1. Виноград Эстремадуры

Несмотря на палящее солнце, желтый пассажир высоко поднял воротник сюртука, взяв под руку замотанное в невообразимые одежды существо и за руку девочку и, под колкими, иронически-насмешливыми взглядами остальных пассажиров, самоотверженно отказавшись от услуг потрепанного, коричневого омнибуса, вышел пешком из аэропорта.

— Его теща очень похожа на обезьяну!

— Большой оригинал!

— Вы устанете!

— До города три мили! — неслись вдогонку невозмутимому пассажиру мелкие колкости…

Спустя час, к чрезвычайному удовольствию мальчишек всего квартала, три посетителя появились в трущобах окраины Лиссабона.

Смуглые юные обитатели «Пьяцца Сиерра», с оливкового цвета лицам и черными маслинами глаз, довольно шумно выражали свою заинтересованность редкими гостями. Еще царило то неопределенное положение, когда одна сторона, ничего не зная о другой, знакомилась по внешним признакам. Вначале была разоблачена Зула, превратившись в мишень для практикующихся в остроумии мальчишек. Острые реплики, вперемежку с апельсинными корками, полетели вдогонку. Здесь все трое проявили изумительную стойкость и выдержанность, выражая ко всему происходящему рыцарское презрение.

Компания вошла в вестибюль небольшого, неряшливого отеля, где обычно останавливались приезжие на рынок крестьяне, бродячие комедианты, несостоятельные и неопределенные люди.

Посетитель достал свой паспорт и попросил комнату, образно изъясняясь при помощи пальцев, жестикуляции и суррогата международного языка из смеси нескольких английских, французских и немецких слов, пересыпанных, скорее для собственного ободрения, японскими ругательствами; — словом, это был тот язык, на котором изъясняются иностранцы…

Португалец, находящийся под блаженным действием «опорто», внимательно прочел фамилию и недружелюбно взглянул на Зулу, призадумался — «какой же национальности могла быть эта безобразная старуха»?

— Это ваша теща? — спросил он.

— Это моя теща!

— То-то же! У меня в точности такая… — И Педро Кобреро, уже довольно дружелюбно, будучи связан родственными узами взаимного несчастья, повел гостей на опаленную солнцем мансарду.

— Вот, к сожалению, все, что я могу предложить вам…

Зула заботливо вытирала пыль со стола, Магда дремала в плетенном лонгшезе, а сам великий Боно Рито, он же теперь Дон Педрилио Камарадосса, присев на кончик убогого, продавленного дивана, углубившись в раздумье, взвешивал создавшуюся обстановку.

Благодаря операции над Эриком Джонсом он остался почти нищим и вдобавок — едва не угодил в тюрьму.

— Какую сенсацию раздули из этого плевого дела!.. Подумаешь… одного человека превратил в обезьяну… да я… если захочу, весь мир превращу в давно забытых предков! Ха-ха-ха! Это будет, но пока, великий Дон Боно-Педрилио-Рито-Камарадосса! Пока — ты нищий! В твоих карманах осталось лишь несколько долларов и крупная голубая жемчужина…

Не переводя дыхания, он выпил одну за другой две бутылки отличного «опорто». Когда лучи смуглого вечернего солнца собирались покинуть мансарду, хозяин протянул в дверь узкий и длинный как доллар запечатанный конверт.

— Вам телеграмма!

— Это не мне.

— У меня другой Дон Камарадосса не живет.

— Телеграмма! — изумился жилец, — кто бы это мне мог послать телеграмму? Это так же невозможно, как в Сахаре увидеть ледяную гору… Впрочем! — И он величественным жестом принял телеграфное послание. Оно гласило:

«Дону Педрилио Камарадосса. Пейте побольше португальского вина за здоровье Джонса.

Привет теще. Линкерт».

— Больше португальского вина! — изумился Боно Рито, — здоровье Джонса? Причем тут Джонс? Но упоминание о фамилии Джонса подчеркивало, что телеграмма адресована ему. Что за теща?

Разболелась голова от решения таинственной шарады.

— Кто такой Линкерт? Черт знает, что такое. Они знали, что я уехал в Португалию, но откуда они узнали мой здешний адрес?

Быстро наступила южная ночь. Пользуясь ее соучастием, Боно ушел из отеля. Накалившееся за день от солнца глиняные стены домов излучали тепло, как аккумуляторы.

Боно Рито провел первую тревожную ночь на европейском континенте. Его беспокоила странная ситуация, в которой он очутился, и японец мысленно сравнивал себя с человеком, потерпевшим кораблекрушение.

На рассвете портье второго отеля, улыбаясь приятной возможности доставить своей услужливостью удовольствие новому постояльцу, постучал в дверь.

— Милорд! Сир! Вам телеграмма.

— Что!?! — заревел японец.

— Телеграмма доставлена сегодня на рассвете нарочным.

Адресат вскрыл конверт и быстро прочел:

«…Слишком частая перемена отелей рискована для здоровья. Эрик Джонс чувствует себя бесподобно в лоне предков. Сшейте теще более светлое платье. Линкерт».

Струи холодного пота душем обдали японца.

— Сшейте теще белое платье? Будьте вы прокляты! Кто — Линкерт? Почему он преследует меня?.. Выслеживающий, очевидно, прилетел в Европу на том же самолете?.. — Японец мысленно перебирал в памяти всех пассажиров, но не заподозрил никого из своих бывших спутников по путешествию.

— Что они хотят?..

Гость провел весь день в нарастающем беспокойстве, все ожидая новой телеграммы. Ночью он скорым поездом выехал в Мадрид…

В испанской столице он долго петлял по улицам, проделывая сложнейшие и неожиданные приемы заметания следов, порядком утомив Магду и даже выносливую Зулу. Наконец, трио расположилось на отдых в третьеразрядном пансионе на улице Виктории.

Утром под дверью лежал конверт с телеграфным вензелем испанского королевства… Телеграмма гласила:

«Теща Джонса ожидает прибавления семейства. Родственники Эрика здоровы и уезжают в Гамбург. Старый знакомый».

— Родственники Эрика уезжают в Гамбург! При чем тут Гамбург? Будь ты проклят со своим прибавлением семейства!..

Боно Рито не выдержал и бежал в горы. Испанский крестьянин за небольшую плату увез его на скрипучей телеге, запряженной парой волов, в сады Эстремадуры. На террасах лениво лежащих гор, зрел виноград. Наступала благословенная пора в Испании — спадала летняя жара и отдаленное море дышало прохладой… Боно превратился в сборщика винограда и, нарядившись в туземную одежду, стал более похож на Дона Педрилио Камарадоссу, чем на сына великого жреца, одного из островов Желтого моря…

Время летело и, казалось, было создано для того, чтобы трудолюбивое семейство пришлых-чечако тратило его на сбор тяжелых гроздей, поддернутых синеватой изморозью… Прекрасен виноград в садах Эстремадуры — сами солнечные брызги, налитые в клеточки, просвечивают сквозь благородную кожицу всех цветов и расцветок, присущих винограду… О, Дон Педрилио влюблен в испанский виноград и постигает в садах глубокую мудрость бытия.

Боно Рито учился у многих народов, в том числе и у соотечественников Педрилио Камарадоссы, звучное имя которого скрыло его от мира.

Девочка-подросток стоит на скалистой террасе. Она подставила загорелое лицо под ветер, налетевший с отдаленного Средиземного моря. Он, казалось, был еще дальше и запел в выветрившихся скалах песчаника несложную левантинскую песенку. К ней прислушивалась Магда, пытаясь подражать ветру… Она любила сбор винограда и теперешнюю спокойную жизнь! Это лучшая пора детства, после песни матери о дыме цветущих яблонь… Но сколько ни пыталась девочка узнать у отца, куда девалась ее мать — японец неизменно молчал.

…Три года провело семейство пришельцев в удивительной тишине и спокойствии, но начавшаяся гражданская война согнала их с насиженного места и бросила вечных путников в водоворот событий. Снова пришлось приняться за старое ремесло и трио повело беспокойную жизнь, участвуя в представлениях бродячего цирка на базарных площадях Кастильи.

Несколько раз подозрительных испанцев арестовывали попеременно — то республиканцы, то сторонники Франко…

В солнечный день, по шоссе, покрытому толстым слоем белой лессовой пыли, шагали двое взрослых и тринадцатилетняя девушка, которая, однако, казалась старше своих лет. Старая женщина плотно укуталась платком, как бы сохраняя кожу от солнечных ожогов (что часто выручало Зулу от всяких неприятностей и давало возможность пользоваться привилегией уважения к пожилым представительницам прекрасного пола). Педрилио маршировал в белом холщевом одеянии, громыхающих деревянных сандалетах и клоунской шапке, — словом, это было довольно живописное трио.

— Фьюить!!! — просвистела пуля, чмокнувшись о шоссе. Где-то раздался выстрел, еще и еще прокатилось эхо в скалистых ущельях. Спустя пару минут с обеих сторон дороги открылась усиленная перестрелка и даже затявкали пулеметы. Перед озадаченными путешественниками на шоссе разорвалась мина, подымая облако пыли. Сзади показались силуэты перебегающих солдат…

— Кто ты? — спросил рослый кабальеро со старинным мушкетоном.

— Артист странствующего цирка.

— Шпион? — недоверчиво покосился воин, беря клоуна на мушку.

Тогда Зула пустилась в пляс, а Магда, потряхивая дребезжащим бубном, запела популярную песенку. Живописно одетый, похожий на любовника оперетты воин рассмеялся и опустил свой старинный мушкетон эпохи Евгения Савойского… Спектакль продолжался.

Вскоре противники: повстанцы и республиканцы, обступив тесным кольцом плясавших, дружно захлопали в ладоши и по спине друг друга. Зрелище их приковывало и интересовало больше, чем война. Дон-клоун показывал занятные фокусы с превращением магических черных и белых шариков.

На долю Магды досталось немало комплиментов самого разнообразного свойства, но девушка стоически их переносила и улыбалась направо и налево. Протанцевав несколько раз, она, сняв соломенную шляпу, прошлась по толпе кабальеро. Сыпалась медь и бумажки..

Перестрелка закончилась народным праздником и братанием противников. Испанские обычаи непонятны японцу…

Наступила темнота. Фиолетовые сумерки сгущались над землей, а умиротворенные испанцы пели свои звучные песни…

Какая-то погоня преследовала Боно Рито в каждом городе. Едва устроившись в новом месте, он чувствовал, что за ним неотступно кто-то следит… И японец бросался очертя голову дальше. Порою, в ночном мраке, ему мерещился электрический стул и синг-сингский палач, туго затягивающий на нем ремни пресловутого стула. О, нет! Сын страны Восходящего Солнца может погибнуть от харакири, всего, что угодно, но не на электрическом стуле… Как он явится к своим предкам, приняв такую позорную казнь!..

В дождь и непогоду, когда даже самый скверный хозяин посовестился бы выгнать собаку на улицу, Боно Рито бежал из Тулузы в Гамбург.

Устроив в трущобах Альтоны девушку с Зулой, он отправился в зоопарк к старику Гагенбеку. Бродя в обезьяннике, рассматривая животных, Боно заметил знакомый экземпляр; присмотревшись, он узнал свою Бинду.

Осторожно, чтобы не вызвать подозрения, он навел справки, и оказалось, что обезьяну купил в Америке коммерческий агент Гагенбека по поручению одного таинственного мецената. Животное временно находилось в парке и ждало переотправки дальше. Но как ни старался Боно узнать подробнее о заинтересовавшей его обезьяне и сколько не платил служащему, тот наотрез отказался дать какую-либо дополнительную информацию.

Боно Рито, соблюдая особые предосторожности, выехал в Швейцарию через Инсбрук…

 

2. Человек с обезьяной

Рабочий день шефа крупного детективного бюро начался с ряда телефонных звонков: Паркер едва успевал отвечать на вопросы, сыпавшиеся из многочисленных трубок. Агенту сообщали из Франции:

— Алло… Человек с обезьяной вчера был в Марселе и отправился в Тулон. Что делать?

