Іоганнесъ погрузился въ глубокій сонъ, въ ту бездонную глубину, когда ничего не снится.

При медленномъ переходѣ изъ этой тьмы къ сѣрому свѣжему утреннему свѣту, ему стали видѣться разные сладкіе сны изъ прежняго времени. Но онъ проснулся, и сны отлетѣли, какъ капли росы съ цвѣтовъ.

Спокойно и привѣтливо было выраженіе его глазъ, когда въ полудремотѣ проносились передъ ними милые образы.

Но при видѣ дневного свѣта острая боль, подобная боли при свѣтобоязни, заставила его снова закрыть глаза. Онъ увидѣлъ то же, что и прошедшимъ утромъ. Какъ давно, давно это было! Онъ сталъ вызывать въ своемъ представленіи все, что было, часъ за часомъ, начиная съ печальнаго утра и кончая страшною ночью. Ему не вѣрилось, чтобы всѣ эти ужасы произошли въ теченіе одного дня. Казалось, что начало его страданій терялось гдѣ-то далеко, въ сѣромъ туманѣ.

Безслѣдно исчезли изъ его сознанія сладкіе сны.

Плейзеръ затормошилъ его, и печальный день снова начался, вяло и безцвѣтно, обѣщая въ будущемъ много-много такихъ же дней. Но то, что онъ увидѣлъ въ прошлый вечеръ, во время страшнаго пути, оставалось при немъ. Было ли это только страшный сонъ?

Когда онъ нерѣшительно спросилъ объ этомъ Плейзера, тотъ посмотрѣлъ на него насмѣшливо и удивленно.

— Ты про что говоришь?

Но Іоганнесъ не замѣтилъ насмѣшки въ его лицѣ; онъ спросилъ, было ли это все на самомъ дѣлѣ, такъ какъ онъ ясно и отчетливо видѣлъ все, и теперь все это у него передъ глазами.

— Нѣтъ, Іоганнесъ, какой ты, право, глупый!

Іоганнесъ не зналъ, что ему думать.

— Мы тебѣ скоро дадимъ работу. Тогда ты не будешь дѣлать такихъ глупыхъ вопросовъ.

Они пошли въ доктору Цифрѣ, который долженъ былъ помочь Іоганнесу найти то, что онъ искалъ.

Въ одной изъ оживленныхъ улицъ Плейзеръ вдругъ пріостановился и показалъ Іоганнесу на одного человѣка въ толпѣ.

— Узнаёшь ли ты его? — спросилъ Плейзеръ, громко засмѣявшись, когда Іоганнесъ поблѣднѣлъ и съ ужасомъ глядѣлъ тому во слѣдъ.

Въ прошедшую ночь онъ его видѣлъ глубоко подъ землею.

Докторъ принялъ ихъ ласково и сталъ дѣлиться съ Іоганнесомъ своею мудростью.

Іоганнесъ слушалъ его цѣлыми часами, и въ этотъ день, и въ другіе, послѣдующіе дни.

То, чего онъ искалъ, докторъ тоже еще не нашелъ. Но онъ "почти" нашелъ, говорилъ онъ. Онъ хотѣлъ, чтобы Іоганнесъ достигъ того же, чего достигъ онъ; тогда имъ станетъ легче вдвоемъ стремиться въ одной цѣли.

Іоганнесъ внималъ и учился, прилежно и терпѣливо, цѣлыми днями, цѣлыми мѣсяцами. Онъ мало питалъ надежды, но понималъ, что теперь онъ долженъ идти все впередъ, насколько это возможно. Ему было, однако, странно, что въ то время, какъ онъ искалъ свѣта — чѣмъ дольше онъ его искалъ, тѣмъ темнѣе становилось вокругъ него. При этомъ, все то, за изученіе чего онъ принялся, было сначала всегда ясно и интересно; но чѣмъ дальше проникалъ онъ въ глубину, тѣмъ пустыннѣе и мрачнѣе становилось вокругъ. Онъ началъ съ растеній и животныхъ, со всего, что его окружало; но когда онъ много и долго смотрѣлъ на все это, то начиналъ видѣть однѣ только цифры. Все распадалось на цифры, — цѣлые листы бумаги, полные цифръ. Докторъ Цифра находилъ это великолѣпнымъ и говорилъ, что становится свѣтлѣе, когда собираются цифры; Іоганнесъ же чувствовалъ себя въ полной тьмѣ.

Плейзеръ не оставлялъ его ни на минуту и подгонялъ всякій разъ, когда онъ былъ не въ духѣ или уставалъ. Онъ отравлялъ ему всякую минуту наслажденія или восторга.

Іоганнесъ поражался и радовался, когда онъ увидѣлъ, какъ тонко устроены цвѣты, какъ они превращаются въ плоды, и какъ насѣкомыя, сами того не зная, помогаютъ имъ въ этой работѣ.

