Вы наверняка знаете, что такое похмелье. Голова раскалывается, беспрестанно ноет желудок, ужасно хочется потерять сознание и не приходить в себя до тех пор, пока все это не пройдет. Знакомо? Но известно ли вам, что испытывает человек после солидной порции гипнонаркотиков? Вы словно попали в чужой сон: не чувствуете себя настоящим, реально существующим; убеждаете себя:

«Сейчас ничего не происходит, я просто вспоминаю то, что случилось когда-то давно». Но время от времени сознаете, что вы — это вы, в определенном месте в определенное время, и диссонанс в ощущениях рождает новый цикл мучительного беспокойства и усиливает чувство полнейшей нереальности происходящего. Иногда трудно отыскать собственные руки и ноги; кажется, кто-то выстругал вас из куска дерева, и, если будете вести себя хорошо, когда-нибудь станете настоящим.

«Мысль» и «движение» — чуждые вам понятия, атрибуты живых людей. Соедините все это с вышеперечисленными симптомами обыкновенного алкогольного похмелья, прибавьте фантастическую депрессию, сокрушительное изнеможение, не забудьте озноб, тошноту, спазмы — остаточные явления после треугольников, проглоченных позавчера. Гамма этих ощущений расскажет вам, как чувствовал себя я, когда был насильственно разбужен на рассвете. Рассвет… Все живое радостно приветствует первые лучи солнца. Но, увы, я не чувствую себя живым.

Оглушительный стук в дверь вырвал меня из забытья как раз в тот момент, когда раздался призыв муэдзина: «Спешите на молитву! Спешите на молитву!

Молитва лучше сна! Аллах велик!» Если бы я сейчас мог соображать, меня наверняка рассмешила бы фраза насчет сна. Я перекатился на матрасе, уставился на покрытую трещинами зеленую стену и сразу же пожалел о том, что вообще пошевелился; это было похоже на замедленную съемку, причем часть кадров куда-то исчезла. Вселенная как бы запульсировала вокруг меня…

В дверь продолжали колотить. Через несколько секунд до меня дошло, что ее пытаются проломить сразу несколько могучих кулаков.

— Сейчас, подождите минуту, — откликнулся я и сполз с постели, стараясь не потревожить те части организма, которые еще сохраняли чувствительность.

Благополучно опустился на пол и очень осторожно, очень медленно поднялся на ноги.

Постоял, немного покачиваясь, стараясь убедить себя в том, что я настоящий, но потерпел неудачу и решил все-таки двинуться к двери. Проковыляв добрую половину пути, сообразил, что я совершенно голый. Остановился. Черт, как же трудно постоянно принимать исторические решения в таком состоянии…

Возвратиться назад и накинуть что-нибудь на себя? К грохочущим ударам прибавились негодующие вопли. Тут не до одежды, решил я.

Открыл дверь и остолбенело воззрился на самую ужасную картину: мне, как некоему герою, пришлось столкнуться лицом к лицу с Медузой и двумя Горгонами в придачу. С тремя жуткими чудовищами, сектой Сестер Черной Вдовы в полном составе: Тамико, Деви и Селимой. Гигантские груди оттягивали одинаковые черные пуловеры; под ними — узкие черные юбки и черные туфли на шпильках. Это их рабочая одежда. Зачем наряжаться, словно идешь на дело, в такую рань, мелькнула в моей одурманенной голове нелепая мысль. Рассвет… Никогда не вижу рассветов, разве что время от времени встречаю их «наоборот»: ложусь спать после восхода солнца. Ну, надеюсь Сестры не…

Деви, беженка из Калькутты, втолкнула меня в комнату. Сестры последовали за ней, захлопнув дверь. Селима, чье имя по-арабски означает «спокойствие, мир», повернулась, вскинула правую руку и, рыча, воткнула твердый локоть прямо мне под дых. Удар вышиб весь воздух из легких; задыхаясь, как рыба на суше, я рухнул на колени. Чья-то нога жестоко врезала мне по челюсти, и я повалился навзничь. Одна из Сестер подхватила меня, а две другие неторопливо и методично били, не оставляя без внимания ни одной незащищенной чувствительной точки тела.