— Установите слежку в Тулоне…

— Человек с обезьяной третьего дня проследовал по пути в Фиуме.

— Фиуме! Да вы бредите?..

— Неизвестный пассажир с обезьяной и девушкой пересек испано-французскую границу.

— Да, я Паркер… что?.. Я слушаю вас?..

— Человек с обезьяной исчез: не удалось обнаружить никаких следов.

— Человек с обезьяной?

— Обезьяна!!!

…Паркер уперся ногами о стол, отодвинулся всем корпусом на наклонившемся стуле и с ненавистью смотрел на зазвеневшие сразу все его шесть аппаратов. Он орал в пустоту своего кабинета, как в огромную телефонную мембрану, через которую его вопль должен услышать весь мир.

— Будь ты проклят! Чтобы подохли все обезьяны мира! Я бы совсем не пожалел о них!

Залп звонков постепенно утихал, как бы испугавшись страшной угрозы. Настойчиво звенел лишь первый аппарат правительственного провода, к которому Паркер относился с особым уважением.

— Здравствуйте, господин доктор! Как поживаете? Что прикажете вашему покорному слуге?

Но по мере разговора, лицо шефа детективов передернулось от ужаса. Он взволнованно отвечал своему крупнейшему клиенту:

— Замаялся совершенно! Поставил на ноги всех детективов, слежка налажена одновременно во всех городах южной Европы, это стоит колоссальных средств, но обезьяна ускользает… то она появляется сама, то человек расстается с обезьяной и они имеют еще вдобавок несколько ложных двойников. Эта японская лисица тщательно заметает обезьяним хвостом все следы, — докладывал Паркер. Но, очевидно, это сообщение не совсем удовлетворило таинственного охотника за обезьянами на континенте Европы.

— Хорошо! Я сам лично займусь этим делом, — пообещал Паркер.

Секретарь положил на стол перед шефом расшифрованную телеграмму:

«Немедленно сообщите, когда окончательно будет дан доклад о точном местонахождении человека с обезьяной».

Шеф схватился за голову и изжевал до огня длинную сигару. Облекшись, он разразился страшными проклятиями.

— Тьфу! Будь ты проклят со своей таинственной обезьяной, вместе с японцем, морочащим голову стольким европейцам.

Делать было нечего. Сам король сыщиков, швырнув в чемодан две пары наручников, полотенце, щетку и маску и сделав секретарю последние распоряжения, вместе с помощником отправился в невеселое путешествие.

Серый «Паккард» доставил Паркера на вокзал ровно за двадцать секунд до отправления поезда. Детективам даже не оставалось времени на покупку билетов. На первой узловой станции Паркера ждала телеграмма до востребования.

«Человек с обезьяной появился в Италии, следующие сообщения посылаю на Рим. Секретарь».

Паркер пересаживался с поезда на поезд. В спешке вместо своего прихватил чужой чемодан…

На границе разочарованный сыщик получил новое послание, сводящее на нет ценность первого.

«Человек с обезьяной оказался французским циркачом, однако Беренс сообщал, что наша обезьяна появилась в Албании».

Неутомимый Паркер метался, делая сложные ходы на шахматной доске крупных узловых станций Европы, проигрывая точно рассчитанные атаки и гамбиты. Но все расчеты сводились на нет неожиданными ходами японца.

— Я боюсь, что наше путешествие может оказаться бесполезным, — произнес спутник Паркера, огромный, рыжеватого цвета детина весом в двести десять фунтов.

— Вы предугадываете, что мы сыграем вничью?

— Потеряно три дня и никаких результатов, — уныло произнес детина.

— Или я не буду Рудольфом Паркером, или выиграю эту сложную партию!

— Говорят «труп врага, а в особенности японца, хорошо пахнет», может быть, мы устроим автокатастрофу? — предложил помощник.

— К сожалению, он мне необходим живым, или я пропащий человек. Что скажут обо мне в нашем министерстве иностранных дел?

Паркер не мог выбраться за пределы южной Европы. За сорок часов ему пришлось проделать семнадцать пересадок, дважды лететь на самолете, перенести одну легкую автомобильную катастрофу, но японец неизменно ускользал от него.

— Это или особенно опытный мошенник, или опытнейший детектив, которого не может перехитрить даже сам Рудольф Паркер — король европейских сыщиков!..

Негодяй с обезьяной начинал доводить Паркера до горячечного состояния.

— Не пойму одного — почему он бегает от нас? Ведь на европейском континенте он не совершил никакого преступления?..

При помощи особого чутья, присущего только людям его профессии, Паркер выбрал наиболее успешный вариант, чтобы установить контакт с хозяином обезьяны.

Он послал преследуемому через газетное объявление предложение джентльменской встречи. Полученный ответ раздосадовал сыщика, он гласил:

«Не беспокойтесь обо мне. Пожалейте свое здоровье, оно пригодится при восхождении на Альпы».

— Негодяй! Он прекрасно знает о нашей работе! Он беспокоится о моем здоровье и предлагает взбираться на Альпы!?! Будь ты проклят!!!

Детектив злился на себя за то, что открыл японцу свои карты.

Паркер собрал несколько помощников и заручился содействием полиции ряда стран, — ведь на карту был поставлен престиж самого шефа!..

Наконец, Паркер настиг преследуемого в швейцарской курортной деревушке у входа в отель. Отвратительная старушка, в низко опущенном чепце и капоте, вела под руку невысокого господина.

Два господина, встретившись, остановились и недружелюбно, в упор, уставились друг на друга, обнюхивая воздух, как это делают собаки при первом знакомстве. Оба направились в переулок, кончающийся глухим тупиком и упирающийся в высокую каменную стену. В этот момент у единственного входа в переулок появился дородный детина, одетый в серое пальто и зеленую шляпу. При виде японца его лицо расплылось довольной улыбкой.

— Я ваш друг, — доброжелательно произнес Паркер, обращаясь к Боно.

— А я предпочитаю дружить с кем-нибудь другим, — недовольно ответил японец.

— Прекрасная мысль! Я вас отрекомендую и подружитесь с другим.

— Кто же вы и что вам от меня нужно?

— Союз и дружбу…

Боно Рито вежливо улыбнулся, но стал косить глазами в поисках способа отвязаться от надоедливого друга, однако, взглянув на дородную фигуру, появившуюся в конце переулка, понял все и молниеносно решил заключить союз с более слабым противником, каким был Паркер, для борьбы с более сильным. Они дружелюбно внешне, как старые закадычные друзья, поздоровались и к недоумению третьего — заключили в объятия друг друга.

Человек в пальто осмотрелся вокруг и опустил руку в оттопырившийся карман, по-видимому, собираясь поднять тревогу. Однако, это ему не удалось. Он был неожиданно атакован Паркером и Рито. Один был недурным боксером, другой мастерски владел Джиу-Джитцу. Комбинация из этих двух отраслей человеческой культуры, видимо, пришлась не по вкусу верзиле и он не замедлил растянуться на земле, успев только крякнуть перед нокаутом. Новые союзники довольно бесцеремонно вывернули его карманы. Боно схватил пистолет, а Паркеру в виде трофея достался ордер полиции на зреет Боно Рито…

— Спрашивается, почему вы бежали от друзей? — спросил Паркер.

— Кто же вы, черт возьми?

— Я личный друг его превосходительства, посла Линкерта, который в свое время помог вам скрыться за океан.

— Уф! — еле отдышался японец, — вы не имеете ничего общего с американской полицией?

— Решительно ничего!

И Паркер передал все еще сомневавшемуся Боно Рито ордер, который японец немедленно разорвал на мельчайшие клочья, разлетевшиеся на ветру белыми хлопьями… С горы, нависшей над деревушкой, с шумом скатилась огромная снежная лавина. Боно Рито облегченно вздохнул.

— Но почему же вы не уведомили меня о том, кто вы, а вместо этого молчаливо преследовали, устраивая дурацкие маскарады и похищения?

— Какие маскарады, друг мой?

— Вы прихватили у меня в Сан-Себастьяне желтый чемодан с красными ремнями?

— Господь с вами! Ничего подобного!

— Не отпирайтесь, мой новый друг, это бесполезно! Только благодаря счастливой случайности, я накануне переложил из него в другой мои самые драгоценные вещи, книги и записки. Вы остались с носом!

— Да уверяю же вас, что не видел никакого чемодана; это не моих рук дело.

— Но чьих же?

— Знаю не больше вашего. Может быть, американская полиция…

— За каким же чертом американцам мои записки? Они попросту арестовали бы меня… Конечно, я вам не верю.

— И совершенно напрасно. У меня было задание, только не упускать вас из виду. Пока вы мирно жили в Испании, это было довольно несложно, но потом вы начали носиться, как метеор, и одному вам я обязан тем, что потерял дюжину килограмм собственного веса.

— Но ведь вы же и принуждали меня носиться.

— Да нет же, уважаемый профессор.

— Тогда странно. Совершенно странно…

 

3. Коробка любимых сигар

Линкерт, протянув обе руки, радостно приветствовал Боно Рито, будто перед ним был старый и любимый ДРУГ.

— Ба, дружище! Вот так встреча! Я уже три года жажду ее, но увы! Вы, однако, бегаете быстрее лани…

— Собственно говоря, я не знаю, о чем идет речь… Что вам желательно от меня?

— Собственно говоря, мне — ничего. Вами интересуется мой хороший друг, профессор… Едемте к нему. Он хочет предложить вам прекрасную работу… Спокойную, прекрасно оплачиваемую должность.

— Что именно, если не секрет?

— Об этом мы поговорим в другом месте. Здесь неудобно, кто-нибудь может подслушать наш разговор. Едемте. Через час отходит скорый поезд во Франкфурт-на-Майне, а дальнейшую поездку мы совершим в автомобиле.

Вскоре пассажиры разместились в отдельном купе спального вагона «Митропа». Зула дремала на мягком диване, а Магда с любопытством наблюдала меняющиеся за окном живописные виды Германии, иногда переводя взоры с окна на лицо посла, который часто поправлял галстух и исподтишка наблюдал за девушкой, которая действительно была очаровательна. Однако, это не мешало ему внимательно изучать лицо ее отца, бывшее невозмутимо спокойным, будто выточенным из желтоватой слоновой кости, и напоминавшее статуэтку безразличного Будды. Рито держался корректно-вежливо и совершенно не реагировал на новости, сообщаемые послом.

— «Хитрая бестия, ох уж эти японцы», — думал посол.

— «Немцы — хитрые бестии», — хладнокровно мыслил Боно Рито.

Две бестии прощупывали друг друга…

— Однако, почему вы так сдержанны и нелюбезны, мой дорогой профессор? — спросил Линкерт, — мне кажется, той услугой, которую я оказал вам в свое время, я доказал вам свое расположение и доброжелательность.

— Я никогда не забываю услуг и умею расплачиваться за них, — сухо ответил японец.

— Вот и прекрасно! Через десять минут мы будем во Франкфурте, нам подадут автомобиль и мы отправимся дальше, — произнес посол, будучи в самом прекрасном расположении духа…

…В живописных отрогах северных Альп на каждой вершине, как часовые средневековья, высились феодальные замки. Рядом с шоссе вилась в живописной долине река, начинавшаяся где-то в доломитовых Альпах; ее мутноватые воды напоминали сыворотку из-под простокваши. Светло-голубой Мерседес-Бенц, свернув с главного шоссе, пронзительно гудя, мчался свежепроложенным асфальтовым шоссе. Склоны гор поросли красивым, чистеньким буковым леском; порою шоссе ныряет в зеленый тоннель деревьев, иногда совсем вплотную приближается к сплошному, высокому и таинственному железобетонному забору. Вскоре путники остановились у огромных железных ворот.

