Долго сидѣлъ Іоганнесъ и ждалъ.
Воздухъ былъ морозный, и большія облава безконечными и непрерывными вереницами проносились низко надъ землею. Они разстилали во всѣ стороны темно - сѣрыя колыхавшіяся свои мантіи, верхушки же ихъ освѣщались яснымъ свѣтомъ, который проглядывалъ откуда-то сверху. Необыкновенно быстро мѣнялись свѣтъ и тѣни, подобно то вспыхивающему, то потухающему огню. Іоганнесу стало жутко; онъ, не переставая, думалъ о книжечкѣ, едва вѣря, но все-таки надѣясь, что онъ ее сегодня же найдетъ. Между облавами, гораздо выше, страшно высоко, виднѣлось чистое небо и на немъ нѣжныя бѣлыя перистыя облачка, мирно раскинувшіяся въ неподвижномъ покоѣ.
— Вотъ такъ должно быть, — думалъ онъ, — такъ высоко, такъ свѣтло, такъ тихо...
Въ это время пришла Робинетта. Красношейки съ ней не было.
— Іоганнесъ, — громко крикнула она; — ты можешь придти и видѣть книгу.
— Гдѣ же красношейка? — съ разстановкой спросилъ Іоганнесъ.
— Она не полетѣла со мной, да вѣдь мы же не гулять идемъ.
Онъ пошелъ рядомъ съ нею, продолжая думать про себя: "Не можетъ быть"!
Но все же онъ шелъ за бѣлокурой головкой, указывавшей ему дорогу.
Ахъ! съ этого момента Іоганнесу стало плохо. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы его исторія на этомъ закончилась. Не снился ли вамъ когда-нибудь волшебный садъ съ цвѣтами и животными, которыя бы васъ любили и съ вами бесѣдовали? И не являлось ли у васъ во снѣ сознаніе, что вы скоро проснетесь — и всей прелести конецъ? Вы напрасно силитесь задержать свѣтлые образы и не хотите видѣть холоднаго утра.
Такое чувство охватило Іоганнеса, когда онъ пошелъ за Робинеттою. Они взошли въ жилье по длинному корридору, гдѣ гулко раздавались ихъ шаги. Онъ чувствовалъ запахъ платьевъ и кушаньевъ; ему вспомнились дни, когда онъ долженъ былъ оставаться дома, вспомнились школьные уроки, все, что въ его жизни было темнаго и холоднаго.
Наконецъ, онъ взошелъ въ комнату, гдѣ были люди. Сколько ихъ было тамъ, онъ не видѣлъ. Они, повидимому, болтали между собою, но когда онъ вошелъ, наступила тишина. Онъ обратилъ вниманіе на коверъ съ большими, невозможными цвѣтами и яркими, рѣзкими красками. Они показались ему такими же странными и неуклюжими, какъ цвѣты на обояхъ дома въ его каморкѣ, гдѣ онъ спалъ.
— Это мальчикъ садовника? — произнесъ какой-то голосъ прямо передъ нимъ; — подойди сюда, дружокъ, ты не долженъ бояться.
Вдругъ онъ услышалъ другой голосъ возлѣ себя:
— Ну, Робби, какого же ты нашла милашку!
Что это все значило? Снова надъ его темными дѣтскими глазами сложились глубокія складки, и онъ въ смущеніи испуганно оглядывался кругомъ.
Тутъ сидѣлъ мужчина, одѣтый въ черное платье, и глядѣлъ на него сѣрыми холодными глазами.
— И ты бы хотѣлъ узнать книгу книгъ? Меня удивляетъ, что твой отецъ, садовникъ, котораго я знаю за благочестиваго человѣка, не далъ тебѣ ее.
— Онъ мнѣ не отецъ; мой отецъ далеко отсюда.
— Ну, это все равно. Смотри, мальчикъ! Читай ее часто, она на твоемъ жизненномъ пути...
Но Іоганнесъ тотчасъ узналъ книгу. Онъ покачалъ головой.
— Нѣтъ, нѣтъ! это не то, что я разумѣлъ. Я знаю, что это не то!
Онъ услышалъ возгласы удивленія и почувствовалъ на себѣ взгляды, пронизывавшіе его со всѣхъ сторонъ.
— Что? О чемъ ты говоришь, мальчуганъ?
