пленником в собственном дворце!

— Но так оно и есть, — чопорно ответил лорд Виттлсбек. — За исключением тех нескольких часов, что он проводит по вечерам со своим старым учителем, и нечастых визитов к друзьям, он живет именно такой жизнью. Хотя для него, рожденного для такой жизни, это так же естественно, как дышать.

Ис с отнеслась к этому недоверчиво, но осталась тверда в своих намерениях. Если Джарред может, она тем более справится. Она ведь в сто раз более благородного происхождения, чем он. В конце концов, ее предки правили миром пять тысяч лет назад, а его предки — где они тогда были? Да они были презреннее лакеев, что прислуживают королю сейчас.

Но часы тянулись бесконечно, и Ис просто истомилась в этих душных комнатках, забитых книгами, пергаментными свитками, картами, календарями и такими древними документами, что они казались просто первобытными; сундуки и шкафы здесь были битком набиты королевскими регалиями, по большей части сделанными из томпака и мастики, потому что настоящих драгоценностей в Линденхоффе было так много, что только театральный реквизит мог считаться достаточно величественным, чтобы подходить для государственных церемоний, — а поверх всего лежал толстый-толстый слой пыли.

Ибо это были Архивы Линденхоффа, где вели счет рождениям, смертям, бракосочетаниям, коронациям и крестинам уже более тысячи лет. На стенах, между неизбежными золотыми ангелочками и арабесками, теснилось огромное количество масляных картин в позолоченных рамах — портреты предков Джарреда и многих предков Ис (эти остались здесь с тех времен, когда Линденхофф был летней резиденцией Принцессы-Чародейки).

Лорд Виттлсбек был человечек невысокого роста, шустрый, легкий на подъем и деятельный, он одевался очень нарядно по любому поводу. Его суматошные движения, тонкие рисованные брови, два очень высоких рожка его парика — все это придавало ему вечно испуганный вид, а может быть, всему виной была Ис, может быть, это ее острый язычок и непокорный нрав постоянно держали его на взводе.

Когда лорд Виттлсбек своим высоким дребезжащим голоском рассказывал наизусть детали бесконечных дворцовых церемоний, когда Ис пролистывала бесконечные толстые фолианты, которые он перед ней выкладывал, заучивая наизусть Порядок Наследования и Порядок Шествования, когда с растущим недовольством и раздражением она слушала древние истории о честолюбивых придворных и их женах-выскочках, ей начинало казаться, что она никогда уже не вырвется из этих стен.

Иногда Ис закрывала глаза и пыталась не слушать, но старик надоедливым комаром зудел над самым ухом, и часть его слов неизбежно достигала ее сознания.

Даже утреннее одевание займет не один час, потому что одна женщина должна будет подать ей сорочку, другая — нижнюю юбку, третья — подвязки, четвертая — чулки, и каждая из них горло перегрызет за эту наследственную привилегию.

— Случалось, что кровавые междоусобицы, — вещал церемониймейстер, — длившиеся не одно поколение, начинались из-за малейшего нарушения — перчатка, поданная не той фрейлиной, графиня, опрометчиво взявшая на себя обязанности королевской герцогини, и именно вам предстоит следить, чтобы ничего подобного не произошло.

— Мне? — Ис недоверчиво на него воззрилась. — Мне придется следить за этим драчливым выводком, будто я им нянька или сиделка? Это же они должны обо мне заботиться!

— Их присутствие необходимо для того, чтобы подчеркнуть ваш статус, — ответил церемониймейстер, задрав свой малюсенький носик, — и их собственный статус. Вполне возможно, что ваше благо и ваши удобства для них вообще не будут иметь значения, как, впрочем, не должны они иметь значения и для вас. Вы поймете позже, мадемуазель, что возвышенные умы не опускаются до подобных незначительных соображений. Жара, холод, голод, скука, жажда — все это преходящее. Красота, утонченность, древние традиции — вот это живет в веках.

Ис смотрела на него огромными от недоумения глазами. Эти мелкие человечьи королишки все устроили совсем неправильно. Но когда Ис поднимала взгляд на лица Императриц-Чародеек, которые взирали на нее со стен, — бледные, с холодными темными глазами, заключенные в свои жесткие, расшитые золотом и драгоценными камнями старомодные платья и огромные желтые кружевные воротники, — ей казалось, что им тоже приходилось несладко. Но почему?

Мадам сказала бы, что все это они делали во имя чести, достоинства и более всего — во имя власти. «Но зачем нужна власть, — думала Ис, — как не для того, чтобы другим людям было неудобно ради твоего собственного блага?»

В Архивах обнаружили крысиное гнездо, и Ис и лорду Виттлсбеку пришлось переместиться в другую комнату, этажом ниже, более просторную и проветриваемую, и тогда они занялись танцами и хорошими манерами.

И все же Ис это нравилось не больше, чем сухие лекции в пыльном архиве. У нее внутри все кипело от возмущения, когда она слушала, как этот суетливый человечек наставляет ее в искусстве изящного поклона.

— Нет-нет-нет, мадемуазель! Руку в запястье нужно изогнуть вот так. А поднимаясь, нужно слегка склонить голову… Мадемуазель Дэбрюль, вы меня слушаете?

— Нет, — выпрямляясь, сказала Ис, — я вас не слушаю.

В данный момент они изучали то, что, как ей казалось, она уже давно освоила. Даже мадам Соланж, самый строгий критик, признала, что у Ис это получалось очень мило. Но теперь, столько месяцев спустя, оказалось, что все ее навыки никуда не годятся. И если бы ей предстояло выучить только один новый способ приветствия! Но существовало целых три вида приветствия — кивок, поклон и глубокий реверанс, — а также десятки вариаций, и в каждом отдельном случае следовало принять во внимание соотношение возраста и положения обеих сторон.

Ис разгладила юбки своего нового шелкового платья, слегка поправила старинную драгоценную кружевную накидку на плечах.

— Когда я стану королевой короля Джарреда, всем придется кланяться и делать реверансы мне. И тогда мне нужно будет только царственно кивать им в ответ.

Лорд Виттлсбек кашлянул, качнулся назад на высоких каблуках своих маленьких туфель и строго на нее посмотрел.

— Мадемуазель, между днем официального объявления вашей помолвки и днем свадьбы пройдет некоторое время, и в этот период вам необходимо подать другим пример, которому они позже смогут следовать. Я ничего не знаю об обычаях Шато-Руж или других мест, которые мадемуазель осчастливила своим присутствием, но если вы прислушаетесь к моему совету, вы постараетесь следовать примеру короля Джарреда, чье поведение неизменно безупречно.

Ис прикусила губу. Ее уже начинали выводить из себя сыпавшиеся со всех сторон похвалы совершенствам короля Джарреда, и она недоумевала, в чем же она так провинилась, что в мужья ей достанется такой благородный зануда.

Урок закончился, Ис подхватила веер, перчатки, плащ и шпилькой приколола большую шляпу черного бархата. Она вылетела из комнаты и почти столкнулась в коридоре с королевским дядюшкой.

— Здравствуйте, лорд Хьюго Саквиль, — сказала она, холодно и небрежно кивнув ему, мгновенно позабыв все, чему ее только что учили.

Толстяк плотоядно на нее уставился.

— Добрый день, мадемуазель Дэбрюль. А вы последнее время зачастили в Линденхофф. Позволю себе заметить, вы сегодня особенно прелестны, не думаю, что мне раньше приходилось видеть это платье.

У Ис живот свело от отвращения. Она знала, о чем он думает: что она любовница Джарреда, что все эти обновки — его подарки, плата за услуги.

— Мне хотелось бы напомнить вам, лорд Хьюго, что я только недавно сняла траур. — И она скользнула мимо него. И какую бы неприязнь она ни испытывала к ним ко всем, как бы ни презирала каждого человека в этом дворце — от посудомоек на кухне до самого Джарреда, — к этому престарелому распутнику она питала особую ненависть.

Ис сбежала по лестнице, миновав все три пролета, и вскочила в коляску, которая ждала ее во дворе. Она велела кучеру-олуху ехать помедленнее, потому что у нее болит голова. Это было не совсем так: голова у нее кружилась и ее несколько подташнивало после стольких часов в пыльном душном зале, но больше всего у Ис болели спина и ноги, эта ноющая боль не отпускала ее уже несколько дней. Но она не собиралась делиться такими интимными подробностями с каким-то кучером, поэтому ограничилась заявлением, что у нее болит голова. Коляска выехала за дворцовые ворота и величественно и неспешно покатила по дороге.

Ис закрыла глаза и откинулась на подушки. Как они ей заплатят за все это — за все муки, все унижения! Ее возвышенный ум совсем не склонен был пренебрегать подобными «мелочами», и она твердо намеревалась отомстить, когда придет время.

Качнувшись, экипаж свернул за угол. Несколько оживившись от холодного воздуха, Ис открыла глаза и оглянулась. Она переезжала маленькую, мощенную кирпичом площадь в центре города. Ее внимание привлекло какое-то движение, и она обернулась. Невероятно красивый молодой господин в полосатом камзоле и белоснежном шейном платке кланялся ей. Ис сразу узнала его и мгновенно повеселела, велев кучеру сейчас же придержать лошадей.

Коляска с грохотом остановилась, и юнец двинулся ей навстречу. Взявшись за дверцу, он улыбнулся Ис.

— Если госпожа позволит?

— Конечно, — сказала Ис, у которой вдруг перехватило дыхание. — Поехали со мной, Змадж. У меня был отвратительный день! Самое время побаловать себя приятной компанией.

Змадж открыл дверцу, изящно вскочил в коляску и сел рядом с девушкой. Какое-то время он жил вместе с Ис и мадам, но теперь снимал комнаты где-то в городе. Со времени его последнего визита прошло уже около месяца, и с тех пор Ис успела снять траур и отказаться от черного, белого и серого. Он оглядел ее, приподняв темную бровь: модная шляпка, изысканные перчатки, расшитые мелким жемчугом, и новая сложная прическа — она совсем по-другому укладывала теперь свои золотистые локоны.

И хотя со стороны лорда Хьюго подобное пристальное внимание вызывало у нее только отвращение, сейчас она вздрогнула от удовольствия, увидев в глазах молодого чародея искреннее восхищение.

Может быть, дело было в том, что Змадж и сам был красив. Его кожа была так бела, что казалась почти прозрачной, черты лица точеные — форма рта особенно завораживала, — волосы вились на затылке, а чуть ниже были перехвачены огромным черным бантом. Но миловидностью дело не ограничивалось, он был высок и хорошо сложен. Когда юноша куда-нибудь просто шел или танцевал, а особенно — когда он занимался любовью, он всегда двигался со свойственной только ему грацией, напоминавшей молодое сильное животное.

Но может быть, предостерегла себя Ис, когда коляска тронулась, она была так очарована просто потому, что Змадж, его брат Джмель и их кузен Айзек были единственными молодыми чародеями, которых ей приходилось встречать в жизни.

— Смазливые, но ограниченные, — так мадам Соланж определила троих юношей, — как и большинству им подобных, им не хватает определенных качеств, тех самых, которые я с таким трудом и усердием прививала тебе.

Ис поднесла руку ко лбу. Как же ей надоело вечно слышать голос мадам, постоянно хранить в памяти ее идеи, ее суждения.

Она попыталась завязать легкую, ни к чему не обязывающую беседу, когда коляска выехала из города и покатилась по тенистой сельской дороге по направлению к поместью. И хотя говорила в основном Ис, а Змадж, откинувшись, с довольной улыбкой поигрывал футляром для часов из коралла и черепахового панциря, время пролетело незаметно. У самых ворот экипаж остановился, и Змадж спрыгнул на землю. Он помог спуститься Ис, небрежным жестом отпустил кучера, подал ей руку и проводил ее в дом.

Они задержались в гулком холле, Ис колебалась. По той или иной причине мадам последнее время не приветствовала визиты, хотя роман между Ис и Змаджем с самого начала явно входил в ее планы.

Вспомнив, какой Змадж восхитительный любовник, Ис решилась пренебречь настроениями своей воспитательницы. Покраснев, с бьющимся сердцем она протянула ему руку, и этот жест мог означать как прощание, так и приглашение. Но Змадж не был бы самим собой, если бы не осознавал в полной мере своей привлекательности, как, впрочем, и она сама, и этого ему было достаточно.

С небрежной галантностью он поднес ее ручку к тубам, поцеловал сначала ладонь, а потом запястье — там, где так сильно трепетала голубая жилка. Он как раз наклонился, чтобы поцеловать нежную белую шею там, где билась такая же жилка, но где-то наверху распахнулась дверь, послышались торопливые шаги, и мадам Соланж величественно спустилась по дубовой лестнице, а в двух шагах за ней следовала тетушка Софи.

И хотя Змадж отскочил, еще когда хлопнула дверь, и теперь они с Ис благопристойно стояли в разных концах холла, и между ними простирался достаточно большой кусок черно-белого пола к тому времени, как мадам спустилась, ей хватило одного цепкого взгляда, чтобы верно оценить положение вещей.

— Хватит, Змадж, — она перевела взгляд с одного раскрасневшегося лица на другое, — очень хорошо, что ты проводил Ее Высочество, но теперь твое присутствие больше не требуется.

И юный чародей без малейшего смущения поклонился каждой из присутствующих дам, повернулся и тихо вышел.

Он же императорской крови, как и сама Ис!

«Так почему, — возмущенно подумала девушка, — он позволяет мадам так с собой разговаривать? Ведь, в отличие от меня, он не провел всю жизнь у нее под каблуком».

Но мадам слушались все: лорд Виф, тетя Софи, Змадж и Джмель и все остальные чародеи, присоединившиеся к ним в Тарнбурге, — как будто это мадам Соланж, а не Ис, была наследной императрицей.

«Им нравится выполнять приказы, — прозвучал назойливый голос в ее голове, — потому что тогда им не приходится. Думать о будущем самостоятельно».

— А ты, — теперь уже говорила настоящая мадам Соланж, так же резко и раздражительно, как обычно, — поднимайся наверх и жди меня там. Мне надо тебе сказать нечто, не предназначенное для ушей слуг.

Ис задержалась у подножья дубовой лестницы. На мгновение она попыталась представить, что ей грозит, если она откажется. Но потом девушка пожала плечами. Что бы там мадам ни хотела ей сказать, не имело смысла это откладывать. Молча она повернулась на каблуках, поставила ножку на ступеньку и быстро пошла вверх по лестнице.

 

21

Ис уселась у одного из забранных диагональной решеткой окон в своей комнатке. Она взяла в руки какую-то книгу и перелистывала, когда дверь распахнулась и вошла мадам Соланж, как всегда стремительно, и спустя мгновение за ней последовала пухленькая Софи.

— Нет, сиди, — резко сказала мадам, когда Ис попыталась встать, — не забывай, кто ты и кем тебе суждено стать.

Очень хорошо осознавая, кто она такая, Ис дерзко поднялась на ноги. Но затем, не выдержав возмущенного взгляда мадам, она просто положила книгу и пересела в кресло в другом конце комнаты.

Под бордовым платьем грудь мадам нервно вздымалась и опускалась, глаза горели. Как и Ис, она была одета в соответствии со своей новой ролью, нитки жемчуга переплетались в ее темных волосах, длинный лиф платья украшали несколько ярдов золотого галуна.

— Ты крайне испорченная и строптивая, — начала она, но Софи ее прервала.

— Вал, дорогая, нельзя же сначала требовать, чтобы она не забывала собственного достоинства, а потом, едва переведя дыхание, отчитывать ее, как непослушную девчонку. И ты же видишь, у нее очень неплохо получается. Ты была с ней с самого начала, наблюдала за тем, как она постепенно меняется, и мне кажется, поэтому ты почти не замечаешь, как она изменилась. Но я была просто неописуемо поражена, когда приехала два дня назад. — Софи улыбнулась своей мягкой, умиротворяющей улыбкой. — И больше всего меня поразило, как многого ты добилась. Она держится как настоящая королева Винтерскара, и у нее такие очаровательные манеры…

— К сожалению, — сквозь зубы выдавила мадам, — король Винтерскара, кажется, так не думает. Два месяца назад он почти поклялся жениться на ней, здесь, в этой самой комнате, но эта договоренность все еще остается тайной. Я начинаю опасаться, что он вообще не собирается на ней жениться.

Мадам прошлась по комнате своей характерной стремительной походкой, и, как обычно, комната с куполообразными потолками и высокими решетчатыми окнами, да и весь дом — десятки залов и коридоров, казались не способными вместить ее неуемную энергию.

— То, что она не сумела упрочить свое положение, тем более достойно презрения, что никаких соперниц у нее нет.

— Нет, у меня есть соперница, — возразила Ис. Она приняла позу, которая ей самой показалась скромной, — руки сложены на груди, глаза устремлены в пол, но в голосе ее кипела злоба. — Несравненная Зелена, совершенная, без единого недостатка. Вы себе представить не можете, как трудно пытаться соперничать с умершей.

Мадам посмотрела на нее с нескрываемым презрением.

— Я бы, возможно, и поверила, что у тебя могут возникнуть некоторые трудности, если бы в твоем распоряжении не было ожерелья твоей матери. Вот уж с чем никогда не сможет справиться ни одна женщина, живая или мертвая. Хотя должна заметить, — добавила мадам с суровой улыбкой, — ты до сих пор использовала его очень неумело!

Машинально Ис поднесла руку к двойной нитке холодных камней на шее. Даже когда их она снимала их, принимая ванну или ложась спать, она все равно чувствовала их зловещую тяжесть на своей коже. Ис уже начинала ненавидеть ожерелье, оно все больше и больше казалось ей ядовитой змеей, смертоносной вещью, которую было опасно использовать.

— До сих пор ты была в состоянии только возбудить и заинтриговать его, заворожить и смутить его рассудок. Но этого недостаточно. Ты одновременно привлекаешь и отталкиваешь его, а это значит, что твое заклятье все еще несовершенно. Если бы ты получила над ним полную власть, незачем было бы ослеплять его головными болями или обманывать его память.

— Ну, Валентина, — тетушка Софи взяла ее нервно подрагивающую руку в свои и заговорила как можно мягче, — она ведь еще так юна и неопытна. Куда ей сравниться с Хименой…

Мадам выдержала это прикосновение с не характерным для нее терпением, хотя ее ноздри и подрагивали, а свободная рука сжималась в кулак и разжималась.

— Опыт не играет особой роли. Химена умела это все инстинктивно. Казалось даже, что ожерелье создано для нее, а она — для ожерелья. Ис — дочь Химены, и, если даже у нее нет к этому таких способностей, как у Химены, в ее жилах должно быть достаточно материнской крови, чтобы она понимала, как управлять этими камнями.

Резким движением мадам высвободилась из рук Софи и, обернувшись, уставилась на Ис с особенной злобой.

— Девчонка прекрасно знает, что есть только один способ сделать Джарреда, короля Винтерскара, своим вечным рабом. Она должна лечь с ним в постель и показать ему, какие тайные и темные наслаждения дарит ожерелье. Нет, Ис, не надо мне тут краснеть. Ты не та невинная девушка, какой была три месяца назад. По крайней мере — если ты выполняла свой долг с тем юнцом, что только что ушел, и с остальными.

Ис сидела, мрачно глядя на свои туфельки, чтобы не было видно, как отчаянно она краснеет.

— Я делала… что положено… со Змаджем.

— Но не с Джмелем? И не с Айзеком?

— Я делала все, что от меня требовалось. — Она вызывающе вскинула голову, но вся ее храбрость еще угасла до того, как она закончила предложение. — Какая разница, кого я выберу в отцы моему ребенку?

— Большая, — отрезала мадам. С годами ее красивое лицо стало еще жестче, глаза ярче, красные губы — тоньше. Казалось, она в любой момент может потерять контроль над своими буйными эмоциями, но этого никогда не случалось.

— Ты не должна никого выделять. Не должна позволить мысли о собственной значительности зародиться в их головах. Когда ты забеременеешь, я хочу, чтобы невозможно было установить, чей это ребенок.

Мадам опять начала мерить комнату шагами. Высокие каблуки ее атласных башмачков громко цокали о деревянный пол.

— Нам не нужны сцены ревности перед лицом короля. А они неизбежно возникнут, если Змадж возомнит, что имеет на тебя какие-то особые права. Ты не знаешь этих юных чародеев так, как я. Они по любому поводу становятся в позу, чуть что — затевают дуэли; удивительно, что наша раса вообще выжила. У нас не будет времени усмирять Змаджа. Ты должна полностью посвятить себя тому, чтобы покрепче привязать к себе Джарреда.

Ее острый взгляд остановился на ожерелье Химены, она снизила свой хриплый голос почти до шепота.

— Ты должна околдовать его, соблазнить его.

— Я не хочу соблазнять Джарреда, — запротестовала Ис. — И зачем? Он же не может стать отцом моего ребенка.

— Нет. Но он должен быть уверен, что может. Когда придет время, он не должен сомневаться, что это именно его ребенок.

— Когда еще время придет. Даже если я завтра забеременею, я могу запросто еще полгода не выходить за Джарреда. — Ис встала, прошлась по комнате и остановилась перед большим зеркалом в серебряной раме, зачарованная собственным отражением.

Как и все остальные зеркала в доме, поверхность этого зеркала колдунья-толстопятка расписала заклинаниями, от которых у человека, вошедшего в комнату, начинала кружиться голова и ему трудно было сориентироваться, на чародеев же это заклинание не действовало. И, как и остальные зеркала в доме, это зеркало было заключено в старинную раму, где черепа, демоны, сердца и ящерицы из потемневшего серебра переплетались самым причудливым образом. Это мрачное обрамление странно контрастировало с хорошеньким личиком Ис и с ее золотистыми локонами.

Приколов на место выбившийся локон, Ис с удовольствием отметила, что лицо ее все еще выглядело безупречно: нежная гладкая упругая кожа, скулы только чуть-чуть острее, чем десять лет назад. По человеческим меркам ей можно было дать лет семнадцать, хотя на самом деле ей было в два раза больше. Она знала, что, как и все ее сородичи, с этого момента будет стареть всё медленнее и медленнее, пока примерно в двухсотлетнем возрасте у нее не появятся первые морщины. После этого, если она предпочтет жить, возраст все быстрее и быстрее будет брать свое, за несколько десятилетий она так увянет и осунется, что даже близкие друзья ее не узнают. Но многие чародеи, не желая переживать эту стремительную старость, предпочитали покончить с собой тихо и незаметно, пока юность и красота еще не оставили их. И даже те, кого пара морщин и несколько седых волос не пугали, все равно редко дожидались естественной смерти. Почти все предпочитали отравиться солью либо глотали толченое стекло, пока процесс разложения не зашел слишком далеко.

«Но ведь я могу и не делать этого, — мелькнула непрошенная мысль, и Ис задохнулась от собственной дерзости. — Могу предпочесть судьбу Софрониспы Великой, дожить до трехсот лет и умереть в собственной постели».

Это была очень смелая мысль, и не только потому, что она шла вразрез с обычаем, но и потому что необходимо было думать об отдаленном будущем. А значит, Ис была действительно больше похожа на мадам Соланж, чем на остальных. «И может быть, однажды я ее превзойду».

— И чего ты, по-твоему, добьешься, если будешь ждать шесть месяцев? Будет или нет Джарред считать себя отцом ребенка — это ведь еще не самое важное, — с этими словами мадам пересекла комнату и встала за спиной Ис; их взгляды встретились в зеркале, среди демонов, сердец и черепов. Ис похолодела на мгновение, гадая, не прочитала ли мадам по глазам, о чем она думает.

— А когда ты выйдешь за него, тебе придется жить с ним не один месяц, а может быть, и не один год, так что стоит отучить себя от подобной брезгливости. Да я вообще не понимаю, почему ты брезгуешь королем. Он ведь совсем не урод?

— Внешне — нет, — Ис, вздрогнув, очнулась. — Но ты никогда не занималась любовью, тебя никогда не оскверняли своими прикосновениями эти мерзкие люди. У него такие горячие руки, а на губах и на языке вкус соли, у меня голова кружится и меня тошнит, когда он меня целует.

Софи опять вмешалась:

— Вал, ты только напугала бедняжку Ис. Давай оставим ее одну, пусть все обдумает. Я уверена, если ей дать возможность, она непременно поймет, насколько… необходимо, чтобы она в точности выполняла, что ты скажешь.

Отворачиваясь от Ис, мадам широко взмахнула рукой.

— Я устала ее уговаривать. Или она будет делать, что ей говорят, потому что поймет, что так надо, или… мне придется прибегнуть к более жестким мерам.

Старше этого гранта в округе никого не было. Он торговал своими диковинными старомодными снадобьями в темной подвальной лавке на окраине Тарнбурга так давно, что никто уже и не помнил времени, когда его там не было. Над дверью был прибит кошачий череп, и, хотя надпись под ним гласила: «Аптека. Пилюли. Микстуры. Порошки и мази», грант был также и единственным доктором, к кому могли обратиться толстопяты и олухи. И его познания были так обширны, а советы по любому поводу так действенны, что другого им и не было нужно.

Однажды холодным весенним утром он впустил к себе в полутемную комнатушку за аптекой, отведенную для частных консультаций, посетительницу и предложил ей присесть на высокий табурет. Это была очень молодая особа, хорошо и дорого одетая, но гоблина это не обмануло. Как и все гранты и горбачи, он был очень проницателен. Кроме того, не многие люди могли бы похвастаться такой же осведомленностью: он не только прекрасно определял симптомы болезней, но и знал все их причины.

Гоблин уселся на резной сандаловый стул, зажег огарок свечи в зеленой бутылке, поставил ее на пол у ног и внимательно выслушал симптомы, которые описала посетительница: боль в спине, тошнота и головокружение.

Когда Ис закончила, он глубокомысленно кивнул.

— Должен сказать, мадам, что вы, несомненно, в положении. Прошу, примите мои искренние поздравления. Но, думаю, вам не стоит объявлять об этом… отцу или другой заинтересованной стороне прямо сейчас.

— Но почему? — Ис неуверенно взглянула на него через комнату. С потолка свисали пыльные пучки лекарственных трав, воздух был сильно спертый, и в нем витали сложные запахи; от всего этого у нее начала зудеть кожа.

И в то же время она была так взволнована, что едва могла усидеть на месте. Мадам столько раз говорила ей о пресловутом бесплодии чародеев, утверждала, что ей придется пробовать много раз с разными любовниками, чтобы забеременеть, а она добилась этого за какие-то три месяца.

— Мне не хотелось бы вас огорчать, но в девяти случаях из десяти это заканчивается ничем. Простите меня за подобную прямоту, но я подозреваю, что, как большинству юных особ, вам рассказали… далеко не все об особенностях зачатия. Вы, несомненно, считаете, что у гоблинов это происходит так же, как у людей или у других низших животных, но это чрезвычайно далеко от истины! — Гоблин принялся потирать свои огрубевшие от времени ладони. — То, что сейчас развивается внутри вас, — это всего лишь растительная масса, чрезвычайно отличная от человеческого зародыша. Это существо живое, оно растет, но оно еще… не одушевлено. Это происходит на более поздней стадии, и для этого необходимо повторное осеменение. И вот тогда-то (если это, конечно, произойдет) и начнется пятнадцатимесячный срок созревания плода.

Ис была поражена и сбита с толку. Она изо всех сил старалась хоть что-нибудь понять.

— Вы сказали… повторное осеменение. Но тогда… возможно ли, чтобы у ребенка было два отца?

Грант поднялся, прихрамывая, подошел к высокому книжному стеллажу и снял с полки массивный пестрый фолиант, переплетенный в лягушачью кожу.

— Такое вполне возможно, ребенок, которого вы носите действительно может иметь двух отцов. Принцип телегонии широко распространен среди гоблинов, по крайней мере среди тех, что вынашивают своих детей обычным образом. Более того, — сказал он, махнув рукой в сторону стоявшей в углу большой деревянной кадки, где росли мандрагоры, — многие считают, что ребенок только выигрывает от наличия у него не одного отца; примеры доказывают, что чем больше родителей, тем лучше. Так было и с вашим покорным слугой.

Ис совсем упала духом. Тогда получается, что мадам была права, когда настаивала, что Ис обязана иметь более одного любовника. Она содрогнулась. Ис была влюблена в Змаджа, и мысль о том, чтобы спать с кем-нибудь еще, казалась ей отвратительной.

— Но ведь у грантов и горбачей даже матерей нет, — Ис несколько воспряла духом при мысли об этом. — Наверное, именно поэтому они так несовершенны.

Грант вернулся к стулу книгой в руках, и когда он шел, было особенно заметно, как странно движутся его руки и ноги…

— Вполне возможно, — сказал он, садясь. — Но олухи и толстопяты, несмотря на то что они имеют по два или три родителя, все равно остаются низшими существами. Кажется очевидным, что физическая красота наследуется от матери, а все остальные дары — интеллект, выносливость, мужество и так далее — просто чистая случайность.

Ис вздохнула с облегчением.

— Так, значит, если я решу, что должен быть один отец, только один…

— Не думаю, что это негативно отразится на вашем ребенке. — Гоблин открыл книгу и начал листать ее в поисках нужной страницы; в комнате сильно запахло плесенью. — Я твердо уверен, что два родителя ничем не хуже, чем три. А может быть, даже и лучше. Лучшее, знаете ли, враг хорошего.

Ис долго смотрела на свои руки. Ей необходимо было спросить еще одну вещь, но она никак не могла заставить себя сказать это вслух.

— А существует ли… хотя бы малейшая возможность, что самец человека, если он окажется замешан в этот процесс, может принять участие в зачатии ребенка?

На морщинистом лице гоблина появилась слабая улыбка.

— И снова простите меня за прямоту. Вы меня еще спросите, можете ли вы забеременеть от дуба, от розового куста или кочана капусты? Хотя даже в этом случае шансов будет немного больше. Организм особи человека ничем не похож на организм гоблина, в то время как капуста…

Повернув книгу, он показал Ис занятную старинную гравюру: «Анатомия гоблина в разрезе». Внутренние органы действительно походили на заскорузлые старые корни, а ребенок, свернувшийся в утробе, был, казалось, завернут в большие волокнистые листья.

— Но я должен вас предупредить, что, если в этот период вы планируете близость с самцом человека, существует некоторый риск для вас и вашего ребенка.

Ис тихо ахнула. Знала ли об этом мадам? Скорее всего, знала, но сочла, что риск к делу не относится, так как ему подвергалась Ис, а не она сама.

— И но этой причине, — сказал гоблин, закрывая книгу, — я бы посоветовал вам следующие предосторожности…

Щеки Ис горели, а сердце отчаянно стучало в груди, но она внимательно выслушала его. Это было ужасно, унизительно… но она понимала, что это необходимо.

— Да, — чуть слышно сказала она, когда он покончил со всеми оскорбительными деталями. — Я понимаю, что мне следует сделать. Но вы уверены, что он не заметит разницы?

Гоблин задумался.

— Это частично зависит от того, насколько у него богатый опыт по части женского пола.

Ис вздохнула спокойнее.

— Думаю, не очень большой. Он широко известен как человек строгих принципов и… умеренных привычек. — И она страстно захотела, чтобы так оно и было, чтобы зануда Джарред действительно оказался настолько благороден и честен, как о нем думали.

— Тогда я не предвижу никаких проблем. А если он что-то и заметит, то просто не поймет, в чем дело.

Полчаса спустя Ис покинула аптеку, спрятав под платье небольшой сверток, обернутый в коричневую бумагу и запечатанный красным воском. Поднимаясь по ступенькам на улицу и садясь в наемную повозку, которая ждала ее снаружи, она была очень довольна собой.

Что бы там ни было, решила она, незачем спешить с тем, чтобы лечь в постель к Джарреду, с его горячими руками и нудными принципами.

— Подождем, пока ребенок не будет по-настоящему зачат. А пока мадам пусть говорит и делает, что хочет.

 

22

Брейкберн-Холл. 13 плювиоза 6538 г.

Среди ночи Лили разбудил золотистый свет свечи и голос тети, призывавшей ее пробудиться.

— Пришла весть. Вставай и одевайся быстрее.

С большим трудом, потому что руки и ноги все еще не слушались ее, а мысли туманились со сна, Лили села на кровати. Хотя было уже поздно, Аллора стояла у ее постели полностью одетая, с горящей восковой свечой в руках.

— Кто-то заболел?

— Нет, никто не заболел. Но были сделаны определенные приготовления, и отменить их будет неудобно, — нетерпеливо прошептала Аллора. — Если мы дождемся, что проснется твой отец, и потревожим весь дом, то сильно задержимся. Скорее, Лиллиана.

Нехотя Лили встала из теплой постели и спустила босые ноги на ледяной пол.

— Не будить папу? Но мы же не можем взять…

— Друзья прислали за нами тот же экипаж и того же кучера, которые возили нас в прошлый раз. Одевайся же, позже поговорим. Не можем же мы заставлять лошадей ждать в такой поздний час.

— Да, конечно, — Лили подошла к умывальнику и налила в чашу холодной воды. Пока она мыла руки и лицо, пока распутывала гребнем каштановые кудри, тетя вместо горничной разложила на кровати всю необходимую одежду.

С помощью Аллоры Лили быстро оделась, потом спустилась по лестнице к экипажу. Как только они уселись и закрыли дверцу, повозка тронулась.

Лили нервно сглотнула. Она слишком рано встала, а теперь еще придется неизвестно сколько ехать на голодный желудок — ее сразу же начало подташнивать.

— Ты обещала все объяснить.

— Да, конечно. — Аллора как раз зажигала бронзовый светильник и ставила его на пол у своих ног. Затем она задернула черные муаровые шторки, чтобы отгородиться от света фонарей экипажа. — Случилось нечто. И хотя мы еще не уверены, возможно, тебе будет суждено сыграть в этом важную роль. А поэтому сегодня тебе предстоит пройти полное посвящение в маги Спекулярии.

— Сегодня? — Лили нахмурилась. — Но… разве, по-твоему, я готова?

— Дитя мое, ты намного, намного лучше подготовлена, чем была я, когда меня посвящали. Мы ждали так долго только потому, что я, как твой наставник, надеялась, что ты придешь к этому с чистым сердцем и отбросив мирские привязанности.

«И опять имеется в виду Вилрован», — тоскливо подумала Лили, откидываясь на спинку сиденья. Все сомнения Аллоры, все ее страхи за будущее Лили всегда вращались вокруг Вилла. Вот почему Лили до сих пор так и не сказала тете, что согласилась навестить его весной. Скрывать от Аллоры что-то было Лили в новинку, и это совершенно ей не нравилось, хотя она достаточно поднаторела во вранье Виллу.

«Я сознательно веду двойную жизнь», — виновато подумала Лили, засовывая окоченевшие руки поглубже в беличью муфту.

Даже в браке по взаимной договоренности между мужем и женой должно существовать некоторое доверие. Но тайны, как кирпичики, складывались в высокую стену между ними. Более месяца прошло со спешного отъезда Вилла, а от него не пришло ни слова объяснения, хоть он и прислал ей флакон духов и веер из слоновой кости. Это было извинением за что-то, как ей удалось понять из неразборчивой записки, но за что он просил прощения? У Вилла не было привычки извиняться за свои измены.

Она вспомнила одну из самых шумных выходок Вилла, еще в бытность его в Городской Страже: как он переоделся разбойником и похитил одну из своих любовниц из кареты, прямо из-под носа пожилого и богатого супруга. План сработал, и Вилл смог провести несколько дней наедине с дамой, вот только позже их все-таки нашли, его узнал один из лакеев. Скандал был невероятный. А Вилл потом заявился в Брейкберн-Холл, задолго до того как умолкли сплетни, и на его лице не было и тени смущения, он даже не пытался тогда оправдаться.

Да и с чего бы? Вилрован никогда не скрывал от нее, какой жизнью жил, он никогда не притворялся, что позволит их браку ограничить его в развлечениях. И все же Лили согласилась некогда стать его женой. Она со вздохом закрыла глаза, восстанавливая в памяти это событие шестилетней давности.

— Я уже начинаю думать, что, может быть, мне следует выйти за вас замуж, господин Блэкхарт, — сказала Лили. — Мой отец настаивает, что если я этого не сделаю, то покрою себя и свое имя несмываемым позором. Но вы… вас не пугает перспектива жениться так рано?

— Рано? — Вилрован усмехнулся. — Да я почти на год старше вас. Если вы в состоянии справиться с потрясением от такого раннего брака, я вполне уверен, что в состоянии выдержать то же самое.

— Но я — женщина, — слабо улыбнулась она. — Девушки нередко выходят замуж в моем возрасте или чуть старше. Хотя, честно говоря, я не раз задумывалась, а выйду ли я вообще когда-нибудь замуж. То есть мне было интересно, будет ли у меня такая возможность. Вы понимаете, я ничего не имею против самой идеи брачных уз и часто думала, что мне бы понравилось быть матерью большого семейства. Но вы… вы ведь еще студент. Не понимаю, как жена может вам помочь, более того, я, напротив, полагаю, что в вашем положении жена будет вам ужасной обузой.

— Уверяю вас, госпожа Брейкберн, несмотря на всю мою галантность, о которой сейчас, возможно, не может быть и речи, учитывая то невыносимое положение, в котором вы из-за меня оказались, никому и никогда не удалось бы склонить меня просить вашей руки, если бы я думал, что это так или иначе меня стеснит. Не в моих привычках позволять людям доставлять мне неудобства, и я не намерен после нашей свадьбы никоим образом менять свое поведение.

Лили вздохнула.

— Ну, по крайней мере, сказано честно.

— Почему бы нам и не быть честными, — Вилл не подозревал о том, как это иронично звучит в их ситуации, потому что ни он, ни Лили еще не догадывались о том, как их обманул лорд Брейкберн. — Вряд ли вы или я будем счастливы, если наш брак будет основан на лжи. Я не хочу сказать, — искренне добавил он, — что я не буду относиться к вам с подобающим уважением или позволю кому бы то ни было относиться к вам как к отвергнутой жене. И если сейчас нам невозможно жить вместе, я буду навещать вас, вы — меня… как только я поселюсь на квартире, где вы сможете меня навещать. Наши встречи буду вполне дружескими, так что в конце концов у нас обязательно получится семья.

Он взял ее руку в свои и тепло пожал ее.

— Я уверен, что вы во всех отношениях именно та женщина, которую я хотел бы видеть матерью своих детей. Честно говоря, я вас недостоин. И хотя прямо сейчас мысль о браке не кажется мне такой уж привлекательной, уверяю вас, я теперь уже вполне смирился с нашим положением, то есть, если вы, конечно, согласитесь быть моей женой.

Лили вздохнула:

— Жаль, что здесь нет тети Аллоры, она дала бы мне добрый совет. — На ней уже начинали сказываться все беды и невзгоды последних дней. Она устала выслушивать тирады лорда Брейкберна, а прошлой ночью, к тому же, совсем не спала. Если она сейчас согласится, все уладится и ее снова оставят в покое.

— Ну ладно, господин Блэкхарт, — наконец согласилась Лили. — Я выйду за вас замуж.

Колесо угодило. в яму, и коляска сильно подпрыгнула, вернув Лили к действительности. Она спала? Или просто погрузилась в воспоминания? Как давно они уехали из дома? Ей казалось, уже несколько часов назад.

Она потянулась к муаровой занавеске, надеясь узнать, где они сейчас, но Аллора остановила ее.

— Нет, дитя, оставь.

Итак… ей не следовало знать, куда она едет. И снова Лили с дрожью подумала, что внутри карета, обитая черной кожей и черным шелком, больше всего, к сожалению, походила на гроб. Она вдруг почувствовала себя подавленной, как будто стенки экипажа надвигались на нее, и внутри было слишком темно.