Внимательно проверив документы посла, двое полицейских по телефону доложили о прибывших. Не спеша раскрылись литые ворота; проехав несколько сот метров по лесопарку, автомобиль остановился у небольшой виллы, густо повитой зеленым плющем.

Затейливые орнаменты газонов и цветники украшали небольшой, тщательно подстриженный сад.

Молчаливые служители тотчас же провели Магду с Зулой в предупредительно приготовленные для ожидаемых гостей, богатые и со вкусом обставленные комнаты в отдельном особняке, где они сразу же почувствовали себя как дома. Боно Рито в сопровождении Линкерта поднялся по ступенькам в приемную, где их встретил моложавый, но седой, с сильно развитыми челюстями и породистым подбородком, энергичный мужчина. Он чопорно поклонился, едва прикоснувшись правой рукой к сердцу.

— Знакомьтесь, профессор! Это долгожданный кудесник с Востока, наш Боно Рито! — отрекомендовал Линкерт.

— Очень рад долгожданной встрече! Я слышал и знаю о вас много. Мы уже давно ожидали вашего приезда и позаботились даже о вашем имуществе и жилище, — произнес встретивший. Серыми, стальными глазами он осмотрел гостя, одновременно оценивая, какое впечатление производят его слова на прибывшего.

— Взаимно рад этой встрече, — скромно ответил японец.

— Хотите отдохнуть, или взглянете на ваши владения и любимцев?..

— Благодарю, я не устал…

Трое мужчин спустились и по хрустящей гравием дорожке направились вглубь густого букового леса. За высокой металлической оградой они очутились в настоящем животном царстве.

— Не то зверинец, не то охотничий заповедник, — подумал Боно Рито, осматривая вольеры животных. Вот подпрыгивая промчалось стадо испуганных антилоп, дальше пасся благородный пятнистый олень, но больше всего в заповеднике было обезьян разнообразнейших пород. Они возились, метались, играли и кричали на всех обезьяньих наречиях. Уцепившись хвостами за сучья, раскачивались ленивцы и цепкохвостые мадагаскарские лемуры, исполняя сложные акробатические упражнения. На искусственных скалах возилось стадо краснозадых павианов.

Макаки, бабакоты, синдапупы, шимпанзе, гориллы сбежались к ограде и с особым любопытством осматривали посетителей. Особенно обрадовалось примчавшееся стадо орангутанов; они издавали радостные крики и протягивали волосатые руки к Боно Рито.

— Маки! Маки! Неужели это ты? — удивился японец, неожиданно встретив своих бывших актеров, являющихся первыми плодами отцовских экспериментов. Сейчас они, правда, более походили на обезьян, чем раньше, во время частого дресса.

Захлебывающимися, нечленораздельными криками огромная обезьяна выражала искреннюю радость, встретив своего хозяина.

— Как они попали сюда? — спросил озадаченный Боно.

— Они предназначены для вашей будущей работы.

Боно Рито был приятно поражен, но вместе с тем ему не нравился такой властный и уверенный тон, каким с ним говорил новый знакомый.

В вольерах оказалось немало подэкспериментальных животных, но многие за семилетний перерыв уже забыли своего первого деспота.

— Орангутанги обладают наилучшей памятью, — произнес, отвечая на свои мысли, Боно, — неужели они здесь все?

— Кроме ваших животных, которые продавались с публичных торгов, мы прикупили за океаном еще тысячу голов, — объяснил профессор…

— Пойдемте дальше. Может быть, уважаемый коллега посмотрит наши научные лаборатории? — спросил Линкерт.

— О, с удовольствием, — согласился гость, входя в красивое, двухэтажное здание прекрасно оборудованной лаборатории. Сверкающие новенькие аппараты Лейтца для тончайших срезов препаратов ткани и мозга, микрофотографические аппараты Цейса, рентгеновские кабинеты, превосходные французские киносъемочные камеры для съемок рапид, фирмы Дебри, мультипликационные аппараты Аскания.

Боно Рито иронически покосился на драгоценную аппаратуру. Он принадлежал к числу людей, не очень уважающих кропотливые научные изыскания с помощью механизмов. Он ценил наилучший дар природы, данный человеку — его ум! Он решал сложнейшие вопросы гораздо проще, на основе физиологических наблюдений и опыта, полученного от таинственной науки Дальнего Востока, неизвестной западным ученым.

— Ну, как, вы довольны лабораторией? — спросил профессор.

— Неплохая, — уклончиво ответил гость.

Осмотрев зверинец и храм науки, они направились к мелькнувшему в зелени двухэтажному коттеджу, построенному в несколько утрированном японском стиле. Немецкая черепица прекрасно ужилась на изогнуто-вычурной кровле, напоминающей крыши пагод. Вокруг — затейливые, как броши, цветники, на них — родные японцу цветы. Заметив клумбу хризантем, японец останавливается и суживает в улыбке косые глаза. Это не ускользает от наблюдательного Линкерта.

Полированная медь дверных ручек, шлифованный хрусталь в массивном дубе. В вестибюле миниатюрный зимний сад; огромное дерево — японская хурма, усыпанное полузрелыми, глянцевитыми, оранжевыми плодами.

Комната, драпированная шелками с летающими драконами, привлекает и особенно удивляет японца. Он взглянул на буфет, раздумывая: «В точности такой остался у меня в Новом свете, даже в нем недопитая бутылка Берти». Ну, это уж слишком!..

На столе сигарный ящик, отделанный инкрустацией из перламутра. Гость открывает крышку и возглас изумления веселит его новых хозяев:

— О, моя любимая марка гаваны! Откуда все это? — спрашивает Боно.

— …!!!

— …!!!

Оба утвердительно кивнули головой. Они поняли друг друга без слов, как давно знакомые соумышленники, и рассмеялись.

— Однако, это длительная и кропотливая режиссерская работа, — пошутил японец, оскаливаясь… Перед его глазами быстро промчались воспоминания прошлого: ревю, Эллен (где же она?), Джонс-обезьяна, потом травля и паспорт, его спасение и эстремадурские виноградники, трехлетняя непрерывная погоня за полуголодным циркачом, опасающимся электрического стула. Все это было еще понятно Боно Рито, но он чувствовал, что отныне какая-то новая, дьявольская сила связывала его с новыми знакомыми крепкими узами, отнюдь не дружбы, не взаимной симпатии или платонической любви — но чего-то более страшного, более сильнодейственного.

— Очень мило! Вы очень предупредительны, но…

— Мы хотели вам создать приятные и необходимые условия для работы.

— Итак! В чем же заключается эта таинственная работа?

Усевшись в мягкие кожаные кресла, они закурили ароматные сигары.

— Учтите, господин Боно Рито, что наш разговор и дело — являются государственной тайной…

— Понимаю и чувствую, что не простое меценатство побудило вас позвать меня сюда.

Посол утвердительно кивнул головой. Японец приготовился слушать.

— Нам знакомы ваши работы в области цирка. Вы смогли очаровать публику Нового Света модерной, художественной постановкой на тему «Эволюция человека». Вы непревзойденный режиссер цирка, но…

И Боно Рито уловил в голосе профессора еле заметную нотку тонкой иронии, не ускользнувшую от наблюдательного японца.

— Прошу вас, продолжайте милую беседу, — проговорил с оттенком сарказма гость.

— Но нас интересует другое! — тут лицо собеседника оживилось, стало решительным и даже вдохновенным. — Отбросим фразеологию — мы ведь деловые люди. Нам известно кое-что из вашей прежней деятельности в иной области… Кстати, можем вас порадовать новостью, что артист Эрик Джонс превратился в полуобезьяну! Он помещен в специальную клинику.

Лицо Боно Рито затряслось в припадке беззвучного смеха. Он не скрывал своей радости перед присутствующими.

Японец наслаждался; это были минуты наивысшего блаженства, награда за потерю любимой женщины, состояния…

Он ясно видит перед собой это жалкое, превращенное им в обезьянье, лицо артиста…

— Ваша жена находится на нашем попечении, но она безнадежно психически больна. Возможно, вы хотите ее видеть здесь?

— Нет, нет! — замахал руками Боно. Он не хочет больше знать изменившую ему женщину. Безжалостный пришелец с Дальнего Востока не знает сострадания, ему чуждо чувство жалости. О! Если его глубоко оскорбили, он умеет ненавидеть, как ни один европеец.

— Благодарю вас за новости; они приятны для меня. Но продолжим наш деловой разговор — чем я могу быть полезен?

— Лучшие ученые нашей страны работают над улучшением человеческой расы, — это как раз аналогичная тема вашей постановки. Мы, арийцы, — люди высшей расы! Высшие существа! Нам дано Провидением право повелевать и держать в своих руках управление низшими расами и всей вселенной! Мы должны культивировать свою кровь… Мы создаем из своей расы — господ, из всех остальных — челядь! Низшие должны и будут трудиться, делать всю неприятную, черную работу. И вот здесь мы должны применить обратный процесс эволюции Дарвина. Всех неарийцев мы должны заставить деградировать, сделать шаг обратно, понизить их умственные способности, повлиять на культуру, психику, уничтожить, вырвать мышление, однако, не затронув самого главного — их работоспособности. Но это нелегкая работа. Наша задача — искусственно создать новый тип «унтерменша — человека-робота»! — произнес длинную тираду профессор.

— Это интересная тема. Я, признаться, давно задумывался над ней… Я заставлю самого Дарвина стать обезьяной! — рассмеялся колдун.

— На этом принципе будет перестроена Европа, а за ней и весь мир. Кто не с нами, тот против нас и будет уничтожен!

Боно Рито доволен этим откровенным разговором. Идея нацизма его не увлекала, но в ней он увидел возможный трамплин для достижения своей тайной мечты — жажды деспотичной власти, которая привлекала его. Он всегда стремился к неограниченной власти в самом широчайшем масштабе… И вот он выходит на один из путей… Ему все дают в руки. Он знал, что такая минута придет. Он ждал ее долго. Но он воспользуется всем, а дальше… О, дальше! Дальше будет видно…

— Итак — по рукам. Я в принципе согласен. С сегодняшнего дня я целиком в вашем распоряжении, — отвечает Рито.

— Вас интересует плата… За исследования и изыскание препарата для прививки «Унтерменш» мы решили вам предложить миллион марок, кроме обычного жалованья в сто тысяч в год. Вы согласны?

— Да, да. Прекрасное вознаграждение. Но поверьте, я буду работать не из-за денег, а из-за самой научной идеи. Она мне пришлась по духу.

— Очень рад! О вашей жизни и удобствах не беспокойтесь. Здесь мы подумали обо всем, нетерпеливо ожидая вашего прибытия. Предусмотрено все, вплоть до учителей и наставников для вашей прелестной дочери… Здесь она может пройти полный гимназический курс. Я думаю, что во время ваших бездомных скитаний, она не успела…

— Около моей дочери был ее отец, — криво улыбнулся японец.

— Простите, дорогой профессор!

— Пожалуйста, пожалуйста! Я думаю через некоторое время отправить ее в один из ваших прекрасных университетов.

— Итак, значит, все в порядке!

Они пожали друг другу руки. Сделка двух дьяволов в образе человека состоялась.

— Теперь выпьем за успех дела! Прозит!

— Прост!

Прост! — чокнулись они рюмками с коньяком. Тонкий хрусталь звенел бубенцами.

 

4. Похитители разума

Две недели Боно Рито отдыхал, наслаждаясь лесным безмолвием, иногда забавляясь кувырканьем обезьян. В свободное время он читал книги и особые материалы, любезно предложенные профессором. Никто не мешал ему, но во время новой встречи Линкерт протянул ему портфель с бумагами.

— Вот грамота, официально уполномочивающая вас принять шефство над нашим институтом, именуемым отныне — «Бюро Боно Рито».

