1. Мы и наши предки
Ветер порывистыми шквалами гонит толпящиеся, клочковатые, густые, грязные облака. Клубы пыли и дыма поднимаются с земли к едва проясняющемуся небу…
Полная луна, прорвав, наконец, пелену низких облаков, освещает голубоватым светом пустынный и унылый ландшафт… Земля усыпана валунами, ракушками и песком.
Гонимое смертельным страхом, будто вихрь, пронеслось стоголовое стадо обезьян и скрылось вдали, в черной неизвестности.
У темного каменного грота сидит на корточках волосатое двуногое и настойчиво трет палку о палку… Показалась искра, загорелись дрова, — вспыхнувший огонь осветил звероподобное, низколобое, с глубоко запрятанными в орбиты глазами, существо…
Доисторический человек, в накинутой на плечи звериной шкуре, мастерит каменное орудие. К прочному древесному суку, полосами сыромятных ремней, затейливо переплетая их, привязывает едва обработанный кусок кремня. Первобытный мастер увлекся работой. Он не замечает, что за его спиной из темноты показывается огромный чешуйчатый ящер. Он крадется тяжело, но бесшумно. Разверзлась метровая пасть, густо усаженная огромными зубами. Мгновенье, и человек, издав вопль ужаса, очутился в ней.
— Гао! Гао! Гао! — кричит волосатая подруга погибшего самца, и, прижав к себе детеныша, бежит к отдаленным кострам, горящим перед пещерами.
— Гао! Гао! Гао!
Отовсюду бегут двуногие полузвери-полулюди. Страх перед более сильным согнал и объединил их в стадо.
— Агу! Агу! — раздается могучий рев стада людей, отдающийся эхом в скалах и девственном лесу.
Снова показывается ящер, но не отступили, не побежали люди каменного века: окружив ненавистного, смертельного врага, воинственно размахивая примитивным оружием, они первыми напали на него. Один ударил чудовище в глаз, второй всадил в пасть заостренный с двух концов кол, третьи уцепились за хвост… После ожесточенной битвы ящер был повержен.
Победители прыгают вокруг, исполняя первый танец человека, под звуки примитивной музыки, напоминающей барабанную дробь. Музыканты в такт ударяют камнем о камень…
— Хорошо, однако, что мы живем не в те времена, а в двадцатом веке, — произнес элегантно одетый молодой человек в закрытой ложе мюзик-холла.
— М-да. Нелегко было нашим предкам в борьбе за существование. Ее законы существуют и поныне, правда, в несколько измененной форме и мы, дипломаты, зачастую ведем ее в более приятных и безопасных местах за бокалом вина, а иногда и в приятном дамском обществе. Сражающиеся на поле брани великие армии ныне — это та же борьба. Суть неизменно остается та же, — наставительно произнес, обращаясь к своему молодому секретарю, полномочный посол. Он, вооружившись биноклем, внимательно рассматривал на сцене экзерциции первобытных людей, сам оставаясь в тени за драпри дипломатической ложи.
Пятнадцать тысяч зрителей, заполнивших партер, амфитеатр и ярусы, затаив дыхание, смотрели грандиозную панораму — ревю «Мы и наши предки».
— Хм… — продолжал посол, обращаясь уже более к самому себе, нежели к собеседнику. — Любопытно… Крайне любопытно! Неужели?! — Он слегка подкрутил кремальеру бинокля и некоторое время смотрел молча. — Да, несомненно! Это отнюдь не грим! Понимаете — не грим! Это подлинные питекантропусы… В крайнем случае — чудесно выдрессированные обезьяны!.. Но, черт возьми! Заставить обыкновенных мартышек разыгрывать целые трагедии и баталии на сцене! Это задача не по зубам просто дрессировщику… Кстати, — адресуясь уже непосредственно к секретарю, прервал свои «мысли вслух» посол, — займитесь на досуге сбором информации об этом… ну, скажем, — дрессировщике и его артистах… В них что-то есть! — повертел он в воздухе пальцем, как бы закругляя свою мысль. — Как знать, может быть, они нам на что-нибудь пригодятся… Займитесь, займитесь ими.
— Будет исполнено, патрон, — коротко ответил молодой человек.
Тем временем с арены исчезли бутафорские камни и пещеры. Как бы вынырнув из седины веков, появляются марширующие колонны рыцарей древних мифов. Сотни воинов в сверкающих доспехах маршируют по безводной пустыне. Вращающаяся арена вынесла из-за кулис мастерски выполненные стены и башни древней Трои. Хитрые и храбрые воины, ведущие осаду крепости, подвозят к самым воротам огромного деревянного коня.
— Тоже поучительно-с!.. — снова звучит голос посла в дипломатической ложе, — хитрость найдет себе широчайшее, небывалое применение в будущих войнах.
Выхоленный палец посла, украшенный сверкающим изумрудом чудовищной величины, многозначительно и предостерегающе поднимается вверх…
— Так точно, герр Линкерт, — по-военному, коротко отвечает секретарь.
— Однако, все остальное в программе уже пустяки. Кабак… Балаган… — Посол поднимается со своего места, жестом удерживая тоже порывающегося подняться секретаря.
— Вы можете остаться и досмотреть до конца постановку, мой юный друг… Может быть, вы облюбовали какую-нибудь из наших очаровательных прародительниц… Что ж, познакомьтесь и повезите ее поужинать в «Вальдорф-Асториа»… А нашего дрессировщика не упускайте из виду…
Лакей посла открывает перед ним двери ложи и затем быстро бежит по пустым коридорам к выходу вызвать автомобиль.
Вся история человечества, меняющимся калейдоскопом форм и красок, проходит перед изумленными богатством постановки зрителями.
Наступает двадцатый век…
Затянутый в безупречный фрак, молодой мужчина неестественной красоты, ведет в танце совершенных форм и неимоверного обаяния женщину; после каждого па возвышается пьедестал, вынося вверх танцующих, как на огромной хрустальной вазе с высокой, в несколько метров, подставкой.
Высокий, прозрачный пьедестал освещен изнутри неоновыми трубками. Световые снопы прожекторов преломляются в висящих вокруг вазы гирляндах разноцветных подвесок: аквамарины, топазы, аметисты и рубины сверкают павлиньим хвостом радуги, как пенящееся, искристое в брызгах вино.
Пара приковывает всеобщее внимание: тысячи лорнетов, тридцать тысяч глаз направлено на нее.
— ведет популярную мелодию музыка.
Несколько переплетенных радуг появляются над танцующими. Спустившаяся тысячеламповая люстра сверкает миллиардами бриллиантов, но все это не может затмить красоты женщины.
— Как она красива!
— Это мисс Эллен Рито…
— Очаровательна, как ночь любви!..
— Какая фигура!
— Царственная голова!
— Вся она — воплощение прелести и совершенства…
— Это «Мисс Вселенная»… Царица женщин XX века!
Музыка неистовствует и изнывает новым, молниеносно вошедшим в моду танго «Чары прошедших веков», автор которого, все тот же непостижный Боно Рито, — дрессировщик, режиссер, актер, колдун, кумир публики, маленький бесстрастный, с едва заметной косинкой глаз, выходец с далеких островов Желтого моря.
Пятнадцать тысяч голосов подпевают в порыве охватившего всех массового экстаза…
Апофеоз завершается долгим и тягучим, как звуки нового танго, поцелуем ослепительной пары.
Публика неистовствует.
— Бис! Бис! Бис!
На арену летит дождь цветов, которыми публика забрасывает актеров. Вместе с артистами появляется режиссер в безукоризненном смокинге с хризантемой в петлице.
— Боно Рито! Боно Рито! Боно Рито! — неистовствует публика.
Он раскланивается, прикладывая руку к сердцу.
— Бис! Бис! Бис!!!