— Ты все время молчишь, Лиллиана. И выглядишь как-то меланхолично. Только не говори мне, что ты потратила все время нашего путешествия на мысли о своем бесстыдном муже!

— А если и так? Разве сейчас не самый подходящий момент вспомнить всю мою прошлую жизнь?

Аллора открыла было рот, но что она собиралась ответить, так и осталось тайной. В этот момент карета резко остановилась, и обе женщины выпрямились и взволнованно переглянулись.

Снаружи послышались голоса: два низких и незнакомых Лили и голос кучера.

— Мы прибыли, — Аллора начала собирать вещи: муфту, трость, перчатки, светильник. Она внимательно посмотрела на Лили. — Ты не возражаешь, если я на время оставлю тебя?

Лили отрицательно покачала головой.

— Тогда посиди здесь, пока тебя не позовут. — С этими словами она открыла дверцу и ступила на землю. Захлопнув за собой дверцу, Аллора оставила Лили одну в темноте.

Когда Аллора исчезла, Лили услышала, что за стенками повозки завязался оживленный спор. Ей показалось, она не раз уловила протест в голосе тети, но слов было не разобрать. Наконец спор прекратился и голоса зазвучали мирно.

Она уже совсем клевала носом, когда дверца распахнулась и ее ослепил свет факела.

— Выходи, Лиллиана, приближается твой час.

Очнувшись, Лили послушно вышла в свет факелов. Дрожа от предрассветной прохлады, она поплотнее закуталась в плащ.

Лиллиана увидела, что коляска остановилась на краю большого поля, поросшего высокой травой, окруженного с трех сторон ивами и кустами. Из-за деревьев виднелся смутный силуэт большого деревенского дома, и где-то вдали Лили почудилось журчанье ручья. Примерно в тридцати футах справа в бледном лунном свете зловеще белели мраморные развалины.

Она не сразу увидела тетю. Аллора отошла немного, и когда Лили ее наконец углядела, та стояла в окружении пяти загадочных фигур. Их лица скрывали звериные маски из чеканного золота, а волосы — длинные белые парики; черные атласные одежды, черные перчатки делали одинаковыми их силуэты; каждый из не известных ей магов держал в руке факел.

У Лили вдруг подогнулись колени. До сих пор она либо дремала, либо думала о Вилле, но при виде этих зловещих костюмов, золотых масок шакалов, львов, баранов, этой намеренной театральности, осознала наконец всю серьезность своего путешествия и тех удивительных и, возможно, ужасных событий, что ждут ее впереди.

— Подойди, Лиллиана.

Она подошла, круг раскрылся, и Аллора, протянув руку, подвела ее к себе. Вся компания направилась к развалинам; Лиллиана посмотрела на тетю, удивленная не характерным для нее оживлением, тем, как она нервно сжимала в руках свою трость.

— Тетя, ты как себя чувствуешь?

— Я — хорошо. Только…— Аллора замялась. — Дело в том, дитя мое, что тебя собираются посвятить на более высокий уровень, чем я думала. А это значит, что испытания, которые тебе предстоит пройти, будут немного более трудными и опасными, но я не сомневаюсь, что ты с ними справишься.

Они уже достигли пределов развалин и вошли внутрь, продвигаясь сквозь ряды разбитых колонн. В центре была установлена большая белая плита, она немного накренилась, и около нее в земле зияла большая яма. Подойдя ближе, Лили разглядела, что вниз уходит винтовая лестница, отсюда она казалась бесконечной.

Но Аллоры рядом уже не было. В то же мгновение пропали и окружавшие ее темные фигуры. Немного ошеломленная этим неожиданным исчезновением, Лили стояла одна среди мраморных колонн, пока одиночество ее не нарушил тихий голос, который велел ей обернуться, и она оказалась лицом к лицу с еще одним человеком в маске.

Он был одет так же, как и остальные, но под мрачной золотой маской его серые глаза не показались ей чужими, и что-то знакомое почудилось в его худой фигуре под атласным одеянием. Когда он опять заговорил, она узнала его по голосу.

Это был сэр Бастиан Мазер, только-только оправившийся от тяжелой болезни, да и то не окончательно, судя по тому, как нарочито прямо он держался. Она почувствовала прилив благодарности, понимая, чего стоило пожилому джентльмену прибыть сюда в этот важный для нее день.

— Лиллиана, — тихо произнес он, — наступил священный момент. Ты подвергнешься серьезному испытанию, которое непременно изменит тебя. Я бы обманул тебя, если бы не сказан, что оно представляет для тебя определенную опасность и что никто из нас, даже твоя тетя, не сможет прийти тебе на помощь в момент величайших трудностей. Я также должен сказать, что не все из тех, кто попадает в Храм Таинств, выходят из него живыми. И хотя ты зашла уже очень далеко, у тебя все еще есть выбор. Решишься ли ты подвергнуть себя опасностям подземного храма или предпочтешь немедленно покинуть это место?

— Сэр, вы не сказали мне ничего нового, все это я знаю уже давно, — непреклонно ответила Лили. Но теперь, оттого что она слышала знакомое и даже привычное предостережение в этом странном месте, гибель показалась ей вдруг значительно более возможной, чем когда-либо.

У нее пересохло во рту. Вот так… значит, именно здесь, возможно, она найдет свою погибель. Но ведь она может умереть в любой момент, в любой другой день, погибнуть в каком-нибудь совершенно обычном происшествии или от какой-нибудь совершенно заурядной болезни. По крайней мере, если ей суждено умереть сегодня, то уж не от какого-нибудь пустяка.

— Я не стану лгать вам, — продолжала она, — не стану уверять, что я не боюсь; я смертельно напугана. Но несмотря на это, я все так же готова и все так же горю желанием встретить опасность лицом к лицу.

— Тогда, если ты приняла решение… Ты уже не раз торжественно обещала хранить в тайне то, что тебе известно, а если ты выйдешь живой из сегодняшнего испытания, тебе предстоит принести самую страшную клятву хранить молчание. Но если каким-либо образом ты покинешь это место не магом Спекулярии, поклянись, что ты все же будешь хранить в строжайшей тайне все события сегодняшней ночи.

Он поднял вверх правую руку в черной перчатке, Лили приложила свою ладонь к его ладони. Она знала этот ритуал, ей снова и снова приходилось проходить его на разных стадиях обучения.

— Я клянусь кровью последней Императрицы Чародеев, славной смертью тех, кто мученически погиб во имя свободы людей, делами тех, кто боролся за знание в темные годы невежества.

Бастиан отступил в сторону и указал на белеющую во тьме лестницу, уходящую в глубь земли.

— Твой путь лежит перед тобой, Лиллиана. Пусть судьба благоволит тебе в твоем путешествии.

После того как лестница повернула во второй раз, стало совсем темно. Лили пришлось продвигаться на ощупь, шаг за шагом, скользя рукой по неровной земляной стене.

Она спускалась все дальше и дальше вниз, пока ступеньки наконец не кончились. Теперь невозможно было идти вдоль стены, с трех сторок вокруг нее простиралась только черная пустота, и Лили ума не могла приложить, в какую сторону идти дальше.

И тогда невидимая рука взяла ее руку и крепко сжала.

— Не тревожьтесь, госпожа Блэкхарт, я прислан сюда, чтобы какое-то время направлять вас. — Голос был низкий, глубокий, звучный и совершенно незнакомый.

— Я… я вас не знаю, сэр?

— Мы никогда не встречались. И вам не разрешено видеть мое лицо и знать мое имя до конца церемонии. И все-таки, я надеюсь, вы доверитесь мне и будете выполнять то, что я вам скажу.

Лили кивнула, даже не подумав, что в темноте это совершенно бессмысленно.

— Меня привели сюда те, кому я доверяю. Я спокойно отдаю себя в ваши руки.

Невидимая рука чуть крепче сжала ее руку, и Лили почувствовала, что ее куда-то ведут.

— Тогда позвольте мне указать вам путь. Не бойтесь, вы не споткнетесь, я буду предупреждать вас о возможных препятствиях.

Через десять-двенадцать шагов они вошли в узкий коридор. Юбки Лили задевали за что-то слева, а справа невидимый спутник придвинулся к ней ближе.

— Прошу прощения, сейчас я расскажу вам то, что вы уже знаете, и задам вопросы, на которые вы уже отвечали. Уверяю вас, все это делается не напрасно, но с некоей целью.

— Да, сэр, — спокойно ответила Лили. Такие повторения были обычным делом в обучении магии с самого начала, она понимала, что ее учителя должны были снова и снова проверять твердость ее намерений.

— Для начала я ознакомлю вас с историей магов Спекулярии… Но, госпожа Блэкхарт, прошу вас, теперь ступайте осторожнее. Сейчас мы будем спускаться по длинной лестнице, и у нее очень неверные ступеньки.

В этот момент Лили почувствовала, как сырость и холод проникли сквозь подошвы ее башмаков, а в нос ударил сильный запах мокрой земли. Ступени были широкие и пологие, только немного скользкие. Двигаясь медленно и осторожно, она легко спустилась по лестнице, внимательно слушая своего спутника, но ни разу не оступившись.

— В последние суровые годы Империи Чародеев появилось множество тайных обществ. Они ставили своей целью обучение и развитие рода человеческого, который до того момента не просто томился в рабстве, хозяева-гоблины обращались с людьми, как с неодушевленными предметами, и держали их в полном невежестве. Как основатели этих обществ — а многие считают общество Спекулярии самым древним из них — сами смогли обрести знания, которые они позже передали другим, на какие хитрости им пришлось для этого пойти, с какими опасностями они столкнулись, чтобы приобрести элементарные навыки, доступные сейчас каждому школьнику, — это все я расскажу как-нибудь в другой раз. Достаточно сказать, что, если бы их поймали, если бы возникло хотя бы малейшее подозрение, чем они занимаются, им грозила бы скорая, но ужасная смерть.

Лили и ее спутник уже закончили спускаться по лестнице. Лили подумала, что сейчас они находятся значительно глубже любого обычного подвала. Теперь они шли быстрее, ей казалось, что опять по узкому коридору.

Время от времени волна холодного или теплого воздуха подсказывала Лили, что от коридора ответвляются другие, ведущие вверх или вниз. Иногда они сворачивали в один из таких коридоров, и она чувствовала, как пол под ее ногами полого шел вверх или вниз. Она в восхищении думала, какой необъятный и сложный этот огромный подземный лабиринт.

И все время глубокий голос продолжал говорить с ней:

— Полное низвержение Империи Чародеев стало основной целью таких тайных обществ, но они продолжали выжидать. Императрица Софрониспа правила почти три столетия, и говорили, что она значительно пережила отпущенный ей жизненный срок, ибо она не покончила с собой в положенном возрасте и дожила до состояния полной дряхлости. И поэтому ее ближайшие родичи, ее законные наследники все к тому времени уже достигли Возраста Самоубийства и должным образом упокоились. К тому времени, когда Софрониспа в конце концов умерла естественной смертью, уже начались трения по поводу того, кто наследует ее престол. Человечество увидело возможность, которой не предоставлялось уже пять тысяч лет. В результате разразились мятеж и восстание. В годы революций и реформ, которые последовали за этим, Спекулярии открыто принимали активное участие в происходящем. Многие принципы, по которым мы живем сейчас, родились во время дебатов в ложах Спекулярии. Но когда миновало почти столетие открытого служения Человечеству, было решено, что пришло время играть менее заметную роль и снова уйти под покров тайны.

Лили почувствовала, как ее мягко заставляют повернуть налево. Ей все более и более странным казалось идти вот так близко с незнакомым мужчиной. Было что-то неожиданно интимное в прикосновении его руки, в звуке голоса в темноте. И несмотря на то, а может быть, как раз потому, что она его не видела, Лили очень ясно осознавала его физическое присутствие. В отсутствие зрения остальные чувства удивительно обострились. По тому, откуда раздавался его голос, она понимала, что он очень высокого роста; из-за того, что его рука была такая большая и сильная, ей представлялось, что он мощного телосложения. Он не использовал духов, в отличие от многих мужчин, но она ощущала вполне различимый аромат — чернил, мела, щелочного мыла и сальных свечей.

— Существуют две основные причины, почему Спекулярии решили уйти в тень. Нас начала пугать степень нашего влияния. Мы были полезны в низвержении Империи и создании на ее месте новой цивилизации, но мы предвидели время, когда новая цивилизация повторит путь старой, где мы выступим в роли чародеев. Только формируя извне структуры власти, только смиряя себя и принимая необходимость действовать в тайне, мы могли надеяться сохранить чистоту наших побуждений. И хотя повсеместно считалось, что все чародеи до единого уничтожены, среди нас были и те, кто так не думал. Чародеи были слишком хитроумны, слишком хорошо владели черной магией, и, кроме того, они внешне слишком похожи на людей. Некоторые из них могли ускользнуть от массовой резни. Некоторые из них, должно быть, живут до сих пор, либо надежно спрятавшись, либо выдавая себя за людей. А если они существуют, то рано или поздно придет время, когда они попробуют снова прийти к власти. И первым шагом в таком случае будет, несомненно, попытка сообща покончить с теми, кто некогда почти полностью их уничтожил. Находясь на виду, мы представляли бы для них слишком легкую цель. А потому, раз чародеи прячутся, мы тоже должны прятаться. Чего они добиваются тайной, хитростью, маскировкой — мы сможем добиться теми же средствами. Госпожа Блэкхарт, вы, наверное, уже устали меня слушать?

— Нет, совсем нет, — возразила Лили, — то, что вы рассказываете, помогает мне многое яснее себе представить.

— И тем не менее я постараюсь быть лаконичнее.

Они опять свернули за угол, и теперь до Лили доносился шум подводной реки, которая, судя по звукам, была совсем недалеко.

— За эти годы у нас появилась и еще одна цель. Наша цивилизация становилась все более косной. Мы не более других жаждали быстрых перемен, нарушения хрупкого равновесия, которое мы сами помогали создавать. Но разумные изменения, постепенные изменения — мы чувствовали, что они необходимы. А раз общество так противилось новым идеям, было так жестоко к свободомыслящим, мы должны были о них заботиться. Мы стали тайными хранителями тех, в чьих головах рождались великие идеи и кто руководствовался благородными намерениями. Где бы ни появлялся такой человек, недалеко от него всегда есть Спекулярии, они направляют и защищают его, хотя он почти никогда не догадывается об их присутствии. Увы, мы не всегда можем защитить их от жестокостей этого мира. В случае с королем Риджксленда, например, мы не смогли предотвратить его сумасшествие. Я мог бы долго перечислять наши успехи и поражения, но я верю, что сказал уже достаточно, чтобы вы поняли цели нашего сообщества.

— Да, сэр, это так, — отозвалась Лили. — Ваши слова были ясны.

Он крепче сжал ее руку.

— Вы все так же тверды в своем намерении посвятить жизнь служению этим целям?

— Более чем когда бы то ни было.

— Это хорошо, — сказал незнакомец, неожиданно останавливаясь, — потому что мы достигли первой ступени испытания. — Он отпустил ее руку. — Справа от вас вы обнаружите нишу в стене. В нише находится сосуд. Вы сможете проследовать далее не ранее чем возьмете этот сосуд и выпьете его содержимое.

Лили повернулась и стала шарить в темноте, ее руки ощупывали голый камень, затем — пустоту. Мгновение спустя ее пальцы сомкнулись на ножке холодного металлического кубка. Поднося его к губам, она не сдержала любопытства и принюхалась.

«Вино, — решила она, — но не только».

Напиток оказался горьким и солоноватым. Как только она проглотила его, странное дремотное тепло разлилось по ее жилам. Лиллиана поставила кубок на место, обернулась и нашла в темноте руку своего спутника. Но как только их пальцы соприкоснулись, она ахнула и отшатнулась.

От мгновенного контакта она вздрогнула, как от удара молнии, она ощутила каждый дюйм своей кожи, каждое нервное окончание. В то же время она с небывалой остротой чувствовала его присутствие, его сильное тело, его мужественность… и еще она чувствовала, что он разделяет все ее ощущения. Лили знала, что, если еще раз дотронется до него, это будет более интимный акт, чем все, что было когда-либо между ней и Вилрованом.

— Вам нечего опасаться, госпожа Блэкхарт. Я представляю себе ваше состояние и не воспользуюсь им. Мне необходимо еще некоторое время держать вас за руку, но уверяю вас, что ничего более серьезного между нами не произойдет.

Лили тяжело сглотнула. Это было очень похоже на тот момент, когда она вынуждена была довериться сэру Бастиану и подняться к нему в комнату в таверне.

— Прошу прощения. Это я просто… от неожиданности. — Она заставила себя снова взять его за руку. На это раз шок был не такой сильный, но сердце резко забилось, и ее прошиб пот, ей никак не удавалось вдохнуть достаточно воздуха.

— Дышите вместе со мной, — сказал ее спутник. — И не бойтесь. Приноровите дыхание к моему, пульс — тоже. — Он поправил руку так, что теперь она держала его за запястье. Таким образом она чувствовала, как кровь стучит в его жилах, — Вам столько раз доводилось делать такое раньше.

Да, ей доводилось так делать, когда пациент был слишком слаб, когда он падал духом, — чтобы удержать его в живых. Но никогда ранее Лили не случалось делать так с сильным и здоровым мужчиной в полной темноте. Но если она этого не сделает, ей станет совсем плохо, она просто упадет в обморок. Лили нехотя послушалась. Сосредоточившись, она сделала медленный глубокий вдох. Она втянула в себя воздух, вобрала в себя дыхание Космоса, которое наполнило все ее тело и очистило ее кровь.

— Если вам уже лучше, мы продолжим. — Незнакомец не стал ждать, пока Лили ответит. Сейчас они были единым целым, и он знал не хуже ее, что действие того яда или наркотика, что был в чаше, уже подавлено.

Лили и ее проводник спускались по коридору, запах и звук воды все усиливались. Мгновение спустя их шаги, уже гулко отдавались по деревянному настилу, и Лиллиана поняла, что они идут по мосту через подземную реку.

Когда они сошли с моста на той стороне, он проговорил ей на ухо:

— Мы сейчас входим в самое сердце Храма Таинств. С этой минуты дороги назад уже нет. Я прошу, Лиллиана, сделайте в точности то, что я скажу.

Он говорил хрипло и грубо. И Лили не преминула заметить, что он оставил вежливость и не называл ее больше «госпожа Блэкхарт».

Она подумала, что он старается ее напугать, что это еще одна проверка. И заставила себя уверенно ответить:

— Я до сих пор следовала вашим указаниям, сэр, и с радостью буду делать это и дальше.

— Это хорошо, — продолжал он, уводя ее вперед, — потому что, поверьте мне, ваша жизнь зависит от этого.

 

23

Лили казалось, что она уже прошла много миль. Благодаря напитку, который она выпила, по ее жилам бежало бодрящее тепло и она совсем не устала, но время, проведенное под землей, казалось, тянется уже дни, недели, месяцы, даже годы, а все, что было раньше, осталось в каком-то неизмеримо далеком прошлом.

— Здесь я вас покину, — сказал незнакомец, останавливаясь. — Но сначала расскажу, что вам делать дальше, слушайте меня очень внимательно. Один неверный шаг, один неправильный поворот — и вы на краю гибели. Через двенадцать шагов этот коридор выходит в следующий. Вы повернете направо и пройдете еще тридцать шагов — вы окажетесь у развилки. Поверните налево и внимательно отсчитайте сто тринадцать шагов, в обратном порядке. Сможете это повторить?

— Думаю, смогу, — ответила Лили и повторила все, как запомнила.

— Очень хорошо, — одобрил невидимый провожатый. — Когда вы все это проделаете — окажетесь у двери. Постучите три раза и дождитесь ответа.

И вдруг его рука исчезла, Лили услышала быстро удаляющиеся шаги. Она почувствовала себя одинокой и брошенной, хотя и знала своего спутника так недолго. Интересно, кто он и доведется ли им еще встретиться?

Лили вернулась мыслями к предстоящей задаче. Надо не забыть числа: 12, 30, 113. Был ли в них сокрыт какой-то тайный смысл? Нет, не надо об этом думать, нужно сосредоточиться на том, что ей предстоит сделать, и ступать очень осторожно, ведь ее предупредили, что один неверный шаг может стоить ей жизни.

Она сделала двенадцать медленных и аккуратных шагов, повернула направо и опять начала считать. Еще через тридцать шагов холодный сквозняк подсказал ей, что она достигла развилки. Повернувшись к сквозняку спиной, она снова стала считать, начиная со ста тринадцати.

Лиллиана медленно продвигалась вперед, как вдруг из глубин темного коридора налетел сильный ветер и чуть не сбил ее с ног. Ветер перерос в ураган, он оглушительно свистел в ушах и рвал с нее одежду, обвивал ее со всех сторон, ей уже казалось, что она стоит в самом сердце урагана. Лили было все сложнее сосредоточиться, тяжелее и тяжелее не сбиться со счета. Но она была упорна. Центробежные ветра продолжали реветь в ушах, хлестать ее со всех сторон.

— Три, два, один! — крикнула она, стараясь перекрыть порыв ветра. Неожиданно наступила тишина, буря стихла. Лили заметила, что вся покрылась холодным потом и руки у нее дрожат.

Протянув в сторону левую руку, она нащупала шершавую деревянную панель. Сжав руку в кулак, постучала три раза. Сначала ответа не было. Только в чернильной тьме позади нее забрезжил тусклый свет, как будто кто-то снял колпак с неяркого светильника.

— Оглянись на пройденный тобой путь, — слова как будто рождались из света, постепенно заполнявшего все. Откуда они исходили, было непонятно, хотя Лили все-таки показалось, что голос был женский, высокий и нежный.

Лили послушно повернулась и удивленно ахнула. Она была не в подземном туннеле. В двух шагах от того места, где она стояла, зияла широкая пропасть, глубокая расщелина в полу пещеры пересекала путь, по которому Лили только что шла.

Глубина была головокружительная. Если бы Лили упала, то и сейчас, возможно, все еще падала бы.

«Я должна была упасть», — подумала Лили. Не могла же она шагнуть на такое огромное расстояние? Но как она достигла этого места, если шла по… воздуху? Этот вопрос все еще звенел в ее голове, как вдруг свет неожиданно погас и она опять очутилась в непроглядном мраке.

Голос из ниоткуда заговорил снова:

— Лиллиана. — Она отвернулась от пропасти.

— Ты все сделала верно, Лиллиана. Дверь перед тобой. Не медли, входи в Сокровенное Святилище.

Лили протянула руки и ощупала панель в поисках ручки. Не найдя ее, она надавила, сначала легко, потом сильнее. Дверь не шевельнулась.

— Почему ты медлишь?

— Дверь не открывается.

— Это не причина. Если дверь не открывается и не пропускает тебя, ты должна пройти сквозь дверь.

— Я… но как это сделать? — Лили была полна энтузиазма, но не очень понимала, что делать дальше.

— Ты только что без посторонней помощи прошла над бездной по воздуху, избегнув неминуемой смерти. Тебе не следует спрашивать, как пройти сквозь препятствие, просто исполни сказанное.

— Да, понимаю. — И это была правда. И хотя позже Лили тщетно пыталась вспомнить, как это делается, в тот момент путь казался ей простым и понятным. Расправив плечи и уверенно шагнув вперед, она прошла сквозь дубовую панель в зал по ту сторону стены.

Лили стояла посреди огромного восьмиугольного склепа. В нишах по сторонам находились железные факелы, которые пылали синим пламенем, наполняя воздух густым сладковатым ароматом. Неужели керосин? Стены были испещрены надписями, а перед собой она увидела длинную череду пустых мраморных гробниц. Они были пусты все, кроме одной, — там на белой мраморной плите лежало тело, укрытое желтым шелковым покровом. Объятая леденящим ужасом и оттого тяжело ступая, Лили пошла туда.

Дрожащими руками она приподняла покров, почти ожидая увидеть свое собственное лицо. Но это было не ее лицо, это был Вилрован: холодный, бледный и неподвижный. В страхе она вскрикнула и отшатнулась, закрыв глаза руками.

«Но это только восковая кукла… скорее всего». И Лили заставила себя посмотреть опять. Лицо менялось. Оно перетекало и становилось лицами других людей — отца Лили, потом, очень быстро, — Аллора, сэр Бастиан, Дайони, кузен Лили Ник.

Что это, видение или предостережение? Неужели все эти люди скоро умрут?

«Нет, не может быть, — упрямо решила Лили. — Но возможно, это символ, который я должна постичь. Но что это значит? Я должна позволить прошлому остаться в прошлом. Я должна быть готова войти в новую жизнь».

— Верно, — прозвучал тот же голос, что говорил с ней за дверью. — А раз ты достигла такого высокого уровня мудрости, Лиллиана, ответь же мне, и ответь правдиво: через какие четыре проводника Создатель являет нам Вселенную?

На мгновение это застало ее врасплох, и Лили замялась. Потом вспомнила уроки Аллоры.

— Через Дух, Материю, Движение и Покой.

— А что есть Троица Времен?

— Прошлое, Настоящее и Будущее, — отвечала Лили, — но есть и четвертая тайна, и она будет явлена только в Последние Дни.

— Из каких четырех элементов состоит тело? Из скольких элементов состоит душа?

Лили почувствовала себя увереннее.

— Тело состоит из Духа, Плоти, Кости и Соков. А душа состоит из трех компонентов: Страсти, Желания и Разума.

Были и еще вопросы, все труднее и труднее, затем последовала долгая пауза.

— Проходи на следующую ступень, — сказал наконец голос, и часть стены растворилась в воздухе, а на пол склепа упало желтое пятно теплого света от живого огня.

«Что-то здесь не так», — подумала Лили, когда, спотыкаясь, прошла сквозь проем в стене и попала в ярко освещенное помещение за ним. Это была совершенно обычная комната, освещенная бесчисленным множеством. свечей, по крайней мере она могла показаться обычной, если забыть, что комната находится не в наземном доме, а на сотни футов под землей. Здесь находились несколько столов и кресел, диван, обитый алым бархатом, расписная ширма. И по всей комнате, но больше всего у дивана и у камина стояли совершенно нормальные на первый взгляд люди.

Лили растерянно моргнула. Как будто она явилась на торжественный прием без приглашения. «Все было очень, очень похоже на званый обед или что-нибудь не менее светское.

По какому бы поводу они здесь ни собрались, казалось, Лили была здесь почетным гостем. Тетя Аллора направилась к ней, и все повернулись к Лили, улыбаясь и приветствуя ее.

— Ты молодец, ты уже добилась очень многого, — сказала Аллора, становясь на цыпочки и легонько целуя Лили в щеку. — Ты избежала более серьезных опасностей, чем тебе кажется, а самое лучшее ждет тебя впереди. А пока, — добавила она, — разреши мне представить…— и Аллора назвала множество имен. Чувствуя себя как в каком-то нелепом сне, Лили разобрала только несколько. — …сэра Бастиана ты уже знаешь. Но уверена, что тебе приятно будет познакомиться с госпожой Хлоей Хант, господином Горацием Поверс-Пейном и особенно с сэром Фредериком Трегароном-Марло.

Сэр Фредерик оказался строгим, плотным пожилым джентльменом профессорской наружности, который холодно ей поклонился.

— У вас, госпожа Блэкхарт, конечно, немало вопросов, но еще не пришло время вам получить на них ответы. Вас также, несомненно, мучает голод, и в этом вам скоро помогут. А сейчас позвольте мне от имени всех нас выразить похвалы вашему мужеству.

Среди молодых женщин послышались возбужденные возгласы. Пройдя по комнате, сэр Фредерик приподнял бархатный занавес на одной из стен, и за ним оказалась открытая дверь.

— Теперь я предоставлю вас заботам этих юных леди. Под руководством госпожи Хант они подготовят вас к церемонии. Мы с вами вскоре встретимся снова. — Он прошел в дверь, Аллора и остальные мужчины вышли вместе с ним.

Девушки окружили Лили, восклицая, что она выглядит уставшей, и предлагая помочь ей принять ванну и переодеться перед церемонией.

«Как странно, они обращаются со мной совсем как с невестой», — подумала она, вспомнив свадьбу своей младшей кузины два года назад.

У нее все еще кружилась голова, и она уступила, принимая их услуги. Весело переговариваясь, женщины сняли с нее плащ, муфту и башмаки. Хлоя Хант расстегнула ей платье, кто-то отодвинул расписную ширму, и за ней оказалась большая мраморная ванна. Лили покраснела при мысли о том, что придется купаться в присутствии стольких людей, но юные леди были настойчивы. Она и не заметила, как они раздели ее, безжалостно повытаскивали шпильки из ее волос, одели в грубую льняную купальную рубашку и усадили в воду.

Вода оказалась прохладной, но на поверхности плавали розовые лепестки, и кто-то подал ей огромный кусок пахнущего розами мыла. Лили с удовольствием посидела бы в воде подольше, но ее уже торопили, уговаривали побыстрее выйти из воды и одеваться, скорее, скорее…

Она выбралась из ванны, вытерлась под рубашкой толстым белым полотенцем. У нее не было времени рассмотреть принесенную ей одежду, потому что ее уже одевали.

Но когда они закончили ее одевать, Хлоя подвела Лили за руку к высокому зеркалу. Лили замерла, восхищенная своим отражением.

«Как я хорошо выгляжу. Жаль, что Вилрован меня сейчас не видит…»

Платье было из шелка цвета слоновой кости, старого и хрупкого, и расшито серебряными нитями, оно так хорошо на ней сидело, будто было сшито на нее. Широкая юбка впереди расходилась, и из-под нее выглядывали нижние юбки из парчи цвета сливок, а рукава с буфами заканчивались чуть выше локтя оборками старинного кружева. Корсета не полагалось, но лиф с низким вырезом, был укреплен китовым усом и спереди зашнуровывался серебряными лентами.

— Теперь вы должны утолить голод и жажду, это придаст вам силы, — сказала светловолосая девушка. Она поднесла Лили на шестиугольной бронзовой тарелке маленькие кексы и золотой кубок, украшенный грубо ограненными изумрудами.

Лили надкусила один кекс и поняла, что совсем не голодна. И все-таки заставила себя съесть остальное; у нее уже руки начинали дрожать от усталости, и ей оставалось только надеяться, что кексы и то, что там было налито в кубке, придаст ей силы, которые ей так нужны. Она поднесла кубок к губам и попробовала налиток.

Это было не то зелье, что в прошлый раз, но подействовало оно не хуже. Кровь быстрее потекла по жилам. Лили чувствовала головокружение, но при этом мысли ее неожиданно прояснились.

Кубок унесли. Хлоя Хант подошла к Лили и покрыла ей голову и плечи прозрачной вуалью.

— Я должна напомнить, что вам следует полностью отдаться таинствам, как отдаются любви. Но что я вам объясняю, — добавила она с широкой улыбкой, — вы замужняя женщина и знаете, что я имею в виду.

«Если бы я знала…» — подумала Лили. Как во сне, она прошла под пурпурным занавесом через открытую дверь, поднялась вверх по длинной белой винтовой лестнице, ей казалось, как будто она поднималась по стенкам витой морской раковины. За все те ночи, что они провели с Вилрованом, Лили никогда не отдавалась ему полностью, никогда не позволяла себе раствориться в происходящем. Она всегда слишком хорошо контролировала себя, была настороже, и, если возникала опасность, что чувства окажутся слишком сильными, она в панике замыкалась в себе.

Поднявшись по лестнице она попала в длинную галерею, где на темном мраморе пола мерцали загадочные узоры. «Отдаться» — это слово эхом звучало в голове Лили, пока она шла по галерее. Может быть, именно этого ей и не хватало все эти годы? Может быть, именно потому, что она не смогла отдать себя полностью, не способна была жить только настоящим моментом и своими ощущениями, может быть, поэтому она никогда не чувствовала удовлетворения… а Вилл искал удовольствия у других? А если бы она когда-нибудь пришла к нему с колотящимся сердцем и легкой от вина головой, как сейчас, — все было бы совсем по-другому.

И вот она подошла к огромным бронзовым дверям, испещренным серебряным узором — цифры, знаки и древние пиктограммы. Как только она приблизилась, двери сами собой распахнулись.

Когда она вошла в комнату с высоким потолком, невесть откуда послышались слабые звуки труб и цимбал. Внутри толпилось множество красиво одетых людей, они встали по сторонам, образуя коридор, по которому ей предстояло пройти к центру зала. Когда Лили подошла поближе, сэр Бастиан выступил вперед и поклонился.

— Дитя мое, я имею честь играть роль твоего отца, — он был одет с особой тщательностью: длинные седые волосы зачесаны назад, ярко-красное одеяние с широким подолом свисает до самого пола, на плечах пучки черных лент. Взяв Лили под руку, он галантно провел ее к центру. — Сегодня великий день, и все твои друзья пришли разделить с тобой эту радость.

Ей все больше и больше казалось, что это и есть свадьба. Ведь никто, и менее всего сама Лили, не был особенно счастлив в день ее настоящей свадьбы. Она покраснела, как не краснела тогда, но, понимая, что на этот раз все очень серьезно, старалась не улыбаться.

На ступенчатом возвышении из черного мрамора стоял перед стеклянным алтарем высокий широкоплечий человек в пурпурной мантии и золотой маске в форме головы сокола, ожидая «невесту» и «отца».

— Кто представляет эту женщину в Храме Таинств? — произнес он глубоким и звучным голосом.

— Я, — ответствовал сэр Бастиан, выступая вперед. — И вот почему: она показала себя женщиной большой отваги и выдающихся способностей. Она добросовестно изучила искусства врачевания и магии. Она смогла исчезнуть и возродиться в темном чреве Земли, приняла смертельный яд, и он не принес ей вреда, прошла испытания воздухом и твердой материей и очищение водой.

— Подойди же, Лиллиана, и преклони колени пред алтарем.

Сэр Бастиан помог Лили подняться на две ступеньки и встать на колени. Затем пожилой джентльмен отпустил ее руку и отошел.

— Лиллиана Брейкберн-Блэкхарт, я спрашиваю тебя в последний раз, — сказал человек в маске сокола, — и я призываю тебя тщательно взвесить свое решение. Пришла ли ты сюда по своей собственной воле, не по принуждению? Приносишь ли ты клятву и присоединяешься ли ты к древнему братству искренно, с радостным и благодарным сердцем?

Лили ответила после короткой паузы:

— Да, сэр.

Яркий огненный столп вспыхнул над алтарем.

— Осмелишься ли ты пройти испытание огнем? Положишь ли в огонь обнаженную руку?

— Да, — Лили собрала всю свою волю и протянула руку туда, где огонь казался самым горячим. Больно не было. Она вообще ничего не почувствовала. А когда мгновение спустя она убрала руку, ладонь даже не покраснела, огонь не оставил на ней и следа.

Казалось, высокий человек улыбается под маской.

— У тебя сильная воля. Теперь, Лиллиана, повторяй за мной в точности мои слова.

И когда он заговорил снова, его голос, казалось, стал больше, громче, он заполнил весь зал ощутимым присутствием:

«Я невеста Вселенной, служанка Природы, сестра Четырех Стихий».

— Я невеста Вселенной, — тихо отозвалась Лили, — служанка Природы, сестра Четырех Стихий.

«Я земля, я звезда, я дух. Я разделяю природу всех вещей, потому что я едина с душой мира».

— Я земля, я звезда, я дух. Я разделяю природу всех вещей, потому что я едина с душой мира.

«Камнем, что рожден в огне, водой, что горит, солью, что меняет суть всех вещей; я отдаю себя, плоть, кровь, душу, дух, безраздельно, в полной уверенности, что, поступая так, я получу в десять раз больше».

— Камнем, что рожден в огне, водой, что горит, солью, что меняет суть всех вещей; я отдаю себя, плоть, кровь, душу, дух, безраздельно, в полной уверенности, что, поступая так, я получу в десять раз больше.

— «Я отдаю себя, я становлюсь сосудом таинств».

— Я отдаю себя, я становлюсь сосудом таинств.

Последовала долгая тишина, ее прервал сэр Бастиан, появившись перед ней с медной чашей.

— Пей смело, Лиллиана. Этот напиток слаще двух прошлых.

Он был сладок, и когда Лиллиана осушила все до капли, она почувствовала, что страстно жаждет еще.

— «Я согласна принять семя вещей, что еще не явлены ни взору, ни мысли, — продолжал человек в маске. — Я умираю тысячей смертей и тысячи раз возрождаюсь к новой жизни».

— Я согласна принять семя вещей, что еще не явлены ни взору, ни мысли, — что-то росло внутри Лили, нечто настолько огромное, невероятное, что, казалось, ее сейчас разорвет пополам. Она вдруг почувствовала слабость, и у нее закружилась голова, но она продолжала говорить. — Я умираю тысячей смертей и тысячи раз возрождаюсь к новой жизни.

— Твой жених пришел за тобой, Лиллиана, — сказал негромкий голос, и перед ее пораженным взором разверзлась темная дыра в Космосе, и нечто втянуло ее внутрь.

Она стояла в центре бешено вращающегося мира, смотрела, как звезды и планеты танцуют в пустоте. Солнца взрывались, выпуская искры, как фейерверк в ночи. Хаос колесом вращался в небесах. У Лили не было ни силы, ни воли противиться. Она отдалась таинствам целиком.

* * *

Одэмантэ — маленький городок высоко в южных горах, окруженный крепостными стенами, располагался на берегу прекрасного небесно-голубого озера, вдали от столбовых дорог Истории. А если бы кроме озера, мягкого климата и очаровательной маленькой рыночной площади с островерхими арками он не обладал еще и древними горячими источниками, чьи целебные свойства были неоспоримы, весь модный свет мог бы так никогда и не узнать о его существовании.

Но благодаря им городок пользовался определенной репутацией. Больные и переутомленные, старики и просто пресытившиеся жизнью привыкли посещать его летом и зимой, чтобы пить горькую магнетическую воду, греться в горячих ваннах и предаваться остальным (чрезвычайно умеренным) местным развлечениям.

Мирный, достойный, добропорядочный — да, именно таким он и был, но это был, кроме всего прочего, модный городок, где много внимания уделялось нарядам, сплетням и степенным послеобеденным прогулкам. А потому здесь полно было портных, меховщиков, ювелиров, модисток, парфюмеров и мастеров по изготовлению всяческих предметов роскоши. С того самого мгновения, когда новоприбывший входил в узкие южные ворота, проходя между двумя башнями-близнецами, под пестрым разноцветным гербом города, он сразу замечал, что эти кривые улочки битком набиты лавочками, торгующими выпечкой, нюхательным табаком, золотым шитьем, комнатными собачками, кружевом и шелковыми чулками.

Но у городка была и своя темная сторона. С больными и недужными приезжали врачи и всевозможные лекари, многие из них — крайне подозрительные личности. Тут по соседству обитало более двух десятков цирюльников, знахарей, повитух, мозольных дел мастеров, костоправов, а также тех, кто лечил травами и уриной. У купален шарлатаны во весь голос зазывали купить панацею и патент нострум — лекарства от всех болезней, подходящие во всех случаях, — от лихорадки, подагры, лунатизма и песка в мочевом пузыре до ночных кошмаров и косоглазия. В лекционных залах более ученые профессионалы с заумным видом говорили о «полнокровии», «малоощутимом потоотделении» и «не идеально сгустившихся соках». А в лавчонках по всему городу аптекари предписывали такие общепризнанные снадобья, как ракушки улиток, мыло, кирказон змеевидный, бренди, мятную воду и слюну.

И если те, кто страдал от болезней или апатии, привлекали медиков (как специалистов, так и всякий сброд), то пожилые богатые вдовцы и их доверчивые сыновья и дочери привлекали внимание людей другого сорта, которые наводняли город в разгар сезона. Обладая отличными манерами, свободой поведения, бархатным сюртуком и хорошими зубами, можно было очень многого добиться в Одэмантэ.