— Я знаю эту книгу: это — человѣческая книга. Но ея недостаточно, — иначе среди людей были бы миръ и тишина, а ихъ пѣтъ. Я говорю о другой: въ той книгѣ всякій, кто ее видитъ, не можетъ сомнѣваться, потому что тамъ написано, почему все такъ есть, какъ оно есть, — ясно и отчетливо сказано все.
— Что это такое? Откуда онъ это взялъ?
— Кто тебя научилъ этому, дружочекъ?
— Я думаю, ты начитался глупыхъ книгъ, мальчикъ, и повторяешь вздоръ!
Такъ звучали голоса. Іоганнесъ чувствовалъ, какъ щеки его горѣли, голова его начинала кружиться, вся комната пошла передъ нимъ кругомъ, и большіе цвѣты на коврѣ заколыхались. Гдѣ былъ тотъ мышенокъ, который такъ дружески предостерегалъ его тогда въ школѣ? Вотъ теперь бы была нужна его помощь.
— Я вовсе не повторяю вычитанный вздоръ, — а тотъ, кто меня этому научилъ, стоитъ больше, чѣмъ мы всѣ. Я знаю языкъ цвѣтовъ и животныхъ, я — ихъ другъ. Я знаю, что такое люди, и какъ они живутъ. Я знаю всѣ тайны эльфовъ и гномовъ, потому что меня они больше любятъ, чѣмъ людей.
Іоганнесъ слышалъ хихиканье и смѣхъ вокругъ себя. Въ его ушахъ стоялъ шумъ.
— Онъ, должно быть, начитался Андерсона.
— Онъ просто глупъ.
Человѣкъ, сидѣвшій противъ него, сказалъ:
— Если ты знаешь Андерсона, мальчуганъ, то ты долженъ бы быть проникнутъ его благоговѣніемъ передъ Богомъ и Его словомъ.
— Богъ! Это слово Іоганнесъ зналъ, и тутъ онъ вспомнилъ о Виндекиндѣ.
— Я не понимаю, что такое Богъ...
Воцарилась страшная тишина, въ которой чувствовались ужасъ и испугъ. Взгляды пронизывали Іоганнеса. Было совсѣмъ такъ, какъ во снѣ прошлою ночью.
Человѣкъ, одѣтый въ черное, поднялся и схватилъ его за руку.
— Слушай, мальчуганъ, я не знаю, глупъ ли ты, или совсѣмъ испорченъ, но такого богохульства я не допускаю. Убирайся вонъ и болѣе не попадайся мнѣ на глаза! Понялъ?
Всѣ смотрѣли холодно и враждебно, совсѣмъ какъ ночью, во снѣ.
Іоганнесъ боязливо оглянулся.
— Робинетта! Гдѣ Робинетта?
— Какъ же! Портить мое дитя! Берегись! И чтобы ты никогда съ ней болѣе не говорилъ!
— Пустите меня въ ней! Я не хочу отъ нея уходить! Робинетта! — и онъ заплакалъ.
Она же сидѣла, полная страха, въ углу и не поднимала глазъ.
— Прочь, негодный! Развѣ ты не слышишь! Чтобы духу твоего не было!
Его больно схватили за руку, провели по тому же проходу, стеклянная дверь хлопнула за нимъ, и Іоганнесъ очутился на дворѣ, подъ темными, низко нависшими облавами.
Онъ болѣе не плавалъ; медленно переступая, онъ смотрѣлъ прямо передъ собой. Мрачныя морщины надъ его глазами стали еще глубже, и съ этихъ поръ онѣ болѣе уже никогда не сходили съ его лба.
Красношейка сидѣла въ липахъ и смотрѣла на него. Онъ остановился и тоже молча посмотрѣлъ на нее. Но уже не было болѣе выраженія довѣрія въ ея пугливыхъ глазкахъ, а когда онъ приблизился въ ней на шагъ, птичка быстро улетѣла.
— Назадъ! назадъ! человѣкъ! — прощебетали воробьи, сидѣвшіе на садовой дорожкѣ, и разлетѣлись въ разныя стороны.
Распустившіеся цвѣты тоже не улыбались болѣе, но смотрѣли серьезно и равнодушно, какъ это они дѣлали при всѣхъ чужихъ.
Но Іоганнесъ не обращалъ на нихъ вниманія; онъ думалъ только о томъ, какъ его люди обидѣли; ему казалось, какъ будто чьи-то холодныя, жесткія руки осквернили святыню его души; "они должны мнѣ повѣрить, — думалъ онъ, — я достану мой ключикъ, и покажу имъ его"!