На сцену выносят корзины роскошных экзотических цветов. Одна из них особенно велика и выделяется среди прочих…
«Это для Эллен»… — мелькает в голове Боно Рито, но вложенная карточка разбивает его догадку — цветы предназначены ему…
«Поражен Вашими достижениями» — написано энергичным почерком на визитной карточке с графской короной — «Полномочный посол». — Ого! — думает Боно Рито, — это признание! Да, это признание!
Искусство и труд дали ему почести, славу и известность. Он стал повелителем массы людей, которые, как загипнотизированные, восхищаются плодами его фантазии, ума и изобретательности.
— Боно Рито! Боно Рито! Боно Рито! Боно, — твердят барабаны. Рито, — поют, выговаривают флейты и кларнеты.
Боно Рито видит свой успех и радуется ему… Но это что?! Побрякушки славы одетого в клоунский наряд лицедея!.. Не для этого он трудился годы, долгие ночи и дни, и не к этому готовил себя… Но это одна из высших ступенек лестницы, с которой он прыгнет в такие выси, что эта жалкая толпа не в состоянии даже представить себе этого… О-о!
Они еще услышат о нем, когда будут париями, а он, Великий Боно Рито, будет главой высшей касты вершителей судеб человечества… Боно Рито чувствует, что движенья его делаются легче, он видит себя уже на вершинах той славы, единственно ради которой стоило терпеть, работать и ждать. Это будет. И будет скоро!
Режиссер уходит. Гром несмолкаемых аплодисментов, как рокот далекого могучего моря, настойчиво преследует его.
— Потушите свет! Объявите, что ревю окончено, — командует он.
Пружинистой и уверенной походкой он идет по ярко освещенному, длинному коридору. На мгновенье останавливается у слегка приоткрытой двери уборной танцора. Сквозь щель виднеется кусок стенного зеркала и… оно неожиданно заслонило весь мир. В зеркале ясно отражена сплетшаяся в объятиях пара…
Его жена Эллен и Эрик Джонс, танцор, ее партнер…
Никто другой не услышал бы их голосов, но слух Боно Рито привык различать едва слышные шорохи и звуки… Он слышит:
— Мы созданы друг для друга…
— Любимый! Я ненавижу его. От него всегда пахнет обезьяной…
Все иллюзии, весь затейливый план, созданный его воображением рухнул, как карточный домик.
— И это она!.. Она, которую я избрал, чтобы только с ней разделить мою славу… — Кровь прилила к вискам Боно Рито, тысячами молоточков выстукивая «там-там», — воинственный танец… Его лицо сохраняет каменную неподвижность, лишь заметнее стала косинка глаз, но рычавшие тигры, увидев его — умолкли, забившись в отдаленный угол клетки.
В роскошной уборной, отделанной золотистой шелковой драпировкой, на мягком диване играет хорошенькая девочка. Кудрявые каштановые волосы спадают на лоб. Человекоподобная обезьяна Зула ревностно следит за девочкой, подымает с пола плюшевые игрушки, разбросанные капризным ребенком, и бережно возвращает своей любимице.
Боно Рито, схватив в объятия Магду, будто впервые увидев, пристально вглядывается в черты своей дочери. Еле заметная косинка глаз ясно доказывает примесь японской крови. Но ребенок, взглянув на свирепое лицо отца, горько разрыдался.
В дверь постучали. Не спеша Боно Рито распахнул ее и, сохраняя бесстрастное выражение лица, пригласил войти незнакомого гостя.
Черный смокинг. Белое пятно тугого пластрона. Породистое, мужественное, волевое, хотя и несколько хищное, гладко выбритое лицо знающего себе цену человека. В петлице блестел неизвестный японцу иностранный орден.
— Прошу, — удивленно протянул режиссер.
— Простите. Я по поручению моего шефа, полномочного посла, пришел поздравить вас с небывалым успехом. Такой грандиозной и великолепной постановки, с таким чудесным замыслом, я не видел еще ни в одной стране мира. Она вызвала восторг и изумление.
Но мимо ушей Боно Рито безразлично текут слова, еще десяток минут тому доставившие бы большую радость.
— Благодарю, — холодно процеживает он.
— Если будете случайно в Европе, или испытаете в чем-либо затруднение, я и мой шеф всегда готовы оказать вам услугу. Желаю успеха!
Визитер вышел, и японец взглянул на оставленную карточку. Тот же модный пергамент… Та же корона и солидная надпись: «Полномочный посол республики»… И карточка сунута в жилетный карман.
Боно Рито, оставив дочь на попечение верной Зулы, вышел в бар.
Актеры, режиссеры, служители, почетные гости — все это, смешавшись в одну пеструю кампанию, кутило, лило вино, било посуду, произносило спичи и целовалось…
Успех, выпавший сегодня на долю обозрения «Мы и наши предки», требовалось отметить. Единственно, кто был сдержан в этой компании — сам творец постановки.
Он часто улыбался и прикладывал руку к сердцу, много пил; но спиртное не действовало на него.
— Выпьем за долгий путь эволюции человечества от обезьяны до современного человека двадцатого века, — раздается голос Эрика Джонса.
— За двадцатый век!!!
— Ура!!!
— «Погоди пить за человека XX века», — фиксируя холодным взглядом танцора, — чеканит мысли Боно Рито, — «я думаю, что тебе скоро придется переменить амплуа, и вместо последнего акта ты будешь восхищать толпу в первом…»
2. Полномочный посол…
Полномочный посол обладал положительной внешностью цветущего, делового человека и был мастером своего дела. Он не говорил «время — деньги», не продавал акций, не занимался биржевыми спекуляциями, но был бизнесмен. Всю эту работу за него проделывали другие. Он делал только политику.
От него излучалось крепкое попурри запахов: аромат дорогих сигар перемешивался с запахом крепкого мужского одеколона «Шипр» и едва уловимого только знатоку коньяка «Берти»… Длинные, холеные пальцы сверкали лакированными ногтями. Указательный палец, которому часто приходилось трудиться, вывязывая в воздухе затейливые, завершающие беседы фигуры, был украшен перстнем с огромным изумрудом.
Посол считал ниже своего достоинства самому работать. Его дело давать указания, направление, мысль или тон. Немногочисленные, но тщательно подобранные служащие понимали его с полуслова. Недаром посол кропотливо подбирал свой штат. Все должно делаться и весь мир должен служить интересам его державы — такова была догма посла.
В самом радужном настроении он начал свой рабочий день. Ровно в десять принял первого секретаря для особых поручений — вылощенного молодого светского человека с аристократическими манерами. Подражая патрону, он также носил на указательном пальце крупный перстень, но не с изумрудом, а рубином. Он исполнительно приготовился слушать.
— Что нового, господин Рипли?
— Ничего особенного, мир кружится по-прежнему, в арсеналах вырабатывают какое-то новое, тайное оружие, в Синг-Синге сегодня в полдень будет казнен на электрическом стуле убийца двадцати трех женщин. Все газеты, захлебываясь от восторга, помещают его фотографии, делая преступника героем дня. Кутила Дорнье проматывает остаток своего состояния — вот, кажется, все новости утренней прессы, — докладывал секретарь.
— Дипломат — это легализированный шпион, являющийся ушами своей страны. Поэтому мы должны все слышать и знать, — повторил свое любимое выражение полномочный посол крупной европейской державы. Он любил новости и слыл в своей стране за самого осведомленного и талантливого дипломата.
Посол помолчал, развалясь в мягком, удобном кресле. В его желудке, запрятанном за солидным брюшком, медленно, но точно, будто то был не желудок, а английский морской хронометр, переваривались любимые венские сосиски. Вот переварилась одна и после коротенькой паузы вступила вторая… Дипломат доволен. Он пустил ровное колечко сигарного дыма, пропустил в него второе и наблюдал за затейливой вязью.
— Узнали что-нибудь о выпуске военных моряков?