И самое интересное, что самые темные личности неизменно попадали в северную часть города, где в одном высоком доме жила некая пожилая леди с громким именем, которая всегда была не прочь купить кой-какую информацию…

 

24

Одэмантэ, Монтань-дю-Солей (недалеко от границы

Маунтфалькона) — 17 плювиоза 6038 г.

Это был узкий шестиэтажный дом, стиснутый среди других домов в небольшом тупичке у кладбища. Как и все остальные дома на этой улице, он смотрел на мир очень неприветливо: закрытые ставни, темная деревянная входная дверь обита железом, а к ней ведут тринадцать крутых ступенек.

По слухам, по ту сторону дома был застекленный сад с теплицами, где хозяйка дома выращивала удивительные растения, экзотические и ядовитые. Но посетители, которым довелось гостить в этом доме, упорно твердили, что вдовствующая леди Кроган не выращивала ничего более странного, чем наперстянка, и ничего более опасного, чем мухоморы, так что вполне возможно, что слухи лгали. К этому дому, о котором шла дурная слава, и подъехал в один прекрасный день Блэз Трефаллон в наемном экипаже. Он был явно уверен, что его пустят, потому что отпустил кучера, не успев даже постучать.

И, как оказалось, уверен он был не зря. Стоило ему постучать — дверь отворилась, слуга рассмотрел элегантного посетителя, — и его тут же пригласили войти. В приемной ему тоже не пришлось ждать долго. Уже через несколько минут после того, как он передал слуге свою карточку, Блэза проводили наверх, в гостиную вдовы.

Леди Кроган не встала, приветствуя его. Сидя очень прямо на стуле с высокой спинкой без подушек, она являла собой впечатляющую картину в своих атласных траурных одеждах. И хотя ее белоснежные волосы были уже не так густы, как когда-то, а тело, служившее земным приютом ее непокорному духу, исхудало и ослабло, бабушка Вилрована оставалась чрезвычайно красивой пожилой леди. Когда посетитель вошел в комнату, она приветственным жестом протянула белоснежную и все еще очень гладкую аристократическую руку, на которой все-таки проступали голубые жилки.

— Господин Трефаллон, вы очень быстро выполнили мою просьбу. Могу я надеяться, что ваш визит будет продолжительным?

— Я намеревался провести с вами только сегодняшний вечер, — ответил Блэз, взяв под мышку отделанную кружевом треуголку и отвешивая почтительный поклон. — Я смею надеяться, что мое воспитание не позволит мне навязываться вам в постояльцы, ведь вы ничего такого не упоминали в вашем письме.

Леди Кроган громко фыркнула.

— Я не стеснена в средствах, молодой человек, а мой дом содержится неплохо. Я вполне могу без особых затруднений приютить нежданного гостя.

Она указала ему на стул слева от себя и подождала, пока он сядет.

— Мне кажется, я говорила вам как-то, что вы можете останавливаться у меня, когда вам вздумается.

— И вы были так любезны, что повторили это приглашение… два или три года назад, — за мягкими и безупречными манерами Блэз скрыл легкое раздражение. Он и забыл, насколько даже самый простой разговор с этой свирепой старухой походил на фехтование.

— Но раз уж вы приехали, может быть, вы расскажете мне что-нибудь о моем внуке? Он не особенно прилежно пишет письма, как вам, должно быть, известно, и его письма очень поверхностны.

Трефаллон вытащил тонкий батистовый платок и старательно протер свой драгоценный монокль. Осмотрев результат и явно им не удовлетворившись, он сдул почти невидимую пылинку. Молодому человеку очень хотелось сказать кое-что вслух, но его удерживала элементарная вежливость. Наконец он кашлянул.

— Мне кажется, нам следует сразу договориться вот о чем. Три года назад вы спросили, не мог бы я писать вам сюда время от времени, чтобы сообщать, что у Вилла все хорошо. Это небольшая услуга, и я согласился не задумываясь, я сделал бы то же самое для любой родственницы любого из моих друзей. Но все-таки, — он отбросил притворную скромность и посмотрел ей прямо в глаза, — но все-таки простите мне мою прямоту, леди Кроган: я не был и никогда не буду вашим шпионом.

Вдова пристально посмотрела на него.

— Шпионом, господин Трефаллон? Вы, кажется, с кем-то меня путаете. Давно прошли дни, когда я обладала властью. А если так, зачем бы мне нанимать шпионов?

— Я прошу прощения, мне не хотелось вас обидеть этим словом. — Блэз хладнокровно перенес ее неудовольствие. — Однако согласитесь, учитывая историю вашей семьи, учитывая покровительство, которое вы оказываете половине темных личностей континента, учитывая ваши… назовем это хобби, за неимением более подходящего слова, трудно поверить, чтобы вы жили бы здесь в покое и безопасности, не обладай вы информацией, опасной для половины существующих королевских домов.

Леди Кроган улыбнулась. Возможно, ей понравилось его бесстрашие, а может быть, она хотела его таким образом обезоружить. Но это на него не подействовало. В свое время она славилась тем, что использует свой ум и свою красоту как мощное оружие, и даже в нынешнем, преклонном возрасте, как он подозревал, это оружие еще не слишком затупилось.

— Господин Трефаллон, я доверюсь вам. Надеюсь, вы понимаете, какая это честь для вас, потому что обычно это мне не свойственно.

Вдова протянула руку, пододвинула поближе напольные пяльцы, достала иглу и начала вдевать в нее нитку.

— Я прожила долгую и интересную жизнь. Не стоит поздравлять меня с этим. Не всегда имеет смысл завидовать интересной жизни. В юности я имела несчастье видеть, как многих моих родственников сажали в тюрьму и отправляли на плаху. Более того, в тот день, когда мне исполнилось шестнадцать, меня саму арестовали по такому неясному и загадочному обвинению, что я до сих пор его не понимаю. Следующие два года я провела в самой отвратительной тюрьме, которую вы только можете себе представить, в ожидании суда. Но так случилось — по совершенно случайному стечению обстоятельств, — что мне было известно нечто, что одна влиятельная особа предпочла хранить в тайне. Если бы суд надо мной состоялся, я рассказала бы все, что знала. Я не смогла бы поступить иначе под присягой. А поэтому суд так и не состоялся. И мой арест стал обременителен для тех, кто меня арестовал. А когда общественное мнение наконец изменилось, когда закончились преследования моей семьи, я самой первой вышла из тюрьмы. И это событие, как вы понимаете, преподнесло мне ценный урок: значительно лучше знать, даже если знание чревато опасностью, чем жить в неведении.

Серебряная игла блеснула в ее руке.

— Вы только что упомянули мои хобби. Уверяю вас, в их круг не входит неуместное вмешательство в чужую жизнь. Но я также намерена сделать все, чтобы и в мою жизнь никто не вмешивался, мою — и жизнь моих детей и внуков. Поэтому я должна быть готова отразить подобное вмешательство. — Она яростно улыбнулась ему поверх вышивки. — Давайте скажем так: у меня есть способы добывать информацию, и я умудряюсь быть неплохо осведомлена для пожилой вдовы, большую часть года проводящей на водах, где обитают по большей части хлыщи и инвалиды. Но неужели вы не понимаете, что в случае с вами все совершенно по-другому, господин Трефаллон?

Блэз задумчиво крутил монокль, за атласную ленту.

— Леди Кроган, даже для того чтобы угодить вам, даже чтобы вас успокоить, я никогда не сказал бы вам ничего, что Вилл доверил бы мне по секрету. И тем более мне не хочется говорить с вами о том, чего Вилл не смог доверить даже мне, своему ближайшему другу.

Серебряная игла замерла в воздухе, леди Кроган подалась к нему.

— Возможно, я смогу помочь вам оставить вашу, несомненно, достойную всяческого восхищения щепетильность. Что вы можете рассказать мне о Вилоби Кулпеппере?

Трефаллон уронил монокль.

— Вы знаете о Кулпеппере? Но это же…— Придя в себя, он рассмеялся и покачал головой. — Леди Кроган, это совершенный пустяк. Это был любимый розыгрыш Вилла. Когда мы были еще студентами, он завел себе личину, чтобы проверить, многих ли он сможет обмануть. И он очень многих надул, но когда понял, что шутка удалась, то по своей привычке утратил к ней всякий интерес.

— А если я скажу вам, что господин Кулпеппер вернулся из небытия и ведет активную жизнь в Хоксбридже и его окрестностях? Что вы на это скажете, господин Трефаллон?

Блэз подобрал монокль и опять стал вертеть его в руках.

— Я скажу, что вы осведомлены значительно лучше меня. И что я вряд ли смог бы рассказать вам о Вилле — или о Вилоби Кулпеппере — что-нибудь новенькое.

Леди Кроган сделала несколько стежков.

— Вполне возможно. И все же я думаю, что моя информация может совсем не соответствовать действительности, ведь она поступает от тех, кто близко с моим внуком не знаком. Я думала, вы сможете мне лучше растолковать то, что я знаю.

Блэз окончательно отбросил всякое притворство, поняв, что оно не имеет уже никакого смысла.

— Мне уже давно казалось, что с Виллом что-то не так, причем это довольно серьезно, его гложет какая-то тайная тоска, какая-то болезнь или проблема — и она толкает его на безрассудные поступки, он спешит навстречу собственной гибели. Но последние несколько месяцев он ведет себя так, что это не идет ни в какое сравнение со всеми его прошлыми безумствами.

Трефаллон встал и начал нервно ходить по комнате.

— Он почти забросил свои обязанности в Волари — как Дайони продолжает это безропотно сносить, я просто не понимаю, — и как минимум двадцать часов в сутки он проводит в обществе сброда самого скверного пошиба. И я, естественно, беспокоюсь за его здоровье, потому что он почти не спит, но дело не только в этом.

Леди Кроган закрепила нитку и отрезала ее маленькими серебряными ножницами.

— А в чем еще?

— Самыми большими слабостями Вилла всегда были любовь к опасности и какая-то ненасытная страсть к женщинам. Что до остальных пороков, он всегда предавался им очень умеренно, да и то далеко не всем. Но за последние две недели, что я провел в Хоксбридже, он проиграл бы целое состояние, если бы его выигрыши так удивительно не уравновешивали проигрыши, и хотя я знаю его с детства, я не помню, чтобы он когда-либо потреблял спиртное в таком количестве. Более того, он часто наведывается в опиумные притоны… и даже в худшие места. Но что совершенно необъяснимо, он таскает с собой Ника Брейкберна по всем публичным домам. — Блэз упал на стул у камина. — Что бы там о Вилле ни болтали, он никогда еще не развращал молодежь и не совращал девушек, поэтому я и считаю, что он в последнее время на себя не похож.

Леди замерла, отмеривая новую нитку.

— Согласна, все, что вы мне рассказали, — очень тревожно. Ну, господин Трефаллон, что-нибудь еще?

— Я уверен, что этого более чем достаточно. Но особенно удивительно, что все это происходит в такое неподходящее время. Почему Вилл решил устраивать все эти безобразия именно сейчас?

Леди Кроган опять подалась к нему.

— Вы говорите так, будто сейчас наступает какой-то важный момент.

— Ну, во-первых, Вилл пригласил Лили погостить у него, она должна приехать через месяц. Он с таким болезненным нетерпением ждет ее приезда — и в то же время отчаянно боится его; мне кажется, он надеется, что это будет не обычный визит. Но я вас спрашиваю: что подумает Лили, что она скажет и как поступит, когда по приезде в Хоксбридж обнаружит, что ее юный кузен просто погряз в распутстве, и узнает, что это Вилл сбил его с пути?

— Да, это неприятно, — согласилась леди Кроган.

— Но и это еще не все. Если вы еще не слышали — что маловероятно, — то позвольте мне первым вас поздравить! — Блэз встал, поклонился и сел опять. — Недавно было официально объявлено, что королева в положении. И я просто не понимаю, зачем Виллу так стараться огорчить Дайони именно в такой момент!

Вдова нахмурилась, не поднимая лица от пялец.

— А моя приемная внучка огорчена?

— Она чем-то сильно огорчена. Но я не мог бы с уверенностью сказать, что причиной тому служит именно Вилрован. И хотя я понимаю, что она слаба и плохо себя чувствует, но естественно ли в ее положении становиться такой нервной и угрюмой?

Вдова покачала головой.

— Не стоит делать выводы так быстро. Нет, не так скоро. — Ее белая рука потянулась к янтарному ожерелью на шее. Она медленно перебирала темные, ограненные в форме роз бусины и несколько минут внимательно обдумывала услышанное. — Но если забыть на минуту о Дайони, чему бы вы приписали странное поведение Вилрована?

— Мне кажется, это как-то связано с Лили. Если судить по его собственным словам, оговоркам, по-моему, он недавно узнал нечто о ней, нечто, что… разбило ему сердце, надломило его дух…— Трефаллон пожал плечами. — Не знаю уж, что именно, но это определенно его изменило.

— Вы думаете, Лили завела любовника?

— Нет, — Блэз уверенно замотал головой. — И простите меня, леди Кроган, но мне кажется, вы морочите мне голову. Я не думаю, что Лили завела любовника, и вы тоже так не думаете. Если бы так оно и было, Вилл просто вызвал бы беднягу на дуэль, пристрелил или проткнул бы его насквозь, и все дела.

— Но предположим, — сказала великолепная бабушка Вилрована, — что мой внук не знает точно, кто этот человек?

Трефаллон опять покачал головой.

— Если бы он не знал или не был уверен, он все равно перебил бы половину ее знакомых мужского пола и подходящего возраста. А так как пока никакого побоища не случилось, думаю, мы с уверенностью можем снять с Лили обвинение в супружеской измене.

— И тем не менее вы считаете, что у моего внука разбито сердце? — настаивала вдова.

— Да. Возможно, это старая рана, а сейчас это неведомое нам происшествие только заставило ее снова кровоточить.

Некоторое время его собеседница молчала, аккуратно делая стежок за стежком, явно погрузившись в свои мысли.

— Ну, господин Трефаллон, — сказала она наконец, — думаю, вы правы. Мне всегда казалось, что Лиллиана имеет для Вилла большее значение, чем он признает, и что кто-то или что-то встало между ними. Из уважения к его чувствам я предпочитала не вмешиваться, но, возможно, пришло время действовать по-иному.

Леди Кроган с пугающей проницательностью улыбнулась Трефаллону.

— Возможно, моему внуку не повредит, если я узнаю, чем занимается Лили в Брейкберн-Холле, особенно в те недели и месяцы, которые проходят между его посещениями.

 

25

Хоксбридж, Маунтфалькон. 10 бореаля 6538 г.

Некий господин Сайлас Гант содержал тайный игорный дом, находившийся вниз по реке Зул. В трех роскошных комнатах в любое время дня и ночи можно было застать азартные игры в самом разгаре, и даже бывало, особенно когда страсти накалялись, что джентльмены в атласных камзолах и напудренных париках или в вульгарных «придворных» одеждах с головой уходили в таинства игры в кости, фараон или дип-бассет на двадцать или даже на тридцать часов подряд.

Но чтобы попасть в комнаты, расположенные на самом последнем этаже, приходилось долго взбираться по плохо освещенным ступенькам, мимо школы фехтования и музыкальной академии. Затем посетителю предстояло подвергнуться внимательному осмотру остроглазого молодчика, ошивающегося этажом ниже, и сунуть монетку унылому типу, который откроет дверь.

Посетитель, стоявший теперь на пороге, оказался очень юным джентльменом в красной форме солдата городской стражи. Тем не менее молодчик дал ему пройти беспрепятственно, а массивный швейцар с готовностью принял у него серебряную монету. Наконец, юношу провели в ярко освещенную хрустальными люстрами комнату, обитую красным атласом.

Комната была большая, и все-таки народу в ней было битком, так что посетитель не сразу увидел того, кого искал, — нужный ему человек, надвинув на глаза чертовски мятую шляпу, развалился в кресле, либо сильно захмелев, либо отдыхая после долгих и утомительных трудов за игральными столами.

Уверенным шагом молодой человек пересек комнату, наклонился и сказал спящему в самое ухо:

— Капитан Блэкхарт! Сэр, простите пожалуйста.

Вилл зевнул, потягиваясь, сдвинул на затылок старую черную шляпу и мутными глазами уставился на смутно знакомое лицо.

— Капитан Блэкхарт, вы меня, наверное, не помните, но…

— Ты, кажется, Даггет? — Вилл снова зевнул. — Ты все еще капрал, Даггет?

— Да, сэр. Благодаря вашей снисходительности. Сэр, мне необходимо сообщить вам нечто, но, простите за вопрос, — вы пьяны или просто смертельно устали?

— Всего понемногу, думаю, — ответил Вилл, протирая глаза. Он пришел в дом Ганта сразу после непродолжительного визита в один из поселков рудокопов, куда его привел след Машины Хаоса, позже оказавшийся ложным. — Сообщить нечто… Тени Тьмы! Ты нашел своего горбача? Погоди минутку.

Вилл залез в карман и достал фляжку из оленьего рога с серебряной крышкой. Он вытащил пробку, сделал хороший глоток. — и рассмеялся над гримасой отвращения, появившейся на лице молодого капрала.

— Тонизирующее. Бабушка подарила. Вполне безобидная вещь, уверяю тебя. — Так как Даггет или не знал, или забыл, кто такая бабушка Вилрована, он несколько успокоился.

— У меня будет ясная голова минут через пятнадцать, — добавил Вилл, засовывая фляжку обратно в карман. — Говори скорее, что там ты выяснил, и по возможности без предисловий.

— Сэр, я нашел не только самого гоблина, но и леди, которая была с ним. Только они не в Хоксбридже. Я встретил их в Четтерли, у границы с Шенебуа.

Вилл взялся за лоб. Зелье леди Кроган, конечно, несколько развеяло муть в голове, но от разбушевавшейся головной боли оно совершенно не помогало.

— И все-таки ты чертовски дотошный. Но как тебя занесло в Четтерли?

Даггет покраснел.

— Сэр, я отправился в горы по личному делу. Моя семья… но вам это будет неинтересно. Я совершенно не ожидал встретить там гоблина, но я по привычке повсюду его высматривал. К счастью, он меня не заметил, и мне удалось следовать за ним некоторое время. Я, приметил дом, в который он зашел, а человек, который живет там по соседству, сказал, что он часто туда приходит, а иногда с ним бывает леди.

Вилл рассердился.

— Ты выследил горбача, но не арестовал его?

— Как я мог, капитан Блэкхарт? Я не имею права совершать аресты вне города, а в Четтерли он ничем противозаконным не занимался. Без ордера…

— Верно. — Опираясь о ручки кресла, Вилл медленно поднялся на ноги. — Если разобраться, ты поступил совершенно правильно. Особенно в том, что пришел прямо ко мне. Ты ведь сразу пришел ко мне?

Даггет кивнул.

— Так уж случилось, что я могу производить аресты в любой части государства, с ордером или без, если у меня есть причины подозревать заговор против королевы.

Капрал выглядел слегка обиженным.

— На каких основаниях, сэр? Ведь это был заговор против вашей собственной персоны, а потому…

— Тебе незачем об этом волноваться.

Проталкиваясь сквозь толпу игроков и спускаясь вниз по лестнице, Вилрован искоса разглядывал своего спутника. Он ведь, кажется, в прошлый раз отчитывал капрала, читая ему нравоучения насчет чистоты методов и честности, необходимых тем, кто служит короне… неудивительно, что юношу это так шокировало, ведь ему, несомненно, казалось, что Вилрован сейчас пользуется служебным положением для осуществления личной мести. Это было достойно сожаления, но делать было нечего. История о хоксбриджских профессорах и их адском изобретении к нынешним обстоятельствам не подходила, а сочинять новую историю исключительно для Даггета Вилл не собирался.

— Ты поедешь со мной в Четтерли и покажешь дом, — твердо сказал он. — Потом, если появится горбач, ты поможешь мне его арестовать.

Ник Брейкберн остался в шахтерском поселке, чтобы убедиться, что там точно ничего не известно о пропаже, а Джилпина и Оджерса, еще двоих, кого король назначил в помощь Виллу, тоже не было в городе.

— Сэр, я…

— А кроме того, ты поверишь мне на слово, что с моей стороны это совершенно правомерное действие. Понятно, капрал Даггет?

— Да, сэр, — отсалютовал капрал.

— Очень хорошо, — сказал Вилл. — Я вернусь во дворец, соберу вещи и пошлю весточку Марздену, чтобы он продлил твою увольнительную. А ты пока отправишься на почтовую станцию, наймешь повозку и через два часа встретишь меня у Северных Ворот.

Четтерли был сонный маленький городишко в горной долине, годы и века приходили для него незаметно, пока он дремотно смотрелся в медленные воды Зула.

Через два дня, когда почтовая карета, которой правил Даггет, въехала во двор единственной в городке гостиницы, Вилрован уже чувствовал себя вполне отдохнувшим после почти двадцати часов сна, к тому же он воспользовался утренней остановкой, чтобы помыться и переодеться. Так что из повозки Вилл вышел совсем другим человеком, в грубом коричневом плаще военного покроя, кремовых коротких штанах в обтяжку и начищенных сапогах. Его темно-рыжие волосы были слегка напудрены, чтобы скрыть цвет.

Поставив лошадей в конюшню и сняв комнату на ночь, Вилл и Даггет отправились прогуляться по городу, начав с городской площади и придя в конце концов к дому, который посещал горбач.

— Мы допросим тех, кто там живет? — спросил капрал.

— Так мы только насторожим гоблина. Нет, я хочу его арестовать, но тихо. Потом мы сможем отвести его в уединенное место и спокойно вытянуть из него все, что он знает.

Даггет смотрел исподлобья. Не стоит говорить, что, по его мнению, Вилл подразумевал под «вытягиванием» сведений из гоблина. Вилл также заметил, что тот все реже называл его «сэр» и «капитан Блэкхарт».

И опять Вилл проклял про себя чертову секретность. По правде говоря, у него в кармане камзола находилась подписанная королем бумага, которая давала ему почти неограниченные возможности. Если бы капрал знал об этом, это бы немного успокоило его совесть, но Вилла просили не показывать бумагу никому, за исключением крайней необходимости.

— А ты стал очень щепетильным, — резко сказал он, — для человека, который только три месяца назад брал взятки.

Даггет покраснел до корней волос.

— Я же говорил вам… сэр… что в тот раз я считал, что служу короне.

— Ты можешь и сейчас так считать, — холодно ответил Вилл, — причем оснований у тебя значительно больше.

Предоставив Даггета его собственным мыслям, он принялся внимательно изучать окрестности. Улица была узкая и не очень длинная, она упиралась в замшелую каменную стену вышиной футов в двенадцать, если не больше. В домах напротив нужного на первых этажах располагались разные лавочки, а верхние сдавались внаем.

— Нам нужно наблюдать за этим домом, но не привлекая при этом внимания. Пожалуй, для начала снимем комнату через дорогу. Мы скажем… скажем, что задержимся, по крайней мере недели на две, а потому не хотим оставаться в гостинице.

Но Даггет покачал головой.

— Да, капрал?

Тот замялся.

— Это хороший план, сэр. Я не спорю. Но я… меня здесь немного знают, и им известно, что мой отец живет в семи милях отсюда.

— Понимаю, — сказал Вилл. — Я спрошу про комнату, а ты оставайся здесь и постарайся, чтобы тебя никто не увидел.

Итак, Вилрован отправился на поиски жилья. Как раз напротив нужного дома жил портной, и его дом подходил идеально, так как широкие окна верхних этажей выходили на улицу, но портной и его семья занимали все верхние комнаты и чердак, и их не удалось уговорить что-нибудь сдать. Бакалейщик, бочар и еще несколько лавочников тоже отказались наотрез. В конце концов Вилл был вынужден ограничиться двумя комнатами через несколько домов вниз по улице, да еще и не на той стороне.

Полтора дня они наблюдали по очереди, и все эти полтора дня Вилрован все больше и больше изнывал от нетерпения, потому что из гоблинов появились только два олуха и толстопят, да и у тех оказались дела по соседству, — и вот наконец он был вознагражден: в сумерках в конце улицы показалась сутулая фигура.

Вилл кликнул капрала из другой комнаты, где тот лег вздремнуть, и Даггет прибежал как раз вовремя, чтобы свеситься из окна и успеть мельком увидеть гоблина, который как раз входил в дом.

— Да, сэр, это определенно он.

Вилл посмотрел на небо, потом достал часы.

— Через час уже стемнеет. Да, лучше не придумаешь. Если горбач не выйдет раньше, мы сможем проследить за ним до самого дома, а потом схватить в темноте.

Он весь напрягся, в голову ему пьяняще ударила кровь, наконец-то настало время действовать. Обращаясь к Даггету через плечо, он вооружился и направился к двери.

— И ради бога, Даггет, не забудь веревку.

Но на улице Виллу и Даггету пришлось ждать в тени еще два часа, пока дверь дома не отворилась и на пороге не показался угловатый силуэт: он на мгновение резко проявился на фоне ярко освещенного дверного проема и шагнул на узкую улицу.

Вилл громко втянул в себя воздух.

— Тут не так темно, как мне бы хотелось. — Хотя в этой провинции газовых фонарей не было, некоторые лавочники вывешивали лампы у входа. — Может, следующая улица будет потемнее. Если да — возьмем его, как только он завернет за угол.

Даггет шепотом согласился, и они незаметно двинулись следом за неуклюже ковыляющим гоблином. Следующая улица оказалась темной и пустынной, а их подопечный, казалось, и не подозревал, что за ним следят. Несколькими быстрыми шагами Вилл догнал его, грубо схватил за руку и приставил к боку дуло серебряного пистолета.

— А вы, сэр, молчите и не пытайтесь бежать, если ваша жалкая жизнь вам дорога.

Гоблин и не пытался вырываться.

— Капрал, свяжи ему руки за спиной, и потуже.

Не успел Вилл произнести эти слова, как прогремели два выстрела. После первого Даггет вскрикнул и упал на землю, вторая пуля просвистела у головы Вилла, так близко, что он почувствовал дуновение ветра на шее.

Инстинктивно Вилрован повернул арестованного, чтобы им закрыться. Он вгляделся во тьму, пытаясь разглядеть стрелявшего, но улица казалась пустой.

— Капрал Даггет?

Слабый стон был ему ответом. Вилл сильнее вдавил дуло пистолета в бок гоблина.

— Сколько здесь человек… гоблинов?

Пленник не успел ответить — раздался еще один выстрел, гоблин застонал и согнулся пополам. Несмотря на все попытки Вилла удержать его, он начал тяжело оседать на землю.

— Проклятье! — Вилл выпустил его и сам упал плашмя на булыжную мостовую. Он нашел запястье гоблина и попытался нащупать его пульс. Не прощупывалось даже слабого биения, рука была холодна как лед. Бедняга был мертв, и Вилл переключил внимание на Даггета.

Капрал, как он с облегчением отметил, все еще дышал, хотя у него на плече зияла большая дыра, откуда фонтаном била кровь. В соседних домах стали одна за другой распахиваться двери, и улица быстро наполнялась людьми. Вилл растерялся, не желая оставлять товарища одного.

Но что значили их жизни, когда речь шла о такой великой ценности, как Сокровище Маунтфалькона. Осознав это, Вилл оставил капрала заботам сбежавшихся лавочников. Вскочив на ноги и выхватив еще один пистолет из кармана, он бросился за двумя темными фигурами, которые только что скрылись за углом.

Быстрые ноги помогли ему догнать убегавших. Когда один из них пересекал желтое пятно света от лампы, Вилл остановился, прицелился и выстрелил, а затем нырнул в ближайший дверной проем, чтобы укрыться от ответного выстрела. Он думал, что задел незнакомца, но когда с любопытством выглянул из ниши, то увидел, что оба силуэта продолжают удаляться.

Послышался цокот копыт и скрип колес, и откуда ни возьмись выехала повозка, остановилась ровно настолько, чтобы эти двое успели запрыгнуть внутрь, а потом резко тронулась с места, на полном ходу свернула за угол и исчезла из виду.

Вилл успел выстрелить еще раз и ранить кучера, но повозка не остановилась, судя по крикам и воплям с соседней улицы, где повозка проехала сквозь собирающуюся толпу. Когда Вилл добежал до угла, повозки уже и след простыл.

Трое мужчин стояли над Даггетом, который все еще лежал на земле, истекая кровью. Четвертый опустился возле него на колени с бронзовым светильником в руке. Вилл спрятал пистолеты и поспешил на помощь.

— Он еще жив?

— Да, но еле дышит. — Человек поставил светильник на землю и вытащил носовой платок, туго свернул его и положил на рану. — Но этого совсем недостаточно.

— Нужно послать за хирургом. — Вилл сбросил плащ, снял шейный платок и как раз собирался встать на колени и предложить помощь, когда другой мужчина сделал шаг в его сторону и снял с цепочки на поясе внушительную дубину. Вилл тут же понял, что они с Даггетом в могучих руках городского караула.

— Уже послали, — сказал дозорный. — Но, если позволите, сэр, делишки ваши ни к черту и вам придется ответить на многие вопросы…

— Как скажете, — Вилл отдал шейный платок человеку со светильником. Сунув руку в карман камзола, он вытащил королевский ордер и передал его другому дородному стражнику. Определенно настало время представиться.

— Дело действительно плохо. Но я — капитан Вилрован Блэкхарт, а так как вы, несомненно, узнаете печать и подпись короля на этом документе, вы окажете мне любезность и будете следовать моим указаниям прямо сейчас, а вопросы зададите позже. Здесь есть поблизости дом, куда можно отнести капрала Даггета и тело горбача?

Один из прохожих предложил свой дом. Вилл с радостью принял предложение, и четверо мужчин очень аккуратно подняли Даггета, внесли внутрь и аккуратно положили на столе в ожидании доктора. А гоблина пока завернули в старую простыню и бесцеремонно положили на пол. Так как Даггет, похоже, попал в надежные руки, Вилрован повернулся к караульным.

— Вы оба поможете мне обыскать дом на соседней улице. Сомневаюсь, чтобы там кто-нибудь оставался, но, возможно, из-за того, что им пришлось отбывать в спешке, они забыли что-нибудь интересное.

Они потратили полчаса, но не нашли ничего особенно подозрительного — только кое-какая одежда, битая посуда и домашняя утварь. Ничего — пока один из караульных не встал на четвереньки, чтобы заглянуть под стол в одной из спален и не обнаружил, к своему удивлению, странную карту, прибитую к столешнице снизу. Осторожно сняв пергамент, который осыпался по краям, он принес его Виллу.

Вилрован с растущим интересом рассматривал карту. Уже одно то, что ее так старательно прятали, наводило на размышления. Вопрос был в другом: как долго она там находилась? Она была старая и очень хрупкая, а потому вполне возможно, что ее прибили несколько месяцев, а то и лет назад и что ни сам гоблин, ни его сообщники ничего о ней не знали. Но Вилл думал по-другому.

Карта была неразборчиво испещрена коричневыми чернилами какими-то непонятными знаками, и названия нескольких стран были либо подчеркнуты, либо обведены красным. Подчеркнуты были Риджксленд, Лихтенвальд, Кэтвитсен, Фингхилл и Шато-Руж. Обведены — Херндайк, Нордфджолл, Маунтфалькон, Кджеллмарк, Винтерскар, Толмарх и Толья.

Рассматривая карту, Вилл обратил внимание, что и Нордфджолл, и Маунтфалькон были обведены красным. Значило ли это, что между ними есть какая-то связь? Ведь в конце концов это именно Таддеус Волт, посол эрцгерцога, намекнул Дайони…

Но нет, неожиданно вспомнил Вилл, лорд Волт не просил показать ему Сокровище, он только расспрашивал о нем. Это Руфус Маккей подстроил все остальное.

Вся история начала проясняться в голове Вилрована. В какой-то момент он начал задумываться: а все ли хорошо в остальных государствах? Допустим… допустим Сокровище пропало и в Нордфджолле. Что, если эрцгерцог, подозревая обширный заговор, желая знать, как широко распространилась беда, отправил Таддеуса Волта это выяснить? Допустим, что Волт только пытался убедиться, что машина Хаоса все еще на месте, в сокровищнице Родарика. В таком случае легко себе представить ужас посла, когда на празднике он узнал, что Дайони взяла Сокровище из безопасного места и…

Вилл покачал головой, прерывая поток умозаключений. Он построил сложную систему предположений на несколько ненадежном фундаменте. Пусть король сам отвечает на эти вопросы, ведь именно ему (и профессорам Малахима) предстоит изучить карту и выяснить, что она значит.

Плотно свернув пергамент в трубочку, Вилл засунул его в карман камзола и вернулся к лавку, где оставил капрала Даггета.

Даггетом уже занимался врач. Не желая отвлекать его от работы, Вилл решил, что теперь самое время осмотреть тело гоблина. Взяв в руку свечу, он встал на колени около трупа, поднял ткань с лица и замер, как громом пораженный.

Это был совсем не тот горбач, на которого указал капрал, не тот, кого они оба видели входящим в дом. На плохо освещенной улице разница была почти незаметна, но здесь, в ярко освещенном помещении, это было совершенно очевидно: у того гоблина не было шрама от глаза до подбородка — длинной тонкой белой линии, слегка рваной у рта.

Да и гоблин ли это вообще? Вилл вспомнил, что кто-то ему говорил, что гоблина простым выстрелом или ударом ножа убить не просто. Придется бить снова и снова, надо попасть в позвоночник либо сломать его хрупкие кости, которые потом нанесут дополнительные повреждения.

Вилл почувствовал, как у него упало сердце. Совершив такую серьезную ошибку, он, может быть, вообще убил невиновного? Хотя, конечно, фигура у этого все-таки была кривая и шел он как-то странно. Еще Вилл вспомнил, какой холодной была кожа убитого всего через мгновение после смерти. Ощупав шею, затылок и спину в поисках горба, Вилл, к своему ужасу не обнаружил ничего. Но, приподняв руку убитого и согнув ее несколько раз в локте и в запястье, он увидел, что она двигается странно. Может быть, это был грант?

Попросив пару ножниц, Вилл отрезал у мертвеца клок сухих волос цвета соломы и поднес их к пламени свечи. Они мгновенно вспыхнули, буквально исчезнув в облаке огня и дыма. Тогда, наверное, пуля все-таки попала в позвоночник. Получив ответ на свой вопрос, Вилрован отодвинул свечу на всякий случай подальше от трупа.

Он развернул мертвеца и быстро, но тщательно обыскал его одежду. Ничего особенного не обнаружилось, если не считать часов, ключей, оловянной табакерки, пригоршни медных монет и красного хлопчатобумажного платка. Вилл сложил все это во внутренний карман плаща. Хоть это все и не представляло ценности на первый взгляд, он все-таки решил отнести эти вещи Родарику и профессорам.

К этому времени доктор покончил с Даггетом. Когда Вилл подошел к нему, он уже вымыл и вытер руки и надевал плащ.

— Рана очень глубокая, и больной потерял опасно много крови. Но горячки нет, а если начнется…— Доктор пожал плечами, показывая, что ни за что не ручается. — А пока уложите его в постель и держите в тепле. Если он переживет эту ночь, я навещу его утром.

Вилл шепотом выругался. Где-то он допустил ошибку, дал гоблинам заметить себя и Даггета, и за его ошибку пришлось дорого заплатить капралу.

— Его зовут Нантаниель Даггет. Его семья живет где-то поблизости.

— Его уже узнали. — Доктор взял бамбуковую трость и мягкую шляпу с загнутыми впереди полями. — Я немного знаком с его отцом и сейчас направляюсь к нему, чтобы сообщить ему о несчастье, которое случилось его сыном.

Он повернулся, чтобы уйти, но Вилрован остановил его.

— Он в сознании? Я могу с ним поговорить?

Доктор посмотрел на него долгим изучающим взглядом и только потом ответил. Вилл вдруг остро почувствовал, что плащ у него весь в грязи, одежда в беспорядке, а на руках человеческая и гоблинская кровь. Но несмотря на это, доктор согласно кивнул.

— Он временами приходит в сознание. Можете поговорить с ним недолго, но не говорите ему ничего, что может его взволновать.

— Спасибо, — смиренно поблагодарил Вилл. — Я думаю, он будет рад услышать то, что я хочу ему сообщить.

Даггет лежал с открытыми глазами, лицо его было напряжено и бледно.

— Капитан… Блэкхарт…— он говорил еле слышно. — Мы… упустили… горбача?

Вилл наклонился и очень тихо и спокойно сказал ему на ухо:

— Не думай об этом больше. Я знаю, что делать дальше.

Он вытащил ордер и поднял так, чтобы юноша смог увидеть подпись и печать. Что бы там Родарик ни говорил про строжайшую секретность, но будь Вилл проклят, если даст этому юноше страдать, а может быть и умереть, в уверенности, что все это из-за какого-то пустяка.

Он добавил еще тише, так, чтобы только Даггет мог его услышать:

— Ты помог мне в очень сложном и секретном деле и оказал важную услугу своей стране. Когда я вернусь в Хоксбридж, я собираюсь отправиться к Лорду-Лейтенанту и попросить его удалить из твоего послужного списка все упоминания о нашем недоразумении прошлой зимой.

Даггет попытался улыбнуться.

— Вы очень добры. Боюсь, я… был не слишком… сговорчивым. Я должен был… отнестись к вам с большим… доверием, сэр.

Вилл покачал головой.

— Твои сомнения и вопросы очень легко понять. Я хвалю тебя за осторожность. — Глядя на это бледное лицо, он не мог не сказать капралу еще несколько добрых слов. — Из тебя получится очень хороший офицер. И через несколько лет, если ты захочешь служить в одном из наших элитных подразделений, мы посмотрим, что можно сделать, чтобы получить для тебя направление.

 

26

И хотя всю ночь Вилл очень волновался за Даггета, к тому времени когда доктор появился на следующее утро, судя по виду пациента, умирать он уже не собирался. С чувством облегчения Вилрован передал капрала заботам матери и сестры, которые прибыли на рассвете, и занялся организацией розыска по городу, в долине и в окрестных горах. Он все еще надеялся напасть на след оставшегося в живых гоблина и его сообщников.

Но два дня спустя Вилл был вынужден признать, что те, за кем он охотился, пропали бесследно. Более того, все еще оставалась неразгаданной тайна карты и ее надо было отвезти в Хоксбридж как можно скорее. Предоставив дальнейшие поиски местной полиции, он договорился, чтобы нанятый экипаж вернули без него, купил себе коня и ночью покинул Четтерли.

Он прибыл в Хоксбридж после стремительного и тяжелого путешествия и отправился прямиком во дворец, где отдал свои находки королю. И после этого, впервые за столько недель, он оказался свободен и мог разобраться с собственными делами.

Этим он с удовольствием и занимался следующие несколько дней, пока Родарик наконец не позвал его к себе.

Король был один в своем кабинете. Вилл вошел к нему сразу после полудня, щелкнул каблуками и вскинул одну руку ко лбу, красиво отдавая честь. Он был одет по всей форме, рыжие волосы по-военному заплетены в косу, треуголка — под мышкой. Родарик ответил на его приветствие рассеянным кивком и вернулся к карте, которую внимательно изучал; она была разложена перед ним на столе.

Вилл, настороженно выпрямившись, стоял до тех пор, пока король не поднял опять на него глаза и не указал ему на стул.

— У меня тревожные новости.

Аккуратно положив свою шляпу с кокардой на край стола, Вилл уселся, где было указано.

— Нордфджолл? — спросил он. Король сурово кивнул.