Я с трудом соображал и до начала избиения, а после первых безжалостных ударов утратил всякое представление о реальности. Висел мешком на чьих-то цепких руках и в своем бреду почти радовался, что на самом деле ничего не происходит и все это — кошмарный сон, воссоздавший пережитое в далеком-далеком прошлом, который я сейчас безмятежно наблюдаю…

Не знаю, долго ли они меня били. Когда пришел в себя, часы показывали одиннадцать утра. Я лежал на полу и старательно дышал. Наверняка сломаны ребра, потому что каждый вздох вызывал немыслимую боль. Сделал попытку собраться с мыслями: по крайней мере, наркотическое похмелье немного прошло. Коробочка с пилюлями! Я должен найти заветную коробочку! Ну почему никак не удается отыскать проклятую коробочку? Со скоростью черепахи я пополз к кровати. Сестры поработали надо мной на совесть: с каждым движением я проникался все большим почтением к их профессиональному мастерству. На мне буквально не осталось живого места, но не пролито ни капли крови. Если бы Сестры хотели меня убить, довольно было бы одного игривого укуса. То, что они со мной сделали, предупреждение или наказание. За что? Не забыть бы спросить у милых девочек, когда снова увидимся.

Я свалился на постель и потянулся через матрас за одеждой. Коробка — в кармане джинсов, я всегда ее ношу там. Слава Аллаху! Я открыл ее в твердой уверенности, что найду парочку болеутолителей быстрого действия. Но весь запас «красоток», таблеток бутаквалида аш-си-ай, бесследно исчез. Они строжайше запрещены, так же как, например, порнуха, а стало быть, продаются на каждом углу. У меня оставалось по крайней мере восемь штук. Куда они девались?

Наверное, пригоршню я проглотил, чтобы заснуть назло бесновавшимся треугольникам, а остаток сожрала Никки. Но какая разница? Мне нужны любые опиаты. Я нашел семь пилюлек соннеина. Когда они засияют внутри меня, словно солнечные лучи, пронзающие угрюмо-серые облака, я смогу купаться в их теплом, ласкающем свете; иллюзия счастья и благополучия распространится по всему телу, окутает поврежденные Сестрами, нестерпимо болящие места. Одна мысль о том, чтобы попытаться доползти до кухни и налить стакан воды, заставила меня содрогнуться. Я набрался решимости, набрал побольше слюны и проглотил похожие по вкусу на мел таблетки-«солнышки», одну за другой. Минут через двадцать, не раньше, придет избавление от боли, но одно сознание близкого забытья уже заставило ее немного утихнуть. Однако еще до того, как заработали «солнышки», в дверь снова постучали. Помимо воли из моего горла вырвался тревожный полувскрик-полувсхлип. Я не двинулся с места. Стук повторился, негромкий, но настойчивый.

— Йа шабб, — раздалось за дверью. Хасан. Я закрыл глаза; если бы я только был способен верить во что-то, я облегчил бы душу, помолившись о спасении.

— Одну минуту, — прохрипел я. Кричать я не мог. — Позволь мне одеться.

Хасан только что использовал достаточно дружественную формулу приветствия, но это ничего не значило. Я доковылял до двери с той быстротой, на какую был способен; кроме джинсов, на мне ничего не было. Распахнул дверь. Рядом с Хасаном стоял Абдулла. Плохой признак…

— Бисмиллах! — пригласил я гостей войти во имя Аллаха. Пустая формальность, и Хасан никак не отреагировал на мои слова. — Абдулла должен получить три тысячи киамов, — просто сказал он, разводя руками. — Деньги причитаются с Никки. Ступай к ней. Мне сейчас не до твоих нудных поучений.

Наверное, не следовало так говорить. Лицо Хасана омрачилось, словно небо перед бурей.

— Находящаяся под покровительством сбежала, — ответил он резко. — Как ее представитель, ты отвечаешь за своевременную уплату долга.

Никки сбежала? Я не мог поверить, что она способна так поступить со мной.

— Полдень еще не наступил, — выдавил я наконец. Неуклюжая отговорка, но больше ничего в голову не приходило.

Хасан кивнул:

— Мы воспользуемся твоим гостеприимством и подождем.

Они уселись на матрас и пронзительно уставились на меня. Мне совсем не нравилось выжидательно-хищное выражение на лицах гостей.

