I

МУМИЯ

КИЕВ

9 мая 2009 года

1

Мумия смеялась мне в лицо, как смеются помешанные.

За минувшие столетия кожа лица оттянулась назад и обнажила ряд зубов, которые казались теперь частоколом из клыков. Растянутые губы и провалившиеся глаза — продолговатые, больше кошачьи, чем человеческие, — придавали лицу издевающийся, зверский характер.

— Кто это был? — прошептал я. — Монах? Пилигрим? Он, скорее, похож на вампира.

Хранитель Тарас Королев перекрестился:

— Некоторые мумии действительно выглядят пугающе. Настоящими монстрами их делает естественное бальзамирование.

Снизу, из главного туннеля, из-за лент и ограждений, доносился гул голосов туристов. Чтобы показать скрытую от досужих глаз погребальную камеру, хранитель провел меня через длинные, в несколько сотен метров, узкие каменные коридоры. Королев был невысоким коренастым мужчиной с круглыми глазами и взглядом, который заставлял думать, что он вот-вот совершит эпохальное открытие. Будучи хранителем музея Киево-Печерской лавры в Украине, он давно привык общаться с умершими. В глубоких катакомбах подземного монастыря, в побеленных монашеских кельях и погребальных туннелях вечным сном покоились монахи и святые. На протяжении столетий их тела мумифицировал прохладный сухой воздух подземелья.

Никто ни в монастыре, ни в музее ничего не знал об этом монахе. Грот, где он захоронен, за стеной позади алтаря, в одном из тупиков, обнаружили четыре студента, занимавшиеся уборкой помещений.

В руках мумифицированного трупа монаха, которые были такими тонкими, что походили на клешни какой-то рептилии, находился свернутый манускрипт.

2

Любая мелочь может иметь значение. Легкий взмах крыла бабочки может привести к урагану. Снежинка, нарушившая равновесие, может вызвать лавину. Так математики объясняют забавный факт, что даже крохотные вариации в исходных данных динамических систем могут привести к колоссальным изменениям. Странно изъясняются они, эти математики.

Я сам был такой вариацией в исходных данных.

Хранитель Королев, стоя неделю назад в кабинете с телефонной трубкой в руке, как раз начал цепочку событий, о которых он сам, естественно, не мог иметь ни малейшего понятия. Прошло всего лишь полчаса после того, как он вытянул манускрипт из крепкой хватки мумии. Телефонная трубка застыла в руке хранителя. Кому позвонить? Начальнику — этому алкоголику? В милицию? Даже если умерший стал жертвой преступления и замурован специально, чтобы скрыть убийство, — эта смерть имела место много столетий назад. Археологические инстанции? Но кто будет заниматься этим делом всерьез, как оно того заслуживает? Кому он обязан сообщить об этом? На кого можно положиться?

И он позвонил мне, скромному археологу из университета Осло.

Я помню, как вежливо слушал, когда Тарас Королев, представившись, рассказал о своей находке. Приятным баритоном он спросил:

— Вы можете приехать в Киев, мистер Белтэ?

— Я — археолог, а не палеограф.

— Ваше знакомство с древними манускриптами говорит само за себя.

— Вам надо обратиться к экспертам. У меня есть друг в Исландии, я могу дать его телефон, он — выдающийся…

— Бьорн Белтэ, правда, что вы нашли рукописный текст Евангелия Иисуса Христа?

— Это было десять лет назад. И если точно, то нашел его не я. Я только не дал ему исчезнуть.

— И разве не вы открыли папирусный манускрипт, который оказался шестой книгой Моисея?

— Случайное везение!

— И мумию Моисея?

— А может быть, это она нашла меня?

— Вы слишком скромны, Белтэ. Я читал про вас. В газетах. В международных археологических изданиях. Вы обнаружили и другие манускрипты. Я знаю, что вы — человек настойчивый.

— Настойчивый? Обычно обо мне говорят, что я упрямый.

— Вы — тот человек, которого я ищу. Я знаю. Я такой же.

— Послушайте, я всего лишь старший преподаватель, даже не профессор.

— Вы хотите мне помочь?

— К сожалению, не могу. Ищите кого-нибудь другого!

Принципиальным человеком я никогда не был.

3

Мумия лежала обнаженной на каменном возвышении за алтарем, скрывавшим вход в пещеру. Только в последние годы, уже после краха коммунизма, здесь стали прикрывать тела.

— Неужели власти позволят мне увезти манускрипт? — спросил я.

— Их интересует только мумия. А никак не манускрипт. — Хранитель изобразил на лице гримасу, которая поразительно напоминала выражение лица мумии. — Мои начальники уже начали драку за то, кто несет формальную ответственность за мумию и получит финансирование на исследования. Если исходить из местонахождения могильной камеры и возраста алтаря, можно предположить, что этот монах нашел упокоение раньше, чем летописец Нестор, которого захоронили здесь, в Киево-Печерской лавре, в 1114 году. Манускрипт же начальники засунули бы в шкаф к прочим древним текстам, которые мы толком не исследуем так. — Он кивнул в направлении свитка с манускриптом, который покойный крепко прижимал к своей груди. — Я заменил его другим текстом того же времени, который взял из архива.

4

Пергамент с оригинальной рукописью лежал на подсвеченном снизу столе в кабинете хранителя. Каждая страница была разделена на два симметричных столбца, ограниченные прямыми невидимыми линиями.

— Эта часть текста, — хранитель Королев показал на правый столбец, — написана знаками, которых я никогда не видел. Левый столбец написан клинописью. Данный шрифт был создан в Месопотамии пять тысяч лет назад и обычно связывается с глиняными табличками в Шумере, Вавилоне и тому подобных местах. Можно предположить, что перед нами копия глиняной таблички. Впрочем, пока текст манускрипта не исследован — с филологической, семантической, палеографической, лингвистической точек зрения, — это лишь предположение, не больше. Если текст и правда переписан с глиняной таблички, мы никогда не узнаем, сколько лет оригиналу. Однако после радиоуглеродного анализа мы сможем сказать, сколько лет пергаменту.

Я осторожно потер пальцами краешек пергамента:

— Посмотрите! Кожа кажется мягкой, даже новой. А должна была бы быть твердой, высохшей. На протяжении тысяч лет свиток лежал в свернутом состоянии и тем не менее развертывается практически без разломов и складок.

— Я ничего не знаю о том, как обрабатывали кожу животных в южных широтах. Ничего.

— Неизвестные значки в правом столбце — как вы думаете, что это такое?

— Понятия не имею.

— Арабские буквы?

— Нет, я узнал бы их. Это больше похоже на какие-то математические формулы. В Вавилоне еще за несколько тысяч лет до Рождества Христова были разработаны довольно совершенные математические постулаты. И еще меня смущают украшения манускрипта.

— Почему?

— Вот трикветр, например, — он указал на символ, расположенный в самом верху пергамента, — обычно этот знак не ассоциируется с Древней Месопотамией. А вот это, — произнес он, переводя мое внимание на изображение павлина, — особая птица.

Я погрузился в изучение рисунка птицы, распустившей полукругом хвост.

— Павлин, — сказал хранитель, — это древний символ езидов. Они поклоняются павлину. Считают его символом падшего ангела. В их религии павлин символизирует демиурга, божество низшего ранга, которым был создан космос. Эту птицу называли Малак-Тавус, что значит «Ангел Божий» или «Павлин-ангел». Христиане и мусульмане воспринимают езидов как поклонников дьявола. Дело в том, что одно из имен Малак-Тавуса — Шайтан. Знакомо оно вам? — Взгляд Королева блуждал некоторое время, потом он кивнул в ответ на мой незаданный вопрос. — Шайтан на арабском языке — имя Сатаны.

5

За окном кабинета хранителя золотом сверкали шпиль колокольни и луковицы куполов храма. Ежегодно тысячи православных пилигримов приезжают в Киево-Печерскую лавру в надежде ощутить дыхание Господа. Пока Королев разливал кофе, я перевел взгляд с собора и колокольни на множество церквей и памятников, видневшихся из окна. Однако перед глазами у меня все еще была мумия, обнаруженная в одной из пещер, среди переплетений ходов с маленькими и большими подземными церквами. Очень кратко Королев объяснил, что произойдет, если он будет послушно следовать предписаниям: «Ничего».

Бюрократические процедуры, формальности, и больше ничего… Для Королева стало навязчивой идеей помешать тому, чтобы находка мумии дала старт жутким бюрократическим перетягиваниям каната между музеями, церковными и государственными властями. На протяжении сотен лет монахи Киево-Печерской лавры собирали и копировали многочисленные религиозные тексты. И что? В архивах музея они по-прежнему лежат без всякой пользы. После революции 1917 года о текстах забыли. О них никто не вспоминал. Коммунистическая власть не интересовалась изучением христианских документов. А потом наступила пора нехватки денег, борьбы за власть, бюрократии.

— Манускрипт необходимо изучить, — сказал Королев. — Подвергнуть радиоуглеродному анализу. Перевести, истолковать, определить место среди других. Но у нас нет возможностей.

— Я все еще не понимаю своей роли в этом деле.

— Я хочу, чтобы вы увезли манускрипт на Запад! Я хочу, чтобы он был изучен при помощи методов, которые находятся в вашем распоряжении.

— Но что скажут украинские власти иностранному ученому, который попытается вывезти из страны подобного рода манускрипт?

Он посмотрел на меня. Очень долгим взглядом.

— Нет! — крикнул я.

— Ну теперь вы понимаете, почему я позвонил вам, Бьорн Белтэ, вам, а не кому-то еще?

— Вы не можете меня об этом просить!

— Такого рода манускрипт заслуживает, чтобы его изучали. Самым тщательным образом.

— Вы хотите… вы имеете в виду…

— Вы не такой, как другие. Вы — прагматик. Вы не из формалистов и бюрократов. Вы — настоящий исследователь. Вы любопытны. Вы хотите знать.

— Вы не можете просить, чтобы я вывез манускрипт из Украины как контрабанду!

Но он попросил.

А я вывез.

Судьба — это переплетение нитей, видимых и невидимых, которые пересекаются, но общий рисунок мы обнаруживаем, как правило, слишком поздно. Когда в аэропорту я прощался с Тарасом Королевым, я видел его в последний раз.

Как и все другие, кого судьба вовлекла в водоворот событий, связанных с манускриптом, он был убит через несколько недель.

 

II

КВАРТИРА

ОСЛО

22 мая 2009 года

1

Ни один человек не может быть готов к тому, что обнаружит труп. Поверьте мне. У меня есть некоторый опыт.

Дом был огромным и казался неприступной каменной крепостью. Со своими эркерами, шпилями, стилизованными брустверами он легко мог сойти за место событий минувших времен. Стены из красного гранита и кирпича были увиты диким виноградом и торчавшим в разные стороны плющом. Клочья травы и увядшие тюльпаны тянулись вверх на узкой полоске зелени между фасадом в стиле модерн и кованой решеткой, которая держала прохожих на подобающем расстоянии.

Лестница внутри дома носила отпечаток прежней роскоши, от которой только она и осталась, с перилами из дорогих сортов дерева, железной решеткой в стиле модерн. На потолке сохранились живописные изображения очаровательных херувимов и ангелочков с крылышками. Шаг за шагом, словно дряхлый старик, я поднимался по ступенькам лестницы. Перелет измучил меня. В руках чемодан. Каждый шаг отдавался эхом. Как будто в кино. Лицо отражалось на блестящих плитках стен. Запыхавшись, я остановился на площадке перед двустворчатой дверью из красного дерева со вставкой из матового стекла. Я позвонил. Звонок прозвучал хрипло, как будто он был не совсем здоров и хотел закутаться в шарф и проглотить лекарство, чтобы не саднило горло. У меня был ключ, и я мог отпереть дверь сам, но я всегда предпочитал звонить Кристиану. Это более естественно.

Я знал Кристиана Кайзера восемнадцать лет и никогда не слышал, чтобы он о ком-то отозвался пренебрежительно. Он легко сходился с людьми. Его юмор — суховатый, чисто британский — был элегантным и необидным. Все знают людей такого типа. Он всегда помнит ваше имя, а заодно имя вашей бывшей жены и ваших детей-бездельников, помнит о том, что ваш эрдельтерьер Трикси потерялся в горах в прошлом году. Его внешность трудно забыть. Очень худой. С заостренными чертами лица, неуклюжий, как привидение. До того как в результате несчастного случая он оказался прикованным к инвалидному креслу, к чему он так и не привык, он казался выше, чем был на самом деле. Носил модный костюм с галстуком-бабочкой. Весной обычно вставлял в петлицу только что сорванный цветок. Густые подвижные брови казались заблудившимися усами. Он непрерывно подмигивал, словно у него тик. Седые волосы были зачесаны назад, отчего он напоминал добродушного сельского священника.

Я ждал. Обычно он кричал мне:

— Открой ключом! Зачем я давал тебе ключ? — но сегодня не было слышно ни звука.

Лифт, на котором Кристиан поднимался в своем кресле, застыл на втором этаже. Значит, он был дома. Установка лифта после несчастного случая (неблагоприятное стечение обстоятельств: неосторожный вагоновожатый, подвыпивший писатель, пешеходный переход) вызвала бурю возмущения и привела к экстренному заседанию правления жилищного кооператива. Некоторые потребовали, чтобы Кристиан Кайзер съехал.

Кристиан был историком и автором научно-популярных произведений. За последние годы не вышло ни одной его книги, которая продавалась бы в количестве менее пятидесяти тысяч экземпляров. Такие книги, как «С Одином в восточных землях», «Викинги на Ниле», «Норвежское наследие тамплиеров», вызвали оживленную профессиональную дискуссию, а красноречие, остроумие и характерная внешность сделали Кайзера желанным гостем пятничных телевизионных шоу. Когда декан Трюгве Арнтцен с обычным упрямством отказал мне в просьбе профинансировать исследование киевского манускрипта, я обратился к Кристиану. На протяжении многих лет мы обсуждали с ним возможность совместного написания книги. И наконец у нас появился проект — загадочный манускрипт, который я тайно вывез из Украины, его изучение могло стать основой для нашей совместной работы. Хотя в тот момент мы почти ничего не знали о манускрипте, издательство Кристиана клюнуло на наживку — мумия! сатанинские символы! загадочные значки! — и выдало щедрый аванс. Декан с огромным удовольствием отправил меня в неоплачиваемый отпуск. И тем самым избавился от необходимости лицезреть меня.

Я позвонил еще раз. Кристиан уже должен проснуться. Он был «жаворонком». Не слышит звонка?

Вчера вечером, когда Кристиан звонил мне в Рейкьявик, он просил приехать к нему прямо из аэропорта.

— Нам надо обменяться свежей информацией, — сказал он со смехом, слегка подшофе.

Потом сообщил, что нашел в Париже женщину, знавшую о некой паре в Амстердаме, которая изучала упоминания трикветра и Малак-Тавуса в средневековых манускриптах. Многообещающее начало. Сам я тем временем встречался с одним из знаменитейших ученых — исследователем древних манускриптов. Профессор Трайн Сигурдссон не только руководил отделом манускриптов Института Аурни Магнуссона, но и был моим другом, на которого я мог положиться.

Куда пропал Кристиан? Не случилось ли с ним чего? В роли ангела-хранителя я выглядел довольно жалко. После перелета чувствовал себя не в своей тарелке. Потерял способность действовать. Я вообще не люблю путешествовать. Мои чувства от этого тупеют. Душа не успевает за переездами.

Наконец я решился и отпер дверь сам. Весь в сомнениях и с опаской. Словно был взломщиком.

2

Квартира огромная. В такой и целый школьный класс потерялся бы навсегда. Конгломерат комнат, спален, помещений для прислуги и коридоров, которые вели в никуда.

На полу у входной двери лежала утренняя газета. Кристиан поднимал ее обычно с коврика щипцами.

Я сбросил с ног ботинки.

— Кристиан?

С некоторой задержкой ответил кот. Сэр Фрэнсис. Перс. Ужасный сноб. Хотя я и бывал здесь много лет, он так и не удостоил меня своим вниманием.

Паркет был недавно натерт. В нем можно было увидеть свое отражение. Два раза в год Кристиан нанимал людей из бюро натирать пол. Я принюхался и узнал слабый запах чего-то сладкого, пикантного, чужеродного. Благовония? Странно. Кристиан окружал себя только запахами коньяка «Мартель», сигар Алехандро Робайна и парфюма «Диор Ом».

— Кристиан?

Я заглянул в большую кухню. Пусто. Ни единого пятнышка. Как в мебельном каталоге. Терракотовая плитка. Шкаф из красного, как пламя, бука. Из окна светило солнце на мойку. Ни салфетки, ни кофейной чашки. Хлебница, в полном соответствии с предписаниями, тщательно закрыта.

В комнате с плюшевыми гардинами стоял диван, на котором сидел сэр Фрэнсис. Он смотрел на меня. Я смотрел на него. Я мяукнул. Он не ответил. Взгляд его был тяжелым, грустным, глаза желтыми. Ему явно не хватало порции джина-тоника.

Я постучал в дверь спальни:

— Кристиан?

Тишина и запах благовоний стали действовать мне на нервы.

— Ты проснулся?

Я не мог решиться. Есть что-то личное в спальне, в том, как человек спит, в запахе тела, в сновидениях, которые прилипают к стенам. Вы никогда не знаете, что увидите, открыв дверь спальни.

Я постучал сильнее:

— Кристиан?

Если бы он был моложе и здоровее, я мог бы подумать, что у него в постели группа восторженных читательниц из какого-нибудь читательского клуба. Но то время давно прошло.

Я втянул в себя слабый аромат благовоний и, задыхаясь от удушающего запаха, вдруг подумал, что случилось что-то ужасное. Я не могу объяснить это ощущение. Я совсем не провидец. Когда я был моложе, я считал, что мне по наследству достались способности моей бабушки. Говорили, что она общалась с покойниками. Сейчас я забыл обо всех этих глупостях. И все же, вспоминая секунды перед тем, как я открыл дверь, я понимаю, что уже тогда твердо знал, что Кристиан Кайзер умер. Эта мысль напомнила мне о предостережениях неизвестного мужчины, который несколько раз звонил мне на прошлой неделе. Ему было известно о существовании манускрипта. Говорил он по-английски с акцентом. Я рассказал о нем Кристиану. Мы не знали, кто это. Украинский полицейский? Исследователь из Киево-Печерской лавры, коллега Королева? Нелегальный коллекционер?

Я постучал кулаком изо всех сил:

— Кристиан?

Потом положил руку на ручку и приоткрыл дверь.

 

III

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (1)

Кристиан Кайзер лежал на кровати, на гладкой шелковой простыне, голый, сложив руки на груди. Глаза закатились. Челюсть отпала, обнажив кривую усмешку покойника. Тело мертвенно-бледное. Мужское достоинство съежилось до маленького куска кожи в окружении седых волосков.

Повсюду в спальне — на полу, на прикроватных столиках, на подоконнике — горели восковые свечи. Много восковых свечей. Поразительно много.

Время остановилось. Я глубоко вздохнул и застыл на месте. Парализованный. Окоченевший. Стук сердца отдавался в груди, в ушах, во всем конгломерате артерий и вен моего тела. Колени и руки дрожали. Капли пота текли по лбу, под мышками, по спине. Мозг отказывался управлять телом. Взгляд фиксировал — не реагируя, бесстрастно, отстраненно — всевозможные детали. Солнечные лучи в щелках между занавесками. Шлепанцы рядом с кроватью. Полупустой стакан с водой на ночном столике. Баночку с лекарствами. Книгу. Одежду, аккуратно разложенную на инвалидном кресле. Скомканную и брошенную поверх пижаму. Восковые свечи. Тело.

Непроизвольный стон.

— Боже мой, Кристиан… Что случилось?

Рысцой подбежал ко мне сэр Фрэнсис. И резко отвернулся.

Очень медленно я стал приближаться к кровати. Едва не падая. Весь в поту. Я сосредоточился на запахе. Кожа у умершего была восковой белизны. Но запах шел не от тела. Пока. Кристиан умер совсем недавно. Сквозь сладковатый запах благовоний и горящего воска пробивался другой — более острый, металлический. Я никак не мог определить, что это.

Кристиан был совершенно белым. Смерть лишила его красок. Он был даже белее меня. Как смерть могла сделать тебя таким немыслимо бледным?

Кто-то его убил, это очевидно. Так люди не умирают сами. Не умирают голыми, на кровати без одеяла, с руками, скрещенными на груди, и сжатыми кулаками, в окружении мерцающих свечей. Было что-то… надо найти слово… ритуальное… в том, как он лежал. Словно агент похоронного бюро и священник уже побывали здесь и теперь уехали, чтобы привезти погребальную одежду и святую воду.

Целую минуту я стоял и смотрел на безжизненное тело моего умершего друга. Потом оно исчезло под пеленой моих слез. Я закрыл ему глаза и вызвал по телефону полицию.

 

IV

КЛЮЧЕВОЙ СВИДЕТЕЛЬ

Сыщик Курт Хенриксен был рослым мужчиной в очках с роговой оправой, с записной книжкой в нагрудном кармане и взглядом, от которого самый закоренелый преступник потерял бы самообладание и признался бы в совершенных преступлениях.

Полицейские в форме и в штатском заполонили квартиру, Эксперты в белых халатах ходили из комнаты в комнату, словно пингвины. А я сидел на стуле в гостиной в полной уверенности, что полицейские забыли обо мне. Один «пингвин» нечаянно наступил мне на ногу и рассеянно попросил прощения. Курт Хенриксен расхаживал отдельно от них, поглядывая на книги на полке, открывая шкаф, выясняя, на какую волну настроено радио. Он прибыл позже остальных.

— Большинство людей упускают мелочи, — неожиданно сказал он. Несмотря на пребывание в Осло в течение двадцати лет, он не избавился от мягкости согласных и картавости своего родного диалекта. — А между тем мы можем многое почерпнуть из того, что представляется несущественным. — Он протянул мне руку. — Курт Хенриксен. Инспектор полиции. Полиция Осло, второе отделение. Вот так обстоят дела. Это вы нашли умершего?

— Да, к сожалению. Меня зовут Бьорн Белтэ.

— Я так и подумал. Я про вас слышал. Читал в газетах.

Он имел в виду, что слышал об археологических находках, к которым я имел отношение несколько лет назад. О них писали газеты. Иногда меня узнают на улице.

Чтобы нам не наступали на ноги и чтобы не мешать своим присутствием колонии «пингвинов», мы переместились на кухню. Хенриксен занес мои личные данные в блокнот и спросил, почему у меня был ключ от квартиры Кайзера. Я объяснил, что мы работали вместе над одной книгой. Это его не заинтересовало. Зато он спросил, где я находился в это утро с пяти до семи.

— Его убили в это время?

— Это стандартный вопрос, я должен задать его для порядка.

— Я спал. На борту самолета между Кеплавиком и Гардемуеном.

— Потрясающее алиби, — пошутил он таким тоном, как будто мы оба знали, что убийца я и что это лишь вопрос времени, когда он разоблачит мои хитрые уловки и отправит меня в кутузку. — Значит, в прихожей стоит ваш чемодан?

— Вы добьетесь в полиции больших успехов, инспектор!

— Что вы делали в Исландии?

— Я посетил Стофнун Арна Магнуссонар.

— Я не понимаю.

— Институт Аурни Магнуссона при университете Рейкьявика занимается хранением и изучением древних рукописей. Там мне помогли провести анализ одного манускрипта.

Курт Хенриксен отвел взгляд от блокнота. Хороший полицейский часто бывает вынужден опираться только на интуицию. Он сидел, вперив в меня свой взор. Я — альбинос и потому привык, что на меня смотрят.

— Какая-то книга. Какой-то манускрипт. Скажите, какая может быть связь между планами написать книгу, манускриптом и убийством Кристиана Кайзера?

Этот вопрос разрядил обстановку.

Я сделал вдох. Очень глубокий вдох. И рассказал то, что знал. Рассказал о мумии и о манускрипте. Правда, я не стал распространяться, что вывез его из Украины контрабандно, но намекнул, что в сотрудничестве с университетом Осло помогал киевским коллегам сохранить пергамент. А в качестве grand finale поведал об угрозах по телефону.

— Кто звонил? — спросил Хенриксен.

— Номер не определен. Звонивший не назвал себя. Все началось неделю назад. После этого он звонил каждый день. Но сегодня звонка не было.

— Он вам угрожал?

— Послушайте сами. — Я вынул мобильный телефон.

— Вы записывали все разговоры?

— Только первый. Я стал записывать, когда решил, что он знает, что киевский манускрипт в моем распоряжении. Остальные разговоры точно такая же белиберда.

Я нашел нужное место. Запись началась с резкого щелчка, потом послышался голос незнакомца:

— «…в общих интересах встретиться для разговора. Я могу приехать в Осло. В любой момент.

— К сожалению…

— Белтэ, это чрезвычайно важно!

— Я так не считаю.

— Вы не понимаете, что вы нашли!

— Вы не представились.

— Я ваш друг, я могу оказать помощь.

— Кто сказал, что мне нужна помощь?

— Поверьте мне, вам нужна помощь!

— Послушайте, не могу же я…

— Бьорн Белтэ! Вы в опасности!

— Не смешите меня.

— Вы можете лишиться жизни, Белтэ.

— Кто вы?

— Я представляю организацию, которая готова помочь вам.

— Закончив разговор, я обращусь в полицию.

— Я на вашей стороне.

— Мне не нужна…

— Могу объяснить.

— Угрозы — не объяснение.

— Я вам не угрожаю, я…

— Я уже имел дело с такими, как вы.