— Іоганнесъ! Іоганнесъ! — позвалъ чей-то тонкій голосокъ. Тутъ было гнѣздышко между листьями илекса, и изъ него выглядывали большіе глаза Вистика; — куда ты идешь?
— Это все ты виноватъ, Вистикъ! — сказалъ Іоганнесъ. — Оставь меня въ покоѣ!
— И зачѣмъ ты объ этомъ говоришь съ людьми, люди вѣдь тебя не понимаютъ. Зачѣмъ ты разсказываешь людямъ о такихъ вещахъ? Это довольно глупо!
— Они осмѣяли и обидѣли меня. Это — презрѣнныя низкія существа; я ихъ ненавижу!
— Нѣтъ, Іоганнесъ, ты ихъ любишь!
— Нѣтъ! Нѣтъ!
— Иначе тебѣ не было бы такъ больно, что они не такіе, какъ ты; тебѣ было бы все равно, что бы они ни говорили. Ты долженъ бы меньше думать о людяхъ.
— Я хочу достать мой ключикъ. Я хочу имъ его показать.
— Этого ты не долженъ дѣлать, они все равно тебѣ не повѣрятъ. Къ чему бы это послужило?
— Я хочу имѣть мой ключикъ, спрятанный подъ розовымъ кустомъ. Можешь ты мнѣ его найти?
— Да, конечно! У пруда, да? Тотъ кустъ я знаю.
— Такъ отведи меня туда, Вистикъ.
Вистикъ влѣзъ на плечо Іоганнеса и сталъ указывать ему дорогу. Они бѣжали цѣлый день; было вѣтрено, и то-и-дѣло шелъ дождь; къ вечеру облака приняли мирный характеръ и вытянулись въ длинныя золотыя и сѣрыя полосы.
Когда они приблизились къ дюнамъ, хорошо извѣстнымъ Іоганнесу, на его душѣ просвѣтлѣло, и онъ сталъ шептать: — Виндекиндъ, Виндекиндъ!
Вотъ и кроликова норка, и дюна, на которой онъ когда-то спалъ. Сѣрый оленій мохъ былъ мягокъ и влаженъ и не хрустѣлъ подъ его ногами. Розы отцвѣли и желтый ослинникъ со своимъ одуряющимъ запахомъ сотнями поднимался повсюду. Еще выше тянулись длинные гордые звѣробои со своими толстыми пушистыми листьями.
Іоганнесъ искалъ глазами повсюду бурый кустъ дикой розы.
— Гдѣ же онъ, Вистикъ? я его не вижу.
— Я ничего не знаю, — сказалъ Вистикъ; — ты вѣдь пряталъ ключикъ, а не я.
Тамъ, гдѣ прежде цвѣлъ кустъ, было лишь поле желтыхъ ослинниковъ, равнодушно смотрѣвшихъ вверхъ. Іоганнесъ обратился въ нимъ и въ звѣробоямъ; но эти послѣдніе были слишкомъ горды; ихъ высокіе цвѣты были значительно выше его ростомъ. Тогда онъ сталъ разспрашивать маленькія трехцвѣтныя фіалки, росшія на пескѣ.
Никто ничего не зналъ о розовомъ кустѣ. Всѣ выросли въ это лѣто, даже такъ много воображавшій о себѣ высокій звѣробой.
— Ахъ, гдѣ же онъ? Гдѣ онъ?
— Такъ и ты меня обманулъ? — сказалъ Вистикъ. — Я такъ и зналъ: всѣ люди таковы. — И онъ скользнулъ съ плеча Іоганнеса и побѣжалъ отъ него прочь по травѣ. Въ отчаяніи оглянулся Іоганнесъ еще разъ, и въ это мгновеніе увидѣлъ маленькій розовый кустикъ.
— А гдѣ же большой кустъ? — спросилъ Іоганнесъ: — большой, который былъ здѣсь прежде?
— Мы не говоримъ съ людьми, — отвѣтилъ кустикъ. Это было послѣднее, что онъ слышалъ; все живущее вокругъ него молчало, и только тростникъ колыхался при легкомъ вечернемъ вѣтеркѣ.
"Такъ я человѣкъ! — думалъ Іоганнесъ: — нѣтъ, это не можетъ быть. Я не хочу быть человѣкомъ. Я ненавижу людей".
Онъ усталъ, и голова его отупѣла. Онъ сѣлъ съ краю полянки на мягкій сѣрый мохъ, распространявшій влажный, сильный запахъ.