Это великолѣпно! — говорилъ онъ. — Какъ это все точно вычислено и какъ тонко и цѣлесообразно сдѣлано!

— Да, удивительно цѣлесообразно! — отвѣчалъ Плейзеръ. — Жалко только, что большая часть этой цѣлесообразности и тонкости не приносить никакой пользы. Изъ сколькихъ цвѣтовъ получаются плоды, и изъ сколькихъ косточекъ выростутъ деревья?!

— Но, повидимому, все это устроено по одному грандіозному плану, — возражалъ Іоганнесъ. — Смотри, пчелы ищутъ медъ для себя, и не знаютъ, что онѣ помогаютъ цвѣтамъ, а цвѣты привлекаютъ пчелъ своими красками. Планъ общій, и оба работаютъ надъ его осуществленіемъ, не сознавая этого.

— Это все очень хорошо, но многаго тутъ не хватаетъ. Когда пчелы находятъ возможнымъ, онѣ продѣлываютъ дыру снизу цвѣтка и уничтожаютъ тѣмъ всю сложную организацію. Хорошо мастерство, когда пчела можетъ надуть мастера!

При удивительныхъ сопоставленіяхъ и сравненіяхъ человѣка съ животными дѣло шло еще хуже.

Во всемъ, что Іоганнесъ находилъ прекраснымъ и искуснымъ, тотъ указывалъ несовершенства и ошибки. Плейзеръ называлъ ему всевозможныя муки и страданія, могущія выпасть на долю людей и животныхъ, и съ особенною любовью выбиралъ всегда самое ужасное и самое противное.

— Мастерица-природа, Іоганнесъ, хитро все учинила, но во всемъ что-нибудь да забыла, и потому на долю людей осталась масса дѣла. Посмотри, сколько нужно заплатокъ, чтобы зачинить всѣ дыры! Посмотри только вокругъ себя! Дождевой зонтикъ, очки, даже платья и жилища, все это — дѣло рукъ человѣческихъ и совсѣмъ не входитъ въ общій планъ. Мастерица-природа не подумала о томъ, что люди могутъ мерзнуть или читать книги, къ которымъ ея планъ не подойдетъ. Она дала своимъ дѣткамъ платья, не подумавъ о томъ, что они могутъ вырости изъ нихъ. Между тѣмъ всѣ люди давно выросли изъ своей естественной одежды. Они сами за все принимаются и нисколько не заботятся о природѣ или ея планѣ. То, чего она имъ не дала, они сами дерзко и самопроизвольно берутъ, а въ тѣхъ случаяхъ, когда она отдаетъ ихъ прямо въ руки смерти, они обходятъ смерть долгое время съ помощью разныхъ своихъ хитростей.

— Но въ этомъ вѣдь вина людей! — вскрикнулъ Іоганнесъ: — зачѣмъ они легкомысленно отворачиваются отъ природы?

— О, глупый Іоганнесъ! Если нянька даетъ грудному ребенку играть съ огнемъ, и онъ обжигается, — кто виноватъ? Дитя, не знавшее, что такое огонь, или нянька, знавшая, что оно можетъ обжечься? И кто виноватъ, когда люди гибнутъ въ горести и противоестественности: они сами, или мастерица-природа, сравнительно съ которой они — несвѣдущія дѣти?

— Они не несвѣдущія, они знали...

— Іоганнесъ, когда ты говоришь ребенку: "не трогай огня, будетъ больно"! и когда ребенокъ все-таки это дѣлаетъ, потому что онъ не знаетъ, что значитъ больно, — можешь ли ты снять съ себя вину и сказать: "вотъ, дитя было предупреждено"? Ты зналъ вѣдь, что оно не послушается тебя. И люди такъ же глухи и глупы, какъ дѣти. А кто не принимаетъ въ разсчетъ ихъ глупости — похожъ на того, кто изготовляетъ стеклянныя латы и не соображаетъ, что онѣ разобьются, или беретъ стрѣлы изъ глины, не подумавъ о томъ, что онѣ переломятся?

Слова эти западали въ душу Іоганнеса, какъ горячія огненныя капли. И въ его груди выростала скорбь, вытѣснявшая всѣ его прежнія страданія и заставлявшая его теперь часто плавать по ночамъ, въ тихіе безсонные часы.

Ахъ, сонъ! сонъ! Прошло время, много дней прошло послѣ того, когда сонъ сталъ для него милѣе всего. Во снѣ не было ни мысли, ни боли; а по временамъ сны даже утѣшали, возвращая его къ прежней жизни.