— Это недоразумение. Я только пытаюсь заставить вас выслушать меня.

— Вы надеетесь напугать меня?

— Я не хочу вас пугать. Мы можем встретиться?»

Послышался треск, я выключил запись.

Я виновато посмотрел на инспектора полиции Хенриксена:

— Я не заявил об этом разговоре в полицию. Я знаю, что должен был это сделать…

— Если честно, Белтэ, он не угрожал вам. Он предостерег вас и предложил помощь. И тем не менее это многообещающий след.

Новая информация дала Хенриксену пищу для размышлений. Его глаза загорелись. К сожалению, он тут же конфисковал мой мобильник. Хотел, чтобы эксперты попробовали определить скрытый номер звонившего и изучили запись.

С чего-то начинать надо.

Потом он захотел узнать о манускрипте побольше. Он сказал, что полиция рассмотрит вопрос о конфискации пергамента как вещественного доказательства. К счастью, я отговорил его от этого. Манускрипт находился в сейфе в подвале собрания рукописей в Исландии. Но я об этом не сказал. Не хотел раскрывать местонахождение манускрипта. Я терпеливо объяснил, что это очень хрупкая вещь, имеющая огромную историческую ценность, и дотрагиваться до нее могут только эксперты, имеющие специальную подготовку. Что текст покажется в полиции совершенно бессмысленным, если только в их рядах не обнаружатся специалисты по клинописи или семиотике древних текстов. Даже для нас, ученых, объяснил я, манускрипт, которому несколько тысяч лет, представляет собой загадку. Я заверил Хенриксена, что установлению личности убийцы вряд ли помогут ряды непонятных значков.

Он сказал, что еще вернется к этому вопросу.

Один из «пингвинов» вошел на кухню и помахал Хенриксену. Несколько минут они отсутствовали. Потом Хенриксен вернулся с маленьким предметом в запечатанном прозрачном пластиковом пакете для вещественных доказательств.

— Умерший сжимал в правой руке вот это. — Он передал пакет мне. — Вы что-нибудь знаете об этих символах?

Это был бронзовый амулет.

Я покрутил его. Как дети крутят ракушки. Изучил. С каждой стороны выгравировано по одному символу.

— Первый символ — пентаграмма, — сказал я. — Второй — трикветр.

— Вас это удивляет?

Я не ответил. Если я скажу, что трикветр много раз встречается в манускрипте, он без всяких разговоров конфискует его. Хватит с него мобильного телефона.

— Вы не знаете, у Кристиана Кайзера был такой амулет?

— Совершенно исключено.

— Значит, кто-то вложил его Кайзеру в руку прямо перед смертью или сразу после нее.

— Зачем им это делать?

— Такие знаки обычно имеют особое значение?

— Все знаки что-то символизируют. Именно поэтому их используют. Пентаграмма — священный знак, который имеет отношение к чему угодно — от книг Моисея до черной магии, оккультизма и сатанизма. У пентаграммы есть много названий: ведьмин крест и печать Соломона — лишь два из них, а также несколько толкований как символа и как религиозного объекта.

— А второй знак? Как вы его назвали?

— Трикветр. Узел павших. Сердце Хрунгнира. Магический и религиозный символ, известный по германским монетам, кельтскому искусству, скандинавским руническим камням. В христианской религии он обозначал Святую Троицу. В Норвегии мы связываем этот символ с королем эпохи викингов Харальдом Хардроде.

Закончив записывать, Хенриксен посмотрел на свои наручные часы:

— Слишком много информации. Нам надо будет еще поговорить.

— Можно вопрос?

— Да.

— Кто позаботится о сэре Фрэнсисе?

За время возникшей паузы я успел прочитать во взгляде Хенриксена, как его мозг быстро сканирует файл с материалами о британских аристократах и параллельно проводит срочный психиатрический анализ болезненного состояния у ключевого свидетеля Бьорна Белтэ. Мозг у полицейских устроен именно таким образом.

— О сэре Фрэнсисе?

— Я про кота!

— Ах про кота. Скажете тоже. Н-да. Мы позаботимся о коте, конечно.

Он сунул мне свою визитную карточку и отпустил на все четыре стороны.

 

V

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Меня уже ждали, когда я вышел из дома. Я их не увидел. Но они там были. Вероятно, стояли в толпе, собравшейся за полицейскими ограждениями. И ждали меня. Заметил я их, только выходя из такси рядом с университетом. Нужно было забежать за книгами. В тот момент, когда такси свернуло и остановилось, а я вынул бумажник, чтобы заплатить, таксист спросил меня:

— Попали в переплет?

Водитель был молодой смуглый мужчина, с черной бородкой и акцентом, который выдавал его пакистанских предков.

— В общем, да. А почему вы спрашиваете?

— Видите вон тот «лексус»?

Я посмотрел в боковое зеркало. На расстоянии пятидесяти метров от нас остановился автомобиль.

— Нехорошо, — сказал он. — Они едут за нами всю дорогу. Фараоны?

— Нет.

— Кто-то из врагов?

— Поехали! Быстро!

Он включил газ и отъехал от тротуара.

— Шантажисты?

— Хуже не бывает.

— Позвонить моему двоюродному брату?

— Лучше не надо. Могу я позвонить по вашему мобильному?

Я нашел визитную карточку Хенриксена и набрал номер. Он сразу ответил. Выслушав меня, он стал задавать вопросы, в которых ощущался элемент вновь возникшего ко мне психиатрического интереса. И пообещал прислать патрульную машину. Скорее, для того, чтобы успокоить меня, — так мне показалось. Как бы то ни было, я для него ключевой свидетель.

Я попросил таксиста поездить по университетскому городку, пока мы будем ждать патрульную машину. «Лексус» ехал за нами. Таксист провел несколько хитроумных маневров, безрезультатно пытаясь оторваться. Осознав, что разоблачены, преследователи приблизились. Я попытался разглядеть, кто они, но из-за яркого солнца и отблесков света мне удалось увидеть лишь нечеткие силуэты.

Дорога узкая, с большим количеством припаркованных автомобилей. Спидометр показывал восемьдесят пять километров в час. Теперь «лексус» был на расстоянии всего лишь нескольких метров от нас.

Я еще раз позвонил Хенриксену. Он заверил, что патрульная машина уже выслана. Открыв окно, я услышал звуки сирены.

«Лексус» исчез в одном из переулков как раз перед тем, как полицейский автомобиль, подъехав к нам, залил такси блеском мигающих огней.

Отправитель: Примипил [11]

Примипил брат Хэрэгуш

Адресат: Легату легиона [12]

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Осло

Шифр: S/MIME РКС37

Послано: 22.05.2009 15:36

Dominus! [13]

Магистр, с чувством глубокого сожаления я вынужден сообщить Вашему Святейшеству, Совету старейших и всем посвященным дракулианской общины, что местонахождение манускрипта в Осло установить не удалось. Кристиан Кайзер был подвергнут дракулианскому ритуалу — в соответствии с правилами этой церемонии, предписаниями древних письмен и инструкциями Совета Старейших, — но он не выдал искомой информации. Так же безрезультатно мы проверили квартиру Бьорна Белтэ и его кабинет в университете, квартиру и кабинет Кристиана Кайзера, две лаборатории и три архива. Пока мы находились в квартире Кристиана Кайзера, зазвонил телефон. Я присовокупляю сообщение, которое было записано на автоответчике, и предлагаю, чтобы еще одна декурия [14] была немедленно послана в Париж. Если Бьорн Белтэ вернется домой, на рассвете мы нанесем ему визит и подвергнем дракулианскому ритуалу.

Ave Satanas! [15]

 

VI

ЖЕРТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ

ЮВДАЛ

23 мая — 2 июня 2009 года

Подобно тому как на смену любой радости рано или поздно приходит горе, каждая удача уравновешивается каким-то провалом. Свет и тьма. Инь и Ян.

Свобода и бегство.

Полиция предложила мне конспиративную квартиру и пульт срочного вызова в случае опасности. Я с благодарностью отклонил оба предложения. Не захотелось становиться рабом электроники и страха.

Вместо этого я поехал на автобусе в Ювдал. К одиночеству. К тишине. И летучим мышам. На сеновале они основали небольшое поселение.

Судьба бросила меня в безлюдное место, на отдаленное высокогорное пастбище, в окружение скал, лугов, болот, сосновых и еловых лесов.

Только два человека знали, где я спрятался. Моя подруга Кристина, которой принадлежит это пастбище. И инспектор полиции Хенриксен.

Он позвонил мне в воскресенье во второй половине дня ровно в шестнадцать ноль-ноль.

Я сидел на скамейке у пастбища. Внизу, в долине, на другом берегу ручья, блеснуло солнце в стекле автомобиля. Ветер шевелил листву. Доносилось блеяние овец. Я вдыхал аромат черемухи. Вокруг головы кружила мошкара.

До моего бегства из Осло мы договорились созваниваться два раза в день. Полиция дала мне защищенный мобильный телефон. На мой собственный телефон все еще продолжали приходить звонки, как сказал мне Хенриксен. От абонента со скрытым номером. Он рассказал еще, что кто-то подсоединил мой телефон к GPS-навигатору — устройству слежения, которое посылает сигналы через спутниковую связь.

Когда я ответил на звонок, Хенриксен облегченно вздохнул:

— Все идет как надо?

— Тихо и мирно.

— Нет никаких подозрительных туристов?

— Не видел ни одного человека. Почему вы спрашиваете?

Секундная пауза.

— Это убийство… Эти убийцы…

Порыв ветра поднял в воздух цветочный пух.

— Да?

— Я расследовал много убийств за свою карьеру. Большинство были трагедиями. Бессмысленными. Ревнивые мужья. Подвыпившие приятели. Люди с нарушенной психикой, искаженными представлениями о мире, с голосами в голове. Сами знаете. Но это? Никогда не видел ничего подобного. Никогда. Скажите, он был человеком религиозным?

— Кристиан Кайзер? Я сказал бы, скорее, наоборот.

— Вы можете хранить секреты?

— Конечно. Кристиан был моим другом.

— Мы обнаружили много странных деталей в этом убийстве. О них прессе неизвестно. Эксперты из лаборатории говорят, что в квартире Кайзера орудовали профессионалы. Вскрыли замок, не оставив ни единого следа. Как будто у них был ключ. Не оставили нигде ни волоска. Ни единого отпечатка пальцев. Но это еще ерунда. Хуже обстоит дело с амулетом, который они положили ему в руку. А еще эти шестьдесят шесть свечей. Белая шелковая простыня. Обнаженный человек. Благовония. Но есть и еще кое-что.

— Что же?

— Кристиана Кайзера обескровили.

Солнечные лучи исчезли за облаками.

— Что вы такое говорите? — Мне показалось, что я ослышался.

— Обескровили! Как это обычно делают с принесенным в жертву животным. Они выкачали из его тела всю кровь — и при этом в квартире убитого мы не нашли ни единой капли крови.

 

VII

НЕСУЩИЙ СВЕТ

1

И очень хорошо разбираюсь в запахах. Зрение у меня плохое. Зато нюх как у собаки.

Любой запах может молниеносно отправить меня в детство. Малиновое монпансье… Папин бритвенный лосьон и мамины духи… Тающее во рту мороженое и крем от загара…

Я сидел на пастбище и вдыхал запахи раннего лета и гор. Каждый вдох давал море запахов. Лесная подстилка и болото, вода в ручье, дивный аромат вереска, болотная трава, лиственные деревья, полет пыльцы полевых цветов.

Люди, которые не любят свой нос, называют все это свежим воздухом.

В понедельник в первой половине дня я получил электронное письмо из Киева от хранителя Тараса Королева. К нему приходили двое американских ученых. Во всяком случае, они назвались учеными. Джон Скотт из Стэнфордского университета и Марк де Валуа из Йеля. Они произвели впечатление людей, которым все известно. Что подменили манускрипт. Что я контрабандой вывез оригинал в Норвегию. Королев попробовал все отрицать. Тогда они положили на стол копии моих авиабилетов в Киев и обратно и моего ходатайства декану с просьбой о финансировании исследования. Они стали угрожать хранителю, что сообщат украинским властям, если тот не пойдет им навстречу. У Королева не было выбора. Он подтвердил все. Но ничего не сказал об Исландии.

Я был в растерянности. Американцы? Кто они, эти так называемые ученые? Из того, что у них были копии авиабилетов, я сделал вывод: они не ученые. Ни одна авиакомпания не выдаст копии авиабилетов, если только это не требование властей.

Я тут же позвонил Трайну в Исландию. Там все было в полном порядке.

Я так и не ответил Королеву. Меня не удивило бы, если бы оказалось, что американцы контролируют его переписку. Хотя Хенриксен уверял меня, что и мой мобильный телефон, и мобильная связь по Интернету вполне безопасны — он рассказал что-то такое об аналоговых и цифровых сигналах, которые зашифрованы, — я побоялся, что компьютерные гении могут найти меня через ближайшую базовую станцию. Это невозможно, как сказал Хенриксен. Но я стоял на своем.

2

Несколько месяцев своей жизни я провел в психиатрической лечебнице. Мне за это не стыдно. Мне там понравилось. Быть вместе с другими психами. Моими друзьями. Любому из нас необходимо иметь про запас гнездо кукушки. Нервы… Никакой драмы. Никаких искаженных представлений о мире, холерических приступов. Есть только склонность к меланхолии и социальному страху и в довесок неуверенность и жалость к себе. Нет ничего такого, чего нельзя было бы нейтрализовать ежедневной дозой антидепрессанта. Я прошел почти через все. Индивидуальную терапию. Групповую терапию. Когнитивную терапию. Гештальттерапию. Психодинамическую кратковременную терапию. Розовые таблетки. Синие таблетки. Горькие таблетки. Когда я в самый первый раз попал в клинику, психиатр захотел, чтобы я рассказал о папе и маме, обо всем, что случилось в то лето. Я тут же закрылся, как морская лилия. Так я провел несколько дней. Меня заставили глотать таблетки. Но помочь мне они не смогли. Когда я пришел в себя, они меня отпустили. Они, конечно, не понимали, что я их дурачил. Я никогда не был болен. Понять это непросто. Я не являюсь сумасшедшим. Но и нормальным тоже. Мои нервы чрезвычайно напряжены.

Я знаю, что в моих словах нет смысла. Пусть так. Тот, кто увидел свой взгляд в зеркале и почувствовал отвращение к себе, поймет, что я пытаюсь сказать. Тому, кто погружался в болото депрессии и ненавидел себя за то, что знал, как мало значит любовь, наверняка знакомы обрывки мыслей, в которых я пытаюсь разобраться.

3

Электронное письмо, пересланное мне с университетского адреса на Gmail, весьма обеспокоило меня. Некий американский ученый — антрополог культуры Нил Мак-Холл из Массачусетского технологического института — попросил связаться с ним. Нам было бы обоюдно полезно обменяться информацией о манускрипте, утверждал он. Откуда он узнал о манускрипте? Он оставил несколько электронных адресов и телефонных номеров. Письма от Нила Мак-Холла продолжали приходить. Каждый день. Как спам.

Однажды поздно вечером я позвонил Трайну, чтобы поинтересоваться, нет ли какого-нибудь продвижения в изучении манускрипта, а также не получал ли он каких-нибудь писем от неизвестных людей. Ничто не говорило о том, что кому-то было известно о моем пребывании в Исландии. Утечка информации произошла в Киеве. Или в Осло.

Трайн сообщил, что один лингвист разобрался в клинописи. Левый столбец написан на аккадском языке, которым пользовались в Месопотамии на протяжении тысячелетий до эпохи Христа. Лингвист сделал перевод небольшого фрагмента. Текст имел апокалипсическое звучание. Некий ангел света, несущий свет с небес, прилетел на Землю, чтобы спасти мир и все человечество от гибели.

— При желании, прибегнув к фантазии, мы можем истолковать «несущего свет» как дохристианского предшественника Люцифера, — сказал Трайн. — Люцифер — одно из многих имен, которые приписываются Сатане. Латинское имя Люцифер состоит из двух слов: lux и ferre — и означает «несущий свет» или «принесший свет». Ангел света из манускрипта указывает на то, что текст и религия езидов берут свое начало в месопотамских мифах.

— Это значит, что павлин Маклак-Тавус — ранний вариант Сатаны?

— Не факт. Все очень запутанно. Если текст действительно аккадский, то трудно связать его исторически или географически с езидами. Я просмотрел книги о езидах. Их вера — особая смесь гностической космологии с примесью ислама и христианства. Они отрицают, что поклоняются Сатане в том виде, в каком воспринимаем его мы. Они поклоняются летающим богоподобным существам, которых мы называем ангелами.

— А как насчет языка в правом столбце?

— Вот это совершенно непонятно. Я показывал знаки нескольким языковедам и одному математику. Никто ничего не может сказать. Попробуй связаться со специалистами по ивриту из университета в Иерусалиме. Или в Багдаде. Возможно, в Каире. И вообще, я специалист по скандинавским средневековым рукописям, а не по древним восточным манускриптам.

— А каков возраст пергамента?

— Как раз это самое странное. Мы подвергли его анализу, в том числе на углерод-14.

— И результат?

— Нулевой. По-видимому, материал был как-то обработан. Мы даже не можем установить, кожа какого животного была использована. Химики почесывают в затылке. Прямо скажу, ответа нет.

4

На следующее утро я получил электронное письмо от декана Трюгве Арнтцена. Моего дорогого отчима. После смерти мамы мы отбросили притворство, длившееся тридцать лет, и открыто стали демонстрировать неприязнь друг к другу. Он хотел знать, куда я подевался. Группа выдающихся профессоров, которые проводят исследования в престижном Гарвардском университете, пожелала установить со мной связь. Это невероятно важно. Он приложил список с именами, телефонами и электронными адресами. Ни Нил Мак-Холл, ни Джон Скотт, ни Марк де Валуа среди них не значились.

Если бы не Трюгве Арнтцен, я давным-давно стал бы профессором. Он не дает мне возможности продвинуться по служебной лестнице. А я не могу простить ему маму. Вот как между нами пробежала черная кошка. Он был когда-то маминым любовником. Когда они поженились через полгода после папиного падения со скалы, я превратился в маленький неприятный довесок, который постоянно напоминал им обоим о трагедии, предшествовавшей их браку. Папа хотел убить Трюгве Арнтцена. Я хорошо его понимаю. Но папа был рохлей. Я унаследовал от него эту черту. Он начал химичить с креплениями и канатами. Планировал, что эта система откажет при спуске Трюгве Арнтцена. Вместо этого упал сам. Не спрашивайте меня, как это вышло. Когда мама, раскрасневшись, сказала «да» в ответ на предложение, которое сделал ей Трюгве Арнтцен, и стала его очаровательной и готовой на самопожертвование супругой и лучшим другом, я остался где-то на морозе с заплаканными глазами и сознанием того, что буду изгоем. Извините, если это звучит горько и вам кажется, что я напрашиваюсь на сострадание. Позже у меня появился сводный брат, который вытеснил меня и стал центром маминого мироздания. Его зовут Стеффен. Он имеет все то, чего нет у меня. Он — менеджер по недвижимости. Привлекательный. Обожаемый дамский угодник. Мама души в нем не чаяла. С самого момента его рождения я стал прозябать в тени Стеффена.

Трюгве Арнтцен написал электронное письмо в повелительно-презрительном тоне, что полностью соответствовало его сущности. Он явно считал само собой разумеющимся, что я вступлю в контакт с американцами. Незамедлительно. Еще бы, это же американцы! Ученые одного из ведущих университетов мира.

Почти тридцать лет я был пасынком Арнтцена. И это письмо лишний раз доказывало, что он плохо знал меня.

 

VIII

ЛИЛИТ

1

В темноте я прислушивался к тишине и беззвучному крику летучих мышей.

Спальня моя была расположена на втором этаже, за массивной дверью, рядом со скрипучей винтовой лестницей. На полке лежали разлохмаченные дешевые книги карманного формата, несколько годовых комплектов журнала «Ридерс дайджест» шестидесятых годов и гора комиксов: «Серебряная стрела», «Темпо», «Романтика». Кровать стояла рядом с маленьким чердачным окном без занавесок. Через окно в спальню вливалась темнота.

Я не верю в привидения. Но если бы они были, они жили бы именно в этом доме. Рядом с горным пастбищем, вдали от городской суеты. Разве нельзя допустить, что место может сохранять картины и настроения прошлого, что чувства могут оставаться безмолвными криками и бесцветными вспышками с напоминанием о том, кто здесь когда-то жил и умирал? Подобного рода мысли вертелись в голове в этой темноте. Я никогда не дружил с ночью.

Только когда утренний свет стал просачиваться через оконное стекло, я заснул и увидел странный сон. Я находился в какой-то экзотической местности под ярким солнцем. Вдали, среди красноватых зарослей, разглядывая меня и словно обдумывая, не выйти ли оттуда на свет, пряталась какая-то долговязая фигура.

Спустя несколько часов я проснулся и неторопливо сошел вниз по лестнице на кухню. В шкафу среди сгнивших резинок, заржавевших вилок, чайных ложек и тупых ножей я нашел пакет с сахаром к утреннему кофе. Сделал бутерброд. Несколько мух с восторгом присоединились к моему завтраку.

Когда я открыл почту, меня ждало электронное письмо от коллеги из Копенгагена, который сообщил, что Кристиан Кайзер активно участвовал в дискуссионном форуме для теологов в Интернете. В частности, послал три запроса о знаке трикветр и Малак-Тавусе. Кристиан рассказывал мне раньше, что пользовался научными форумами, чтобы улавливать новые идеи и собирать информацию. Но никогда не называл их, а я не спрашивал. Благодаря копенгагенскому коллеге я мог проследить шаги Кристиана на электронных дорогах. Этот сайт был организован как хронологический архив с 1998 года. Кликнув на неделю, последовавшую после моего возвращения из Киева, когда мы с Кристианом приступили к нашему проекту, я обнаружил его первые запросы. Казалось невероятным читать их теперь. Среди ответов я нашел два шифрованных сообщения от пользователя с ником Лилит. Она намекнула, что могла бы дать дополнительную информацию, и попросила Кристиана связаться с ней напрямую. Похоже, эта Лилит имела контакты с парой из Амстердама, изучавшей трикветр и Малак-Тавуса. Через сервер я узнал ее данные:

Имя: Мари-Элиза Монье

Ник: Лилит

Профессия: x-x-x

Место работы: Университет Сорбонна (Париж IV)

Место жительства: Париж

Электронный адрес: [email protected]; marie_е[email protected]

Домашний телефон: x-x-x

Мобильный телефон: x-x-x

Телефакс: x-x-x

2

По адресу Infobal.com я нашел номер мобильного телефона Мари-Элизы и позвонил. Ответили не сразу. Мужской голос:

— Oui? Marie?

Голос был одновременно и энергичным, и смертельно усталым.

— Marie-Elise Monnier, s’il vous plait, — запинаясь, сказал я.

Человек спросил меня о чем-то. По-французски. Невнятно.

— Desole! Excuse me. Do you speak English?

— No. — Пауза. — Well, yes, maybe. A little. Who are you?

Я представился и еще раз попросил к телефону Мари-Элизу Монье.

— Я ее отец, — сказал мужчина. — Позвольте спросить, о чем речь?

Его английский был фактически очень хорош. Но как француз, он должен был сначала ответить отрицательно. Я объяснил, что работаю в университете Осло и наткнулся на ее имя в Интернете на дискуссионном форуме.

— Темы наших исследований пересекаются, и мне хотелось бы обсудить с ней наши находки, — объяснил я.

Он замолчал. Надолго.

— Мари-Элизу ищут.

— Ищут? Вы хотите сказать, что она… пропала?

— Полиция не обнаружила никаких следов. Они думают, что она сбежала, уехала отдыхать, нашла тайного любовника. Покончила с собой. Но они ее не знают. Она никогда не поступила бы так. Она сказала бы.

— Я искренне сочувствую вам.

— Она переслала мне по почте свой мобильный телефон. Как вы думаете — зачем? Зачем кто-то станет посылать свой мобильный телефон? Каждый раз, когда он звонит, у меня появляется надежда.

— Я не позвонил бы, если бы не…

— Конечно, я понимаю.

— Есть какие-нибудь следы? Подсказка?

— Нет ничего!

— Она пропадала раньше?

— Никогда. Вы сказали, что темы ваших исследований пересекаются?

Я рассказал о манускрипте и неясности с его происхождением и датировкой. Но умолчал об убийстве Кристиана Кайзера.

— Да. — В его голосе появились теплые нотки. — Как будто говорит моя Мари. Она всегда интересовалась подобными вещами.

Подобными вещами.

— Я знаю, что прошу слишком многого, но если — нет, когда! — она появится, не могли бы вы попросить ее позвонить мне? По тому номеру, с которого я сейчас говорю?

— Ну конечно.

Я поблагодарил его за помощь и пожелал, чтобы все кончилось хорошо.

Он сказал спасибо. И мы повесили трубки.

Безнадежность в его голосе подействовала на меня угнетающе. Хотя мы оба знали, что Мари-Элизы уже нет в живых, мы усердно старались не признавать этот очевидный факт. Он был ее отцом. Для меня же Мари-Элиза — просто имя, незнакомая женщина в чужой стране, номер в записной книжке, человек, который, возможно, оказал бы мне помощь. Однако я не мог избавиться от мысли, что ее исчезновение не было случайным.

Просто имя… И все же я чувствовал странную скорбь в связи с ее исчезновением.