"Ну, вотъ, я теперь не могу ни возвратиться, ни увидѣть снова Робинетту. Гдѣ мой ключикъ? Гдѣ Виндекиндъ? И зачѣмъ долженъ былъ я разстаться съ Робинеттой? Я не могу отъ нея отказаться. Вѣдь я умру, если ея не будетъ! Неужели я долженъ жить и быть человѣкомъ, человѣкомъ, какъ всѣ другіе, которые надо мной смѣялись"?
Въ это время онъ вдругъ увидѣлъ двухъ бѣлыхъ бабочекъ, летѣвшихъ къ нему со стороны солнца. Напряженно сталъ онъ слѣдить за ихъ полетомъ, не покажутъ ли онѣ ему дорогу. Онѣ порхали надъ его головой, то слетаясь вмѣстѣ, то снова разъединяясь и описывая причудливые круги въ воздухѣ. Медленно удалялись онѣ по направленію отъ солнца, и полетѣли, наконецъ, надъ дюнами, ближе въ лѣсу, высочайшія верхушки котораго еще горѣли въ яркокрасныхъ лучахъ заходящаго солнца, сіявшаго изъ-подъ длиннаго ряда облаковъ.
Іоганнесъ послѣдовалъ за ними. Когда онѣ были уже надъ первыми деревьями, онъ увидѣлъ, какъ темная тѣнь, летѣвшая съ страшнымъ шумомъ за ними, догнала ихъ. Въ то же мгновеніе онѣ исчезли. Черная тѣнь быстро подлетѣла къ нему; онъ отъ страха закрылъ лицо руками.
— Эй! мальчуганъ! что ты тамъ сидишь и нюнишь? — сурово прозвучалъ около него сильный насмѣшливый голосъ. Іоганнесу показалось, что къ нему подлетѣла большая черная летучая мышь; но когда онъ поднялъ голову, то увидѣлъ на дюнѣ чернаго человѣчка, ростомъ немного больше его самого. У него была большая голова, съ большими ушами, выдѣлявшимися на свѣтломъ вечернемъ небѣ, и тощее тѣльце на тонкихъ ногахъ. На его лицѣ Іоганнесъ могъ разглядѣть только маленькіе блестѣвшіе глазки.
— Если ты что-нибудь потерялъ, мальчишка, то я тебѣ помогу искать, — сказалъ онъ. Но Іоганнесъ молча покачалъ головой.
— Посмотри, хочешь отъ меня получить это? — началъ онъ снова, и разжалъ руку. Іоганнесъ увидѣлъ что-то бѣлое, едва шевелившееся. Это были бѣлыя бабочки, трепетавшія, умирая, разорванными и поломанными крылышками. Іоганнесъ почувствовалъ, какъ морозъ пробѣжалъ у него по кожѣ, какъ будто кто-то подулъ ему въ затылокъ, и со страхомъ посмотрѣлъ на необыкновенное существо.
— Кто ты? — спросилъ онъ.
— Ты хотѣлъ бы знать мое имя? Ну, зови меня Шейверомъ, просто Плейзеръ. У меня есть и другія, лучшія имена, но тѣхъ ты еще не поймешь.
— Ты человѣкъ?
— Вотъ чудакъ! Кажется, у меня есть и руки, и ноги, и голова, — посмотри еще, какая голова-то, — а онъ спрашиваетъ, человѣкъ ли я! Іоганнесъ, Іоганнесъ! — И человѣкъ засмѣялся пискливымъ — рѣзкимъ голосомъ.
— Какимъ образомъ ты знаешь, кто я такой? — спросилъ Іоганнесъ.
— Ахъ, для меня это пустяки. Я знаю еще гораздо больше. Я знаю, откуда ты идешь и что ты хочешь здѣсь дѣлать. Я знаю страшно много, почти все.
— Ахъ, господинъ Плейзеръ...
— Плейзеръ, просто Плейзеръ, безъ величаній.
— Знаешь ли ты также...
Но Іоганнесъ вдругъ замолчалъ. "Онъ вѣдь человѣкъ", подумалось ему.
— О твоемъ ключикѣ? ты это думаешь? Конечно.
— Но я думалъ, что люди ничего не могутъ объ этомъ знать.
— Глупый малый! Да вѣдь Вистикъ хе многимъ разболталъ эту тайну.
— Ты и съ Вистикомъ знакомъ?
