1. Цена приятного вечера
Магда Рито была приятно изумлена, увидев Мечислава Сливинского. Серый костюм, хотя и с чужого плеча, но довольно плотно облегал его стройную фигуру.
— Вы сегодня не похожи на вчерашнего гостя и выглядите совсем европейцем.
— Я склонен думать, что вы почему-то считаете поляков не европейцами. Вы, очевидно, идейная нацистка? Мне бы хотелось услышать от вас веские доводы превосходства вашей расы? — иронически спросил Мечислав.
— Вы ошибаетесь, считая меня последовательницей расового учения, — ответила Магда, уклоняясь от темы и не принимая вызова.
Они прошли в будуар, напоминающий массой разложенных и расставленных безделушек витрину богатого ювелирного магазина. В убранстве комнаты соревновались два стиля: современная, удобообтекаемая мебель и мягкие, восточные ткани, подушки и драпировки мирно ужились вместе, создавая особый уют.
Мягкий и низкий диван с шелковыми подушечками, письменный стол, легкие бамбуковые этажерки с книгами, отнюдь не претендовавшими на ученость. Легкие романы в пестрых суперобложках, довольно нестройно, местами даже небрежно, стояли на полках. На столике резного ореха с полированным зеленым малахитовым кругом дремал, погрузившись в безмолвие, бронзовый Будда. Рядом, на резной шкатулке, стояли семь белых слонов, приносящих счастье.
На синем, как южная ночь, драпри над индийскими пагодами летали шитые серебром птицы. На письменном столе смеющийся, обнаженный негр из черного оникса держал в вытянутой руке светильник.
Убранство комнаты, терпкий запах лаванды и еще каких-то неведомых духов создали у Сливинского впечатление, что он попал в притвор таинственного храма.
Усевшись в удобное, мягкое кресло, гость украдкой наблюдал за хозяйкой, сервировавшей на маленьком китайском столике какую-то трапезу.
Шуршал шелк вечернего платья, плотно облегающий фигуру Магды. Она, закончив приготовления, села рядом, включив радиоаппарат, из которого сразу же донесся обрывок речи:
«Немецкие войска оставили Варшаву»…
«Так уже освобождена столица Польши» — подумал он.
Магда молча посмотрела на гостя.
— Это должно вас порадовать, — улыбнувшись, проговорила она.
— Да, вообще говоря, это меня радует. — Они помолчали. Сливинский, немного спустя, добавил:
— Но мне кажется, что горькая чаша, уготованная польскому народу, выпита еще не до дна… — Он поднялся со своего места, тяжело дыша остановился перед Магдой и медленно, с трудом и болью выговорил:
— Вы представительница того народа и тех людей, которые жестоко изранили мою страну. Вы — мой враг. Я пленник. Забитое и искалеченное существо, с которым можно делать все, что заблагорассудится: можно подвергнуть его каким-то подозрительным медицинским экспериментам и можно, как собаку, привязать к себе, позволив несколько часов почувствовать себя человеком. Я не знаю, что руководит вами, но знайте одно: в судьбе пленника могут быть какие угодно испытания, но заставить его забыть, что он пленник — нельзя. Нельзя излечить израненное сердце, одев на него «европейский», как вы выражаетесь, костюм.
Моя мысль свободно проникает сквозь стены этой комнаты и колючую проволоку к моему народу — и я не знаю, хорошо ли вы делаете, задумав немного развлечь меня сегодняшней затеей с переодеванием. Я могу еще больше возненавидеть тех, кто стоит за вами, и, может быть, решиться на что-нибудь отчаянное.
— Вы горячий патриот… — не то сказала, не то спросила Магда.
— Да, я горячо люблю свою родину.
Магда опустила потухший взор; ей стало мучительно больно. Он — патриот, у него есть то, из-за чего и для чего стоит жить, что-то делать, терпеть плен и, может быть, умереть. А она? Кто она? Патриотка какой страны? Для чего и для кого живет она? Пусто… Пусто… Пусто…
Мрак…
— Счастливы ли вы, Магда Рито? Удовлетворены ли вы в своих желаниях? — слышит она вопрос.
Душа ее томится от скуки, от каких-то непонятных порывов, одиночества, неудовлетворенности… Но Магда слишком горда… Закинув голову, она говорит изменившимся тоном:
— О, мой дорогой гость! Оставим эти темы и проведем вечер беззаботно и весело. — Придвинув к креслу Сливинского низенький столик, она села за него сама. Кексы, раскупоренная коробка сардин, вино…
— К чему такое беспокойство? Однако я бы солгал, сказавши, что все это оставляет меня равнодушным. В дополнение к вашему обществу — еще и это! Это действительно — приятный вечер.
— Вот и отлично.
— Благодарю вас…
— Выпейте. Это живительный напиток, — улыбаясь блестящими глазами и кокетливо склонивши голову, произнесла Магда, подняв бокал.
«Отрава» — мелькнуло в уме… «Нет, не может быть!.. Впрочем, не все ли равно!» — Мечислав тоже поднял бокал.
— За ваше здоровье!
— Прост! — коротко ответила по-немецки Магда и пригубила золотистую жидкость. Легкая полоска кармина осталась на краешке стакана.
Он выпил до дна. Крепкий напиток растекался тончайшими струйками по телу, едва коснувшись мозга.
Беседа затянулась долго. Сливинский был обаятелен. Он смеялся, шутил, был очаровательно любезен, сыпал остротами и комплиментами. Магде казалось, что сквозь настежь открытую дверь ее сердца вошел долгожданный, желанный гость… Что это — любовь?
Теперь, Магда могла бы сказать уверенно: — «Да».
Она поставила пластинку и из аппарата полились, наполняя комнату, мягкие, зовущие звуки танго. Потом они танцевали. Сердце Магды бурно колотилось, вздымалась грудь.