3

В середине дня, когда я пил кофе на скамейке у пастбища, поглядывая на долину и горы, мне позвонил Хенриксен. Этот банный лист. Он прокашлялся и затем вдруг обратился ко мне со странной просьбой: не сочту ли я за труд связаться с группой американских ученых, которые хотят поговорить со мной?

— Извините, — воскликнул я, — но почему вы звоните мне от имени американских ученых?

С обстоятельностью полицейского и уважением к деталям он объяснил, что запрос от группы ученых поступил от Госдепартамента США в Министерство иностранных дел Норвегии, которое переправило его в Министерство юстиции, которое в свою очередь попросило управление полиции обратиться в соответствующий полицейский округ.

— Зачем?

— Я передаю сообщение, поступившее сверху, и только.

— Вы не сообщили, где я нахожусь?

— Вы с ума сошли, конечно нет!

— Кто они?

Он прочитал список — те же самые имена, которые были в списке, присланном по электронной почте Трюгве Арнтценом.

Папа был археологом. Они с Трюгве Арнтценом были коллегами и друзьями. И соперниками, которые соревновались за благосклонность мамы.

Иногда я спрашиваю себя, не потому ли я стал археологом, что захотел заполнить брешь, оставшуюся после смерти папы. Кухонная психология. Конечно, я интересуюсь прошлым, чтобы избавиться от необходимости выражать свое отношение к будущему. Не говоря уж о настоящем. Психология — археологическое исследование мозга. Раскопки в душе. Я читал Фрейда и Юнга. Кафку и Клера. Вундта и Вертгеймера. Но чем больше я читаю, тем меньше понимаю самого себя. Я похож на рыбку, которая не подозревает, что живет в аквариуме. А может быть, я не хочу этого понимать. Для этого есть основания.

Я никогда не смогу стать психологом. У меня слишком много собственных проблем.

 

IX

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (2)

1

Тараса Королева коллеги стали искать в среду во второй половине дня, потому что он не вышел на работу. Когда через несколько дней киевская полиция вскрыла его квартиру на четвертом этаже дома на улице Ярославов Вал, он был мертв. Лежал на кровати голый, с руками, скрещенными на груди. В правой руке он держал амулет с трикветром и пентаграммой. В спальне вокруг кровати — шестьдесят шесть полностью выгоревших свечей. В квартире стоял запах благовоний и гниения.

Все это я узнал из электронного письма одной дамы — коллеги Тараса Королева. Он попросил ее написать мне, если с ним что-нибудь случится.

Она не сообщала, что кровь из тела была выкачана. Это будет обнаружено только при вскрытии.

2

Когда я позвонил Хенриксену и рассказал об убийстве Королева и о предполагаемом убийстве Монье, по его голосу я понял, что он изумлен. Убийство в Осло мгновенно получило интернациональную окраску. Хенриксен сказал, что свяжется с Интерполом и полицией Украины и Франции.

В последовавшие дни я продолжил охоту за информацией в Интернете. Часами я сидел у компьютера и вел раскопки. www.theology.org, www.palaeography.com, www.archaeology.org. Я просматривал англоязычные украинские интернет-газеты, но убийство хранителя практически не привлекло внимания прессы. Одновременно я пытался как можно больше узнать о Мари-Элизе Монье. Во французских интернет-источниках ничего не говорилось об ее исчезновении. В связи с отсутствием подсказок я продолжил поиски в архиве теологического форума, в котором до исчезновения Мари-Элиза Монье принимала активное участие. Я систематически изучал различные темы, которые она обсуждала. Она была первоклассным полемистом. Деловым, но агрессивным. Одним из тех, кто никогда не сдается. Чем немного походила на меня.

Целый ряд дискуссий, в которых она принимала участие, касался, во всяком случае косвенно, разных теологических тем, в частности грехопадения и поклонения дьяволу. Очень странное впечатление производила эта Мари-Элиза. Возможно, мы очень хорошо подошли бы друг другу. Она послала почти сорок писем о наличии связи между разными существами, такими как бог Вааль, демон Вааль, или Ваэль, с одной стороны, и Ваал-Зебуб, повелитель мух, более известный под именем Вельзевул, — с другой. Насколько я понял из ее увлеченных реплик, она считала доказанным наличие связи между Ваалем, вавилонским богом Мардуком и Сатаной. Все трое были одним и тем же существом, утверждала она. Другие участники дискуссии настаивали на том, что Ваэль был царем в аду, а Вааль герцогом. Вот так-то. Добравшись до 2003 года, я наткнулся на краткую и очень интересную переписку между Мари-Элизой, она же Лилит, и одним пользователем, который называл себя Моник. Нужно было иметь терпение и страстное желание, чтобы вообще обратить внимание на их не бросающуюся в глаза переписку среди обилия громкоголосых дебатов. Данные Моник были весьма скромны:

Имя: x-x-x

Ник: Моник

Профессия: x-x-x

Место работы: x-x-x

Место жительства: x-x-x

Электронный адрес: [email protected]

Домашний телефон: x-x-x

Мобильный телефон: x-x-x

Телефакс: x-x-x

Нидерланды.

Амстердам?

Я послал электронное письмо по адресу [email protected], но тут же получил автоматический ответ, что аккаунт закрыт. User unknown.

Моник обнаружила ярко выраженный интерес к информации Мари-Элизы, касающейся эзотерических тем. Оккультизм. Дьяволы и демоны. Вызов духов. Экзорцизм. Но если Мари-Элиза была полна юниорского упрямства, то Моник была сдержанной, скрытной, почти невидимой. У нее не было требований, аргументов, она только постоянно искала информацию. Через несколько недель их переписка на форуме прекратилась. Остановка произошла на пике обмена мнениями об ассиро-вавилонском демоне Пазузу, поэтому я предположил, что Моник и Мари-Элиза продолжили дискуссию в частной переписке по электронной почте. На этом форуме Моник больше никогда не появлялась.

Не всем дано приспособиться, научиться притворяться, выдерживать фальшь других людей. Когда я находился в психиатрической клинике и был окружен сумасшедшими, изгнанными из общества, я видел их отношение к жизни и смерти, более честное и естественное, чем у «нормальных» людей. Двое из моих друзей, пока я был в больнице, покончили жизнь самоубийством. Марион и Эскиль. Марион захватили мании. Эскиль думал, что его одолел демон. Каждому свое. Они не столько покинули жизнь, сколько приблизили смерть. Конечную станцию существования. Оба предпочли умереть, испугавшись жизни. Человек должен обладать порцией безумия для того, чтобы понимать. Так, как понял я.

Демона Эскиля звали Пазузу.

3

Раз в два дня после полудня я, надев толстовку с капюшоном, неспешно спускался к поселению с рюкзаком на плече. Чтобы сделать запасы. И купить газеты.

Иногда я делал вид, будто приехал отдыхать. Гулял по лесу вокруг пастбища и даже поднимался вверх по горе до мест, где деревья уже не росли. Варил кофе на костре. Пробовал ржавой косой косить траву вокруг дома. И с раннего утра до позднего вечера охотился за фактами и теориями.

О трикветре, о Малак-Тавусе, о Мари-Элизе Монье и, вообще, о чем угодно, что могло пролить свет на загадку манускрипта. И однажды я был вознагражден за свой упорный труд. В университетском архиве Кембриджа, который перевел в цифровую форму несколько интернациональных журналов, я нашел — благодаря ссылке в Википедии — английское резюме статьи 1969 года из итальянского журнала «Теологическое обозрение». В октябре 1969 года профессор теологии Григорианского университета Ватикана Джованни Нобиле написал дискуссионную статью «О спорных гипотезах, связанных с исчезнувшим древним манускриптом под названием Евангелие Люцифера». Нобиле утверждал, что этот манускрипт, который, согласно историческим источникам, был значительно старше Ветхого Завета и написан за 2500 лет до Рождества Христова, является не чем иным, как подделкой и мистификацией. Самое известное упоминание о существовании манускрипта, который предположительно был уничтожен на Никейском церковном соборе в 325 году, находится в имевшем малое распространение собрании текстов Афанасия Великого Александрийского. Последний указал, что еретический документ, имевший распространение под названием «Пророчества Ангела Света», а позже переименованный в Евангелие Люцифера, был сожжен и его пепел развеян над клоакой. Профессор Нобиле заявлял, что утверждение, будто Отцы Церкви уничтожили спорный манускрипт, ошибочно. Верно, что епископы выступили против еретического текста, но факт сожжения документа никак не документирован. Нобиле считал, что собрание текстов, приписываемое Афанасию, — очевидная фальшивка VII века и что сведения об уничтожении манускрипта, а также указание на «Пророчества Ангела Света» лишь подкрепляли эту гипотезу. В качестве еще одного доказательства, подтверждающего его гипотезу, Нобиле называл следующее: такие символы, как трикветр и Малак-Тавус, никак не могли присутствовать в манускрипте, которому 4500 лет. С моей точки зрения, дело обстоит как раз наоборот. Именно указание на использование трикветра и Малак-Тавуса позволяет сделать заманчивый вывод, что киевский манускрипт и есть тот самый, существование которого Нобиле отрицал. Даже профессора могут ошибаться. Неужели в моем распоряжении находится Евангелие Люцифера?

4

Хотя статья была написана в 1969 году, когда сам я только-только учился ходить, я позвонил в Папский григорианский университет и спросил, не знают ли они что-нибудь об авторе статьи Джованни Нобиле.

— О ком? — переспросила дама, подошедшая к телефону.

— Джованни Нобиле.

— Никогда о таком не слышала.

— Он работал в конце шестидесятых.

Ответом был раскатистый смех.

Я попросил переключить меня на теологический факультет. Там тоже ничего не знали о Нобиле. Я спросил, не могут ли они связать меня с кем-нибудь, кто работает на факультете много лет.

Мужчина, в конце концов ответивший мне, взял в руки трубку, продолжая разговор с кем-то, кто, очевидно, был в той же комнате. Звучание голоса заставило меня задуматься, а не слышал ли я когда-то давно, как этот человек читал доклад. Кто-то засмеялся. Потом хлопнула дверь. В трубку задышали, и голос объявил, что он — профессор Альдо Ломбарди.

Когда я назвал себя, он замолк. Стало так тихо, что вдали, где-то на римской улице, стали слышны гудки автомобиля.

— Профессор?

— Простите. Я поражен.

— Поражен? Что вас так поразило?

— Что мне звоните именно вы.

— Но почему?

— Бьорн Белтэ… Тот самый Бьорн Белтэ…

Я обычный человек. Мне польстило, что он слышал обо мне.

— В академических кругах вы все еще имеете имя. Чем обязан?

— Я ищу информацию о некоем Джованни Нобиле, который был профессором на факультете в конце шестидесятых.

Снова наступила тишина. За моим окном прокаркала ворона.

— Профессор Ломбарди?

— Никто не спрашивал о Джованни Нобиле уже много лет.

— Вы его знали?

— Не очень хорошо. Он гораздо старше меня, он уже стал профессором, когда я еще был студентом.

— Он умер?

Пауза.

— Профессор?

— То, что случилось, было настоящей трагедией.

— Если честно, я не знаю, что тогда произошло.

— Трагедия. Во всех смыслах. Карьера. Дочь.

— Помогите мне, я ничего не знаю об этом.

— Говорят, что он сошел с ума.

— От чего?

— Будто бы его одолели его собственные демоны. — Эту фразу Ломбарди произнес с коротким смешком.

— Одолели? Демоны?

— Профессор Джованни Нобиле был демонологом. Разве вы этого не знали?

— Я знал, что он теолог. Но не знал о его специализации.

— Почему вы о нем спрашиваете?

— Я наткнулся на его имя в связи с одним древним манускриптом. И подумал, что он может мне помочь.

— Вы возбудили мое любопытство. Что это за манускрипт?

— В октябре 1969 года Нобиле написал статью в журнале «Теологическое обозрение» об одном апокрифическом тексте, известном под названием Евангелие Люцифера. Он доказывал, что такой текст никогда не существовал. Я пытаюсь выяснить, не находится ли в моем распоряжении именно этот текст.

Профессор чуть не задохнулся:

— Вы хотите сказать, что у вас в руках Евангелие Люцифера?

— Возможно. Если оно вообще существует, конечно. — Я сухо засмеялся, но реакции не последовало.

— Белтэ, позвольте задать вам один вопрос. Можете ли вы при всей занятости выкроить время для визита ко мне в Рим?

— В Рим? Я не понимаю?

— Нам есть о чем поговорить.

— Разве?

— С глазу на глаз. Доверительно.

— Профессор Ломбарди, как бы это сказать… Моя ситуация в данный момент весьма щекотливая. Убито несколько моих коллег. Надо мной тоже висит угроза.

— Что вы говорите?! Все это из-за манускрипта?

— Очевидно, так. Поэтому я и хочу во всем разобраться.

— Выражаю вам свою симпатию. Наш университет обязательно предоставит в ваше распоряжение квартиру. Бесплатно. И покроет расходы на дорогу. Учитывая сложную ситуацию, мы готовы обеспечить вашу… дать вам некоторую гарантию безопасности. — Голос его звучал доверительно. — Мы будем вас охранять, Бьорн.

— Да и ехать ни с того ни с сего в Рим не так-то просто.

— Для вас это важно.

— Почему?

— Не хочу говорить об этом по телефону.

— Я подумаю, как все устроить.

— Это важно. Важнее, чем вы думаете.

— Но почему?

— Скажите, вам известно Евангелие от Варфоломея?

— Я не теолог.

— Варфоломей был одним из двенадцати апостолов Иисуса. Но хотя имя его упоминается у Матфея, Марка и Луки и еще в Деяниях апостолов, в Библии о нем практически ничего не говорится. Считается, что он написал одно из Евангелий. Но оно утрачено. Тем не менее в других памятниках того времени сохранились отрывки из него. В частности, там упоминается некий Сальпсан. Знакомое имя?

— Никогда не слышал.

— Сальпсан — сын Сатаны.

— Я не знал, что у Сатаны был сын.

— Именно так! В том-то все и дело!

— Это имеет какое-то отношение к Джованни Нобиле или к Евангелию Люцифера?

— Самое прямое! Нобиле был в равной мере одержим этим манускриптом, этим языческим евангелием и… своими демонами.

— Что с ним стало?

— Он умер.

— Как?

— Полиция предполагает, что он был убит. Или покончил жизнь самоубийством. Он убил несколько человек из-за Евангелия Люцифера. В 1970 году это дело было очень громким. Полиция считает, что Нобиле и его дочь были убиты и потом зарыты в землю или выброшены в море. Если только Нобиле не убил свою дочь сам, а потом покончил жизнь самоубийством.

— Чем закончилось расследование?

— Ничем. Все это было очень давно. Мы пытаемся забыть. Никто толком не знает, что тогда произошло, — это и есть печальная правда, господин Белтэ, никто не знает, что тогда произошло.

РИМ

май 1970 года

Без десяти минут два, ночь. Ему уже давно полагается спать. Профессор Джованни Нобиле крепко, пожалуй, слишком крепко сжал зубами мундштук трубки и с наслаждением вдохнул дым. Сквозь табачный дым он рассматривал белый лист бумаге. Двумя указательными пальцами он ударял по круглым клавишам пишущей машинки «Ремингтон» с такой силой, что во многих местах буквы пробивали бумагу:

Изображение демона Бафомета о козлиной головой, крыльями, женскими грудями и рогами взято из книги Элифаса Леви [25] Dogme et Rituel de la Haute Magie («Учение и ритуал высшей магии», 1854). Но для того чтобы найти источник этой фигуры, мы, по-видимому, должны обратиться к египетским и шумерским мифам и религиям.

Холодный ветерок заставил его посмотреть вверх. Лучана забыла прикрыть окно? Он положил трубку в пепельницу и вышел на кухню. Окно было закрыто. Он налил стакан молока и взял его с собой в кабинет. Остановился. В комнате было холоднее, чем в коридоре и на кухне. Придется поговорить с консьержем.

Джованни сел. Скрипнул стул. Трубка погасла. Он не стал ее трогать. Потягивая молоко, он перечитал написанное. Так-так. Кончики пальцев немного побаливали. Он снова склонился над пишущей машинкой:

Имя Бафомет, очевидно, представляет собой старофранцузское искажение имени Магомет (пророк Мухаммед), обладатель которого был представителем самого главного противника крестоносцев — мусульман. К тому же Бафомет был связан с многочисленными теориями конспирации вокруг тамплиеров. В Новое время демон Бафомет стал центральным образом в спорном учении Телемы [26] оккультиста и сатаниста Алистера Кроули, [27] которая…

Раздался какой-то звук.

Рыдание?

Он остановился на середине предложения.

Сильвана?

Это было предчувствием?

Дочь лежала с закрытыми глазами и равномерно дышала, руки нежно обхватили мишку. Ей что-то снилось? Гончая Белла, которая всегда спала у нее в ногах, лениво подняла голову. Он пощупал у Сильваны лоб. Она жалобно застонала.

— Ло-Ло, — пробормотала она во сне.

Джованни сел на край кровати и прошептал:

— Ш-ш-ш!

Настенные часы в комнате пробили два раза. Он поцеловал дочь в щечку. Она не пошевелилась. У Сильваны были глаза мамы, губы мамы и милый мамин носик. От него ей мало что перешло. Разве что упрямство.

— Ti amo, — шепнул он ей в ушко. «Люблю тебя».

Когда он встал, матрас слегка подался, она перевалилась на другой бок и сунула большой палец в рот. Вообще-то, она этого не делала. Уже пять лет.

Джованни на цыпочках вышел из комнаты, тихо закрыл за собой дверь, выключил свет в коридоре и вошел в свой холодный кабинет.

 

X

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО (3)

ЮВДАЛ

3–4 июня 2009 года

1

Мари-Элиза Монье была найдена мертвой в развалинах церкви в Каркассоне, в 770 километрах к югу от Парижа, поздно вечером во вторник, второго июня. По разным причинам сообщение поступило в полицию только рано утром следующего дня. Тело обнаружили в полуразрушенной часовенке, которая простояла все послевоенное время заброшенной среди густого леса. И вот кто-то проник туда, закрыл алтарь покрывалом из белого шелка и, по сообщению полиции, зажег не менее шестидесяти шести восковых свечей.

На шелковую поверхность они положили тело Мари-Элизы. Она была обнаженной, с венком из цветов на голове. Местная полиция сначала решила, что речь идет о ритуальном сексуальном убийстве. Но судебные медики не нашли никаких признаков изнасилования.

— Даже мертвая она была прекрасна. Она лежала так мирно. Как ангел.

Голос в телефоне дрожал. Отец Мари-Элизы Монье долго молчал, потом продолжил:

— Я видел несколько фотографий у полицейских. Ее волосы рассыпались по шелковой поверхности и напоминали сияние. Руки сложены на груди. Неземная красота. Как у богини. Но они не закрыли ей глаза. Правда, странно? Они могли бы, по меньшей мере, закрыть ей глаза. В ее глазах была огромная скорбь, Белтэ. Огромная скорбь.

Я думал, что никогда больше не услышу о нем. И все-таки он позвонил. Потому что я просил его позвонить. Если она объявится. И она объявилась. В каком-то смысле.

Вероятно, ему надо было с кем-то поговорить. Возможно, было не очень много людей, кому он мог позвонить.

— Кто мог такое сотворить? — продолжил он. — Кто мог сделать такое с молодой женщиной?

— Ужасно.

— Мари-Элиза всегда интересовалась потусторонним миром. И теперь попала туда. Трагическая ирония. Ей исполнилось двадцать четыре.

— Примите мои соболезнования. Я не знаю, что сказать.

— С самого раннего возраста она была ищущим человеком. Я думаю, именно по этой причине она стала изучать теологию. Она была верующей. Но не по четко обрисованному церковному образцу. Ее не занимали правила, предписания, запреты и догмы и подобные вещи. Мари-Элиза считала, что Церковь — как институт — была жалкой попыткой человека привести веру в систему. Она полагала, что на свете есть более высокая истина. Истина, которую ни Церковь, ни Библия — или какая-то другая религия или другое вероисповедание — не смогла установить. Сам я добрый католик. Вполне традиционный. Признаю это. У нас было много увлекательных дискуссий, у нас с Мари-Элизой. Но я всегда уважал ее. Так же как она уважала меня:

— А какая же вера была у нее?

Он задумался, потом ответил:

— Мари-Элиза была христианкой, но совсем в другом смысле, чем мы привыкли. Она увлекалась гностиками, катарами,манихеями. Ее занимала грань между добром и злом, светом и тьмой. Она полагала, что эфир вокруг нас заполнен добрыми духами — светлыми существами, как она их называла, лишенными плоти. И еще верила в темные силы. В злых духов тьмы. Называйте их демонами, если хотите. Дьяволятами. Подручными Сатаны.

Он замолк. Я слышал только его дыхание.

— Мари-Элиза стала теперь светлым духом. Когда я смотрю на фотографии в полиции, мне кажется, что она сияет. Даже мертвая. Она сияет.

— Где она обрела свою веру?

— У нее было два наставника. Учителя. Собственно, вам надо бы поговорить с ними. Один — старик, насколько мне известно. И его жена — моложе. Мари-Элиза в восторге от них. Была.

— Они живут в Париже?

— Нет, в Амстердаме.

Я подумал о Моник, у которой был нидерландский электронный адрес. И еще о паре в Амстердаме, о которой попытался узнать Кристиан Кайзер.

— Как вы думаете, они могут иметь отношение к… к тому, что произошло?

— Никакого. Мари-Элиза очень хорошо разбиралась в людях. Она много раз бывала в Амстердаме и навещала их. Эти встречи вдохновляли ее.

— Что вы знаете об этих людях?

— Не много. Они жили уединенно. Окруженные тайной. Мари-Элиза помогала им.

— Чем?

— Хороший вопрос. Помощь имела отношение к тому, что они изучали. Это все, что мне известно. А занимались они чем-то странным.

— В каком смысле странным?

— Я не разбираюсь в таких вещах. Но насколько я понимаю, они были экспертами по сатанизму. Только не думайте плохо ни о Мари-Элизе, ни об этих исследователях. Их интерес был исключительно академическим.

— Какую роль в их исследованиях играла Мари-Элиза?

— Она была их контактом с внешним миром. Через Интернет большей частью. В Интернете она была ас.

— Вы можете мне помочь связаться с ними?

— К сожалению, нет. Мари-Элиза стерла в мобильном телефоне список контактов. Ноутбук со всеми электронными адресами конфисковала полиция.

Мы поговорили еще несколько минут. Перед прощанием я попросил его позвонить мне, если у него появятся новые сведения.

2

Он позвонил на следующий день утром. Его едва было слышно. Как будто он вот-вот потеряет голос.

— Кое-что случилось. Совершенно неожиданное.

— Что случилось, Монье?

— Речь идет о Мари-Элизе.

— Вот как?

— И о вас.

— Обо мне?!

— Я получил письмо.

— От… убийц?

— От Мари-Элизы. Ее подруга переслала его мне.

— Надо передать его полиции!

— Они его получат.

— Что она пишет?

— Вам надо прочитать его.

— Почему?

— Вы там упомянуты.

— Я? И что там написано?

— Не по телефону. Нет-нет.

— Как мне его получить?

— Вы можете приехать в Париж?

За окном я увидел большую птицу — орел? Коршун? — которая парила большими кругами, на фоне неба был виден только силуэт. И вдруг она ринулась вниз и исчезла.

Вы можете приехать в Париж?

— Белтэ?

Амстердам… Париж… Каркассон… Рим…

Я искал хищную птицу и думал. Я не могу прятаться здесь, на горном пастбище, всю свою жизнь. Быть в бегах — значит издеваться над собой. Ты становишься добычей. Прячешься и ждешь, что тебя поймают.

— Я только предлагаю, — сказал он. — Я могу отдать письмо полиции.

— Нет-нет! Мне нужно было подумать.

Я опять увидел птицу. Теперь у нее в когтях была добыча. Отсюда не видно какая.

А что я? Конечно, я могу прожить здесь все лето, рядом с пастбищем. В Ювдале. Кристин вряд ли будет против. А они меня здесь никогда не найдут.

Или…

Или же я могу что-то сделать.

Что-то сделать.

Я могу сам напасть на них. Хватит бегать. Пора переходить в контрнаступление.

— Белтэ? Алло?

Я проследил за большой птицей, пока она не пропала из виду. Где-то на скале у нее было гнездо. Совершенно неприступное. Если поеду в Париж, думал я, то сначала заеду в Амстердам, а потом двинусь в Каркассон и Рим. Я могу прийти к тем людям, чьи жизненные судьбы оказались связанными с моей. Я могу что-то сделать. Вместо того чтобы прятаться. Бегство — это состояние души. Рано или поздно из этого состояния надо выходить.

— Конечно, я приеду.

— Прекрасно.

— Я не могу точно сказать, когда это будет, может быть через пару дней, но я приеду!

— Они были здесь вчера.

— Кто?

— Полиция.

— Ну, это же нормально.

— Тогда я еще не получил письма. Оно лежало в почтовом ящике сегодня утром. Я… — Он больше не мог говорить. Накануне он производил впечатление спокойного человека. Как будто то, что его мертвую дочь нашли, успокоило его наконец. Теперь до него полностью дошел весь ужас происходящего. — Полицейские сказали…

Еще раз правда оказалась слишком тяжелой ношей. Он не смог закончить.

— У меня теперь есть их телефон, — сказал он вместо этого.

— Чей?

— Тех, про кого вы спрашивали. В Амстердаме. Я могу послать его эсэмэской, как только мы закончим разговаривать. Имя и номер телефона.

— Спасибо. Это очень поможет.

— Белтэ?

— Да?

Пауза.