— Да, патрон. В этом году они выпустят из всех военно-морских школ сорок семь тысяч мичманов флота, затратив на обучение, в переводе на германские деньги, три с половиной миллиарда. Выпуск этого года означает увеличение личного состава младших офицеров на двадцать семь процентов.
Посол внимательно слушал и, едва улыбнувшись, ответил:
— Прекрасно! Эти сведения включите в последний доклад для отправки на родину. Кстати…
Посол порылся в жилетном кармане, извлек миниатюрную памятную книжечку и, просмотрев ее, произнес:
— Вы познакомитесь с мисс Венцель. Это одна из кандидаток в невесты Н. Племянница дяди, имеющего крупный пакет акций пушечных заводов и контролирующего всю южную сталь…
— Понятно. Туда пойдут двое светских молодых людей, якобы недавно приехавших на континент разыскивать своих родственников. Знакомство с кузинами, ухаживанье и естественно — планы новейших пушек вместо приданого.
— Недурно! Я вижу, что не ошибся, выхлопотав вам назначение на должность первого секретаря особых поручений.
— Благодарю за комплимент, — улыбнулся молодой человек.
— Ну, а как поживает наш уважаемый Боно Рито?
— Цирковая обезьяна мудрит. Его покинула жена и, кажется, он намерен снять со сцены свое нашумевшее обозрение.
— Причины?
— Неясны. Однако там происходит нечто вроде «пронунциаменто».
— Вот как…
— Да. На мои авансы он не идет, и при последнем визите делал вид, что нетерпеливо дожидается его конца.
— Я чувствую, что поторопился сделать вам комплимент… Вы должны принудить его принимать наши авансы. Жду подробностей о его мартышках…
— Трудно, патрон! Известно, что его дрессировка — не просто дрессировка, но что-то поглубже. Поговаривают о его научных экспериментах.
— Научных!?!
— Да. За кулисами театра и в кулуарах — идут самые фантастические слухи.
— Прекрасно. Значит, я не ошибся, чувствуя, что японец может сделать многое.
— Японец, действительно, оказался забавным.
— Проинструктируйте прессу, расположите, если нужно…
— Нападение?
— Немного выждать, а потом несколькими ходами принудить японца уйти со сцены и ретироваться, а там — придем ему на помощь мы. Он должен принимать авансы! Понятно? Обкрутите его так, чтобы он не понял, откуда за ним наблюдают, но не делайте оплошностей, — он ловок и очень хитер.
— Это я знаю.
— Посоветуйтесь с господином Функом. Он непревзойденный художник по плетению искусных сетей для поимки нужных людей.
— Будьте покойны! Японец взят в тесные клещи перекрестного надзора.
— Может быть, нужны дополнительные ассигнования? Получите сколько нужно у Пилли; скажите ему, что для этого дела мною открыт неограниченный кредит.
— Благодарю вас.
— Поспешите с докладом. Материал о Боно Рито идет отдельной шифрованной спешной депешей. Подготовьте мне текст. Учтите, что можете несколько затянуть остальные дела, но японец на первом плане, — произнес дипломат, выпуская одно за другим кольца дыма.
Оставшись, после ухода секретаря, наедине с собой, он задумался.
— Наблюдательность, проницательность, уменье за малым видеть большое и… немного фантазии!.. — сказал он сам себе. — В этом пруде нашлась рыба, которую, кажется, стоит перевести в наш садок!.. Или я очень ошибаюсь, или на этом японце и его человекоподобных обезьянах Вилли Линкерт заработает для родины хороший капитал. Вилли Линкерт не зря избрал карьеру дипломата и отнюдь не даром в Министерстве иностранных дел его считают псом с исключительным нюхом. О! Линкерт — великий дипломат!
3. Зов сердца
За открытым окном модерной квартиры синеет дымка вонючего, отработанного газа. Тысячи автомобилей оглушительными клаксонами и тревожными сиренами безжалостно рвут тишину на мельчайшие клочья.
запела совсем еще молодая, стройная и хрупкая женщина.
— Мамочка! Что ты поешь?
Женщина вздрогнула, оглянулась, взглянула лучистыми, хорошими глазами на проснувшуюся девочку.
— Я пою одну хорошую песенку, — ответила мать, и, поправив непослушный локон, всматривалась в еле заметную азиатскую косинку глаз.
— Что это за хорошая песенка? — допытывалась девочка.
— Это песня о чудном садике на моей далекой родине. Спи, доченька.
Под тихое мелодичное пение вновь уснула девочка. Прислушиваясь к ровному дыханию спящей дочери, Эллен Рито на цыпочках вышла в другую комнату. Здесь она долго стояла, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
Не постучав, в комнату вошел Боно Рито и бесшумными шагами дикой кошки нервно разгуливал взад и вперед по устланному ковром полу.
Эллен стояла спиной к нему, но чувствовала каждый раз, с неприятной дрожью, приближение мужа по легкому колебанию воздуха, касающемуся ее полуобнаженной спины в глубоком вырезе платья.
Зловещая тишина и присутствие мужа угнетают Эллен, сдавливая невидимыми тисками все ее существо, сковывая движения. Она чувствует его колючий взгляд на спине — кажется, что его взор излучает какие-то гнетущие, неприятно действующие, гипнотические волны.
Эллен давно чувствует к мужу все растущую неприязнь, с каждым днем переходящую в ненависть.
«Ах, как я устала. Устала душа. Это была роковая и непростительная ошибка. Что я нашла в нем?» — думает Эллен. — «Японец — властный, с чудовищной силой воли, обладатель огромных средств… Благодаря ему — я попала на сцену, но как чужд и далек он мне», — выстукивал телеграфный ключ в аппарате мышления.
«Что делать?» — спрашивало благоразумие.
«Уйди от нелюбимого», — подсказывала любовь.
«Эрик! — все для тебя. Ты моя надежда, любовь, обаяние, красота и совершенство», — решает женщина.
Боно Рито не слышит этого диалога, ибо слышать его нельзя. Но каким-то обостренным до крайности шестым чувством — он понимает каждое его слово и мысль, каждую интонацию… и губы его сжимаются все плотнее, а шаги делаются пружинистее, еще более кошачьими.
«Мы созданы друг для друга… — Диалог сменяется монологом в сознаньи Эллен. — Драгоценные мгновенья счастья на освещенном пьедестале, сверкающие бриллиантами чувства! Это короткий, как любовь пчелы, но яркий день — минутные рассветы и ранние сумерки, когда я вижу Эрика, а остальное?! Остальное — все ночь, напряженная, таинственно-фантастическая, страшная ночь, где каждую минуту ждешь всякой неожиданности. Единственная отрада — Магда… О! Японец способен на все! Его страшные слуги — обезьяны, у которых такие человеческие глаза! Страшный покров тайны надо всей жизнью ее мужа, который он не приподнимает даже для нее… При одном воспоминании чувство глубокого ужаса охватывает Эллен. — Нет, нет! Будь что будет».
— Эллен?! — неожиданно резко произносит Боно. Она вздрогнула и мелкая лихорадочная дрожь долго не покидала ее перепуганное тело.
— Эллен!?!
— Я слышу, — не оборачиваясь, шепотом ответила она.
— Ты мне изменила с Эриком Джонсом?
— Я тебе не изменила, но… готова изменить в любую минуту! Знай это! Да, да, да.
Японец споткнулся у столика — упала цветочная ваза, наполнив комнату дребезжащим звоном бьющегося фарфора.
— Ты говоришь правду? — глухо спросил Рито.