Где-то внутри, далеко-далеко и глубоко в сознании Мечислава Сливинского звенели серебряные колокольчики:
«Лю… ци… на…»
Сливинский остановился и, взяв обеими руками голову Магды, поцеловал ее. Она затрепетала.
— Вы редкая и славная девушка, Магда… Я мог бы полюбить вас, и полюбил бы, если бы в далекой Польше не осталась девушка, которую я люблю больше жизни.
Магда резко отстранилась… Чары развеялись. Так вот в чем дело! Дикая, необузданная натура девушки прорвалась с неожиданной силой. Сознавая, что теряет контроль над своими чувствами, она отпрыгнула, как дикая, разъяренная кошка..
— Девушка!.. Нет больше девушек! Нет!!! Они не стоят любви, которая больше жизни. Девушки здесь — они жены орангутангов и горилл… Павианов и гиббонов… Они матери нового племени — полулюдей-унтерменшей… Вот, вот, вот! — истерически выкрикивала она в каком-то опьянении злостью и желанием сделать как можно больнее стоявшему перед ней с широко раскрытыми глазами человеку…
Человек побледнел и, покачнувшись, будто от сильного удара, должен был схватиться за край стола, чтобы не упасть… — значит это правда?
Он не раз слышал толки об этом чудовищном предприятии, которое проводится в этом проклятом Богом месте… Но слухи как-то не доходили до сознания… Он думал, что это плоды досужей фантазии.
Мечислав бросился в ванную, где лежала его полосатая униформа, срывая с себя на ходу ставшие омерзительными серый костюм, галстук, воротничок…
Как он выберется отсюда без помощи Магды, которая знала, как устраивать это, как доберется в свой барак, куда и как он вообще доберется? — он не думал…
Бежать! Бежать!! Бежать!!!..
А пришедшая уже в себя Магда в порыве горького и такого же импульсивного, как и бешеная вспышка, раскаяния лежала на кушетке, дрожа от неудержимых рыданий, заливая ее слезами отчаяния, потоками лившихся из ее глаз…
2. Подземные пираты
Слегка сутулый, в черном костюме и продавленной шляпе, доктор Кребс стоял в подземной лаборатории. Пятисотватная лампа ярко освещала подземелье. Силуэт доктора ложился на белую стену и напоминал известную тень, украсившую в одну ночь все заборы Германии.
Два молоденьких офицера подтрунивали над этой тенью и, улыбаясь, показывали на спину Кребса, шепотом добавляя недостающее:
— Пст!
— Алло… Кто это? 17-11-44 В. С. К..? Когда же вы мне… Это Кребс… Когда вы мне отправите в «Бюро Боно Рито» детали: двести семь и двести девять?
По мере того, как он слушал, беспокойство нарастало и черная тень набегала на лицо хозяина тени.
— Сто чертей? Что, что? — переспросил он… — разбомбили завод… Когда же вы отремонтируете? Что… В двадцати километрах фронт? Да как же это, а?.. Вы отвечаете или нет?..
— Фу ты! — добавил он, уже обращаясь к самому себе, — они перестали отвечать. — Кребс швырнул трубку, повисшую на запутавшемся шнуре. Доктор упер взгляд в зеленую вязь гибкого шнура, попробовав его мягкость рукой.
Гудящий вентилятор, нагнетающий свежий воздух с вершины горы, выдыхал огромными металлическими жабрами освежающие струи в подземелье. Под ним остановился доктор, раскрыв рот, как выброшенная на берег рыба. Надышавшись, он прошел в главный зал лаборатории. Крашеные белые стены слезились мельчайшими капельками влаги.
У расщепленной на секторы огромной аэродинамической трубы стояла группа молодых офицеров авиации, выслушивая инструкцию по метанию и действию новейшей бомбы: У-А-1.
— Заряд «А» действует как детонатор, начиная процесс, мгновенно развивающий колоссальную, неведомую еще человечеству, разрушительную силу… В завтрашнем полете эти бомбы обрушатся на врага и весь мир удивится изобретениям германских ученых.
Доктор Кребс рассматривает лежащие на стеллажах небольшие, не более десятикилограммных, бомбы, окрашенные в нежно-серебристый цвет.
Лектор любовно и нежно погладил их рукой.
— Если бы мы имели их втрое больше, мы могли бы одним ударом уничтожить весь британский остров, но имеющейся у нас порции — уже достаточно для Нью-Йорка… Многомиллионный город, со всеми небоскребами, превратится в пыль в указанную минуту. Мы подавим Соединенные Штаты морально. Это будет Пирл-Гарбор, увеличенный в миллион раз!
— О! О-о-о! — несется по подземелью пиратов.
— Я предвкушаю, когда плодом нашей работы будет господство во всем мире… Мы разрушим страны, сметем с лица земли города и целые народы, мы заморозим чудовищным холодом в 270° весь английский остров, уничтожив там все живущее! Разрыв нескольких бомб волной небывалого холода зальет остров и даст нам победу! Представьте себе премьер-министра, превратившегося в сосульку…
Кребс слушал. Он знал, что если бы эта бомба у них была несколько раньше… Если бы раньше… А теперь!.. Теперь эти бомбы безвредны, как обычное железо… Части 207 и 209 — никогда не придут…
Он нервничал… В него заползла змея сомнения и подтачивала его порочное нацистское сердце. Доктора позвали к телефону.
— Да, да. Это я… Кребс… Приехать… телеграмму… я сейчас запишу.
Доктор выводил в блокноте текст:
«Доктору Кребсу. Альгау…
Если любишь меня — мы должны отпраздновать нашу свадьбу немедленно.
Мне надоело ждать. Твоя маленькая Эльза».
— А, а, а! Она сошла с ума! — воскликнул Кребс. Он подошел к клети и стремительный подъемник выбросил его из запрятанной под землею, модернизированной условиями войны лаборатории на поверхность.