Что делать? Попробовать связаться с Никки? Нет смысла: Хасан и Абдулла наверняка уже посетили дом на Тринадцатой улице. Неожиданно до меня дошло, что исчезновение Никки и физическая обработка, которой меня подвергли Сестры, связаны между собой. Никки была их приемной деточкой, чем-то вроде любимой зверюшки. Да, что-то здесь вырисовывается, но пока я ничего не мог сообразить.

Ладно, оставим это. Судя по всему, придется найти и выложить три куска Абдулле, а потом уже вытащить хрустики у Никки, когда поймаю ее.

— Слушай, Хасан, — сказал я хрипло, облизывая распухшие, разбитые губы, я могу сейчас дать, самое большее, две с половиной. Ровно столько лежит у меня на счету в банке. Остальные полтыщи заплачу завтра. Это все, на что я способен.

Хасан и Абдулла переглянулись.

— Ты заплатишь мне две с половиной тысячи сегодня, — произнес Абдулла, — и еще тысячу завтра. — Снова быстрый обмен взглядами. — Поправка: полторы тысячи завтра.

Я сообразил, в чем суть. Пятьсот законного долга плюс пятьсот навара Абдулле, а остальные пятьсот — доля Хасана.

Я молча кивнул. В любом случае, выбора мне никто не оставлял. Вся боль и злость, которую я испытывал, сфокусировалась на Никки. Я отвлекся от собственных проблем, предвкушая нашу встречу. Ах, что я с ней сделаю! Будь это даже рядом с мечетью, мне на это наплевать! Каждый унизительный момент, каждый миг ада, через который прошел я по милости старой подружки, все, что мне пришлось претерпеть от Сестер, а теперь — от двух толстозадых ублюдков, испытает и она, поганая сука!

— Я вижу, ты не очень хорошо себя чувствуешь, — слащавым тоном сказал Хасан. — Мы поможем тебе добраться до кредитного автомата. Воспользуемся моим автомобилем.

Я долго не отрывал глаз от Шиита, страстно желая стереть тошнотворно-благостную улыбку с его лица; в конце концов просто сказал:

— Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность.

Хасан снисходительно помахал рукой.

— Правоверный не ждет благодарности, когда исполняет долг милосердия.

Аллах велик.

— Хвала Аллаху! — отозвался Абдулла.

— Это точно, — буркнул я.

Мы вместе вышли на улицу: Хасан по-братски прижимался к моему правому плечу, Абдулла — к левому.

Абдулла устроился рядом с водителем, я сел сзади вместе с Хасаном, закрыв глаза, прильнув к обивке сиденья из настоящей кожи. Никогда в жизни не приходилось мне ездить в такой роскошной машине. Но сейчас мне было абсолютно наплевать на все, кроме боли. Она все росла и росла, сжимая тело тисками… Я почувствовал, как по лбу медленно текут капли пота.

Наверное, я застонал, потому что Хасан шепнул:

— Когда покончим с расчетами, обязательно позаботимся о твоем здоровье.

Остальную часть дороги я проехал молча, ни о чем не думая. Где-то на полпути к банку заработали «солнышки», и я обнаружил, что могу свободно дышать и даже немного двигаться. Возбуждение росло, мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание, но потом все улеглось, оставив прочное ощущение приподнятости, предчувствие чего-то прекрасного. Я едва услышал Хасана, когда мы прибыли к банку. Засунул в автомат кредитную карточку, проверил, все ли в порядке, и снял со счета две с половиной тысячи пятьдесят киамов. Теперь в банке у меня лежала вдохновляющая сумма в шесть киамов. Протянул крупные банкноты Абдулле.

— Остальные полторы тысячи — завтра, — буркнул он.

— Иншалла! — сказал я насмешливо.

Абдулла занес руку, чтобы ударить меня, но Хасан удержал его и что-то пробормотал, — я не смог разобрать, что. Оставшиеся пятьдесят киамов я запихнул в карман джинсов и при этом обнаружил, что больше денег там нет. Странно…

Хоть немного-то должно было остаться — хрустики, полученные от Богатырева, плюс сотня Никки, минус — потраченное прошлой ночью. Наверное, стянула моя сбежавшая клиентка или позарилась одна из Черных Вдов. Господи, какое это сейчас имеет значение? Хасан и Абдулла что-то оживленно обсуждали вполголоса. Наконец Абдулла приложил ладонь ко лбу, губам, сердцу и оставил нас вдвоем. Хасан крепко взял меня за локоть и помог дойти до своего роскошного сверкающего черного чуда техники. Я старался заговорить, но первая попытка провалилась.