— Монье? Вы здесь?

— Белтэ, знаете, почему я хочу показать вам письмо?

— Потому что я в нем упомянут?

— Потому что я надеюсь, что вы сможете содействовать тому, чтобы убийцы Мари-Элизы понесли наказание.

«Вы слишком многого от меня хотите», — подумал я.

По какой-то причине Мари-Элиза напомнила мне о Сусанне. Она тоже умерла очень рано. Я случайно увидел объявление о смерти несколько лет назад. «Равно хороши цветы и дар Союзу по борьбе с раком».

Сусанна была первой девушкой, которую я поцеловал. Мне было шестнадцать. Она была слепой.

РИМ

май 1970

— Джованни?

Ее голос не сумел проникнуть в пелену, отделявшую сон от сознания. В сновидении он стоял, как и в других случаях, лицом к лицу с Вельзевулом — повелителем мух, магистром демонов, помощником Люцифера и властителем ада. Изо рта демона несло гнилым мясом и тухлой рыбой. Он закутался в покрытые кожей крылья, словно ему было холодно, и издевательски смотрел на Джованни.

— Чего ты хочешь? — закричал Джованни, он ребенок, голосок тонкий, нежный, пугливый. — Чего ты от меня хочешь? Почему ты меня преследуешь?

Вельзевул расправил свои огромные крылья, сразу же бросившие ледяную тень на Джованни.

— Идем со мной, дитя! — прорычал демон, и голос его был именно таким, каким Джованни представлял его себе: грубым, сиплым, скрипучим.

— Джованни? Ты проснулся?

За Вельзевулом в желто-сером тумане он различал целую армию уродливых тел и демонов; серафимы и шедимы; некоторые голые, другие волосатые, некоторые крылатые, другие бескрылые. Звериный рев, жуткие крики исходили из туманных глубин, отдававших серой. Интуитивно Джованни чувствовал присутствие царя Ваала, графа Фурфура, маркиза Шакса и других могучих демонов. Но он их не видел, сейчас не видел. Вельзевул издевательски произнес:

— Ты кого-то высматриваешь, Джованни? Свою маму, может быть? Она здесь, как ты знаешь, она вместе с нами. И папа твой тоже здесь. Позвать его?

Демоны низшего ранга, подобно изголодавшимся грифам, сидели на ветках без листьев и бесстрастным взором внимательно смотрели на бесцветный ландшафт.

— Джованни! Сколько можно! Уже половина десятого!

Он открыл глаза. Рассвет проникал через тонкие занавески. Лучана стояла у его кровати, изящная, пахнущая душем. На мокрых волосах полотенце.

— Вставай!

— Доброе утро.

— Ты — соня!

Он оперся на локти. Белла, их разжиревшая гончая, спавшая на его кровати в ногах, вскочила тоже. Из душа раздалось пение Сильваны.

— Послушай, — сказала Лучана.

— Мм?

— У меня сегодня дело в Л’Акуиле.

— Ты об этом ничего не говорила.

— Я узнала только вчера.

— Что там будет?

— Ну как ты думаешь?

Он сел, почесал живот, потом волосатую грудь. Белла зевнула.

— Домой приеду поздно, — сказала Лучана.

— Во сколько?

— Трудно сказать. Поздно. Сам знаешь. Но позавтракать мы можем вместе.

Они разлили чай, на завтрак были яйца всмятку, варенье и сыр. Белла лежала под столом и кусала резиновую кость, которая пищала при каждом ее укусе. Лучана была молчаливой и неприступной. Сильвана размазала мягкий яичный желток по поджаренной белой булке. Как и мама, она была нелюдимой и закрытой. «А ведь, между прочим, и я такой же», — подумал Джованни, помешивая чайной ложкой сахар.

— Так что же будет в Л’Акуиле? — спросил он.

— Покупка недвижимости.

— И что-то интересное?

— Всего лишь промышленное здание.

— Поедешь на поезде?

— Меня повезет Энрико.

Сильвана посмотрела на родителей. Джованни улыбнулся ей. Она ответила улыбкой. У нее всегда был взрослый взгляд. Ей только десять, и возраст выдавало тщедушное тельце, но по уму Сильвана была старше своего возраста. Порой ее высказывания поражали его. Словно они принадлежали взрослой женщине. Иногда он ловил себя на мысли, что дочь одержима. Это был глупый и иррациональный страх, возникший из-за тематики его занятий и постоянных кошмаров, он понимал это, но никак не мог отделаться. Сильвана жила в собственном мире. У нее был воображаемый друг по имени Ло-Ло, с которым она подолгу разговаривала. Эти разговоры были взрослыми. Если рассуждать трезво, то у девочки могло бы быть легкое психическое отклонение. Но нет. С Сильваной все было в порядке в этом отношении. И все же что-то угнетало Джованни. Чего он не мог понять. За несколько секунд она могла полностью перемениться. Взгляд маленькой девочки мог наполниться чем-то, что нельзя определить и что пугало его. Словно она видела все, оценивала все, знала все. И все же. Если она одержима, то чем? Или кем? Одним из тех демонов, которые были в его ночных кошмарах? Не будь смешным, Джованни. Может быть, ему сменить сферу деятельности? Специальность стала его собственной одержимостью.

По улице прогрохотал мопед без глушителя.

— А ты чем займешься сегодня? — спросила Лучана. Не глядя на него. Ее взгляд был прикован к кругам, образуемым ложкой в чашке чая.

Он подумал: «Зачем она изображает интерес ко мне?»

— У тебя сегодня много лекций? — продолжила она, когда он не ответил.

— Только две.

— В холодильнике бараньи котлеты.

— Приятная новость. Тебя ждать?

— Нет. Ешьте сами. Я приеду поздно.

— Да. Ты уже говорила.

Когда Джованни было восемь лет, он заразился брюшным тифом. Почти неделю он провел в состоянии комы в сельской больнице. Врачи говорили родителям, что болезнь очень опасна и в самом худшем случае Джованни может умереть. Родители не отходили от его постели вплоть до самого выздоровления. Папа и мама были верующими католиками и призвали церковную общину деревни молиться за его выздоровление. Когда молитвы не помогли и они стали думать, что сына заберет Бог, которому они всегда молились, они вызвали местного священника, который окропил его святой водой и прочитал молитву. Это не помогло Джованни. Измученный жаром мозг увлек мальчика в первые ряды представления в аду, где армия демонов и дьяволят издевалась над ним, соблазняла его, угрожала, издевалась, третировала. С криками, ревом, шипением, лестью вертелись они в болезненных фантазиях Джованни. Сегодня, более тридцати лет спустя, его навещали те же самые картины и звуки, запахи и предчувствие гибели. Он мог проснуться среди ночи, весь покрытый потом, от кошмара, который казался ему таким же реальным, как вид спящей Лучаны и овал луны за занавеской. Эти сны часто поднимали его с постели, он шел на кухню, где согревался теплым молоком с медом и пытался выгнать из головы жуткие видения. Безумие, Джованни, настоящее, ярко выраженное безумие. Даже средь бела дня, когда светило солнце, он мог вообразить, что видит демона — на улице, в коридоре университета, за деревом в парке или плывущего в воде фонтана, находившегося рядом с пиццерией, полной туристов. Он начинал думать, не пора ли ему сходить на консультацию к психиатру. Визит не состоялся. Хотя он и верил в демонов в духовном смысле, он никогда не верил в них как в физические объекты. И тем не менее они имели над ним мрачную власть, похожую на фобию или фетиш, от которой он стремился избавиться полностью или хотя бы на некоторое время. Детские фантазии закрепились в нем, как будто его болезнь оставила приоткрытой дверь в другой мир.

— Тебе надо подстричь бороду, — сказала Лучана.

— Думаешь, надо?

— И подстричься.

Он провел пальцами по волосам у висков. Как и его отец, он начал рано седеть.

— А тебе, мой очаровательный ангел, ничего не надо менять, ты и без того само совершенство. — Он хотел, чтобы получилась шутка, преувеличенное объяснение в любви, но сам услышал, как глупо и фальшиво это прозвучало.

Она улыбнулась. Или же ему показалось, что она улыбнулась.

Он встретил Лучану, когда ей было восемнадцать, а ему на десять лет больше. Чем-то она напоминала Джованни ангела с картины Боттичелли. Он был стар для нее, а она слишком хороша для него; и тем не менее они полюбили друг друга и через год поженились на Капри, церемония бракосочетания была очень романтичной. Ощущение, что он недостоин ее, никогда не покидало Джованни. Лучана слишком хороша, слишком благородна; она создана для богатых мужчин, владеющих быстрыми яхтами и собственными винными погребами. Его давно уже мучило чувство, что он ее утомляет. У нее было так много желаний, у его Лучаны, а он не в состоянии осуществить даже часть из них. Она хотела путешествовать по миру, писать картины, пить утренний кофе на террасе с видом на Лазурный Берег и заниматься любовью на краю бассейна, скрытого за стеной фиговых деревьев.

После завтрака они убрали со стола, но не стали мыть посуду. Сильвана переоделась в своей комнате, обсуждая с Ло-Ло предстоящий день. Джованни быстро прогулялся по кварталу с Беллой. Когда он вернулся домой, обе его красавицы, мать и дочь, были уже в дверях. Лучана обычно провожала Сильвану до школы, а потом садилась на трамвай и ехала в агентство по недвижимости.

— Не забудь, я вернусь поздно, — сказала она и побежала вместе с дочерью.

— Знаю, знаю, — ответил Джованни. — Л’Акуила.

Каждое утро он ехал на велосипеде в университет, расположенный неподалеку от Пьяцца ди Венеция. Лучана называла эту езду на велосипеде унизительной и считала попыткой самоубийства. Лавирование по утреннему потоку транспорта давало ему, как ни парадоксально, ощущение покоя и безопасности. Поездка в Григорианский университет отнимала у него семнадцать минут, что примерно соответствовало тому времени, которое коллеги-автомобилисты тратили на поиски места парковки для своего автомобиля поблизости от факультетов, кафедр и библиотеки. Теологический факультет, на котором работал Джованни Нобиле, был одним из самых больших в мире, а коллеги принадлежали к числу самых лучших специалистов по узким и зачастую странным дисциплинам. Сам он по причинам, которые казались ему до противности банальными, увлекся одним странным побочным ответвлением теологии — демонологией. Посторонним людям он представлялся теологом. Тогда на него, как правило, не обращали внимания. Когда же он по ошибке называл свою узкую специальность, люди реагировали с безграничным любопытством. И ужасом.

Мимо него на расстоянии всего нескольких сантиметров проехал автобус. Он выкрикнул проклятия, потонувшие в шуме дизеля автобуса и сирены полицейского автомобиля, который пытался проскочить мимо.

Демонология была наукой о демонах, классической и иногда подвергавшейся сомнениям специализацией внутри теологии. А есть ли вообще демоны? И что такое демон? Злой дух? Падший ангел? Самое простое определение, обычно говорил Джованни, такое: это сверхъестественные существа, которые не являются ни богами, ни ангелами. Но такая дефиниция была до бессмысленности поверхностной. Иерархия демонов включает большое количество типов — и человекоподобных, в физическом облике, и отвратительных духов. Уже много лет он, наряду с чтением лекций, отнимавших много времени, работал над собственным проектом, который предполагал составление каталога демонов, систематизацию их по именам, особенностям и религиозной принадлежности. На протяжении веков были сделаны многочисленные попытки классифицировать и каталогизировать демонов в зависимости от типа, характера, времени года, способностей — но Джованни считал, что вполне возможно собрать все особенности в одном общем систематическом каталоге. Некоторые коллеги протестовали против демонологии. Они считали, что вредным духам не место в Царстве Божьем, что демоны — это только метафоры и лишь разные проявления Сатаны. Другие же, фундаменталисты и православные христиане, всерьез думали, что демоны существуют как осязаемые создания в эфире между физической действительностью и потусторонним миром. Сам Джованни Нобиле считал, что голуби на дороге могут изображать демонов так же хорошо, как и что угодно другое.

Рядом с теологическим факультетом он прикрепил переднее колесо велосипеда к отопительной трубе, о которой давным-давно забыли и охранники, и отопительная компания. Закрыл висячий замок. Все на факультете, и студенты, и профессора, знали, что это была личная велосипедная парковка Джованни. До кафедры он шел вместе с Роберто Фалетти, коллегой, которому Джованни помогал в работе над докторской диссертацией о месте Сатаны в теодиции — проблеме зла. Роберто создал особую теорию Сатаны и места зла в созидательной деятельности Бога и поэтому был в постоянном конфликте со своими консультантами, деканом и группой упрямых кардиналов в Ватикане.

Джованни отпер свой до смешного маленький кабинет, где книги, брошюры и диссертации образовывали грозящие рухнуть сталагмиты. Повесил вельветовую куртку на стул и закурил первую за день трубку. У него с Лучаной было заключено негласное соглашение, что она не будет призывать его бросить курить, если он будет курить только на работе и только в кабинете за закрытыми дверьми. По Пьяцца делла Пилота ходили первые в летнем сезоне туристы, легко узнаваемые по картам, путеводителям и фотоаппаратам. Он глубоко втянул дым и задержал его. Два туриста прошли сквозь стаю голубей, которая «открылась», а потом «закрылась» за ними, как это происходит с молнией на одежде. Рядом с пишущей машинкой лежала стопка бумаг — черновик статьи, которую он писал для «Гарвардского теологического обозрения» по поводу своих десяти тезисов о месте Сатаны в демонологии. Он пробежал глазами разделы, над которыми работал перед тем, как уйти вчера с работы:

По-видимому, есть какая-то неуверенность, какое-то сомнение, какие-то разногласия по вопросу о той, принадлежат ли имена Сатана, Люцифер и Вельзевул одному и тому же персонажу (с различным религиозным происхождением), или же это разные дьяволы. Ответ зависит от того, на какие источники опираются авторы. Уместным здесь будет сказать, что слово «сатана», которое значит «обвинитель» или «противник», долго было общим названием для любого дьявола, а вовсе не собственным именем. [33]

В «Завещании царя Соломона» — которое, как утверждается, было написано библейским царем Соломоном [34] (что не было задокументировано и с большой долей вероятности является не более чем мифом) — читателю представлен ряд пугающих демонов (в частности, один, лишенный головы, который смотрит через груди), обладающих различными (и, естественно, малосимпатичными) свойствами. «Завещание Соломона», апокрифическое произведение, написанное, по-видимому, между 100 и 400 годами после Рождества Христова (и которое, похоже, базируется на более старых, ныне утраченных источниках), описывает, каким образом царь Соломон умудрился пленить группу демонов, возглавляемую Вельзевулом, который, как ни парадоксально, получает задание помочь Соломону в строительстве храма в Иерусалиме. Из нескольких бесед с демонами царь Соломон узнает об их слабостях и о способах одолеть этих существ.

Таким образом «Завещание Соломона» выступает своего рода инструкцией, как нам избежать гнева демонов. Этот труд считается древнейшим из известных произведений, называющих и описывающих демонов. Когда демонов просят описать, назвать их личных противников, то многие намекают на некоего будущего спасителя, что подтверждает теорию о том, что текст фактически написан после, а не до Христа (то есть они как бы предсказывают пришествие спасителя).

Интересной деталью в «Завещании Соломона» является упоминание о Вельзевуле (одно из многих имен Вельзебуба), принце ада, который выступает в роли начальника демонов в период царствования Соломона. Он говорит, что когда-то был самым высокопоставленным ангелом на небесах, что его имя связано с Геспером, «вечерней звездой», — греческим названием Венеры, которая по вечерам появляется на западе, а по утрам на востоке. В этом случае Вельзевул и Люцифер — один и тот же персонаж. Вельзевул в древней семитской традиции идентичен богу Ваалю. В более поздней христианской традиции Вельзевул приравнивается и к Люциферу, и к демонам более низкого ранга. Также Люцифера рассматривают как одного из представителей дуализма Сатаны, а некоторые считают, что несущий свет Люцифер, божий ангел, представляет более позитивные идеалы, чем Сатана, инкарнация дьявола зла. В XIII веке папа Иоанн XXI сосчитал, что Сатану поддержали 133 303 668 ангелов — и превратились в демонов, в то время как 266 613 336 ангелов остались верными Богу. Однако неясно, что послужило основанием для математических изысканий папы и последующих выводов.

Джованни посмотрел на стопку бумаги. На пишущую машинку. Н-да. Вздохнул. Выпустил из ноздрей табачный дым. «Над этим, — подумал он, — надо еще поработать, прежде чем показывать щепетильным редакторам „Гарвардского теологического обозрения“». Он хотел сесть, но тут зазвонил телефон. Дал ему прозвонить три раза — чтобы создалось впечатление, будто он занят чем-то важным, — потом ответил:

— Да, Нобиле!

— Профессор! Старина! Это я!

Он тут же узнал вкрадчивый грудной голос Луиджи Фиаччини. Луиджи — настоящее чучело. Горбатый кривой урод, который при соответствующем освещении мог сойти за одного из изучаемых Джованни демонов. И грандиозный пьяница. Луиджи владел антикварной лавкой в переулке около Виа дель Говерно Веккио.

— Луиджи! Старый бандит! Чем могу быть полезен?

— Многим, профессор, многим. Но сначала я могу кое-что сделать для тебя.

— Да?

Курительная трубка погасла, понадобилось две спички, чтобы зажечь ее снова.

— Манускрипт, профессор…

— Вот как?

— Ты не поверишь!

— Поподробней, Луиджи.

— Это снова случилось!

— Луиджи! Не играй со мной, будь так добр.

— В Египте. Точно так же, как с библиотекой Наг-Хаммади.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Козопас, Джованни, ты можешь в это поверить? Пастух коз нашел в пещере посреди пустыни древний манускрипт.

В боку закололо, как будто он вскочил слишком быстро, — Джованни ухватился за спинку стула.

— Ты там? Джованни?

— Я здесь, здесь. Продолжай!

— Манускрипт был плотно завернут в вощеное полотно и спрятан в запечатанный кувшин. Разве не фантастика? Сначала «Свитки Мертвого моря». Потом Наг-Хаммади. Теперь это. Что появится теперь? Евангелие от Иуды? — Луиджи громко рассмеялся над собственной шуткой.

— Какого рода найденный текст?

— Джованни, Джованни, не будь таким нетерпеливым, друг мой. Его еще не перевели, даже почти не прочитали. Мой египетский продавец, который, если честно, является специалистом скорее по верблюдам и женским попкам, чем по языкам, считает, что текст написан клинописью.

Джованни нахмурил брови. Клинопись? Он привык читать латинские и греческие манускрипты. Остальные были написаны на иврите и арамейском языке. Клинопись обычно связана с более древними культурами. И если только не какое-то невероятное везение, если только этот пастух не наткнулся на глиняные таблички, содержащие «Эпос о Гильгамеше» и «Энуму элиш», то чаще всего такие находки оказывались скучнейшими перечислениями товаров.

Луиджи угадал его мысли:

— Потерпи, мой друг, потерпи. Речь идет совсем не об унылой описи содержимого склада товаров или подсчете торговцем своей прибыли.

— Это точно? Ты только что сказал, что никто еще не прочитал его?

— Мой египетский друг описал мне два символа на первой странице.

— Да?

— Джованни…

— Я слушаю.

— Ты сидишь? Держись крепче.

Джованни сел, словно по приказу, за письменный стол:

— Ну же! Только не надо мелодрам. Говори! Что там было на первой странице?

— На самом верху страницы был нарисован символ.

— Какой?

— Трикветр.

Джованни нахмурил брови и положил трубку в пепельницу. Задумчиво нарисовал три переплетенных дуги символа на странице блокнота, который всегда лежал раскрытым около телефона.

— Ну?..

— Я думаю…

— Ты должен меня извинить, в какой-то момент я решил было, что этот текст интересует тебя.

— Дальше!

— Второй символ — павлин.

В наступившей тишине было слышно только тихое шуршание в телефонной трубке.

— Ты решил надо мной подшутить, Луиджи?

— Малак-Тавус.

Джованни схватил трубку и сделал глубокую затяжку, отчего опять появился огонек.

— Джо-о-о-ва-а-ан-нни-и-и, — запел Луиджи.

— Трикветр… Павлин… ты хочешь сказать, что это может быть Евангелие Люцифера?

— Разве не фантастика?

— Оно не может быть подлинным.

— Почему?

— Наверняка фальшивка. Фальшивая версия. Невежда-монах когда-то насочинял что-то в Средние века и засунул в пещеру, чтобы сбить с толку таких идиотов, как мы.

— Говори только о себе, бестолковый ученый!

— Ты не читал статью, которую я написал в прошлом году? В «Ревиста Теологика».

— Читал, естественно. Ты думаешь, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Как правило, я оказываюсь прав.

— Так ты берешься за эту работу, Джованни?

— Какую работу?

— Для профессора ты соображаешь слишком медленно. Силы небесные, неужели можно быть таким несообразительным?

— Скажи попросту, чего ты хочешь, Луиджи?

— Ты можешь поехать в Луксор за мой счет, привезти сюда манускрипт и сделать предварительный анализ?

— Но…

— Джованни, послушай! Я не собираюсь выплачивать этому ослиному фаллосу то состояние, которое он затребовал. А вдруг манускрипт — подделка? Ты же сразу почувствуешь дыхание Сатаны, когда увидишь текст.

— А египетские власти установят, что манускрипт…

— Все формальности уже улажены.

— Кого ты подкупил, Луиджи?

— Шутить изволите, профессор! Ты знаешь не хуже меня, что к манускрипту будут относиться гораздо лучше здесь, в Риме, чем если мы оставим его в руках акул черного рынка и коррумпированных хранителей, которые будут его чистить наждачной бумагой и резать тупыми ножницами.

— Я не желаю связываться с контрабандой. Я не…

— Успокойся, крючкотвор! Все разрешения и лицензии в порядке.

— Мне, конечно, нужно получить согласие декана…

— Спасите меня! Даже бюрократы в муниципалитете не такие формалисты, как вы, ученые!

— На мой взгляд, нельзя обойтись без одобрения этой работы.

— Этого еще не хватало!

— Как бы то ни было, в интересах университета и факультета, чтобы…

— Все будет хорошо, я думаю. Спасибо, спасибо, спасибо. Когда ты можешь ехать?

— Как часто летают самолеты в Луксор?

— Я заказал тебе билет до Каира на вечерний рейс сегодня.

— Ты заказал билет?

— А в Луксор ты полетишь завтра рано утром.

— Луиджи…

— Ты думаешь, я не знал, что ты согласишься?

— Я тебе не ответил. Я сказал, что мне нужно получить разрешение от моего начальства. Мне нужно найти кого-нибудь, кто посидит с Сильваной. Кто-то должен выгуливать Беллу. Правда, можно договориться с соседкой.

— Я зайду к тебе в семнадцать ноль-ноль и отвезу в аэропорт.

— И тем самым сэкономишь деньги на такси?

— Сарказм тебе очень не идет.

— Ты знаешь, почему я заинтересовался этим манускриптом?

— Да! Ты хочешь доказать, что он не существует.

— Не говори глупости! Только потому, что у меня есть здоровый научный скептицизм…

— О, извини, я неправильно огласил официальную версию. Сейчас последует верная: твой интерес и интерес университета состоит в том, чтобы, исходя из бескорыстного профессионального идеализма, оградить памятник культуры от вандалов и коммерческого использования, — торжественно возвестил Луиджи.

— Григорианский университет сохранит за собой право участвовать в торгах, когда ты выставишь манускрипт на продажу.

— Бла-бла-бла…

— Луиджи!

— Он вам будет дорого стоить.

— Я ни одной секунды своей жизни не сомневался, что в тебе нет ни крупицы порядочности.

— Мне абсолютно все равно, попадет манускрипт в руки частного коллекционера или ученых. Все вы одинаковые, скряги, все-все.

— Ты прекрасно знаешь, что ты не прав. Но эту дискуссию мы с тобой вели уже много раз, — он услышал, как Луиджи фыркнул и засмеялся, — и я знаю, что ты не такой циник, каким хочешь казаться.

— Думай что хочешь.

— И независимо от того, чем это кончится, ты получишь свои деньги. При условии, что манускрипт не подделка.

— Ну конечно, друг мой.

Поездка в Луксор была напряженной, суматошной и погруженной во влажную жару, которая казалась невыносимой даже для человека, привыкшего к августовской погоде в Риме. Он пришел в антикварную лавку во вторник незадолго до двенадцати. Такая была договоренность. Лавка была заперта. Ясное дело. В Египте все указания времени в лучшем случае приблизительные. Жара и тысячи мух. Он попробовал убить время на раскуривание трубки. Даже в тени под гофрированной поверхностью ржавого навеса тяжелый табачный дым вызывал тошноту. Сам антиквар появился минут через сорок в грузовике, который выглядел так, будто его использовали еще при строительстве пирамиды Хеопса. Никаких извинений или объяснений, рядом беззубый парень, окруженный облаком пыли и насекомых-паразитов. Беззубый оказался тем самым пастухом коз, который нашел манускрипт. От него исходил соответствующий запах. В течение следующих часов Джованни понял, что в Египте все относительно. Антиквар в действительности был местным лавочником, говорящим на ломаном английском. У него был брат со связями в подпольных антикварных кругах в Каире. Антикварная лавка была примитивной, здесь торговали подержанными вещами, кухонной утварью и котлами эпохи Шестидневной войны. Самое старое, что Джованни смог обнаружить в лавке, — это полочка растрепанных книг с кулинарными рецептами конца пятидесятых годов. Невероятно, подумал Джованни, как эти люди могли создать одну из самых могущественных и продвинутых цивилизаций в истории. С помощью торговца, выступавшего в роли переводчика, пастух рассказал, как он искал пропавшую козу, которая, как он боялся, упала в какую-нибудь яму в пустыне. Внутри одной пещеры он что-то увидел, но то, что он сначала принял за козу, оказалось продолговатым глиняным кувшином. Он вытащил кувшин на солнце, вскрыл его пятью прицельными ударами камня.