Все это было такъ чудесно во снѣ! — днемъ же онъ себѣ совсѣмъ не могъ представить, какъ это было тогда, раньше. Онъ зналъ только, что его стремленія и его страданія были все-таки много лучше пустого, мертваго чувства, которое онъ узналъ теперь. Однажды онъ почувствовалъ опять страстное стремленіе въ Виндекинду, а въ другой разъ онъ съ часа на часъ ждалъ появленія Робинетты. Какъ это было прекрасно! Робинетта! Онъ все еще стремился въ ней, но чѣмъ болѣе онъ учился, тѣмъ болѣе исчезало это страстное стремленіе, потому что и оно было расчленено. Плейзеръ разъяснилъ ему, что такое любовь.

Тогда онъ устыдился самого себя, а докторъ Цифра говорилъ, что въ этомъ отношеніи еще цифръ нѣтъ, но что и онѣ скоро будутъ. Такимъ образомъ, становилось все темнѣе и темнѣе вокругъ маленькаго Іоганнеса.

Онъ чувствовалъ даже нѣкоторую радость, что во время своихъ странствованій съ Плейзеромъ онъ не встрѣтилъ Робинетты.

Когда онъ говорилъ объ этомъ Плейзеру, тотъ ничего не отвѣчалъ и хитро улыбался. Но Іоганнесъ понималъ, что эта улыбка — зловѣщая.

Тѣми часами, въ которые Іоганнесъ не учился и не работалъ, Плейзеръ пользовался, чтобы показать ему людей.

Онъ переносилъ его всюду — въ больницы, гдѣ въ большихъ палатахъ лежали больные длинными рядами, съ блѣдными, раздирающими душу, лицами, съ тупымъ выраженіемъ отъ боли, гдѣ царила печальная тишина, прерываемая стонами и кашлемъ. Плейзеръ показывалъ ему и тѣхъ, которые никогда не покинутъ больницы; а когда въ опредѣленные часы цѣлыя массы людей стекались къ дому, чтобы навѣщать больныхъ, Плейзеръ говорилъ:

— Посмотри, они всѣ знаютъ, что они сами когда-нибудь вступятъ въ этотъ домъ, въ эти мрачныя палаты, съ тѣмъ, чтобы въ концѣ концовъ тоже быть вынесенными отсюда въ черномъ гробу.

"Какъ же они могутъ быть когда-нибудь веселыми"! — думалъ Іоганнесъ.

Плейзеръ повелъ его въ маленькую залу въ верхнемъ этажѣ, гдѣ царилъ грустный полумракъ и куда доносились отдаленные звуки фортепіано, помѣщавшагося въ сосѣдней квартирѣ; звуки эти были мечтательно грустны и лились не прерываясь. Плейзеръ указалъ ему на больного, тупой взоръ котораго былъ обращенъ на узкую полоску солнечнаго свѣта, медленно проходившую вдоль стѣны.

— Вотъ этотъ лежитъ здѣсь уже семь лѣтъ, — сказалъ Плейзеръ. — Онъ былъ морякомъ, видѣлъ пальмы Индіи, голубыя озера Японіи, лѣса Бразиліи. А теперь въ долгіе дни семи долгихъ лѣтъ онъ утѣшается этой полоской свѣта и отдаленными звуками фортепіано. Онъ отсюда ужъ никогда не выйдетъ, а такое его состояніе можетъ продлиться еще нѣсколько лѣтъ.

Съ этого дня Іоганнесъ считалъ самымъ страшнымъ сномъ тотъ, когда онъ видѣлъ себя проснувшимся въ этой маленькой залѣ, въ грустной полутьмѣ, при мечтательныхъ звукахъ, съ сознаніемъ, что до самой своей смерти ничего другого онъ не увидитъ, кромѣ вѣчныхъ сумерокъ.

Плейзеръ водилъ его по большимъ церквамъ и заставлялъ его слушать, что тамъ говорилось. Они бывали и на большихъ празднествахъ, и во многихъ частныхъ жилищахъ.

Іоганнесъ знакомился съ людьми, и ему часто случалось думать о своей прежней жизни, о сказкахъ, слышанныхъ имъ отъ Виндекинда, и о томъ, что онъ пережилъ. Встрѣчались люди, которые напоминали ему знакомаго свѣтляка, узнавшаго среди звѣздъ своихъ умершихъ товарищей; другіе напоминали майскаго жука, который былъ старше другихъ на одинъ день, и такъ много говорилъ о серьезномъ призваніи въ жизни. Онъ слышалъ также разсказы, которые напоминали ему Критцельфлинка, героя пауковъ, или угря, который ничего не дѣлалъ и котораго питали потому, что молодой толстый властитель долженъ имѣть внушительный видъ. Себя самого онъ сравнивалъ съ молодымъ майскимъ жукомъ, который не зналъ, что такое жизненное призваніе, и который летѣлъ на свѣтъ. Ему казалось, что съ нимъ было то же, что съ тѣмъ жукомъ; что онъ, искалѣченный, безпомощно ползалъ по ковру съ ниточкой вокругъ тѣла, тонкой, впивавшейся въ его тѣло, за которую его тянулъ и рвалъ Плейзеръ.