— Да. Принимая во внимание ваши догадки относительно карты, я сразу же написал Таддеусу Волту. Можете представить себе мое неудовольствие, когда он замешкался с ответом. Я уже собирался написать еще раз, намереваясь предъявить безапелляционные требования, когда от него пришло интереснейшее письмо.

Он сунул руку в карман своего шелкового камзола из рубчатой ткани, вынул сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Виллу.

— Лорд Волт написал, что он давно собирался сообщить мне нечто важное, но ему пришлось несколько месяцев ждать разрешения эрцгерцога, чтобы поделиться со мной сведениями. Из-за метелей письмо эрцгерцога задержалось в пути и прибыло только вчера.

Откинувшись на стуле, Родарик развел руками, как будто то, что он собирался сказать, было очевидно.

— Мы заперлись от всех часа на три. Я не буду мучить вас рассказами обо всяких формальных любезностях, которыми мы обменялись, и скажу сразу: Сокровище Нордфджолла похищено. Оно пропало в результате заговора, довольно искусного и изобретательного, но я не стану утомлять вас подробностями, упомяну лишь, что это случилось за четыре месяца до пропажи Машины Хаоса. Установив, что обычные воры не имеют к этому отношения и опасаясь примерно того же, чего опасались и мы, эрцгерцог направил всех своих послов втайне собирать информацию.

— Так мои догадки были верны? — Вилрован слушал с интересом, а потому вернул письмо, даже не прочитав.

— Ваши догадки оказались просто великолепны. Все случилось именно так, как вы предположили: лорд Волт только хотел осторожно расспросить Дайони с самыми благими намерениями, а Маккей удачно воспользовался ситуацией.

Родарик вздохнул и покачал головой.

— Все это похоже на случайное совпадение. Сколько бы сэру Руфусу пришлось ждать подходящей возможности, на что он и его сообщники пошли бы, чтобы такую возможность создать, если бы только Дайони оказалась разумнее, — этого мы никогда не узнаем. К сожалению, она сразу попалась на удочку Маккея.

Положив письмо обратно в карман, Родарик откинулся на стуле.

— На следующий день после того, как королеву ограбили, лорд Волт написал в Нордфджолл. Но ответ эрцгерцога, который так сильно задержался, заключал в себе больше, чем рассчитывал лорд Волт. Ответное письмо содержало известия, которые в свете того, что вы привезли сейчас из вашей поездки, становятся в полном смысле этого слова зловещими.

Повисло долгое молчание, король разглядывал карту, явно погрузившись в собственные мысли.

— Вы говорили о том, что было в письме…— напомнил ему Вилл.

Родарик поднял глаза.

— Эрцгерцогу точно известно, что Сокровище Тольи тоже пропало. Он связался с королем Алехандро. Кроме того, князь Лихтенвальда закрыл границы, а в северной части Толмарха за последнее время произошел ряд стихийных бедствий — из чего эрцгерцог заключает, что либо Сокровища были похищены у обоих монархов, либо некоторые из похищенных механизмов переправляют сейчас через территории этих стран, что приводит к стихийным бедствиям. И наконец, он передает странные и настораживающие известия из Винтерскара и Риджксленда.

Не в силах сдерживать себя, Вилл вскочил со стула.

— Но названия всех стран, которые вы упомянули, были подчеркнуты или обведены на карте!

Вилл вгляделся в карту, в странные надписи на ней. Неужели всем отмеченным на ней государствам угрожает опасность? Он подумал, что карта, наверное, содержит невероятно ценную информацию, — если бы только они смогли ее расшифровать!

— Но такой обширный заговор…— Ему даже подумать об этом было страшно. Несмотря ни на что, до этого момента он успокаивал себя, что беда может коснуться только двух или трех соседних государств. А оказывается, что может быть замешан целый десяток…— Это же просто чудовищно. Но кто составил этот заговор? Кто может питать такое непомерное честолюбие? Люди или гоблины?

— Пока что создается впечатление, что и те и другие. По крайней мере в Нордфджолле и в Толье это были люди. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, Родарик казался невероятно спокойным. Но лицо его было белее мела, а на шее пульсировала жилка. — Кто в ответе за все происходящее в целом, мы можем так и не узнать, пока он не решит, что мы уже достаточно слабы и не сможем сопротивляться. И действительно, зачем ему так скоро обнаруживать себя? Если он подождет, пока наши шахты обвалятся, пока вулканы в Винтерскаре разрушат город, пока землетрясения потрясут до основания Фингхилл, а море его затопит — когда на нас обрушатся все те несчастья, от которых нас оберегали Сокровища, вот почему мы так от них зависим, — то потом ему уже нечего будет нас бояться.

Но Вилл отрицательно покачал головой.

— Возможно, ему и нечего бояться нас, но ведь на континенте сотня королевств, герцогств и княжеств. Если десятку государств угрожает такая опасность, то остальные непременно…

Родарик остановил его резким движением руки.

— Что сделают остальные? Забудут все, чему их учили всю жизнь, и объединятся против этой угрозы — в чем бы она ни заключалась и кто бы за ней ни стоял, или же собственные сомнения парализуют их настолько, что они так и останутся сидеть, сложа руки? Мы не знаем, как они поступят. Нам, нашему обществу, всегда было запрещено даже думать о том, как действовать перед лицом подобной опасности. Как будто мы подобными мыслями можем ее накликать! А те, кто рискнул задуматься об этом, у кого хватало дерзости на подобные размышления, они все были жестоко наказаны!

Вилл угрюмо кивнул, вспоминая своих друзей студентов, которых с позором изгнали из университета. Если уж на то пошло, то ведь и его самого отослали именно за неверный образ мыслей.

— Вы как-то сказали, что наши предки придумали очень наивный план для защиты Сокровищ. Теперь мне кажется, что они и на самом деле проявили редкостную глупость и тщеславие, считая, что могут предусмотреть и прогнозировать любое возможное развитие событий. Мы сейчас расплачиваемся за это тщеславие. Потому что вне зависимости от того, удастся ли заговорщикам их дело или нет, я точно знаю одно, — мрачно продолжал король, — если Сокровища, которые уже пропали, не будут возвращены, если Сокровища Риджксленда, Фингхилла, Шато-Руж и остальных государств тоже исчезнут, если вся власть попадет в руки одного человека, мир изменится навсегда — и я также уверен, что в этом случае королевство Маунтфалькон, каким мы его знаем, перестанет существовать.

У Вилрована вдруг разболелась голова, он сжал виски руками.

— Кто… Нет, я не это хотел спросить. Вы предупредите Риджксленд, Фингхилл и остальные государства, отмеченные на карте? Вы доверитесь им? Теперь уже совсем не время хранить тайны!

— Я предупрежу их, обязательно. На это мне хватит здравого смысла — однако не уверен, что предприму еще какие-либо меры. Потому что необходимость держать все в тайне только возросла. Я опасаюсь вызвать панику. Если люди об этом узнают, они начнут видеть заговоры повсюду. И тогда преследования Рованов покажутся нам мелочью! Время повернет вспять, и мы опять окажемся в той эпохе, когда Империя только что исчезла с лица земли, только на этот раз мы будем выслеживать и убивать таких же людей, как и мы.

Родарик безрадостно смотрел в пространство прямо перед собой, как будто созерцал ужасающие перспективы, которые предлагало будущее.

— Мало того, еще неизбежно массовое убийство сотен, может быть, тысяч совершенно невинных толстопятов и олухов, если кто-то заподозрит, что за этим стоят гоблины.

— Демоны преисподней! — выдохнул Вилрован. Толстопяты и олухи — они такие маленькие, их так легко узнать, им так трудно замаскироваться, у них есть только несколько простеньких защитных заклинаний, и они совершенно беззащитны перед огнем и солью. Люди заставят их ответить за все свои беды.

— Я должен признать, — сказал король, — я никогда особо не любил своих подданных-гоблинов. Но какими бы они ни были, они — мой народ, и, будучи королем, я должен их защитить. — Его серые глаза вдруг загорелись ненавистью, он сжал руку в кулак и со всей силы ударил ею по столу. — Я не дам их перерезать, как кроликов, не дам охотиться на них, запугивать, пытать — даже если, чтобы их защитить, мне понадобится проливать собственную кровь!

Он отодвинул стул, поднялся и принялся быстрыми нетерпеливыми шагами мерить комнату.

— Но есть и другие причины держать все в тайне. В свете всего вышесказанного, кому мы можем доверять? Отметки на карте не гарантируют ничью невиновность. Может быть, они специально оставили карту, чтобы вы ее нашли. И даже если бы мы могли доверять всем правителям без исключения, разве можно сказать то же самое об их окружении? Я скажу больше: как бы все эти Сокровища могли исчезнуть, если бы в деле не были замешаны предатели из высших слоев общества?

— Мне кажется, — сказал Вилрован, наблюдая за его беспокойным передвижением по комнате, — что люди, ответственные за эту чудовищную ситуацию, как раз и стремятся вызвать в нас подобное недоверие друг к другу. Отказываясь делиться информацией, мы ведем себя именно так, как они рассчитывают.

— Я не спорю. И все-таки, зная, что один раз меня уже предали, пусть даже это был такой никчемный человек, как Маккей, зная, что и другие мои приближенные могут быть в этом замешаны, я теперь внимательнее смотрю на собственных друзей, на собственных советников, и мне не нравится то, что я вижу. Возьмем, к примеру, вашего друга Джека Марздена.

Вилл покачал головой и скрестил руки на груди.

— Марздена даже в Хоксбридже не было, его вообще не было в стране, когда похитили Машину Хаоса.

— Именно. Посмотрите только, сколько значительных событий произошло как раз в тот момент, когда Лорд-Лейтенант под благовидным предлогом исчез из виду. Ваша дуэль и арест. Похищение Сокровища. Убийство Маккея. Все это наводит меня на мысль, что я с ума сошел, доверив свой город человеку с таким множеством пороков!

Вилл опустил руки и слегка выпрямился.

— Мы сейчас говорим о Джеке, или все эти упреки предназначены мне?

«Вот уж никогда бы не подумал, что Родарику известно, что Джек курит гашиш и проигрывает крупные суммы у Сайласа Ганга».

Король устало опустился на стул.

— Мы говорили о Марздене. И все-таки я ни в чем его не обвиняю. В городской страже никогда не было и намека на коррупцию. И пока это так и остается, лорд Марзден может не опасаться за свой пост — но это совершенно не означает, что я доверю ему тайну такой важности!

Широко расставив ноги, руки в боки, Вилл мрачно смотрел на короля.

— Странно, — пробормотал он, — что вы доверяете мне, ведь у меня тоже есть… пороки.

— Но не такие же, — на губах Родарика появилась чуть заметная ухмылка. — А тем, которые у вас есть, вы предаетесь так открыто, можно даже сказать — бесстыдно, что вас невозможно шантажировать. И вообще, — добавил он, пожимая плечами и приподняв одну бровь, — вы узнали об этой тайне раньше, чем я заметил ваше присутствие!

Усмешка пропала с его лица, Родарик вдруг заговорил очень искренно.

— Не понимаю, Вилрован, почему вы так упорно считаете, что я вас недолюбливаю? Я бы не доверял вам безоговорочно, если бы не был высокого мнения о вашем мужестве, о вашей верности, преданности королеве! Неужели я доверил бы вам командовать людьми, которые ее защищают, сколько бы Дайони меня ни просила?

Вилл посмотрел на свои сапоги. Вот так новость: похоже, во всех разногласиях между ним и королем больше виновата его собственная строптивость, чем строгость Родарика.

— Вилрован, — тихо сказал король, — я знаю, что Дайони иногда бывает выгодно настраивать нас друг против друга, но я думаю, может быть, нам не стоит идти у нее на поводу?

Вилл сцепил руки за спиной, над серебряной пуговицей своего зеленого мундира. Он продолжал разглядывать носки своих начищенных сапог.

— Сэр, мне стыдно.

— Не надо стыдиться. Если в прошлом между нами и было некоторое взаимное непонимание, то я в этом виноват не меньше вас. Давайте постараемся в будущем быть мудрее и оставим это.

Родарик кашлянул.

— А сейчас, когда вы немного присмирели, я воспользуюсь этой переменой настроения и дам вам новый приказ. Машина Хаоса покинула пределы страны, я это чувствую.

Вилл поднял на него взгляд.

— Нет, — возразил Родарик на исполненный надежды взгляд Вилла. — Я не знаю, где она сейчас. Просто связь, которая была между мной и ею, исчезла. Возможно, Сокровище сейчас в Шенебуа, раз заговорщиков видели так близко от той границы. Но они могли уже давно передать механизм другим своим сообщникам, и он мог уйти на север… юг… запад… я просто не знаю. Я знаю только, что Машина Хаоса вне досягаемости. А раз так, нам остается только ждать дальнейших событий. А пока я хочу, чтобы вы были поближе к королеве.

Вилрован замер, в его глазах отразилось беспокойство.

— Королева в опасности?

— Королева в опасности, она может нанести себе серьезное увечье. Вы знаете о том, что она в положении. Сейчас не время для… скажем так: для сумасбродства и безрассудного поведения, ведь она уже на четвертом месяце. Сейчас ей пристала умеренность во всем.

Вилл покачал головой и горько усмехнулся.

— Неужели вы когда-либо всерьез полагали, что, когда придет время, она… станет вести себя спокойнее? Если так, то боюсь, что вы были с самого начала обречены на разочарование.

— Я не думал, что Дайони изменится только потому, что носит под сердцем мое дитя. Но скажите мне, Вилрован, разве в ее привычках предпринимать долгие изнурительные поездки верхом за город? Устраивать шумную детскую возню на большой лестнице? Выпивать столько, что она теряет над собой контроль?

— Нет, — уверенно возразил Вилрован, — нет, это совсем на нее не похоже. Но вы же не хотите мне сказать, что она действительно проделывала что-то подобное?

— Именно это я и хочу вам сказать, — сказал король, — с бесконечной скорбью и сожалением.

Вилл задумчиво вздохнул. Похоже, за то время, пока он пропадал в поселках рудокопов, пока ездил в Четтерли, и за те несколько дней, что он потратил, подыскивая подходящий дом к приезду Лили, тут много чего произошло.

— А вы делали что-нибудь, чтобы уговорить королеву не вести себя так опрометчиво?

— Я пытался предостеречь ее, и другие тоже. Но она не слушает. Я мог бы, конечно, заставить ее подчиниться, но вот как раз этого мне не хочется делать, она и так чувствует себя совершенно несчастной.

Вилл вскинул голову.

— Вы думаете, все дело в том, что она очень несчастна? Должен сказать, я тоже так и подумал. Вы считаете, она все еще упрекает себя в пропаже Сокровища?

— Да. И еще я думаю, что она очень боится будущего. И сейчас, когда она должна бы с радостью предвкушать рождение ребенка, она видит только, что мир таит неисчислимые бедствия. И чтобы избавиться от подобных мыслей, она старается как-то отвлечься.

— Я должен не давать ей скучать? — спросил Вилл, опираясь руками о стол и нагибаясь к королю. — Или мне следует отчитывать ее и требовать от нее более пристойного поведения?

— И то и другое. Или ни то ни другое. На ваше усмотрение.

Король грустно покачал головой.

— Я никогда не мог понять почему, но она никогда не обижалась на ваши слова, что бы вы ей ни говорили и как бы жестко вы с ней ни разговаривали. А малейшую критику с моей стороны она встречает в штыки либо ударяется в слезы.

— Дело просто в том, что, когда вы критикуете ее, она боится, что вы будете меньше ее любить. А моя любовь, чисто родственного характера, для нее не так необходима.

— Вы слишком добры, Вилрован, — задумчиво улыбнулся король. — И я благодарю вас за это. Но значительно больше, чем собственная сердечная боль, меня заботит здоровье Дайони и ребенка. И конечно же, она ничего не должна знать из того, о чем мы с вами сегодня беседовали. Пусть неведение и угнетает ее, но если она узнает хотя бы часть того, что известно теперь вам и мне…

— Подумать страшно. — При одной мысли о том, в какое отчаяние впадет Дайони, в какие крайности бросится, если только заподозрит правду, у Вилла голова пошла кругом. — Хотя в конце концов она все равно узнает обо всем, несмотря на все наши усилия, особенно если дела пойдут еще хуже.

— Я уже думал и об этом. Но я прошу вас защитить ее от правды, пока это возможно. Я понимаю, что выбрал не самый удачный момент, ведь через две недели приезжает Лиллиана. Но я надеюсь, что Лили поймет и не будет чувствовать себя заброшенной. И вы, конечно, можете в любое время пригласить ее навестить меня.

— Спасибо, — сказал Вилл, слегка помрачнев. Приглашение, конечно, было сделано от чистого сердца, но он подумал, что Лили будет смертельно скучать, ведь у нее нет вкуса к придворной жизни. Он-то надеялся на совсем иное: посвятить себя полностью Лили, исполнять все ее желания, устраивать пешие или конные прогулки, загородные пикники, романтические ужины, ходить с ней в театры. И все это теперь было невозможно, потому что ему придется ни на шаг не отходить от Дайони.

Родарик, казалось, без слов догадался, о чем думает Вилл.

— Я очень высокого мнения о Лиллиане. Если она устанет от обычных здешних развлечений — сплетен, флирта и политики, может быть, она захочет воспользоваться моей библиотекой или принять участие в любом другом разумном времяпрепровождении. Я буду рад ее обществу. — Он заметил, что Вилл все еще хмурится. — И я понимаю, что у вас были совсем другие планы. Я не просил бы от них отказаться, если бы это не было совершенно необходимо. Я знаю, как много вы потрудились за последние месяцы. И мне очень жаль, что приходится требовать от вас таких жертв.

— Понимаю, — сказал Вилрован. Он начинал чувствовать, что злая судьба намеренно и неизбежно обрекает на провал все его попытки сблизиться с Лили. Но ребенок, которого носит Дайони, будет наследником престола и поэтому вдвойне дорог для всех. Вилл выпрямился и ловко отсалютовал. — Для меня большая честь служить королеве.

— Спасибо вам, Вилрован. Я обещаю, что вы не сочтете меня скупым или неблагодарным. Если нам удастся добиться того, чтобы все наши беды закончились благополучно, вам сложно будет придумать просьбу, которую я не захочу удовлетворить. Конечно, если, — со вздохом добавил Родарик, — через пять месяцев, когда ребенок родится, я вообще буду иметь возможность кого бы то ни было награждать.

 

27

Тарнбург, Винтерскар.

Девятью месяцами ранее — 3 мессидора 6537 г.

В Винтерскаре лето было в самом разгаре, в это время город круглые сутки купался в лучах света. Кафе и кофейни не закрывались совсем, оперы и спектакли начинались в театрах сразу после полуночи, а улицы Тарнбурга двадцать два часа в сутки были заполнены гремящими экипажами и бесшумными паланкинами, беспечными, легкомысленными и легконогими толпами гуляк в легких летних атласных и муслиновых одеждах, направляющихся со званого обеда в театр или на бал пешком — как можно спать, когда на улице так тепло и светло?

Даже когда солнце ненадолго скрывалось за горизонтом, трудно было отдыхать, зная, как скоро день вернется во всем его великолепии. Лучше подремать душным полднем, когда жара и физическая усталость от такого количества веселья берут свое и заставляют сладко клевать носом. Люди расходились по домам на время недолгих сумерек, но факелы и лампы никто не тушил.

Закатное затишье как раз опускалось на город, шум и толчея экипажей стихли, когда король Джарред в глубокой задумчивости шел по освещенному свечами дворцу.

В тамбуре своей спальни он застал двух пажей; разлегшись на полу, они играли в бирюльки из слоновой кости. При приближении короля мальчики оставили игру и вскочили на ноги. Их белые парики сбились набекрень, синие атласные штаны помялись и перепачкались на коленях, они повесили головы, то ли потому, что их застали за такой детской игрой, то ли потому, что им давно пора было спать. Ему пришло в голову, что надо что-то сказать, ведь он за них отвечает.

— Мы сыграем в карты, — решил он наконец, вспомнив, что Зелена иногда играла в карты со своими пажами. — Это занятие… более подобает джентльменам.

Мальчишки были рады, хотя, наверное, и удивились. Они принесли карты и придвинули стулья к столику у зарешеченного окна, где как раз взошла луна. И почти час Джарред играл с ними в «Соседа-попрошайку» и в «Пой, птичка, пой», до самого рассвета, когда пришел доктор Перселл.

— Вы посылали за мной, я знаю, — старик выглядел несколько виновато.

— Ничего срочного. Я велел вас не беспокоить, если вы отдыхаете. Но раз уж вы пришли, поздравьте меня. Я справился с той маленькой трудностью, которую мы с вами ранее обсуждали.

— Справились? — спросил философ. — Вы говорите о юной леди?

Джарред отослал пажей, им все равно уже давно пора было спать.

— Я дословно последовал вашему совету, — поведал он Перселлу, когда они остались наедине. — Ну, вы и сами знаете, что я сделал. Мадемуазель переехала сюда. А ее родственники просто наводнили Линденхофф.

— Да, это я помню, — подтвердил Перселл. — И каков результат?

— Она явно убеждена, что быть королевой просто невыносимо. — Джарред взял со стола карты и задумчиво их перетасовал. Колода была причудливая, масти называюсь червями, розами, рубинами и кинжалами. — Потому что хоть я и не говорил с ней о нашем будущем с того самого случая, я все-таки… немного флиртовал с ней. Ничего серьезного, пара поцелуев, которые ей чрезвычайно не понравились.

Он страдальчески улыбнулся, вспомнив, какой холодный прием встретили его поцелуи. Сейчас он мог улыбаться, хотя в тот момент ему было совсем не смешно. Но Джарреду часто казалось, что с ней и без нее он — это два разных человека.

— И когда я понял, как она к этому относится, мне пришло в голову, что, если я притворюсь совсем тупым, если стану настаивать, возможно, это поможет воспитать в ней неприязнь ко мне.

— И это помогло?

Джарред открыл карту — даму червей. Позабавленный таким совпадением, он просмотрел всю колоду и нашел валета кинжалов.

— Хоть это и задевает мое самолюбие, я должен признать, что добился небывалых успехов. Более того, она влюбилась в своего красавчика-кузена, как вы и предсказывали.

Перселл подошел к мраморному камину и внимательно рассмотрел свое отражение в позолоченном зеркале над ним.

— Джмель, Ваше Величество, или Змадж? Признаюсь, я их с трудом различаю. — Доктор слегка поправил шейный платок. Получив приказ короля явиться, он одевался наспех.

— Змадж. Я должен вам сказать, Френсис, что близко не подходил к особняку Дэбрюлей уже больше месяца, а мадемуазель пропускала уроки с лордом Виттлсбеком в Архиве. Естественно, я заподозрил правду. А когда сегодня я встретил юную леди со Змаджем в городе и они оба выглядели виновато, будто я застал их врасплох, я понял, что план удался.

И даже если к облегчению примешивалась ревность — это все-таки было облегчение. Облегчение, что его сказочный дворец будет принадлежать ему одному, что добрые старые ритуалы, такие вечные и однообразные, останутся нетронутыми. И более всего: облегчение, что черноглазая иностранная красотка и ее причудливая родня не будут больше ни во что вмешиваться.

— Все это в высшей степени приятно, — сказал философ, — и вы можете поздравить себя с тем, что о помолвке не было объявлено, что вы не написали никому из своих родственников, что такая помолвка возможна, — и он выжидающе посмотрел на короля. — Когда вы собираетесь обсудить это с юной леди?

Джарред отложил карты.

— Я отправляюсь к ней послезавтра. После того как мы столкнулись в городе, она прислала мне письмо, приглашая приехать либо шестого, либо десятого, когда ее тетя будет в отъезде. Мне кажется, Френсис, она попросит меня вернуть ей свободу. И естественно, я собираюсь ей уступить. — Он понимал, что все еще существовала опасность заново раздуть пламя уже угасшей было страсти, но этот последний разговор казался ему просто необходимым.

— Шестого, Ваше Величество? Но вы же запланировали навестить вашу кузину, леди Серену, в Рейвенхерсте.

— О боже, и правда, — спохватился король, хлопнув себя по лбу. — И как я только мог забыть!

Он сложил руки на столе и положил на них подбородок.

— Хотя должен признать, что пусть я и считаю кузину Серену величайшей занудой на свете, по сравнению с вечером в доме Дэбрюлей, с тетей, которая притворяется доброжелательной, и Змаджем, который пытается испепелить меня взглядом…

Несмотря на то что за окном уже светало, в комнате все еще царили сумерки. Несколько свечей погасли. Перселл собирался снова зажечь те две, что стояли под зеркалом, когда король вдруг властно приказал:

— Нет, не смейте!

Доктор вздрогнул и обернулся. Джарред неловко рассмеялся.

— Простите меня, Френсис. Не понимаю, что заставило меня сказать это так резко. Но оставьте их в покое. Света и так достаточно, и, по правде говоря, любой… блеск… вызывает у меня головную боль.

Перселл подошел поближе, достал из кармана очки и пристроил их на кончик носа.

— Что-то не так с вашими глазами, сэр? — Он напряженно всмотрелся в лицо короля.

— Думаю, это время года виновато. Через недельку-другую я снова стану самим собой, — ответил Джарред. И призадумался, зачем он скрыл правду: ему дела не было до дневного света, но вот ярких огней, отражающихся в зеркалах и других блестящих поверхностях он не выносил.

Но король уже довольно много скрыл от Перселла: свою рассеянность, провалы в памяти и то, как мадемуазель то притягивала его, то отталкивала.

— По крайней мере, — вслух сказал он, — больше не будет этих пресных обедов у Дэбрюлей. — Он наконец понял, почему еда там казалась такой безвкусной. В ней всегда не хватало специй и совершенно не было соли.

— Обеды без соли? — Перселл уже было снял очки, но теперь надел их снова и, озадаченно нахмурившись, смотрел на короля. — Я не знал, что у них в семье есть больные.

Это была правда, многие врачи предостерегали своих пациентов от соления пищи. Доводы были следующие: раз соль так опасна для гоблинов, то и для людей она не может быть полностью безвредной. А поэтому детям, пожилым людям и больным зачастую не советовали ее злоупотреблять — а то и вовсе исключать соль из пищи.

— У мадемуазель очень хрупкое здоровье. Она не то чтобы болезненная, но очень чувствительная. Поэтому мадам Дэбрюль наняла повара, который готовит без соли, и все остальные на кухне, верите ли, все до одного — олухи! — Вспомнив об этом, Джарред поежился. Конечно, все пользовались изделиями гоблинов, но доверить им приготовление пищи? Это казалось несколько небезопасным.

— Так значит, вы отправитесь в Рейвенхерст?

Король кивнул.

— Я скажу Фезону.

Господин Фезон был личный секретарь короля, деятельный и энергичный молодой человек, имевший виды на пост в кабинете министров через несколько лет.

— Он извинится за меня перед юной леди и напишет письмо кузине Серене — напомнит, чтобы она меня ждала. У нее память уже не та.

Но два дня спустя, чуть позже полудня, король и философ столкнулись во дворе, между часовой башней и конюшнями. Джарред как раз садился в летнюю коляску.

— Дорогой мой Френсис, — легкомысленно сказал король, останавливаясь у коляски, чтобы достать пару светло-коричневых перчаток, — почему вы хмуритесь? Вам не нравится, что на мне такой яркий камзол? Или алые ленты на трости? Они, я должен признать, действительно несколько фривольны.

— Нет, дело совсем не в этом, — ответил Перселл. Хотя он и заметил, что темные волосы короля не напудрены, а во всем костюме сквозят некоторая легкость и отсутствие должной формальности, что вряд ли украсит его в глазах такой строгой пожилой дамы, как леди Серена. — Я рад, что вы наконец сняли траур. Мне просто пришло в голову, что уже довольно поздно и вы не успеете в Рейвенхерст к ужину.

— А…— сказал Джарред. Лакей открыл дверцу повозки, и король забрался внутрь. — Такое глупое недоразумение — простая оговорка с моей стороны. Господин Фезон уверяет меня, что я сказал: сегодня — к Дэбрюлям, а десятого — к Серене. Я узнал об этой ошибке только сегодня утром.

Он неловко рассмеялся.

— Не понимаю, как я мог сделать такую глупость. Но в конце концов, это даже к лучшему. Чем скорее я порву с мадемуазель, тем лучше для всех.

— Да, Ваше Величество, я с вами совершенно согласен. И я поздравляю вас, сэр, с отменой надвигающегося бракосочетания.

Ис ждала короля в гостиной, в комнате со множеством зеркал. Мадам Дэбрюль не уехала, хотя и удалилась в свою комнату под каким-то вымышленным предлогом и не могла его принять.

Мадемуазель и сама выглядела больной: губы побелели, а на щеках играл нездоровый румянец. Либо она больна, решил король, войдя в комнату и увидев ее сидящей у окна, либо находится в сильном душевном волнении. Тут он заметил, что она снова в черном — в тяжелом бомбазиновом платье, несмотря на жару, и в черных перчатках. Может быть, именно поэтому она выглядела нездоровой.

— Прошу прощения, — сказал он, когда она вскочила с места и изящно присела в реверансе. — Боюсь, что я не вовремя. Мадемуазель, неужели вас постигла новая потеря?

— Да, — сказала она тихим, сдавленным голосом, принимая его руку и позволяя ему помочь ей встать. — Мой кузен Айзек. Вы помните его, Ваше Величество? Мне кажется, вы встречали его раз или два.

Джарред попытался отыскать в памяти лицо этого юноши.

— Айзек. Юноша с романтическим, оставшимся после дуэли шрамом. Вы были к нему очень привязаны?

Ис покачала головой.

— Нет, но это случилось так неожиданно. Говорят, он съел что-то не то. — Она вздрогнула с головы до ног, как будто в этой душной комнате стало вдруг очень холодно. — Тетя Валентина говорит, это должно послужить нам всем уроком.

Джарред был в замешательстве, но на этот раз не из-за зеркал. Он постепенно научился в них не смотреть, а лишь незаметно скользить взглядом по их рамам.

— Я не совсем… Вы же говорите, это было пищевое отравление? Тогда я не понимаю, что ваша тетушка…

Ис горько усмехнулась.

— Она говорит — жизнь коротка и полна опасных неожиданностей. Мы не должны стремиться к счастью в отдаленном будущем, нужно брать то, что хотим, сегодня!

— Да, я понимаю. Это несколько жестоко звучит в подобных обстоятельствах. Но…— Ему неожиданно захотелось довериться девушке. — Но я не могу с ней не согласиться. Мы с Зеленой тоже строили много планов на будущее. А пока мы строили эти планы, в ней зрел недуг. Мы не знали, никто даже не догадывался, а потом однажды она просто перестала дышать.

Пока он говорил, Ис неотрывно смотрела на него широко открытыми глазами, ее губы побелели еще больше. Он не мог понять, было ли это сочувствие или шок.

— Это могло случиться с любым из нас; именно так — просто перестать дышать. Особенно в этом доме. — Короля удивила неожиданная решительность, которая блеснула в ее глазах. — Но это не случится с мной и этого не случится с теми, кого я люблю.

Ее пальцы потянулись к ожерелью, рассеянно потрогали кристалл-подвеску. Глядя на это, Джарред почувствовал, как кровь леденеет в его жилах, а сердце в груди бьется неровно. Ис смотрела него, как будто что-то соображая.

— Как удобно, что вы сегодня здесь. Удобно… но вот можно ли это назвать удачей — для вас или для меня?

В кромешной тьме ничего нельзя было понять. Когда Джарред наконец пришел в себя, он обнаружил, что лежит в полумраке на огромной кровати с пологом в незнакомой комнате.

Он вяло приподнял голову и прислонился к жесткому валику, чтобы оглядеться. Окна закрывали тяжелые занавеси, и единственная свеча почти совсем догорела на столике у двери. Когда он приподнялся на локтях, чтобы получше осмотреться, он тут же наткнулся на собственное призрачное отражение в очередном высоком зеркале.

Накатившая слабость буквально придавила его к кровати. Когда головокружение прошло, он все еще чувствовал себя слабым и опустошенным. Как он сюда попал? Ему смутно припоминались холодные поцелуи в темноте, слабое, дразнящее воспоминание о том, как жемчужное ожерелье скользило по обнаженной коже, обвилось вокруг запястий, стянув их вместе, а потом…

Его бросило в жар, потом в холод, когда былые ощущения неожиданно вернулись к нему: страсть, от которой плавились кости и огнем горел каждый нерв. Темное желание, жажда, которая только возрастала, сколько он ни пытался ее утолить. Конечно, ему это только приснилось, но какой потрясающий сон!

Постепенно он осознал, что не один в комнате, что в ногах кровати сидит на стуле худенькая девушка в черном.

— Что со мной случилось?

— Вам стало плохо, Ваше Величество, но теперь вам уже лучше, — произнес тихий дрожащий голос.

Джарред лежал еще некоторое время, уставясь в пустоту, пока вдруг не понял по ее быстрому дыханию, что Ис плачет.

— Вы несчастны, — сказал он. Почему-то королю показалось, что это из-за него. — Я что-то сказал или сделал не так?

— Так вы… не помните? О сэр, что же будет со мной, если вы не сдержите своих обещаний, если все, что вы сказали мне, — только пустые слова? Неужели я сама непоправимо разрушила свою жизнь?

Так это был не сон. Поцелуи, извращенное удовольствие от боли — все это действительно было. Он с трудом сел, но все вокруг еще плыло. Он мог только лежать и бессильно слушать, как она плачет. Так горько, что у него сердце разрывалось.

Ис душераздирающе всхлипнула.

— Наверное, я сама виновата. Я, должно быть, дала вам повод думать… но ведь, в конце концов, мы уже четыре месяца, как тайно помолвлены. Неужели я не права, что позволила этому случиться.

Этого он вынести уже не мог.

— Нет. Нет, ваша жизнь не разбита, мадемуазель. Уверяю вас, я чувствую к вам только глубокое уважение и искреннюю привязанность. И, как вы и говорите, — мы поженимся.

Джарред закрыл глаза. Слова были произнесены, он не смог бы взять их назад теперь. Больше всего его беспокоило то, что он не чувствовал сожаления.

 

28

Во всем городе, во всех модных салонах и кофейнях поразительную помолвку короля — еще не объявленную официально, но уже ни для кого не являющуюся тайной — обсуждали без конца. Одетые в шелка леди перешептывались о ней за кружевными веерами, денди говорили о ней над бокалами ледяной лакричной воды в кафе. Сплетни и слухи передавались с газетами и портвейном в каждый клуб, подавались на серебряных подносах и расписных фарфоровых тарелочках вместе с вечерним чаем. За ужином скандал добавлял остроты каждому блюду.

— Вы только подумайте, — говорили женщины, — какая-то выскочка!

— Вы только подумайте, — говорили мужчины, — она, конечно, красавица, конечно!

Однако в Линденхоффе эту тему обсуждали напряженно и за закрытыми дверьми. В течение нескольких дней возникали самые фантастические догадки, но потом Джарред созвал своих советников, министров и несколько высокопоставленных придворных. Запершись с ними в зале совещаний, где стенные росписи обманывали глаз и заставляли помещение казаться больше, он официально объявил о своих намерениях.

Как он и ожидал, новость вызвала потрясение и смятение, а затем последовали многословные и энергичные протесты. Король внимательно выслушал все, что ему сказали, но остался непоколебим, он считал, что поступает согласно законам морали и был настроен сделать то, что следует.

— Но, Ваше Величество, о юной леди так мало известно, — сказал премьер-министр. В этой комнате без окон он казался раскрасневшимся и разгоряченным в своих легких одеждах. — Правильно сказать, что о ней вообще ничего не известно.

— Все, что вам следует знать, и единственное, что имеет значение, — это то, что я уже поклялся своей честью. А кроме того, она достаточно благородного происхождения, безупречно воспитана и у нее незапятнанная репутация.

— Несомненно, юная особа вполне добродетельна. Но ее считают чрезвычайно эксцентричной. — Это уже президент сената Винтерскара. — Она окружает себя прислугой из гоблинов, а вы подумали, сэр, о том, как отреагируют ваши собственные слуги, если она привезет своих гоблинов в Линденхофф?

Джарред чувствовал, что ему все труднее сдерживаться. Споры продолжались уже несколько часов, все возможные аргументы уже были предъявлены и отвергнуты, а теперь все просто повторялось по второму кругу.

Он вцепился в ручки белого с золотом кресла.

— Я не для того созвал вас сюда, чтобы обсуждать моих слуг. И вашего разрешения мне, чтобы жениться, тоже не требуется — хотя, признаюсь, я надеялся получить ваше благословение.

— А ваш наследник? — напомнил президент. — Вы уведомили лорда Руперта? Это определенно будет для него большой неожиданностью и даже, прошу прощения, большим разочарованием.

— Вряд ли, — холодно ответил Джарред. — Будучи кузеном моего отца и, можно сказать, представителем старшего поколения, лорд Руперт вряд ли надеялся, что я скончаюсь раньше него.

Президент отступил на шаг, вынул шелковый платок и вытер лоб, но на его место выступил еще один чиновник.

— Сэр, я никогда бы не подумал, что мне придется напоминать королю о его долге. Ваши указы всегда были так разумны, ваши суждения — справедливы, никто не смог бы обвинить вас во взбалмошности или равнодушии, когда дело касается блага вашего народа. Но у вас есть и другая обязанность, к которой не следует относиться легкомысленно, — дать стране достойную преемницу милостивой и прекрасной…

Приступ негодования заставил Джарреда вскочить на ноги.

— Мы не будем говорить о нашей покойной королеве. Только я один знаю, что это была за женщина и как много страна потеряла…— Мысль о том, что другая женщина окажется на месте Зелены, как ножом резанула его по сердцу.

Джарред с трудом взял себя в руки, снова сел в кресло и продолжил несколько тише:

— Я не забываю о долге перед моим народом.. По правде говоря, я думаю о нем каждую минуту. Вы только что упомянули мои указы. Если мое слово не имеет веса, если моя подпись ничего не стоит, то разве люди смогут рассматривать мои слова и действия как проявление закона?

В комнате повисло напряженное молчание, пока его не нарушил Хьюго Саквиль.

— Ваша… подпись, Ваше Величество? — сказал он. — Вы хотите сказать, сэр, что подписали брачный контракт?

— Да. Вчера вечером, в присутствии нотариуса.

На лицах присутствующих появилось скорбное выражение. Многие, казалось, хотели бы спорить и дальше, но не знали, что сказать. И действительно, что уж тут было говорить. Заверенный нотариусом контракт был юридическим документом, и чтобы отмахнуться от него, пришлось бы пересмотреть в корне кодекс законов, основы которого не менялись уже более тысячелетия.

С чувством глубокого облегчения Джарред наблюдал, как они один за другим выходили из комнаты, а затем послал за церемониймейстером.

Лорд Виттлсбек явился с ужасно важным видом. За те несколько месяцев, пока он наставлял Ис, он проникся к своей ученице если не симпатией, то по крайней мере рассматривал себя как ее покровителя, а ее — как свое собственное творение. И как и следовало ожидать, планируя церемонию, он чувствовал себя в своей стихии.

— Вы можете положиться на меня, Ваше Величество. Я за всем прослежу. Золотая карета, тысячу белых голубей отпустят на волю с дворцового двора — ни одна мелочь не будет упущена.

— Это повторный брак, — напомнил ему Джарред. После стольких часов горячих споров он чувствовал себя измученным и немного больным. — И в моем возрасте мне не хотелось бы выглядеть нелепо. Церемония должна быть пышная, мы должны соблюсти все традиции, но следует также проявить сдержанность.