Вокруг горы, покрытые сумерками, стерегли безмолвие…
3. Выигранный гамбит
Один за другим проходили живые роботы перед глазами Магды Рито. Привычными движениями она смачивала антисептиком кожу и вспрыскивала несколько кубических сантиметров препарата «S.U.-147».
Бессловесные и одинаковые люди проходили перед ней безразличной вереницей. Фактически, это были уже не люди, и только номера нашитые на полосатую, так плохо защищавшую от холода одежду отличали их.
Один из роботов, пристально вглядываясь в лицо Магды, вдруг неожиданно, полушепотом спросил:
— Вы Магда Рито?
Девушка резко подняла голову и пристально посмотрела на говорившего: «Где она видела это, такое знакомое лицо?» Какое-то отдаленное, еле уловимое сходство, было в глубоко запрятавшихся в орбиты серых глазах. Постепенно в лохматой берлоге бровей оживали глаза.
— Вы не брат?.. — начала она.
— Я единственный сын моих родителей… — перебил робот.
Магда продолжает пытливо всматриваться и с недоверием спрашивает:
— Неужели это ты?
Невозможно было в этом исхудавшем, постаревшем, с заросшим лицом человеке узнать прежнего гейдельбергского студента. Магда, все еще сомневаясь, пристально вглядывалась в серое лицо. Погасла улыбка, провалились щеки… Под глазами — глубокие, синевато-багровые болезненные впадины.
— Да, Магда… Я тот, который помнит прекрасные вис-баденские дни.
— Но, Боже! Что сделали с тобой?
— Я здесь. Думаю, что это достаточное разъяснение для тебя.
— Ты, очевидно, голоден?
— Очевидно, Магде Рито — лучше известен рацион живых роботов…
— Откуда ты знаешь это название? — спросила Магда.
— Знаю, Магда. И видишь, несмотря на все старания, не на всех действует препарат, оскопляющий разум. Это потому, что моя цель — выйти победителем из этой борьбы.
Девушка говорит, как во сне…
Перед ней стоит тот, кому она отдала себя и вот, теперь — теперь он ей совершенно чужой. Может быть, это потому, что он перед ней сейчас в таком непривлекательном виде? О, нет, нет! Тот, другой — был не в лучшем виде, когда впервые она увидела его… Нет, нет! Да разве возможны сравненья?
Тот, другой — помнит девушку из Польши — но это ничего… Только бы видеть его, слышать его голос! Она нищей пойдет за ним куда угодно, она готова быть для него всем, даже рабыней сегодняшнего раба, подстилкой, о которую он будет вытирать ноги…
Магда протягивает банку.
— Вот витаминные шарики, они тебе необходимы… Прошу, возьми вот это, — протянула еще сверток с бутербродами.
— Благодарю, Магда!
— Ты должен поправиться… Я тебе приготовлю еще еды, концентратов.
— Счастлива ли ты, Магда? Удовлетворила ли ты все свои честолюбивые желания, свои фантастические планы? Добилась ли ты счастья?
— Оставим это. Когда ты придешь в следующий раз, я приготовлю пакет с едой.
— Стой… Я спрашиваю, нашла ли ты свое счастье?
— Может быть, да, может быть, нет… — загадочно улыбнувшись, ответила девушка, — но, повторяю, оставим это.
Он плюнул в угол, как бы чем-то раздосадованный, и этот плевок заставил Магду поежиться.
— Так я тебе скажу — ты не нашла и не найдешь здесь счастья.
— Возможно.
— Куда ты уехала так неожиданно?.. Тогда из Висбадена?
— Меня забрал отец.
— Слушай, Магда, конец войны близок. Поражение на носу… Эту войну они проиграли благодаря своему гнусному варварству в отношении к побежденным.
— Зачем ты мне все это говоришь?
Бывший студент чувствовал, что почва из-под ног ускользает. Прежде, в висбаденские дни, эта девушка так не вела себя. После минутного раздумья он решил играть «ва-банк»…
Раздумывать было нечего. Оставалась единственная ставка.
— Ты больше не любишь меня, Магда? Ты забыла дни нашего счастья?
Магда вздрогнула и подняла глаза.
— Я помню эти дни и… прости меня! Ничего, кроме раскаяния, не чувствую… Вероятно, я вовсе не любила тебя никогда, а была просто глупой девчонкой…
План явно рухнул, но он еще не сдавался:
— Если даже и так, то ведь я люблю тебя… Во имя тех дней, помоги мне, Магда!
— Если смогу — охотно, поверь мне…
Он еще яснее и отчетливее понял, что играть роль больше нечего и надо идти напролом.
— Во-первых, помоги мне передать отсюда письмо… Совсем коротенькую, маленькую и никому не понятную записку.
— Зачем это?
— Это?.. Это нужно, Магда… Для моего спасения. Неужели ты так жестока, неужели память о тех днях…
— Ты сказал «спасения»? Послушай! Все, что я имела тебе сказать — я уже сказала и мне добавлять нечего. Не заводи больше разговоров о любви… Но в память тех дней, хотя они и доказали мою ветреность и глупость, я действительно помогу тебе…
— Вот это здорово! Молодец ты, Магда. Завтра я принесу тебе эту записочку, ты только…
— Не нужно никаких записочек. Я спасу тебя. Клянусь памятью своей матери, я спасу тебя. Отец не откажет мне, и ты уйдешь отсюда, как свободный человек, — решительно сказала Магда.
— Что?! — воскликнул он. — Это невозможно!
— Это будет нелегко, но возможно.
— Нет, нет! Оставь эту мысль. Может быть, потом… Несколько позже…
Взгляд Магды стал твердым. Несколько секунд она смотрит, как бы стараясь проникнуть в самую душу стоящего перед ней. Потом, медленно и подчеркнуто спокойно, говорит:
— Теперь мне ясно все. Теперь я знаю, кто вы…
Глаза ее собеседника растерянно забегали по амбулатории!