— Это так же ясно, как то, что сейчас вечер. Ничто не сможет помочь тебе. Я никогда не смогу тебя любить, Боно… Оставь меня в покое, найди себе другую жену. Ты молод, богат, талантлив… Кликни и сотни сочтут за счастье пойти с тобой в дальний жизненный путь. Я не могу дальше так жить! И что нас связывает? Гражданский брак… Брак на основе лишь нашего слова, — тяжело дыша и задыхаясь, говорит Эллен. Она резким движением повернулась к Боно Рито… Но комната оказалась пустой…
4. Ключи тибетских тайн
За пятилетнюю семейную жизнь Боно Рито почти отвык от своей любимой привычки, но после происшедшего разговора он почувствовал, и довольно остро, что опий зовет вновь. Он понял, что дальнейшая жизнь с Эллен, в лучшем случае, будет представлять неприглядную картину. Два злополучных существа, связанных узами гражданского брака лишь для того, чтобы доставлять тяжелые переживания и страдания друг другу. Он смог заставить полюбить себя — но удержать эту любовь — невозможно.
Его любовь, как шлифованная хрустальная ваза, где к каждой грани и шлифу столько старания и умения приложил искусный гранильщик и, увы, — ваза разбилась, издав зловещий звук…
Боно Рито долго и бесцельно бродил по улицам оживленного города. Ему захотелось перенестись снова в чарующий мир сновидений и грез. Он направился в свою вторую квартиру. Отпер двери и прислушался. На улице ревело тысячеголовое автомобильное стадо — он шагнул в тишину. Хотя в ушах еще звенело эхо отзвуков, но ни один звук не нарушал тишину квартиры. Рито любил тишину и позаботился о том, чтобы сохранить ее в центре шумного города.
— Яма! Приготовь трубки! Открой новую коробку опия… ту, что получена недавно из Сайгона..
Слуга молча кивнул головой и бесшумно, как белая тень, удалился. Боно сам спустил шторы, включил висячую лампу в огромном абажуре, обтянутом золотисто-красным шелком. Будто само восходящее солнце отблеском утренней зари осветило стены, задрапированные драгоценными панно в вычурно-японском стиле. Здесь цвели вишни и хризантемы… Здесь стройный бамбук отражался в зеркальной воде. Здесь летали драконы и над всем ослепительно сверкала девственными снегами священная Фузияма. Это был декоративный кусочек его далекой родины, здесь отдыхало сердце и взор Боно, а мысли переносились в Японию…
Яма длинным ногтем отщипнул вязкую коричневую горошину опия, вложил внутрь трубки, поставил у подушек крохотную лампочку и положил рядом длинную, тонкую иглу.
Поклонившись до пояса, он протянул трубку своему повелителю, сидевшему неподвижно-глубокомысленно, как изваяние Будды.
— Мой господин, мой повелитель! Вам хочется вспомнить нашу родину?
— Да, Яма. Я не нашел в этой шумной стране своего счастья…
Японец затянулся несколько раз. Вздрогнула Фузияма, полетели драконы, огненный шар закачался и, пустившись в увлекательное путешествие, поплыл над отяжелевшей головой. Клонило ко сну. Боно Рито склонился на мягкий, нежный шелк подушек, безвольно отдавшись во власть грез опиума.
Сон вел его по тропам жизни, раздвигая и руша легкие воздушные, будто обтянутые шелковистой бумагой, хрупкие стены между фактами и фантазией, искусно переплетая пережитое с воображаемым и желаемым. Будто перед ним незримый механик демонстрировал чудесный, звуковой, цветной и стереоскопический фильм:
…На белоснежной и гордой, как лебедь, джонке — плывет молодой Боно Рито, возвращаясь на родной остров, затерявшийся в лабиринте между тысячами других островов и островков Тихого океана.
Низкие, песчаные берега густо поросли стройными пальмами, их перистые листья едва колышатся, как опахала в руках ленивых одалисок, а вершины купаются в лучах южного солнца. Пальмы стоят на вахте спокойствия лагуны. Полыхающая поверхность лагуны покрыта мелкой рябью, сверкая и переливаясь, будто все несчетные, запрятанные на дно океана жемчужины всплыли на поверхность и, играя с солнцем в прятки, рассыпают миллиарды ослепительных бликов. Плывут входящие в лагуну длинные, черные, остроносые лодки. Бросив примитивные камни-якори, флотилия останавливается. Волосатые низколобые полулюди кланяются юноше и кричат гортанными голосами заученную фразу:
— Пусть живет сын Великого Повелителя!
Ловкие, привыкшие с детства к морю пловцы, вдохнув полные легкие воздуха, ныряют на песчаное дно, где пышно цветут роскошные сады Нептуна. Здесь на исполинских кораллах сверкают морские звезды, слабым жемчужным светом мерцают медузы, в своей родной стихии мчатся рыбы и шевелятся морские чудовища…
А на песке дна, запрятанные среди раковин и камней, ожидают охотников драгоценные жемчужницы.
Вот один из ловцов всплывает на поверхность, отдувается, тяжело дышит и бросает добычу на дно лодки.
Боно ножом вскрывает раковину. Меж сверкающих створок голубоватого перламутра пенится раненый, нежный моллюск.
На ослепительно чистой голубой створке, между телом жемчужницы, сверкает крупная жемчужина.
— Такой еще нет на ожерелье Великого Будды, — шепчет Боно Рито и, спрятав в карман жемчужину, отправляется к берегу.
Все дальше и дальше крутится фильм в его опьяненном мозгу.
Вот островерхая пагода в густом пальмовом лесу… Священные обезьяны вопят пронзительными голосами, раскачиваясь на хвостах… К пагоде подходят жрецы в длинных, белых одеяниях… Тут неведомые ни одному учебнику зоологии полулюди, полуобезьяны…
Юноша стоит здесь же и видит вышедшего из пагоды верховного жреца, в чьих руках жизнь, смерть и тайны чудесных превращений… Отец… Старый, но еще сильный японец среднего роста, с волевым, скуластым, южным лицом, типичный островитянин страны Восходящего Солнца.
Отец!.. Он стар, но в его старом, упрямом черепе столько знаний и мудрости, что все ученые всего мира — только скромные ученики перед ним!.. Все другие мудрые жрецы — только жалкие клоуны!..
Недаром старый Кана-И, полвека назад, изгнал из страны молодого послушника при «Храме верховного знания»!.. Уже тогда видел старый хитрец, что послушник слишком опасный конкурент. Отец удалился на пустынный остров, но никогда не простил своего изгнания. Он впитал в себя всю, до последней капли, трансцендентальную мудрость тибетских академий, дополнив ее трезвой и точной европейской наукой.
О, эта европейская наука! Пусть взглянет сам великий Дарвин на этих двуногих обезьян с человеческим лицевым углом и человеческими глазами, и он только раскроет рот от изумления… Жалкая европейская наука, корпящая у микроскопов и пачкающаяся с химическими анализами!..
Дарвин! Он только сумел различить процесс эволюции, но может ли он влиять на него? Или повергнуть его вспять?
Поставить на голову? Перечеркнуть тысячелетние процессы? Освободиться от гнета сотен тысяч веков?
Отец может все! Старый Кипо Рито может все. Он знает то, чего не знает никто. Он знает, как приготовить особую жидкость, взятую из желез обезьяны и человека, чтобы этим волшебным препаратом перечеркнуть тысячелетние процессы.
Кипо Рито хранит, лелеет мысль о мщении коварному народу, изгнавшему его. Он покорит этот народ, он сделает его рабски послушным и преданным, умеющим думать и чувствовать только то, что прикажет Кипо Рито…
Всего только несколько капель чудесной жидкости, секрет которой знает только он, — вспрыснутые куда нужно и… сам Дарвин, со всей европейской наукой, полетит вверх тормашками. Люди будут покорны, как овечки!..
Все люди! Вот как эти, несколько экземпляров, которых уже приготовил Кипо Рито!..
Впрочем, не все! Будет и высшая каста, которую Кипо Рито создаст, заставив процесс эволюции мчаться вперед со скоростью летящей птицы… Они будут повелевать.