— Вам еще нет и тридцати, — сказал церемониймейстер со снисходительной улыбкой. Затем, увидев, что король сжал губы так, что они побелели, поспешно добавил: — Конечно, Ваше Величество, как вы пожелаете. Несомненно имеются подходящие прецеденты, где-нибудь в архивах, для… скромного повторного брака, и я их найду. А теперь об обеде, на котором вы официально объявите о предстоящей свадьбе, когда он состоится?

— Как можно скорее, — Джарреда охватило совершенно необъяснимое ощущение, что все это необходимо сделать быстрее. После того как эта свадьба так долго приводила его в ужас, сама мысль о дальнейшем промедлении неожиданно стала невыносимой. — Сколько времени вам понадобится, чтобы сделать все необходимые приготовления?

Лорд Виттлсбек задумался на мгновение.

— Мы не сможем организовать это менее чем за десять дней. А лучше даже через две недели.

Король резко покачал головой.

— Как можно скорее, — твердо повторил он. — Вы должны понимать, с каким нетерпением я жду возможности обнять мою невесту после такой долгой тайной помолвки.

— Конечно, — лорд Виттлсбек поклонился так низко, что верхушки его напудренного парика почти коснулись пола. — Через десять дней, Ваше Величество. Я поговорю с вашим мажордомом, и мы начнем приготовления к обеду в честь помолвки немедленно.

В вечер перед банкетом Ис одели и причесали с особым тщанием. Ее платье было готово уже несколько месяцев назад и хранилось в огромном дубовом сундуке, вместе с мешочком душистых трав. Когда служанка-олух открыла крышку и достала платье, комнату наполнил запах лаванды. Платье было сшито из белого атласа и многих ярдов газа, оно было все в рюшах, гофрировке и ободках, украшено лентами и рядами кружев — это было само великолепие, воплощенная элегантность. Ис ничего красивее в жизни не видала.

Пока служанка зашнуровывала ее, пока она надевала ей на ноги хорошенькие красные туфельки с алмазными пряжками, Ис старалась справиться с неожиданно расшалившимися нервами. Ведь, в конце концов, это был момент ее триумфа. Больше не придется проскальзывать куда-то в рваных котиковых плащах, не надо будет тайно проникать в задние ворота. Она войдет во дворец открыто, под руку ее будет вести лорд Виф, а сам король спустится ей навстречу.

В холле на первом этаже она нашла мадам и остальных чародеев не помнящими себя от радости, они были уверены, что то время, когда все, что они потеряли, вернется к ним, уже совсем близко. Ис тоже была возбуждена, но по другой причине. У нее на груди, между корсажем из китового уса и атласными рюшами платья, притаилась маленькая-склянка со смертельным ядом. Выходя из дома и садясь в карету, она чувствовала, что ее сердце трепещет, как пойманная бабочка.

Она попыталась успокоиться. Сидя в экипаже, она так крепко сжала руки на коленях, что у нее побелели костяшки, она надеялась, что никто не заметит, что ее просто трясет от волнения.

Она взглянула на мадам, которая сидела напротив. Ее бывшая воспитательница выглядела необычайно замкнутой.

«Как она удивится! — подумала Ис. — Будем надеяться, что это пойдет ей на пользу. Может быть, в прошлом ей и удавалось меня запугать и заставить делать все так, как она захочет, но больше у нее это не выйдет. До того как закончится этот банкет, она поймет, что со мной необходимо считаться!»

К тому времени как экипаж остановился у подножья дворцовой лестницы, ее сердце билось так сильно, что Ис удивлялась, как мадам и остальные этого не слышат.

Вечер шел своим чередом, и банкет почти закончился, но комната звенела от нетерпения. Все знали, что, когда часы пробьют полночь, король объявит о своей такой не популярной в народе помолвке.

Хотя все окна были распахнуты, в комнате было очень тепло. Было почти одиннадцать, и за окном почти не стемнело. Джарред отвлекся от разговора с лордом Рупертом и подал знак своему дяде, сидевшему в другом конце комнаты. Извинившись перед дамой, которая сидела рядом с ним, лорд Хьюго поднялся и поспешил к королю.

На лбу Джарреда проступила испарина, и он часто смеялся. Лорд Хьюго никогда не видел племянника таким возбужденным, даже во время его первой свадьбы. Еще более странным было то, что взгляд короля беспокойно блуждал по комнате, и особенно беспокойным он был, когда встречался глазами со своей будущей невестой.

«Бывает, что старики выставляют себя на посмешище из-за хорошенькой девчонки, — подумал Хьюго. — Случается такое и с безусыми сопляками. Но чтобы человек в возрасте Джарреда и с его характером тоже на это купился…»

— Еще вина, — с широким жестом провозгласил Джарред.

Лорд Хьюго подал знак пробегавшему лакею, и тот принес графин кованого серебра с ручкой в виде русалки, украшенный эмалью и драгоценными камнями, который всегда использовался во время государственных церемоний. Хьюго понюхал вино, отлил немного в маленький серебряный стаканчик, который прилагался к графину, и торжественно попробовал. Сочтя вино хорошим, он налил своему племяннику, не забыв ни одной традиционной мелочи.

— Выпей со мной, — потребовал Джарред, поднимая хрустальный кубок. Хьюго сначала очень удивился, но потом быстро оправился и с поклоном согласился. Этот приказ нарушал ход церемонии, а подобная резкость была вообще не похожа на Джарреда, который всегда был сама вежливость. Дородный джентльмен прошел неровной походкой через зал, взял со стола свой бокал, отвесил неглубокий поклон мадемуазель, которая сидела рядом, и вернулся к королю.

— Я предлагаю тост за юность и красоту. Пусть они не меркнут вовеки. — Джарред поднес кубок к губам, а Хьюго поднял свой бокал и отпил. Две минуты спустя он упал лицом вниз на стол, опрокидывая серебряную посуду и разбивая, хрустальные бокалы, его лицо налилось кровью, глаза выкатились, одной рукой он схватился за горло.

Сидевший рядом с доктором Перселлом королевский врач вскочил и бросился через зал. К тому времени, как он ослабил шейный платок больного и приложил два пальца к его горлу, нащупывая пульс, лорд Хьюго Саквиль был уже мертв.

Позже, у себя в спальне, убитый горем Джарред отпустил врача и всех слуг и с глазу на глаз разговаривал с церемониймейстером.

— Должен ли я заключить, — говорил лорд Виттлсбек, — что раз эта трагедия помешала вам сделать официальное объявление, такого объявления в ближайшем будущем ожидать не приходится?

Бледный и изможденный, в халате из золотой парчи, Джарред упал на кровать.

— Если мне постоянно придется нести тяжелые утраты и откладывать все на потом…— Он нервным жестом откинул волосы со лба. — Что я говорю? Конечно же, вы правы. Из уважения к памяти дяди мы отложим объявление о помолвке до конца лета.

Лорд Виттлсбек не смог скрыть удивления.

— Так скоро? Но мне излишне вам напоминать, что традиционный период траура в случае смерти такого близкого родственника…

— …это значительно дольше, чем я собираюсь ждать.

Джарред горько усмехнулся, смущенный собственным поведением. Трудно было поверить, что какой-то час любви может настолько полно поработить мужчину, лишить его всех естественных чувств, заставить его смотреть на самого себя с удивлением и отвращением, изменить так, что старые знакомые с трудом его узнавали. Но именно так все и обстояло.

— О помолвке будет объявлено в конце лета, а свадьба состоится настолько скоро, насколько это можно будет устроить в рамках приличий, — сказал король. — Я намерен жениться до наступления зимы.

 

29

Маунтфалькон. — 6 жерменаля 6538 г.

Дождь лил как из ведра, а небо над головой было тоскливое, серое; громоздкая старая карета, расписанная дворянскими гербами, расплескивая грязь, ехала по дороге в Хоксбридж.

Внутри кареты сэр Бастиан Мазер взглянул на свою юную спутницу, которая, несмотря на все попытки казаться веселее, все равно выглядев замерзшей и несчастной. Эта неуклюжая карета была не самой лучшей в конюшнях лорда Брейкберна, она протекала, скрипела и вообще вот-вот обещала развалиться — сэр Бастиан и Лили заметили это, как только пошел дождь. Но эгоистичный лорд Брейкберн счел, что она вполне подходит для поездки дочери в Хоксбридж.

Сэр Бастиан ободряюще улыбнулся.

— Капитан Блэкхарт ожидает тебя сегодня?

— Он снял очень милый дом недалеко от Волари и написал, что будет ждать меня там. Но он ведь такой нетерпеливый, я не удивлюсь, если он поедет нас встречать.

Сэр Бастиан нахмурился под мягкой черной шляпой.

— Тогда мне придется сойти в Веллберне и ехать дальше в почтовой карете. Будет значительно лучше, если капитан Блэкхарт и я никогда не встретимся в твоем присутствии. Ты же не хочешь, чтобы он заподозрил, что ты едешь в город не только для того, чтобы его навестить.

Лили пошевелила окоченевшими пальцами в лисьей муфте.

— Но ведь… в такую непогоду очень неприятно путешествовать на почтовых. А почему Вилл должен что-то заподозрить, если увидит нас вместе?

— Сначала он ничего такого не подумает. Но он может встретить меня позже, когда я остановлюсь у Марло. Откуда нам знать, что он тогда подумает.

Лили глубоко вздохнула.

— Конечно. И как я сразу об этом не подумала. — Она тихо засмеялась над своим промахом. — Именно поэтому Вилл тогда так поспешно и уехал из Брейкберна. Он тоже ищет Машину Хаоса!

— Да, он ее искал пока можно было предположить, что Сокровище еще не покинуло Маунтфалькон. — Карета сильно затряслась, и пожилой джентльмен заговорил громче, чтобы перекричать грохот оконных створок и скрип старых панелей. Кроме всего прочего, у кареты не было пружин, корпус ее был подвешен на кожаных ремнях. — Но, вернувшись к своим постоянным обязанностям при королеве, вряд ли он помешает нам или догадается, что ты делаешь в Хоксбридже.

Лили остро почувствовала свою вину.

— Сэр Бастиан, не знаю, что тетушка Аллора вам сказала, но Вилрован совсем не плохой человек. И если король и королева вполне ему доверяют, не понимаю, почему мы не можем последовать их примеру.

— Я ни в коем случае не сомневаюсь в добрых намерениях капитана Блэкхарта. Я уверен, Лиллиана, что ты никогда не наградила бы своей дружбой совершенно испорченного человека. Но дело в том, что ему не хватает сдержанности и осмотрительности, а это может оказаться фатальным в таком деликатном деле.

— Возможно, — сказала Лили, но это ее не успокоило. Ее зубы застучали, когда карета сильно подпрыгнула на выбоине. — Но так странно плести интриги против собственного мужа. — Она стала смотреть в окно на проплывающий там серый сельский пейзаж. Была здесь какая-то злая ирония: все твердили ей, что она не должна доверять Вилровану, который, что бы он ни натворил, никогда ей не врал, и уверяли ее при этом, что совершенно нормально продолжать обманывать его.

— Лиллиана, — сэр Бастиан отвлек ее внимание от окна, — я понимаю, что тебе будет очень нелегко и что тебе не раз придется выбирать между верностью нам и верностью мужу. Но ничего не поделаешь. Прими это как еще одно испытание.

— Да, — тихо сказала Лиллиана, — еще одно испытание. — Но это напомнило ей о мысли, которая неотступно преследовала ее. — Сэр, может быть, мне и не следует этого спрашивать, но во время посвящения, когда я была в подземном храме, я и вправду совершала все эти потрясающие вещи? Или мне все это почудилось из-за того зелья, что я выпила?

Сэр Бастиан улыбнулся ей.

— Правда ли ты шла по воздуху, проникла сквозь стену, положила руку в сердце огня, а он не тронул тебя, выпила смертельный яд и выжила?

— Да. Хотя подозреваю, как раз яд был вполне настоящий. Но тут мне помогли навыки целительства.

— Все было именно так, как ты это видела. Ты была в состоянии большого умственного возбуждения, и твои силы увеличились. На твоем месте я не стал бы пробовать проделать то же самое в обычной жизни. Стоит чуть-чуть отвлечься, на мгновение усомниться в своих силах, и у тебя уже ничего не получится, и в результате ты можешь даже погибнуть.

Лили немного выпрямилась на кожаном сиденье и с интересом посмотрела на своего спутника, осознав, что и он прошел некогда те же самые испытания.

Он догадался, о чем она думает.

— Да, дитя мое, и я шел по воздуху, и проделал все остальные вещи и еще очень многое. Но только один раз. Попробовать сделать это только для того, чтобы доказать себе, что я это могу, было бы крайне неверно.

Лили замялась.

— Тогда… я ошибаюсь, предполагая, что посвящение изменило меня? У меня такое ощущение, будто все мои чувства обострились, как будто я тоньше все воспринимаю. — Она погладила одеяло из беличьих шкурок, которым сэр Бастиан укутал ее колени. — Мех под моими пальцами, запах дыма в воздухе, когда мы проезжали крестьянский домик. — Она тяжело вздохнула. — Даже холод и сырость этого бесконечного путешествия.

— Ты не ошибаешься. Все эти испытания были направлены на то, чтобы отточить твои способности, а не только на то, чтобы их проверить. И поверь мне, Лиллиана, тебе еще понадобятся вся сила и все мужество, которые ты проявила той ночью. — Вытащив руки из карманов, он наклонился к ней, взял ее за руку и заговорил очень искренне. — Ты помнишь, как в экстазе отдалась магии и таинствам? С этого дня тебе придется отдаваться им снова и снова, хотя часто и при менее торжественных обстоятельствах, и никогда больше награда не будет так сладка.

— Чаще всего, — добавил он, отпуская ее руку, — единственной наградой будет необходимость совершать дальнейшие жертвы. Как ты думаешь, ты сможешь это выдержать? Я должен предупредить тебя, что испытания, которые ты прошла во время посвящения, были несложные.

Лили надолго задумалась, склонив голову и засунув руки обратно в муфту.

— Я вынесу, — ответила она наконец, — потому что я должна.

Наконец карета со скрипом остановилась во дворе дома, который Вилл снял в Хоксбридже. Сэр Бастиан вышел в Веллберне, как и собирался, и последние десять миль путешествия Лили проехала одна и совсем впала в уныние. Она была рада приехать домой, даже если этим домом оказалось незнакомое высокое здание на узкой крутой улочке в незнакомой части города.

Но когда Вилл вышел на порог встречать ее и проводил в дом, когда лицо его при виде нее осветилось радостью, она с болью поняла, что стоящая перед ней задача будет сложнее, чем она предполагала.

Вилл неплохо смотрелся в зеленой форме Гвардии Ее Величества, подтянутый и энергичный, такой удивительно мужественный. Когда он поцеловал ее руку, а затем каждый пальчик в отдельности, Лили почувствовала, что у нее подгибаются колени.

— Я скучал без тебя, — едва слышно сказал он, — ты — как дыханье весны в эту дерзкую погоду!

Они задержались в людном холле на первом этаже, у подножия до блеска натертой воском лестницы из розового дерева. И хотя их окружали слуги, Вилрован крепко обнял Лили за талию и поцеловал в губы.

— О боже! — Она очень и очень остро почувствовала, какой он стройный и сильный, так восхитительно и пугающе остро ощутила вкус его поцелуя на губах. Произошедшие с ней перемены, то, как по-новому она теперь видела мир, оказывало на нее совершенно неожиданное действие.

Чтобы скрыть замешательство, она оглянулась и сказала:

— Какой… очаровательный дом!

Вилл рассмеялся и отпустил ее, но продолжал крепко держать за руку.

— Мне кажется, — сказал он, ведя ее в следующую комнату, четыре ступеньки вверх, — я знаю твои вкусы. Но если ты сочтешь, что он тебе не нравится, что в нем слишком много лестниц, мы подыщем другой дом. Мне хочется, чтобы тебе здесь понравилось и чтобы ты погостила подольше. — Затем его лицо вдруг почему-то омрачилось. — К сожалению, я не смогу бывать здесь так часто, как мне бы хотелось.

— Не сможешь? — Нелепо, совершенно нелепо, Лили это понимала, чувствовать такое сильное разочарование. — Я думала…

— Я просил отпуск и был уверен, что получу его. В то время, когда мы договорились о твоем визите, я не видел никаких причин, почему бы мне его и не получить. Но все изменилось. Я нужен, и меня не могут отпустить.

Лили почувствовала невероятную тяжесть в желудке. Неужели Вилл знал о пропавшем Сокровище что-то, что не было известно ни ей, ни магам Спекулярии? Если так, то кроме того, что ей придется его обманывать, ей придется еще и шпионить за ним.

— Что-то… что-то случилось?

— Нет, но королева в таком деликатном положении. Ее необходимо оберегать от любых потрясений, любых неприятностей и проблем. И конечно, значительная часть забот об этом падает на меня.

— Конечно, — с сомнением сказала Лили. Ей было непонятно, почему именно Виллу придется нянчиться с Дайони. — По крайней мере, раз ты так говоришь — значит, это действительно необходимо.

Они сели рядом на обитый узорчатой тканью диван.

— Лили, — сказал он, пожимая ее руку, — если ты хочешь уехать домой и отложить все до осени, я смогу это понять. Но я должен тебе сказать, что невероятно рад тебя видеть.

Лили страстно захотела этому поверить. Но она все равно уже слишком далеко зашла, чтобы повернуть назад.

— Нет, домой я не поеду. Мне кажется, я сумею… не слишком скучать, пока тебя не будет рядом. В конце концов, я к этому привыкла.

Она увидела, как Вилл вздрогнул от нечаянной горечи в ее голосе.

— Я совсем не так хотел…— Он осекся и покачал головой. — Нет смысла извиняться, да и времени тоже нет. Я должен вернуться в Волари в течение часа. Если хочешь, можешь пойти со мной, тебе будут рады, хотя мне кажется, что после такого трудного дня…

«А будут ли мне там рады?» — задумалась Лили. Несмотря на теплый прием, несмотря на мгновение в холле, Лили вдруг поняла, что сомневается, что так ли уж Вилл хочет ее видеть. И то, о чем он говорил, тоже было верно: она устала, замерзла; два дня езды по слякотной погоде, ночь на полном сквозняков постоялом дворе — ей давно не удавалось помыться и переодеться. Правда, у нее были и свои дела в Волари, но эти дела могли и подождать.

— Нет, спасибо, — сказала она, устало покачав головой. — Знаешь, я лучше посижу здесь, у огня, и пораньше лягу спать.

Это был причудливый старый дом, как Лили обнаружила на следующее утро, когда сразу после завтрака отправилась его исследовать. Он был построен на склоне холма, и потому в нем было не менее тринадцати разных уровней — чуть ли не по уровню на каждую большую комнату. В результате куда бы она ни направилась, ей обязательно приходилось подняться или спуститься хотя бы на несколько ступенек — хотя, конечно, была и главная лестница, та самая — из розового дерева, которая начиналась в главном холле и вела на самый верх.

Наверху, под самой крышей, она в конце концов отыскала небольшую гостиную, явно предназначенную именно ей. Это была странная маленькая комнатка, которая вся состояла из углов и закоулков, как будто о ней вспомнили в самый последний момент и пристроили как придется, но она была очень мило и занятно обставлена: здесь были лаковые шкафчики, стулья из тикового дерева, страусиное яйцо на золотой подставке на каминной полке, но главной гордостью этой комнаты было высокое окно под самым коньком крыши, откуда открывался захватывающий вид на город.

Как только Лили вошла в комнату, оно сразу привлекло ее внимание, и она так и просидела часа два у этого окна, подобрав колени, глядя на уходящие вдаль черепичные и шиферные крыши, фронтоны, бесконечное множество каминных труб, кошек и ржавые железные печные трубы. А потом вошел дворецкий и объявил о приезде Трефаллона.

Покинув свое удобное место, она быстро и неловко поднялась на ноги, пытаясь придумать, как же ей вести себя в качестве хозяйки. Ей никогда не приходилось играть эту роль раньше — в Брейкберне ее всегда брала на себя Аллора.

— Я надеюсь, вы простите меня за такой поздний визит, — сказал Блэз, склонившись к руке, которую она ему запоздало протянула. Он тяжело дышал из-за того, что ему пришлось подниматься по лестнице, но выглядел спокойно и элегантно, просто идеал молодого светского джентльмена.

Великолепие его плаща из оленьей кожи и расшитого камзола, замысловатого шейного платка с булавкой в виде стрекозы, алмазного и топазового колец на белоснежных руках поразило Лили, и она немного оробела. Все их прошлые встречи происходили в деревне, она и представить себе не могла, что лучший друг Вилла становился в городе таким ослепительно элегантным джентльменом.

— Нет, что вы, — наконец выдавила она. — Садитесь, пожалуйста… господин Трефаллон.

Он слегка склонил голову набок и приподнял темную бровь.

— С большим удовольствием, дорогая госпожа Блэкхарт. Но когда мы с вами встречались в прошлый раз, мы были «Блэз» и «Лили». Могу я иметь смелость спросить, что же изменилось с тех пор?

Несмотря на смущение, она рассмеялась над озадаченным выражением его лица.

— Конечно же, — она с раскаянием покачала головой. — А я-то, глупая, забыла.

Они сели на тиковые стулья и почувствовали себя свободнее, завели дружескую беседу на самые на разные темы, хотя ей и не очень легко было сохранить серьезное выражение лица, когда Блэз достал из кармана веер и стал им мягко обмахиваться.

— Несомненно, — он бросил на нее лукавый взгляд поверх черепаховых пластинок, — вас удивила пышность моего наряда. Все это пустое жеманство, уверяю вас — я могу быть вполне рассудительным компаньоном, если как следует постараюсь.

— Да, мне рассказывали, — Лили сверкнула глазами в ответ. — Вилл всегда говорит…

— Умоляю вас, не верьте ни единому слову. Если вы поверите Вилровану, вы решите, что я скучнейший зануда во всем городе. — Неожиданно посерьезнев, он щелчком захлопнул веер. — По правде говоря, я пришел предложить вам свои услуги в качестве спутника. Я буду совершенно счастлив отвести вас… да практически куда угодно.

У Лили упало сердце. Несмотря на все усилия, ее улыбка померкла.

— Вилл прислал вас присматривать за мной, Блэз? — И она подумала, что будет просто невыносимо, если Вилл рассматривает ее как обузу, которую нужно кому-нибудь поручить.

— Ни в коем случае! — сказал Блэз, очень убедительно изобразив удивление. — Я вызвался добровольно. Нет, честное слово, Лили, я ваш очень покорный и преданный слуга. Вы ведь не возражаете?

Она заставила себя ответить радостно.

— Как я могу возражать? — Она посмотрела на свои руки и заметила с удивлением, что крепко сжимает их на коленях. — Я полагаю, раз вы ближайший друг Вилрована, никто ничего дурного не подумает?

— Никто ничего не подумает, если нас время от времени будут видеть вместе, — уверил ее Блэз. — Сейчас среди молодых замужних леди принято выбирать себе кого-нибудь в спутники. — Укладывая веер в карман, он приступил к уговорам: — Ну и куда же мне вас завтра отвезти? В театр? В оперу? На Королевскую Биржу?

Лили заметила, что он не предложил поехать в Волари и засвидетельствовать почтение Дайони. Случайно или намеренно?

— Куда пожелаете, сэр. Вам лучше знать, что мне стоит посмотреть.

Лили замялась, при всей его любезности ей не хотелось навязываться.

— Но у меня есть одно пожелание. Вы, должно быть, знакомы с моим кузеном Ником — лейтенантом Кестрелем Брейкберном?

— Конечно, — Блэз мягко поднялся на ноги, как бы показывая, что визит окончен. — Я постараюсь привести Ника с собой завтра, если он не на службе и не занят. Не сомневаюсь, мы очень приятно проведем время все вместе.

Лили была вынуждена согласиться. Хотя и не могла не удивляться, почему и он и Вилрован так стараются занять ее чем-нибудь интересным, но не подпускать близко ко дворцу.

Вилл появился только через два дня, под вечер. Погода прояснилась, и Лили провела весь день с Блэзом и Ником, катаясь в открытой коляске: они были в парке, в музее, на Королевской Бирже. Но обедала Лили одна и теперь чувствовала себя уставшей, ей было скучно одной после такого насыщенного дня, и она решила пораньше лечь спать.

Лили сидела за туалетным столиком, уже раздевшись до зеленого льняного корсета и накрахмаленных муслиновых юбок, расчесывая каштановые кудри, когда дверь распахнулась. Думая, что это горничная, которую нанял Вилл, Лили повернулась, чтобы отпустить девушку, — но в дверь вошел Вилл собственной персоной.

Лили уронила щетку, и та громко стукнулась об стол. В Брейкберн-Холле Вилл никогда не входил, пока она еще раздевается, в Брейкберн-Холле у него хватало деликатности не врываться к ней так беспардонно.

«Но это его дом, — неожиданно осознала Лили. — Это дом Вилла, и слуги тоже наняты им, и большая дубовая кровать с тяжелым бархатным пологом — его кровать, по крайней мере на ближайшие несколько месяцев». Лили почему-то почувствовала себя очень неуютно.

Вилл мягко закрыл за собой дверь.

— Я надеюсь, — сказал он, и в его голосе чувствовался легкий оттенок сарказма, — что Трефаллон неплохо тебя развлекал?

— Да, конечно, — отвечала Лили, удивляясь, почему это он вдруг так раздражен, если он сам попросил Блэза сопровождать ее. — Блэз Трефаллон — и мой кузен Ник.

Вилл пересек комнату, взял ее руку большим и указательным пальцем и поцеловал, почти не коснувшись губами. Ощущение было такое сильное, а чувства Лили так потрясли ее саму, что ей большого труда стоило не подать виду.

— Я заглянул ненадолго после обеда, но мне сказали, что ты уехала.

Она с трудом взяла себя в руки.

— Да? Если бы я знала, что ты придешь, я бы…— Она услышала, будто со стороны, как притворно звучит ее смех. — Но ведь у меня не было причин тебя ждать, не правда ли?

— Ни малейших, — ответил он, выпустив ее руку и отступив на шаг. — Если не считать того, что мужья иногда проводят вечера со своими женами. Но по правде говоря, я прибыл сейчас только для того, чтобы доставить послание от Родарика. Он хочет видеть тебя завтра вечером. — И опять в его словах мелькнула ирония. — Я надеюсь, у тебя еще не назначено более важных свиданий?

— Если бы и были, — ответила Лили, которую эта манера разговаривать уже начала раздражать, — я должна их отменить, не так ли? — Она подобрала щетку и провела по волосам. — Королевскими приглашениями не стоит пренебрегать.

— Да, верно, это было бы невежливо. — Он внимательно смотрел на ее губы, пока она говорила, теперь его взгляд медленно прошелся по всему ее телу, с таким наглым выражением, что ей захотелось залепить ему пощечину. — Могу я молить о привилегии сопровождать вас завтра?

Она так яростно дернула себя щеткой за волосы, что на глаза навернулись слезы.

— Конечно. Я буду готова к одиннадцати, если вы…— Но так и не договорила, щетка замерла в ее руке. — Вилрован, ты… ты уже уходишь?

Он остановился, держась за дверную ручку.

— За кого ты меня принимаешь? — спросил он едва слышно. — Неужели я способен на такую грубость? Бросить тебя на два дня, а потом еще надеяться провести с тобой ночь?

«Но, может быть, ты все-таки останешься…» — подумала Лили, сморгнув слезы, но она была слишком горда, чтобы сказать такое вслух.

— Поступай… как тебе заблагорассудится, — услышала она собственный голос. — И, видит бог, именно так ты всегда и делал!

Что-то мелькнула в его глазах, какая-то нерешительность, и Лили на мгновение показалось, она начала надеяться, что он останется, даже несмотря на ее слова. Что он останется именно из-за этих ее слов, наперекор ей, если это вообще имело смысл. И хотя вряд ли последствия такого поступка ей понравятся, это было бы… интересно.

Но свет в его глазах померк, и на лице внезапно появилось ледяное выражение.

— На этом, мадам, я прощусь с вами, — и он вышел из комнаты, очень тихо прикрыв за собой дверь прежде, чем она успела что-либо сказать.

 

30

После бессонной ночи Лили встала в восемь и медленно спустилась к завтраку. Похлебывая утренний чай, намазывая маслом крошащиеся лепешки с тмином, она неожиданно вспомнила, что именно сегодня ей предстоит отправиться в Волари. Сердце громко стукнуло в ее груди. Сложная и деликатная задача стояла перед ней, сможет ли она добиться своего за один мимолетный визит?

Один из лакеев вошел в комнату и объявил, что пришел джентльмен.

— Джентльмен? В этот час?

— Некий сэр Бастиан Джосслин-Мазер, мадам. Я сказал ему…

— Нет-нет, проводите его сюда немедленно. — И еще несколько минут Лили провела, гадая, что может значить это неожиданный визит, пока сам вышеозначенный джентльмен не появился на пороге столовой со шляпой в руках.

— Не вставайте, — остановил ее он. — И не надо так волноваться. Ничего серьезного не случилось. Но мне очень хотелось обсудить с вами кое-что, и я понадеялся, что капитана Блэкхарта не будет дома.

— Если мне нельзя встать вам навстречу, то тогда вам придется сесть и позволить мне предложить вам чашку чая, — сказала Лили, беря в руки чайник в цветочек. — Но, сэр, вы знали, куда я отправляюсь сегодня?

Сэр Бастиан пододвинул себе ореховый стул и сел напротив нее.

— Во дворец, Лиллиана? Это прекрасная новость. Но, к сожалению, не эта новость привела меня сюда. Если это вообще можно назвать новостью. Дело может оказаться очень важным, а может, и нет. — Он кашлянул, казалось, он смущен. — Вчера я видел капитана Блэкхарта в театре. Я не заговорил с ним, естественно. Он был там с… королевой и с очень большой компанией придворных, и кто-то был так любезен, что указал мне на него.

Лили удивилась его минутному замешательству. С кем таким был в театре Вилрован, что сэр Бастиан избегал упоминать этого человека? Она вспомнила, что один из самых шумных романов у Вилла был с некой госпожой Сайдмаут, актрисой. Маловероятно, конечно, чтобы эта связь продлилась больше двух лет, но также маловероятно, чтобы Вилл утратил вкус к актрисам.

— …а потом с королевой на террасе, — продолжал сэр Бастиан, не замечая, что она ушла в свои мысли. — Ваш муж носит на правой руке кольцо с дымчатым камнем с гравировкой, перстень еще оправлен в серебро. Вы его, конечно же, помните?

— Да, помню, — ответила Лили, озадаченно нахмурившись.

— Это гоблинская работа?

— Кольцо очень старое, так что скорее всего, — Лили поднесла чашку к губам и глотнула чаю. — Оно досталось Виллу от его бабушки, два-три года назад.

— Ага, — сказал сэр Бастиан с удовлетворенным видом. — Тогда я был прав, когда подумал, что видел его раньше.

Лили поставила чашку на стол.

— Вы знаете леди Кроган?

Гость улыбнулся.

— Дорогая моя, было бы невозможно прожить такую долгую жизнь, как моя, объехать чуть ли не весь мир и не встретить рано или поздно Одилию Кроган. Помню, я обратил внимание на кольцо на ее руке — она тогда была еще девицей Одилией Рован — потому, что мне приходилось до этого иметь дело с подобными камнями. — Он наклонился к Лили. — Вы абсолютно уверены, что капитан Блэкхарт ничего не знает о той деятельности, которую вы вели последние несколько лет?

Лили вздрогнула и пролила чай.

— Знает ли он, что я училась у магов Спекулярии? — Она поставила чашку на блюдце и стала вышитой салфеткой вытирать лужицу на столе. — Насколько я знаю, он вообще не подозревает о существовании Спекулярии. Но почему вы спрашиваете?

— Тогда, возможно, я ошибаюсь. Эти камни не всегда используют, чтобы читать мысли.

Лили замерла и уставилась на него, сжимая в руках заляпанную чаем салфетку.

— Сэр Бастиан, вы хотите сказать, что Вилрован, возможно, все эти годы читал мои мысли? Но это невероятно! — Качая головой, она продолжила вытирать чай. — Вилл действительно изучал в университете магию, но с тех пор совершенно утратил к ней интерес.

— Вам лучше знать. И все-таки мне кажется, вы должны быть осторожнее. Вам следует следить за вашими мыслями в присутствии мужа. Лишняя предосторожность не повредит.

Но Лили его уже не слушала. У нее горели щеки при одной мысли о кольце: она скорее умерла бы, чем все открыла Вилровану. Вчера… а что, если он знал, что она хочет, чтобы он остался? Что, если он знал и все-таки ушел на свидание с какой-нибудь актриской?

«И если все так и было, — тупо подумала Лили, — как я смогу снова посмотреть ему в глаза?»

Вилл появился после обеда в более мирном расположении духа. Это была одна из тех резких перемен настроения, которыми он славился. И все-таки он был само очарование. Улыбаясь и непринужденно болтая, Вилл проводил Лили в Волари. Несмотря на неприятные предположения сэра Бастиана, она обнаружила, что все еще может наслаждаться обществом Вилла.

Король встретил ее в своем кабинете. Если Лили сначала и робела, Родарик быстро расположил ее к себе своей открытостью и рассудительностью. Они очень приятно провели время, он разрешил ей осмотреть его собрание старинных рукописей, и они обсудили некоторые книги, которые они оба читали. Визит определенно удался, она получила приглашение назавтра сыграть с королем в шахматы.

К большому удивлению Лили, Вилл появился как раз вовремя, чтобы проводить ее домой. Кликнув портшез, он помог ей подняться, изо всех сил старался устроить ее поудобнее и шел рядом с ней всю дорогу, пока ее несли. Он остался на ужин и все время поддерживал с ней приятную беседу, и только много позже, когда она осознала, что он остается на ночь, слова сэра Бастиана неожиданно всплыли в ее памяти. Это ее чрезвычайно взволновало, она извинилась и убежала к себе, чтобы в уединении подождать, пока щеки перестанут пылать так жарко.

Она была уже в ночной рубашке и ложилась в кровать, когда вдруг услышала, как Вилрован ходит в соседней комнате. Она резко села в кровати, опершись о подушки, натягивая алое покрывало почти по самое горло и стараясь унять бешено бьющееся сердце. В кои-то веки все, чему учили ее Спекулярии, совершенно не помогало.

Несколько минут спустя дверь отворилась и Вилрован вошел в комнату, босиком, в одних льняных кальсонах, с горящей свечой в руке. Он аккуратно поставил свечу на столик и сел на краешек кровати.

Лили всегда чувствовала себя в безопасности в своей большой белой кровати в Брейкберн-Холле, в своей белой ночной рубашке с длинными рукавами, которая скрывала ее целиком. «Но если Вилл понимал все мои мысли, — в панике подумала она, — если он всегда знал, что я чувствую, — я все время была хуже, чем голая!»

— Итак, — сказал он тихо, когда она резко вздохнула и отвела глаза, — похоже, что я все-таки не прощен. Должен признать, это очень огорчительно. Мне казалось, мы неплохо ладим.

Лили неловко усмехнулась.

— Думаю, все зависит от того, что ты натворил и за что тебя надо прощать. Мне сложно… сложно было бы простить тебе что-то, о чем я даже не знаю.

Он медленно покачал головой.

— Ничего, клянусь тебе. Уже очень-очень давно я ничего такого… Если бы только ты не слушала, что обо мне говорят! Если хочешь узнать что-нибудь — просто спроси меня. Я, может быть, негодяй… мерзавец… все что угодно, но я бы никогда не стал тебе врать.

Лили внутренне сжалась. Кто-то из них двоих действительно лгал, и она знала, кто именно, даже если он не догадывался. Она нервно сглотнула, попыталась расслабиться, но поняла, что не может.

А когда Вилл наклонился, чтобы нежно поцеловать ее в губы, она почувствовала, что вся одеревенела и сжалась под одеялом. Лили поняла, что впереди еще одна ночь, которая не принесет им обоим ничего, кроме разочарования.

Прошло несколько недель. Лили часто посещала Волари. По приглашению Дайони она была на двух карточных вечерах и на третьем — танцевальном, который проводился в Музыкальной Комнате под угнетающими золотыми потолками и огромной люстрой. На каждом из этих мероприятий Лили казалось, что королева меньше занимает внимание Вилрована, чем некоторые из ее придворных дам.

Почти с первого взгляда Лили почувствовала отвращение к некой леди Стирпайк и некой Марии Ашам, потому что обе эти дамы вели себя слишком фамильярно, слишком интимно с Виллом. Летиция Стирпайк была статная, но несколько грубоватая на вид дама, у нее были очень красные губы, очень яркие глаза, и ее глубокое декольте слишком откровенно обнажало ее грудь. Что касается Марии Ашам, именно ее Вилрован некогда похитил из-под носа у мужа.

Благодаря Блэзу, который дважды танцевал с Лили, этот неофициальный бал не стал совершенной катастрофой, но, танцуя с Виллом, она держалась холодно и враждебно, просто потому что несколько минут назад заметила, как он перешептывался с Летицией Стирпайк.

«Зачем он пригласил меня в Хоксбридж — только чтобы унизить?» — спрашивала себя Лили, пока они танцевали. Ей было жарко, и она чувствовала себя несчастной в этом чудесном платье. Когда она только надела это платье — атласное, переливчатого синего цвета, с тремя рядами кружевных рюшей, — то почувствовала себя очаровательной, но как ей только в голову пришло, что она сможет соперничать с более опытной и определенно более прямолинейной Летицией Стирпайк?

А то, что интерес госпожи Стирпайк к Виллу заметно превышал его интерес к этой светской львице, Лили не утешало. Даже Вилровану не хватило бы бесстыдства щеголять своими любовницами в присутствии жены.

«Он законченный бабник!» — думала Лили, пока они выполняли сложные фигуры танца. Легкое пожатие, когда их руки встретились, прикосновение его пальцев, когда он проходил слева от нее, — о, он мастер на такие трюки, это уж наверняка. Если бы она не знала так хорошо своего непредсказуемого мужа, она могла бы наивно предположить, что действительно что-то для него значит.

Но если Лили и начинала ненавидеть вечера у Дайони, встреч с королем она ждала с нетерпением. Там книги и чай, шахматы и разговоры смешивались в изысканной пропорции и идеально соответствовали ее вкусам.

Однажды, когда они вместе осматривали библиотеку, он предложил показать Лили некоторые диковинки, спрятанные в сокровищнице. Лили была очень взволнована — наконец-то представилась возможность, которой она так долго ждала. Ей с большим трудом удалось скрыть свою радость.

Выйдя из здания через арчатый дверной проем, Лили и король прошли по извилистой мощенной камнем дорожке через зеленую лужайку. Где-то вдалеке закричала какая-то птица или обезьяна, донесся рев льва или леопарда. Родарик провел ее по аллее, где на фруктовых деревьях улсе проклюнулись бутоны, потом вверх по невысоким замшелым ступеням, еще через одну дверь и ввел в пустынную и сумрачную прохладу музейного крыла дворца.

Проходя один за другим залы, где привольно гуляли сквозняки, он задержался в длинной, освещенной факелами галерее, чтобы показать Лили собрание написанных маслом портретов, изображавших людей в старинных костюмах.

— Мои древнейшие предки, — сказал Родарик, показывая на них рукой. — Или, скорее, первые короли и королевы Маунтфалькона. Мало кто может рассказать, кем были его предки до Падения Империи, но, думаю, мои работали где-то на южных оловянных рудниках.

Но ни один из этих портретов не выдавал столь скромного происхождения модели. Здесь были исполненные чувства собственного достоинства мужчины в старинных камзолах, которые просто лопались от самодовольства; встречались и другие — еще более энергичные, с кокетливыми локонами, их костюмы пестрели разрезами и лентами; влюбленные молодые женщины были изображены в бархатных платьях с открытыми плечами и осиными талиями; а один маленький сероглазый мальчик очень походил на самого Родарика, хотя по покрою его одежды и длине распущенных волос можно было догадаться, что портрет пылился здесь уже не одно столетие.