Не отводя своих глаз, Магда продолжает резким, металлическим голосом:
— Я не люблю вас вообще, но человек, пользующийся такими методами —: мне омерзителен. Я благодарю Бога за то, что вовремя разглядела вас. За то, что никогда не любила вас, даже отдавшись вам по своей девической глупости. Я делаю глупость, выпуская вас. Идите… Если сейчас я выдам вас, мне всегда будет казаться, что я сделала это из чувства мести. — Уничтоженный, перебирая хаотичные мысли, толпящиеся в голове, он не находил выхода. Такое многообещающее начало и… такое фиаско… Он оскалил зубы.
— Не думай, что от меня так легко отделаться! Ты передашь эту записку или…
Магда нажала кнопку звонка и в комнате появился Бредель. В это время раздался неожиданный шум, звон бьющегося стекла и глухой звук падения чего-то большого и грузного. Бывший студент, хватаясь за мебель, безжизненно рухнул на пол.
— Обморок! Подумайте, какие нежности! — проворчал Бредель.
Через минуту двое служащих уже выносили обмякшее тело из кабинета.
В плотно зажатом кулаке была затиснута маленькая ампула с бесцветной, мутноватой жидкостью, ловко и незаметно схваченная со стола во время падения.
Отдавая себя в жертву страшному плену, бывший гейдельбергский студент, он же Фриц Бауэр — знал, что начинает игру сложным и рискованным гамбитом…
Сегодня он торжествовал победу…
4. Тайны мозговых извилин
В предрассветном тумане чья-то еле заметная тень отделилась от стены, задрапированной желтеющими листьями плюща, тронутыми первым ноябрьским морозцем. Серая мгла бережно окутала таинственной пеленой и скрывала крадущегося человека. Местами ползком, порою вперебежку, он пробирался через колючую проволоку.
С бесчисленными ухищрениями, припадая к земле, залегая, он пытался уйти… Он нащупал у самой земли проволоку, поднял ее и до половины просунулся в рискованную лазейку. Но это пустяки. Больше всего его беспокоил электрический ток в следующей ограде. Как-то он там пройдет?..
— Хальт! — Резкий выкрик сковал мысль о следующей преграде. Еще мгновенье и три восьмимиллиметрового калибра пистолета в упор нацелились на человека.
— Хенде гох!
Медленно поднялись полосатые рукава.
В кармане оказалась пробирка с бесцветной жидкостью и какие-то непонятные записки…
Через несколько минут, жестоко избитый резиновыми шлангами, человек превратился в узника небольшой, тщательно зарешеченной тюремной камеры…
Услышав о пробирке в кармане задержанного, Боно Рито захлебнулся и прохрипел в телефонную трубку.
— Приведите мне этого любителя ночных прогулок.
— Яволь! — гаркнул ответ.
Спустя несколько минут в лаборатории появился избитый и оборванный человек.
— Здравствуйте, дорогой! — иронически процедил Боно Рито.
Тот молчал, раздумывая: «Японец… Вероятно, отец Магды?».
— Садитесь. Я хотел бы серьезно поговорить с вами, — произнес Боно.
— Ну что ж, потолкуем, — ответил человек. Его тело болело и ныло от побоев и еще несколько секунд тому назад он был уверен, что погиб и никакая случайность не спасет его. Но теперь, слова японца наполнили его вдруг неожиданно и ярко вспыхнувшей надеждой: ага, война идет плохо, и японец, очевидно, не прочь договориться, предвидя близкий разгром. Может быть, даже он сделает предложение… Сердце запрыгало: он понял, что может не только спастись, но и сделать свое дело. Он сел, развалясь, хотя сделал это больше для куража, так как избитая спина заныла при прикосновении к спине кресла.
Боно Рито пристально следил за игрой выражений, меняющихся на его лице. Некоторое время царило молчание. Злой осенний ветер как-то особенно откровенно и нагло шарил в сухих листьях близ растущих деревьев. Японец барабанил пальцами по столу.
— Скажите, любезный, почему вам пришлось не по вкусу наше гостеприимство и вы решили покинуть нас, даже не попрощавшись?
— Мне кажется, что и вы не прочь были бы прекратить пользоваться гостеприимством страны, которая не сегодня-завтра будет положена на обе лопатки.
Теперь он ликовал — он ведет разговоры, как признанный государственный муж. Судьбы народов и стран у него в руках.
— Допустим, что вы правы. Но зачем вы все же решили оставить нас?
— Здесь плохо кормят…
— А почему в вашем кармане оказалась вот эта ампула? Это, надо думать, сувенир в память вашего пребывания здесь?
— Хе-хе… Вот именно. На память.
— А вот эти записки, которые однажды исчезли у меня? Они не годятся в качестве сувенира. Как они к вам попали?
— Слушайте, уважаемый ученый! Бросим играть в прятки и перейдем к сути… Какой смысл продолжать работу для страны, которая одной ногой уже стоит в могиле? Ведь я вижу вас насквозь…
— Очень, очень хорошо! Вы проницательны. Так скажите же мне, пользуясь вашей проницательностью: что произойдет… скажем, через полчаса?
— Я подумал бы, что меня могут расстрелять, но я вижу, что вы умный человек и поэтому меня не расстреляют.
— Очень, очень хорошо! Превосходно!! Чудесно!!! Ваша проницательность вас не обманула. Вас действительно не расстреляют. Однако, вы сказали, чего не будет и уклонились от ответа на вопрос — что будет?
Что-то в тоне собеседника не понравилось «студенту» и он, нервно передернув плечами, сказал:
— Ну, переходите к делу. Я слушаю…
— Сейчас, любезнейший. Итак, вы в затруднении?.. Но я вам помогу, — японец взял лежавшую на столе злополучную ампулу и показал ее собеседнику, — вы интересуетесь этой жидкостью, не правда ли?