Боно Рито знает, что его готовит отец себе в преемники. Перед его внутренним взором проходят Токийский, Кембриджский и Берлинский университеты, где он постигает европейскую науку, пока его отец, в глуши затерянного в океане острова, готовил свои работы и подготовлялся к тому, чтобы передать сыну всю мудрость своей тайной науки — жизни, смерти и превращений…
И вот Боно Рито вновь на родном острове, после окончания университетских курсов…
— Мой дорогой сын, какие вести привез ты с моей родины и из мира?
— Окончил три университета, отец, получил везде дипломы.
— Это хорошо! — одобрительно кивает верховный жрец желтой, как переспелая индийская дыня, безволосой головой.
— Среди студентов организовалось тайное, покровительствуемое самим микадо общество, ставящее своей целью передел и покорение мира в пользу Великого Ниппона. Я вступил в это общество. Одобрит ли Великий Повелитель мой шаг?
— Мой сын поступил весьма благоразумно! Но я хочу, чтобы ты покорил не только другие страны. Ты должен покорить и твоих сегодняшних друзей, стать их руководителем и тогда восторжествовать. Ты должен наказать тех, по чьей вине мне пришлось бежать с моей родины…
Дни идут и Боно Рито постигает тайны отца… Уже вдвоем они создают новое, особое племя, послушное и рабски покорное. Самые дерзкие люди, после того как побывают в их «обезопасывающей лаборатории», делаются смирными и послушными… Они дрессируют их, обучая нехитрым обязанностям, ибо этих людей надо всему учить заново…
Идут годы и однажды в тиши пагоды отец благословляет сына на подвиг…
— Иди в мир! Ты созрел для этого. Изучи людей, отыщи их слабые стороны, найди уязвимые места, наблюдай, думай. Будь осторожным и не предпринимай необдуманных шагов. Привези мне выработанный тобою план завоевания мира!.. Тогда я окончательно благословлю тебя на начало особого подвига! Я жду от тебя добрых для нас вестей. Я победил остров, а ты должен победить вселенную! Возьми с собой часть нашего нового племени. Покажи людям их грядущий прообраз, освети его ярким светом твоей богатейшей фантазии, и сам, оставаясь несколько в тени, посмотри, как это им понравится!..
Фильм крутится дальше и дальше, разворачивая живые картины пережитого.
…Огромный океанский пароход «Симбун Мару» отправляется за границу. Несколько тысяч пассажиров желтой расы заполнили палубу, четвертый и третий классы, несколько их было и в первом. Полчища парикмахеров, прачек, портных, — большинство из них с безукоризненной военной выправкой — стремятся за океан.
На палубе матросы найтовили большие зарешеченные клетки с человекоподобными обезьянами… Животные выражали беспокойство и тихонько скулили.
Белое, свежевыкрашенное судно выходит в море. На палубе молодой японец кормит чаек. Это Боно Рито. Птицы налетают и кружатся стайками, ловят брошенные куски рыбы.
Волосатая мать баюкает своего детеныша.
— Какая очаровательная обезьяна! А малыш — настоящий ребенок! — воскликнула молодая, хорошенькая пассажирка-европейка, оглядываясь на японца и, обращаясь уже к нему, добавила, — в ней есть что-то человечье. Такое поразительное сходство. Не будете ли вы так добры объяснить, какая это порода?
— Это очень редкая порода обезьян, еще не описанная и неизвестная даже самому старику Брему. Я везу их для работы.
— Какой, если не секрет?
— О! Я — режиссер цирка.
— Это очаровательно… Я когда-то мечтала попасть на арену, но потом… — девушка замялась, взглянув на Боно лучистыми глазами.
— Что потом? — «О! Великий Будда, как она хороша», — думает японец.
— Мои родители неожиданно умерли, я осталась одна… и все, все перевернулось…
— Но кто же были они?
— Они изгнанники. Я дочь эмигранта.
— Куда же вы теперь отправляетесь?
— В Америку — искать счастье…
За табльдотом они встречаются вновь, и Боно Рито знает, что это его судьба… Ему уже никуда не уйти от зеленоватых, как морская вода в глубине лагун — глаз ирландки.
«Симбун Мару» пенит океан, оставляя длинный след за кормою, а зеленоватые глаза вспенивают душу Боно…
И однажды, когда рейс приближался к концу и ждать было некогда, он говорит ей:
— Я вам предложил бы место в моем цирке.
— Нет!.. — вздыхает Эллен.
— Почему же?
— Я вас почему-то боюсь…
— Понимаю… Японец, чужая кровь…
— Мне очень трудно объяснить мой страх, но…
В конце путешествия они расстались друзьями, но она решительно отбросила предложение Боно о помощи и развеяла его чаяния о большем. Но образ упрямой девушки неотступно преследовал Боно Рито. Она дерзнула отказать! Это было даже скверным предзнаменованием неудачи для его тайного дела! Внутри Боно клокотало оскорбленное самолюбие желтого…
Спустя год они встречаются снова. Правда, Боно Рито знал об Эллен все. Еженедельно получал подробный доклад о жизни девушки: работа на консервной фабрике, безработица, неудачная любовь и неудачная попытка отравиться, — все это будто взято из скверного романа.
И он пришел в виде доброго ангела-хранителя. В приемной больницы «Сен-Паула» густой запах йодоформа. С букетом белых хризантем Боно бесшумно подходит к кровати. Эллен поблекла, как длинный росток картофеля, проросший в теплом, но темном подвале. Ростку не хватает солнца, девушке крови.
— Как вы себя чувствуете?
— ….
— Я очень беспокоился о вашей судьбе.
— О, это вы? Вы еще помните меня! И вы меня отыскали?
— Не напоминают ли вам эти цветы нашу островную страну?
— О, да. Я часто вспоминаю Японию. Я так люблю ее хризантемы…
Врачи больницы «Сен-Паула» не утешили желтого посетителя мисс Эллен. — Девушке остается прожить считанные дни…
Дела Боно Рито идут не слишком блестяще. Упорным трудом приходится завоевывать место на земле. Тяжелы и извилисты пути человека, задумавшего стать королем-диктатором вселенной!
В эти дни Боно плюет на все… На корону, на цирк, на работу. Свои немногочисленные доллары он вкладывает в два билета… В тот же день он забирает Эллен из «Сен-Паулы» — к радости и облегчению врачей (каждый умерший пациент — плохая реклама…) и пассажирский авион уносит их по направлению той страны, где владеют тайной жизни и смерти…
…Хмурые утесы, за которые цепляются проходящие облака… Солнце на ослепительном снегу. Мертвая тишина суровой природы… Таинственные старцы, лиц которых никто никогда не видит… Тибет… Академия тайных наук. Только две быстро пролетевших, коротких недели и Эллен ожила, налилась кровью и радостью возращенной жизни.
Боно достиг своего: Эллен его жена и ведущая актриса труппы…
Она была хорошая и нежная жена. Через год родилась девочка и оба супруга мирно беседуют, мечтая о будущем.
— Я бы хотела осуществить свою давнишнюю мечту.
— Какую, дорогая?
— Выйти на большую арену, закружиться в бешеном ритме волшебного, опьяняющего танца, стать на минуту царицей женщин, а потом будь что будет…. смириться со своей судьбой замужней женщины и матери…
Задумавшись, слушает Боно мечты супруги.
— Постой, дорогая! Мне пришла в голову блестящая мысль… Мы поставим грандиозное ревю… То, чего еще никогда не было на арене… или… или… Я не люблю середины.
— О, Боно! Вот этого-то я и хочу! — охватив руками шею мужа, шепчет Эллен.
Три долгих года, и они предложили свое ревю — «Мы наши предки». Потом появляется танцор, и… Боно ясно видит стенное зеркало в дверной щели. Любовь, как драгоценная хрустальная ваза, на которую столько труда затратил великий мастер — разбилась вдребезги…
Усилием воли Боно Рито освобождается от липкой паутины опиумных грез… Во рту неприятный привкус, обрюзгшее лицо кривится в хищном оскале, рычит:
— Боно Рито никогда не прощает обид!