О, до сада онъ никогда не доползетъ, — и когда же придетъ какая-нибудь тяжелая нога, чтобы его раздавить?!

Плейзеръ смѣялся надъ нимъ, когда онъ говорилъ о Виндекиндѣ. И мало-по-малу онъ начиналъ вѣрить тому, что Виндекинда никогда и не было.

— Но, Плейзеръ, тогда вѣдь и ключика нѣтъ, тогда ничего нѣтъ!

— Ничего! Ничего! Есть люди и цифры; вотъ это дѣйствительно существуетъ; цифръ безконечно много.

— Но, Плейзеръ, въ такомъ случаѣ ты меня обманулъ! Дай мнѣ возможность отдохнуть, не заставляй меня искать, оставь меня одного!

— Развѣ ты забылъ, что говорилъ Гейнъ? Ты долженъ стать человѣкомъ, цѣльнымъ человѣкомъ!

— Я не хочу, это ужасно!

— Ты долженъ, разъ ты этого захотѣлъ. Взгляни на доктора Цифру, — развѣ онъ находитъ это ужаснымъ? Будь такимъ, какъ онъ.

Это была правда. Докторъ Цифра, казалось, былъ постоянно спокоенъ и счастливъ. Неутомимо и непоколебимо шелъ онъ своей дорогой, учась самъ и уча другихъ, довольный и равнодушный.

— Посмотри на него, — говорилъ Плейзеръ: — онъ видитъ все, я въ то же время не видятъ ничего. Онъ дѣлаетъ наблюденія надъ людьми, какъ будто онъ самъ — совсѣмъ иное существо, не имѣющее съ ними ничего общаго. Среди болѣзней и горя онъ проходитъ такъ, какъ будто онъ неуязвимъ, и обращается со смертью, какъ будто онъ самъ безсмертенъ. Онъ хочетъ понимать лишь то, что видитъ, и всѣ выводы, къ которымъ онъ приходитъ, для него безразличны. Онъ доволенъ всѣмъ, что для него понятно. Такимъ долженъ быть и ты.

— Этого я не смогу никогда!

— А въ такомъ случаѣ и я не могу тебѣ помочь.

Таковъ бывалъ всегда безнадежный конецъ ихъ бесѣдъ. Іоганнесъ сталъ вялъ и равнодушенъ, искать и искалъ, но уже не отдавая себѣ отчета, чего онъ искалъ и зачѣмъ. Онъ сталъ подобенъ тѣмъ многимъ, которые соглашались съ Висткомъ.

Настала зима; онъ едва это замѣтилъ.

Однажды туманнымъ утромъ, когда грязный снѣгъ лежалъ на улицѣ, а съ деревьевъ и крышъ падали капельки, онъ совершатъ съ Плейзеромъ свой обычный ежедневный обходъ.

На одной площади онъ встрѣтилъ толпу молодыхъ дѣвушекъ со школьными книжками въ рукахъ. Онѣ перебрасывались снѣжками, смѣялись и дразнили другъ друга.

Звонко раздавались ихъ голоса надъ снѣжной площадкой. Не слышно было ни шума шаговъ, ни каретъ, звучали лишь бубенчики лошадей и изрѣдка хлопала дверь лавки. Звонко раздавался въ тишинѣ весёлый смѣхъ.

Іоганнесъ видѣлъ, какъ одна изъ дѣвушекъ посмотрѣла на него и стала слѣдить за нимъ.

На ней была шубка и черная шляпа. Онъ какъ будто видѣлъ это лицо, но въ то же время не могъ вспомнить, кто она была такая. Она привѣтливо кивнула ему разъ, другой.

— Кто это? Я ее знаю.

— Да, это такъ. Ее зовутъ Маріей; а нѣкоторые называютъ ее Робинеттой.

— Нѣтъ, этого не можетъ быть! Она непохожа на Виндекинда. Это совсѣмъ обыкновенная дѣвушка.

— Ха, ха, ха! — раздался смѣхъ Плейзера. — Она не можетъ походить на кого-нибудь, кто не существуетъ. Но она и есть та самая... Ты такъ въ ней стремился, я теперь и отведу тебя къ ней.

— Нѣтъ, я не хочу ее видѣть. Пусть лучше бы я увидѣлъ ее мертвой, какъ видѣлъ другихъ.

И Іоганнесъ болѣе не сталъ оборачиваться, но быстро пошелъ впередъ, бормоча про себя:

— Теперь все кончено! Ничего нѣтъ! Ничего!