— Благодарю вас, господин посол. Чему я обязан такой высокой честью? — произнес японец, принимая бумаги. По старой привычке он часто величал Линкерта послом, хотя последний давно уже не был им, занимая теперь высокий, но несколько таинственный пост на родине.

— Мы избрали такое название научно-исследовательскому институту в знак высокого уважения к вам, а также в целях конспирации.

— О! Вы очень предупредительны.

— Иностранные разведчики, конечно, очень заинтересовались бы нашими исследованиями, но мы навсегда закрыли сюда доступ всяким праздношатающимся корреспондентам. Может быть, это вам не понравится? — спросил Линкерт.

— Наоборот! Я недолюбливаю репортеров и журналистов после одного случая… — оскалился Рито.

— Да, да, это понятно, — разные интриги, — понимающе кивнул Линкерт.

— О! Я перенес их немало.

— Продолжаем нашу деловую беседу. Вашим помощником будет доктор Кребс.

— Доктор Кребс! Это тот, с кем мы так приятно беседовали вчера? Я слышал о его работах. Это известный ученый-расист.

— Нет, нет… это не он. Но доктор Кребс действительно имеет значительные труды по расовой теории. Он познакомит вас со всем и введет в курс дела.

Линкерт позвонил, и через несколько секунд в кабинет вкатился невысокий, округленный, лысоватый человечек в серой тройке и золотым партийным значком в петличке.

— Здравствуйте, господин профессор! — вежливо поздоровался он с Рито.

— Господин Кребс, надеюсь, не откажется быть также и связывающим звеном между нами и вашими изысканиями и открытиями. Он поможет вам во всех организационных вопросах; кстати, доктор хорошо информирован об установках и политических указаниях по интересующему вопросу и поможет направить в идейное русло нашу работу, — знакомя их, произнес Линкерт.

— Очень приятно… Это как раз то, в чем я чувствую себя еще несколько слабым, — ответил Боно Рито.

— Вам должно остаться больше времени для чисто научной работы, — сказал доктор Кребс.

— Вот и прекрасно, друзья; надеюсь, вы сработаетесь и будете действовать в интересах великого дела по переустройству мира, — заявил довольный Линкерт.

Кругловатый, со скользкой плешью доктор не совсем пришелся по духу японцу, любившему власть и самостоятельность, но что поделаешь — он в чужой стране…

— Я бы хотел познакомиться с ближайшими помощниками и научными силами, узнать весь актив исследовательского института и посвятить их в тайны своей науки, — предложил Рито.

— Они всегда к вашим услугам.

— Конечно, это все проверенные люди? — спросил новый шеф.

— О, конечно! Мы позаботились, чтобы здесь оказались лишь преданные нам люди и отсутствовали болтуны и тупицы. Нам довольно долго пришлось потрудиться над подбором персонала.

— Сколько, если не секрет?

— О, коллега! Какие могут быть между нами секреты? Свыше года мы ожидали вашего приезда со дня на день.

Это заявление, по мнению Кребса, должно было бы польстить самолюбию Боно Рито, но лишь раздосадовало японца, повысив его личную антипатию к доктору. — Чертов нацист!.. подготовлялся к его приезду, очевидно, эта вакцина им действительно чрезвычайно необходима, — мелькнуло в сознании желтого арийца…

В светлом зале, напоминавшем типичную современную университетскую, хорошо оборудованную аудиторию с кафедрой, картами, книжными шкафами, собралось свыше тридцати подлинных ученных, а также служителей культа расовой теории. Прошлое этих последних довольно темно и малоизвестно в ученом мире; многие из них начинали карьеру в должности брадобреев, дрессировщиков, прозекторов или низших университетских служителей и сумели сделать головокружительную карьеру лишь с колоссальным спросом на сомнительного свойства науку, после прихода к власти коричневого божества.

Перед аудиторией с коротким вступлением выступил доктор Кребс:

— Уважаемые коллеги! Мне выпала честь представить вам великого ученого таинственного Дальнего Востока и… нашего будущего шефа. Мы все собрались вместе с ним выполнить особые задания и реализовать наши политические и научные доктрины…

Аудитория зааплодировала. Боно Рито, оскалив желтые зубы, поднялся и поклонился. Когда стихли последние хлопки, Кребс произнес установочную речь, начавшуюся с отдельных, наводящих пунктов.

— Никто так не знает интимной жизни человека, как он сам знает себя, со всеми личными — чистыми и тайными, порою и грязными сторонами своей жизни. У каждого представителя высшей расы есть и что то свое, особенное, разнящееся от других, передаваемое от родителей по наследству и являющееся следствием воспитания или образования, полученного в школе. Окружение накладывает характерные черты на поведение, психику, характер. Люди высшей расы разны и не похожи друг на друга своим характером, умственными способностями так же, как не подобны отпечатки их пальцев. Кровь же представителей высшей расы, а также деяния и энергичная потенциальность и стремления нации — одно. Мы ставим своей целью культивировать прекрасные качества, являющиеся колоссальным духовным достоянием представителей высшей расы… Однако, мы не можем себе позволить такой роскоши по отношению к ним — унтерменшам, представителям низших рас, — указал он презрительно, пророческим жестом на восток.

— Правильно! Правильно! — послышались одобрительные реплики.

— Унтерменш, то есть представитель низшей расы в нашем широком понимании, после проведения в жизнь огромнейшей программы — это домашний прирученный раб, как и в период расцвета Римской Империи, или домашнее животное, вскармливаемое своим хозяином для насущных нужд и потребностей в рабочей силе.

Вспомним историю. Еще в средние века в германских княжествах и герцогствах, пойманные или захваченные в бою неприятельские воины и мирное население исполняло у нас роль домашних рабов.

Они жили в хлевах рядом с животными и выполняли вместе с ними всю тяжелую работу, — так писал один германский историк. Однако, вернемся к нашей теме: приручить завоеванных и покоренных рабов — такова воля наших государственных мужей.

Мы должны создать прообраз идеального раба XX века! Здорового физически, способного неутомимо и плодотворно трудиться, неприхотливого в быту, привыкшего к лишениям. Раб-унтерменш должен жить в казарменных условиях, одеваться в простую, но удобную для труда одежду, питаться грубыми кормами из дробленых жмыхов, зерна, овощей с весьма мизерным добавлением низкокачественного жира. Раб не курит, не пьет, не имеет никаких потребностей — поэтому дешев в эксплуатации. Желательно, чтобы он не буянил, не отлынивал от труда и не был склонен к протесту. У него должно быть выхолощено, атрофировано понятие о воле, индивидуальности, государственности в понятии нашем, т. е. оберменшей.

Унтерменши — раса продуцентов, производящих в изобилии сырье и товары, которые распределяются среди потребителей высшей арийской расы — граждан новой Европы!

Вот схема. Долги и извилисты пути исканий, но в принципе мы стоим на верном пути и никогда не откажемся от своих идей. Успех нашей необычной работы зависит от многого, и в первую очередь от полной преданности и самопожертвования каждого из нас. Каждый сотрудник нашего института должен терпеливо выполнять то или иное задание, полученное из единого руководящего центра. Я кончил. Может быть, выступит господин шеф? — спросил Кребс у Боно Рито. Японец поднялся и, поклонившись, ответил:

— Я сделаю завершающий доклад, а пока просил бы каждого из уважаемых коллег высказать свои предложения и теории по вопросу, довольно ясно высказанному доктором Кребсом и являющегося стержневым заданием работы нашего исследовательского института.

Предложение, высказанное японцем на чистейшем немецком, культурном языке, вызвало заметную заинтересованность его персоной.

— Прошу коллег высказываться, — произнес Кребс.

Первым выступил необыкновенно неряшливый и несимпатичный субъект с безусым лицом оскопленного евнуха, похожим на недопеченное, красное яблоко. Из кармана пиджака неопределенного цвета торчал грязный платок. Правый локоть засаленного рукава сильно испачкан мелом; его вид заметно выделял его из среды хорошо одетых, чистеньких коллег. Ученый недоразвито-тонким, срывающимся голоском подростка, начал злобную речь. Начало ее попахивало очень скверной политикой, но постепенно он подошел к своей научной концепции.

— Наблюдали ли вы, господа, стадо быков? Да, да, да — настоящих бугаев? Видели ли вы, как они работают?

После короткой паузы, с видом победителя, он ответил на свой же вопрос.

— Часто согнанные в стадо строптивые животные, испуганные куском красной тряпки, или увидевшие корову, мечутся, ревут. Их глаза наливаются кровью и полыхают огнем необузданной, дикой страсти. Они неспособны тогда работать. Горе работнику, пытающемуся одеть ярмо на возбужденных животных или запрячь их в плуг и повозку. Они бодают, лягают, они похожи на бешеных. Так зачастую бывает и с людьми у полудиких племен, населяющих необъятные просторы восточной Европы и Азии.

Но видели ли вы, как мирно, терпеливо и добросовестно работают обыкновенные волы? Да, да, да — волы?

Евнух победоносно поднял палец.

Боно Рито снял свои массивные очки и, протерев платком, внимательно рассматривал злобного, не понравившегося ему скопца. Японец тушевым карандашом чертил в крохотной памятной книжечке затейливую вязь таинственного письма.

— Мое предложение стерилизовать будущих рабов XX века. Да! Да! Да! Стерилизовать!

Несколько жидких хлопков покрыли речь евнуха. Коллеги неохотно поддержали заядлого стерилизатора.

Началась оживленная дискуссия. Первым возразил Кребс.

— Стерилизацию мы широко применим к второстепенным политическим врагам. Это вполне ясно, но мы не должны забывать, что нашему потомству тоже потребуется и потомство рабов. Мы живем не только сегодняшним днем, а глядим далеко вперед, — не переключаться же нашим детям и внукам на грязный, тяжелый и неблагородный труд. Как ни блестяще мы организуем промышленность и технику в будущем, но сельское хозяйство довольно консервативно. Там не везде поставишь конвейер и не внедришь полную механизацию. И именно в сельском хозяйстве нашей страны и, самое главное, в завоеванных колониях, труд раба найдет самое широчайшее применение. Поэтому я решительно высказываюсь против стерилизации рабов.

На кафедре появился известный бородатый расист.

— Наказание раба так же полезно, как и битье строптивого животного… В вечном страхе перед наказанием, его душа огрубеет, а тело покроется ранами, зарубцуется и будет целиком отдано на службу нам.

Последним выступил Боно Рито.

— Уважаемые коллеги! Я выслушал много предложений, и все они требуют внимательного и критического изучения.

Перед нами задача — создать новый, эталонный образец работоспособного, свободного от мысли о бунте и протесте и каких бы то ни было идей, современного раба — «живого робота». Я склонен уважать долголетние искания и труды моих германских коллег, но должен сказать, что пути исканий чрезвычайно неясны и туманны. Каждый из них обладает каким-либо существенным недостатком. Стерилизация имеет свои положительные, но и свои отрицательные стороны. Учтите, какое возмущение может возникнуть во всем мире, так как факт стерилизации невозможно сохранить в тайне. Стерилизация, к тому же, почти прекращает институт живых роботов.

Я имею в виду произвести нечто более глубокое, более существенное. Мой метод условно можем назвать стерилизацией разума! Стерилизацией человеческого мышления. Оскопить, стерилизовать то, что является самым существенным различием между обыкновенным животным и разумным существом — человеком… Итак, необходимо вырвать мышление и высший разум.

Механическое и бездушное битье рабов, ставящее целью выбить дух непокорности, в особенности у такой упорной расы, как славянская — недостойно серьезного рассмотрения. Тело битого раба зарубцуется, а дух сопротивления и естественная мысль о мщении будет расти и культивироваться у порабощенных пропорционально применяющимся к ним мерам порабощения, вплоть до наступления сильной реакции — взрыва.