— О, да! это одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей, а у меня ихъ такъ много. Но это я зналъ и безъ Вистика. Я знаю гораздо болѣе Вистика. Онъ хорошій малый, но глупъ, ужасно глупъ. Не то, что я! не то! — И Плейзеръ самодовольно хлопнулъ худощавою ручкою по своей большой головѣ.
— Знаешь ли, Іоганнесъ, — продолжалъ онъ, — въ чемъ большая ошибка Вистика? Но ты никогда не долженъ говорить ему этого, а то онъ очень разсердится.
— Ну, въ чемъ дѣло? — спросилъ Іоганнесъ.
— Онъ совсѣмъ не существуетъ. Это большая ошибка, которой онъ не хочетъ признавать. А онъ говоритъ про меня, что я не существую, но это онъ лжетъ. Меня вдругъ нѣтъ! Какъ бы не такъ!
Плейзеръ спряталъ бабочекъ въ карманъ, и вдругъ всталъ передъ Іоганнесомъ на голову. Потомъ онъ отвратительно оскалилъ зубы и высунулъ длинный языкъ Іоганнесу, которому и безъ того было жутко съ этимъ необыкновеннымъ существомъ съ глазу на глазъ, въ уединенномъ мѣстѣ, при наступавшей ночи. Теперь же онъ задрожалъ отъ страха.
— Это очень удобный способъ смотрѣть на міръ, — сказалъ Плейзеръ, продолжая стоятъ на головѣ. — Если ты хочешь, то я и тебя этому выучу. Ты увидишь все гораздо яснѣе и правдивѣе.
И онъ похлопалъ тонкими ножками въ воздухѣ и поворачивался на рукахъ. Когда румяная вечерняя заря освѣтила снизу его перевернутое лицо, оно показалось Іоганнесу отвратительнымъ; маленькіе глазки блестѣли на свѣту, открывая бѣлокъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ его обыкновенно не видно.
— Видишь ли, — когда стоишь такъ, то кажется, что облака — земля, а земля — крыша міра. Это можно такъ же смѣло утверждать, какъ и противоположное. Въ сущности, нѣтъ ни верха, ни низа. Тамъ, на облакахъ, было бы хорошее мѣсто для прогулокъ.
Іоганнесъ смотрѣлъ на длинныя облака. Ему казалось, что они были похожи на вспаханное поле, изъ красныхъ бороздокъ котораго сочилась кровь. Надъ моремъ блестѣло подобіе воротъ, какъ бы ведущихъ въ гротъ изъ облаковъ.
— Можно ли туда пойти и туда войти? — спросилъ Іоганнесъ.
— Вздоръ! — сказалъ Плейзеръ, и снова всталъ на ноги, въ большому успокоенію Іоганнеса.
— Глупости! Когда ты будешь тамъ, то тамъ будетъ то же, что и здѣсь, и будетъ казаться, что эта красота отошла немного дальше. Въ этихъ красивыхъ облавахъ туманно, сѣро и холодно.
— Я не вѣрю тебѣ, — сказалъ Іоганнесъ. — Теперь я вижу хорошо, что ты человѣкъ.
— Поди ты! Ты мнѣ не вѣришь, потому что я человѣкъ? А ты кто? Развѣ ты что-нибудь другое?
— Ахъ, Плейзеръ, развѣ и я человѣкъ?
— А ты что же думалъ? что ты эльфъ? Эльфы не влюбляются. — И Плейзеръ сѣлъ, скрестивъ ноги, прямо передъ Іоганнесомъ и оскалилъ зубы, не сводя съ него глазъ. Іоганнесу стало невыразимо душно и не по себѣ отъ этого взгляда; ему захотѣлось исчезнуть или сдѣлаться невидимымъ. Но въ то же время онъ не могъ отвести отъ него глазъ.
— Только люди влюбляются, Іоганнесъ, слышишь ли?! И это хорошо, потому что иначе ихъ давно бы ужъ не существовало. А ты влюбленъ по уши, хотя совсѣмъ еще молодъ. О комъ ты думалъ сейчасъ?
— О Робинеттѣ, — прошепталъ едва слышно Іоганнесъ.
— Къ кому ты наиболѣе стремишься?
— Къ Робинеттѣ.
— Безъ кого, думаешь ты, ты не можешь прожить?
Губы Іоганнеса тихо прошептали: — Робинетта.
— Такъ вотъ, мальчуганъ, — хихикалъ Плейзеръ: — съ чего же ты вообразилъ, что ты эльфъ? Эльфы не влюбляются въ людей.