Затем они покинули галерею и вышли в длинный коридор, где король предложил ей обратить внимание на самые изысканные диковинки, которыми славился Волари: заспиртованных тритонов, лягушек, ящериц и змей, мельницу в бутылке, которая двигалась без ветра, воды или пружин, высушенного василиска, ожерелье из слез и огромные прапрадедушкины часы, которые возвышались (Лили пришлось сильно запрокинуть голову) на целых два этажа в лестничном колодце.

Поднявшись по этой самой лестнице, Лили и король наконец достигли коридора перед Сокровищницей. Два гвардейца в коричневой с золотом форме застыли в напряженном внимании перед массивной дверью. При приближении Родарика они четко отдали честь и отступили в стороны.

Король засунул руку в карман своего камзола. Когда он вытащил ее обратно, в сумраке коридора что-то блеснуло. Это был большой и богато украшенный серебряный ключ. Король вставил его в замок. Когда тяжелая дубовая дверь с пятью стальными засовами медленно отворилась, Родарик отправил одного из стражников зажечь свечи, а потом пригласил Лили следовать за ним.

Войдя, Лили оглянулась с восхищением и восторгом. Там было столько красок, столько удивительных картин — как будто она попала в маленькую Вселенную, миниатюрный, причудливо раскрашенный Космос.

Стены украшали аллегорические фрески, изображавшие времена года, стихии, науки и искусства. Древние боги и богини резвились над головой в безоблачном и невероятно голубом небе, пока золотые колесницы Солнца, Луны и тринадцати планет гонялись друг за другом бесконечными кругами по расписному небосводу. Под ногами Лили выложенный прекрасной мозаикой пол изображал глубины океана, наполненного светящимися рыбами, разноцветными водорослями и глубоководными чудовищами, которые широко разевали свои ужасные пасти.

В двух шагах от нее Родарик дотронулся до невидимой пружины в раскрашенной стене. Панель отъехала в сторону, и за ней оказался потайной шкаф.

— Как вы сейчас увидите, — сказал король, проходя еще несколько шагов и открывая еще одну секцию стены, — каждый из представленных здесь объектов представляет собой шедевр, созданный мастерами самых разных искусств: металлургии, гранения и гравировки, механики, переплетного дела…— Он открыл еще одну дверцу, и еще, и еще.

Хранившиеся на бархатных подушечках внутри этих шкафов Сокровища Короны ослепили Лили блеском серебра и золота, разноцветными огнями драгоценных камней.

Родарик наблюдал за ее реакцией с легкой улыбкой.

— Да, это чудовищная коллекция, плод тщеславия и алчности. Но вы не должны забывать, что моя семья собирала эти вещицы полтора тысячелетия.

— Но, по-моему, они восхитительны, — пробормотала Лили, несмотря на все усилия, не сумев сдержать восхищения и тонкой работой, и дорогими материалами. — Хотя мне, наверное, было бы неловко, если бы все это принадлежало мне.

— К счастью, очень немногое из этого действительно принадлежит мне, а это частично избавляет меня от неловкости. Я всего лишь хранитель, большая часть этой коллекции по праву принадлежит моим наследникам и народу Маунтфалькона.

Прогуливаясь по комнате, Лили кожей почувствовала вибрацию. Это силовые течения, привлеченные за те долгие столетия, что гоблинский артефакт находился здесь. А теперь, когда Машины Хаоса уже не было, эффект постепенно рассеется, потому что магнетические лучи будут притянуты в новое место, но пока что они все еще оставались очень сильны, по крайней мере для такого чувствительного к ним человека, как Лили.

— Сфера Маунтфалькона, — сказал король, открывая один из шкафов и доставая маленький золотой глобус размером с яблоко. Небольшие драгоценные камушки поблескивали на полюсах и вдоль экватора.

И хотя Лили знала, что Сфера Маунтфалькона — это только приманка, ей сейчас трудно было в это поверить. Считая, что ее интерес искренен, Родарик вынул глобус из шкафа и открыл его, показывая сложный часовой механизм внутри. Наблюдая, как крутятся маленькие колесики и как движутся все остальные причудливые детали, Лили задумалась о том, как умело это все сделано, — такая жалость, что это совершенно бесполезная вещь.

На той же полке, где стояла Сфера, была пустая подушечка. Когда Лили нагнулась, чтобы внимательно ее рассмотреть, она особенно сильно ощутила вибрацию.

— А что было здесь?

— Ничего особенного, — пожимая плечами, ответил Родарик. Только потому, что Лили знала правду и внимательно наблюдала за королем, она заметила, как напряглись мускулы, опровергая это легкомысленный ответ. — Небольшая, украшенная камнями модель Солнечной системы.

Так вот оно — то самое место, где еще недавно находилась Машина Хаоса. Магнетические силы, казалось, сплелись вокруг Лили в небольшую грозу.

Сосредоточив всю свою волю, она одним дыханием вытолкнула весь воздух из легких. Краски начали тускнеть, стены все быстрее надвигались на нее. Колени подогнулись, она услышала, как король зовет ее по имени, почувствовала, как он подхватывает ее за талию.

Потом мир погрузился во тьму, и Лили безвольно повисла на руках Родарика.

Когда Лили пришла в себя, она сидела на низкой мраморной скамеечке в коридоре у входа в сокровищницу. Король стоял на коленях около нее и энергично растирал ей запястья, а стражники сгрудились над ними.

Когда ее глаза распахнулись, Родарик громко вздохнул с облегчением. Он обернулся к стражникам и жестом отпустил их.

— Ради бога, пусть один из вас сейчас же приведет капитана Блэкхарта.

Тот, что был повыше ростом, отдал честь и поспешил к выходу, второй вернулся на пост у двери в Сокровищницу, оставив Лили наедине с королем в другом конце коридора.

— Прошу прощения. Не могу понять, как со мной могла случиться подобная глупость…

— Вам не за что извиняться, — сказал Родарик, беря ее за запястье и поглаживая его более мягко. — Это я должен извиниться. Комнату необходимо проветрить. Ни в коем случае не стоило приводить вас туда.

Лили виновато покраснела. Ее обморок был самым настоящим, но причиной его послужил не спертый воздух. Она презирала подобные штучки и ненавидела женские слабости, которые ей пришлось изобразить, но это было необходимо, чтобы добиться пусть короткого, но близкого контакта с королем. В последнее мгновение перед тем как совсем потерять сознание, когда она оказалась в его объятьях в сердце магнетической бури, некая искра проскочила между ними, и, в отличие от него, она это заметила.

Образы заполонили ее сознание: Машина Хаоса и ее тонкий внутренний механизм, головокружительно сложные лабиринты шахт Маунтфалькона. В тот момент это все было перепутано, в одно-единственное мгновение она получила очень много информации, и ей еще предстояло все это припомнить, мысленно рассортировать, когда у нее будет время заняться этим в уединении. Но Лили знала, что, когда она это проделает, она будет знать гоблинский механизм так же хорошо, как знает его сам Родарик. Более того, она теперь была настроена на ту самую вибрацию, которая укажет ей присутствие Машины Хаоса — если ей когда-либо случится подойти к ней достаточно близко.

— Мне уже значительно лучше.

Она попыталась встать на ноги, но не смогла — Родарик мягко удерживал ее на месте.

— Вы останетесь здесь, пока я вам не скажу, — настаивал он. — Я вижу, к вам вернулся ваш обычный очаровательный цвет лица, и это неплохой знак, но пока…

Он замолчал, сзади него по коридору раздались знакомые стремительные шаги. Когда Родарик повернулся, Лили подняла глаза одновременно с ним и увидела приближающегося Вилрована — нельзя сказать, чтобы он обрадовался, застав свою жену чуть ли не лежащей в объятиях короля.

— Вилрован, — спокойно сказал король, — вы пришли вовремя. Лили было несколько нехорошо. Мне кажется, вам лучше отвести ее домой.

Вилрован яростно на них обоих воззрился. Его ноздри раздувались, а губы сжались в тоненькую линию. Он проговорил сквозь зубы, почти не раскрывая рта:

— Вы правы, Ваше Величество. Мне давно пора отвести жену домой.

 

31

Люден, Риджксленд. Тремя месяцами ранее — 21 нивиоза 6538 г.

Лорд Полифант развлекал гостей, когда Люциус Гилиан ворвался в гостиную посла так неожиданно, как будто его туда внесло пушечным выстрелом.

На улице стоял снежный зимний вечер. А здесь лорд Полифант и его гости собрались в комнате с двумя большими каминами и баловали себя (зимой ведь так хочется остренького) икрой, яйцами ржанки и шампанским. Но разговоры уже начали стихать, люди, извинившись, расходились, как вдруг стремительное появление Люциуса вновь зажгло искру интереса.

Лорд Полифант медленно поднялся с кресла у одного из каминов, улыбаясь своей сладкой фальшивой улыбкой.

— Господин Гилиан, какое счастье видеть вас. Я надеюсь, вы знакомы с…— Он повернулся и начал указывать рукой на джентльменов, столпившихся вокруг негою — Лорд Каттс, лорд Хоодж, господин Вариан Ду и, конечно же, лорд Флинкс.

Люк, ворвавшийся с такой энергией, неожиданно замер. Это было похоже, как рассказывал потом один из присутствовавших, на то, как замерзает лед. Его спина одеревенела, челюсти сжались так плотно, что щелкнули зубы, обычно выразительные темные глаза стали вдруг холодными и твердыми как камень. Казалось, сейчас что-то разобьется, сейчас по этой холодной глыбе так же медленно и напряженно поползет трещинка. Люк едва поклонился в сторону лорда Флинкса.

— Не думаю, что я имел… удовольствие.

Племянник короля был совсем не похож на того человека, каким его рисовали слухи. В этом безвкусно и кричаще одетом сборище, среди невероятных париков, бесконечных фалд, необъятных кринолинов и каблуков-шпилек, он был одет скромно и сдержанно, как священник-пантеист. Человек средних лет со светлыми, ненапудренными и аккуратно собранными в пучок на затылке волосами, он излучал дух аристократической утонченности, совсем не соответствующей его чудовищной репутации.

— Но у меня такое чувство, как будто я вас знаю, господин Гилиан. Моя малышка-племянница все время вами восторгается. Она не перестает повторять умные вещи, которые сказал или сделал ее новый друг Люциус.

Люк сохранил ледяную улыбку, но ему стало нехорошо. Можно подумать, будто лорд Флинкс был обычным любящим дядюшкой, а его племянница была обычной школьницей.

— Может быть, вы еще не слышали, — вставил лорд Полифант, — лорд Флинкс только что назначен премьер-министром.

И снова почти незаметный сухой поклон.

— Мои поздравления, сэр, — выдавил Люк. — Несомненно, это награда за истинно выдающиеся жертвы, которые вы принесли своей стране.

Лорд Флинкс вежливо улыбнулся.

— Но, как я понимаю, вас тоже можно поздравить. Весь Винтерскар, несомненно, ликует.

На это Люк резко обернулся к послу.

— Именно по этому самому поводу, лорд Полифант, мне хотелось бы с вами поговорить. Если вы будете так любезны, что уделите мне несколько мгновений вашего времени наедине.

— С величайшим удовольствием, — сказал посол, продолжая сладко улыбаться. — Мы можем побеседовать в тишине в соседней комнате.

Когда лорд Полифант и Люк остались одни в библиотеке, улыбка посла погасла.

— Думаю, вы и сами понимаете, господин Гилиан, что это было не очень умно?

— Вполне возможно, — резко ответил Люк. — Но если вы цените мою дружбу, то постараетесь больше не представлять меня людям, которые никогда не были бы приняты и признаны в Винтерскаре.

Лорд Полифант склонил голову набок.

— Разрешите напомнить вам, что здесь не Винтерскар и что этот самый лорд Флинкс — очень влиятельный человек. А также, должен отметить, истинный аристократ. Мне кажется, вы слишком внимательно прислушиваетесь к сплетням.

— К сплетням? — Хотя никто не предлагал ему сесть, Люк уселся на один из стульев с лирообразными спинками. — Я вообще не слушаю сплетни. Но когда о человеке пишут все до единой газеты континента, когда его имя распевают в непристойных песенках на каждом углу, даже в Вордхайме и Кджеллмарке… — Люк громко скрипнул зубами. — Вы правы, лорд Полифант, это не Тарнбург и это не Винтерскар. Это страна, которой правят сумасшедшие и лицемеры. И ей, к сожалению, повезло бы больше, если бы у власти остались одни сумасшедшие, а от лицемеров она бы избавилась совсем!

Посол рассматривал его с некоторым удивлением. К этому времени он уже привык к горячности Люка, знал его как человека, который может произнести пылкую речь по совершенно любому поводу, от незначительного пустяка до глобальной проблемы, но ему еще не доводилось видеть винтерскарца в таком яростном негодовании.

— Какая горячность, господин Гилиан, можно подумать, у вас с ним личные счеты.

Люк метнул на него испепеляющий взгляд. Он уже открыл было рот и собирался заговорить, но посол поспешил сменить тему.

— Кстати, мне кажется, вы хотели побеседовать со мной о событиях в Винтерскаре.

Но лорд Полифант рано радовался, потому что новая тема тоже не сулила ему ничего хорошего. Люциус достал из кармана клочок бумаги, сильно потрепанный и с пятнами от воды.

— Пришло сегодня утром. Это письмо от моего старого учителя, лорда Перселла, в котором он описывает церемонии и празднества по поводу королевского бракосочетания в Тарнбурге — три месяца назад. Письмо задержалось из-за бурь на севере.

— Что я хотел бы знать, — продолжал он с жестоким блеском в глазах, — так это то, почему если об этом знали вы, знал лорд Флинкс, если, похоже, все и каждый, кроме меня, знали об этом, почему вы так и не побеспокоились сообщить мне тот факт, что мой кузен король недавно женился?

Лорд Полифант пожал плечами.

— Так эта новость только вчера дошла до нас. И даже лорду Флинксу я сам сказал об этом не более четверти часа назад. Вся почта задержалась из-за непогоды, а не только письмо вашего доктора Перселла.

— Допустим, это правда. Но, согласно письму, помолвка была официально объявлена в ораджии, в этом месяце почта идет быстро. Так почему же вы не упомянули об этом сразу же, когда я прибыл сюда почти два месяца назад?

Посол вертел в пальцах нелепо разукрашенные резные очки, которые он носил на алой ленте на шее.

— Но не хотите же вы мне сказать, господин Гилиан, что вы ничего не знали даже о помолвке короля?

— Я провел большую часть лета и начало осени в горах Фелегра. До меня действительно доходили какие-то слухи, когда я проезжал через Лихтенвальд. Я счел их сплетнями, к которым, как я уже сказал, я никогда не прислушиваюсь.

— Тогда, возможно, хоть раз в жизни вам стоило к ним прислушаться. Я думал — да и все так подумали, — когда вы ни слова не сказали по этому поводу, что было бы бестактно затрагивать тему союза, который вы так явно не одобряете.

Темные брови Люка резко сошлись на переносице.

— Не одобряю? Почему бы мне вдруг его не одобрять? Я сам ничего не знаю о юной леди, то есть о Ее Величестве, новой королеве Винтерскара. Я ее только один раз видел. Как я мог не одобрять что-то, чего я даже не знаю?

Лорд Полифант помолчал в нерешительности, что-то мелькнуло в его глазах.

— Мы молчали только из-за вашего видимого нежелания обсуждать эту новость. Что до меня — то я, естественно, предположил, что король Джарред написал вам об этом сам.

Люк задумчиво нахмурился. Действительно, очень странно, даже тревожно, что король этого не сделал. Но он не собирался делиться своими опасениями с лордом Полифантом, на чью сдержанность не мог положиться.

Воздух на улице казался прозрачнее и свежее, зимний пейзаж — покрытые снегом крыши и замерзшие каналы — яснее и чище, после надушенного притворства, царившего в салоне посла. Люк прислонился к железному фонарному столбу и несколько раз вдохнул живительный кристально чистый морозный воздух.

На улице царили обычные сутолока и суматоха, суетились уличные торговцы, продавая свой товар, туда-сюда проезжали десятки повозок, карет и конных саней. Точильщики, пирожники и спешащие по своим делам домохозяйки, деревенские парни, несшие корзины с яйцами, турнепсом, орехами и каштанами, — все они проходили пешком; а вот упитанные торговцы со своими еще более упитанными женами тряслись на собачьих упряжках. На одном из каналов Люк приметил группу детей, которые скользили по льду на коньках из кости и стали.

Он в последний раз глубоко вздохнул и стремительно зашагал по улице. Поддавшись внезапному порыву, он направился к доктору Ван Тюльпу.

День выдался чудесный, солнечный и морозный, на улицах было немного скользко, но всегда можно было сойти с мостовой на каменный или деревянный тротуар. Через полчаса Люк уже стоял у кованых ворот лечебницы. Он кивнул привратнику, который к тому времени уже хорошо знал его в лицо, заплатил пенни за билет, и его немедленно впустили.

В их собственной Вселенной на верхнем этаже Изайя и Тремер работали над своей картой. Это был грандиозный проект, он занял большую часть пола и уже неделю их времени. Карта состояла из шести мягких телячьих шкур, красиво выдубленных и сшитых воедино, и на их гладкой поверхности король и «герцогиня» могли наметить причудливые контуры выдуманного континента углем и мелом.

Люк бы впечатлен тем, как далеко они продвинулись с его прошлого визита, — южная часть континента была закончена и обведена черными и красными чернилами. Теперь леди увлеченно рисовала в северной части, где еще оставалось много свободного места, а старик сидел на табурете и подавал идеи.

Карта была в своем роде уникальна, на ней были отмечены не только физические объекты, горы и равнины, но еще и города, дворцы, дикая флора и фауна лунного ландшафта. И хотя карта выглядела фантастически — с огненными болотами, невероятно высокими горами и плавающими городами, — хотя побережье было неровным и неестественно угловатым, в целом в ней было что-то, что роднило ее с земными картами.

Рассматривая то, что создали король и девушка, Люк понимал, что видит нечто неизмеримо более глубокое, чем буйные фантазии-старого сумасшедшего джентльмена и его чудаковатой компаньонки. Король, которому довелось увидеть, как его реформам снова и снова препятствуют более приземленные, не слишком дальновидные люди, сейчас составлял карту своего собственного мира — мира, где единовластно правила мысль, где он и его очаровательная маленькая спутница, путешествуя по стране фантазии, могли устроить все именно так, как им хотелось.

Леди стояла на коленях на карте в очаровательном беспорядке цветастого атласа, кружевных юбок и обручей из китового уса, но при приближении Люка вскочила на ноги и сделала милый реверанс.

— Ну, генерал Забулон, — игриво и надменно приподнимая брови, приветствовала его девушка, — мы уже начинали опасаться, что вы к нам не вернетесь, что кальмары и каракатицы вас прикончили.

Люк щелкнул каблуками и отдал честь. «Генерал Забулон» — это имя дала ему она, оно было частью бесконечного приключения, которое занимало все ее время. Генерала, вспомнил Люк, в последний раз видели, когда он отплывал на серебристом галеоне на поиски затонувшего золота.

— Да, Ваша Милость, каракатицы и пурпурные осьминоги приходят в ярость в такую погоду, но мне удалось победить их.

Король одобрительно кивнул. Ему особенно нравились рассказы о море и о затонувших сокровищах, поэтому герцогиня баловала его таким количеством подобных историй, на какое только было способно ее живое воображение.

— А прилив? — несколько недовольно спросил король. Люк знал, какого ответа он ждет.

— Приливы стоят низкие, сэр, а дамбы еще держатся.

Король всегда впадал в беспокойство, когда вода в море поднималась. Может, гадал Люк, он думает о Сокровище Чародеев, о Серебряном Нефе, что хранит принцесса Марджот?

Герцогиня покинула центр карты, очень аккуратно ставя маленькие ножки, чтобы не смазать собственную работу. Под кружевными юбками мелькнули розовые чулки. Легко ступив на пол, она подала ему нежную белую ручку. Разыгрывая обычную галантность, хотя на самом деле он чувствовал нечто большее, Люк прикоснулся губами к кончикам ее пальцев и неохотно выпустил их.

— Нам ужасно нужна была ваша помощь, — сказала она, указывая на карту. — Мы не можем справиться с арктическим климатом и не представляем, как нам продолжать. Мы подумали, что, если вы расскажете нам о ваших северных странах…

— Я никогда не был в Нордфджолле, — отвечал Люк, все еще приходя в себя после этого прикосновения к ее руке, — и только очень недолго пробыл в Кджеллмарке и Лихтенвальде, но я с превеликим удовольствием расскажу вам о своем родном Винтерскаре.

— Так рассказывайте, — и она царственно махнула ручкой; пройдя вдоль побережья, она присела около полярных регионов, чтобы продолжать рисовать, теперь уже следуя указаниям Люка.

Он попытался описать дикую, суровую красоту своей родной земли: ледники, скалистые морены, ужасные расщелины в теле Земли, в глубинах которых можно увидеть пламя вулканов. Он говорил о темно-синих озерах, таких холодных и чистых, и о кипящих горячих источниках, о реке Скар, которая с ревом бежала по склонам гор и продолжала течь еще сотни и сотни миль, о ее опасных порогах, о медведях, волках и косматых белых кабанах, таящихся в сосновых лесах.

— Может быть, именно по контрасту с этим неприветливым пейзажем, этой дикой и опасной природой гоблины, когда строили великий город Тарнбург, предпочли сделать его таким утонченным и изысканным.

Герцогиня оставила на мгновение рисование вулканов и ледяных пещер. Она долгим взглядом посмотрела на Люка, ее темно-синие глаза сияли.

— Неужели города Винтерскара именно такие, как их описывают? Неужели они действительно будто вышли из волшебной сказки?

Он встал на колени рядом с ней.

— Тарнбург — это десятки сказок, свитые вместе. Он похож на дорогую игрушку, на прекрасный маленький город с часовым механизмом. И жизнь там бывает настолько элегантна, манерна, так мягка и человечна, что трудно поверить временами, что боль, страдание и жестокость могут существовать где-то в этом мире.

Она сосредоточенно смотрела на него, пока он говорил.

— Так вы поэтому отправились путешествовать? Чтобы собственными глазами убедиться, что они действительно существуют?

Люк горестно улыбнулся и покачал головой.

— Одного-единственного посещения квартала гоблинов в Тарнбурге хватило, чтобы убедиться в этом. Хотя должен признать, что даже самые ужасные районы Тарнбурга — ничто по сравнению с грязью, злобой и страданиями, которые мне довелось увидеть в других местах.

Она глубоко вздохнула. Они стояли на коленях на полу, близко-близко, Люк чувствовал ее дыхание на своем лице. От нее пахло мылом, пряниками и розовым маслом. Вдыхая этот аромат, глядя в ее хорошенькое, невинное, капризное личико, он ни на мгновение не мог поверить ни одной из отвратительных историй, где упоминалось ее имя.

Даже когда ее не было рядом, даже когда он не испытывал на себе чарующего действия ее красоты, ума и оригинальности, Люк был убежден, что она не может быть любовницей короля. Что-то было в том, как Изайя смотрел на нее, в том, как она к нему обращалась, что делало это немыслимым. Она определенно была лишь жертвой злобных сплетен, жертвой своего дяди, который желал заставить людей поверить этой ужасной, противоестественной истории о ней, только потому, что это входило в его планы.

Что касается всего остального, что рассказывали о ее позорном прошлом, о тех мужчинах, с которыми она спала, и о шокирующих подробностях того, как, и где и при каких обстоятельствах она это делала, — когда ее не было рядом, Люк не мог сказать определенно, верит он этому или нет.

Но одно он знал точно, одна мысль была непоколебима в его голове: каковы бы ни были прегрешения некой Тремер Бруйяр, что бы она ни сделала и что бы ни сделали с ней, все эти грехи не имели ничего общего с восхитительным маленьким существом по имени Благородная Возвышенная Наследная Герцогиня, которая жила с королем в этих зачарованных комнатах.

Между ними повисло короткое неловкое молчание. Потом она покраснела, отвернулась и занялась опять своей картой.

— Вы, наверное, очень хотите вернуться домой.

— Иногда мне действительно хочется вернуться. Но я пообещал себе, что вернусь не скоро. Мне еще так многое нужно узнать.

Пока они разговаривали, король уже утратил интерес к карте. Он ушел в другую часть комнаты, где рассматривал ракушку через увеличительное стекло.

Оказавшись неожиданно наедине с предметом своих противоречивых чувств, своих мучительных дум, Люк внезапно выпалил:

— Лорд Флинкс — ваш отец?

Она порозовела и задержала дыхание. На мгновение показалось, что прекрасная иллюзия сейчас разлетится в куски, что обольстительница из уличных песенок и похабных историй вдруг проникнет и в эту комнату.

Но девушка, сидящая на полу рядом с Люком, вернулась к карте и начала рисовать волков и косматых снежных кабанов у подножия гряды извергающихся вулканов.

— Знаете, генерал Забулон, я понятия не имею. Он, конечно, говорил мне это много раз, но он такой бессовестный лжец, что я не стала бы верить ни единому его слову.

Ужасная уличная женщина уходила все дальше, и Люк был этому чертовски рад.

— В общем, — сказала Благородная Возвышенная Наследная Герцогиня, тряхнув темными локонами, — я предпочитаю быть Лунной Принцессой, чем чьей бы то ни было дочерью!

* * *

На редкость странной и изменчивой была та весна в Хоксбридже. Покидая дом, невозможно было предугадать, какой будет погода, поэтому плащи, сапоги с отворотами и зонты из вощеной ткани все еще мелькали на улицах города.

Но были и признаки надвигающегося лета. Вороны вили гнезда под стрехами домов и в разрушенных каминных трубах, легкие прогулочные лодки с красными, синими и зелеными тентами уже скользили по медленным водам Зула. Как и в другие годы, шарлатаны, бродяги и гадатели на кофейной гуще толпами потянулись из окрестных сел. Акробаты натягивали канаты на площади Тули, танцевали, ходили на руках и распевали на каждом углу. Некоторые даже бесстыдно устраивали свои фривольные представления в стенах университета.

И если бродяги выглядели и более грязными, более оборванными и изможденными, чем раньше, но зато они приносили с собой невероятные истории. Они говорили, что в мире царит неразбериха: пираты бесчинствуют на побережье, на севере целые города охвачены огнем, а на острове Фингхилл — кровавые восстания.

Некоторые из тех, кто прислушивался к этим рассказам, начинали всерьез беспокоиться, но большинство отмахивалось от них, считая их досужими выдумками.

— Путешественники, — говорили они, — всегда преувеличивают.

Так что, по большей части, жизнь текла своим чередом. Содержимое чердаков и дровяных сараев вытряхивали для весенней уборки, уличные торговки продавали букетики цветов, соловьев в клетках и сласти из кленового сиропа у стен Волари, детей закармливали минеральными солями, серой и патокой.

Только гоблины, по всей видимости, действительно переполошились. Они ходили по городу, по своим делам, еще более тихие и незаметные, чем обычно. С каждым днем их было видно все меньше и меньше. А когда они появлялись, то спешили мимо, опустив глаза, и больше не отвечали, если кто-то с ними заговаривал.

 

32

Хоксбридж, Маунтфалькон. 5 флореаля 6538 г.

Эта весна принесла много перемен и для Лили с Виллом. С того дня, когда он застал ее с Родариком в Волари при обстоятельствах, которые он явно счел подозрительными, Вилл только один-единственный раз посетил ее днем и за десять дней лишь две ночи. Так как ее задача во дворце была выполнена, Лили уже начала подумывать о возвращении в Брейкберн-Холл.

Однажды вечером она одевалась, собираясь в оперу, как вдруг появился Вилл. У него был странный, взбудораженный вид, и она отнеслась к нему недоверчиво.

— Еще один вечер с Блэзом Трефаллоном? — Подсев к ее туалетному столику, он смотрел, как она натягивает длинные шелковые перчатки. — Вы, похоже, стали неразлучны.

Лили молча застегнула жемчужные пуговички на запястьях. Она почти неделю не видела Блэза, но она не думала, что Вилл заслуживает объяснений, поэтому хранила молчание.

Вилрован вздохнул.

— Лили, — сказал он жалобно, — неужели я так обидел тебя, что мне уже нельзя надеяться на прощение?

На мгновение ее охватила нерешительность. Утомительно было играть роль оскорбленной жены.

— Я не понимаю, о чем ты. Если хочешь к нам присоединиться, то нас немного, а Блэз, естественно, снял целую ложу.

— Я был бы безумно рад присоединиться к вам, но меня только на один час отпустили из дворца. Дайони сегодня такая нервная и раздражительная. Но мне кажется, она собирается рано лечь спать, так что, может быть, я чуть позже к вам присоединюсь.

Лили ходила по комнате, а Вилл рассеянно разглядывал бутылки и флакончики на ее туалетном столике.

— А это что? — неожиданно спросил он.

Лили как раз нагнулась за своим бархатным плащом. Она обернулась и, рассмотрев, что он имеет в виду, смущенно рассмеялась.

— Это белила, Вилл. Ты не одобряешь?

— Одобряю? Как я могу одобрять, что ты мажешь лицо чистым ядом. Пустое жеманство — это совсем не похоже на тебя, Лили.

Она отложила плащ.

— Да ими почти все сейчас пользуются, — пылко ответила она. — Я знаю, что свинцовые белила делают с кожей, но я подумала, что если я возьму совсем немножко…— Лили замолчала и покачала головой. — Ты прав. Даже не знаю, зачем я это купила, — проговорила она удрученно. — Но, как видишь, сегодня я их не трогала.

— Да, вижу. Поверь мне, тебе без них лучше. Румянься, если тебе так нравится, хотя я не понимаю, зачем тебе это, если у тебя и так «очаровательный цвет лица», как сказал некто, но, пожалуйста, умоляю, оставь белила в покое. Природа так постаралась для тебя, а ты только все испортишь.

Лили почувствовала, что ее сердце забилось чаще. Таким она уже много недель не видела Вилла. Когда она проходила мимо него, он поймал ее руку и стремительно поднес к губам. Даже сквозь перчатку она ощутила жар его поцелуя.

Он встал, усадил ее на свое место и повернул ее за плечи к зеркалу.

— То, как ты теперь укладываешь волосы, тебе очень идет, но не накладывай много пудры, только чуть-чуть, как сейчас. А если ты используешь мушки, помни, что они нужны только для того, чтобы привлекать внимание к твоим самым выигрышным чертам.

— Это к которым? — спросила Лили, едва дыша от волнения.

Вилрован рассмеялся.

— Напрашиваешься на комплименты? — поддразнил он ее, улыбаясь.

— Мне кажется, выигрышные черты может иметь даже дурнушка.

— Очень верно. Но тебе грех жаловаться. — Он притворился, что разглядывает ее отражение в зеркале. — А у тебя самое выразительное — это, несомненно, глаза, у тебя чудесный цвет и разрез глаз. — Он открыл коробочку с мушками, взял кусочек черного шелка, показал ей, как намазать его клеем, и наклеил ей на щеку около глаза.

Лили улыбнулась, она вся трепетала. Это было очаровательно, и, как бы странно он ни смотрел на нее раньше, ей был хорошо знаком был влюбленный блеск в его глазах. Вилл наклонился поближе, чтобы рассмотреть свою работу, их губы почти соприкоснулись. Лили закрыла глаза в ожидании поцелуя…

В этот момент в дверь постучал слуга. Вилл отпрянул. Сложив руки на груди, он снова загадочно на нее посмотрел.

— Полагаю, господин Трефаллон прибыл за вами.

Лили прикусила губу, думая, что чуть не выставила себя полной дурой только потому, что Виллу вздумалось поиграть в ухаживание. Она взяла веер и встала, шурша юбками.

— С моей стороны было бы невежливо заставлять Блэза ждать.

— Вы правы, мадам, — сказал Вилл, открывая ей дверь, — всегда невежливо заставлять джентльмена ждать.

В великолепном, искрящемся позолотой двенадцатиярусном оперном театре у реки в тот вечер пели особенно прекрасно. Но по ходу пьесы Лили все чаще отвлекалась.

Может быть, всему виной был жестокий, романтический и совершенно неправдоподобный сюжет. Но некоторые его повороты были ей знакомы — их узнал бы любой, кто имел несчастье сделать такую же карьеру, как Вилрован. Надо признать, в его похождениях всегда было что-то театральное, по крайней мере в тех, о которых Лили было известно. «Это все только игра, представление. Мужчины всегда говорят, что мелкие интрижки ничего не значат. Для Вилрована, насколько я понимаю, так и есть».

В антракте Лили впала в задумчивость.

— Вам скучно, — сказал Трефаллон, пододвигаясь поближе и наклоняясь к самому ее уху. — Может быть, вы хотите поехать домой?

— Нет, конечно, нет, — сказала она в надежде, что Вилл к ним скоро присоединится. Она попыталась придумать подходящую тему для разговора, и ее взгляд упал на легкомысленную вещицу, которую Трефаллон держал в руках. — Какой смешной веер! Ничего подобного раньше не видела.

— Это веер-головоломка, — Блэз развернул веер, чтобы она смогла лучше его рассмотреть. — Вы видите, картинки складываются в ребусы и загадки и выражают расположение духа владельца. — Он наклонился к ней еще ближе и проговорил, прикрываясь расписной безделушкой: — Иногда разгадки немного дерзки.

— Что вы! — сказала Лили, притворяясь заинтересованной. — Мне придется самой ломать голову, или вы мне подскажете, что означают эти картинки?

— С превеликим удовольствием, — и Блэз принялся подробно объяснять, но Лили не слушала. Она думала о другом веере, о том, который Вилл прислал ей тогда, после своего внезапного отъезда. А может быть, тот веер — у Лили перехватило дыхание от этого предположения, — может быть, в нем было заключено тайное послание, нечто сентиментальное, а она, по своему невежеству, ничего не поняла?

Но приятный образ, родившийся в ее голове, мгновенно испарился. Напротив, в седьмом ярусе она заметила в позолоченной Королевской ложе Вилрована, а эта штучка, Летиция Стирпайк, просто висела у него на плече. Игра или нет, но у нее от этого кровь вскипела в жилах.

В то же мгновение, когда Лили увидела Вилла, он заметил ее. На мгновение на его лице даже отразилось удовольствие, а потом он застыл и побледнел как смерть, заметив, что его жена и Блэз Трефаллон переговариваются, близко склонившись друг к другу.

Вилрован появился в их ложе несколько минут спустя: напряженный, корректный, по-солдатски суровый в своей зеленой форме. Он поклонился присутствующим, перекинулся несколькими вежливыми словами с друзьями Трефаллона, которые сидели в той же ложе.

Даже не взглянув на Лили, он вперил разъяренный взгляд в ее сопровождающего.

— Если ты не возражаешь, Трефаллон, я освобожу тебя от общества моей жены. Мне нужно обсудить с ней некоторые вещи.

Совершенно не обидевшись на дерзкий тон Вилла, Блэз только рассмеялся. Он поднялся на ноги и изысканно поклонился.

— Вы можете не уходить, если не хотите, — сказал он Лили через плечо. — Даже у Вилрована хватит воспитания не уводить вас силой из театра. С другой стороны, если вы действительно хотите поехать домой, прошу вас, не обращайте на меня внимания.

У Лили в глазах помутилось от гнева и унижения, она поднялась. К голове прилила кровь, и ей было трудно рассуждать разумно.

— Спасибо, Блэз, — услышала она собственный голос, — но, по случайному стечению обстоятельств, мне тоже есть что обсудить с капитаном Блэкхартом и думаю, здесь все равно не место говорить об этом.

Вилл отступил в сторону. Он распахнул бархатный занавес, закрывавший выход из ложи, и Лили вышла с высоко поднятой головой. Она прошла через бельэтаж и уже спускалась по лестнице, когда Вилрован догнал ее. Протянув руку, он взял ее за локоть. Может быть, и ненамеренно, но получилось очень грубо.

— Я думал, — сказал он, — вы собирались на трагедию в Театр Сэдлера.

— Да? — Лили изобразила недоумение. — Я хорошо помню, что ничего подобного не говорила. Может быть, так ты решил, потому что захотел оказаться в опере сам по себе?

— Хорошо, это действительно были исключительно мои собственные догадки, потому что балет вы с ним уже посетили, а оперы Трефаллон никогда не любил.

— Опера нравится мне. Или, по крайней мере, мне показалось, что мне понравится, а Блэз милостиво предложил меня сопровождать. Признаюсь, у меня у самой тоже сложилось неверное впечатление. Ты же, кажется, говорил, что собираешься провести вечер с королевой в Волари?

Вилрован пожал плечами.

— Дайони — человек прихоти. Она в последнюю минуту решила поехать в оперу.

Они продолжали спускаться по лестнице, и он еще крепче сжал ее руку — ей было уже больно.

— Если бы я знал, что ты здесь, я бы… я бы отыскал тебя раньше.

Но Лили заметила нотку неуверенности в его голосе.

— Я думаю, — отпарировала она, — на самом деле ты хотел сказать, что если бы ты знал, что я здесь, то воздержался бы от того, чтобы вести себя так непристойно с Летицией Стирпайк!

Вилл говорил сквозь зубы:

— А ты — если бы ты знала, что я здесь, то не стала бы вести таких задушевных разговоров с Блэзом.

На Лили накатила волна негодования. Они уже спустились на первый этаж, стремительно пронеслись мимо позолоченных колонн и огромных зеркал и вылетели, все еще продолжая ругаться, из театра.

— Нет, это просто немыслимо! — прошипела она. — И ты еще будешь читать мне мораль!

— А ты? — зло усмехнулся Вилл. — Что это ты вдруг притворяешься оскорбленной сейчас, после стольких лет полнейшего равнодушия?

Это была не самая приятная поездка. Лили сидела очень прямо и напряженно, Вилл всю дорогу не отрываясь гневно на нее смотрел. С тех пор как она приехала, он постоянно становился жертвой самых противоречивых страстей — гнева, ревности, раскаяния, отчаяния, — а сейчас они набросились на него все вместе.

Его сердце переполнили самые разные чувства, стоило ему только посмотреть на нее — вот она сидит там сейчас, пытаясь выглядеть чопорной и обиженной, хотя он прекрасно понимал, что выбил ее наконец из ее вечного самодовольного спокойствия, которое приводило его в бешенство. В висках у него стучала кровь, он смотрел на нее в упор, прищурившись. Говорите что хотите о придворных красотках, но во всем Хоксбридже не найдется женщины с такой прекрасной кожей, такими неповторимыми глазами, а ее рот просто создан для поцелуев. А когда он вспоминал, сколько раз ему казалось, что она вот-вот уже воспылает страстью, что она разделяет его чувства… Где-то внутри Лили сладко спала страсть, и будь он проклят, если разрешит другому мужчине пробудить ее.

Наемный экипаж дернулся и остановился. Из дома вышел слуга и распахнул дверцу. Вилл выпрыгнул первым, отряхнул зеленый мундир, поправил шейный платок. Затем предельно вежливо подал руку Лили, чтобы помочь ей выйти. Ее рука в перчатке на мгновение коснулась его руки, но смотрела она в другую сторону. Она поднялась по лестнице и вошла в дом прежде, чем он успел сказать хоть слово.

Вилл заскрипел зубами. Это было последнее оскорбление, последняя капля, больше он терпеть не намерен.

«Клянусь всеми богами, я получу тебя сегодня, — в ярости подумал он. — И я не успокоюсь, пока ты не будешь принадлежать мне, ты нужна мне вся, душой и телом!»