Господа! Разрешите обратить ваше внимание на два пути разрешения вопроса: один из них новый и неизвестный европейским ученым, это введение в мозг особой вытяжки желез внутренней секреции специально выведенных гибридов человекоподобных обезьян. Этот препарат вызывает заметное понижение естественных умственных способностей человека. Второй путь, более кропотливый — это скрещивание обезьян с человеком. Правда, этот путь дает рабов менее привлекательных по внешности, но это не влияет на качество товаров, вырабатываемых ими.

Насколько я уже успел познакомиться с состоянием современной науки в Европе и с трудами моих уважаемых коллег, присутствующих здесь — основная работа до сего времени проводится именно в этом направлении, и в общем небезуспешно. Это дает мне мысль не становиться на путь предпочтения одного метода другому, а продолжать параллельные искания. Какой приведет к скорейшему решению проблемы — тот и окажется, таким образом, ведущим и будет принят в основу.

Я лично стою за первый вариант, более доступный в широчайших масштабах, и обладаю некоторыми специальными познаниями, которые и доставили мне честь присутствовать на нынешнем, колоссальной важности заседании и говорить перед столь уважаемым и почтенным собранием мировых авторитетов. Однако, здесь нужно еще произвести массовые эксперименты и опыты.

Вкратце дело выглядит так, — Боно Рито сделал короткую паузу, раздумывая, насколько можно приподнять завесу и раскрыть карты. — Приготовление препарата, умерщвляющего известные мозговые центры — мне известно. Но способа регулирования и локализации его действия еще не выработано. Препарат действует слишком интенсивно, превращая объект эксперимента, в короткое время, в совершенно примитивное животное, таким образом обесценивая его. Объект после этого необходимо еще долгое время обучать самым простейшим трудовым навыкам — процесс долгий, утомительный и являющийся, по сути дела, ничем иным, как обыкновенной дрессировкой животного, ибо препарат своим могучим воздействием превращает объект в животное, притом животное глупое. Моя задача — отыскать способы регулирования его действия с тем, чтобы процесс можно было доводить до желаемых пределов. Итак, будем трудиться совместно, но идти разными путями, используя каждый свои знания и методы. Время от времени мы будем собираться, делиться опытом и координировать наши усилия.

Все методы хороши для достижения конечной цели. Нам придется долго и упорно работать. Экспериментируйте, не огорчайтесь даже во время явных неудач, не останавливайтесь даже перед самым, казалось бы, дикими и неожиданными результатами ваших исканий.

Надеюсь, что сплоченная работа всего коллектива нашего института принесет пользу. Итак, господа! За конечную цель наших исканий — универсального «живого робота»!

Аудитория увлечена. Седовласые ученые в детском восторге.

— Ура! Браво! Браво!

Акции нового желтолицего шефа стремительно пошли в гору.

Особенно ликовал Линкерт, который все время молчаливо созерцал своего гениального протеже. Встретив Боно, он сильно пожал желтую руку с удивительно сухой, горячей кожей, и произнес:

— Блестяще, чудесно! Вы величайший ученый-фантаст XX века!..

В кулуарах института начались неофициальные дебаты и разгорелся горячий обмен мнениями.

— Этот таинственный японец, видимо, большой мастер своего дела!

— Или самый большой негодяй, которого я встречал в жизни, — произнес шепотом молодой, светло-русый ученый, поддержанный евнухом.

Наблюдательный зритель заметил бы в этих репликах первый кристаллик зарождавшейся оппозиции…

Слишком большие успехи и рост авторитетов в людском стаде всегда вызывают реакцию.

Сам Боно Рито был удовлетворен своим первым успехом лишь наполовину.

 

5. Торжество пятнистого оленя

Боно Рито проснулся в самом превосходном расположении духа.

Он поднял шторы и распахнул окно. В комнату властно ворвались смолистые запахи начинающейся весны.

За окном, голубовато-сизые ветви можжевельника будто покрыты легкой изморозью. В горах разрывались пелены облаков, обнажая едва зеленеющий лес и голубое небо.

— Весна! — воскликнул японец. — Но все же, здешняя весна не заменит мне прелестной весны на моей далекой родине. Чего стоит один праздник цветения вишни…

Ему вспомнилась деревушка, домики с легкими рамами, обтянутыми бумагой и белый вишневый листопад… Зула уже приготовила завтрак — чашку крепкого, черного кофе. К завтраку пришла и Магда.

— Как она быстро выросла, — прошептал Боно, вглядываясь в ее черты, напоминавшие японцу характерные наброски портрета Эллен.

— Итак — ты отправишься учиться в Гейдельбергский университет. Дочь ученого должна иметь хорошее образование.

— Хорошо, отец, — оживленно ответила Магда, — мне здесь порядком надоело.

…После завтрака, одетый в клетчатые бриджи, со стеком в руке, сухощавый и маленький, как жокей, ловкий, как пантера, Боно Рито отправился в служебный обход своих обширных владений.

За последний год директорства, почувствовав свою власть, он все же оставался верен старым традициям и привычкам. Любовь к цирку он поставил теперь на службу расовой теории, собрав разношерстную плеяду старых дрессировщиков. Часть из них покинула арену по старости, остальные из-за страшных увечий, полученных во время неудачных дрессировок; многие были страшно уродливы. Они нашли тихое пристанище и работу в заповеднике, где они все занимали, однако, особую территорию и отнюдь не впускались в святая святых — лаборатории и специальные питомники, охраняемые с особой строгостью.

Предводителем и некоронованным королем дрессировщиков заслуженно считался месье Жако — француз, в прошлом — укротитель тигров. С ним произошла нашумевшая в свое время история: входя в клетку бенгальского тигра на глазах у тысячной толпы, артист почувствовал, что хищник разозлен и нервно хлопает по полу кольцеватым хвостом. Едва Жако протянул руку, приготовившись начать номер, огромная кошка когтистой лапой содрала с его лица, будто перчатку, кожу…

— Здравствуйте, месье Жако! Как поживаете? — поздоровался Боно Рито.

— Прекрасно! — ответил живой, зубоскалящий череп, для страшного представления одевший на глаза розовую, кожаную маску-очки.

Дрессировка прервалась. По треку бродили, опустив морды, унылые, полуголодные обезьяны.

Жако был незаменимый и непревзойденный дрессировщик; он подготовлял обезьян и собак для специальных и военных целей. Он был неумолим и беспощаден, не входил с животными ни в какие компромиссы. Когда он появлялся с бичом и начинал дресс, даже хитрящие обезьяны, чувствуя его превосходство, в точности выполняли все задания.

Одни — длинной вереницей носили дрова, складывали кирпичи, другие ездили на велосипеде.

— Выше! Выше голову! — кричал Жако зазевавшемуся велосипедисту-мартышке и кончиком длинного бича коснулся спины животного…

— Маки, Маки? — позвал Жако и подбежавшей обезьянке привязал тарелочную мину.

— Пиль!!!

Резвая Макки помчалась к макету деревянного танка. За обезьяной помчались овчарки, выполняя ту же работу, но гораздо чище, осмысленнее.

— Как вы думаете, для подрыва неприятельского танка, лучше использовать обезьяну или собаку? — спросил японец.

— Мое мнение вы знаете. Я всегда повторял, что для подобной операции собака более приемлема.

— Но для войны в тропиках обезьяна может сослужить гораздо лучшую службу, — возразил Боно Рито.

— Чем?

— Своей экзотичностью… Она возбудит интерес к себе со стороны экипажа и вернее доберется к цели, тогда как история с собакой уже известна и впервые применена японцами в этом году во время стычки на советской границе, — сообщил Боно.

— Благодарю вас за интересные сведения. Это мне не было известно.

— Я теперь слежу за всеми нововведениями в военной технике… Кстати, как идет дресс? — спросил директор.

— Нормально… Ваше задание проходит по учебному плану, без особых отклонений.

— Хорошо! Не буду мешать вам, месье Жако. До свидания!

— До. свидания, господин Рито!..

Боно Рито учил не только животных, но и дрессировщиков, действующих по одному, грандиозно задуманному и тщательно разработанному плану. Он остановился у второго трека.

Голодная, заморенная обезьяна протянула своему дрессировщику худенькую, волосатую руку за крошкой хлеба. Резким движением человек спрятал хлеб. Строптивое животное не сдавалось, отвернувшись, хитро делало вид, что его не интересует еда. Но голод мучил… Дрессировщик не звал и, казалось, тоже не замечал обезьянки…

Наконец, голод победил! Обезьянка подошла вплотную к человеку, первая ища сближения, заглядывая в глаза своему жестокому мучителю.

— Гип! Гип!

На этот раз, обезьяна сделала тройное сальто, уверенно протянула руку за хлебом и получила его.

— Гип! Гип!

— Как дресс? — спросил директор.

— Туговато. Эта обезьянка очень упряма, — ответил старик-дрессировщик.

— Больше терпения, господин Шпильман, более настойчиво обращайтесь с животными. Откиньте компромиссы и поблажки. Обезьяны чувствуют ваше доброе сердце. Жестче, пока они не сели вам на голову.

— Хорошо, господин профессор, — дрогнувшим голосом произнес старик. Когда японец скрылся в дальней аллее, он обнял обезьяньего заморыша, отдал весь хлеб и они оба заплакали.

— У, изверг всего рода человеческого! — произнес добрый старик, показывая сжатый кулак в направлении, где скрылся японец…

Боно Рито дрессировал своих дрессировщиков, выполняющих все его требования и работающих по одному плану. Раздумывая о том, как лучше загрузить работой своих подчиненных, он медленно разгуливал по густому лесопарку.

Солнце уже высоко поднялось и просвечивало остро отточенными лезвиями сверкающих клинков. Лучи прощупывали землю, влажную от прошедшего ночью дождя, пряную и пахнувшую весенней живительной силой.

Толстые серебристые стволы буков будто поддерживают зеленый шатер замечательного цирка…

Вот пробежал и остановился, высоко подняв прекрасную, гордую голову, великолепный пятнистый олень. Самец в нетерпении. Надоела скука и одиночество. Пробудились с весною новые силы. Он нетерпеливо взрывал стройными ногами землю, порыжевшие, опавшие листья. Олень прислушался и увидел за сеткой самку. Тогда в его глазах зажегся красноватый отблеск огня, пылающего в оленьем сердце.

— Огонь любви… Весенний порыв! — констатировал желтый ученый.

Примчался и второй самец.

Японец подозвал служителя в охотничьем баварском костюме, расшитом зелеными листьями, и шепотом приказал:

— Загоните обоих самцов в ограду самки…

Оба оленя ринулись к своей возлюбленной. Они били копытами; исчезла настороженность, а с нею робость и страх. Соперники, увидев друг друга, бросились в смертельную битву, сцепившись рогами…

Стоявшая вблизи самка, горделиво подняв голову, спокойно ожидала гибели одного из возлюбленных и равнодушно наблюдала за поединком.

Боно Рито щелкал своим превосходным цейссовским «Контаксом», фотографируя кадр за кадром.

Полчаса продолжался бой. Трещали рога, брызгались пеной окровавленные оленьи морды, наливались кровью и тухли глаза. Но вот один споткнулся, упал на колени. Победитель, не зная пощады, пробадывает живот поверженного. Над распоротыми кишками подымается легкий пар…

Издав мощный рев — рев победителя, самец бросился к своей рабски повинующейся самке…

— Вот он! Могучий двигатель природы! Его нельзя убить, наоборот, следует интенсифицировать, а затем запрячь в работу, и тогда — я победитель мира. Может быть, здесь следует искать катализатор действия препарата?

Японец мысленно перебирал, вспоминая, проявления физической любви у разных животных и записывал мудреной вязью конспект наблюдений в свой крохотный блокнот…

— Поместите отдельно от самок несколько пар молодых самцов. Наблюдайте, как будет действовать на них разлука с самками… Ставится новый опыт… О поведении животных — докладывайте лично мне, — приказал директор нескольким дрессировщикам.

— Есть!..