Наконец пробормотал: «Куда?»

Голос показался мне чужим — хриплым, срывающимся, словно голосовые связки томились без работы уже многие годы.

— Я отвезу тебя в госпиталь, — ответил Хасан, — и там покину. Надеюсь, ты не обидишься. У меня масса неотложных дел. Увы, бизнес есть бизнес…

— А дело есть дело, — закончил я. Хасан улыбнулся. Не думаю, что у Шиита имелась какая-то личная неприязнь ко мне. — Салаамтак, — он пожелал мне мира. Аллах йисаллимак, — произнес я в ответ. Когда мы добрались до бесплатного госпиталя, я вывалился из машины и заковылял к отделению неотложной помощи.

Пришлось показать удостоверение личности и ждать, когда все данные обо мне извлекут из компьютера. Примостился на стальном сером стуле с распечаткой этих данных на коленях и терпеливо ждал, когда меня вызовут. Сидел так несколько часов. «Солнышки» перестали действовать через девяносто минут, потом начался ад… Полубред-полуявь: огромная комната, переполненная искалеченными, страдающими людьми, все — хронические бедняки, всех мучает боль. Нескончаемый стон, вопли младенцев. Воздух пропитан табачным дымом, вонью немытых тел, мочи, блевотины, сладковатым запахом крови. Наконец меня принял ошалевший от работы доктор; он долго бурчал что-то, осматривая меня, не задавал никаких вопросов, прощупал ребра, выписал рецепт и вызвал следующего.

Сегодня я уже не успею зайти в аптеку, но зато мне известно, где достать кое-какие дорогие пилюльки. Сейчас примерно два часа — самый разгар работы на Улице. Пришлось пешком добираться до Будайина. Меня подстегивала нестерпимая злость на Никки. Придется поквитаться и с Тами и ее подружками.

В клубе Чириги было необычно тихо и безлюдно. Девочки и гетеросеки казались безжизненными, словно куклы; клиенты мрачно разглядывали свои кружки с пивом. Но музыка, конечно, как всегда, ревела, а пронзительный голос Чири, с ее неповторимым суахильским прононсом, перекрывал весь шум. И все же не слышалось смеха, отсутствовал привычный фон — негромкий гул деловых переговоров. Работа замерла… В баре царил застоявшийся запах пота, пролитого пива и виски, гашиша.

— Марид, — оторопела Чири, увидев меня. Она тоже выглядела осунувшейся.

Прошлая ночь, стало быть, для всех нас оказалась мучительно долгой и неудачной в смысле заработка.

— Можно я угощу тебя чем-нибудь? — спросил я. — Судя по тебе, выпивка явно не помешает.

Она с трудом растянула губы в улыбке:

— Когда-нибудь я отказывалась от подобного предложения?

— На моей памяти — никогда, — отозвался я.

— И не откажусь.

Она повернулась и налила себе зелья из специальной бутылки, которую держала под стойкой. — Это что? — поинтересовался я.

— Тэнде. Особый напиток из Восточной Африки.

После недолгих колебаний я решился:

— Налей и мне!

Чири изобразила беспокойство и утрированно-озабоченным тоном пробормотала:

— Тэнде плохо-плохо для белый бвана! Белый бвана выпить — и сразу бум-бум на свой белый мгонго.

— У меня был сегодня длинный и поганый день, Чири. — Я протянул ей бумажку в десять киамов.

Она сочувственно кивнула, налила мне и подняла свой стакан:

— Ква сихо яко!

— Сахтайн! — сказал я по-арабски, отпил немного тэнде и сразу вытаращил глаза и поднял брови. Питье обжигало, как огонь, и имело неприятный привкус, но я знал, что, если как следует постараюсь, смогу оценить его. И осушил свой стакан.

Чири покачала головой:

— Моя сильно-сильно бояться за белый бвана. Моя думать, что белый бвана вот-вот облюет чистый хороший бар.

— Еще раз, Чири. А когда выпью, сразу наливай следующую порцию.

— Такой плохой был, значит, день? Ну-ка, милый, подойди к свету.