— Именно! — в восторге воскликнул тот. — Очень интересуемся.
— Так вот, драгоценный, я намереваюсь удовлетворить ваше любопытство.
Японец позвонил и в лаборатории появилось несколько дюжих служителей в черном под командой Вилли Бределя.
— Спеленайте его, — приказал японец.
«Студент» боролся с яростью отчаяния, но не прошло и минуты, как он лежал крепко связанный, а вскоре, объятый животным страхом, висел уже подвязанным к современному орудию, очень похожему на средневековую дыбу.
В лабораторию вошел Рахия.
— Рахия! Токсино-сулемовый препарат… Посмотрим, какое он окажет действие на мозг этого проницательного юноши.
— Вот, господин Рито! — ответил тибетец, протягивая ампулу.
Японец разбил стеклянный сосочек о бронзовую статуэтку скованного раба, вобрал в шприц препарат и приблизился к связанному.
Еле качнулась дыба и сорок кубиков новооткрытой жидкости попали в кровь, моментально створаживая красные кровяные шарики и растекаясь по разветвлениям кровеносных сосудов страшным, разрушающим потоком. Второй укол в затылок, в область мозжечка..
Боно внимательно следил за действием препарата, делая заметки в своем крохотном блокноте.
Глаза человека постепенно покрывались синевато-красным налетом, а зрачки расширялись до предела. Лицо приняло землисто-синеватый оттенок, начались позывы к рвоте…
Человек, казалось, был выхвачен из пламени пожарища и невнятно бормотал нечленораздельные звуки. Голова склонилась на грудь, погружаясь в черную пучину беспамятства.
— Действие двойной дозы… Но как он ухитрился избежать нормальных прививок? Тоже странно… Восемь-десять кубиков токсинового препарата оказывают безусловно разрушительное действие на мозг и окончательно убивают мышление, — диктовал Боно. Тибетец тщательно записывал наблюдения над экспериментируемым. Оба ученых попеременно дежурили, не отходя от дыбы.
К концу второго дня, после вспрыскивания камфары и морфия, он едва пришел в чувство. Тибетец, смочив губкой его губы, протянул стакан воды.
Безжизненно склонившаяся голова не высказывала признаков жизни. Широко раскрытые глаза потухающим взором видели несколько раз приближаемый стакан воды, но иссохшиеся, потрескавшиеся губы не чувствовали ее вблизи, не тянулись к стакану.
— У него атрофирована вся нервная система, нет взаимодействия органов и совершенно парализован мозг. Мозг уже оскоплен! — радовался японец. — Но это чрезвычайно большая доза… Этот новый препарат, кажется, действует еще интенсивнее. Необходимо понижать дозировку… Завтра поставим новые опыты, снижая в каждом дозу на грамм.
— Придется проделать несколько десятков опытов? — спросил Рахия.
— Да, и не меньше полусотни, — бесстрастно ответил Боно…
В конце недели экспериментируемый потерял все сходство с человеком. Это был обгоревший на пожарище труп.
Боно Рито торопил тибетца с препарированием.
— Не дай ему остынуть…
…И Рахия, спустя несколько минут, принес на стекле еще дымящийся мозг. Боно Рито дрожащими руками схватил еще теплую серую массу и копался стеклянной палочкой в сложном строении мозга, пронизанного веточками кровеносных сосудов.
Исследование мозга показало японцу то, чего он не хотел бы видеть. Блестящим лейтцевским аппаратом он изготовил тончайшие срезы, наложил на стеклянные пластинки и рассматривал в мощный микроскоп…
— Полная атрофия клеток серого вещества… Мы в заколдованном кругу… Катализатора сегодня нет, так же, как не было пять лет назад. Процесс протекает слишком бурно, но у меня есть еще одна мысль!..
— Да!.. Ух! Гууу-аах! — где-то в долине посыпался град разрывающихся бомб. Разрывы становились все ближе. Жалобно звенели колбы и все лабораторное стекло вторило дрожащим эхом.
Японец поставил на стол мозг и испуганно произнес:
— Очевидно, придется пойти в бомбоубежище. Они не слазят с неба!..
5. Летающая обезьяна
В приемной Боно Рито, за круглым большим столом, отражающим на гладко полированной поверхности матовые блики роскошной люстры, заседали двенадцать высших штабных офицеров, особоуполномоченный правительства и заместитель министра вооружения.
Они пили кисленькое рейнское вино и, приложив руку к сердцу, часто повторяли:
— Прост!
— Прозит!
Офицеры беседовали о войне и военном счастье; вспоминали удачные боевые кампании, кичились овладением линией Мажино, но молчали о высадке в Нормандии.
Из обитой кожей двери кабинета вышел японец. Ответив на приветствие легким поклоном, без долгих проволочек произнес:
— Начнем, господа, деловое заседание! Наш научно-исследовательский институт осенью прошлого года получил особо важное задание правительства. Об этом все присутствующие хорошо осведомлены, но должен сказать от себя, что эта было очень трудное задание. Чрезвычайно нелегки были пути для разрешения поставленного вопроса. Но мы одержали блестящую победу, привлекая на нашу сторону живительные, движущие силы природы.
— Это очень интересно! — послышались реплики. Боно Рито, смочив глотку микроскопической рюмкой коньяка, продолжал:
— Страдания и наслаждения есть и всегда будут единственными движущими первопричинами человеческих поступков и прогресса.
Из всех удовольствий, бесспорно, сильнее всего действует на нас, сообщая нашей душе больше всего энергии, удовольствие, доставляемое женщиной.
Это заявление вызвало плотоядные улыбки на лицах менее пожилых офицеров и реплики:
— Бесспорно!