 

6. Недочитанный роман

Через открытое, широкое окно пансиона «Вельвета», властно врывалась весна, принося новые, неведомые еще восемнадцатилетней девушке запахи. Весна пьянила и звала куда-то в сказочную и заманчивую даль.

Магда Рито несколько раз отрывалась от бювара и, наконец, бросила недописанное письмо, по установившейся традиции писавшееся каждые две недели. Последний месяц она не посылала писем, все откладывая это скучнейшее занятие: писать далекому и нелюбимому отцу.

«Она благодарит его за деньги и внимание…»

— К черту письмо!..

Игривый луч солнца запутался в каштановых волосах девушки, смотревшей в окно…

Оправленный в белую раму окна, будто повис в комнате великолепный ландшафт. По обе стороны реки — зеленые, живописные горы.

Небольшой, игрушечно-изящный городок пляжился на берегу реки Некар, между средневековыми мостами и полуразрушенным замком. По грузным черепичным крышам разгуливали веселые коты… Магда прислушивалась к их крику.

— Как я одинока, — прошептала она… — и, может быть, — непостоянна. Я хотела свободы… Но, наслаждайся ею, Магда. Чего тебе не хватает? Хотела учиться — учись! Но я не хочу стать синим чулком, увядшей старой ученой дамой… Это скучно! Мой идеал — знать все… Но нельзя объять необъятного, да и лень, да и не для чего тебе обнимать все… обними одного… К чему ты стремишься, Магда? — задала девушка себе вопрос, как бы приводя в стройность свои разбросанные мысли, так неожиданно впорхнувшие в раскрытое окно.

Последнее время Магда была неспокойна. Две крови — японская и ирландская, смешавшись, образовали бурный водоворот, в пучине которого тщетно барахталась девушка.

Вдруг страстное, дикое желание…

Вдруг тупая лень и индифферентность. Порывы жажды знаний смешиваются со смешным, молодым, — но все же трагическим скепсисом.

Чего ты хочешь, Магда? Любви?

Да, вероятно… Может быть…

Как я одинока, одинока…

Сплин частично прошел. Спустя час, Магда позвала горничную и, указав на кучи книг, сложенные в углу комнаты, приказала:

— Их можно вынести. Выбросьте их, Анни.

— Да это же учебники? — спросила удивленная Анни.

— Римское право, — брезгливо поморщилась Магда, — я ведь перехожу на медицинский факультет.

— О, майн Готт! Учебники стоят больших денег!.. В прошлом году вы выбросили филологию, зимой — химию, а теперь бросаете «юру»!

— Анни! Вы знаете — я упряма, и как сказала, так и будет… Позовите ко мне через полчаса парикмахершу.

— Хорошо, фройляйн.

Молоденькая, белокурая горничная унесла груду учебников, раздумывая вслух:

— И умная и красивая, но властная и капризная ее хозяйка… Впрочем, какое дело бедной немецкой девушке до богатой иностранки… О! Если бы Анни была так богата, она сумела бы устроить свое маленькое счастье… Вечером она снесет букинисту, — здесь книг на сто марок! Это подспорье к приданому… Перемена факультетов Магдой увеличила сбережения Анни на четыреста марок!

Молоденькая блондинка с порочными губами — парикмахерша, едва увидев Магду — влюбилась в нее.

— Девушка с изюминкой! — подумала она; ей, как женщине, хотелось найти, отгадать, в чем заключается эта изюминка.

— Что вы закажете, мадемуазель?

— Массаж, маникюр, и причешите меня.

Пальцы блондинки погрузились в мягкие, курчавые и непослушные волосы.

— Вы давно делали завивку?

— О, нет! Меня природа наградила вечной завивкой, за что я не совсем ей благодарна. Мои волосы очень похожи на искусственную «дауэр-вэлле»…

— Что вы! Они чудесны!.. Вы иностранка?

— Да. Я родилась в Америке.

— О! Америка! — мечтательно вздохнула блондинка. — Я давно мечтала попасть туда…

Магда задумалась. Простой вопрос этой девушки заставил ее подумать: кто же она? Какой национальности? Кто ее мать?

Никто не даст ответа… Отец никогда не отвечал ей на эти вопросы. Неудовлетворенное любопытство сильно… да, как же… она не может сказать, кто она. В университете все считают Магду Рито американкой. Но так ли это?

Воскресло первое запомнившееся яркое событие детства, ставшее началом, истоком ее памяти. По ту сторону события — Магда не помнит ничего… Молодая, красивая женщина — ее мать — пела песню… Та песня отдаленным, еле слышным эхом звенела в ушах девушки, но она никак не могла припомнить полностью мотива той чудесной песни.

Магда вспомнила, что когда она заводила с отцом разговор о матери, — он оскаливался, показывая кривые, желтые зубы, менял тему разговора, молчал или уходил прочь…

Одев серый, изящный костюм, Магда вышла из фешенебельного пансиона.

Каменная лестница каскадом террасок спускалась вниз. Крохотный, почти игрушечный вагончик канатной дороги возвращался с вершин «Королевского стула».

Девушка невольно залюбовалась живописными, крохотными садиками на каменистых террасах; они будто затейливой ювелирной работы изумрудные броши с вкрапленными разноцветными камнями-клумбами. Магда любила эти тихие садики, но не их хозяев, преклоняющихся перед солдатской пуговицей и пивом, обожающих до безумия собак и жестоко бьющих по лицу собственных детей.

Пять лет провела Магда в Германии, но не привыкла, не сжилась здесь. Она часто вспоминала и жалела о веселых и тревожных днях их скитаний на лазурных берегах Средиземного моря.

— О, какие то были прекрасные дни! — прошептала она, коснувшись воспоминаний, солнечных и терпких, как гранатовый сок…

У вестибюля университета толпились группы студентов, некоторые откровенно разглядывали Магду…

…Мимо, Магда, мимо! Они надоели ей рассматриваниями, заигрываниями, приторными любезностями. Это все не то!

Магда прошла в большой полукруглый зал. Через несколько минут начиналась лекция, большинство мест уже было занято.

Седые профессора, пожилые дамы и очень мало молодых девушек. Да и те, которые были, отличались особенной непривлекательностью. Недалеко от Магды, к ее неудовольствию, уселась огненно-рыжего цвета толстая немка с некрасивым длинным, лошадиным лицом; в другом конце зала, соперничая с ней, уселась такая же рыжая, но худая датчанка.

Началась лекция. Знакомый Магде знаменитый профессор философии поднялся на кафедру. Глубокими, умными, слегка утомленными глазами он обвел аудиторию и начал речь, полившуюся стройным, журчащим потоком необыкновенной красоты водопада.

— Что нужно человеку? В чем счастье? — задавал лектор вопросы и сразу же отвечал, — самое идеальное счастье и богатство человечества двадцатого века — это разум. Овладев высотами разума, человек возносится и, подчиняя себе природу, покоряет ее; заставив служить себе, он расширяет до пределов фантазию разума. Ведь физически невозможно охватить все мироздание, добраться в небесную высь, хотя уже и пронизанную полетами в стратосферу, хотя необъятные просторы космоса еще недосягаемы, как и сверхглубины морей, но все это покоряется законам человеческого разума.

Идеал культурного человека нашего века — высший разум… Почему мы учимся и почему вы пришли сюда, в эти стены? Разве не для того, чтобы перенять, получить от старших науку, отшлифовать до пределов ваш собственный разум, превратить его здесь, при помощи опытных гранильщиков, из покрытого непривлекательной корой невежества, сырого алмаза в отшлифованный, сверкающий, ослепительный бриллиант. И те, кто добьется этого, неужели могут сказать, что они несчастливы?

Современное человечество на разумных началах создаст новое светлое общество, сумеющее организовать образцовый мир и окончательно покорить природу.

Человечество построит множество электрических станций, всевозможных машин, упростит тяжелый и неблагородный труд, оставив себе на долю лишь средства и способы дальнейшего духовного и физического совершенствования.

Пройдут годы и создастся новое человеческое общество, чуждое самому понятию — принуждение, тирания, власть. Это будет эпоха великого разума.

Бурный полет фантазии ученого — увлек девушку.

— Какой светлый ум! Этот человек, наверно, знает цель своей жизни, он, очевидно, прожил свою жизнь не так, как это получается у нее, — думала Магда.

После окончания лекции она долго гуляла по тихой, задумчивой аллее цветущих каштанов. Под ними легла фиолетовая дымка светлой ночи.

— А мой отец!.. — думалось Магде. — Он умен — его ум колоссален, но кажется, он применяет его к тому, чтобы поработить разум других! Магду пугает это страшное открытие. Поэтому у нее портится настроение. Девушке, в поисках своей путеводной звезды — скучно, одиноко, невыносимо.

Ночь проскользнула до половины совершенно незаметно для Магды, бродящей по парку и втайне завидующей шепчущимся по темным закоулкам парам.

Плохо проспав остаток ночи, Магда поздно встала. Захватив с собой толстую книгу, перевод на немецкий язык романа Толстого «Анна Каренина», — Магда отправилась в парк вместо университетской лекции и уселась на солнечной скамейке. Девушка погрузилась в чтение… Анна только что выдала себя, вскрикнув, когда Вронский разбился на скачках… В этот момент на страницу книги упала черная тень…

Магда вскинула голову и встретилась глазами с коренастым молодым человеком, заинтересованно заглядывающим в ее книгу… У него были светлые волосы, широкое краснощекое лицо, мясистый нос и развязная улыбка…

— Любопытная книжечка? — произнес незнакомец.

— Да, — холодно ответила Магда. Ей не понравилась его манера заводить знакомства, и она молча смотрела в эти глаза, холодно ожидая разворота событий.

— Это написал русский писатель Толстой, правда? — не смущаясь приемом, продолжал он.

— У вас обширные познания в литературе… Но, что же дальше?

— Что вы такая колючая? Я вам мешаю?

Магде хотелось сказать «да» — и это было бы правдой, но она почему-то сказала:

— Нет, отчего же….

— Я, между прочим, видел вас на вчерашней лекции…

Магда припомнила как-то сразу, что действительно уже где-то видела этого человека… Он тоже был студентом какого-то факультета. Одно короткое время, еще в прошлом году они, кажется, были на одном… И она вспомнила, что часто замечала на себе его внимательные, заинтересованные взгляды. Он всегда держался в стороне, а сейчас, видимо, решил, что наступила благоприятная ситуация.

Он присел рядом на скамейку. Большими, некрасивыми руками достал коробку папирос и закурил, не спросив разрешения…

— Странно, не правда ли, слышать такие утопические речи о светлом будущем человека из уст представителя народа, который только о том и думает, чтобы завоевать и покорить все это человечество…

— Нисколько не нахожу это странным. Кто-то в народе может думать о завоеваниях, а кто-то и о светлом будущем человечества.

— Э, вы, я вижу, еще совсем несмысленыш, — громко расхохотался человек, показывая ровный ряд зубов, — идеализм, воспитанный папенькой и маменькой на молочной каше и сладком киселике… Интеллигентское слюнтяйство.

— Мне кажется, вы могли бы, разговаривая со мной, избегать выражений, принятых в скверных трактирах.

Незнакомец как-то осекся и, тушуясь, быстро заговорил.

— Нет, что вы… Я, право… Я, знаете, не хотел совсем… А только, смешно все это, знаете… — И незнакомец, как бы для подтверждения своих слов плюнул на песок дорожки.

Магда вспылила.

— Я вижу, что прежде чем ходить на лекции, подобные вчерашней, вам следовало бы кое-что почитать на тему о хорошем тоне и умении прилично вести себя в обществе девушки. До свиданья…

Незнакомец удивленно смотрел вслед уходящей Магде.