Я обошел вокруг стойки и встал так, чтобы она могла разглядеть меня как следует. Лицо у меня, должно быть, выглядело жутко. Чири протянула руку, осторожно коснулась ужасных ссадин на лбу, кроваво-синей вздувшейся кожи вокруг глаз, носа, разбитых вспухших губ.

— Хочу хорошенько напиться как можно быстрее, — сказал я. — Кстати, я остался без гроша.

— Ты разве не сорвал три тысячи с русского? Ты ведь, кажется, сам мне сказал. Или я слышала от кого-то другого? Может, от Ясмин? Знаешь, после того, как русский скушал пулю, мои новенькие сразу попросили расчет, и с ними ушла Джамиля. — Она налила мне следующую порцию зелья.

— Ну, Джамиля небольшая потеря. — Это был предоперационный гетеросек, который и не собирался делать операцию.

Я протянул руку к стакану. Кажется, сегодня я пью за счет заведения.

— Тебе легко говорить… Посмотрела бы я, как ты заманиваешь сюда туристов без баб, трясущих голыми сиськами на сцене. Ты мне расскажешь, что с тобой приключилось?

Я осторожно взболтал содержимое стакана.

— Как-нибудь в другой раз.

— Ищешь кого-нибудь?

— Никки.

Чири коротко рассмеялась:

— Да, кое-что это объясняет, но все-таки Никки не могла тебя так хорошо отделать?

— Сестры.

— Все три? Я поморщился:

— Да, все вместе и каждая в отдельности. Чири подняла глаза к потолку.

— Почему? Что ты им сделал? Я фыркнул:

— Пока еще не знаю.

Чири наклонила голову и искоса посмотрела на меня.

— Послушай, — произнесла она вполголоса, — я ведь видела сегодня Никки.

Она приходила сюда примерно в десять утра. Просила, чтобы я передала тебе ее благодарность. Не сказала за что, правда, но, думаю, ты сам знаешь. Потом отправилась искать Ясмин.

Я почувствовал, как во мне закипает злость.

— Не сказала, куда идет? — Нет.

Я снова расслабился. Если кто-нибудь в Будайине знает, где обретается моя бывшая подружка, это Тамико. Но меня никак не привлекала перспектива снова столкнуться с толстой рожей бешеной суки, а судя по всему, придется.

— Не знаешь, где мне достать немного пилюлек?

— Что именно тебе нужно, детка?

— Ну, скажем, полдюжины «солнышек», столько же треугольников и «красоток».

— И все это, учитывая, что ты сейчас без гроша? — Она снова запустила руку под стойку и вытащила свою сумочку. Порывшись в ней, извлекла черный пластмассовый цилиндрический контейнер. — Держи. Зайдешь сейчас в мужской туалет и отсчитаешь сколько нужно. Потом заплатишь. Что-нибудь придумаем например, что скажешь, если я приведу тебя сегодня ночью к себе?

Волнующая и вместе с тем страшноватая перспектива. Вообще-то меня не осаждают толпы жаждущих моих ласк фем, обрезков, гетеросеков или мальчиков, я не какой-нибудь гигант секса, машина любви, но в общем справляюсь, когда нужно… Однако от мысли о ночи с Чири мороз по коже подирает. Эти зловещие узоры из шрамов по всему телу, вампирские клыки…

— Скоро вернусь, — сказал я, нежно поглаживая контейнер с пилюльками.

— Я только что купила новый модик Хони Пилар, — крикнула Чири мне вслед. Не терпится испробовать его. Когда-нибудь хотел трахнуть Хони Пилар, Марид?

Соблазнительное предложение, но, увы, в ближайшее время у меня есть другие дела, никак не терпящие отлагательства. А потом… вставив личностный модуль непревзойденной секс-бомбы Хони Пилар, Чири станет ею. Чернокожая амазонка будет любить меня так, как делала это сама Пилар, когда записывала модуль.

Достаточно закрыть глаза, и в твоих объятьях — самая сексапильная женщина на свете, и из всех мужчин она жаждет лишь тебя одного, молит тебя о любви… Я пополнил свой лекарственный запас за счет хозяйки клуба и вернулся в бар. Чири рассеянно оглядывалась по сторонам. Я вложил контейнер в ее руку.

— Этой ночью никто не зашибает хрустики, — сказала она подавленно. — Еще по стаканчику?