— В нем ведь могли быть золото и драгоценные камни, — с обезоруживающей улыбкой сказал он, — или джинн, например. — И увидел манускрипт, завернутый в полотняную ткань. Он не преминул вспомнить, что нашедшие рукописи Наг-Хаммади получили большую награду, поэтому он обратился к ближайшему антиквару. Последнее он сказал, почтительно обращаясь к торговцу, который гордо перевел это на английский.

— И вот теперь мы сидим здесь, — сказал торговец с довольной улыбкой, которая показывала, что он уже видит бассейн, построенный на вырученные от продажи манускрипта деньги.

Луиджи и торговец уже заранее договорились о некой предварительной сумме — депозите, — чтобы Джованни мог на время взять манускрипт для изучения. Торговец вручил Джованни завернутый в ткань манускрипт, а Джованни ему — толстую пачку наличных. Торговец, ухмыляясь, стал пересчитывать деньги. Беззубый пастух получил свою долю и, издавая бессмысленные звуки, убежал с высунутым языком. «Вот так, — подумал Джованни, — делают дела в Египте».

В связи с опозданием самолета ему пришлось провести вечер и ночь в Каире, где он купил по чересчур высокой цене духи Лучане и алебастровую фигурку бога Гора — Сильване.

* * *

— Белла! Фу!

Держа лупу в правой руке и незажженную трубку в левой, Джованни оторвался от манускрипта и посмотрел на гончую, которая лаяла, стоя на персидском ковре в прихожей в нескольких метрах от его кабинета. Он очень редко повышал голос на эту миролюбивую собаку, относившуюся к миру с неизменным равнодушием, которому Джованни только мог позавидовать. Ни громкие сигналы спецавтомобилей на главной улице, ни тяжелые шаги по лестнице, ни звонки в дверь не пробуждали у Беллы инстинкта защитницы. И Джованни радовался этому. Сторожевой пес был ему не нужен. А собак-побрехушек он терпеть не мог.

— Ну, замолчи же!

Белла оскалила зубы и, казалось, была готова вцепиться ему в горло. «Странно, — подумал Джованни, — что с ней?» Собака в последний раз тявкнула и рухнула на пол, как будто из нее вынули все батарейки. Еще порычала и положила морду на лапы.

— Хорошая собака!

Текст был разделен на две колонки: одна с клинописью, другая с неизвестными значками. Ни того ни другого языка он не знал. Но вообще-то, Джованни не был ни лингвистом, ни палеографом. И все же он чувствовал какую-то систему в хаосе значков. Пораженный симметрией, он рассматривал их ровные ряды. Невероятно! За столетия написанное практически не поблекло. Как это возможно? А пергамент? Чем его обработали, что он сохранил мягкость? Уважение к старому пергаменту не давало ему закурить трубку. Дым мог повредить нежному материалу и чернилам. В коридоре рычала Белла. Иногда она поднимала голову и обнажала зубы. Это так не похоже на Беллу. Он включил радио. The Windmills of Your Mind. Он сидел и слушал. Любимую песню. Не осознавая того, отбивал такт ногой.

* * *

В середине дня он поехал на велосипеде в университет. В рюкзаке лежало сокровище культуры. Он передал манускрипт заведующему техническим отделом университета Умберто Джалли. После нескольких громких краж пять лет тому назад, когда исчезли список «Вульгаты» VI века и реликвия, связанная с апостолом Павлом, технический отдел перевели в защищенный корпус с охранниками, стальными решетками и кодовыми замками. Умберто посвятит работе с манускриптом целый вечер. Поскольку Джованни знал его, не было никаких сомнений, что и большую часть ночи тоже. Из технического отдела Джованни поднялся по лестнице в свой кабинет. Он еще не совсем закончил доклад, который обещал сделать в Орнитологическом обществе о месте птиц в демонологии. Джованни пробежал глазами последнюю страницу текста:

Книги Моисеевы, осуждают поклонение богам в виде птиц, летающих по небу. По-видимому, это была попытка ограничить поклонение идолам, которое принесли с собой пришедшие из Месопотамии племена. Известный археолог Лэйард [39] на раскопках под Нимродом обнаружил на глиняных табличках много священных птиц, которые были частью вавилонской и ассирийской религии. Эти птицы считались видом демонов. Они имели мистическую власть над людьми. В Древнем Вавилоне королевский дворец украшали золотые фигуры священных и магических птиц. И финикийцы, и филистимляне считали голубя священным животным. Да, есть много примеров религиозного использования птиц. Но самое интересное вот что. Филистимляне поклонялись богу плодородия по имени Вааль, или Вельзевул. Вааль Зебуб может восприниматься как повелитель мух и властитель всего, что летает. Израильтяне рассматривали Вааля как большую угрозу и соперника Яхве. Их пророки резко нападали на поклонение идолам, и по сей день по-прежнему Вааль и Вельзевул связываются с демонами и поклонением дьяволу.

* * *

Когда он вернулся с работы, Лучана сидела на стуле в передней. У нее был ужасно подавленный вид.

— Тяжелый день на работе? — спросил он.

— Сильвана не пришла из школы!

Джованни посмотрел на часы. Дочка должна была прийти полчаса назад. Он попробовал успокоить Лучану.

— Она сейчас придет, — несколько раз повторил он.

Заверения Джованни на жену не действовали. Он принес флакон духов, который купил в Каире. Белла тявкнула.

Лучана вытерла слезу нижней стороной ладони и три раза понюхала.

— Очаровательно, — сказала она так равнодушно, что он засомневался, почувствовала ли она вообще запах духов.

— Для Сильваны я купил алебастровую фигурку, изображающую Гора.

— Кого?

— Ну, ты знаешь, бога с головой сокола.

— Она, наверное, обрадуется.

— Может быть, подушишься ими перед тем, как мы ляжем спать?

Это было похоже на флирт, который вот уже несколько месяцев как исчез из их отношений. Вероятно, поэтому Лучана посмотрела на него непонимающе.

— «Арабские ночи», — продолжил он. — Духи называются «Арабские ночи».

— А-а?

— Мне сказали, что их состав придумала наложница, которая хотела обеспечить себе благосклонность султана на каждую ночь.

— Благосклонность?

— Наверняка дешевый торговый трюк.

— Что с ней могло случиться?

— Дорогая, она всего лишь задержалась.

— Только не Сильвана.

— Все опаздывают время от времени.

— По дороге из школы? Ей десять лет, Джованни!

— Может быть, уроки затянулись? Может быть, заигралась с подружками по классу и забыла о времени? Может быть, автомобильная авария, она стоит и смотрит, как подъезжает «скорая помощь»?

— Авария? О боже!

— Конечно не с Сильваной, она ведет себя правильно на улице, ты ведь знаешь Сильвану.

И все же беспокойство Лучаны передалось и ему. Сильвана была не из тех, кто мог что-то забыть. Она была добросовестной и послушной до крайности. Она всегда приходила из школы вовремя. Всегда.

— Я могу сходить и посмотреть.

— Да. Пожалуйста.

Он свистнул Белле, но та, похоже, решила, что прогулка по улице не более заманчива, чем сон на теплом ковре. Она медленно поднялась, пару раз махнула хвостом и снова легла.

* * *

Джованни прошел шесть кварталов до школы. Все было спокойно. Во всяком случае, он не обнаружил на дороге ни одной автомобильной аварии.

Он был уверен, что встретит дочь. Он представил себе, как Сильвана, танцуя, подбегает к нему и рассказывает, что засмотрелась на витрину магазина, что подруга нарисовала мелом на тротуаре квадратики и они играли в классики, ну, дает какое-то объяснение, которое в будущем окажется вполне нормальным и естественным, и они с Лучаной будут смеяться над своими переживаниями.

Так где же она? Подойдя к школе, он попытался открыть тяжелые двери. Но школа была заперта. Может быть, учитель в неразберихе запер ее в классе? Может быть, сломалась защелка на двери туалетной кабинки? Он звонил, но никто не выходил. Когда заканчивает работу администрация? Неужели нет сторожа? Несколько минут он ходил взад и вперед в тщетной надежде увидеть кого-то, выходящего из дверей. Но никто не выходил. На обратном пути он зашел в парк. В нем было полно детей. Но Сильваны среди них Джованни не увидел.

Когда он открывал ключом дверь, он верил, что Сильвана сидит на кухне и ждет его вместе с Лучаной и Беллой.

— Ау? — крикнул он в тишину. — Сильвана?

Лучана заплакала. Белла стала лизать его руку.

— Может быть, она зашла в гости к подруге?

— Какой подруге?

— Не знаю — но ведь есть у нее, наверное, подруги?

Лучана неподвижно смотрела на него. В ее взгляде был укор? У десятилетней девочки есть подруги? Они нашли список учеников класса и пробежали глазами все имена. В конце концов выбрали четыре знакомых имени из тех, кого при желании можно было рассматривать как подруг Сильваны. Джованни позвонил всем четверым. Он поговорил с двумя матерями и одним отцом, которые с пониманием и огорчением в голосе сказали, что Сильваны у них нет. В четвертой семье телефон не ответил.

По прошествии полутора часов после положенного времени возвращения из школы Джованни позвонил классному руководителю Сильваны. Ее не было дома. Потом он позвонил в больницу. Звонить в больницу было проклятием. Как будто звонок сам по себе превращал Сильвану из опоздавшей в пропавшую или того хуже — в пострадавшую. Его соединили с приемным отделением. Медсестра проверила список всех вновь поступивших. С чувством сострадания она сообщила, что у нее нет сведений о десятилетней девочке. Однако от этого известия Джованни не почувствовал облегчения.

— Позвоните в полицию, — предложила медсестра.

Он стал звонить в полицию.

— Что ты делаешь, Джованни? — спросила Лучана. Голос был дрожащим и нервным. — Что они сказали? Она была у них?

— Нет.

— Куда ты звонишь?

— В полицию.

— Боже! В полицию?

— На всякий случай, Лучана.

В телефонной трубке послышалось несколько щелчков, будто кто-то с кастаньетами вторгся на линию, затем гудок и соединение.

— Профессор Нобиле, — сказал мужской властный голос, — чем могу вам помочь?

Лишь несколько секунд спустя Джованни понял, что не так. Полиция не могла знать, с какого номера звонят и уж тем более кто звонит.

— Откуда вы знаете, кто я?

— С Сильваной все в порядке.

Вихрь отчаяния и ужаса, облегчения и страха едва не сбил с ног Джованни. «С Сильваной все в порядке». Полиция охраняет Сильвану. Она вне опасности. Сильвана в надежных руках. Но что она делает в полиции? Видимо, с ней что-то случилось. Но что? О боже, неужели ее… — Он был не в силах закончить мысль, не в силах произнести то слово, то непроизносимое слово. Он схватился за галстук и потянул его, пытаясь ослабить узел. Ему не хватало воздуха. «С Сильваной все в порядке».

— Что с ней?

— Джованни? — Голос Лучаны превратился в шепот.

— С Сильваной все в порядке, профессор.

— С ней все в порядке, — сказал он Лучане, закрыв трубку рукой.

— О боже, спасибо!

Он убрал руку:

— Где она? Куда мне зайти за ней?

— Ничего не предпринимайте, профессор Нобиле.

— Что вы хотите сказать?

— Никому не звоните. Ни с кем не вступайте в контакт.

— Я не понимаю…

— Ни с полицией. Ни с коллегами. Ни с друзьями.

С полицией.

Несмотря на жару и большую влажность, от которой рубашка прилипла к спине, мороз пробежал по коже. Джованни пришлось взять себя в руки, чтобы удержаться на ногах. «Ни с кем не вступайте в контакт. Ни с полицией…» Он попытался справиться с охватившим его оцепенением.

— Сильвана! — крикнул он. Он хотел спросить: «Как она?» — но голос изменил ему.

— Джованни? — У Лучаны начиналась истерика. Она дергала его рубашку, словно хотела сорвать с него одежду. — Что случилось? Джованни! Что с Сильваной?

— Если вы не выполните наши требования, профессор Нобиле, вы и ваша супруга никогда больше не увидите Сильвану.

— Но…

— Спокойно. Ни слова ни одному человеку. Тем более полиции. Вы поняли, насколько серьезно ваше положение?

— Джованни? — рыдала Лучана.

— Профессор Нобиле?

Он чуть не задохнулся.

— Да… Да! Да-да-да!

— Мы свяжемся с вами.

— Но Сильвана…

Незнакомец повесил трубку. Вместо гудка на линии послышалось потрескивание. «Кастаньеты», — подумал Джованни. Затем он разобрал нетерпеливый голос:

— Да? Полиция! Что случилось? — Голос был более высокий, чем предыдущий.

— Джованни! — плакала Лучана, прижимаясь к нему.

— Синьор, вы занимаете линию срочного вызова!

— Извините.

— Что случилось?

— Извините.

Он положил трубку и встретился взглядом с Лучаной.

 

XI

ДИРК И МОНИК

АМСТЕРДАМ

5 июня 2009 года

1

Очень медленно она чуть-чуть приоткрыла дверь и посмотрела на меня.

Где-то глубоко внутри у нее зародился позыв к икоте. Как будто альбинос, стоящий на пороге, едва ли не самое жуткое зрелище, какое может увидеть женщина, целый день погруженная в собственные мысли и вдруг пробудившаяся к реальности от звонка в дверь.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами сквозь щелочку, цепочка на двери разделяла наши два мира. За моей спиной по каналу Кайзерсхрахт плыл экскурсионный катер с туристами. И сразу заколыхался ряд узких, странных каменных домов, отраженный в воде.

Мне показалось, что она моего возраста, но сохранила девичью прелесть. Карие глаза, светлые волосы с золотистым оттенком. «Ты легко могла бы меня покорить», — подумал я, как и всегда при встрече с привлекательной женщиной. Но сам я, скорее всего, напугал ее.

— Добрый день, — сказал я на своем самом лучшем английском языке, который, если честно признаться, был, скорее, ломаным, — я ищу Дирка ван Рейсевейка.

От ужаса глаза ее забегали. Она сделала попытку закрыть дверь.

— Дирк ван Рейсевейк? — повторил я. — Я пришел по правильному адресу?

Она высунула заламинированную табличку с текстом: «Aan de deur wordt niet gekocht. Ga weg!» Я не совсем понял надпись на картонке. Но «Ga weg!» очень напоминало: «Катись колбасой!»

В СМС-сообщении, присланном мне Луи-Фердинандом Монье, было сказано, что нидерландским контактом Мари-Элизы является некий Дирк ван Рейсевейк, что вполне соответствовало старому электронному адресу, упомянутому среди данных этой самой Моник: [email protected]. Я поискал адрес Рейсевейка в международном телефонном каталоге и в справочниках по Амстердаму. Дело в том, что тот номер телефона, который дала Моник, был засекреченным. Я звонил сначала из Ювдала, потом с нескольких автозаправок и площадок отдыха между Осло и Амстердамом, но так и не получил ответа. И если я вообще сумел обнаружить этот адрес, то только благодаря моему доброму старому опыту детектива. Обзванивая университеты, издательства и антикварные лавки Амстердама, я сумел установить круг общения Дирка ван Рейсевейка через его доброжелательных коллег. Они знали этого пожилого историка, который зарабатывал на жизнь переводами специальной литературы, консультациями по предметам старины и по редким манускриптам. Если верить им, он был человеком странным и нелюдимым. То, что он интересовался, в частности, сатанизмом, было не известно никому из тех, с кем я разговаривал. Дирк ван Рейсевейк жил на набережной канала Кайзерсхрахт со своей значительно более молодой женой, которая была его личным помощником. По-видимому, именно эта женщина сейчас и пыталась захлопнуть дверь перед моим носом.

— Можно встретиться с Дирком ван Рейсевейком? — еще раз спросил я.

Она стояла как каменная глыба. Может быть, она глухая?

Я крикнул:

— Дирк ван Рейсевейк?

Во взгляде ее появился гнев.

— Я пришел поговорить о Евангелии Люцифера.

Она вздрогнула, как будто я просунул в щель руку и схватил ее. Проходящие стали более внимательно смотреть на меня. Катер с туристами прибавил скорость.

Дверь захлопнулась.

В удивлении стоял я на ступеньке и смотрел на закрытую дверь. Я чувствовал себя нежеланным коммивояжером, проклинаемым миссионером, отвергнутым женихом. В конце концов я написал свое имя и номер мобильного телефона на визитной карточке моей гостиницы «Ambassade Hotel» на набережной Херенхрахт и сунул ее в щелочку для почты.

2

Все еще ошеломленный и растерянный из-за негостеприимного приема, я перешел на другой берег и двинулся в сторону порта. Из переполненных баров тянуло запахом гашиша, сладкой мечты. По дороге я зашел в интернет-кафе и проверил почту. Потом сел за столик на улице и заказал пиво, которое стал пить под солнышком, поглядывая на проходящих дам.

Ни одна из них не посмотрела на меня.

Не буду хвастаться, что я — Казанова. Я побаиваюсь женщин. Дело не в том, что я их не люблю. Но очень уж они навязчивые. Если ты им нравишься, то они желают обладать каждой клеточкой твоего тела. И ожидают того же с твоей стороны. Они обрушивают на тебя всю нежность и любовь. Они хотят держать твою руку в кино. Владеть тобой. Брать тебя в «ИКЕА». Те женщины, которые интересуются мной, — бог знает, что они во мне находят, — делают это скорее из сострадания, чем из страсти. Они выключают свет, когда занимаются со мной любовью, так что могут представить себе на моем месте кого-то другого. Самая долгая связь в моей жизни длилась четыре месяца. Со мной трудно жить. Некоторые люди созданы для того, чтобы жить в одиночестве. Ни одна из моих возлюбленных не сказала прямо, но все думали, что я странный. Я сам по себе. И речь не о том, как выжимать из тюбика зубную пасту. Я всегда в стороне. Не только потому, что меня долгое время выживали разные «добрые» люди, а потому, что мне там хорошо. В стороне. Я из тех, кто стоит в стороне на школьном дворе, кто с ужасом ждет урока физкультуры, кто остается невыбранным, когда капитаны отбирают себе игроков в футбольную команду. И дело тут не в альбинизме. Не в плохом зрении. Не в расшатанной психике. Просто я не хочу навязываться там, где меня не ждут.

Я допил пиво, вернулся в гостиницу и лег в постель размышлять, как мне установить контакт с Дирком ван Рейсевейком.

3

— Господин Бьорн Белтэ? — раздался в телефонной трубке старческий голос, тусклый и слабый.

Я прижал мобильник к уху, чтобы слышать лучше.

— Да, это я?

— Goedemiddag! — картаво сказал он по-нидерландски и перешел на английский. — Меня зовут Дирк ван Рейсевейк.

Я вздрогнул и вскочил:

— Спасибо, что позвонили.

— Я предполагаю, что вы — тот Бьорн Белтэ, о котором я читал в археологических изданиях.

— Это я.

— Goed! Я так и подумал. Прежде всего хочу извиниться за негостеприимный прием. Она очень осторожна. И подозрительно относится к посторонним. Vrouwen! У дверей толпится так много странных людей. Она ничего плохого не имела в виду. И все-таки приношу свои извинения. Иногда она перегибает палку.

— Забудьте.

— На вашей визитной карточке я вижу название — Евангелие Люцифера. Вот так сюрприз! Я очень давно ничего не слышал о нем.

— Вы знаете о существовании этого манускрипта?

— Natuurlijk!

— Я так и думал.

— Полагаю, ваш приезд связан с убийствами Кристиана Кайзера, Тараса Королева и бедняжки Мари-Элизы Монье?

— Вы осведомлены лучше, чем полиция, ван Рейсевейк.

— Я полагаю, что в вашем распоряжении есть некая копия… het handschrift?

— Возможно. Я не знаю. Пытаюсь собрать нити. Понять.

— Не удастся ли мне уговорить вас посетить нас еще раз? — В голосе появились нотки доброжелательности. — На этот раз гарантирую иной прием.

4

Молчаливая женщина приоткрыла дверь и, смущенно улыбаясь, сняла цепочку.

— А вот и снова я! — пропел я и сладко заулыбался. Это мой обычный метод, помогающий сгладить неловкость любого положения.

Входя в квартиру Дирка ван Рейсевейка, вы словно покидали современную жизнь, брызжущую солнцем и смехом, и проникали в библиотеку, дремлющую под слабым светом пыльных старых ламп. От пола до потолка прихожая была заставлена книгами. Старыми, новыми, тонкими, толстыми. Воздух был насыщен тяжелым запахом бумажной пыли и переплетного клея и еще знаниями. Комната в конце коридора казалась складом антикварного магазинчика. Даже на маленькой кухне повсюду лежали книги.

— Сожалею, что напугал вас в прошлый раз, — сказал я. — И спасибо за то, что вы передали мою визитную карточку.

Не говоря ни слова, она повела меня по коридору, стеллажи в котором угрожали обрушиться под весом книг, потом по узкой лестнице, ступеньки которой жалобно заскрипели под нами.

Не скрою, что я представлял себе Дирка ван Рейсевейка ярко выраженным сатанистом, элегантным мужчиной дьявольского облика с проблесками седины на волосах и заостренными ногтями, сидящим в кожаном кресле с боковыми выступами вокруг головы, окруженным черными стеариновыми свечами, кошками и полуобнаженными рабынями, готовыми повиноваться любому взмаху руки этого супермена.

А действительность оказалась такой. Дирк ван Рейсевейк лежал на широкой кровати в спальне, пахнущей камфарой и болезнями. Он был тщедушным костлявым стариком, с возрастом утратившим былые силы и энергию, с бесцветными глазами и блеклой кожей. Под пушком на голове просматривалась лысина.

Занавески задернуты. Ночной столик и пол под кроватью заложены книгами и стопками бумаги.

— Господин Белтэ! — Он протянул мне руку. Его пожатие было вялым. Дыхание отдавало металлом.

— Называйте меня Бьорн.

— Я извиняюсь за все это, — он провел рукой вокруг себя, — но я очень болен. Годы похитили мое здоровье. Ну да ладно. Хватит об этом. Спасибо, что вы вернулись. Dank и!

— Спасибо за приглашение.

— Прежде всего позвольте вам представить Моник.

Моник…

Имя с сайта Мари-Элизы Монье…

Я удивленно оглянулся и взял ее руку. Маленькую и теплую. Когда я пожимал ее, возможно, нажал слишком сильно, она сделала почти незаметную гримасу. Как будто она не привыкла, что кто-то дотрагивается до нее.

— Она немая. Вы, наверное, удивились, почему она такая тихая.

— Бьорн, — назвал я себя. — Белтэ. Но это вы уже знаете.

— Не надо так кричать. Я сказал, что она немая, а не глухая.

— Извините.

— И кстати, она вовсе не отставшая в развитии или тупая. А совсем наоборот. — Его смех перешел в приступ кашля.

Из нагрудного кармана Моник вынула блокнот.

«Простите! Что так грубо прогнала вас!» — невероятно быстро написала она. Почерк был изящный и легко читаемый. Вперемешку английский и нидерландский языки. Я ожидал продолжения, но его не последовало.

— Все в порядке. Забудьте об этом.

Моник пододвинула мне стул. Сама осталась стоять, прислонившись к стене.

— А дьявольское Евангелие, которое привело вас сюда из далекой Норвегии? — спросил Дирк ван Рейсевейк.

Его фраза прозвучала как вопрос, но подразумевалось, скорее, что она будет воспринята мной как приглашение рассказать все, что я знаю. И я рассказал. Когда я закончил, Дирк долго общался со своими воспоминаниями.

Наконец он сказал:

— Во многих отношениях Евангелие Люцифера определило всю мою жизнь. Я не буду мучить тебя, дорогой Бьорн — позволь мне так к тебе обращаться, — своей манией. Но более всего на свете я хотел разгадать загадки, связанные с этим так называемым Евангелием. К сожалению, время и здоровье уходят от меня. Похоже, что все свои вопросы я унесу с собой в могилу. Правильно я понимаю, что текст, который ты привез из Киева, — это Евангелие Люцифера?

— Это всего лишь гипотеза. Поэтому я и приехал. Я надеялся, что вы поможете мне разобраться.

Дирк закашлялся. Моник помогла ему сесть. Когда кашель наконец кончился, она поправила подушку так, чтобы Дирк мог говорить сидя.

— Как ты нас нашел? — спросил он.

Я рассказал. Про сайт в Интернете. Про данные Моник и электронный адрес. Про письмо Мари-Элизы Монье. Про СМС-сообщение с ее телефонным номером. Про мои разыскания их адреса по телефону.

— Да, никто не может полностью защитить себя, — сказал Дирк ван Рейсевейк. — Я всего лишь хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу быть в стороне. Это все. Очень многие… — Он резко остановил себя. — Бедняжка Мари-Элиза. Она приезжала к нам. Много раз. Что известно о ее убийстве?

— Очевидно, Мари-Элизу убили те же люди, которые раньше убили Кайзера и Королева. Способ убийства тот же. Есть явная связь. Только я не понимаю какая.

— Трагедия! Жуткое преступление. Мне не могло прийти в голову подвергать жизнь Мари-Элизы опасности. Я чувствую себя виноватым за ее убийство.