— Но вѣдь это Виндекиндъ... — пролепеталъ Іоганнесъ въ замѣшательствѣ. Тогда глаза Плейзера блеснули злобно и лукаво, и онъ схватилъ Іоганнеса своими костлявыми руками за ухо.
— Что за глупость! Этимъ болваномъ ты меня хочешь напугать? Этотъ еще глупѣе Вистика, гораздо глупѣе. Онъ ничего не понимаетъ. А самое худшее — это то, что онъ не существуетъ вовсе и никогда не существовалъ. Я одинъ существую, понимаешь? и если ты мнѣ не вѣришь, то я тебѣ дамъ почувствовать, что я тутъ на лицо.
Онъ сталъ сильно трясти бѣднаго Іоганнеса за уши. Іоганнесъ вскрикнулъ.
— Но вѣдь а его такъ долго зналъ, и я такъ далеко съ нимъ странствовалъ!
— Во снѣ ты все это видѣлъ, говорю я. Ну, гдѣ хе твой розовый кустъ и твой ключикъ? Говори. Теперь ты не видишь сновъ? А это — чувствуешь?!
— О! — вскрикнулъ Іоганнесъ, потому что Плейзеръ его ущипнулъ.
Было уже темно, и летучія мыши съ рѣзкимъ крикомъ пролетали низко надъ ихъ головами.
— Можно мнѣ идти домой? — взмолился Іоганнесъ. — Къ моему отцу?
— Къ отцу? Что ты будешь тамъ дѣлать? — спросилъ Плейзеръ. — Не очень-то онъ тебя ласково приметъ, послѣ того какъ ты пропадалъ столько времени.
— Я скучаю по дому, — сказалъ Іоганнесъ, и ему представилась свѣтло освѣщенная комната, гдѣ онъ часто сидѣлъ съ отцомъ и прислушивался, какъ тотъ, царапая перомъ по бумагѣ, писалъ по вечерамъ. Тамъ было такъ мирно и уютно.
— Да, тогда бы тебѣ не слѣдовало уходить и пропадать съ этимъ дуракомъ, который не существуетъ. Теперь же ужъ поздно. Ну, да это ничего, я ужъ о тебѣ позабочусь. Я ли это буду дѣлать, или твой отецъ, это въ сущности выйдетъ на одно. Твой отецъ — тоже плодъ воображенія. Развѣ ты его самъ избралъ? Ты думаешь, что нѣтъ другого, кто былъ бы такъ же добръ и такъ же уменъ? Я такъ же добръ, да вдобавокъ еще гораздо умнѣе, да, много умнѣе.
У Іоганнеса не хватало болѣе духу отвѣчать; онъ закрылъ глаза и слабо кивнулъ головой.
— А у Робинетты тебѣ тоже нечего искать, — продолжалъ человѣчекъ.
Онъ положилъ Іоганнесу руки на плечи и сталъ говорить ему на ухо:
— Она точно такъ же водитъ тебя за носъ, какъ и всѣ другіе. Развѣ ты не видѣлъ, что она осталась сидѣть въ углу, когда надъ тобой издѣвались, и не проронила ни одного слова въ твою защиту? Она также не лучше другихъ. Она нашла тебя милымъ и играла съ тобой такъ же, какъ забавлялась бы майскимъ жукомъ. Для нея ровно ничего не значило, что ты ушелъ. А о книжечкѣ она ничего не знала. Я же, я знаю, гдѣ она, и я тебѣ помогу ее найти. Я знаю почти все.
Іоганнесъ начиналъ уже ему вѣрить.
— Пойдешь со мной? Хочешь вмѣстѣ со мной искать?
— Я такъ усталъ! — сказалъ Іоганнесъ: — дай мнѣ гдѣ-нибудь поспать.
— Я не очень люблю сонъ, — сказалъ Плейзеръ: — для этого я слишкомъ подвиженъ. Человѣкъ долженъ всегда бодрствовать и думать. Такъ и быть, я оставлю тебя въ покоѣ не надолго. До завтра.
Онъ постарался улыбнуться попривѣтливѣе, насколько могъ. Іоганнесъ смотрѣлъ машинально въ его блестящіе глазки, пока все не померкло. Голова его отяжелѣла, онъ прислонился въ склону дюны, покрытому мхомъ. Казалось, глазки все еще свѣтились, пока не превратились въ звѣзды на темномъ небѣ. Ему чудились доносившіеся издалека звуки голосовъ, земля уходила изъ-подъ него... Наконецъ, онъ забылся.