Вот уже который день на окне лежит книга, открытая на той же странице, которую читала Магда при встрече в парке…

Ей не читается, не думается, лекций она не посещает…

Все ее думы и мысли почему-то вертятся на этой встрече, на этом незнакомце… И странное дело! Даже его большие, некрасивые руки она вспоминает с… нежностью. Конечно, он груб, неотесан, дурно воспитан, но Магде теперь почему-то жалко, что она так отчитала его… Ведь он все же как-то по особому интересен…

Если бы Магда была старше и опытнее, она без сомнения сразу бы поняла, что интересность незнакомца заключается в особом излучении здоровой мужской силы, всегда неотразимо волнующей женщин… Более опытная женщина сказала бы даже, употребляя распространенное образное выражение, что от нового знакомого Магды — «пахнет козлом»…

И ветер, врывающийся сквозь открытое окно, иногда переворачивает страницы недочитанного романа, забытого на подоконнике в пансионе «Вельвета».

 

7. Сатана в черной мантии

Уже несколько лет Боно Рито работал с сатанинским упорством, увлекаясь опытами. Лишение человека самого главного, что отличало это двуногое от простого животного и превращало в высшее создание Земли, а именно лишение разума, — было главной задачей его существования.

Японец окунулся в свою исследовательскую работу по выведению нового существа, пока лишь рожденного его воображением, разросшимся на благодатной почве бредовых планов его нынешних работодателей.

Нацизм был тем живительным и питательным бульоном, в котором будто бацилла могла пышно расцвести идея Боно Рито о создании целого огромного, нового класса живых роботов, — идеальных рабов XX века.

Каждый новый, хотя бы сомнительный или наполовину удавшийся эксперимент, наполнял душу упорного японца сатанинской радостью.

Наступила слякотная осень. Обезьяны скучали в своем городке, ведя полусонную жизнь, тяжело перенося европейский климат.

Боно Рито вставал очень рано и до полночи засиживался в главной лаборатории, украшенной золотыми драконами, переплетенными с фашистскими свастиками. В черной мантии и синей бархатной шапочке с шариком в виде сушеной сливы наверху, он походил скорее на средневекового алхимика, чем на современного ученого.

Третий час подряд Боно внимательно рассматривал сотни пробирок с свежими вытяжками гормонов внутренней секреции, перечитывал надписи, имена обезьян и даты на этикетках. В мутно-сизой жидкости он ясно представлял животное, давшее эти соки.

Бережно и аккуратно, священнодействуя, он делал смешения и дозировал. Косые глаза, как особенно точный оптический инструмент, отмечали все. Ни одно явление в институте не ускользало от его взгляда. Он отдалил от себя всех ученых на расстояние далекой, холодной почтительности.

Лишь единственный ассистент — тибетец с голым, как колено, черепом, которому японец доверял все свои тайны, присутствовал в лаборатории. Он протянул какую-то таинственную пробирку.

— Рахия! Как ты думаешь, токсины обезьяны, обработанные сулемой, могут замедлить ход мышления… Если замедлить ход инъекции препаратом Н. 15? Вспрыскивание препарата в мозг делает человека идиотом… А что если… А что если, когда он станет только полуидиотом — ввести этот новый препарат токсинов?

Череп одобрительно кивнул сморщенной, казалось, копченой головой.

— Я думаю, что мой собрат на верном пути.

— О, Рахия! Ты, молчаливый кудесник Тибета, молчал целый месяц…

— Я трудился, — мрачно ответил череп.

— И довольно успешно!

— Но еще необходимо суметь удержать действие яда на продолжительное время… Нужен процесс, подобный закреплению проявленной фотографической пластинки…

— Сформулировано верно! Но пути, пути!?!

— Это — нелегкая задача, — вздохнул Рахия, — но мы еще поищем в книгах европейцев. Может быть, они…

— Европейцы! Они остаются далеко позади… Мы придем в назначенный час, овладеем и воцаримся над миром… Мы, желтая раса, великая Азия!.. Эх, Рахия, ты же знаешь, что наш дух поведет народы востока… наша нация спала… а теперь, ты посмотри: мы имеем передовой флот, современную военную технику. Восток пойдет на Запад. Если обескровятся великие страны, мы — желтые — возьмем свое… А тогда наши с тобой работы принесут свои плоды, тогда… о, тогда! — потрясая кулаками, угрожающе произнес шеф института.

— А теперь мне срочно необходимы токсины. Токсины обезьян. Сейчас я им скажу. — Шеф потянулся к телефону.

— Месье Жако! Нам необходимо срочно поставить в широких масштабах новый эксперимент…

— Я вас слушаю.

— Вам поручается важная работа — смертельно утомить обезьян. Заставьте их трудиться, кувыркаться, беспощадно гоните животных, подхлестывайте ленивых. Заставьте их трудиться до пределов… Утомите их…

На рассвете, ежась от предутренней прохлады, Боно Рито вместе с Жако пошли к обезьяннику.

Животные визжали и прятались, но надсмотрщики беспощадно вытаскивали их за хвосты, подстегивали бичами, выгоняя из шалашей.

Вскоре все обезьянье царство великого японца завертелось в бешеном ритме сумасшедшей карусели бессмысленного труда. На скрытом от постороннего взора предутренней мглой манеже, невыспавшиеся люди сгоняли свою злость на перепуганных и жалких животных.

Боно Рито с сатанинской радостью и удовольствием наблюдал это омерзительное зрелище.

Увлекшись работой, японец мог забывать о сне, и тем более о еде. Сейчас, вместо того, чтобы завтракать, он снова очутился в лаборатории. Усевшись за свой рабочий стол, Боно заметил пролитую капельку бесцветной жидкости. Исследуя ее ученый удивился: он ведь сегодня не трогал эту сыворотку? Как она очутилась на столе? Лаборатория была заперта и ключ от сейфа только у него. Странно!

Это было третье подобное происшествие, дававшее понять о чьем-то назойливом, вечном внимании здесь. Слежка не дала никаких результатов, но теперь уже Боно не сомневался в чьем-то нежелательном присутствии в его святая святых, так ревниво оберегаемом от всяких посягательств. После первых подозрений была заменена вся наружная и внутренняя охрана заповедника, переделаны все замки, обысканы укромные уголки, и вот…

Боно Рито помчался к Кребсу.

— Дорогой доктор! Он был снова!

— Кто?

— Дух! Я не сомневаюсь. Это дух… дух хорошего дьявола, который, украв наш препарат и работы, хочет этим искупить свою вину перед Вишну!

— Полноте вам. Дух! Какой может быть дух? Может быть, это ловкий шпион да и только!

— Дорогой доктор! Вы не переубеждайте меня, в чем я уверен… Я предугадываю события… Вы ничего мне не сообщили о заговоре против меня целой плеяды ваших бородатых мальчиков, возомнивших себя учеными. Они пытались меня съесть… Но увы! Я съел их сам, с их учеными потрохами и физиономиями аскетов и евнухов. Так же я предугадываю, что здесь дело неладно.

Кребс поморщился.

— Мой дорогой ученый! Вы очень болезненно воспринимаете…

— Нет! Но я знаю… знаю больше чем вы; я имею перед ним страх, боязнь. Это какой-то очень ловкий и хитрый враг…

Японец опустился в мягкое кресло… Задумался.

Невидимый, неуловимый враг объявил войну колдуну, запрятался сомненьем в его странную и непонятную душу. Больше всего его тревожило исчезновение, несколько месяцев тому, ампулы с новым препаратом. Кого подозревать, Боно Рито решительно не знал, но подтачивала сознание мысль, что немецкие коллеги, работающие каждый над своим методом, не имея достаточных успехов, пытаются воспользоваться его работами. Если это так, то это еще полбеды. Но что если это дух? Всесильный дух!?!

 

8. Человек с длинным бичом

В институте Боно Рито торжественно встречали бывавших здесь очень редко высоких гостей. Все трудоспособное обезьянье население заповедника было поставлено на работу. Обезьяны размахивали опахалами из пальмовых листьев, как одалиски сказочного падишаха, у подъезда главного здания. За начищенные дверные ручки, перед гостями протягивались волосатые руки наряженных в красные ливреи хвостатых швейцаров.

— Покажите нам ваши знаменитые трудовые процессы, — снисходительно предложил почетный гость с маршальскими регалиями.

— Мы очень многое слышали о вашем забавном обезьяньем государстве, — произнес видный деятель наци…

Перед взором гостей на опушке букового леса растянулся обезьяний город. Кварталы шалашей из тонкого хвороста, обмазанные глиной, под камышовыми кровлями, перемешивались с более импозантными домами, имевшими более культурный и зажиточный вид и почти ничем не отличавшимися от жилья человека. Здесь виднелось даже несколько огромных, казарменного вида кирпичных зданий под черепичными крышами.

По дороге встречались партии обезьян, шествующих строем, под командой человека с длинным бичом.

— Однако, здесь чувствуется дисциплина, — довольно заметил маршал.

— Мы же живем в организованном сверху государстве, — ответил Боно Рито, сопровождающий гостей. — Разрешите показать вам одно из предприятий?

— О, если вы так любезны…

Острый обезьяний смрад стоял всюду. Блестящая свита брезгливо морщилась, когда гости зашли в среднего размера завод. Там было шумно. Гудели многочисленные трансмиссии и станки. Гулкие удары механических молотов и шипение прессов перемешивались с обезьяним визгом. Перед глазами самого маршала, молодая и озорная мартышка потянула за видневшийся из прорехи синих трусов хвост самого мастера, из строгих гиббонов. Обезьяний визг и ссору прекратил ударом бича стоящий невдалеке надсмотрщик.

— Трудовая дисциплина налаживается, — оправдываясь за обезьянью оплошность, шепнул Боно улыбающемуся министру труда.

Не считая этого мелкого в обезьяньей жизни инцидента, на столь необычном предприятии царил образцовый порядок. Рабочие стояли у своих машин, волосатыми руками ловко подставляли под штампы заготовки патронов, другие из листов стальной жести штамповали военные каски.

— Вот видите, это патронный завод. Мы производим свыше миллиона патронов в неделю. Все рабочие — дрессированные обезьяны, только высший персонал и надсмотрщики — люди.

— Это поразительно!

— Прекрасно!

— Смотрите, доктор! Здесь вы видите чудесную организацию. Здесь вы видите ярко выраженный город в колонии при победе национал-социализма!

— Вот это первые ростки реализации нашего великого плана. Ловко, чертовски ловко! Ха! ха! ха! Дьявольски ловко! — грохотал маршал.

Наступил обеденный перерыв, торжественно возвещаемый в обезьяньем раю завыванием сирены.

Оглушительно визжа, толкая друг друга и прыгая через головы, все обезьянье стадо сбежалось в длинный, мрачный сарай и расселось на некрашеные скамьи, протянув вперед свои миски и карточки, и с плутоватым умилением смотрело на приближающегося повара. За ним неотступно следовала тень человека с длинным бичом.

Обезьянам отмечали карточки и наливали в миски жидкий и вонючий брюквенный суп.

После обеда гости проехали в поле. На аккуратных зеленых квадратах трудилось стадо гибридов, одетых в равняющую синюю униформу. Сбоку работающих важно расхаживал вожак-самец. Под его неусыпным наблюдением и командой сорок обезьян взрывали мотыгами красноватую, каменистую землю. Старый самец-бригадир подгонял отстающих и в свою очередь часто с опасением поглядывал на прогуливающегося по дорожке человека с огромным бичом.

При виде Боно Рито вожак издал гортанный крик. Обезьяны заработали быстрее, а когда гости приблизились к ним, обезьянье стадо пало ниц.

— Ловко!

— Молодцы! — хвалили гости этот акт ярко выраженного верноподданничества.

— Рады стараться, — ответил подошедший дрессировщик.

Боно Рито улыбался, рассматривая смеющегося маршала.

— Разрешите доложить, что это только прелюдия. Это первая фаза животного социализма. Мы не теряем надежды достигнуть и более высоких стадий. Здесь мы обогащаемся опытом в деле управления покоренными рабами. На первом месте — человек с длинным бичом.

— О! Это целая, ярко выраженная доктрина! Хо, хо, хо!