— Надо бежать, Чири. Дело есть дело…

— А бизнес есть бизнес, — отозвалась Чири. — Любой. Лишь бы он вообще был.

Скажем, если дешевые ничтожества, собравшиеся здесь, начнут тратить хоть немного денег, это снова будет бизнес, а не бесцельное отсиживание задницы…

Не забывай, что я тебе сказала о моем новом модике, Марид.

— Слушай, Чири, если ты еще будешь здесь, когда я освобожусь, мы испробуем его вместе. Иншалла.

Она подарила мне свою замечательную улыбку, которую я так любил.

— Ква кери, Марид.

— Ассалам алейкум, — ответил я и вышел из клуба.

Меня окутал теплый, влажный ночной воздух; я глубоко вдохнул аромат распустившихся цветов и поплелся по улице.

Тэнде здорово подстегнуло меня, кроме того, я проглотил треугольник и одно «солнышко». Когда ворвусь в крысиную нору псевдогейши Тамико, ей придется плохо. Я попытался бегом преодолеть расстояние до Тринадцатой улицы. Увы, обнаружилось, что это выше моих сил. Раньше я мог пробежать куда большую дистанцию. В конце концов я решил, что возраст тут ни при чем. Все дело в мучениях, которые пришлось претерпеть этим утром. Да, конечно.

Сейчас полтретьего или три часа ночи, а из окна Тами доносится громыхание музыки кото! Я барабанил в дверь, пока не отбил кулаки.

Она не слышала меня то ли из-за громкой музыки, то ли из-за наркотиков. Я налег плечом на дверь и обнаружил, что она не заперта. Медленно и осторожно поднялся по ступенькам. Практически каждый житель Будайина как-нибудь модифицировал себя. Ввинченные в мозг модики и приставки-училки дарят самые разные знания, навыки и целые библиотеки информации, или, как в случае с Хони Пилар, другое «я», совершенно новую личность. Я один оставался нетронуто-естественным, полагаясь на природные рефлексы, собственный опыт и осторожность.

Я превосходил других, используя дарованный Аллахом разум против их компьютеризированной натаски.

И вот сейчас дарованный Аллахом разум говорил мне, что здесь что-то не так. Тами не оставила бы дверь открытой, разве что ради Никки, забывшей дома ключи…

Она лежала примерно в той же позе, в какой я застал ее накануне. Лицо густо набелено, иссиня-черная краска на веках. Но сейчас Тамико была полностью обнажена, и ее странное созданное хирургами тело выделялось кричащим белым пятном на деревянном полу. Кожа имела болезненно-бледный синеватый оттенок, на ней ярко проступали темные следы ожогов и багрово-красные полосы вокруг запястий и шеи. Горло перерезано от уха до уха; белила смешались с кровью, растекшейся огромной лужей вокруг Тами. Эта Черная Вдова больше никого не сможет ужалить.

Я опустился на подушки рядом с безжизненным телом и попытался сообразить, что здесь произошло. Может быть, Тами выбрала не того клиента, и он нанес ей удар первым? Следы ожогов и кровоподтеки говорили о том, что ее истязали; пытали долго, неторопливо, так, чтобы причинить максимальную боль. Тами с лихвой заплатила за то, что сделала со мной. Квадаа уквадар — правый суд Аллаха и судьбы.

Телефон на моем поясе зазвонил как раз в тот момент, когда я собрался связаться с лейтенантом Оккингом. Я настолько ушел в свои мысли, уставившись на труп Тами, что звонок ударил по нервам. Что ж, сидеть так в компании мертвой женщины, которая неотрывно глядит тебе в лицо, — довольно неприятное времяпрепровождение. Это кого угодно выведет из себя. Я взял трубку.

— Слушаю.

— Марид? Ты должен… — Связь прервалась. Трудно было сказать, кому принадлежит голос, но, кажется, я все-таки узнал его. Похоже на Никки.

Я посидел еще немного. Что хотела передать мне Никки — попросить о чем-то, предупредить? Тело сковал озноб, я не мог пошевелиться. Стали действовать наркотики, но сейчас я почти не почувствовал этого. Несколько раз глубоко вздохнул, собрался с силами и продиктовал код Оккинга в трубку. Сегодня ночью Хони Пилар мне не светит.