Лили была в своей спальне — она уже отдала веер горничной и как раз снимала бархатный плащ, когда дверь распахнулась и вошел Вилрован, уже без плаща и сапог.

Она, конечно, понимала, что рано или поздно он придет, но не ожидала его так скоро. Лили провела рукой по глазам. Гнев, питавший ее энергией ранее, весь ушел, оставив ее усталой и угнетенной.

— Если ты не против, мне нужно еще несколько минут. — Она указала на горничную, которая складывала плащ.

Вилл не двинулся с места. Он стоял у двери в чулках и рубашке и держал дверь открытой.

— Отошли девушку. Ты не ребенок, можешь раздеться сама. Если понадобится, я сам помогу.

Лили моргнула, это было неожиданно. Горничная быстро шмыгнула вон из комнаты, не дожидаясь, пока Лили заговорит, и Вилл плотно закрыл дверь.

Он прислонился к косяку.

— Мне не хотелось бы задерживать вас, мадам. Продолжайте, как будто меня здесь нет.

Лили тяжело сглотнула. И что такое на него нашло? Они уже семь лет как женаты, но он всегда относился к ней с мягкостью и уважением. Она почувствовала, как гнев просыпается снова. Чего он ждет — что она станет выставлять себя напоказ, как какая-нибудь из его дворцовых потаскушек?

Она глубоко и яростно вздохнула, вспомнив, как на нее посмотрела эта Стирпайк: эти издевающиеся глаза, эти накрашенные губы и улыбка превосходства — как будто она знала что-то, чего не знала Лили.

«Но я знаю, — подумала Лили, — и я тоже так могу. Я могу заставить его пылать и сходить с ума от страсти, если это могут все остальные, я могу заставить его до головокружения хотеть меня».

Не веря сама себе, Лили потянула одну перчатку, затем другую, подержала вышитую и надушенную шелковую вещицу довольно долго перед тем, как дать ей выскользнуть из пальцев на пол. Еще медленнее она одну за другой стала вынимать из прически шпильки, роняя их к своим ногам. Когда не осталось ни одной, она тряхнула головой, и напудренные душистые локоны заструились по плечам.

«Ну почему бы и нет? — вызывающе подумала она. — Может быть, мне и не удастся удержать его навсегда, но я могу заинтересовать его на одну ночь. Вряд ли в Хоксбридже осталась хоть одна женщина, которой он не принадлежал бы хотя бы однажды. И никто из них не может того, что я могу: заставить его кожу дрожать, заставить его сердце биться в такт с моим, дотронуться до него так, как ему и во сне не снилось».

Лили почувствовала, что кровь быстрее побежала у нее в жилах, когда она расстегнула крючки на спине платья и высвободилась из него, а затем стянула через голову и отбросила в сторону — там оно и осталось лежать, мерцая атласной парчой на полу.

Она видела, как дрожат его ноздри. Вилл сжал губы и побледнел как полотно, но хранил молчание.

Дрожащими пальцами она расстегнула на талии атласные юбки, развязала кринолин. Юбки и обручи упали на пол, а Лили перешагнула их в одной льняной рубашке и шитом жемчугом корсете.

Вилрован все так же стоял, прислонившись к двери, стройный и элегантный, дрожа от напряжения. Рыжие волосы казались пламенем на фоне необычно белой кожи. Он уже почувствовал, что с ней? Она и сама дышала с трудом — или они уже дышали в такт?

Не для этого ее учили целительству и магии. Лили понимала, что делает нечто совершенно недопустимое, — но ей было все равно. Она слишком много вынесла за все эти годы, и сейчас чувства переполняли ее. Скромность, достоинство, гордость — все это не имело значения. Лили знала, что сделает то, чего ей так хочется, и к черту последствия.

Очень медленно она подняла одну ногу, сияла правую туфельку — очаровательную маленькую туфельку с атласной розочкой — и отбросила в сторону. Подняв другую ногу, она сбросила вторую туфельку.

Лучше не думать ни о чем, кроме теперешнего момента, не думать, что она будет чувствовать утром. Она села на край алой кровати, приподняла подол рубашки выше колен, спустила сначала сборчатую подвязку, затем — белый шелковый чулок, потом — еще одну подвязку и еще один чулок.

Лили знала, что уже заполучила Вилла. Его губы дрожали, его дыхание совпадало с ее дыханием. Она почувствовала триумф, ощутила свою власть над ним, расстегивая вышитый атласный корсет. Когда плотный холст спереди разошелся надвое, Вилл тихо застонал.

Она и глазом моргнуть не успела, а он перелетел комнату и оказался на кровати около нее, придавив ее своим телом. Он потянул завязку сорочки и одной рукой раздвинул ткань. Эта рука, горячая как огонь, опустилась на ее грудь.

«Нет!» — Лили внезапно охватила паника. Он узнает, что она чувствует, он узнает слишком много. Она почувствовала слабость, у нее закружилась голова — и еще больше закружилась, когда он наклонил голову и она почувствовала, его губы, его язык на своей обнаженной коже. Она невразумительно запротестовала, Вилл слегка поддался назад, тяжело дыша.

Он заговорил, и его горячее дыхание обжигало ее грудь.

— Я собираюсь попробовать на вкус каждый дюйм твоего тела.

«А я сгорю, я истаю как свечка», — подумала Лили, заблудившись между страхом и удовольствием. Затем она отбросила гордость, забыла чувство стыда и просто отдалась происходящему.

 

33

Утром Лили и Вилл завтракали поздно. Прошлая ночь стала откровением, это было больше, чем просто физическая страсть, — и теперь чай, тосты, печеные яблоки и шоколад поглощались в атмосфере взглядов искоса и застенчивых улыбок. Лили — в полосатом атласном халате — притворялась, что читает письмо от Аллоры, а Вилл, который еще даже не брился, отдавал должное тостам и печеным яблокам, хотя вряд ли он ощущал их вкус.

В середине трапезы вдруг раздался громкий стук в окно. Лили подняла глаза от письма. Что-то крупное и черное мелькало с той стороны окна, стуча клювом по стеклу.

— Как странно. Как будто он пытается попасть внутрь.

Вилл тоже неотрывно смотрел на окно. Ворон не просто пытался попасть внутрь, он держал в клюве что-то маленькое и яркое. Вилл медленно встал, не спуская глаз с окна.

— В комнате прохладно, любовь моя. Я принесу тебе сверху шаль.

Лили была явно тронута такой нежной заботой.

— Что ты, Вилл, не стоит. Или, если настаиваешь, можно позвонить. Позвать…

Но он пересек комнату и вышел прежде, чем она успела договорить.

Босиком, в одних чулках он взбежал на четвертый этаж, перескакивая через ступеньку. Затем распахнул дверь спальни и вошел внутрь, быстро оглянулся, чтобы убедиться, что никого из слуг нет поблизости, в три шага пересек комнату и открыл окно.

Ворон услышал скрип открывающегося оконного переплета и, оставив в покое столовую несколькими этажами ниже, взлетел к окну спальни и уселся на деревянный подоконник.

— У меня новости, новости, новости.

Слова ударяли в мозг Вилрована, как только что вороний клюв бил по стеклу. А в клюве развевался кусочек красной ленты — заранее оговоренный знак.

— Ну так влетай, черт бы тебя побрал, и рассказывай, что знаешь. Но это должно быть нечто важное, чтобы я смог простить тебе подобное неблагоразумие! И что только Лили сейчас думает!

Ворон спрыгнул с окна на пол. Вилл встал на одно колено и коснулся рукой гладкой вороньей головы. Было проще разговаривать, если между ними существовал и физический контакт.

— Два путешественника в «Бесе и Бутылке». Я слышал, они говорили про город в Шенебуа. Странные вещи происходят там на мельнице и бумажной фабрике, хотя никто не может найти неполадки в оборудовании. В полночьна двадцать третье стрелки на всех компасах в городе четверть часа вертелись, как сумасшедшие. Ты говорил — искать такие знаки. Я умница?

Вилл медленно вдохнул и еще медленнее выдохнул. Это была очень хорошая новость, и все-таки у него из головы не шла Лили и прошлая ночь, и он не мог не думать, что новость эта пришла очень, очень не вовремя.

— Ты действительно умница. Конечно, если сможешь назвать город, о котором идет речь.

— Фермулин. — Ворон наклонил голову и уронил клочок ленты на деревянный пол. — На реке Узель. На границе Шенебуа и Брайдмора.

Лили уже отложила письмо и пила шоколад, когда вернулся Вилрован, без шали. Он уже молниеносно оделся и застегивал мундир, входя в комнату. Стуча каблуками по полу, Вилл пересек комнату и быстро поцеловал ее в голову, как будто прося прощения.

— Вот ведь ерунда какая получается. Из Волари пришло известие, пока мы завтракали, а какой-то дурак отнес его наверх, в мою гардеробную. Похоже, это срочно, и я должен идти. Именно сегодня — когда я все на свете отдал бы, чтобы остаться с тобой.

— Да, я понимаю, — сказала Лили, задумчиво нахмурившись. — Хотя я не слышала стука в…— Она вздохнула, когда Вилл поднял ее на ноги и страстно поцеловал ее в губы.

Поцелуй получился колючий, так как он все еще не побрился, но Лили все равно была рада. К сожалению, он слишком быстро закончился.

Вилл заговорил ей на ухо, все еще крепко держа за талию:

— Возможно, сегодня мне придется уехать из города на… на определенное время. Я клянусь тебе, я бы ни за что не уехал, если бы это не было жизненно важно — особенно после сегодняшней ночи. Мне еще так много надо тебе сказать.

Он вдруг отпустил ее, и она перевела дыхание. Вилл направился к выходу, не успела Лили прийти в себя.

Но он остановился, держась за ручку двери, и сказал, глядя на нее с мольбой:

— Пообещай, что никуда не уйдешь, пока я не забегу попрощаться. Даже если мне придется перевернуть землю и небо, я вернусь в течение двух часов.

* * *

Вилла не было всего несколько минут, а мысли Лили уже лихорадочно заработали. Срочный вызов от короля — это секретное сообщение, иначе Вилл бы ей все объяснил. У нее сердце замерло, когда она поняла, что это может быть за послание. Преисполнившись решимости, она вышла из комнаты, поднялась по розовой лестнице. Если король послал за сэром Фредериком и доктором Фоксом одновременно с Виллом, то ей скоро должны прийти известия от сэра Бастиана.

Но Лили успела уже одеться к тому времени, когда известия наконец пришли. Их принес наверх на подносе лакей. Она разорвала конверт и просмотрела текст. «Будь готова немедленно покинуть Хоксбридж. Я все устрою».

Она села на кровать, все еще глядя на эти слова. Немедленно покинуть Хоксбридж? Ну конечно же, Спекулярии хотят, чтобы она прибыла куда следует и сделала то, что от нее потребуется, до того, как появится Вилрован по тому же самому делу и все испортит «недостаточной сдержанностью и осмотрительностью ».

Лили закрыла глаза, пытаясь прогнать из головы яркий образ — лицо Вилла на подушке рядом с ней, такое открытое, такое ранимое, полное чувств. «Но мы с Вилрованом можем сделать это вместе», — подумалось ей. Но нет, решение уже принято, и хотя не она его принимала, по крайней мере она обязана с ним считаться.

«Никуда не уходи… Даже если мне придется перевернуть землю и небо, я вернусь в течение двух часов». Прощальные слова Вилла эхом отдавались в комнате. У нее оставалось слишком мало времени на сборы, а ведь он может вернуться и раньше. Отложив записку в сторону, Лили вскочила на ноги.

Она быстро нацарапала ответ сэру Бастиану с просьбой забрать ее в течение часа. А затем принялась собирать всю одежду, какая могла поместиться в один чемодан.

«Но он просил меня ждать его. Как я могу так с ним поступить — после такой ночи?» Сердце Лили просто разрывалось от боли, когда она стояла перед зеркалом внизу, в холле, завязывая под подбородком ленты своей соломенной шляпки. Но она уже знала ответ на этот вопрос. Происходило нечто важное, от нее зависело будущее Маунтфалькона, будущее всего мира — и Спекулярии нужна была она и ее таланты.

Это была восхитительная, необычайная ночь, но всего лишь одна за шесть, даже семь лет. Откуда ей знать, что для Вилрована она значит так же много, как и он для нее?

Лили отправила лакея отнести чемодан на первый этаж, и теперь у нее оставалось только одно дело — пойти в гостиную и написать письмо Вилровану. Она замялась с пером в руке, не зная, что написать. Проще всего было придумать какую-нибудь историю, какой-нибудь благовидный предлог. Сказать, что отец или тетушка заболели, что она нужна в Брейкберне. Но она поняла, что не может соврать ему, именно сегодня. А кроме того, вполне вероятно, что их пути пересекутся. А если такое случится, он поймет, что она солгала ему, и никогда больше не сможет ей доверять.

Лили все еще мучилась над письмом, когда снаружи послышался шум подъехавшего экипажа. Она отложила перо и быстро выглянула в окно. Да, это была та самая черная карета.

С тяжелым сердцем она вернулась к столу, к перу и бумаге. Обмакнув перо в чернильницу, она быстро нацарапала несколько слов. Затем сложила бумагу, написала снаружи очень четко имя Вилрована и отдала записку слуге, с тем чтобы ее передали Виллу, как только он появится.

В карете сидел сэр Бастиан, Лили поправила шляпку, разгладила юбки и попробовала сосредоточиться перед предстоящим путешествием.

— Насколько я понимаю, мы едем искать Сокровище Маунтфалькона?

— Да, Лиллиана. Твой час наконец настал. Никто, кроме тебя, с твоим даром находить магические предметы, не может надеяться на успех в этом важном деле.

— Но… я надеюсь, мы не будем искать наобум?

— Мы отправляемся в Фермулин, в Шенебуа. А останемся ли мы там или отправимся дальше — пока не известно.

Карета с грохотом катилась к городским воротам, а старик рассказывал о том, как король только что получил известия о странном поведении мельниц и компасов.

— Эта часть света уже привлекала ранее наше внимание, и не только потому, что двоих из заговорщиков, замешанных в этом деле, выследили до Четтерли, а это на границе с Шенебуа, но и потому, что до нас уже доходили слухи о пожаре, беспорядках и серьезной вспышке эпидемии — и все в радиусе двадцати миль от Фермулина. Если Машина Хаоса не в городе, то я думаю, что ее недавно через него провезли.

Он взглянул на Лили.

— Но ты ведь установила связь с Сокровищем. Когда мы прибудем на место назначения, это тебе придется сказать мне, находится ли Машина Хаоса все еще где-нибудь поблизости.

Лили неподвижно смотрела на грязные носки своих туфель, по дороге к карете она в спешке наступила в лужу.

— Я так внезапно уехала из Хоксбриджа, обязательно пойдут слухи. Я не хочу, чтобы папа и тетушка Аллора волновались.

— Не беспокойся. Твоей тетушке уже отправили зашифрованное письмо, где объясняется все. — Его взгляд стал острее. — Прости за нескромность, но как ты объяснила свой отъезд капитану Блэкхарту?

Лили попыталась вспомнить, что именно она второпях написала в той записке.

— Я ему сказала… да почти ничего не сказала. Все равно я не смогла бы сказать ему, куда еду, даже если бы захотела. И конечно же, я ни словом не упомянула истинных причин отъезда.

— Именно этого я и ожидал. Если нам в будущем доведется столкнуться с твоим мужем, ты и дальше должна говорить ему как можно меньше. По правде говоря, — добавил сэр Бастиан, — будет лучше всего, если нам вообще не придется ему ничего объяснять.

Блэз Трефаллон был еще в постели, когда Вилрован ворвался в его квартиру. Блэз провел большую часть ночи после оперы у Сайласа Ганта и вернулся домой сразу после восхода солнца. Он проспал несколько часов, а сейчас он как раз сидел на кровати и подумывал о завтраке, как вдруг дверь распахнулась и Вилл вошел в комнату — в дорожных сапогах, замшевых штанах и длинном темно-коричневом плаще, нервно сжимая в руке с побелевшими костяшками дорожный кнут с серебряной рукоятью.

— Трефаллон, — без предисловий заявил он, — что ты сделал с моей женой?

Блэз протер заспанные глаза и душераздирающе зевнул. По утрам он вообще не особенно хорошо соображал, цирюльнику и слуге по крайней мере час приходилось приводить его в порядок.

— Прости, пожалуйста! А что я, по-твоему, мог сделать с твоей женой?

Вилл взмахнул кулаком.

— Лили исчезла. Она уехала в черной карете, забрав с собой полный чемодан вещей. Слуги сказали, с ней определенно был какой-то джентльмен, но его лица никто не видел. Я не могу придумать, с кем еще Лили может сбежать, поэтому я пришел к тебе и спрашиваю еще раз: ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МОЕЙ ЖЕНОЙ?

Блэз откинул одеяла и встал с кровати. Это был сейчас еще один Трефаллон, он совсем не походил ни на то элегантнейшее существо, каким он появлялся при дворе и в гостиных, ни на беспутного завсегдатая таверн и игорных притонов. Тем не менее, стоя на полу в ночной рубашке, с растрепанными волосами, он сумел собрать достаточно собственного достоинства и высокомерно спросил, приподнимая одну бровь:

— А тебе не приходит в голову, Вилрован, что если бы я сбежал с кем-нибудь, то не разговаривал, бы сейчас здесь с тобой?

— Мне приходит в голову, — сказал Вилл, и губы у него совсем побелели, — что ты мог увезти ее и оставить где-нибудь, а сам вернуться, чтобы отвести мои подозрения.

— Понятно, — Трефаллон выпрямился и в глазах его появилось воинственное выражение. — Ты возмутительным образом врываешься в мою комнату в такой неурочный час и сообщаешь мне, что, во-первых, я — низкий соблазнитель и похитил твою жену, а во-вторых — еще, несомненно, трус и подлец.

Очень трудно защищать собственную честь, стоя босиком на холодном полу, заспанному и небритому, но Блэз в этом преуспевал, что воистину достойно восхищения.

— С вашего позволения, капитан Блэкхарт, должен вам сообщить, что, если бы я имел какие-либо виды на вашу жену, я бы никогда не вздумал унизить ее побегом. Напротив, я избрал бы более благородный путь и проткнул бы тебя шпагой или продырявил пулей, негодяй ты бессовестный, а потом женился бы на твоей вдове. Надеюсь, я ясно выразился?

Вилл сделал над собой огромное усилие и унял свою ярость.

— Кажется, я должен перед тобой извиниться, — сказал он сдавленным голосом.

— Мне тоже так кажется. Но, прошу тебя, не старайся, если это стоит тебе слишком больших усилий. Я ведь могу и не простить тебя, учитывая твое несносное…— Блэз остановился и уставился на своего друга, неожиданно заметив скорбное выражение его лица. — Ты что, серьезно? Никогда не поверю, что Лили сделала что-то подобное.

— Да, — выдохнул Вилрован, падая на стул. — Только, пожалуйста, не надо мне рассказывать, насколько я этого заслуживаю. Я знаю это не хуже тебя, и от этого мне только больнее.

— Да, — сказал Блэз, потянувшись за нанковыми бриджами, которые несколько часов назад сам же бросил на стул, и медленно их натягивая. — Уверен, что так оно и есть. Но, Вилл, это невероятно! Ты хочешь сказать, что она уехала, даже ничего не объяснив?

Вилл уныло покачал головой, сдерживая внезапный приступ смеха.

— Извинилась, но объяснять ничего не стала. Я должен вернуть ее, Блэз. Потому что… по-моему, я не смогу без нее жить.

Трефаллон задумчиво его рассматривал.

— Должен признаться, я подозревал что-то в этом роде. И как давно ты это понял? — Он снял ночную рубашку и бросил ее на кровать.

— Что я люблю Лили? — Вилл горько рассмеялся. — Я даже не знаю. Почти с самого начала, мне кажется.

Блэз покачал головой в пароксизме.

— Иногда ты приводишь меня в отчаяние. — Он подошел к комоду, выдвинул ящик и достал чистую рубашку. — Если это правда, то почему ты Лили-то об этом так и не сказал?

Вилл согнул кнут так, что, казалось, он сейчас сломается.

— Потому что я трус. Даже за самое короткое время я уже… согрешил десяток раз, и я боялся, что она никогда не полюбит меня в ответ.

К большому удивлению Вилла, Блэз расхохотался.

— Дорогой мой Блэкхарт, ты что, совсем слепой? Если я хоть что-то понимаю, если за последний месяц я был хоть в чем-то уверен — так это в том, что Лили любит тебя. Мне трудно поверить, что она действительно сбежала с другим мужчиной. Да и с кем ей бежать? Она ведь никого и не знает, кроме тебя, меня, Ника и Родарика, а ты ведь не станешь подозревать кого-то из них. Ах да, — добавил он, продолжая одеваться, — и того почтенного пожилого джентльмена, с которым она однажды прогуливалась у реки.

— Почтенного пожилого джентльмена? — Вилл резко нахмурился.

Блэз махнул рукой.

— Не помню, как его зовут, если она вообще говорила. Ему далеко за семьдесят, добродушный такой старикан. Кроме того, у них была очень надежная дуэнья, не кто иной, как сэр Фредерик Трегарен-Марло.

Это новость неожиданно насторожила Вилла. Только что он сидел угнетенный и раздавленный, а теперь выпрямился.

— Сэр Фредерик Марло?

— Ну да, — спокойно отвечал Блэз, завязывая бахромчатый шейный платок. — Ты ходил когда-нибудь на его лекции? Я как-то посетил; так вот, это был самый занудный старый… Почему ты на меня так смотришь? Марло и этот второй — несомненно, друзья Аллоры Брейкберн, и они просто из вежливости навестили ее племянницу.

Вилл откинулся на стуле.

— Несомненно.

— Я почти уверен, — продолжал Трефаллон, — что если Лили действительно уехала, то она отправилась домой в Брейкберн-Холл, лелеять свое разбитое сердце.

— Но почему? — Вилл все еще сидел, как побитый. — Этой ночью — я думал… Блэз, клянусь тебе, все было совсем иначе. А если она просто поехала домой, то почему так и не написала в письме?

Блэз пожал плечами.

— Не стану притворяться, что знаю, что между вами произошло этой ночью. Но я знаю, что перенесла Лили за последний месяц. — Он собрал волосы на затылке в хвост и перевязал коричневой шелковой лентой. — Если она не написала, что едет в Брейкберн-Холл, то, может быть, только потому, что это прозвучало бы как приглашение следовать за ней. У нее тоже есть гордость, знаешь ли. А ты с ней просто отвратительно обращался.

— Я не спорю, — устало сказал Вилрован, — Но говорю тебе — сегодня ночью все было по-другому. Я рассказал ей обо всем, что я чувствовал к ней все эти годы, и мы… все уладили между собой.

Блэз жалостливо посмотрел на него.

— Тогда почему она сегодня уехала?

Вилл развел руками.

— Не знаю. Я не знаю. И именно это разрывает мне сердце! Может быть… мне трудно сказать… может быть, она не поверила тому, что я сказал.

— Ну, тогда тебе остается только найти ее и убедить, что ты говорил совершенно искренне. Для начала, было бы неплохо отправиться за ней в Брейкберн-Холл.

Вилл отшвырнул кнут, вскочил на ноги и стал ходить кругами по комнате.

— Но вот что хуже всего. Я не могу ехать к Лили — в Брейкберн или куда угодно. Я уезжаю из города по срочному делу. Не могу сказать тебе, куда и зачем. Но если вдруг Лили вернется в Хоксбридж зачем-нибудь…— Он умоляюще посмотрел на Трефаллона. — Если она напишет тебе и откроет, где она… скажи ей… расскажи ей…

— Я расскажу ей, как ты выглядел и что ты сказал, — успокаивающе ответил Блэз. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить ее остаться здесь и подождать твоего возвращения.

Вилл ненадолго забежал в тайную комнату в доме мастера по парикам, собрал несколько странных пузырьков и каких-то загадочных снадобий и положил в карман плаща. Затем вернулся во дворец, где узнал, что юный Своллоу уже упаковал его вещи в небольшой деревянный сундук и две дорожные сумки.

— Отправь их почтовым дилижансом, пусть они дожидаются меня в «Золотой Пятерке» в Фермулине. — Вилл договорился встретиться в этом трактире с Ником и остальными двумя своими людьми. Они путешествовали порознь, чтобы не привлекать внимание.

Вооружившись двумя пистолетами, рассовав по карманам пороховой рожок и мешочек с пулями, он взял шпагу с серебряной рукоятью на красной шелковой перевязи, шляпу с загнутыми полями, пару рукавиц из свиной кожи и направился к двери.

Затем он зашел к королю, и Родарик выдал ему документ, который они оговорили заранее, — он давал такие широкие полномочия, что попросту являлся карт-бланш. Документ утратит часть силы, когда они пересекут границу, но все еще будет иметь определенный вес в Шенебуа, Брайдморе и Монтань-дю-Солей, в соответствии с последними договорами, подписанными с этими странами.

— За исключением убийства, поджога и грабежа на большой дороге, — сказал Родарик, передавая бумагу, — этот документ дает тебе право на любые действия в этих странах. Но будь осторожен, следи, как ты его используешь и кому показываешь.

Вилл кивнул, засунул бумагу во внутренний карман и пошел наверх, попрощаться с королевой.

Он нашел ее в одиночестве в ее хорошенькой спальне, где певчие птицы в своих серебряных клетках хранили зловещее молчание. Когда Вилл вошел в комнату в развевающемся дорожном плаще, Дайони повернула к нему изможденное лицо. С тех самых пор как Родарик сказал ей сегодня утром, что Машина Хаоса, возможно, обнаружена, Дайони попеременно начинала то отчаянно надеяться на лучшее, то мучаться мрачными предчувствиями.

— Ты привезешь ее? Пообещай, что ты ее привезешь, — прошептала она, когда Вилрован упал на колени к ее ногам. Выражение ее лица перепугало его.

— Обещаю, — он взял ее руки в свои и начал попеременно целовать дрожащие ладошки, — что бы ни случилось, я не вернусь без Сокровища Маунтфалькона. Мы слишком долго ждали хоть каких-нибудь вестей. Если я не найду Машину Хаоса в Фермулине, я буду искать ее повсюду, пока не найду.

Он выехал из ворот Волари на той самой серой кобыле, что несколько месяцев назад привезла его в Брейкберн-Холл, и как он отчаянно пожалел, что сейчас едет не к Лили Брейкберн.

Но много часов спустя, когда время уже близилось к полуночи, продвигаясь по горной дороге, он начал сомневаться в своем решении. Держа путь от Хоксбриджа к равнинам Шенебуа и Брайдмора, не переставая мучить себя мыслями о Лили, он осознал наконец, что, какой бы жизненно важной ни была цель его путешествия, он не сможет посвятить ей все свое внимание, пока не предпримет последней попытки найти жену и поговорить с ней.

Брейкберн-Холл и деревня Фернбрейк находились в нескольких часах быстрой езды к северу, а Фермулин — значительно дальше к северо-востоку. И хотя Брейкберн был не совсем по дороге, но он был и не настолько далеко, чтобы мимолетный визит туда занял больше, чем восемь-десять часов. Он сможет частично нагнать это время, сменив лошадей, скача ночь напролет, он ведь и сегодня отказался от ночлега.

Вилл принял решение. Спустившись с гор, он повернул свою усталую кобылу на север. Ночь была светлая, и на небе сияла почти полная луна, дорога была так хорошо знакома, что он без труда находил путь.

Вилрован прибыл в Брейкберн-Холл, грязный и измученный, за час до рассвета. Он предоставил кобылу заботам конюха и застал Аллору Брейкберн как раз тогда, когда она собиралась приступить к завтраку.

— Я хочу видеть Лили, — потребовал он с порога.

— Ее здесь нет, — сказала Аллора, неприязненно глядя на него поверх расписного фарфорового чайника. — И вам незачем продлевать ваш визит, который, я надеюсь, будет очень коротким. Она может вернуться очень нескоро.

Вилл отчетливо заскрипел зубами.

— Из чего я заключаю, — сказал он угрожающе, — что вы знаете, где она, но не намерены мне сказать.

— Вы совершенно правы, у меня нет такого намерения, — чопорно ответила Аллора. — Пусть Лили сама извещает вас о своем местонахождении, если действительно хочет, чтобы вы знали, где она. — Аллора взяла салфетку и расстелила на коленях. — Вы можете закрыть дверь с той стороны, когда будете уходить.

У Вилла руки зачесались, когда он на мгновение представил, с каким удовольствием он вытряс бы из нее все, что она знает, — если бы она была мужчиной и лет на тридцать моложе.

Но думать об этом было бесполезно, ее возраст и пол служили ей надежными защитниками. У него не было возможности силой заставить ее что-нибудь ему рассказать. А что, если…

При этой мысли его глаза опасно блеснули.

— Госпожа Брейкберн. Ни разу, за все годы, что я вас знаю, вы не упустили ни единого случая сделать мне какую-нибудь гадость. И должен вам сообщить, что мое терпение лопнуло, я больше не потерплю, чтобы вы вмешивались в мою семейную жизнь.

Аллору это не тронуло.

— И что, — ядовито отозвалась она, — что вы собираетесь делать? Вызовете меня на дуэль, храбрый капитан Блэкхарт? Вы обидите старую и слабую женщину?

— Ни в коем случае, — сказал Вилл, направляясь к выходу. — Клин клином вышибают.

Из столовой он немедленно направился в кабинет своего тестя; увидев, что комната пуста, он сел за стол, очинил себе перо и написал короткое, но подробное письмо на одной стороне бумажного листа. Расписавшись, поставив кляксу и сложив лист, он запечатал письмо воском лорда Брейкберна и прижал к нему свое резное кольцо, затем крупно написал адрес.

На мгновение он задумался, не отдать ли письмо одному из лакеев в Брейкберне, чтобы они отправили, но почти сразу же отказался от этой идеи. Он все равно собирался остановиться в Фернбрейке, чтобы сменить лошадь и наскоро поесть. Будет несложно за соответствующее вознаграждение найти кого-то, кто согласится отвезти письмо в Одэмантэ.

 

34

Тарнбург, Винтерскар. Семью месяцами ранее — 14 виндемиа 6537 г.

Снова наступила зима, как всегда, быстрее, чем хотелось бы, и улицы Тарнбурга занесло снегом, острые крыши обледенели. В Линденхоффе королевское бракосочетание отметили с должной сдержанностью. Смерть лорда Хьюго Саквиля всего четырьмя месяцами ранее — у него хватило дурного вкуса умереть прямо на обеде в честь помолвки короля — бросила тень на все торжества. Все визиты, балы и другие предсвадебные мероприятия были короткими и скучными.

Сам день свадьбы выдался ясным, но холодным, и свадебная процессия ехала в церковь в соболях и горностаях. Во время тихой службы, на которой присутствовали не более двух сотен гостей, невеста в сером платье и жених в черном костюме приглушенными голосами произнесли клятвы, и дело было сделано.

Потом последовал официальный ужин, на котором присутствовали пять сотен гостей. Вино и еда были превосходны, да и музыка тоже — цитра, скрипки и спинет, — но гости сидели скованно, и неловкость витала в воздухе.

Возможно, всему виной было то, что им пришлось пробираться сквозь недовольную толпу, собравшуюся у дворца. Народ заполнил все улицы вокруг Линденхоффа: плотники, каменщики, чугунолитейщики, бондари, ткачи, оружейники, стекольщики, рабочие всех возможных профессий толкались, стараясь пробиться поближе к дворцовым воротам. Они воспользовались объявленным выходным днем, чтобы выразить свое презрение иностранной невесте короля. Это было новое и неприятное ощущение для Джарреда, ведь раньше народ всегда его любил, но он все-таки верил, что со временем они смирятся с его браком.

Если бы он прислушался к тому, что говорят на улицах, если бы кто-нибудь дал ему почитать свежеотпечатанные листовки, которые ходили по рукам, очень может быть, что он изменил бы свое мнение. В народе шептали, что Ис тесно связана с каким-то зарубежным королевским домом, отчего ее брак с Джарредом становился незаконным. С другой стороны, в этих листовках худосочную королевскую невесту и ее подозрительных предков объявляли выскочками: она, мол, дочь пирата, потаскуха, покинувшая бордель только с помощью анонимного богатого покровителя, горничная, убившая хозяйку и выдающая себя за нее. И все-таки никому и в голову не приходило подозревать правду, ее сочли бы диким бредом даже самые завзятые сплетники.

А между тем на свадебном ужине высокие гости ели, пили, танцевали и без особого энтузиазма пытались флиртовать под заунывный аккомпанемент скрипок. Провозглашались тосты, объявлялись назначения на новые посты при королеве; затем Джарред и Ис сели в позолоченные сани, запряженные шестеркой белых лошадей, и уехали в загородный дом на короткий медовый месяц. Большая группа слуг последовала за ними в карете.

Когда молодожены вернулись в Тарнбург две недели спустя, мадам Соланж одна из первых появилась в Линденхоффе, чтобы засвидетельствовать свое почтение королевской супруге. Ис приняла свою бывшую воспитательницу в роскошно отделанных комнатах, которые оштукатурили, покрасили и позолотили за время медового месяца.

— Ты выглядишь очень довольной собой, — сказала мадам, оглядывая Ис с ног до головы и совершенно не выказывая интереса к этим новым ослепительным декорациям.

Ис покраснела и забеспокоилась, она наслаждалась переполохом и всеобщим вниманием в этот первый день после их возвращения во дворец. И хотя свадебное путешествие было для нее одним долгим кошмаром, она уже спрятала все неприятные воспоминания подальше, старясь о них забыть. И, как истинная чародейка, она была слишком поглощена настоящим, чтобы серьезно задумываться о будущем.

— Конечно, я довольна. А почему нет — ты только посмотри вокруг, — Ис поигрывала изящными золотыми браслетами, которые Джарред только утром ей подарил.

— Все это очень хорошо, — отпарировала мадам, — только не забывай, как ты сюда попала. Помни, насколько тебе необходимы моя помощь и советы, чтобы удержаться здесь. — И хотя мадам выглядела вполне царственно в рысьих мехах и черном бархате, в голосе ее сквозила горечь, а лицо выражало недовольство. — Должна сказать, когда ты попыталась взять дела в свои руки, ты сильно напортачила. Смерть лорда Хьюго в такой неудачный момент…

— Но это ты хотела, чтобы он умер, — ответила Ис визгливым голосом. — Это ты сказала, что от них от всех надо избавиться, что все родственники Джарреда, его друзья и доверенные слуги должны исчезнуть один за другим. Подумай, как бы это выглядело, если бы они стали умирать только после свадьбы. И по-моему, я замечательно все устроила, — самодовольно добавила она, — только потому, что это случилось в очень невыгодный, как они думают, для меня момент, никто не заподозрит, что я приложила руку к смерти лорда Хьюго.

— Никто не заподозрил — пока, но, может быть, ты и не так хорошо замела следы, как тебе кажется.

Но Ис думала иначе. На самом деле она очень тщательно выбрала момент смерти сэра Хьюго. Во-первых, конечно, она хотела произвести впечатление на мадам, которая отравила Айзека, намекая, что, если Ис не перестанет колебаться по поводу короля, Змадж будет следующим. И поэтому Ис хотела довести до ее сведения: «Я тоже могу быть жестокой». А во-вторых, эта заминка позволила ей еще несколько недель избегать общества мужа, от общения с которым ей становилось физически плохо.

Когда она об этом подумала, ее настроение померкло. Ей так и не удалось до сих пор по-настоящему забеременеть — а может быть, она и совсем ошиблась, и далее первичного зачатия еще не произошло. В любом случае, она оказалась не более плодовита, чем все ее сородичи.

Мадам вторила ее мыслям:

— Пройдут месяцы, а может быть, и годы, пока ты забеременеешь. Пока ты не в состоянии будешь объявить о предстоящем рождении наследника, мы ничего не можем сделать с Джарредом. А что до остальных — кто-то скоропостижно скончается, или вдруг про высокопоставленного чиновника пойдет дурная слава, или доверенный слуга неожиданно будет уволен с плохими рекомендациями, но не все сразу. Есть множество способов добиться того, что нам нужно, и теперь, когда ты проникла в Линденхофф, тебе представится значительно больше возможностей.

Ис вздохнула и подошла к высокому окну, она еще долго стояла, глядя на сады внизу. Недолгая оттепель, вслед за которой температура неожиданно упала, укутала каждую ветку, каждый побег, каждый шип, каждый ствол в прозрачную ледяную корочку. Теперь казалось, что дворцовые сады создал гениальный стеклодув. Это было довольно красиво, но нагоняло на Ис тоску. Проведя в Тарнбурге почти год, она начинала ненавидеть местный климат — короткое, яркое, неистовое лето и раннюю долгую зиму. Перспектива прожить всю жизнь в таком ужасном месте была просто отвратительна.

Месяцы, а тем более годы, которые ей предстояло оставаться женой Джарреда, ее тоже не особенно прельщали.

Ис провела пальцами по белым камням ожерелья на шее. Изучая возможности ожерелья, она научилась вызывать сильное и нездоровое возбуждение, граничащее с бредом. Было нечто непристойно завораживающее в том, чтобы наблюдать за Джарредом, когда он находился под действием ее заклинания, а после этого он всегда был готов рабски исполнять любые ее прихоти. Это состояние сопровождалось таким чудовищным физическим напряжением, что, если поддерживать его достаточно долго, у Джарреда может случиться удар или отказать сердце. И соблазн позволить королю умереть был все сильнее и сильнее. Она уже не раз подводила его опасно близко к краю бездны за время их медового месяца.

Ис отвернулась от окна и постаралась взять себя в руки. Так как она все еще бесплодна, то ей необходимо продолжать встречаться со Змаджем, а это защищало ее любовника от мадам Соланж. Так безрассудно расправившись с Айзеком, она не станет обращаться так же расточительно со Змаджем и Джмелем. По крайней мере, до тех пор, пока ей не удастся разыскать где-нибудь еще одного юношу-чародея благородного происхождения — а насколько Ис знала, сейчас их просто не осталось в живых.

Тем не менее было понятно, что мадам хочет, чтобы последнее слово осталось за ней.

— Не позволяй роскоши твоего нынешнего положения ударить тебе в голову, — сказала мадам резко, поправляя меха и собираясь уходить. — Нам еще предстоит многое сделать, и один неверный шаг обойдется дороже, чем ты думаешь.

Джарред, вернувшись домой, первым делом послал за доктором Перселлом. Король принял старика в своей комнате для совещаний, где десятки нарисованных дверей, окон и арок вели в никуда. Здесь они могли поговорить наедине, не боясь вторжения.

Перселл не мог не заметить, как король побледнел и осунулся всего за две недели, как дрожала его рука, когда он жестом предложил философу сесть рядом, в старое кресло Зелены.

— Вы недавно болели, сэр? — прямо спросил он.

— Болел? Почему вы спрашиваете? — Джарред улыбнулся, но его глаза оставались серьезными. — Честно говоря, я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Я на себя не похож, это верно, но это всего лишь от чрезмерного удовольствия. Теперь, когда я вернулся домой, я буду более воздержан. — Улыбка превратилась в неискреннюю гримасу. — Да и как иначе? У меня здесь слишком много дел, чтобы оставалось достаточно времени на… развлечения.

Доктор Перселл поправил очки и продолжал обеспокоенно разглядывать Джарреда.

— Развлечения, Ваше Величество?

Король неловко пошевелился в позолоченном кресле.

— У моей жены странные вкусы для такого юного существа. И я понял, Френсис, что и я не таков, каким всегда себе казался. Есть во мне темная сторона, которая жаждет самых экзотических наслаждений. — Произнося эти слова, он потирал запястье. — Всю жизнь я изо всех сил стремился не причинять боли другим и избегать ее сам. Да, дрожь охватывает каждый нерв, каждый…

Джарред неестественно усмехнулся и покраснел до корней волос.