5. Таинственный гормон
— Пятьсот тысяч в сезон! — предложил Джефферсон, главный директор объединенных цирков.
— Ровно миллион! Я не намерен сбавить ни цента, — не сдавался Боно Рито.
— Вы хотите разорить цирк!?!
— Нисколько! Вы получите солиднейшую прибыль, — равнодушно произнес японец, намереваясь уйти. О! Он хорошо играл свою роль, к которой готовился столько времени — ему долго приходилось хитрить, улыбаться, быть осторожным. Но сегодня Боно Рито оскалил зубы, показывая желтоватые клыки Джефферсону. Превосходство несомненно было за японцем — сам всесильный директор цирка потерял свою привычную улыбку.
— Послушайте, Боно Рито! Я… Я плачу миллион.
— О-кей! — оскалился японец и подал стакан воды близкому к обмороку Джефферсону.
Постановка «Мы и наши предки» имела небывалый успех. На рекламу ревю-обозрения затрачивались колоссальные средства. Из окна кабинета директора виднелись на стене сорокасемиэтажного здания огромные движущиеся световые ящеры и танцующая пара. Реклама привлекала взоры даже спешивших деловых людей, которые, повинуясь магическим призывам, превращались в зрителей цирка.
Пресса была до отказа заполнена обзорами, корреспонденциями, фотографиями, назначение которых было популяризовать постановку.
Шум был поднят. Казалось, все население огромной страны только и существовало для того, чтобы смотреть постановку…
Дирекции крупнейших цирков присылали Боно Рито заманчивые предложения и приглашения приехать на гастроли. Предугадывая успех постановки и в будущем, Джефферсон поэтому и спешил заключить с выдвинувшимся японцем небывалый еще в истории цирка, миллионный договор.
Известность Боно Рито и его артистов сияла восходящей звездой и достигла зенита славы. Казалось, были все основания быть довольным после так счастливо увенчавшейся четырехлетней работы, однако японец был мрачен. После первой постановки никто не видел его радостным или улыбающимся. Выступая перед публикой, он только оскаливался, как рычащая, желтая бенгальская кошка.
Несколько изменился и образ жизни Боно Рито. Репетиции с артистами, тренаж и дрессировку он переложил на своих помощников и ассистентов: Ма-Ло-У, Яму Сана. Ежедневно он отправлялся в свою вторую квартиру, запирался и производил какие-то таинственные опыты, порою читал пожелтевшие рукописи на древнетибетском языке, чертил тушевым карандашом схемы таинственных шариков, строением похожих на яйца земноводной жабы. Встретив своего желтого слугу, Боно приказал:
— Доставь мне обезьяну Бинду в курильню опия. Только, чтобы никто не видел. Понял?
Через неделю Яма, соблюдая величайшие предосторожности, привел крупную, человекоподобную обезьяну.
Наспех одев халаты, хозяин и слуга быстро связали обезьяну и подвесили на эластичных резиновых амортизаторах. Животное, слегка раскачиваясь и скуля, жалобно смотрело темно-синими с поволокой глазами страдающего человека. Бинду лизнула шершавым языком руку Боно и, предчувствуя мучительную операцию, жалобно заскулила.
Рито, как заправский хирург, резким ударом скальпеля вскрыл железу и вставил серебряную трубочку, соединенную гибким шлангом с колбочкой. Рану аккуратно зажал тугими клеммами.
Человек внимательно следил за умоляющим выражением волосатого прекрасного экземпляра полугиббона, внешне так поразительно напоминающего изображение доисторического человека каменного века.
На дно колбочки медленно стекала полупрозрачная слизь.
Несколько дней страдал подвешенный Бинду, пока не собралась полная колбочка вытяжки из гормонов внутренней секреции. Японец возился с пробирками, колбами, пузырьками, составляя какое-то таинственное снадобье…
Прошел месяц со дня первого представления. Боно Рито, встретившись с Эриком Джонсом был учтив и даже любезен. Он, раскланявшись, приложил руку к сердцу и предложил артисту:
— Сегодня памятная дата! Месяц нашей постановки, так сказать, медовый месяц успеха. Не правда ли?
— Да, месяц пролетел, как счастливое мгновенье. И неудивительно!.. Столько радости и прекрасных переживаний! — восторженно ответил Эрик.
— Я приглашаю вас сегодня после спектакля на банкет… Нужно чем-то ознаменовать, отпраздновать и повеселиться.
— Ол райт! Сегодня после двенадцати ночи…
…Двести артистов шумно праздновали первый маленький юбилей большого успеха. Боно Рито не поскупился. Едва ли за королевскими столами в столицах мира подавались более изысканные вина и блюда…
Никто не заметил, как желтый лакей, наливая вино, подсыпал снотворный порошок в некоторые стаканы. Наибольшая доза досталась Эрику Джонсу.
К утру компания перепилась окончательно — одни дремали в креслах, другие горланили и спорили, но вскоре затихли и они.
Ма-Ло-У с лакеем вынесли спящего Эрика и уложили на диван в соседней комнате.
Боно Рито бесшумными, кошачьими шагами приблизился к Джонсу, прислушался к глубокому дыханию спящего и запер дверь. В руке блеснул небольшой шприц. Оголив красивую руку с выделяющимися на гладкой, белой коже голубоватыми жилками, японец резким движением вспрыснул в вену несколько кубических сантиметров полупрозрачной жидкости и, быстро спрятав шприц, смазал крохотную ранку антисептиком. Эрик поморщился сквозь сон, потянулся, как бы почесать руку, но успокоился, слегка улыбнулся, как будто неприятный сон снова сменился приятным, и нежно прошептал имя Эллен.
— Белый ублюдок! — пробормотал Боно Рито.
С улицы доносились первые звуки пробуждающегося дня. Проскрежетал трамвай, крякнули дружным ревом клаксоны автомобилей, принявшихся за свою обычную дневную многотрудную деятельность.
День этот и все последующие не сулил ничего хорошего сладко улыбающемуся во сне Эрику Джонсу.
Боно Рито налил стакан воды и залпом выпил.
— Номер один… — глухо пробормотал он и быстро вышел, бросив Ма-Ло-У процеженную сквозь зубы реплику:
— Убери эту падаль в общий зал…
6. Три тысячных гонорара
Журналист Гарри Чальмерс, сотрудник еженедельника «Цирк», заслуженно считался лучшим и глубоким знатоком цирка.
Он писал удачные рецензии и обзоры, присутствовал на многих закрытых и генеральных репетициях, состоял членом всевозможных жюри и знал всех сколько-нибудь известных артистов на всем континенте. За кулисами цирка он был своим человеком.
Приток огромной массы зрителей в «Бруклинский цирк» был обеспечен благодаря умелым обзорам Чальмерса, за что он получал немалую мзду от Генеральной дирекции объединенных цирков.
Гарри Чальмерс боготворил Боно Рито, был с ним знаком, но японец почему-то органически не любил журналистов. В особенности сильно эта неприязнь почувствовалась со времени измены Эллен.
В последнее время Боно почему-то избегал встреч с Чальмерсом, который уже заметил перемену в характере режиссера. Японец был чем-то взволнован и всегда насторожен.
Находясь в своей постоянной ложе, Чальмерс направил бинокль на блестящую вазу-пьедестал и… танцующая пара как бы зазвучала резким диссонансом тому, что журналист привык видеть в течении нескольких месяцев. Порою танцор неуклюже качался, и все чаще бросались в глаза мешковатые движения партнера божественной Эллен! Сама она танцевала превосходно и часто выручала своего фальшивящего партнера. Публика тоже, видимо, заметила перемену в танцоре и наградила его редкими хлопками, тонувшими в море равнодушия.