В хитрых, косых глазах японца, после каждой реплики одобрения, загорались искорки. Он продолжал:
— Природа, связав с пользованием благосклонностью женщин величайшее опьянение, создала один из самых могучих стимулов нашей деятельности, — перед мысленным взором Боно Рито на мгновенье возник торжествующий пятнистый олень… — «Да, — подумал он в паузе, — не будь этого красавца — едва ли я смог бы похвастать успехом». — Довольно улыбнувшись, он продолжал:
— Никакая другая страсть не производит больших изменений в человеке; ее власть простирается также и на животных. Робкое и трусливое животное, дрожащее при приближении даже самого слабого врага, становится отчаянно смелым. Под влиянием любви, забывая страх, оно часто нападает и вступает в драку с превосходящим в силе соперником. Нет преград и трудностей, перед которыми остановилась бы любовь.
Итак, эти скрытые движущие силы мы обуздали и запрягли в нашу работу для покорения мира. Мы — кучера скрытых еще неведомых нашим врагам сил.
— Браво! Браво!!!
— Это все прелюдия, господа. Так сказать, увертюра перед постановкой. Перехожу к конкретному изложению сути наших работ. Обезьяна — одно из самых похотливых животных и, пожалуй, может соперничать с человеком. Да, да, господа! Вот здесь то и квинтэссенция наших работ, — произнес с пафосом Рито и после небольшой паузы, посмотрев поочередно на всех офицеров, продолжал:
— На этом принципе нам удалось построить подготовку тысячи летчиков-камикадзе из выведенных гибридов человека-обезьяны. Они прекрасно управляют самолетом.
Группа камикадзе, под командой одного летчика-человека, на самолетах с сокрушительным грузом бомб, кинется на намеченный нами город..
— Браво!
— Весь вопрос в том, какой разрушительной силы взрывчатый материал будет употреблен для бомб.
— Мы постараемся, — ответил заместитель министра вооружения.
— Я кончил, господа. Теперь предложу вашему вниманию демонстрацию опытных полетов.
Гости в роскошных автомобилях выехали к аэродрому…
На старте стоял небольшой одноместный самолет «Хенкель». Несколько человек команды подготовляли машину. Унтер-офицер отправился к маленькому коттеджику и выпустил коренастую, несколько ниже человеческого роста обезьяну, одетую в обычный летный костюм.
Волосатый пилот в несколько прыжков достиг самолета и, не обращая внимания на блестящую свиту Боно Рито, уселся в кабину.
Пилот искусно поднял машину в воздух. Спираль конденсированного газа витками повисла над аэродромом.
Гости, развив бешеную скорость, мчались к посадочной площадке. Из-за зеленых ветвей буков и можжевельников в долине виднелся город небоскребов с высившимся «Импайр-Бильдингом».
Особоуполномоченный взглянул на едва улыбающееся лицо Боно Рито, предвкушавшего изумление гостей.
Автомобили мчались к огромному, самому высокому в мире городу. Над ним показался самолет. Описав несколько кругов, он совершил блестящую посадку. Из кабины выскочил с плутоватой, хитрой миной не знающий страха перед смертью, летчик. Его с удивлением рассматривали офицеры и военные специалисты.
Получив бутылку ликера, несколько кусков сахара и коробку лакомств, пилот, козырнув, помчался к небольшому коттеджу вблизи аэродрома. Выбежавшая на крылечко самочка радостно обняла своего друга и оба счастливца испустили крик радости.
Гости заглянули в окно — волосатый пилот, нежно обняв свою даму, угощал ее ликером и сластями.
— Ожидание этого часа, проводимого с подругой — делает гораздо больше палок и долголетней дрессировки… Конечно, и это не так уж просто, но, как видите — достижимо, — комментировал Боно Рито.
На аэродроме, искусно разрисованном небоскребами, офицеры удивлялись:
— Весною мы выпустим в воздух тысячи камикадзе, — сказал Боно Рито.
— Они повезут новое, страшное смертоносное оружие, — произнес генштабист.
— Бомбы будут готовы в марте, они спешно изготовляются на целом ряде объединенных в огромный комбинат заводов, — уверил представитель министерства вооружения.
— Часть самолетов уже получена, — доложил генерал авиации.
— И тогда крик триумфа застрянет в горле наших врагов! — закончил министр пропаганды.
6. Кобра становится на хвост
Магда раскаялась в тот же вечер.
Она полчаса извинялась и молила о прощении успевшего уже одеться в полосатую форму Сливинского.
И он простил. Эту девушку нельзя было не простить.
С тех пор она очень изменилась. Ее своенравная гордость исчезла совершенно; вызывающий тон, которым она разговаривала раньше, теперь не повторялся. Она была тиха, задумчива и грустна.
Встречи и вечерние тайные визиты продолжались. Сливинский не знал, как устраивала их Магда, — за ним приходил конвоир, забирал его из-за проволоки и доставлял в лабораторию, откуда Магда проводила его к себе.
Большим он не интересовался. С того памятного вечера не было сказано ни слова ни о девушках-матерях нового племени полулюдей, ни о любви. Интимности прекратились так же, но долгие задушевные разговоры доставляли удовольствие обоим.
В глазах Магды светилось кроткое и покорное обожание, «любовь души», как она называла его сама. Чувство, пришедшее после физической любви, в которой она так глубоко разочаровалась.
…Сливинский мирно беседовал с Магдой, когда около полуночи неожиданно в двери будуара раздался стук.
«Кто бы это мог быть?» — встревожено подумала Магда.
В дверях появился Боно Рито.
— Кто это? — резко спросил он побледневшую Магду.
— Это… мой подэкспериментный… Кстати, я тебе хотела сказать… я ставлю опыты по нейтрализации своих прививок…
— Кто же тебе дал на это право!?! — заревел взбешенный японец. Ему отчетливо вспомнилась картина встреч ее матери с Эриком Джонсом. — Ты такая же гнусная, как и твоя мать! Ты… Ты не существуешь больше для меня! Будь ты проклята!