Гости двинулись дальше…

На ровном плацу, аккуратно посыпанном желтым песком, строился военный парад.

Отборные и бравые с виду, одетые в красные трусики, синие мундиры и высокие резиновые сапоги, в стальных касках особи составляли гвардию.

— Чудовищный и страшный новый род войск… Очень хорош для психической атаки. Любые храбрецы побегут при виде этих волосатых морд, — произнес маршал, рыдая от смеха.

Важно восседая на пони, ехали драгуны и кирасиры. Музыканты неистово били в литавры и барабаны, подняв оглушительный шум.

Построенные повзводно, дефилировали пехотинцы и вспомогательные войска. Особенно прекрасна была пожарная команда.

Над шалашом, затейливо плетеным из хвороста, неожиданно взвились языки пламени. Пожарные, очертя голову, без малейшего признака страха бросились тушить. В блестящих начищенных касках, оглушительно визжа, они суетились вокруг пожарного насоса, бросались с крючьями и топорами в самое пламя. Тушение пожара доставляло им неописуемое веселье и удовольствие; они так разошлись, что даже окатили водой своего шефа. Он, чертыхаясь и проклиная создателей обезьяньего царства, остановил неугомонных пожарных..

Огонь был потушен. На земле осталась куча мокрого пепла.

Примчалась батарея артиллеристов. Установив пушки, по команде «пли» все батареи дружным залпом выпалили из бронзовых орудий.

— О, это великолепно! Чудесно! Вы порадовали сердце старого солдата, — благодарил растроганный маршал.

Завершающим номером маневров — была авиация. Бортмеханики выкатили небольшой самолет. Волосатый пилот, важно усевшись в кабину и дав полный газ — взвился в воздух. Описав три круга над площадью, сбросил на парашютах пестрые вымпелы.

Щурясь от солнечных лучей, маршал взглянул в небо и под золотистыми куполами парашютов, к своему огромному удовольствию, прочел распространенное приветствие.

Летчик был представлен к награде растроганному и умиленному маршалу, искренне пожавшему волосатую лапу пилота.

— Благодарю вас! — произнес маршал, обращаясь не то к обезьяне, не то к Боно Рито, и протянул японцу высшую награду — орден. Месье Жако незаметно сунул своему питомцу-пилоту кусочек сахара и небольшой пузырек ликера.

— В том, что вы мне показали, я нашел прекрасный образец нового мира. Да, господа! Война, которую мы сейчас ведем, близка к завершению. Наши доблестные войска скоро повергнут весь мир к нашим ногам! И тогда начнется ваша миссия — переделать этот мир по продемонстрированному сейчас образцу. Работайте, подготовляйтесь к тому, чтобы выполнить вашу высокую миссию!..

 

9. Квадрат жизни

Молчаливый и мрачный, флегматичный надзиратель разводил девушек по длинному коридору серого, похожего на разгороженный сарай, здания. Он бесцеремонно втолкнул Люцину Симон в небольшую каморку и сразу наглухо захлопнул дверь.

Девушка заметалась по каморке, как пойманная птица; бросилась к небольшому, зарешеченному окну, потом быстро осмотрела убогую обстановку: небольшой деревянный стол, табурет, кровать с соломенным матрацем, покрытым серым, бумажным одеялом.

— Тюрьма! — воскликнула она и опустилась на колени.

— О, моя окровавленная отчизна! О Боже! Помоги моим братьям… Помоги Мечику. Помоги полякам победить врага…

Но прошло уже много дней и ночей, много воды утекло в сонной реке Варте, прошло много событий… В своей неволе не знает Люцина, что уже давно растоптана и порабощена Польша, что война громыхает уже далеко за ней на востоке…

Долго молилась Люцина. Необычны слова ее молитвы, искренне исходящей из самой глубины молодой души, смертельно раненой тягчайшим несчастьем.

Девушка встала и прошла по комнате: три шага в длину, два в ширину… Снова ее привлекло окно, зарешеченное железными полосами.

— Крепко! — произнесла она, потрогав толстое железо, — не расшатаешь его.

За окном небольшой и пустынный, посыпанный гравием дворик, дальше мрачная серая стена, литая из шлака и бетона, густо утыканная острыми осколками бутылочного стекла. Они отточенными кинжалами ощетинились, готовясь пронзить каждого, пытающегося перелезть через эту преграду.

Тяжелые переживания и страдания девушки рождали мучительные, взвинчивающие до пределов страхи. Затаив дыхание, она прислушалась: в коридоре еле слышны тихие, крадущиеся шаги.

— О Боже! — вскрикнула она. — Уж недаром привезли ее сюда… Они хотят похитить мою честь… — сделала она страшное открытие…

— Нет, нет, нет! — уже истерически вскрикнула Люцина, испугавшись собственного голоса, отдавшегося страшным эхом, будто внутри огромного барабана.

Но никто не пришел к ней в тот вечер. В камере сгущались сумерки. Едва касалась нервно-напряженная дремота, как начинались мучительные сновидения и в них появлялись созданные воображением узницы страшные, подслеповатые, кровожадные вампиры, только и ждущие окончательной темноты, чтобы выскочить из всех темных углов и накинуться на нее. Жутко оставаться одной в дремучих таинственных джунглях, созданных человеком для человека.

О, здесь гораздо страшнее, чем в девственном лесу, кишащем четвероногими хищниками… Там можно бежать, спасаться, лезть на дерево, звать и рассчитывать на случайную помощь, сломав древесный сук, вступить в единоборство с врагом… А здесь: три шага в длину, два в ширину, а окно в мир упирается, в прочный железный переплет и крепкую дверь, с притаившимся, всегда подкарауливающим, как око гада — волчком.

Много времени провела она в неволе, но там был свет, был воздух, подруги, с которыми можно поделиться мыслями, опасениями, страхами. И вот теперь ее привезли и грубо втолкнули сюда. Зачем!?!

Люцина расстегнула блузу. Ей тяжело дышать густым, пыльным, насыщенным запахом карболки и гнилой капусты, ядовито-удушающим воздухом. Снова за дверью раздался шум, щелкнуло железо, заунывно заскрипела железная дверь. Надзиратель протянул миску вонючего брюквенного супа и тончайший ломтик скверного хлеба. Девушка осмелела и спросила:

— Зачем нас привезли сюда? Что с нами будут делать?

Люцина отшатнулась. На нее уставились страшные, немигающие, бесстрастные глаза чудовищной мертвой рыбы. Надзиратель включил свет и, не удостоив ответом, вышел, громко захлопнув дверь. Узница снова осталась одна со своими тяжелыми мыслями.

Мучил голод. Она понюхала остывший вонючий суп и с отвращением отодвинула миску, расплескав мутно-грязную жижу по столу. Это было хуже того, что она до сих пор видала в других лагерях.

Ломтик черного хлеба, величиною в двухунцевую шоколадную плитку, посыпан древесными опилками.

— Как может быть вкусен даже суррогатный хлеб. Я очень голодна, — прошептала узница, вспоминая, — когда же я ела в последний раз? Кажется — позавчера…

Люцина собрала последние крошки хлеба, выпила немного устоявшейся жидкости. Скуден ужин для тела, а для души и того нет, — подумала девушка.

Узница постучала в стену. Глухо отдавалось эхо, она прислушалась, но не услышала ничего похожего на ответ. Она знала, что за стеной есть кто-то из ее подруг, приехавших вместе. — Кричи, не кричи, никто не придет здесь на помощь в случае несчастья. Но все равно, я живой не отдамся им в руки, — решает Люцина.

Девушка внимательно изучила и осмотрела свою камеру; хотя бы какое-нибудь оружие, хотя бы стекло?

Она бросилась к окну. Под пальцами прогнулся целлулоид, лампочка зарешечена прочной железной сеткой. Деревянный стол и стул сработаны без единого гвоздя, миска — из папье-маше. Кто то, предугадывая мысли узников, предусмотрительно обставил это мрачное жилище, лишив малейшей возможности воспользоваться мало-мальски смертоносным оружием…

Девушка уселась на жесткий матрац, склонив налитую тяжелыми мыслями голову, и закрыла глаза.

Вспомнилось беззаботное детство, веселые институтские подруги и шалости. Что с ними? Марыся здесь, под одной крышей, но так далеко-далеко практически, будто ее отгородил океан. Первая любовь… Вот бесшумно приходит на крыльях дремоты ее любимый, стоит рядом, замерло сердце и открылись глаза. Милый растаял, призрак расплылся в пятне зарешеченного окна…

Люцина вскочила, приблизилась к окну и уткнулась лицом в холодную ржавую решетку, вглядываясь в небо.

— Где моя звездочка? Вот бы увидеть, жив он, или…

Но на мрачном, затянутом молочно-сизою мглой небе не было видно ничего. Ветер обдал ее затхлой, холодной сыростью, навеваемой из тесных и мрачных альпийских предгорий.

— Неужели погасла моя звезда? Тогда и мне жить незачем! — плача, спрашивала девушка, повиснув руками на переплете решетки. Люцине казалось, что долгие годы, может быть, до самой смерти, будет тянуться бесконечная ненастная ночь, а ей так страстно хотелось, чтобы прояснилось небо и заблистала долгожданная звездочка.

Утром служитель протянул кружку жидкого суррогатного кофе, ломтик хлеба и крошечный кусочек маргарина.

— Моя подруга Марыся тоже здесь?

— …

Захлопнулась дверь. В исступлении Людина колотила кулаком в железо, набила багрово-синие ссадины. Вспухла рука. Гробовое молчание.

Похоронена в живой могиле. Как тяжело в годину неизвестности быть одинокой. Хотя бы какой-нибудь человек! Что же они думают делать? — сверлила мозг неотступная, навязчивая и неразрешимая мысль? Что?

Обливаясь слезами, Люцина судорожно сжимала соломенную подушку… В полдень молчаливый, чудовищный истукан протягивал миску обычного супа.

Снова пасмурная, жуткая, беззвездная ночь в ожидании свершения страшного, занесшего уже свой меч над головой беззащитной польской девушки… Медленно, будто пожелтевшие листья выброшенного календаря, осыпались дни. Люцина забыла, сколько дней она провела в одиночке, сколько дней, месяцев или лет тянется этот кошмар с того дня, как первая злополучная бомба войны выбросила ее из постели и чудовищно нарушила жизнь. Все равно, — досадовала она на себя, — видно, дни моей жизни не имеют никакого значения.

Иногда в коридоре происходила какая-то возня… Шум, выкрики, ругательства… Неслись истерические возгласы, причитания, нечеловеческие вопли разрывали настороженную тишину. Люцина услышала возню вблизи своей двери, жадно прислушиваясь к обрывку женского голоса…

— О, лучше бы это был просто публичный дом… Ведь они же — не люди даже, это звери, обезьяны… Я не могу! Не могу! Убейте меня…

С этого времени Люцина окончательно утратила покой и приготовилась к худшему.

Каждый раз, когда раздавались шаги в коридоре — по мере их приближения, учащалось сердцебиение узницы. Однажды кто-то остановился у двери.

Люцина вскочила и стоя приготовилась к встрече врага.

Щелкнул замок и в камеру не спеша вошел японец. Он молча, испытующе уставился взором в Люцину, сложившую руки на груди и постепенно отступающую в угол.

Она не сводила ни на секунду взора с обладателя колючих, неприятно дерзких, меняющихся, но не мигающих косых глаз, защищенных массивными черепаховыми очками с толстыми, выпуклыми стеклами, напоминающими автомобильные фары.

О Боже! Ведь это же японец! Тот, который отбирал их там, еще в Польше, — подумала Люцина и испуганным шепотом спросила.

— Кто вы?

Японец не ответил. Еще несколько секунд пытливо осматривал Люцину, затем повернулся и так же незаметно исчез, будто растаял.

— Это сатана или его дух? — прошептала Люцина обескровленными губами.