— А убийцы, — спросил я, — сатанисты?

Дирк ван Рейсевейк долго смотрел на меня, потом ответил:

— Сатанисты? Какой странный вопрос!

— Разве? Что противоестественного в том, что охоту за Евангелием Люцифера устроили сатанисты?

— А что ты знаешь о сатанизме?

— Не очень много. Это поклонники дьявола. Служат черные мессы, в которых христианские ритуалы и символы искажаются и подвергаются насмешкам. Они приносят в жертву грудных детей, поджигают церкви и устраивают оргии…

— Если ты имеешь в виду не фильмы ужасов, то те, о ком ты только что сказал, скорее бунтовщики и клоуны, чем настоящие сатанисты.

— А кто же такой настоящий сатанист?

Дирк ван Рейсевейк поудобнее устроился на кровати.

— Для этого надо понять, что такое сатанизм? Вера в Сатану как путеводная звезда индивидуума в жизни? Сатанизм не однозначная религия, а каша из альтернативных и противоречащих друг другу верований. Поклонников Люцифера больше привлекает философия, чем религия. Они считают, что Люцифер и Сатана — разные божества, что Люцифер более позитивен, чем Сатана. Иные религиозно-философские идеи выдвигает учение Телема, созданное в 1904 году оккультистом Алистером Кроули. «Делай что хочешь!» — основной постулат Телемы. Антон Ла-Вей, основавший в 1966 году церковь Сатаны, создал разветвленный аппарат верования. В своих книгах главный упор Ла-Вей делал на индивидуализм, материализм и гедонизм. Дело в том, что большинство сатанистов имеют одну общую черту: стремление к мудрости, знанию и саморазвитию.

— А как насчет поклонения злу?

— Сатанизм не занимается злом. Это ему навязывают христиане. В теистическом сатанизме Сатане поклоняются как божественной силе, подобно тому как христиане поклоняются Богу. И только ценности у них разные. Хотя сатанисты поклоняются Сатане, они больше всего уважают свое «я» и индивидуализм. Христиане любят ближнего. Сатанисты любят себя самих. Но теперь я хочу задать вопрос, Бьорн. Как ты добрался до Джованни Нобиле?

— В Википедии я увидел ссылку на сайт университета в Оксфорде. Так я узнал, что в 1969 году Нобиле опубликовал в «Ревиста Теологика» статью о Евангелии Люцифера, в которой выразил сомнение в его существовании.

— Вот как. Теперь понимаю. Да, я читал эту статью. Нобиле мог ошибаться. Он отрицал бы существование Евангелия вплоть до того самого момента, как ему положили бы манускрипт на колени.

— Я позвонил в университет, где он когда-то работал, и попытался связаться с ним. Я поговорил с человеком, который знал его.

— Альдо Ломбарди?

— Откуда вы знаете?

— Я знаком с ним. Хороший человек. Альдо стал профессором демонологии после Джованни Нобиле.

— Он об этом ничего не сказал.

— Поговори с ним. Ты можешь полностью положиться на него!

— Я еду в Рим для встречи с ним.

— Прекрасно. Goed! Итак. Что еще ты узнал о Евангелии Люцифера?

— Если честно, не очень много. Насколько мне известно, вплоть до 325 года существовал текст, который называли «Пророчествами Ангела Света». По-видимому, именно этот манускрипт стали позже именовать Евангелием Люцифера.

— Совершенно верно.

— Насколько я понимаю, специалисты — историки и теологи — придерживаются разных точек зрения, был ли этот еретический манускрипт — ну да, если он вообще существовал — уничтожен во время Вселенского собора в Никее или нет.

— Ты довольно информирован, как я погляжу.

— А у меня чувство, что я ничего не знаю.

— Mijn beste man! Позволь мне рассказать об этом мистическом манускрипте. На протяжении многих лет — начиная с раннего Средневековья — это так называемое Евангелие теологи и историки считали мифом. Когда Джованни Нобиле писал свою статью в 1969 году, он был последним в длинном ряду теологов, полагавших, что Евангелие Люцифера — мистификация или в лучшем случае апокриф, то есть не канонический библейский текст. Как бы то ни было, никто не читал его и даже не видел. Все, что мы о нем знали, основывалось на цитатах или упоминаниях в других изданиях. Дискуссия вновь разгорелась в 1950-е годы, не в последнюю очередь в связи с обнаружением «Свитков Мертвого моря». Дело в том, что во многих текстах встречались ссылки на манускрипт, который на протяжении столетий до Рождества Христова и в годы жизни Христа был известен как «Пророчества Ангела Света». Невозможно умолчать тот факт, что в исторической литературе есть целый ряд указаний на этот манускрипт. Согласно пятитомному труду Adversus Haereses («Против ереси»), написанному одним из Отцов Церкви — Иринеем Лионским, который жил во втором столетии, в гностических кругах ходил список этого языческого документа. В то время считалось, что оригиналу две тысячи лет, если не больше. Мы обнаруживаем указания на него также у римского историка Иосифа Флавия и в Aegyptiaca («Книга о Египте»), основанной на египетских архивах, сохранившихся в Гелиопольском храме. Историк Манетон утверждал, что манускрипт находится в некоем святом месте. В переносном ларце, покрытом золотом, который более всего напоминает ковчег Завета.

— А почему этот манускрипт называется Евангелие? Принято считать, что евангелия рассказывают о жизни и учении Иисуса Христа?

— Вот именно. Отец Церкви Иоанн Златоуст утверждал в 398 году, что такое название было введено еретиками для того, чтобы поиздеваться над Библией.

— Значит, текст Евангелия все-таки сатанинский?

— Nee, nee. Если верно, что манускрипт был написан за две-три тысячи лет до Рождества Христова, то тогда не существовало никакого Сатаны в том виде, в каком мы его знаем по Библии. Были сомнения, не слишком ли произвольно древний манускрипт рассказывает о жизни падшего ангела. Того ангела тьмы, который со временем превратится в Сатану, каким мы его знаем. Это плохо воспринималось в некоторых кругах! Подумайте, какая еретическая мысль, что восстание ищущего истины ангела против самодовольного Бога имело под собой твердую почву! Представь себе, что Сатана стал героем в этой истории — подчиненный, который осмелился протестовать и был наказан чересчур жестоко.

— Зачем говорить о мифологии древних времен. Никто не воспринимает буквально эти сказки о богах.

— Precies! Это лишь одна из многих теорий. Другая, еще более пугающая, теория рассказывает, что в Евангелии Люцифера названа точная дата Армагеддона, гибели Земли.

— Армагеддона? Разве это не христианское представление?

— Ты совершенно прав. А парадоксальным — и для некоторых пугающим — в этой связи является то, что Евангелие Люцифера старше христианского пророчества на несколько тысяч лет.

— Но из этого не следует, что пророчество верное.

— Конечно. Nee, nee. Но христианские пророчества базируются на более старых мифах и воззрениях. Представление христиан об Армагеддоне может быть взято из Евангелия Люцифера.

— Что же случилось с манускриптом на Вселенском соборе 325 года в Никее?

— Среди многих тем, стоявших в центре внимания епископов и Отцов Церкви, была тема ереси. То есть, в сущности, они говорили об инакомыслящих. Вселенский собор в Никее считается одним из первых форумов, где христиане обсуждали что-то коллегиально. Перед епископами стояла задача уничтожить все тенденции к отклонению от единой религиозной линии. И в частности, например, точку зрения ариан, которые считали, что Иисус не был по природе своей таким же божественным, как сам Бог. Поплатились за свои взгляды и гностики. А в качестве совсем маленького довеска принято решение уничтожить древний текст «Пророчества Ангела Света». Сжечь его. Более всего это решение напоминало символический акт.

— Но его не сожгли?

— Достоверно это не известно. Но похоже, что либо весь манускрипт, либо его части сохранились.

— Откуда эти сведения?

— Упоминания о Евангелии и цитаты из него обнаружены в других источниках того времени. На протяжении всей истории в неортодоксальной религиозной среде циркулировали короткие фрагменты, предположительно копии отдельных разделов Евангелия Люцифера. Но только в 1970 году в Египте обнаружилась — предположительно — часть этого манускрипта. К сожалению, этот текст пропал в том же году вместе с Джованни Нобиле, который привез его для изучения в Рим.

— По сведениям Альдо Ломбарди, по сей день неизвестно, что стало с профессором и с манускриптом.

— Я знаю эту историю. Een tragedie. Его убили экстремисты — религиозные фанатики. — Дирк сел поудобнее. — И что же ты собираешься предпринять теперь?

— Ну, есть же объяснение всему. Манускрипту. Убийствам. Так что я буду продолжать поиск, пока не разберусь, что к чему. Надеюсь, Альдо Ломбарди мне поможет.

— Альдо, пожалуй, единственный человек на свете, так много знающий об истории Евангелия Люцифера. — Он закашлялся. Сухим надрывным кашлем. — Бьорн, могу я попросить тебя об одной услуге? Я хочу кое-что предложить.

— Что именно?

— Я хочу, чтобы Моник была с тобой.

Трудно сказать, кто из нас двоих был больше изумлен. Моник издала странный горловой звук и опустилась на край кровати. Что-то быстро написала в блокноте, показала. Дирк покачал головой. Она положила на его руку ладонь и сжала ее.

— Моник? — повторил я, вернув самообладание.

— Чтобы действовать вместе с тобой.

— Но почему?

— Она — прекрасная помощница, поверь мне, я ее знаю!

— Действовать вместе? — спросил я, затягивая время, чтобы успеть переварить предложение.

— Она может стать твоим помощником, ассистентом, называй как хочешь.

Не каждый день пожилой муж пытается навязать мне свою молодую супругу. Я не знал, что сказать.

— Мне надо ехать в Париж, Каркассон и Рим, — пробормотал я уклончиво.

— Моник тебе пригодится. Она знает эти места.

— На автомобиле!

— Моник водит автомобиль.

— На крохотном «Ситроене-2CV»!

— Белтэ… Можно ей с тобой поехать? Ну пожалуйста. Ты принимаешь мое предложение?

Я перевел глаза с Дирка ван Рейсевейка на Моник, которая что-то написала. Он прочитал, но не прокомментировал. Я не знал, что сказать. Больше всего я люблю работать один. Но в пользу Моник говорило то, что я с самого начала был очарован ею.

— Бьорн?

— Конечно, — вырвалось у меня. — Конечно.

Вот так Моник вошла в мою жизнь.

 

XII

ПАУК

ПАРИЖ

6–7 июня 2009 года

1

На следующее утро я из Амстердама отправился в Париж, погруженный в болото из множества вопросов и подавленного ужаса, сопровождаемый моим вновь приобретенным оруженосцем Моник, которая молчаливо, как сфинкс, восседала на пассажирском сиденье. Она взяла с собой вязанье, целиком поглотившее ее внимание. Мне казалось, что иметь спутника во время автомобильной поездки очень приятно, но несколько мешало то, что она была немой. Иногда я пытался завязать с ней что-то вроде беседы, но трудновато читать ответы на скорости в сто километров в час. Большей скорости мой автомобиль осилить не мог. Даже на автобане. Даже вниз по склону. Даже при попутном ветре. Моя Болла — маленький «Ситроен-2CV», очень напоминающий консервную банку на четырех колесах со слабым «резиновым» моторчиком.

Моник взяла с собой много багажа. Я хочу сказать — очень много багажа. Она производила впечатление дамы, которая будет приглашена на торжественные обеды, рок-концерты, карнавалы и пижамные вечеринки и поэтому должна иметь с собой все, что нужно для каждого случая. Любая женщина хочет хорошо выглядеть, но, когда продолжительность поездки заранее не известна, знает, что обуви, косметики и парфюмерии надо брать по минимуму. В Болле места совсем немного, к счастью, в ней есть заднее сиденье. Туда-то я и сложил резервный запас чемоданов, больших и маленьких сумок и пакетов Моник. Под всей этой кучей прятался мой чемодан. В нем были смена одежды, туалетная сумочка с зубной пастой, зубной щеткой, дезодорантом и пачкой давно просроченных презервативов.

На автозаправке под Антверпеном мы заказали кофе и багеты. Сидели за пластиковыми столами в окружении семейств с кричащими детьми и пузатых шоферов-дальнобойщиков. Мы привлекли внимание. Моник имела вид очаровательной супруги изысканного посла. Я же тянул не больше чем на лакея этого самого посла. Сбежавшего с легкомысленной супругой своего господина.

Моник открыла маленький блокнот, который был ее горлом и голосом. «Waarom een auto?» — написала она, беззвучно засмеялась, зачеркнула написанное и продолжила: «Почему автомобиль? Почему не самолет?»

— Потому что они контролируют списки пассажиров!

Мой ответ прозвучал как откровенная паранойя. Я услышал это сам. Моник не стала уточнять. Она понимающе кивнула — как будто сама принимала участие в этой игре или была частью моего безумия — и смахнула что-то прилипшее к верхней губе.

2

Мы прибыли в Париж к вечеру и получили два последних остававшихся свободными номера в затрапезной гостинице в Клиши. Я поставил машину между черным «БМВ» и «мерседесом» цвета мокрого асфальта. Моя Болла розовенькая с черными пятнышками.

Приняв душ и отдохнув, мы встретились у стойки регистрации. Моник воспользовалась своей косметикой. Щеки и лоб напудрены, глаза и губы подкрашены, словно она боялась забыть, как она, вообще-то, выглядит. Фигурой в поблескивающем серебристом платье и прической она напоминала какую-то кинозвезду, имя которой я забыл.

— Я не знал, что ты выслала своих фрейлин вперед, — сказал я.

Она улыбнулась.

— Хорошо выглядишь! — Я слегка подтолкнул ее.

Она источала потрясающий аромат. Улыбка и взгляд говорили о чем-то игривом.

Мы прогулялись до ближайшей пиццерии и получили столик на двоих с видом на главную улицу. Когда официант спросил, не сделали ли мы свой выбор, Моник заказала каннеллони с мясной начинкой, а я — спагетти с тушеными овощами. Я — вегетарианец. Официант порекомендовал нам прекрасное красное вино. Вернулся с бутылкой и налил. Моник и я подняли бокалы. Ее волосы мерцали в неярком освещении пиццерии.

— Можно один личный вопрос? — спросил я.

Она склонила голову набок и кивнула.

— Как ты стала немой?

«Een spin!» — написала она. Потом удивленно посмотрела на нидерландское слово. «Извини. Паук. Ядовитый паук. Мраморная вдова. Обычно безопасный паук. Мне четыре года. Укусил. Аллергическая реакция. Была в коме. Очнулась немой. Голоса нет».

— Ой-ой!

Я не люблю об этом говорить. Но я всегда боялся пауков. Знаю, что это звучит смешно. Моя боязнь высоты и намеки на клаустрофобию хотя бы как-то можно объяснить. Но пауки? Если мне нужно что-то взять в подвале, и я вижу, как пугливый паук посматривает на меня из своей уютной паутины, как он, мохнатый, спускается по ниточке на пол и исчезает под диваном, то мой с трудом завоеванный контроль над собой начисто исчезает.

Она написала: «О чем ты думаешь?»

— О пауках.

«Твоя очередь. Как становятся альбиносами?»

— Это легко. Надо такими родиться.

Она беззвучно рассмеялась. Потом написала: «И из-за чего такими рождаются?»

— Генетический дефект. В теле нет пигментов. Во всяком случае, достаточного количества.

Она положила свою золотистую руку рядом с моей бледной. Я не понял почему. Потом до меня дошло. Она хотела сравнить. Пальцы ее были длинными и узкими. Как пальцы пианиста или виолончелиста. На нескольких пальцах изумительной красоты кольца. Заостренные ногти покрыты красным лаком. Я вообразил, какое ощущение должно быть у того, кого по спине царапают эти ногти.

«Получила. От мамы», — написала она в блокноте. Я подумал, что она пишет про ногти. Увидев, что я не понял, она добавила: «Кольца!»

— Кольца очень красивые.

«Почему ты смотришь на мои ногти?»

Эта ее тревожащая полуулыбка.

— Ногти тоже очень красивые.

Эх, Бьорн, покоритель сердец! Когда она встретила мой взгляд, мне показалось, что она прочитала мои мысли и увидела, очень ненадолго, то же, что я: острые ногти оставляют красные полосы на моей белой как мел спине. Она улыбнулась. Я покраснел. Я отвернулся и стал глядеть на проезжавшие автомобили. В отражении на оконном стекле обнаружил, что Моник рассматривает меня. Когда наши взгляды встретились, она отвернулась.

Я очень легко увлекаюсь женщинами старше меня. Не спрашивайте почему. Не теми, что поддались возрасту и процессу старения, а теми, кто еще помнит, каково быть молодой женщиной. Моник была такой. Чувственное соединение зрелости и молодости, опытной женщины и неиспорченной девушки. Это видно по взгляду. В глазах блестит что-то бунтующее и игривое.

— Тебе не дашь больше тридцати, — сказал я.

Она сжала мою руку.

— Это правда!

«Ты флиртуешь?» — написала она. И кокетливо нарисовала маленькое сердце.

Я смущенно поднял бокал. Мы выпили друг за друга. У меня мелькнула мысль, что ее муж болен. Но я тут же отбросил эту мысль.

Я рассказал Моник то немногое, что знал о человеке, с которым я договорился встретиться на следующий день, — об отце Мари-Элизы Монье, о том, как я с ним познакомился. Убийство Мари-Элизы произвело на нее сильное впечатление, поэтому я перевел разговор на теории, связанные с Евангелием Люцифера. Оказалось, что Моник многое знала. Не только об аккадском происхождении этого текста и параллелях с другими месопотамскими произведениями, но и о предполагаемой датировке и трудной судьбе манускрипта на протяжении истории.

— Впечатляюще! — воскликнул я наконец.

«Все благодаря Дирку, — написала она. — Он — эксперт!»

— Он, видимо, очень начитан?

«Он настоящий кладезь премудрости. Невероятно умен».

Я подумал: «Зато дряхлый супруг и увядший любовник».

— А что с ним?

«Рак легких».

Не просто дряхлый, он умирает…

Она перевернула страницу в блокноте: «Хватит про меня! Расскажи! Про себя!»

Я рассказал о моем детстве в Вороньем Гнезде в районе Грефсен в Осло, где я рос альбиносом в окружении красивых и устроенных людей, которые, хоть наверняка и неосознанно, давали мне понять, что я не принадлежу к их кругу. Я был изгоем в этом кругу, был тем, на кого дети могли наброситься, если взрослые отвернулись, тем, о ком соседки говорили своим гостям, что он ну абсолютно вменяемый, нисколько не отставший в развитии. Я рассказал о своем папе, который погиб, упав со скалы, а мама вышла замуж за его лучшего друга. Моник узнала обо всем. Включая историю о моем пребывании в клинике для психически больных. Я рассказал историю находки золотого ларца и о событиях, связанных с королем викингов Олафом Святым и мумией египетского наследного принца Тутмоса, которого потомки назвали Моисеем. Я говорил без остановки. Моник положила локти на стол и оперлась головой о сложенные руки. Я наслаждался неприкрытым и восторженным интересом к моему рассказу. К сожалению, официант принес заказ и прервал представление. После обеда мы остались сидеть, довольные и счастливые, и разговаривали, пока бутылка не опустела. Потом медленно пошли к гостинице. Не держась за руки, но, во всяком случае, бок о бок. Вино подняло мне настроение и пробудило желание. Мне очень захотелось обнять Моник. Я был уверен, она не оттолкнула бы меня. Но я этого не сделал. Ах, Бьорн, слабохарактерный трус! Умирающий муж Моник незримым духом оберегал свою супругу. Я готов был задушить его подушкой! Я представил себе, как ее рука двигалась по спине и останавливалась у бедра. Горячая рука с острыми красными ногтями… Мы шли очень медленно, словно оба хотели, чтобы это продолжалось как можно дольше. Или потому, что у нее на ногах были туфли на высоких каблуках. В душной синей ночи мимо нас ехали автомобили и шли прохожие, как тени из какого-то другого измерения. В моем измерении существовали только Моник и я. И желание прижать ее к себе и дать ей возможность нарисовать иероглифы страсти на моей спине. Когда мы остановились около наших номеров в гостинице, я надеялся, что она войдет в мой; не говоря ни слова, как нечто само собой разумеющееся. Но она, конечно, не сделала этого.

«Goedenacht!» — написала она по-голландски и быстро поцеловала меня в щеку.

На секунду наши взгляды соединились в тихом оргазме неудовлетворенной чувственности, и мы отправились к одиночеству холодных постелей.

 

XIII

МОНЬЕ (1)

Луи-Фердинанд Монье напоминал отощавшее привидение. Жил он в тесной квартирке в наклонившемся многоэтажном доме, который, похоже, содержало социальное управление, а построил его Союз архитекторов-алкоголиков.

Перед домом в Клиши стояли два контейнера, битком набитые мусором, мебелью, коврами-самолетами, потерявшими способность летать, сломанными велосипедами, стиральными машинами, испорченными компьютерами, старой одеждой и дохлыми кошками. Лестница пропахла вареной капустой и рвотой. Лифт не работал, пришлось идти на шестой этаж пешком. Мы с Моник едва дышали, когда наконец взобрались наверх. На двери не было таблички, но Монье рассказывал, что живет «мимо лифта, третья дверь направо». Звонок не работал. Я постучал, очень сильно. Прошло некоторое время, прежде чем мы услышали шарканье шлепанцев и бренчание цепочки. В щели появилось мертвенно-бледное лицо. Разговаривая по телефону, я представлял себе Луи-Фердинанда Монье изысканным помещиком, сидящим в плюшевом кресле и поглаживающим за ушком фокстерьера, тоскующим по умершей дочери. В действительности колоритным был только его французский акцент. Кожа серая, тупой безжизненный взгляд. Глаза косили. Губы потрескались. Лицо перекошенное, не совсем симметричное, словно после инсульта. Редкие седые волосы торчали во все стороны. Клетчатые брюки со сломанной молнией ширинки, старые вытянутые подтяжки поверх майки-сетки.

— Месье Монье?

— Oui.

— Я — Бьорн Белтэ.

— Yes, yes, yes…

— Это Моник из Амстердама.

— Yes. Oui. Yes, I understand. I see.

По-видимому, он вспомнил ее имя и понял, зачем мы пришли. Кивнул сам себе и открыл дверь, чтобы впустить нас в свою нищету. Из прихожей мы прошли через тесную вытянутую кухню, где в раковине накопилась грязная посуда за несколько недель, и оказались в такой же тесной и вытянутой комнате. Но зато вид из окна был безупречным. Луи-Фердинанд Монье ходил взад и вперед по комнате, как будто не знал, куда себя девать.

— Мари-Элиза очень любила вас, — сказал он Моник.

«Спасибо. Мы тоже любили ее», — написала Моник в своем блокноте и показала ему.

Луи-Фердинанд непонимающе переводил взгляд с блокнота на Моник.

— Она немая, — объяснил я.

— Ах вот что, — пробормотал он и взял очки. — Немая? — При чтении лицо его исказилось, словно ему давно нужно было завести другие очки. — Ах так, ах так. — Он посмотрел на Моник и на меня. — Так кто же они? Говорите! Эти нелюди… кто они?

— Мы не знаем, — был вынужден признать я.

— Ну зачем все время какие-то секреты? — продолжал он, обратившись к Моник. — Всякие страхи? Боязнь чего-то? Только теперь я начинаю понимать, почему Мари-Элиза вела себя все эти годы общения с вами так, как будто кто-то за ней гонится. Какой еще чертовщиной вы занимаетесь?

«Извините. Я сожалею, — написала Моник. — Мы ничего не знали о том, что Мари-Элиза была в опасности. Я очень сожалею».

Она дала Луи-Фердинанду прочитать запись в блокноте.

— Когда вы позвонили и пригласили меня к себе, — произнес я, — то рассказали, что получили письмо?

— Я вас не приглашал. Я сказал, что вы можете прийти, если хотите прочитать письмо до того, как я отдам его в полицию. — Его упрямство выглядело искусственным, как будто он внушил себе, что должен прятать свое горе и прикрывать чувства под нарочитым возмущением. — Извините меня, — пробормотал он и бросился на кухню. Вернулся с растворимым кофе и алюминиевым чайником с горячей водой. — Мари-Элиза была очень своеобразной. — Его тон стал мягче, теплее. — С самого раннего детства она была увлечена сверхъестественными существами. Эльфами. Феями. Ангелами. Богами. Вся ее жизнь крутилась вокруг того, что нельзя увидеть, но можно почувствовать. Она осталась без матери в возрасте семи лет. Возможно, в этом и кроется причина ее пристрастий. Я нисколько не удивился, когда она решила изучать теологию.

— Что написано в письме, которое она вам прислала?

Он подошел к комоду и вытащил ящик. Письмо лежало в фотоальбоме с детскими фотографиями Мари-Элизы. Веселая маленькая девочка в песочнице.

 

XIV

ПИСЬМО (1)

23 мая 2009 года

Дорогой папа!

Твоя дочь

Я сижу в поезде, который везет меня на юг и пишу это письмо. Идет дождь. Запотевшие окна скрывают блестящий от дождя пейзаж, он кажется ненастоящим. Вокруг дремлют пассажиры. Папа, я надеюсь, что ты никогда не получишь это письмо и через несколько месяцев я смогу забрать его и сжечь. Когда я закончу писать, поезд доедет до места назначения, я отправлю письмо в заклеенном конверте — с полностью написанным адресом и маркой — Амели. Ты ее, конечно, помнишь по нашему пребыванию в Велизи-Велликубле. И попрошу ее опустить письмо в ящик, если она узнает, что я умерла. Если этого не произойдет, я заберу письмо у нее и посмеюсь над событиями последних дней за бокалом белого вина.

