Пароход пришел поздно ночью, без огней, из опасения быть обнаруженным вражескими самолетами, и остановился далеко от берега. Его не сразу заметили в темноте. А когда подошла шлюпка, все кинулись к причалу. Семенцов, Михайлюк и милиционеры с большим трудом восстановили порядок.

Выяснилось, что вещи брать не разрешается — пароход перегружен людьми. Семенцов действовал неумолимо, и все имущество детского сада, все чемоданы Славиной мамы остались на берегу.

Шлюпка с парохода и вторая, с пристани, были полны. Мать Славы со своей девочкой находилась в первой шлюпке, тетя Даша с малышами — во второй. Костя и Слава считали, что они, мужчины, должны сесть последними. Но когда Семенцов, сдерживая теснившихся к лодкам людей, пропустил Славу к сходням, из толпы закричали: «Пустите! Пустите!» — и к причалу вынесли на руках стонущую женщину, которую доставили в последнюю минуту из больницы.

Семенцов находился в затруднении: взять женщину-значило не взять мальчиков, родные которых были уже в лодках. Но Слава сам уступил свое место больной, а Костя закричал тете Даше: «Следующей приедем, не бойся!» Слава увидел обращенное к нему испуганное лицо матери, но только помахал ей рукой. Гребцы, опасаясь, как бы опять не началась кутерьма, поспешно оттолкнулись веслами, и лодки ушли.

— Молодец, парень! — Семенцов одобрительно похлопал Славу по плечу и обратился к людям на пристани: — Учились бы, а то… — Он потрогал повязку на голове и поморщился.

В небе, как все эти ночи, но только сильнее, полыхало багровое зарево. Отсвет его ложился на лица, отражался в воде. Тишина стояла такая, что слышны были стук колес на дороге и дальний всплеск весел в море.

Вдруг вверху возник прерывистый звук самолета, в небе повисла ракета, осветив мертвенным светом берег, море и крохотную белую точку — пароход. Услышав уже знакомый им страшный звук, люди бросились бежать. В одну минуту пристань опустела.

— Ну и публика, — проворчал Михайлюк, тяжело поворачиваясь на костылях, и поднял кверху бородатое лицо. — Неужто он, гадюка, сюда метит?

Костя и Слава жмурились от яркого, обнажающего света и старались держаться поближе к Семенцову.

— И к кому привязался, скажи на милость! — продолжал возмущаться Михайлюк.

Ракета медленно опускалась, а самолет, не видимый в вышине, кружил и кружил. Вдали что-то ухнуло, будто обвалилась скала, гулкий удар прокатился над морем.

— Швырнул-таки, гад! — выкрикнул со злобой Семенцов.

Ухнуло еще раз — и стихло. Самолет ушел. Ракета погасла. Но вместо нее взметнулся в море язык пламени.

— Беда… пароход, — проговорил упавшим голосом Михайлюк. — Что делать будем?

Несколько мгновений все четверо. — Семенцов, Михайлюк, Костя и Слава — безмолвно смотрели на огонь в море, словно не верили, что это тот самый пароход и что он горит.

Костя будто окаменел, не в силах был сдвинуться с места. Слава шумно дышал н, сам того не замечая, теребил Костю за руку.

— Лодку! Лодку! — закричал Семенцов. — Ведь детишки!

Костя опомнился и сказал, что видел неподалеку на берегу лодку. Втроем они побежали за ней, оставив на пристани Михайлюка. Лодка оказалась на месте. Мигом спустили ее на воду. Семенцов посмотрел на ребят.

— Возьму одного… Кто? Живо!

— Я! — разом ответили Костя и Слава.

— Я… я… еще с вами канителиться. — Семенцов взялся за весла. — Слушай мою команду! Ты, — он кивнул Косте, — на руль, а ты, — обернулся он к Славе, — беги в горсовет, к Теляковскому, доставай лодки! С одной разве управимся?

Заскрипели уключины, и лодка понеслась. Слава остался на берегу.

Никогда Костя не думал, что можно так грести, как греб Семёниов. При каждом взмахе весел лодку точно подбрасывало. Казалось, она неслась не по воде, а над водой. Огонь в море приближался. Темнота отступала. Воздух светлел, становился дымчато-розовым. Уже видно было, что горит развороченная взрывом бомбы корма, и пароход оседает, задирая нос, на котором что-то двигается — должно быть, люди. Ни голосов, ни шума пожара еще не было слышно, и что делало зрелище горящего в море судна особенно страшным.

Первый, ослабленный расстоянием звук, который они услышали, был похож на сильный вздох. Должно быть, взорвался котел. Видно было, как пароход заволокло белым клубящимся облаком.

Теляковский говорил сущую правду: пароход был маленький. Белый и, видимо, нарядный пароходик, из тех, которых обычно совершают экскурсии в праздничные дни. Труба желтая, с черной каймой, узенький капитанский мостик, застекленная будка рулевого. Даже радиорубки не видно и, наверное, нечем дать сигнал о бедствии…

Все это Костя уже мог разглядеть при свете пожара. Нос парохода поднимался, обнажая ниже ватерлинии зеленовато-черный киль. В воздухе остро запахло гарью. Обломки обшивки падали в воду и гасли с громким шипением. Но все эти звуки — треск горящего дерева, свист пара, грохот рушащихся надстроек, всплески воды — перекрывал слитый воедино пронзительный крик.