— Что стало с Эриком Джонсом? — пробормотал Чальмерс, помчавшись за кулисы. Он увидел артиста, облокотившегося о стену уборной и неподвижно уставившегося в темный угол, где еле виднелись клетки с обезьянами, к которым почему-то его влекло с загадочной и непреодолимой силой.
Джонс не заметил или сделал вид, что не замечает остановившегося перед ним Чальмерса. Он вплотную подошел к клетке и, прикоснувшись к прутьям, наблюдал оскаленного полугиббона.
— Вы заболели, старина? — хлопнул журналист по плечу Эрика, лицо которого выражало полное равнодушие, даже больше — не выражало ничего человеческого — оно было похоже… на усталую, небрежно бритую обезьяну.
— Что случилось? — спросил журналист, обращаясь к Эллен, но вместо ответа из груди ее вырвалось заглушенное рыдание и на глазах блеснули слезы. Чальмерс ничего не узнал, но утром он снова прошел за кулис цирка и разыскал заплаканную Эллен.
— Он!.. Он укусил меня за плечо во время танца.
— Это же скандал!
— Скандал… Эрик, очевидно, больше не сможет появляться на арене.
— Почему же это произошло?
— Я хочу посоветоваться с вами. Только я боюсь. Очень боюсь. Пусть это останется между нами, — попросила Эллен.
— Можете мне вполне довериться.
— Дорогой Чальмерс! У Эрика на теле неожиданно выросли волосы. Это случилось в какую-нибудь неделю.
— Волосы!?!
— Да… Вся грудь и бедра покрылись густой шерстью, как у нашей Зулы.
— Вот это новость! — хлопнул себя по лбу Чальмерс.
— Чальмерс… Вы верный друг?
— И вы об этом спрашиваете?!.
— Это дело рук Боно Рито…
— Что — дело рук Боно?
— Волосы и укус… И все, вообще.
— Хм….
— От вас не секрет наши отношения… Мои, Боно и Джонса, а Боно! О, Боно может все…
В мозгу Чальмерса завихрились все когда-либо и где-либо слышанные сплетни о Боно Рито, его труппе и о делах…
Он снова хлопнул себя по лбу.
— Вы сообщили мне весьма любопытные вещи. Успокойтесь, мисстрис Эллен! Я должен решить эту задачу… не откажите мне в любезности встретиться завтра еще раз!
— Хорошо, Чальмерс. Только, ради Бога, не предавай-это дело гласности, иначе я погибла.
— Ол райт, миссис…
Выйдя из цирка, Чальмерс направился к своему «Кадильяку», раздумывая о странном происшествии в цирке и перебирая разнообразные варианты. На панели его окликнул незнакомый мужчина.
— Мистер Чальмерс! Простите, могу ли я задержать ваше внимание на одну минуту?
— Пожалуйста. Я слушаю вас.
— Я личный секретарь одного частного филантропа; мой патрон особенно интересуется цирком. Недавно, посетив ревю, он остался в восторге от одного артиста.
— Кого же, если не секрет?
— Имя его — Боно Рито.
— Колдун таинственного Дальнего Востока!
— Не будете ли вы добры дать подробный биографический отчет о жизни и деятельности артиста? Разумеется, это не для печати, а для личного пользования моего шефа.
— Это щекотливое дело… хотя я имею подробные данные о его жизни.
— Тем лучше, тем лучше… Я бы от имени патрона предложил вам тысячу долларов за статью в тысячу слов.
— О-кей!
— О-кей!.. Вот чек. Когда я смогу получить материал?
— Хотя бы завтра…
Только лишь журналист вошел в редакцию, его встретил бой:
— Мистер Чальмерс! Вас несколько раз вызывали из дирекции об'единенных цирков.
— Кто?
— Сам директор, мистер Джефферсон.
— Джефферсон! Что ему нужно?
Журналист поспешно набрал номер.
— Алло, Джефф!
— Чальмерс! Вы умный мальчик и знаете цирк, как вы думаете, что случилось с Эриком Джонсом?
— Не хитрите, старина. Вы знаете все не хуже меня.
— Вы правы, черт возьми! Вчера на арене Джонс укусил мисс Эллен. Это скандал, грозящий большими потерями… Я не могу его больше выпускать на арену. Что мне делать?
— Подберите дублера.
— У меня с Джонсом подписан особый контракт и это пахнет не одним десятком тысяч.
— Я знаю… Стоит только в газете промелькнуть строчке…
— Все дело в том, чтобы такая строчка пока не появлялась.
— Я — умный мальчик, Джефф! Если она не появится сегодня — это будет стоить тысячу, если ее не будет завтра — это вам влетит в пять. Если дело идет о послезавтра — я поручиться не могу.
— Отлично, Чальмерс! Меня интересует сегодня. Чек получите вечером.
Не успел Чальмерс опустить телефонную трубку, как аппарат пронзительно зазвонил вновь. Гарри услышал незнакомый голос.
— Вы знаете, что японец испортил человека?
— Интересно! Продолжайте…
— Он привил ему какую-то таинственную вытяжку, и Эрик Джонс превратился в четвертьобезьяну!
— Это интересное дело!
— Дайте отчет, но не печатайте… Это дело необходимо тщательно проверить.
— Я имею некоторые расходы по этому делу.
— Чек на тысячу долларов…
— О-кей!
— Когда я следующий раз буду вам звонить, скажу пароль. Это будет: «Питекантропус». Согласны ли вы исполнить все мои поручения, касающиеся прессы? Если да — через две недели вы будете обеспечены до глубокой старости и будете иметь собственную виллу и яхту.
— Я согласен.
— Ожидайте «Питекантропуса».
На другом конце провода выхоленная рука с огромным рубином в перстне на указательном пальце опустила трубку.
Разговор был окончен.
7. «Пиль!»
Шаловливый солнечный луч, спрыгнув с бронзовой статуэтки Фридриха Великого, затанцевал на холеной руке; краешком скользнул по массивному с изумрудом перстню и зеленоватым отблеском на мгновенье отразился на бумагах доклада.
Палец с изумрудным перстнем, не спеша, набирал номер на диске телефонного аппарата. Раздался легкий металлический щелчок и автоматическая станция соединила двух соумышленников.
— У вас все готово?
— Совершенно.
— Скажите им — «пиль»!
— Можно начать?
— Только пусть все гончие бросятся сразу.
— Разумеется.
Короткая беседа затерялась в океане деловых телефонных разговоров большого города. Бесстрастные и точные, исполнительные машины не интересуются чужими разговорами и тайнами, не подслушивают их, как любопытные телефонистки, — да никто ничего бы и не понял из отрывочного разговора.
— Утром будет результат.
— Хорошо…
Вторая холеная рука удивительно спокойно набирала номер за номером.
Луч скользнул по бронзовой танцовщице с бедрами Клео де Мерод, потом по указательному пальцу с рубином и яркой кровяной капелькой, запрыгал по бумагам.
— Здесь «Питекантропус». Скажите им — пиль. Материал должен быть помещен в утренней прессе!
Ответственный секретарь в последний раз инструктировал сотрудников для таинственных поручений, в посольстве пренебрежительно называемых гончими. Эту роль исполняли дельцы небольшого масштаба: неудавшиеся авантюристы, когда-то жаждавшие стать президентами, открыватели необитаемых островов, алхимики, мечтавшие превратить медь в золото. Люди, чующие сенсацию и падкие на доллар. Люди, торгующие всем, в том числе и своей совестью, оптовые продавцы новостей.
Секретарь обратился к одному из деляг.
— Эдди Пинкерт! Здесь все материалы для «Трибуны». Свяжитесь с корреспондентами, отдайте им безвозмездно весь материал и раздуйте сенсацию. Пол сотни долларов…
— Есть… Будет исполнено.
Пущенные по следу гончие, кто на такси или сабвее, некоторые в собственных автомобилях, спешили в разные стороны огромного города.