С чего же начать? Как ты знаешь, я несколько лет помогала одной паре в Амстердаме заниматься исследованиями, иногда оказывала практическую помощь, передавая кое-что. Не волнуйся, речь идет не о наркотиках, а о старых книгах, письмах, рукописях, манускриптах, подобного рода вещах. Они прекрасные люди. Обаятельные, умные. Его зовут Дирк ван Рейсевейк, ее — Моник. И если ты читаешь это письмо, то прошу тебя позвонить им по телефону: +31 16 522 81 51 — и рассказать о том, что со мной случилось.

Я познакомилась с Дирком и Моник через Интернет. Сначала я общалась с Моник свободно и открыто. Но когда я стала им помогать, мы перешли на шифрованные электронные письма.

История такая. В этом году в одном подземелье в Киеве был найден манускрипт. Из Украины его контрабандой вывезли в Норвегию. Несколько дней назад я получила электронное письмо от писателя, живущего в Осло, некоего Кристиана Кайзера. Он, вообще-то, искал Дирка, но узнал, что с ним легче всего связаться через меня. Он написал, что имеет доступ к экземпляру манускрипта, в котором есть рисунки трикветра и павлина. Поскольку он прочитал, что об этих символах говорится во многих работах Дирка по религиозной иконографии, то стал просить Дирка помочь ему. Мы переписывались некоторое время. Он рассказал, что сотрудничает с археологом по имени Бьорн Белтэ, имя которого мне тоже известно, и я переслала эти электронные письма Дирку. Дирк был в восторге и попросил пригласить Кайзера в Амстердам как можно скорее. Я позвонила ему в Осло сегодня утром. Он не ответил. Очевидно, он был уже мертв. Да, папа, кто-то его убил! Его тело обнаружил Бьорн Белтэ. Но ничего этого я не знала, когда звонила. По глупости я оставила на автоответчике Кайзера свое имя и номер телефона. Подумай только, если убийцы находились в его квартире, когда я звонила, и неправильно поняли мое сообщение? Я попробовала позвонить Бьорну Белтэ, чтобы предостеречь, но его мобильник был отключен.

Дирк позвонил мне из Амстердама в тот же день, как раз тогда, когда я узнала, что Кристиан Кайзер найден мертвым. То, что Дирк позвонил, было очень необычно — мы общались почти всегда через Интернет. Он беспокоился за меня и спросил, не могу ли я на всякий случай, переночевать в другом месте, а не у себя дома. Я остановилась на ночь у Пьера. И хорошо сделала. Ночью в мою съемную квартиру вломились. Все перевернули вверх дном — так сказал консьерж. Я не осмелилась зайти домой.

Позже зазвонил мой мобильный телефон. Это были они. Убийцы. Я уверена.

— Мари-Эльза Монье? — сказал мужчина. Он говорил с восточноевропейским акцентом.

— Да. Кто вы? — спросила я.

Я услышала в трубке щелканье. И гудок.

Голос появился опять.

— Нам надо встретиться, — сказал он. — В вашем распоряжении есть вещь, которая принадлежит нам.

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

— Когда и где мы можем встретиться?

— Я не думаю, что мне хочется встречаться с вами, — сказала я и положила трубку.

Он был такой мерзкий. Как те, кто звонят среди ночи и начинают дышать в трубку. Он сразу же позвонил еще. Я опять положила трубку. Когда раздался третий звонок, я не стала отвечать. Я обратилась в полицию. Но они даже не захотели выслушать меня. Тогда я решила поехать к Симонетте. Больше двух лет мы говорили о том, что пора мне еще раз съездить к ней. Но дальше слов дело не шло. Теперь у меня есть серьезная причина побывать у нее в гостях. Нам всегда так весело вместе. Она живет очень далеко, они никогда меня не найдут.

Поезд сейчас прибудет. Я немножко поспала. Симонетты нет, но вряд ли она далеко. В худшем случае — поживу в гостинице.

Заканчиваю. Папа, надеюсь, ты никогда не прочтешь это письмо!

С сердечным приветом!

 

XV

МОНЬЕ (2)

— Симонетта уехала по учебным делам в Барселону, — сказал Луи-Фердинанд Монье.

Когда я отдал ему письмо, он сложил его и положил обратно в фотоальбом. Только сейчас я заметил, что он под сильным воздействием психотропных лекарств. Я понял это по тусклому взгляду, с которым сталкивался в клинике.

«Где живет Симонетта?» — написала Моник.

— В Каркассоне, конечно. Я думал, это понятно. По сведениям полиции, Мари-Элиза некоторое время ждала у квартиры Симонетты. Позже она поселилась в гостинице. И это последнее, что мы знаем. Никто, ни полиция, ни я, не имеем ни малейшего представления, что стало с Мари-Элизой после того, как она вышла на прогулку из гостиницы.

— Видимо, преследователи настигли ее, — сказал я.

— Они же не могли знать, куда она направляется.

— Они следили за ней. Мобильный телефон функционировал как устройство GPS.

— Как это возможно?

— В письме говорится о странных звуках во время телефонных звонков.

— Но что это значит?

— Они дистанционно установили шпионскую программу. GPS-навигатор. Она, очевидно, поняла, что что-то не так. А иначе зачем бы ей пересылать вам мобильный телефон?

— О боже! Девочка моя. Так вот почему она вынула батарейки. Она не глупа, моя Мари-Элиза.

«Убийцы будут найдены, — написала Моник. — И понесут наказание. Обещаю!»

— Как вы можете это обещать? — раздраженно спросил Луи-Фердинанд. И повернулся ко мне. — Почему бандиты не пришли ко мне? Сюда? Я ведь привел мобильный телефон в порядок и включил его. Почему они не явились сюда?

— Потому что они уже настигли Мари-Элизу в Каркассоне, — предположил я. — Больше им незачем было следить за телефоном.

Он покосился на меня:

— Кто эти безумцы?

— Я охотно рассказал бы вам, кто они. Но я об этом знаю так же мало, как вы.

Отправитель: Примипил

Примипил брат Хэрэгуш

Послано: 08.06.2009 13:43

Адресат: Легату легиона

Копия: Великому Магистру

Тема: Отчет: Рим

Шифр: S/MIME РКС37

Dominus!

Мы благодарим за молитвы Совет и общину и сообщаем, что местонахождение манускрипта в Осло установить не удалось. Мы прибыли в Рим. Согласно данным брата Раца, Бьорна Белтэ ожидают здесь в ближайшие дни. Контакт Белтэ, профессор Альдо Ломбарди, находится под нашим постоянным наблюдением.

 

XVI

СМЕРТЬ В ЧАСОВНЕ

КАРКАССОН

8 июня 2009 года

1

От внезапного порыва ветра полицейская лента ограждения громко хлопнула. От облака упала тень на часовню, расположенную в лесу. Дверь в часовню была заколочена. К стене под окном без стекол и рамы был приставлен деревянный ящик. Штукатурка на стенах во многих местах облупилась и осыпалась. Части стены, где кирпичная кладка выглядывала наружу, напоминали незаживающие раны. В промежутках между широкими проходами, которые полиция проложила сквозь заросли вокруг руин, пышно цвели полевые цветы.

— Вот здесь они нашли ее, — сказала Симонетта ле Телье.

Она с несчастным видом сидела на левом крыле моей Боллы. Моник, утешая, обняла ее.

— Я была знакома с Мари-Элизой двенадцать лет, — сказала Симонетта, — но в тот единственный раз, когда я была ей нужна, по-настоящему нужна, меня не оказалось рядом.

Она наклонилась, набрала горсточку песка и стала понемногу выпускать его между пальцами.

— Что это за место? — спросил я.

— Часовня была построена орденом Пресвятой Девы Марии в девятнадцатом веке. Незадолго до войны в нескольких километрах к северу отсюда построили церковь. Двери и окна часовни закрыли ставнями. Тут началась война. И в таком виде, — Симонетта кивнула, — часовня стояла, пока о ней совсем не забыли.

— Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой Мари-Элизу нашли именно здесь?

Она снова зачерпнула горсть песка и покачала головой, ветер подхватывал песчинки, падающие из ее ладони.

«Ты была в Барселоне?» — написала Моник.

— Мне дали стипендию. Вместе с несколькими коллегами я десять дней провела в Испании, изучая архитектуру Гауди. О том, что Мари-Элиза приезжала сюда, я узнала только по возвращении, прослушав записи на автоответчике. За границей я всегда выключаю мобильный телефон. Попробовала ей позвонить. Но ответил ее отец. Она послала ему свой телефон. По почте. Не могу этого понять. Послать по почте мобильный телефон своему отцу?!

— Она думала, что за ней гнались.

— Какое отношение это имеет к мобильному телефону?

— Они выслеживали ее по мобильнику. Так убийцы узнали, что Мари-Элиза поехала в Каркассон. И конечно, они обнаружили, что она набирала твой номер телефона.

— Разве Мари-Элиза не подвергала опасности отца, посылая ему телефон?

— Видимо, она подумала, что все обойдется, если вынуть батарейку. Кроме того, она справедливо рассудила, что преследователи потеряют интерес к телефону, если схватят ее. В-третьих, отец живет в многоэтажном доме в густонаселенном районе. Тут уж никакой мобильник не выследить.

Моник написала: «И к тому же было слишком поздно! Они уже знали, что она здесь».

Симонетта откинула голову и посмотрела на кроны деревьев, росших вокруг часовни.

— Видимо, они держали ее взаперти в каком-то месте недалеко отсюда. Бог знает где. И почему.

— Кто ее нашел?

— Одна пара, которая использовала эту часовню, — несмотря на слезы, Симонетта смущенно улыбнулась, — как место свиданий.

Я посмотрел на руины и на ленту ограждения, которая колебалась на ветру. Часовня на поляне, окруженная деревьями, выглядела очень привлекательно.

— В этой местности люди живут уже более пяти тысяч лет, — сказала Симонетта, когда немного пришла в себя. — Это ведь очень давно, правда? Пять тысяч лет… Но и это ерунда. Здесь, в Южной Франции, люди и неандертальцы жили бок о бок уже пятьдесят тысяч лет. Потом неандертальцы вымерли. Люди остались.

Я ждал продолжения, но его не последовало. Симонетта задумчиво смотрела на лес:

— Сначала полиция не могла понять, кто она. Она ведь не из местных, правда? Но кто-то из полиции обратил внимание на сообщение из Парижа о поиске пропавших, в котором числилась Мари-Элиза. Мой молодой человек — полицейский. Он знал, что я ее подруга. И тогда меня пригласили на место преступления для опознания.

— Я понимаю, это тяжело, но все-таки ты можешь описать, что увидела?

Симонетта вздохнула.

— Я спрашиваю, потому что недавно сам побывал в такой ситуации.

Симонетта бросила на меня удивленный взгляд.

— Кайзер был моим другом и коллегой, — объяснил я. — Это я нашел его. — Пауза. — В квартире. Обнаженного.

Симонетта не отрывала от меня глаз. Мы оба чувствовали себя будто бы частью некоего тайного сообщества, нас связали мой умерший друг и ее умершая подруга.

— В этом есть что-то ненормальное. Совершенно ненормальное. Она лежала на алтаре. Обнаженная. Со скрещенными на груди руками. На ней ничего не было, кроме венка из цветов. На голове. Ее положили на шелковую ткань. Очистили от мусора пространство вокруг алтаря. В часовне было полно сгоревших свечей… — Она закрыла глаза. Потом открыла их, встряхнув головой, словно хотела изгнать навязчивые картины. — Ненормальное. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Что-то ненормальное!

2

Я люблю все старое. Прошлое рассказывает о том, откуда мы пришли. И куда идем.

Крепость Каркассон с двойными стенами и замком с башней — часть Средневековья и не может восприниматься в отрыве от истории. Когда-то давно, восемьсот лет назад, христианская секта катаров населяла этот южнофранцузский регион. Их тысячами истребляла Католическая церковь. Некоторые считают, что это истребление объясняется борьбой за огромные земли. Другие полагают, что дело исключительно в религиозных противоречиях. Католики относились к катарам как к язычникам. Третьи выдвигают теории, будто бы катары скрывали святой Грааль.

Утомленный жизнью портье в гостинице, куда вошли мы с Моник, не был похож на человека, который может во что-то верить. И уж во всяком случае, в загадки прошлого. Чуть заметный слой косметики на лице. И сколько угодно свободных номеров. После утомительной поездки из Парижа и встречи с Симонеттой у часовни, Моник и я отправились принять душ и передохнуть. К сожалению, каждый в своем номере.

3

На закате мы встретились в крепости с Симонеттой и ее возлюбленным, полицейским Франсуа Сарду.

Вечер был теплым, полным мошкары и запахов, долетающих от многочисленных грилей из ресторанов. С площади доносились звуки музыки чересчур громкого духового оркестра.

С Франсуа Сарду разговаривать было очень трудно. Это был полицейский до мозга костей, он все время отвлекался на разговоры с прогуливавшимися коллегами и знакомыми, которым можно было бы рассказать, кто мы и почему он с нами беседует. Сильнее преданности своей работе у него была только влюбленность в Симонетту. Она попросила его встретиться с нами, и он не мог отказать ей.

Мы устроились на скамейке в сторонке от людей, в тени деревьев за внутренней стеной крепости. И постепенно он начал расслабляться. Он рассказал, что следствие открыло не очень много нового о Мари-Элизе и ее убийцах. «Не очень много нового» — совсем не преувеличение. Допросив свидетелей и просмотрев записи камер наблюдения, они установили, что Мари-Элиза сошла с поезда на станции Каркассон 23 мая, во второй половине дня. Багажа у нее не было. На станции она отправила почтой небольшой пакет. По-видимому, мобильный телефон. В кондитерской напротив станции она купила багет, который съела по дороге к квартире Симонетты. По словам соседки, которая, вообще-то, не имела обыкновения следить за всеми приходящими и уходящими, Мари-Элиза позвонила в дверь и некоторое время ждала на лестнице. Другой сосед, который спустился, чтобы вынуть почту, сообщил, что Симонетта уехала за границу. После этого Мари-Элиза бродила по улицам, пока наконец не поселилась в средней руки гостинице на бульваре Жана Жореса. После нескольких часов, проведенных в номере, она сдала ключ портье и пошла делать необходимые покупки. По словам портье, в руках у нее была туристская карта города.

Больше ее никто не видел.

4

В полицию сообщение об убийстве Мари-Элизы Монье поступило утром 3 июня. Влюбленная парочка увидела труп накануне вечером. По разным причинам — из-за шока от обнаружения мертвой женщины, ужаса от возможности быть замешанными в уголовную историю и страха перед ревнивым мужем — они не сразу сообщили о находке.

— Мы тут же поняли, что это было не обычное убийство по пьянке, — сказал Франсуа Сарду. — Все говорило о ритуальном характере убийства. Обнаженная женщина лежала на шелковой ткани на алтаре в часовне. Убийцы потратили время на то, чтобы вплести цветы в ее волосы. Зажгли шестьдесят шесть свечей. Но самое страшное мы обнаружили только после вскрытия.

— Расскажи им! — тихо сказала Симонетта.

— В интересах следствия и чтобы не тревожить публику, некоторые сведения мы не передали прессе. Я попаду в неприятную ситуацию, если они станут известны.

— Мы ничего не расскажем. Мы ведем частное расследование, мы не журналисты.

— Вскрытие обнаружило некоторые странные детали.

Я начал догадываться, какие именно.

— Тело лежало со сложенными на груди руками. Руки были крепко сжаты. Но когда медик раскрыл правую руку, он обнаружил…

— …амулет!

Франсуа Сарду изумленно посмотрел на меня.

— Бронзовый, — продолжил я. — С пентаграммой и трикветром.

— Вы с кем-то уже говорили?

— Ни с кем. Моего норвежского друга и одного коллегу в Украине убили те же самые люди. Тем же способом. Я рекомендую вам связаться с полицией в Осло и Киеве.

— Мы уже обращались в Интерпол. — Он помолчал. — Но есть кое-что еще.

На этот раз я позволил ему закончить самому:

— Труп был обескровлен.

5

Мы пригласили Симонетту и Франсуа поужинать с нами, но он не захотел, чтобы нас лишний раз видели вместе, и вежливо отказался. В турецком ресторане на небольшой улочке мы с Моник сели за свободный столик. Поглощая чечевичные котлеты с черным хлебом и местным вином, мы обсуждали дальнейшие планы. Мы договорились ехать в Рим через Французскую Ривьеру и Геную, которая лежала точно в середине пути. Моник предложила, чтобы мы там переночевали. От Генуи до Рима, где нас ждал профессор теологии Альдо Ломбарди, примерно пять часов пути.

В гостиницу после ужина мы пошли через площадь, несколько минут постояли на ней, слушая кошмарные звуки духового оркестра, потом сбежали от них. Из гостиницы я позвонил Трайну в Исландию. Там все еще работали над текстом. Но теперь эксперты пребывали в еще большем затруднении, чем раньше. Трайн подтвердил, что на тех четырех-пяти ученых, которые помогали ему, можно положиться. Каждый вечер они запирали манускрипт в надежный сейф в подвале университета. Затем я позвонил старшему полицейскому Хенриксену в Осло. Он по-прежнему не испытал никакого облегчения, услышав мой голос. Казалось, он только и ждал, что ему сообщат о моей кончине. Удалось найти автомобиль, который арендовали убийцы. Обгоревший остов машины был обнаружен в каменоломне в Аммерюде. Личные документы и кредитные карты, которые использовали преступники, взяв напрокат «лексус», были фальшивыми.

Как обычно, я не мог заснуть.

Я лежал и думал о папе. Я часто думаю о нем, когда не могу заснуть. О том, кем он мог бы стать, если бы ревность не отняла у него разум и не сделала меня сиротой. Что за мысли промелькнули в его голове, когда он падал со скалы?

О чем вообще думают, когда умирают? Интересно, стал бы я другим человеком, если бы папа остался жив? Может быть. Вероятнее всего. Но теперь это уже не важно. Даже для меня.

 

XVII

САТАНА

РИМ

10 июня 2009 года

1

— Сатана жив!

В карих глазах профессора Альдо Ломбарди вспыхнули огоньки; признаки безумия можно увидеть во взглядах одержимых, больных людей и увлеченных профессоров академий.

Я беспокойно задвигался на стуле. Моник закашлялась.

— Если верить в Бога, — продолжил он, — то Сатана — неминуемое следствие этой веры. Гармония жизни зависит от баланса и равновеликих противовесов. Исходными камнями Вселенной были материя и антиматерия. Свет и тьма. Тепло и холод. С этой точки зрения Бог и Сатана представляют собой два неизбежных полюса. Добро против зла. Но теологический парадокс состоит в том, что именно Бог — а кто же еще? — создал Сатану. — Ломбарди разразился едва слышным смехом. — Друзья мои, я вижу, что испугал вас. Расслабьтесь, успокойтесь, я всего лишь увлеченный человек!

Его кабинет был светлым и каким-то живым, если так можно выразиться, как будто он годами впитывал в себя глубокие мысли своих многочисленных хозяев и отказывался их выпускать. На шкафу архива попыхивала колба-кофеварка. На письменном столе лежали пачки рукописей. Неровными штабелями прислонились к стенам диссертации и учебники. В любой точке мира кабинеты ученых похожи друг на друга. Кофеварка издала долгий свист, будто готовясь передать свою жизнь в руки Господа. Альдо Ломбарди снял колбу, налил кофе в белые пластиковые стаканчики мне и себе (Моник от кофе отказалась). Затем вернул колбу на место.

— Я рад, что вы приехали. Оба. Я знаю, что чересчур давил на вас, Бьорн. Но это важно. Вы поймете. Очень важно. — Он повернулся к Моник. Взгляд его подобрел. — Моник… — Он взял ее руки в свои, как это делает заботливый священник, общаясь со своими прихожанами, и повторил ее имя тихо, почти про себя. Потом отпустил руки и воскликнул: — Ну так как же? Как чувствует себя Дирк?

Моник кивнула, словно говорила: «Спасибо, хорошо», хотя это было явным преувеличением. Мне пришло в голову, что ни она, ни Дирк не хотели, чтобы люди знали, насколько серьезно он болен.

— Хорошо. Хорошо. — Когда он поворачивался ко мне, я заметил в его правом ухе слуховой аппарат. Н-да. Альбинос с плохим зрением. Немая. Тугоухий. Хорошенькая компания.

— Дирк и я, мы переписывались много лет, — объяснил Ломбарди. — Темы наших исследований часто пересекались.

Я механически подхватил:

— Он говорил.

— Дирк — прекрасный человек!

— Мне было очень приятно и полезно встретиться с ним.

— Может быть, он упомянул, что я принял кафедру Джованни Нобиле?

— Да.

— Это произошло много лет спустя после того, как Нобиле исчез. Кафедра долго пребывала без руководителя. Надеялись, видимо, что он вернется.

Внизу на улице завели грузовик. В коридоре громко заговорили студенты, словно усердные пророки захотели поделиться своими откровениями. Я пригубил кофе. «Такой вкус, — подумал я, — наверное, был бы у стен дома из просмоленных досок на горном пастбище в Ювдале, если бы я вздумал их лизать».

— К сожалению, я не был лично знаком с Джованни Нобиле, — продолжал Ломбарди. — Слишком большая разница в возрасте. Я был студентом, когда Нобиле здесь работал. Я слушал его лекции и собирался спросить его, не согласится ли он быть научным руководителем моей дипломной работы, которая отвечала на вопрос, какое влияние широко известное сочинение о ведьмах Malleus Maleficarum («Молот ведьм») оказало на понимание женской сексуальности в период 1500–1850 годов. Но, как вы знаете, мне не посчастливилось воспользоваться его советами. Джованни Нобиле исчез, а я попал к своенравному руководителю, у него пахло изо рта, и он проявлял нездоровый интерес к пухленьким студенточкам с первого курса. После исчезновения Нобиле инспектор допрашивал меня. В его кабинете нашли несколько моих писем. Но, конечно, я ничем не помог полиции.

Я с отвращением сделал еще один глоток кофе.

— С моей стороны было бы преувеличением утверждать, что нам не хватало Нобиле. Он был очень закрытым человеком, который держал все внутри себя. И после того отвратительного дела… если честно, многие предпочли забыть о нем. Знавшие Нобиле лично любили и уважали его. Но думаю, что многие студенты и коллеги — совершенно неосознанно — боялись его. Да, боялись! Очевидно, потому, что боялись тех демонов, которыми он — в профессиональном смысле — окружал себя. Сама сфера его интересов была неоднозначной. И даже больше — пугающей. В особенности в среде верующих католиков здесь, в Италии, в Риме, в собственном университете Ватикана.

В дверь постучали. Появилась голова мужчины в слишком больших очках. Он извинился, когда увидел, что у профессора посетители. Альдо Ломбарди крикнул ему:

— Витторио! Входи, входи! Помнишь, мы говорили о Бьорне Белтэ из Норвегии? Археологе? Вот он. Бьорн, это Витторио Тассо, семиотик, мой добрый коллега.

Я воспользовался моментом, чтобы отставить пластиковый стаканчик с кофе и забыть о его существовании. Мы с Витторио Тассо пожали друг другу руки и обменялись обычными при встрече любезностями. Он читал мою критическую статью в журнале «Археология» о попытках семиотиков истолковать использование викингами знаков и символов. Когда он ушел, я попробовал вернуться к старой теме:

— Так что же случилось с Джованни Нобиле?

— Да, что же случилось? — повторил Альдо Ломбарди. — Я обычно говорю, что его бес попутал. Он обнаружил древний, языческого происхождения документ — «Пророчества Ангела Света», или Евангелие Люцифера, как его еще называют, — и сошел с ума. — Взгляд Ломбарди говорил, что он погрузился в воспоминания. — Так что же случилось? Что же, собственно говоря, случилось? Я думаю, что и сегодня никто точно не знает, что случилось. Мы по-прежнему задаем вопросы, на которые ни у кого нет ответов. Все, что мы знаем: умерло много людей. Джованни и его дочь пропали.

Альдо Ломбарди покачал головой.

— Они умерли? Оба? — предположил я, но, скорее, задал вопрос.

— Вероятнее всего, простились с жизнью, закованные в цепи, на дне Тирренского моря или залитые бетоном в устоях одного из путепроводов, которые тогда строились повсюду на автострадах в нашем регионе. Трагедия, никак иначе. И самое странное… — он поискал нужное слово, — самое странное то, что происходящее сегодня является зеркальным отражением событий сорокалетней давности. История повторяется. Опять, неизвестно откуда, появился тот же манускрипт. Та же секта… Убийства…

— Секта? Вы знаете, кто стоит за убийствами?

— Кто — не знаю. Я кое-что знаю о секте, которая в этом деле замешана. Но вы слишком торопитесь. Я еще вернусь к этому.

— Подождите! Вы хотите сказать, что секта, которая была замешана в убийствах Джованни Нобиле и его дочери в 1970 году, та же самая, что охотится за манускриптом сейчас?

— Все другое было бы невероятным.

— Спустя сорок лет?

— Бьорн, манускрипту больше четырех тысяч лет. Сорок лет — это ничто.

— Что случилось с манускриптом в 1970 году?

— Он исчез вместе с Джованни Нобиле.

— Но он не мог быть тем же манускриптом, который сейчас нашли в киевской пещере!

— Конечно нет.

— Копия?

— Простите. — Он выжидающе посмотрел на меня с намеком на улыбку. — Бьорн Белтэ, вы верите в Бога?