Пассажиры, в большинстве женщины, беспомощно и неумело карабкались, как на крутую гору, на нос, срывались, падали и снова ползли, цепляясь руками за накренившуюся палубу. Некоторые в растерянности метались и, прижимая к груди детей, прыгали в воду. Кому удавалось вынырнуть, тот пытался добраться до единственной шлюпки, только что отчалившей от парохода. Шлюпка была перегружена и сидела в воде очень низко. Но утопающие хватались за ее борта со всех сторон, она оседала все глубже, пока не черпнула одним бортом воду и не пошла ко дну.

Семенцов греб изо всех сил. Но теперь Косте казалось, что лодка ползет еле-еле, и он просил, умолял: «Скорее-скорее…»

— Смотрите! — закричал вдруг Костя так, что Семенцов оглянулся.

На самом носу парохода какая-то женщина привязывала детей к подушкам и швыряла их в воду. Они мелькали в розовом воздухе, на мгновение исчезали и всплывали, держась на подушках, как на поплавках.

Это была единственная женщина, которая не растерялась и, очевидно, первая заметила приближавшуюся лодку. Может быть, это тетя Даша? Костя пытался разглядеть ее лицо и не мог. Он только видел распустившиеся, длинные и черные, как у тети Даши, волосы. Вдруг они вспыхнули. Взмахнув руками, женщина бросилась в море.

В ту же минуту пароход вздрогнул, как будто предсмертная судорога прошла по его изуродованному, обожженному телу, поднялся на дыбы и стремительно ушел в воду. Огромная черная воронка втянула вслед за ним всех, кто находился поблизости.

Когда Семенцов, мокрый, задохшийся, подогнал лодку к месту катастрофы, на поверхности моря виднелось лишь несколько женских голов и четыре намокшие подушки с детьми. Семенцов принялся втаскивать их в лодку. Один человек подплыл сам. Это был кочегар парохода, с черным лицом и обожженной, в волдырях рукой.

Костя заметил неподалеку от лодки ребенка на подушке, она почти совсем погрузилась в воду. Видя, что Семенцов занят, Костя прыгнул в море, подплыл, ухватил намокшую, скользкую подушку и поплыл обратно. Он чувствовал, что его тянет вниз, но не выпускал подушки, поддерживая одной рукой ребенка, чтобы его голова находилась над водой. Семенцов вытащил обоих.

Всего удалось спасти трех взрослых и четырех детей — тех самых, которые были привязаны к подушкам. Своим спасением они были обязаны женщине, у которой загорелись волосы. Но сама она погибла. -

— Тетя Даша… тетя Даша… — беззвучно шептал Костя. Он сидел на корме, с него текла вода, но он этого не замечал. Он смотрел, как устраивают Семенцов и кочегар плачущих и обессиленных женщин, передавая им на руки детей, и продолжал шептать: — Тетя Даша… тетя Даша…

В лодке негде было повернуться, приходилось соблюдать большую осторожность. Хорошо еще, что море было спокойно. Кочегар и Семенцов сидели рядом и гребли. Было темно. Только далекое дымное зарево в степи указывало, где находится берег.

Когда прошли около половины пути, из темноты неожиданно послышался слабый голос: «Лодка! Лодка!» Костя повернул на голос. Вскоре они увидели женщину, плывущую на спине. В поднятой руке она держала сверток. Вероятно, она была отличным пловцом, если сумела отплыть на такое большое расстояние от парохода. Что с ней делать? Места в лодке не осталось ни вершка.

Семенцов и кочегар посоветовались между собой. После этого Семенцов быстро разулся, скинул форменку, брюки и осторожно, чтобы не качнуть глубоко сидящую лодку, перебрался к Косте на корму, а с кормы ловко спустился в воду. Он подплыл к женщине, помог ей взобраться — тоже с кормы, — в лодку. Костя потеснился, и женщина очутилась рядом с ним. А Семенцов поплыл позади лодки, изредка, для передышки, держась рукой за кольцо на корме. Корма сидела теперь совсем низко. Костя пересел к кочегару и взял у него одно весло.

То, что издали выглядело свертком, оказалось ребенком в одеяльце. Спасенная женщина, едва усевшись, принялась развертывать одеяльце, гладить и согревать ребенка своим дыханием. Он был странно тих. Мать не замечала этого, прижимала его к груди, баюкала. Она была еще очень молода, с виду совсем девочка. «Баю-бай, засыпай…» — напевала она слабым голосом. Одна из женщин вдруг заплакала. Молодая мать испуганно взглянула на нее, прошептала:

— Не надо… не надо… он спит. Вовочка, ты спишь? Скажи маме: Здравствуй, мама! Здравствуй, Вовочка, здравствуй, сыночек! — Плечи ее задрожали. Может быть, — она помешалась? Костя боялся смотреть на нее.

Наконец, показалась пристань. Лодка причалила. На пристани их встретили Теляковский, Слава и Михайлюк.