— Хотя зачем я вам говорю все это? Прошу прощения. — Он на мгновение закрыл глаза рукой. — Мы очень интересно провели время, но, уверяю вас, все уже в прошлом.

— Я очень надеюсь, — сказал старик, — раз от подобных экзотических удовольствий вы становитесь таким слабым и изможденным.

 

35

Люден, Риджксленд — четыре месяца спустя.

15 плювиоза 6538 г.

Зима почти отпустила Люден. И хотя ветер с моря оставался ледяным, солнце светило целыми днями, а болота за городом посерели и на них упал туман. Сам город стремительно менялся. Снег вымели с улиц, вдоль которых тянулись дома из красного кирпича; катание на коньках на Большом Канале объявили слишком опасным, в каждом саду — кап-кап-кап — плакали сосульки, и капли сбегали с вязов и каштанов.

От перемены погоды Люк потерял покой. Однажды утром он вышел из своего жилища, совершенно не имея представления, куда направляется. Но он не успел отойти и двадцати ярдов от дома, как услышал, что кто-то зовет его по имени.

— Господин Гилиан, одну минуту, пожалуйста. — При первых звуках этого приятного, хорошо поставленного голоса Люк остановился и обернулся. Увидев отдаленно знакомого человека, направляющегося к нему, он вежливо подождал, пока тот его не догонит.

Господин Вариан Ду совсем недавно стал членом риджкслендского парламента, он был на три-четыре года младше Люка и отличался спокойным и рассудительным поведением. Люк был с ним почти не знаком, но был хорошего мнения о молодом господине Ду — если вообще о нем вспоминал.

Они с Люком обменялись вежливыми поклонами и пошли рядом.

— В прошлую нашу встречу я не мог не заметить, что вам не особенно нравится лорд Флинкс.

— Простите меня, но лорд Флинкс был так добр, что напомнил мне, что я здесь даже не живу. Не мне любить или не любить вашего премьер-министра.

Риджкслендец рассмеялся.

— Или, по крайней мере, не вам открыто выражать вашу приязнь или неприязнь. Хотя должен признаться, что мне и самому он не особенно приятен. Когда он улыбается своей сладкой улыбочкой, у меня мурашки бегут по спине.

Люк посмотрел на него пристально, вдруг вспомнив, что про Вариана Ду говорили, что он — протеже наследной принцессы, а потому тесно связан с оппозицией.

— И все-таки, — медленно проговорил Люк, когда они свернули за угол и прошли по горбатому мостику, — у меня создалось впечатление, что вы с ним на дружеской ноге.

У господина Ду перекосило лицо.

— Когда делаешь карьеру государственного деятеля, приходится учиться терпеть определенных людей… как бы ни презирал их в душе.

— Да, не позавидуешь вам. Как частное лицо, я привык тщательнее выбирать себе друзей.

Господин Ду громко кашлянул.

— И все же, господин Гилиан, хотя в Людене вы и ведете жизнь частного лица, все знают, что в Винтерскаре вы — человек влиятельный. — Он посмотрел на свои ботинки. — Как вы сами сказали, вы здесь даже не живете, так что то, что думает о вас лорд Флинкс, не более важно, чем то, что о нем думаете вы. Но в то же время совсем не обязательно оскорблять его и так настойчиво шокировать всех остальных.

Люк резко остановился, его спутник тоже.

— Я не знал, что кого-то шокировал. У меня, конечно, не самые лучшие манеры, а мои взгляды излишне прямолинейны, но…

Ду энергично покачал головой.

— Нет-нет, ваши манеры безупречны, а ваши взгляды повсеместно считаются в высшей степени занятными. Наверное, мне не следовало употреблять слово «шокировать». Я только хотел сказать, что не стоит так волновать людей подчеркнутым вниманием к… некой молодой особе.

Люк почувствовал, как у него задергался мускул на щеке.

— Господин Ду, в ваши намерения, похоже, входит оскорбить меня. А поэтому я должен вам сказать, что хотя у меня и немного знакомых, но я могу найти двух сек…

— Нет-нет, господин Гилиан, я уверяю вас, уверяю вас…— Ду сильно покраснел. — Я только хотел совсем по-дружески вас предостеречь. Но конечно же, вы правы. Мы почти не знакомы. В своем стремлении оказать вам добрую услугу я перешел границы. Я искренно прошу вашего прощения.

Гнев Люка остыл почти так же внезапно, как вспыхнул. Ему не особенно хотелось вызывать на дуэль ни господина Ду, ни кого бы то ни было. Он жалко смотрелся с короткой шпагой, еще хуже с пистолетами и только разве что удовлетворительно умел управляться с рапирой. Острый ум и ядовитый язык всегда были его любимым оружием.

— Я вас, несомненно, неправильно понял. Вам не за что извиняться.

Они пошли дальше.

— Но если вы склонны говорить со мной начистоту, сэр, я бы очень просил вас объяснить мне одну вещь, которая совершенно ставит меня в тупик.

— С величайшим удовольствием, — сказал господин Ду, который, казалось, считал, что легко отделался.

— Тогда объясните мне, почему такого человека, как лорд Флинкс, не только выносят, но перед ним лебезят, ищут его расположения, а юную особу, которую вы упомянули, открыто презирают. Я видел, как люди отворачиваются, когда она проходит по улице, а когда принцесса Марджот навещает отца, она очень искусно и, я бы сказал, с большими неудобствами для себя притворяется, что эта леди вовсе не существует. Если это не лицемерие, то хотел бы я знать, что это.

Господина Ду вопрос явно озадачил.

— Не может быть, чтобы в Винтерскаре дела обстояли настолько иначе, чем у нас. Я уверен, что даже на севере мужчине позволено вести себя с определенной свободой, в то время как женщина, которая открыто свернула с пути добродетели…

— Но не тогда, — нетерпеливо перебил его Люк, — когда эта женщина является или считается любовницей влиятельного человека. Тогда такой женщине льстят и ищут ее расположения. А если кто-то полагает, что это оскорбляет нравственность, что вполне возможно, учитывая возраст юной леди и возможное кровное родство с королем, то почему этой связи разрешают продолжаться? Если бы король был в здравом уме, если бы он был свободен, кто бы его остановил? Но в том положении, в котором он находится, мне кажется, одного слова наследной принцессы было бы достаточно. В любом случае, не понимаю, почему принцесса не вмешалась в самом начале, учитывая, что ей самой эта молодая женщина тоже, может быть, приходится родственницей.

— Но вы же понимаете, что эта юная особа задолго до того, как привлекла внимание короля, уже перестала существовать для таких женщин, как принцесса. А что до ее юного возраста, — Ду пожал плечами, — другие, более подходящие, женщины были представлены королю, но он не выказал никакого интереса, пока ему не привели Тремер Бруйяр.

Люк снова резко остановился.

— Ему представляли других женщин? Вы хотите сказать, больному человеку привели целый выводок шлюх на выбор? Да еще и безутешному вдовцу, чьи чувства следует уважать?

— Но как раз из-за состояния здоровья короля ему необходима женщина. Его врачи…— Ду наморщил лоб. — Я не очень хорошо понимаю все эти медицинские термины, но там что-то связано с неравновесием мужских и женских начал в его четырех стихиях, отчего семя загнивает. Поэтому было решено, что он должен совершать эя…— Ду остановился и поднял руку, заметив, что на лице Люка опять появляется опасное выражение. — Ну, я предоставлю вам самостоятельно сообразить, что он должен ежедневно делать и насколько рациональным является подобное лечение.

— Рациональным? Учитывая обстоятельства, я считаю его абсолютно омерзитель… — Люк прикусил язык. Весь этот разговор выводил его из себя, но Вариан Ду рассказывал ему то, что никто не желал раньше обсуждать.

— Но вы уверены, что эти… процедуры… выполняются буквальным образом? Что юная леди для короля Изайи больше, чем просто сиделка, подруга, товарищ в играх? Что он обращается с ней или к ней как-нибудь иначе, нежели с заботой и уважением?

Ду отчаянно покраснел.

— Сэр, я вижу, вы находите предмет нашего разговора болезненным. Прошу прощения, что завел с вами этот действительно неприятный разговор. Но, зайдя так далеко, я чувствую, что должен сказать еще немного. Даже если то, что вы утверждаете, правда, то и раньше репутацию этой девицы сложно было назвать безупречной. Я мог бы познакомить вас с несколькими мужчинами, которые расскажут, что пользовались ее благосклонностью, когда она была еще в очень нежном возрасте. Я мог бы…

Теперь уже Люк остановил его жестом.

— Нет, спасибо. Мужчины, которые развращают детей, вызывают у меня тошноту. А что до человека, который в состоянии купить благосклонность ребенка, а потом этим хвастаться — хуже того, открыто встречаться с дядей, который организовал всю эту непотребную сделку, да еще уважительно к нему относиться, — я уверен, что прекрасно могу обойтись без подобного знакомства!

Разгорячившись, Люк заговорил громче, чем намеревался. Прохожие оглядывались на него, некоторые с любопытством, другие — с одобрением. Однако он вовсе не собирался выставлять свои чувства на всеобщее обозрение, поэтому заговорил потише.

— Благодарю вас, сэр, за то, что вы ответили на мои вопросы. А теперь, если разрешите, мне хотелось бы откланяться.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но господин Ду слегка дотронулся до его руки.

— Простите меня, господин, Гилиан. Но, боюсь, я наговорил вам слишком много — и в то же время совсем недостаточно. Потому что мы еще не дошли до темы, которую мне хотелось обсудить с самого начала.

— Да? — резко сказал Люк. Он сейчас от всего сердца желал, чтобы этого разговора вообще не было. Даже его любопытство имело свои пределы. И их они уже давно перешли.

Ду замялся.

— Теперь, когда мы уже дошли до этого, мне кажется, что… но обратной дороги уже нет. Все, что вы говорите, все больше убеждает меня, что вы испытываете сильную, можно даже сказать опасную привязанность. Прошу вас, задумайтесь: даже если юная леди совершенно не виновна и находится в большой беде, какие бы рыцарские чувства вы к ней ни питали, как бы ни снедало вас желание отомстить за все ее страдания, именно вы и не можете ее спасти. Вы — кузен короля Винтерскара, а она, возможно, внучатая племянница короля Изайи. Уже само ваше знакомство с ней едва ли приемлемо, но если вы задумали какой-то опрометчивый или романтический поступок, одумайтесь — это приведет вас обоих к гибели!

Три дня Люк угрюмо размышлял над разговором с Варианом Ду. На четвертый день его природное любопытство — эта всепоглощающая страсть отыскать разгадку к каждой головоломке — побороло его нежелание дальше разбираться в этой истории, которая так болезненно затрагивала его чувства. Наконец, решив непременно узнать правду, чего бы ему это ни стоило, он подумал, что давно пора навестить своего самого старого риджкслендского друга.

Переодевшись, он схватил шляпу и лаковую трость и отправился в путь. Ему не очень хотелось появляться в доме наследной принцессы, куда его никогда не приглашали, но, к его величайшему облегчению, он вскоре обнаружил, что подобного вторжения и не потребуется. Шагая по направлению к сумасшедшему дому, он встретил пятерых детей принцессы Марджот на прогулке, в обществе их худого длинноногого наставника и телохранителя, который широкими шагами следовал за ними.

Люциус не мог не улыбнуться, глядя на эту картину: королевские дети, такие изнеженные, такие обычные, и их мрачный учитель-антидемонист. Пока Люк наблюдал, один из детей споткнулся, и левеллер мгновенно нагнулся, будто спикировала большая ворона, взял ребенка в свои мощные руки и, не останавливаясь, продолжил путь с розовощекой девчушкой, удобно устроившейся на его широком плече.

— Дорогой Кнеф, какая удача! — сказал Люк, поборов смех. — Именно вас я и хотел видеть.

— Для меня это тоже большое удовольствие. — Со своей обычной педантичной вежливостью Кнеф одного за другим представил ему своих подопечных. Когда вся компания двинулась дальше, Люк пристроился рядом с левеллером.

— Я хотел спросить вас кое о чем. Но это… довольно конфиденциальный разговор, и мне кажется… придется отложить его до другого раза.

— Можете не волноваться, что ваши слова услышит кто-нибудь еще. — Преподаватель указал сначала на девчушку у себя на плече, потом на тех, что шли в десяти шагах впереди. — Малышка еще не умеет говорить, а остальные, как видите, заняты собственными разговорами.

— Ну, тогда…— Люк на мгновение смутился. — Мне сказали, что если человеку нужна информация, он приходит к вам.

Левеллер улыбнулся.

— Вы удивляете меня, господин Гилиан. Я думал, мы уже давно договорились, что я слишком заметен для шпиона.

— Но не для главы шпионской сети. Какая разница, насколько заметны вы сами, если вы только отправляете шпионов, организуете их действия и сопоставляете информацию, которую они вам приносят.

Кнеф продолжал улыбаться.

— Давайте предположим, шутки ради, что вы угадали верно. И что тогда?

Люк глубоко вздохнул.

— Тогда я попросил бы вас рассказать мне все, что вы знаете о некой молодой особе. Думаю, вы догадываетесь, о ком я говорю.

Улыбка погасла, темные глаза посуровели.

— Мне кажется, я сразу понял, когда познакомился с вами, что вы найдете с ней общий язык.

— Но вы ничего об этом не сказали, по крайней мере я ничего такого не помню, когда мы говорили о ней в прошлый раз. — Люк на ходу рассекая воздух тростью.

— Но я же понимал, — сказал Кнеф, — что даже самая невинная дружба серьезно потревожит ваш покой. Кроме того, я не мог не видеть, что любое предостережение только подстегнет ваш интерес.

Они пришли в один из многочисленных городских парков, и дети убежали далеко вперед. Земля еще была голая, на деревьях ни одного листочка, но в парке имелись бронзовые статуи, трехъярусный фонтан и самшитовый лабиринт, и дети тут же бросились все это исследовать.

— Мне хотелось бы рассказать вам одну историю, господин Гилиан. Спешу добавить, что я узнал ее не через свои таинственные шпионские источники, ее мне рассказала сама мадмуазель Бруйяр.

— Одну из ее сказок?

— Возможно. Я оставлю это на ваше усмотрение. Она действительно начинается, как сказка. Жила-была на свете девочка, она жила с отцом…

— Знаю, — раздраженно вмешался Люк, — Она жила в лунном дворце.

— Нет, — покачал головой левеллер, — она жила, как я как раз собирался сказать, в Монтсье. Это была самая обычная девочка, не более порочная — или добродетельная, — чем вот эти маленькие принцессы. К сожалению, ее мать умерла, а отец предавался пороку азартной игры. И у него была привычка брать деньги в долг, чтобы отдать старые долги, а потом проигрывать их и снова занимать деньги. Когда он умер, то оставил своей дочери значительные долги и ни гроша на жизнь. Она была тогда лет двенадцати от роду и уже обещала стать красавицей. Некоторые из друзей ее отца — а все они, к моему большому сожалению, были очень плохими людьми — пришли к ней и предложили свое покровительство, но даже в том юном возрасте у нее хватила ума отказаться. Но был и еще один человек, который сказал, что был когда-то женат на сестре ее матери. Он казался более достойным доверия, чем все, кто приходил к ней до этого, поэтому она приняла его приглашение и переехала жить к нему.

Они остановились у фонтана, где Люк, опершись на палку, стал уныло смотреть в бассейн. На воде лежала тонкая корочка льда, испещренная тысячами пересекающихся трещинок.

— Не самый подходящий выход для юной девушки, — сказал он без выражения.

— Сперва он казался вполне безопасным. Девочка была неопытна, и она очень не скоро поняла, что за человек ее предполагаемый дядя. И даже тогда — ее саму никто не обижал, а идти ей было все равно некуда. Но затем она стала на год или два старше, ее красота расцвела, дядя попросил ее быть хозяйкой на его званых обедах, развлекать его гостей и… дальше вы можете догадаться сами. Она, конечно же, отказалась.

— Пока он не пригрозил вышвырнуть ее на улицу, на произвол судьбы? — Люк сжимал и разжимал пальцы на рукояти трости.

— Он угрожал, но девушка была непреклонна, даже когда он пытался заставить ее слушаться, уверяя, что она его родная дочь. Она сказала, что лучше погибнет от голода в канаве, что лучше умрет. Тогда он ее выгнал, и она провела две недели на улице, попрошайничая в середине зимы, отбиваясь от преследований разных мужчин, которых она там встречала. Через две недели она решила, что бывают вещи похуже смерти и бесчестия, и вернулась в дом своего дяди.

— Я слышу сочувствие в вашем голосе. — Сам он просто разрывался от жалости, но от Кнефа ожидал совсем другой реакции. — Ведь вы, с вашими высокими моральными принципами…

— Вы забываете, что я слишком хорошо знаю, каково это — быть маленьким и одиноким и полностью зависеть от доброты незнакомых людей. Если бы меня не приютили добрые люди, кем бы я стал, кто знает?

Дети оставили фонтан в покое и побежали в лабиринт, Кнеф и Люк пошли вслед за ними.

— Мадемуазель Бруйяр противилась злу так долго, как могла, и я считаю, что это достойно восхищения. Но грех есть грех. Однажды ее призовет к себе судия более мудрый, чем я. И он будет знать, насколько она достойна осуждения, — мне же это неведомо.

Они долго молчали.

— Но думаете ли вы, что… что она и сейчас ведет такую же жизнь? Что она, как говорят все, любовница короля?

— Господин Гилиан, ничего подобного я не думаю. Эта девушка и король Изайя — как два ребенка. Мне приятно думать, что пусть и ненадолго, но к ней вернулось детство, которое закончилось для нее слишком рано. И мне не хочется думать о том, что с ней станет, если по той или иной причине ей придется вернуться к прежнему образу жизни.

Люк внутренне сжался, потому что он и сам старался об этом не думать.

— Но ведь пока она с королем, она в безопасности, пока она под его защитой…

— Мне кажется, вы давно не были в сумасшедшем доме. Говорят, самочувствие короля продолжает ухудшаться. Ему бывает лучше, бывает хуже, но хуже ему становится все чаще и чаще, и его слабоумие приняло опасный характер.

У Люка упало сердце.

— Но это ужасно. То есть то, что замечательный человек теряет рассудок, — это само по себе ужасно, но что станет с Тремер, если король станет опасен — для себя и для других?

— Неизвестно, — сказал левеллер. — Но, мне кажется, последствия будут просто чудовищны, для мадемуазель — определенно, а возможно, и для всех нас.

 

36

Весна пришла в Люден. Лед на каналах треснул, черная вода потеплела, и уже давно по всему городу аромат каналов вытеснил все другие запахи. Но постепенно люди привыкли и к этому.

Люк как раз занимался изучением кладбищ. Его попытки расшифровать книги навели на мысль, что послания могут еще быть сокрыты в виде анаграмм на надгробиях и кенотафах по всему городу. К сожалению, он понятия не имел, на каких именно надгробиях надписи могут содержать скрытый смысл, поэтому решил переписывать все интересные эпитафии, какие попадались.

Однажды он стоял на коленях на кладбище протодеистов среди свежей весенней травки у подножия покосившейся могильной плиты, отмечая что-то в кожаной записной книжке. Когда он случайно поднял взгляд, то увидел, к своему великому удивлению, женщину небольшого роста в длинном алом плаще и широкополой соломенной шляпке, украшенной перьями и атласными бабочками, которая задумчиво смотрела на него с низкого мраморного постамента.

— Тремер, — сказал он, быстро вставая на ноги и отряхивая колени. Он никогда раньше не обращался к ней по имени — всегда только «Герцогиня» и «Ваша Наследная Милость», — но это слово соскользнуло с языка так естественно.

— Я вас отвлекла? Простите… Я не хотела.

— Нет-нет, — заверил он ее, — я… я собирался к вам зайти, но эти мои глупости меня отвлекли, к сожалению.

Ее лицо было необычайно бледным под полями соломенной шляпы, страусиные перья трепетали на ветру.

— Пожалуйста, не считайте, что вы должны мне что-то объяснять. Я все понимаю. Вы слишком много слышали обо мне и о моем скандальном прошлом.

Люк резко вдохнул. Он как-то не подумал, что она может истолковать его продолжительное отсутствие таким образом.

— Вы совершенно не правы. Вы мне слишком дороги. И я льщу себе мыслью, что и вы начинаете неравнодушно ко мне относиться, а это принесет нам обоим только боль. — Он положил книжку и карандаш в карман и сделал два шажка, в ее сторону. — Если бы дело было только в этом! Но, зная меня хоть немного, вы должны понимать, что меня мало волнует, что подумают люди.

Ее лицо тут же засияло от радости. Но улыбка быстро пропала, и темно-синие глаза опять потемнели.

— Я должна была догадаться: что бы вы ни делали, у вас будут на это необычные причины.

В свою очередь Люк невесело рассмеялся.

— Хотел бы я быть обычным человеком, а не молочным братом короля Винтерскара. Будь я простым человеком, я бы знал, что делать. — Потом, вспомнив слова левеллера, он поспешно спросил: — Король Изайя… как он себя чувствует? Я слышал, ему нехорошо.

— Ему очень, очень плохо, и иногда он пугает меня.

Тремер соскользнула с мраморного выступа, и Люка тронуло до глубины души, что она такая маленькая.

И он вспомнил всех этих честолюбивых девиц на выданье и их хитроумных мамаш, которые столько лет стремились заманить его в свои сети не из-за личного его обаяния, но из-за его денег и высокого положения, — какая горькая, горькая ирония судьбы, что его чувства разбудила эта хорошенькая, хрупкая и столько в жизни претерпевшая девушка.

— Люк, он меня даже не узнает. В какие бы мы игры ни играли, какие бы титулы он мне ни давал, между нами все время было некое… взаимопонимание. А теперь он ведет себя так, будто совсем меня не знает. И даже хуже…

— Да? — поддержал Люк, потому что она замолчала. Она отвернулась и заговорила совсем тихо.

— Они все обвиняют меня, доктора и остальные. Они говорят ужасные вещи. Что он был бы здоров, если бы я лучше… угождала ему. И они требуют, чтобы я сказала, сколько раз в день… сколько раз мы…

— Это переходит всякие границы! — Люк в порыве чувств протянул было к ней руку, но замер в нерешительности, сжал руку в кулак и опять сунул в карман. — Уже одно то, что они хотят использовать вас в своих целях, что им кажется, они уже добились от вас этого, — отвратительно, но что вы еще вынуждены подвергаться их расспросам и выслушивать их мерзкие предположения! — Он постарался успокоить обуявший его приступ гнева и отвращения. — Я, конечно, не имею права вам указывать, но, мне кажется, вы должны немедленно покинуть сумасшедший дом.

Она скользнула от него подальше, обошла постамент так, чтобы низкий квадратный кусок мрамора оказался между ними.

— Если я покину сумасшедший дом, если уеду из Людена, лорд Флинкс просто пошлет людей, и они приведут меня обратно. Он мой законный опекун, и у него есть на это право.

— Но почему? Я никак не могу понять. Король Изайя — больной человек, совершенно лишенный политического влияния. Что выигрывает лорд Флинкс, держа вас здесь?

Тремер отрицательно взмахнула маленькой ручкой в перчатке.

— Изайя беспомощен. Я беспомощна. Но другая женщина, приближенная к королю, может добиться многого. Уважаемая женщина из честолюбивой семьи. Она даже может заявить, что она жена короля, — чего я никогда не смогу сделать. Моему дяде хватает борьбы с принцессой, а если появится еще и третья сторона, тогда еще не известно, кто победит.

— Но почему ему самому не найти такую женщину и не поставить на ваше место? Думаю, это вполне в его силах. — Люк ухмыльнулся. — Или ему мешают моральные принципы?

— Но разве другая женщина будет, как я, его творением и его оружием? Он никогда не сможет ей доверять, как доверяет мне, потому что у него не будет над ней власти. Кроме того, — добавила она с улыбкой, — король предпочитает мое общество, и я могу оказаться полезной в тысяче разных мелочей.

Она начинала краснеть.

— У него есть собственный шпион в сумасшедшем доме, разве вы не видите, как это ему полезно? Самые влиятельные люди собираются там обсуждать свои дела. Они говорят свободно в присутствии пациентов, а те бездумно рассказывают мне все подряд. Хотя, — добавила она с вызовом, — я передаю лорду Флинксу меньше, чем могла бы. Может быть, есть вещи, о которых я предпочитаю ему не рассказывать!

И хотя они на кладбище были одни, она заговорила тише.

— Незадолго до того как короля перевели в сумасшедший дом, из дворца исчезли несколько вещей; полагают, что король Изайя взял их с собой. Вы слышали, как он говорил про изумрудные часы? Это правда, что лорд Флинкс и принцесса Марджот хотят их заполучить. Ума не приложу, зачем они им так нужны. Люди Марджот разворотили комнаты ее отца, как только он переехал. Они перекопали сад, а зимой подняли все полы во дворце. Именно поэтому там сейчас никто не живет.

Она стояла, глядя в зеленую траву у своих ног с выражением легкого недоумения на лице.

— Ели бы я могла… если бы я захотела предать его, может быть, я смогла бы использовать эти часы, чтобы купить свою свободу, выбраться из сумасшедшего дома… Мне раньше такое в голову не приходило, потому что мне там было хорошо. Но сейчас… иногда король так смотрит на меня, что мне становится не по себе.

У Люка перехватило дыхание.

— У вас есть основания подозревать, что он может причинить вам вред?

— Не знаю. Честное слово, не знаю, на что он сейчас способен. — Она подняла глаза на Люка с грустной улыбкой. — Я была так счастлива. Жизнь была похожа на прекрасный сон. Иногда мне кажется, я пойду на все что угодно, лишь бы не покидать этот сон, лишь бы мне не пришлось опять жить в реальном мире.

У Люка похолодело в груди. Забыв о своем решении не прикасаться к ней, он протянул руки над монументом, взял ее за руку обеими руками и крепко сжал. Даже сквозь белую кожаную перчатку он почувствовал, как дрожь пробежала по ее телу, как инстинктивно сжалась эта маленькая ручка, с тонкими, как у птички, косточками.

— Пообещайте мне: если в какой-то момент вам покажется, что вам что-то угрожает, сразу же дайте мне знать. Я… я не знаю, что я тогда сделаю, но я приду к вам, и мы что-нибудь придумаем.

Письмо прибыло к нему домой на следующий же день, как раз когда Люк устраивался поуютнее у камина, сильно замерзший после долгой прогулки. Проворный молодой лакей принес письмо на серебряном гравированном подносе. Мгновенно узнав почерк, Люк схватил конверт, сломал печать и быстро прочитал написанное.

Он бросил письмо в огонь и позвонил в колокольчик. Появился Перис.

— Мой плащ, пожалуйста. И снова ухожу.

На улице он взмахом руки остановил проезжающий экипаж и велел кучеру как можно скорее доставить его к сумасшедшему дому. Десять минут спустя он уверенно шагал по мраморным коридорам, сухо кивая встречным.

Люк поднялся в мансарду, перепрыгивая через ступеньку, но остановился у входа в комнаты короля, чтобы вернуть себе самообладание. Дверь распахнулась как раз, когда он поднял кулак, чтобы постучать. На пороге стоял один из докторов, заслоняя собою комнату.

— Мадемуазель Бруйяр?

— Я думаю, она прогуливается в саду. Королю нехорошо, — сказал врач. — Ему не разрешено принимать посетителей, пока его состояние не улучшится.

Люк повернулся и стал спускаться, Его переполняли дурные предчувствия. Если Изайя так сдал, что доктора прячут его от публики…

В саду он нашел Тремер, одетую очень просто и скромно, она ходила по вымощенной каменными плитами дорожке с подавленным видом. Увидев Люка, она просияла и побежала навстречу, протягивая к нему руки.

— Что случилось? — спросил он, прижимая ее ладони к сердцу. — Вас… вас кто-то оскорбил, король или кто-нибудь еще?

— Оскорбил? Разве можно оскорбить такую женщину, как я?

Он чувствовал, как она дрожит.

— Но все-таки это было неприятно. Он поцеловал меня, Люк, не как дед целует внучку, а как мужчина целует женщину. А когда я попыталась вырваться, он так сжал меня, что я едва могла дышать. Через минуту он как будто пришел в себя, но боюсь, что в следующий раз мне повезет меньше!

Люк невидящими глазами смотрел перед собой, самые чудовищные мысли проносились в его голове. В этот раз все обошлось поцелуем, но что будет дальше? И никто не попытается ей помочь, никто не вмешается. Девушка для этих докторов была никто, просто игрушка старика, которую он мог использовать, как хотел, во имя своего так называемого лечения. И очень, очень вероятно, что сами доктора и подтолкнули его к такому непозволительному поведению.

Люк вдруг принял очень опасное решение. Если он собирался когда-нибудь вернуть себе хоть часть самоуважения, он должен вмешаться, должен действовать.

— Следующего раза не будет. Вы сегодня же покинете это место навсегда.

Тремер тихо вскрикнула от неожиданности.

— Вы же знаете, я не могу… Если я попробую, лорд Флинкс…

— Лорд Флинкс ничего не сможет сделать, если вы исчезнете. Если вы уедете далеко-далеко и растворитесь в толпе в каком-нибудь иностранном городе.

— Но как… как я смогу это сделать? — заикнулась она. — Женщина, путешествующая одна, без денег, без друзей, у которых можно спрятаться? Я знаю только один способ, чтобы…

— Вы будете не одна. И уверяю вас, у меня хватит денег, чтобы нам обоим уехать очень далеко, и на них мы сможем долго жить припеваючи где угодно. — Он почувствовал, как она отстранилась. — Нет, вы не так меня поняли. У меня честные намерения. И мы поженимся, как только пересечем границу.

У нее дрожали губы, казалось, она сейчас разрыдается.

— Люк, Люк, это очень благородно… но вы же знаете, что мы не можем…

— Конечно, мы поженимся под вымышленными именами. Думаю… думаю, нам придется прибавить вам несколько лет, а это будет нелегко, но людей можно заставить поверить во все, что угодно, если хорошо заплатить!

Пока он говорил, она качала головой.

— Вы только подумайте, что будет, если нас найдут!

— Да как они нас найдут? Нам только нужно уехать туда, где нас никто не знает. В Шато-Руж, в Толью, там никто не заподозрит, кто мы такие.

Послышался стук каблуков и приближающиеся голоса. Люк быстро оглянулся, выискивая в саду сумасшедшего дома уголок потише, где они могли бы поговорить, не опасаясь, что их увидят или подслушают. Держа Тремер за руки, он увлек ее на заросшую кустами дорожку, потом через просвет в живой изгороди под раскидистую старую липу.

Она заговорила громким шепотом:

— Вы не сможете вечно содержать нас обоих на те деньги, что у вас с собой. Вы будете оторваны от семьи, от друзей, от вашего состояния, если оно у вас есть…

— Я мог бы устроиться на работу… учителем, например, или секретарем. — Но его что-то кольнуло при этих словах. Перспектива работать была не самая приятная, но в сто раз лучше все же, чем нынешнее положение. Он заставил себя улыбнуться. — Было бы забавно самому зарабатывать на жизнь.

Его улыбка не обманула ее.

— Будет ли это так же забавно через два года, через три, через десять лет? Люк, это слишком. Я никогда не позволю вам приносить такие жертвы. А кроме того, подумайте — кто я.

Услышав это, он крепче сжал ее руки.

— Подумайте, кем я была. Падшая женщина, авантюристка, чье имя…

— У вас будет новое имя. Новое имя и новая жизнь. Никто ничего не будет знать о вашем прошлом.

— Вы будете знать. — Она вырвалась и спрятала руки за спину. — Можете ли вы искренне утверждать, что это ничего для вас не значит? И даже если вы готовы сейчас закрыть на это глаза, вы уверены, что в будущем это будет так же не важно? В один прекрасный день вы поймете, что все, что вы принесли в жертву, вы потеряли ради меня и только ради меня! Разве вы не возненавидите меня тогда? Разве я сама себя не возненавижу? Как вы не видите, что то, что вы предлагаете, — невозможно.

— Хорошо, — сказал Люк, — тогда мне остается только одно. — Он развернулся и пошел к воротам.

В его словах было что-то такое бешеное, такое жесткое, что Тремер вскрикнула. Приподняв юбки, она бегом догнала его и схватила за руку.

— Что вы имеете в виду? Что вы собираетесь делать? Это опасно?

— Я собираюсь вызвать лорда Флинкса на дуэль. Я собираюсь убить его, мне так давно этого хотелось. И тогда вы освободитесь от его губительного влияния.

— Нет, нет! — вскричала она, ухватив его за парчовый рукав уже двумя руками. — У вас не получится… не смейте этого делать!

— Не получится? — сказал он, приподнимая темную бровь. — Признаюсь, я не очень опытный дуэлянт, но, насколько я знаю, лорд Флинкс — тоже.

— Но даже если вы его убьете… Вы что, не понимаете, что с вами сделают? — Она потрясла его за руку. — Я не сомневаюсь, что он примет ваш вызов — из гордости. Но вы не можете драться на дуэли с премьер-министром, это противозаконно. Вас обязательно повесят, обязательно!

Люк беспечно рассмеялся, пытаясь изобразить уверенность, которой у него не было.

— Это мы еще посмотрим. Я собираюсь испытать судьбу. Я бы, конечно, с большим удовольствием сбежал с вами, но раз вы мне отказали, что мне еще остается, чтобы защитить вас?

По ее лицу текли слезы.

— Люк, я сделаю все, что вы хотите. Я буду вашей женой, вашей любовницей — кем угодно. Только скажите, что вы не станете делать глупостей.

Он вгляделся в ее лицо, пытаясь понять, можно ли верить такому вымученному обещанию.

— Тогда будьте готовы сегодня на закате, я подъеду к воротам в почтовой карете. Мне понадобится время, чтобы все устроить, чтобы сочинить какую-нибудь небылицу для Периса и остальных. — Он задумался на мгновение. — Я скажу, что отправляюсь в Херндайк, продолжать исследования, и что останусь там минимум на две недели. Если я упакую вещи и открыто уеду из города, никто не подумает, что что-то не так. Потом я вернусь. Но вам… боюсь, вы не сможете взять с собой много. Не важно! Я куплю вам новые вещи, как только мы выберемся из Риджксленда.

Она кивнула, смаргивая слезы.

— Самое необходимое я возьму с собой. Но, Люк, вы так и не пообещали, что не наделаете глупостей, когда дело дойдет до моего дяди.

Люциус мягко высвободился.

— Я обещаю не вызывать его на дуэль, пока мы в Риджксленде. Но если он вздумает по глупости преследовать нас там, где его пост не дает ему никаких привилегий, — я не отвечаю за последствия.

Люк мимоходом заглянул в банк, где предъявил свои бумаги еще тогда, когда только прибыл в Люден. Была, конечно, опасность, что распространится слух о его визите сюда, но ему пришлось рискнуть. Завтра или послезавтра у него может не быть возможности снова воспользоваться своим кредитом. К счастью, банкир ничего не заподозрил и выдал, не задумываясь, очень крупную сумму банкнотами и золотом джентльмену с такими безупречными рекомендациями.

Затем Люциус вернулся к себе, собрал несколько сумок и чемодан — взяв меньше, он шокировал бы Периса и возбудил бы его подозрительность. И тем не менее Люку с трудом удалось уговорить Периса остаться — «присмотреть за остальными и чтобы в доме все шло гладко».

— Это все хорошо, — сказал Перис, — но, мастер Люк, если вы передумаете и решите остаться в Херндайке подольше — вы ведь тогда обязательно за мной пришлете?

— Конечно, — соврал Люк, чувствуя, как к горлу подступает комок. Он только теперь начинал понимать, что никогда больше не увидит Периса, а это не шутка, если учесть, что этот человек был при нем неотлучно с тех пор, как Люку исполнилось шестнадцать. Будет, конечно, очень трудно, предполагал он, выжить без слуги, но все-таки это возможно. Однако что же станет с самим Перисом, когда хозяин бросит его на произвол судьбы в чужой стране?

Люк вынул смятую банкноту, расправил и насильно вложил в руку слуги.

— Если со мной что-нибудь случится, ты сможешь доехать на это домой. Иди к Джарреду или доктору Перселлу, я уверен, они найдут тебе отличное место.

— Мастер Люк, не говорите так, — сказал Перис, явно огорчившись. — О сэр, об этом даже подумать страшно.

Полчаса спустя почтовая карета ждала Люка у дверей, он был полностью готов к отъезду, одет в высокие сапоги и дорожный плащ. Перис и другой лакей как раз выносили последние две сумки, когда прибыл незваный гость. Люк замер на нижней ступеньке лестницы, когда подтянутая, опрятная фигура лорда Флинкса появилась в дверном проеме.

Люк сухо поклонился, и премьер-министр — тоже.

— Так слухи, что вы покидаете Люден, не лгали.

— Только на две недели, — холодно ответил Люк. — У вас ко мне какое-то срочное дело?

— Я только хотел вам сказать, — произнес лорд Флинкс с милой улыбкой, — что, возможно, вы не захотите возвращаться сюда так скоро. Более того, возможно, имело бы смысл продлить ваш визит в Херндайк — навсегда.

Люк почувствовал прилив облегчения. Лорд Флинкс не догадался, почему он уезжает, но, понимая, что отношения между Тремер и королем изменились, он просто хочет убрать Люциуса с дороги. И было бы глупо, подумал Люк, так легко на это согласиться.

— Лорд Флинкс, я должен поблагодарить вас за заботу. Но несмотря на это, я намереваюсь вернуться. Я слишком многое оставляю здесь, вы меня понимаете.

Лорд Флинкс пожал плечами и притворился, что не понял.

— Но еще не поздно приказать слугам упаковать ваши вещи и выехать следом за вами. Да, господин Гилиан, я бы вам это настоятельно советовал. Если вы вернетесь в Люден, скорее всего, я вас арестую.

Люциус ошарашенно на него уставился. Вот уж чего он совсем не ожидал услышать от лорда Флинкса.

— Арестуете? Под каким предлогом?

— За совращение моей племянницы, которая еще не достигла совершеннолетия. — Лорд Флинкс, казалось, не замечает нелепости этого заявления. — Не знаю, что считается допустимым в Винтерскаре, но в Риджксленде есть законы, защищающие молодых девушек.

— Совращение вашей племянницы? — Люк недоверчиво рассмеялся. — После того, как она совершенно открыто жила с королем Изайей больше года? Да вы шутите!

— Напротив. Вы на собственном опыте узнаете, как я серьезен, если вы не станете держаться подальше от Людена и мадемуазель.

Кровь ударила Люку в голову, он сорвал перчатки и уже сжимал одну из них в руке, готовый нанести смертельное оскорбление, которому не будет прощения, — но вдруг вспомнил свое обещание.

С большим трудом Люк подавил свой гнев.

— Как вы сами видите, лорд Флинкс, я как раз собирался уезжать, — спокойно сказал он. — Когда я вернусь в Люден, я буду иметь честь встретиться с вами, и мы это обсудим.

— Вы найдете меня дома, — сказал премьер-министр, кивнув и ухмыльнувшись. — Хотя, может быть, за это время вы поумнеете. — С этими словами он повернулся на каблуках и вышел.

А Люк еще несколько минут смотрел ему в след.

— Может быть, я и поумнею, — прошептал он. Вообще-то он, как правило, жалел о своих импульсивных поступках. Хотя к тому времени, когда он сможет спокойно поразмыслить над своей последней выходкой, он зайдет уже слишком далеко, чтобы поворачивать назад.