Почти одновременно в редакциях десятка крупных влиятельных газет и бульварных листовок появились первые посетители, спешащие гончие, выкладывающие новости, продавая их пучками, в гранках и страницах, статьях и словах. Все валилось вместе — сырье и готовый материал.
— Любимец публики, знаменитый артист ревю Эрик Джонс помешался, превратился в обезьяну и оброс волосами. Вот фотографии.
— Джонс сошел с ума!?!
— Сатана, в образе японца, украл его разум и превратил человека в обезьяну.
— Это небезынтересно, — произнес заместитель редактора хроники городской жизни. Подбодренный гончий выкладывал материал, изобличающий Боно Рито в тяжелом преступлении…
Визитер с лицом праведника и аскета, обращая взоры к небу и призывая самого Бога в свидетели, рассказывал главному редактору католической газеты:
— Богохульство и кощунство! На арене цирка нехристь-японец проповедует теорию Дарвина, идущую против Священного Писания.
— Свят, свят! Да воскреснет Бог и расточатся врази его, — перекрестился епископ-редактор.
— Он показывает дрессированных полулюдей и превратил в полуобезьяну человека — бывшего пламенного католика, теперь совсем потерявшего рассудок и забывшего Бога.
— Наваждение сатаны! Эти японцы наводнили нашу страну, где только могут вредят религии, разрушая устои морали и государства. Мы заклеймим их позором, будем молиться за изгнание их из страны и уготуем им геенну огненную…
В редакции журнала «Вестник современного спиритизма», гончий докладывал:
— Человек, превращающий себе подобных в обезьян, это желтый колдун двадцатого века!..
В органе правосудия, крупнейшей еженедельной газете юристов, судей и адвокатов всего континента, гончий из пропившихся судейских настойчиво требовал:
— Мы должны привлечь к суду японца за порчу человека! Это преступление должно квалифицироваться, как убийство с заранее обдуманной целью. Ведь он духовно убит и совершенно погиб для общества. Я, как бывший член суда присяжных, могу произнести вердикт: «Да! Виновен!» Виновен в злодейском умерщвлении разума человека и достоин смерти!..
— Пиль! Пиль! Куси, возьми его!..
Указательный палец с изумрудным перстнем нажал незримые пружины сложного и затейливого механизма, передав его под управление дирижерской палочки маэстро Гарри Чальмерса. И сверхмощный механизм, формирующий общественное мнение, пришел в действие.
Грузчики спускали тонны бумаги в трюмы типографских складов, смазчики заливали масло в подшипники огромных ротационных машин. Трещали пишущие машинки репортеров и журналистов. Редактора отделов диктовали стенографисткам громовые статьи. Не умолкая, звенели телефонные аппараты. Усиленно заработала пневматическая почта.
— Материал в набор! Первая полоса!
Цинкографы травили клише, метранпажи верстали полосы, стереотиперы отливали печатные валы… Тысячи людей, кормящиеся у Ее Величества Прессы, были заняты лихорадочным трудом.
После полуночи до утра, двадцать крупнейших типографий готовили очередную сенсацию для мирно спящего города и всей страны. Поезда и грузовики развозили в экспедиции тюки пахнувших скипидаром и свежей краской газет.
Утром на улицах появились первые глашатаи, продающие новости в розницу.
— Человек, превращенный в обезьяну!
— Живой труп!
— Страшный суд сатаны из страны Восходящего Солнца!
— Японец-вампир!
— Страшная месть изменившей жене!
— Утренний выпуск «Трибуны»! Злодейское преступление! Похищение человеческого разума! Японец превратил Эрика Джонса в обезьяну!
— Ты, балбес, очевидно, перепутал название газеты! — обругал газетчика редактор. — Ведь это монопольная статья из «Нового Века». — Но он вынужден был купить экземпляр конкурирующей газеты с пестревшим на первой полосе материалом о пресловутом японце…
Элегантный молодой человек в сером костюме сошел с подножки новенького, кофейного цвета «Кадильяка». Оставив машину в переулке, он, не спеша, направился к дому Боно Рито. Встретив прогуливающуюся по тротуару фигуру с поднятым воротником, приехавший, подняв указательный палец с сверкнувшим рубином, спросил:
— Он еще не выходил из дому?
— Никак нет!
— Хорошо! Наблюдайте дальше.
Оживленная ватага газетчиков, как стая воробьев, бросившихся на добычу, окружили прохожего, продали пару газет и бросились дальше, выкрикивая звонкими и пронзительными голосами последние новости…
Боно Рито проснулся рано; он принял ванну и в пестром шелковом кимоно стоял у окна, прислушиваясь к выкрикам на улице. Зула была спешно послана за газетами, ибо хозяин был взволнован.
Раздался неожиданный звонок. Боно Рито сам открыл дверь элегантному гостю.
— Здравствуйте, господин Боно Рито!
— Чем я обязан удовольствием столь раннего визита?
— Тысячу извинений. Мой визит касается вашей безопасности. Вы уже читали утренние газеты?
Вошла Зула в старушечьей ротонде и чепце и, поклонившись гостю, положила перед хозяином толстую пачку газет. Взгляд японца скользнул по первой странице, насыщенной крупными заголовками, шапками и клише. Его лицо досадливо исказилось. Рито быстро перебирал все газеты, пожирая глазами заголовки, набранные жирным шрифтом. Японец был озадачен. Он почувствовал чью-то сильную руку, стальными клещами хватающую его за горло. Кто бы это мог быть? Правосудие? Нет! Оно слишком медлительно и почти всегда дает возможность преступникам скрыться и слишком часто наказывает невинных. Ведь, хе, хе! Правосудие одна из наиболее отсталых институций современного человечества… Но здесь действовал хитрый дьявол, может быть, даже хитрее самого японца…
Однако, это катастрофа!.. Как они узнали все это? Кто? Кем затеян этот явно организованный скандал?..
Мозг талантливого Боно Рито, напрягаясь до крайности, казалось распух и не вмещался в черепной коробке. Собственная голова напоминала японцу надутый детский шарик-игрушку, назойливо, до боли пищащий: Уйди! Уйди! Уйди!
Что нужно этому посетителю, возможно, подосланному его врагами?
— Я просмотрел газеты, — уклончиво ответил Боно.
— Это я вижу… Но в дальнейшем?.. Я пришел к вам, как друг, чтобы выручить из тяжелого положения. Вы, вероятно, забыли меня… А между тем, мы с вами знакомы.
Посетитель протянул Боно свою карточку. Японец вспомнил: корона… полномочный посол… Неужели посол выступал в роли ангела-хранителя?
Улыбающийся секретарь для особых поручений ежеминутно посматривал на часы.
— Что вы думаете теперь делать?
Боно повернул спокойно лицо к дипломату и, якобы не скрывая своего недоумения, но раздраженно произнес, кивнув на газеты:
— Это пахнет плохим. Может быть, даже Синг-Сингом.
— Это пахнет электрическим стулом, — уточнил собеседник, — вам угрожает немедленный арест. Бросьте все и бегите. Вот пакет с необходимыми бумагами, визами и деньгами. В моем автомобиле вы доедете до аэродрома, через пятнадцать минут отправляется самолет в Португалию. Оттуда, допустим, вы поедете в Испанию. Там сумеете затеряться — там всегда неспокойно.
— Благодарю! Я многим обязан вам!
— О, не стоит благодарности. Мой патрон только великий меценат и покровитель талантливых артистов!
— Благодарю вас.
— Спешите! Дорога каждая минута. Если они придут…
Боно Рито поспешно одел дочь, схватил какие-то бумаги и свитки пергамента и вместе с Зулой выехал на Западный аэродром.
Спустя несколько минут агенты тайной полиции, прибыв на квартиру Рито, тщетно пытались арестовать человека, превращающего людей в обезьян.
Циркач таинственно исчез, вызвав многочисленные и оживленные толки возбужденной публики.