— Отец!
— Так вот кто шпионил за мной!.. Моя дочь с этим ублюдком!..
В припадке чудовищной злобы, не владея собой, Боно Рито выхватил пистолет и направил его на Сливинского. Магда бросается между ними, гремит выстрел, и она, подкошенная, падает на пол…
На тигровую шкуру, у самой пасти пучеглазого зверя, течет кровавая струйка.
«Э, когда-то я интересовался боксом… может быть, он пригодится» — решает Сливинский. Ловкий и неожиданный выпад правой руки поверг рычащего Боно Рито на пол. Японец нокаутирован. Сливинский мысленно даже просчитал до десяти, но враг не подымался.
С сожалением и болью, опасаясь, чтобы выстрел не поднял тревоги, Сливинский быстро наложил тампон и перевязал руку потерявшей сознание девушки.
Вокруг все было спокойно. Он вынул из кармана японца и подбросил на ладони крохотный пистолет «Кобра» калибра 6,35. В боковом кармане он нашел связку небольших ключей из нержавеющей стали.
— Все! Здесь тебе нечего делать, Мечислав Сливинский. Быстрее узнай, что открывают эти ключи!
Обезопасив японца дополнительным ударом статуэтки, Мечислав выбежал на веранду. Он еще не опомнился от неожиданной молниеносности происшествия. Выживет ли Магда после тяжелой раны?
Неужели правда то, что она говорила? Он не верил или, во всяком случае, не хотел верить!
Но освободившийся узник знал, что тут есть особый барак, соединенный длинным коридором с городом обезьян. О нем-то и шли плохие слухи!..
Он направился туда. Ночью — никакого движения, никаких звуков. Мечислав беспрепятственно добирается к серому корпусу… Попробовал запертую дверь… Один из ключей входит в скважину…
В коридоре проснулся дремавший служитель. Он только мычит от неожиданности ночного визита и обалдело глядит на Мечислава тупыми и перепуганными рыбьими глазами.
Ловкий выпад hоок’ом в челюсть, upper-coat’oм в солнечное сплетение, и служитель хрипит под скамьей.
Сливинский бросается в коридор, напоминающий тюремный, заглядывает через небольшие, застекленные, как в тюремных одиночках, волчки, в небольшие камеры. В них темно…
В одной из камер не спали. На простом деревянном топчане сидела, поджав под себя ноги, женщина в изношенном салопчике и баюкала детеныша — серо-пепельную полуобезьянку.
— Так Магда не солгала! — вырвался возглас. — Она сказала правду! О, будьте вы прокляты!
Мечислав уже хочет оторвать взор от испугавшего его видения, но сидящая на мгновенье подымает голову и… в глазах Сливинского темнеет… Он протирает глаза… Это сон? Бред? Галлюцинация?.. Что это?
Сливинский затискивает зубами крик, готовый вырваться из его пересохшего горла. Так вот почему, так вот о ком звенели серебряные колокольчики:
«Лю… ци… на»…
«Лю… ци… на»…
Челюсти сжимаются с такой силой, что боль постепенно отрезвляет Мечислава.
Он был бы безумно счастлив и ничего больше не требовал бы от своей судьбы, если бы кто-нибудь уверил его: «Это не она. Она давно убита, умерла, похоронена»… Он тогда был бы безумно счастлив… Но сомнения быть не могло — Сливинский узнал свою невесту, ту, которая была его путеводной звездой, второй, после родины, целью его жизни…
Он хочет найти в своем воспаленном мозгу формулу… Они разрушили его страну, они уничтожили миллионы людей, они измучили и исковеркали его, но и этого мало — они захаркали его душу, растоптали в ней все самое святое, самое дорогое, так бережно хранимое долгие годы, они покрыли позором седины старого Симона!
О, будьте вы прокляты!
И она живет? Она смеет жить?.. Ходить по земле, дышать воздухом, глядеть на небо?.. Быть может, на ту звезду, на которую так часто смотрел он?.. Где же ее гордая кровь? Где же она? Где? Как может перенести она такое унижение и так спокойно баюкать это маленькое чудище?!..
— Нет, я помогу тебе вспомнить о том, что существует честь…
Пистолет «Кобра» давно уже жжет руку… В висках стучит. «Кобра» поднимается, становится на хвост, заглядывая хищным глазом дула через окошечко…
Сейчас она ужалит…
Нет…
— Бог тебе судья… — шепчет человек с израненной душой.
— Бог тебе судья.
И, прижав руки к пылающим вискам, он бежит, сам не понимая куда…
Сливинский метался по парку в поисках выхода, но везде натыкался на сплошную высокую стену, опутанную проводами. Он бросил мокрую хворостину; когда она коснулась проводов, брызнули зеленовато-синие искры короткого замыкания.
Стена под током. Отсюда так легко не уйдешь!..
А что еще за этой стеной! Он слышал и догадывался, что охрана организована идеально. Там дальше еще стены, еще ток, проволока, десятки рыскающих агентов, прожектора, пулеметы, розыскные собаки и даже минные поля. Нет, отсюда так легко не уйдешь. Подобные тайны надо хранить крепко. И они пока хранятся.
Безрезультатно испробовав все способы выбраться из заколдованного парка, он безнадежно опустился на землю. Брезжил мутный рассвет, в серой мгле предутреннего тумана вырисовывались здания лагеря, откуда-то снизу, все приближаясь к нему и становясь более настойчивым, раздавался собачий лай вперемежку с солдатской командой.
В лагере началась тревога. Пленнику пришлось вернуться в свой барак. — Так подсказывало благоразумие. Кроме того, его физические и моральные силы были исчерпаны до дна.
Он покорно принял несколько ударов палкой от сторожа. Ему было все равно. В тот момент его могли бы убить и он не поднял бы руки для защиты.
Несколько дней продолжались беспрерывные проверки и учеты, пока однажды всех их не выстроили на открытой площадке, еще раз подсчитали и под усиленным конвоем перевели в нижний лагерь у подножья горы…
7. Крысы бегут с корабля
— Алло! Алло! Доктор Кребс… Господин Кребс, — взволнованно взывал Боно Рито в трубку.
— Что вы еще хотите? — послышался раздраженный голос.
— Снова шпионы! Они наводнили весь заповедник. Ночью на меня было покушение… А, вы знаете… да, да я уже раз звонил… Но как же быть?
— Вы помешались на шпионах, профессор… Они вам чудятся везде…
— Они не чудятся… У меня крадут препарат, роются в секретных бумагах, а сегодня еще и избили в моей же лаборатории… Вы бездействуете… Я вынужден буду звонить самому Линкерту, — жаловался Рито.
— К черту! К черту! Звоните Линкерту и даже самому дьяволу… Вы бредите, сейчас не до вас и вашей идиотской вакцины! Все трещит, как разваливающееся в открытом море судно… Я не могу получить больше дистанционных трубок для новых бомб! Это поважнее! Они разбомбили завод, где вырабатывались эти трубки… Они взорвали поезд с готовыми детонаторами… Они…
— Что — они?
— Оставьте меня в покое! — завизжал Кребс…
Боно Рито в скверном расположении духа ушел в лабораторию. Через окно он видел, как в автомобиль Кребса несли ящики с шампанским и сардинами.
«Неужели его заместитель снова уезжает на пикник? „Пир во время чумы“», — недовольно подумал японец, нервно просматривая газету.
— Райх трещит! Крысы зашевелились, — произнес он, обращаясь к самому себе. Обстановка указывала на конец новой аферы, во много раз более важной, чем дело режиссера Бруклинского цирка…
— Рахия! Их не интересует больше препарат!
Тибетец молча взглянул на пожелтевшее и обрюзгшее от опия и неудач лицо японца, выражавшее недоумение и злость.
Но, как ни странно, в Боно Рито пробудилось слабое, едва сберегшееся чувство отцовства.
«Магда в больнице. Как она себя чувствует? Ох, уж эти институтки… Я виноват сам, что не поставил солдата в юбке — воспитателем дочери… И при смерти не сказала бы, кто был у нее в ту роковую ночь… и он исчез… но я имел смутные подозрения даже против своей дочери… Нет, тяжело быть диктатором, — жажда власти умеряется животным ужасом и страхом перед собственным окружением… если собственная дочь предает интересы отца, то что же дальше? Но все-таки, может быть, она теперь скажет? Нужно поехать к Магде. Она, наверное, обрадовалась бы, увидев… нет, не его… а маленького обезьяненка.
Этот полуобезьяненок — ее слабость…
Почему она так к нему привязалась? Носится с ним, будто это ее собственный детеныш… Наследственность. Ее мать тоже интересовалась детенышем обезьяны.
Надо навестить ее и привезти этого чертенка… Это ее, несомненно, немного развеселит.
Ну что же, он его потянет, как кормилица, или… да, впрочем, он вспомнил — Магда в порыве увлечения этой новой игрушкой приставила к ней особую няньку… Вот и отлично, она и повезет чертушку…»
Боно Рито быстро собрался и через час автомобиль мчал их в отдаленный курортный городишко.
В зеркале машины он видел подпрыгивающее лицо обезьянки и строгое, скорбное лицо ее няньки.
Японец старался не думать ни о чем, но мысли назойливо кружили черными воронами, чувствующими запах падали…
Боно Рито в частной клинике. Его дочь — богатая и привилегированная пациентка. Японец торопливо спросил врача:
— Опасность миновала?
— Да, профессор… Вашей дочери гораздо лучше.
— Проводите меня к ней.
Увидев отца, Магда отвернулась.
— Как ты себя чувствуешь?
В дверях стояла закутанная в черный платок девушка, смиренная, как послушница, держащая на руках обезьянку. Малыш издал писк. Магда протянула руку, позвала ее и знаков предложила сесть у кровати. Приподнявшись, она нежно погладила светло-серый, стального цвета, нежный пушок.
— Совсем как ребеночек, — улыбнулась она, но при взгляде на отца улыбка сразу потухла.
— Уйди! Уезжай вообще, оставь меня в покое. Я хочу, чтобы этот малыш до выздоровления остался при мне. Устрой няньке и ему квартиру и стол, — капризно сказала она отцу.
«Злой дракон! Вот что происходит от смешения крови…. Она так непочтительна с отцом», — подумал Боно Рито, чувствующий страшное неудовлетворение своей судьбой.
Его планы не сбылись и рушатся… Дочь?.. Он разочаровался в ней…
Боно Рито остался в небольшом курортном городке, совершенно не тронутом бомбардировками. Звенящее безмолвие лишь иногда прерывалось сиреной воздушной тревоги.
Он зашел в меблированную комнату, которую он здесь держал за собой.
— К черту работу… Я должен отдохнуть… Иначе — сойду с ума. Нужно взвесить обстановку, подумать, решить… Если у них там все трещит по всем швам, то может трещать и без меня.
Молодая, чистенькая офицерская вдовушка-хозяйка приветливо поздоровалась с ним.
Боно Рито разделся и с наслаждением вытянулся на кушетке. Черт возьми! Он давно уже не лежал так безмятежно и спокойно. Заповедник, лаборатории, частые визиты высокопоставленных лиц, постоянные требования и приказы — все это походило, особенно в последнее время, на сумасшедший дом…
Да и вся страна, вся ее жизнь казалась каким-то огромным сумасшедшим домом.
Веки сами собой закрылись…