— Нет.

— А вы, Моник?

Она кивнула. Потом написала: «Я не верю. Я знаю. — Она подчеркнула слово „знаю“. — Бог и Его ангелы существуют. Сатана и его демоны существуют. Вот так обстоят дела».

— Идемте, друзья мои, — сказал Альдо Ломбарди. Встал и положил пачку бумаг в старенький кожаный портфель. — Вот так! — Затем надел серый плащ и фетровую шляпу, которые висели на вешалке в углу за книжной полкой. — В кабинете тесно и жарко.

2

— Большинство людей, независимо от того, христиане они или нет, имеют искаженное представление о Сатане, — сказал Альдо Ломбарди.

Мы расположились в тихом уголке Ватикана с видом на купол собора Святого Петра. Альдо Ломбарди сидел слева, держа кожаный портфель и шляпу на коленях, Моник в центре, я справа. На деревьях щебетали птички. Листва отбрасывала тень, дающую прохладу. По дорожкам прогуливались молчаливые туристы: некоторые с восторженными взглядами, другие в глубоком раздумье, словно они наконец добрались до конца священного путешествия по своим сомнениям.

— Функция Сатаны в Библии совсем не в том, чтобы наказывать или пугать нас, — продолжил он. — Все это пришло позже, в Средние века, когда Церковь превратила падшего ангела с торчащими крыльями и увядшим сиянием в звероподобное существо с рогами и хвостом. Сатана все время был орудием Бога. До того как Отцы Церкви и священники превратили Сатану во Властителя Зла, Сатана имел четко определенную функцию, данную ему Богом, — очищать и испытывать человека, подвергать проверке его веру. Только люди, имеющие в сердце Иисуса Христа, могут противостоять соблазнам падшего ангела. Сатана — такая же часть Бога, как и все Его творения. Посмотрите по сторонам! Формально мы находимся сейчас не в Италии и не в Риме. Мы в Ватикане. И подобно тому как Ватикан одновременно является независимым государством и интегрированной частью государства, которое находится за его пределами, Сатана немыслим без Бога. Когда стены кабинета затемняют мой разум и делают работу невозможной, я обычно прихожу сюда. Здесь, рядом с Богом, мысли получают порцию кислорода. Сатана… — медленно и вдумчиво сказал он, — Сатана, по-моему, является одним из самых пленительных образов теологии.

«Когда-то был ангелом», — написала Моник.

— Не просто ангелом, а архангелом… изгнанным с небес! Иов описывает его как одного из сыновей Бога, приближенного Бога.

«Властитель ада», — написала Моник.

— Это позже, да, это появилось позже. Ни в Библии, ни в религиозной истории в целом Сатана не был завершенной фигурой. Напротив. Он постепенно возвышался до позиции властителя ада.

— На протяжении нескольких сотен лет, — вставил я.

— Возьмем, к примеру, Библию. Сатана отсутствует в книгах Моисеевых. Концепт «Сатана» еще не существовал во время их написания.

— Разве змей и Сатана не одно и то же?

— Это более позднее истолкование.

— Откуда же тогда появился этот концепт?

— Одни ответят, что Сатана — идеологическая необходимость как противоположность милосердному Богу. Другие отыщут место рождения Сатаны в различных религиях и мифах. Иудеи в период изгнания познакомились с учением персидского пророка Заратустры — зороастризмом, неотъемлемой частью которого был образ Ангра-Манью, всеотрицающего духа, прародителя лжи, несправедливости и беззакония, олицетворяющего злое начало и смерть. Эта персонифицированная фигура дьявола впоследствии была соединена с вавилонскими царями, божествами и древними духами — так сформировался образ Сатаны. Впервые как представитель зла Сатана упоминается в Первой книге Царств, где он подговаривает Давида провести перепись населения. Знаменитый фрагмент Книги пророка Исаии о царях вавилонских был соотнесен с дьяволом лишь в первом столетии после Рождества Христова. — Ломбарди вынул листок из портфеля и протянул мне:

Ад преисподний пришел в движение ради тебя, чтобы встретить тебя при входе твоем; пробудил для тебя Рефаимов, всех вождей земли; поднял всех царей языческих с престолов их. Все они будут говорить тебе: и ты сделался бессильным, как мы! И ты стал подобен нам! В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобою подстилается червь, и черви — покров твой. Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. [64]

— Это только один из многих примеров того, как представление о Сатане и аде произрастало в различных местах Библии, в разных истолкованиях. Вот еще пример:

И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и Сатаною, обольщающий всю Вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним. [65]

Моник протянула Ломбарди свой блокнот: «Сатана — это в первую очередь христианское представление?»

— Ни в коем случае. Демоны и злые духи занимали иудейских святителей на протяжении столетий между Ветхим и Новым Заветом, что наложило несомненный отпечаток на восприятие Сатаны в христианской Библии. Древние мифы и примитивные представления о злых духах слились с более сложным взглядом того времени на конкретную фигуру дьявола. Но вы правы в том, что в христианстве Сатана пришелся к месту. Обратите внимание на то, насколько более дьявольским Сатана выглядит в Новом Завете христиан. В Откровении Иоанна Богослова мы встречаем Сатану, достигшего апокалипсических размеров. С течением времени Сатана становится все более злым и отвратительным. Кульминация наступает через несколько столетий после того, как Библия была окончательно написана и канонизирована. В Средние века Сатана постепенно становится все более пугающей фигурой и начинает играть роль властителя зла, который распоряжается армией демонов на земле и в аду.

— Евангелие Люцифера старше Нового Завета, — отметил я.

— И тем более оно важно для понимания образа Сатаны. Ясно, что этот текст послужил основой для формирования самых ранних мифов о Сатане.

— И что же, есть верующие, которые считают, что такая побочная линия теологии может оправдать убийство? Мы говорим о манускрипте. О тексте! Это только слова! Слова!

— Слово — это сила.

— Такая сила, которая заставляет экстремистов убивать невинных? Я этого не понимаю, правда не понимаю.

— Достойной сожаления чертой многих религий является то, что они подкрепляют в своих адептах веру, будто те могут выступать от имени Бога. Отсюда крестоносцы — христиане. Сторонники джихада в исламе. Еврейские сионисты. История полна примеров, когда человек утверждал, что он действует по велению и вместо своего Бога, и включался в процесс творения.

— Но вы говорите, что Евангелие Люцифера имеет прямое отношение к Сатане? Хотя текст написан за несколько тысяч лет до того, как Сатана вошел в сознание пророков, священников и верующих?

На лицо Альдо Ломбарди легла печать спокойствия. Его густые брови и волосы в носу хотелось бы немного подстричь. В эту минуту он походил на стареющего учителя из почти забытой сельской школы своего детства.

— Бьорн, вы не верите даже в Бога. Вы не религиозны. Для вас существует только видимое, осязаемое. Вам недоступны загадки существования. Недоступно удивление… Как же мне удастся убедить вас не только в существовании Бога и дьявола и их вечной борьбы, но и в чем-то настолько потрясающем, что может полностью перевернуть ваше восприятие мира? Удастся ли мне сдвинуть ваши сомнения в вере хотя бы на один миллиметр в сторону Бога и Его сущности?

— Можете попытаться.

Моник беззвучно кашлянула в руку.

— То, что я вам скажу, Бьорн, вы едва ли хотите знать. Если мой великий страх окажется справедливым, то эти три убийства станут всего лишь началом, не имеющим никакого значения. — Ломбарди поднял взгляд на купол собора Святого Петра. — Весь существующий мировой порядок изменится. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Вы хотите сказать, что Евангелие Люцифера — своего рода апокалипсис?

— У нас есть основания считать, что Евангелие Люцифера, так же как и Священная Библия, содержит предсказание, пророчество, которое…

Внезапно он прижал руку к правому уху, как будто там возникла сильная боль. Я услышал жужжание голосов в его слуховом аппарате.

— Где? — воскликнул он. Еще жужжание. — Код красный? — крикнул он в пространство. — Трое зафиксированы около проспекта Виале Чентро-дель-Боско!

— О чем вы говорите?

— Идем! Быстро!

Он спешно повел Моник и меня к выходу. Недалеко от нас с шумом затормозил автомобиль. Я повернулся, но ничего не увидел за деревьями. Услышал какой-то шум, крик туристов, звук закрывающихся дверей автомобиля.

— Идем! Идем! — повторял Альдо Ломбарди и тянул нас через парк.

РИМ

май 1970 года

Хуже всего было бессилие. Полная неизвестность. Невозможность что-то предпринять.

Джованни закурил трубку, хотя и сидел в гостиной вместе с Лучаной. Она вряд ли это заметила. Лучана позвонила в полицию, но ведь она не слышала серьезного угрожающего тона мужчины. «Если вы не выполните наши требования, вы и ваша супруга никогда больше не увидите Сильвану». Звучание голоса не оставляло никаких сомнений в том, что угрозу надо воспринимать буквально. И все же отказ от звонка в полицию казался Джованни противоестественным. Он был согласен с женой. Как бы то ни было, у полиции есть опыт расследования такого рода дел. Но кто знает? Не станет ли Сильвана жертвой некомпетентности и честолюбия какого-нибудь неопытного или же чересчур амбициозного старшего полицейского?

— Я думаю, надо звонить, — прошептала Лучана.

— Ты не поняла, что я сказал?

— Все равно.

— Не надо рисковать.

— Так что же делать?

— Ждать.

— Ждать?

— Ждать!

— Чего?

— Они свяжутся с нами.

— Ждать… А что будет, когда они свяжутся с нами, Джованни?

— Мы узнаем, чего они хотят.

— И что тогда мы будем делать?

Он попытался избавиться от ощущения, что Лучана обвиняет его. В чем? Не будь дураком, Джованни. В беспомощности. В инертности. Трусости. «Что сделал бы отец? — подумал он. — Что сделал бы Энрико?»

— Мы не знаем, чего они хотят, — произнес он.

— Ты не думаешь, что им нужны деньги?

— Деньги?

— Что же еще?

— Почему из всех людей на свете они похитили именно ее, чтобы получить деньги?

— Может быть, они думают, что мы богатые?

— Они знают наши имена. Знают наши телефоны. В какой школе учится Сильвана. Следовательно, они знают, где мы живем и чем занимаемся. Им хорошо известно, что мы не богаты.

— Тогда почему?

— Я не знаю!

Она вздрогнула.

— Извини. Я не хотел… Извини. Но я не знаю. Я знаю не больше тебя. Ничего не понимаю.

— О боже! Джованни! Вдруг это кто-то из моих клиентов?

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, кто-то недовольный продажей квартиры.

— И он похитил Сильвану?

— Ты не веришь в это, Джованни? Что кто-то из моих клиентов решил мне отомстить?

— Конечно не верю.

— Случается, что после продажи или покупки квартиры наши клиенты бывают очень недовольны.

— И все-таки. Это вряд ли причина похищать дочь риелтора.

Белла подошла к ним и положила голову на колени Джованни. Он почесал ее за ухом. Лучана принесла стакан воды. Зазвонил телефон. Оба вздрогнули. И посмотрели друг на друга.

— Джованни…

— Да?

— Ты не будешь отвечать?

Он поднял трубку:

— Да? Квартира Нобиле.

— Джованни, это Умберто, я не помешал?

— Умберто?

— Умберто Джалли! Ты что, не узнаешь мой голос?

— Извини, Умберто. Я ждал звонка одного человека и вздремнул немного.

— Извини, что разбудил. Я хотел только сообщить тебе последние сведения. Если можно?

— Конечно. Какие сведения?

— Я извлек манускрипт и произвел внешний осмотр. Надо сказать, он в отличном состоянии.

— Прекрасно.

— Он был очень хорошо упакован. Материал кажется практически новым. И я думаю, это не фальшивка.

— Рад слышать это, Умберто.

— Что-то случилось?

— Нет-нет. Голова немножко кружится. Я еще не совсем проснулся.

— Ты слегка дернул?

— Дернул?

— Ну да. Чтобы отпраздновать. Ты заслужил!

— Совсем нет. Нисколько!

— Я не узнаю тебя.

— Говорю тебе, я спал.

— Ты говорил с деканом Росси?

Доктор теологии Сальваторе Росси был деканом факультета.

— Нет. О чем?

— Он заходил сюда сразу после того, как ты ушел.

— Из-за манускрипта?

— Он хотел что-то обсудить с тобой.

— Вот как? Что обсудить?

— Манускрипт. Он сказал, что позвонит тебе. Не звонил?

— Нет. Он очень хотел поговорить с тобой. Немедленно.

— Значит, еще позвонит.

— Ты придешь завтра?

— Завтра?

— Да?

— Не знаю… завтра… если надо будет… Может быть, я уеду…

— Да-да. Это связано с манускриптом?

— Нет. Или хотя… да. Да.

— Хорошо, не буду мешать, Джованни. У тебя, конечно, много дел.

— Спасибо за звонок.

— Забеги ко мне, когда вернешься.

— Конечно, Умберто, сразу же.

— Пока, профессор.

Положив трубку, он увидел, что Лучана смотрит на него широко открытыми глазами.

— Он что-то знает?

— Умберто? — Джованни попробовал сообразить, как этот разговор воспринимала Лучана. — Он хотел поговорить о манускрипте.

— Манускрипте?

— Том, который я привез из Египта.

— О боже, Джованни, что делать, что же нам делать?

Он закурил трубку:

— Ждать. Это мы и делаем.

— Но чего мы ждем?

— Когда они свяжутся с нами, — сказал Джованни.

— Не надо говорить со мной в таком тоне.

— Извини. Но ты должна понять.

— Понять? Что?

— У них нет иного интереса, кроме как получить за Сильвану деньги. Они будут звонить.

— О боже, Джованни, представь себе, а вдруг они… — Она не закончила.

— Ты о чем?

— Ей только десять лет. Десять лет!

— Я думаю, здесь дело иного рода.

— Ты уверен?

— Они хотят получить деньги.

— Да. Деньги.

— Они вынуждены будут связаться с нами.

— Когда?

— Я не знаю когда. Извини, я знаю не больше того, что сказал тебе. «Мы позвоним» — были их последние слова.

— Но сколько времени предстоит ждать?

— Не знаю.

— Они должны понимать, что мы тут сидим… и ждем!

— Скоро, видимо, позвонят.

Он встал и посмотрел в окно. День шел своим чередом, на улице машины, какофония звуков. Обыденная жизнь города показалась ему вдруг абсурдной. Оскорбительной. Парочка шла по улице и смеялась над чем-то. Как они могут смеяться? Мотороллер пробирался между рядами автомобилей. Пешеходы спешили по тротуару и переходили через улицу. Автомобили тормозили и подавали сигнал. Все было как всегда. Не было лишь Сильваны. Контраст между повседневными делами и драмой, которая выпала на их долю, сделал его злым, неприкаянным, испуганным. К нему подошла Белла, дотронулась лапой до ноги. В окно он увидел полицейский мотоцикл, который пробирался среди автомобилей. На лестничной клетке хлопнула дверь. Они даже не знают, что Сильвана пропала. Он положил трубку на подоконник.

— Хочешь выпить? — спросил он.

— Выпить?

— Вина?

— Спасибо, нет.

— Чего-то покрепче?

— Не хочу.

— Чтобы успокоиться.

— Думаю, это не поможет.

— Пожалуй, ты права.

Лучана посмотрела на мужа:

— А это может иметь отношение к манускрипту?

Неожиданная мысль не сразу дошла до него.

— Джованни?

— Ты имеешь в виду Евангелие Люцифера?

— Да? Ты не слышал, что я спросила?

— Я думаю. Оно не стоит таких денег. Конечно, за него можно получить деньги, если Луиджи найдет хорошего покупателя, но… Нет. Это абсурд. Я никогда не слышал, чтобы ребенка похищали ради того, чтобы получить выкуп антикварными вещами и культурными ценностями.

— Но это возможно?

— Конечно возможно. Только это абсурд!

— Почему?

— Эту редкость невозможно выставить на продажу.

— Где он?

— В университете.

— В твоем кабинете?

— У Умберто. Поэтому он и звонил.

— Ты должен отдать им его.

— Манускрипт?

— Если они ищут его. Слышишь?

— Конечно! Ты думаешь, я буду подвергать риску жизнь Сильваны из-за какого-то древнего манускрипта?

Намек на самую возможность такого развития событий оскорбил его.

— Извини, Джованни. Конечно. Я знаю. Я не хотела тебя обидеть. Прости.

Он подошел к ней и обнял.

— Я очень боюсь, — прошептала она.

— Я тоже.

* * *

Он вышел на кухню и налил себе стакан воды. Увидел под стулом пробежавшего таракана. Съел несколько сухих изюминок, сполоснул стакан под краном и поставил его назад в шкаф. Белла зевала так, словно хотела закончить свою жизнь, проглотив баскетбольный мяч. Из кухни он пошел в свой кабинет. Ему нужно было прочистить мозги. На самом верху кипы бумаг на письменном столе — подобно волшебной формуле зла — лежал один из его старых списков демонов. Джованни собирался дополнить его и объединить с каталогом демонов по регионам. В этом списке, основанном на Clavicula Salomonis («Ключи Соломона»), значилось семьдесят два демона в строго иерархическом порядке. Не думая ни о чем, он смотрел на список, который несколько дней назад представлялся ему таким важным, а теперь утратил всякий смысл.

СПИСОК ДЕМОНОВ

базируется на Clavicula Salomonis с использованием также Clavis Salomonis и Pseudomonarchia Daemonum

Джованни Нобиле Рим, июнь 1969 года

В соответствии с каталогом демонов Clavicula Salomonis [68] семнадцатого века — которое, по-видимому, базируется на еще более старом произведении Clavis Salomonia [69] — демоны подразделяются на царей, принцев, герцогов, графов, маркизов, президентов и одного рыцаря (Туркас).

Труд голландского оккультиста и демонолога Иоганна Бейера Pseudomonarchia Daemonum («Иерархия демонов») [70] был опубликован в 1577 году, еще до выхода  Clavicula Salomonis , в качестве дополнения к его же работе De praestigiis daemonum («O проделках демонов») (1563). [71]

Оба произведения содержат авторитетные списки известных демонов — шестидесяти восьми в Pseudomonarchia Daemonum и семидесяти двух в Clavicula Salomonis, [72] — а также сообщают, когда и как демонов можно вызвать. Эти гримуары [73] — черные книги — испытали, в частности, влияние мусульманского мистицизма и иудейской каббалы. [74] Демоны распределяются таким образом (место в иерархии обозначено в скобках):

Цари:

Баэль (1),

Паимон (9),

Белет (13),

Пурсон (20),

Асмодеус (32),

Вине (45)*,

Балам (51),

Белиаль (68),

Заган (61)*.

Принцы:

Вассаго (3),

Ситри (12),

Гаап (33)*,

Столас (36),

Оробас (55),

Сеере (70).

Герцоги:

Агарес (2),

Валефар (6),

Барбатос (8),

Гусион (11),

Элигос (15),

Зепар (16),

Батин (18),

Саллос (19),

Аим (23),

Буне (26),

Берит (28),

Астарот (2),

Фокалор (41),

Вепар (42),

Увал (47),

Крокелл (49),

Аллокес (52),

Мурмур (54)*,

Гремори (56),

Вапула (60),

Флаурос (64),

Амдусиас (67),

Данталион (71).

Графы:

Ботис (17)*,

Моракс (21)*,

Ипос (22)*,

Гласиа-Лаболас (25)*,

Фурфур (34),

Хальфас (38),

Раум (40),

Бифронс (46),

Андромалиус (72).

Маркизы:

Самигина (4),

Амон (7),

Лерайе (14),

Набериус (24),

Ронове (30)*,

Форнеус (30),

Маркоиас (35),

Фенекс (37),

Сабнок (43),

Шакс (44),

Ориас (59),

Андрас (63),

Андреалфус (65),

Кимейес (бб),

Декарабиа (69).

Президенты:

Марбас (5),

Буэр (10),

Форас (31),

Мальфас (39),

Хаагенти (48),

Каим (53),

Осе (57),

Амии (58),

Волак (62).

Рыцарь:

Фуркас (50).

* Вине имеет также ранг герцога, Заган, Гаап, Ботис, Моракс и Гласиа-Лаболас — президента, Мурмур и Ронове — графа и Ипос — принца.

Сильное душевное волнение заставило его смять листки и бросить их об стену. Он вскочил так быстро, что закружилась голова. Успокоившись, пошел к Лучане в комнату. Сел. Некоторое время следил за движением секундной стрелки на старых дедовых часах. Лучана тяжело дышала. Через окно в комнату проникали звуки улицы. Время шло. Он попробовал представить себе Сильвану. Плакала она? Была связана? Или ее уже убили и бросили в грязь на обочину неиспользуемой проселочной дороги? И она, мертвенно-бледная, лежит среди битых пивных бутылок и пустых ведер из-под краски? Лучана пошла в туалет. Он следил за мухой, которая летала взад и вперед под потолком. Что-то в дедовых часах затрещало и щелкнуло. Лучана спустила воду и вышла. Джованни закурил, но тут же забыл о трубке и держал ее в руке, пока она не потухла.

— Все нормально прошло в Л’Акуиле?

Она непонимающе посмотрела на него.

— В понедельник ты ездила по делу в Л’Акуилу.

— Это важно?

— Я просто убиваю время.

— Все прошло как полагается.

— Хорошо. Приятно слышать. Ты ездила с Энрико?

Она еще раз посмотрела на него. Что-то было во взгляде…

— Да. Я говорила, что это было необходимо.

— Приятный парень.

— Да.

— Красивый.

— Да.

— Он тебе нравится?

— Он мой начальник.

— Но он тебе нравится?

— Конечно, он мне нравится.

— Понимаю.

— Что ты понимаешь, Джованни?

— Ничего. Просто так говорят.

Пауза.

— Может быть, поговорим о Сильване? — сказала она.

— Да, конечно.

Они посмотрели друг на друга и замолчали.

* * *

Джованни не привык молиться. Когда он был маленьким, он молился каждый вечер. Он не вспомнил, когда или почему перестал молиться. Может быть, потому, что понял бессмысленность молитвы. Как мог Бог — даже Бог! — справиться с тем, чтобы выслушать все эти молитвы? И зачем Ему это? Разве Он не подарил людям свободу? Зачем Богу вмешиваться в мелкие проблемы жизни только потому, что кто-то из этих жалких червей-людишек вдруг сложил руки и стал молить Его о помощи?

«Молитва, — подумал Джованни, — крик о помощи попавших в беду. И вот теперь Бог нужен мне».

Он посмотрел на Лучану. У него родилась мысль спросить жену, не хочет ли она помолиться вместе с ним. За Сильвану. Но эта мысль сразу умерла. Лучана была совершенно не религиозна. Когда они только съехались и стали жить вместе, они ходили в церковь каждое воскресенье. Но с годами Лучана утратила веру, во всяком случае страстную веру. Если бы он предложил ей помолиться, то даже сейчас она посмотрела бы на него пустым взглядом. Джованни был в этом уверен. Лучана выглядела очень сильной женщиной. Хотя только что плакала. Как будто она взяла себе всю силу, которой не хватало ему. Он не мог позволить ей смотреть на него, когда он молится, она восприняла бы молитву как признак его слабости. Его ничтожности. Ведь обычно он не молился. И только сейчас, придя в отчаяние, обратился к Богу с просьбой о помощи. Как трогательно! Нет. Он не будет трогать Лучану. А вот у него совесть не чиста. Он не хотел, чтобы она видела его во время молитвы. Он вошел в туалет и закрыл дверь. Прислонился спиной к стене и посмотрел на свое отражение в овальном зеркале. Лицо было мертвенно-серым. Неожиданно пришли в голову слова молитвы, которой обучила его мама, когда он был маленьким. «Дорогой Боженька, Отче наш на небесах, спасибо за сегодня, мне было так хорошо…» Он попытался сдержаться, но не получилось, он икнул. Открыл кран, чтобы Лучана не слышала, как он плачет. «…Не сердись на меня, даже если я огорчил Тебя…» Он подошел к унитазу, встал на колени, закрыл крышку, положил на нее локти. Сложил руки. «Отче наш на небесах… Дорогой, дорогой Господь… Я знаю, что не имею права просить Тебя о помощи… Я недостоин Твоей милости… Но послушай меня, дорогой Господь, ради Сильваны, дорогой-дорогой Господь, не ради меня, ради Сильваны… Она всего лишь дитя, невинное дитя… Не наказывай ее за мое тщеславие и мою гордыню… Не надо за мои слабости наказывать Сильвану… Дорогой Господь, прояви милость к маленькой Сильване…»

— Джованни?

В двери стояла Лучана.

Он оторвал пальцы друг от друга — как будто его застали на месте преступления в момент, когда он занимался чем-то постыдным, — но остался стоять на коленях.

— Джованни?

Она испуганно смотрела на него.

— Я… только…

— Что… что ты делаешь?

Он не узнал ее голос.

— Меня… тошнит.

В какой-то квартире спустили воду. Раздался шум.

— Ты молишься?

Через трубу промчалась вода.

— Я… Лучана, я…

Он замолчал.

— Ты молишься, Джованни?

— Да.

— Богу?

Он посмотрел на нее. «Богу?» Хорошенький вопрос. Кому же еще? О небеса, ну какой глупый вопрос! «Какого черта, Лучана, кому же еще я могу молиться, ты думаешь, что я вызываю всех этих мелких дьяволов, чтобы они помогли Сильване? Неужели ты всерьез думаешь, что я приглашаю сюда легионы демонов и духов?» Но он ничего не сказал.

— Ты молишься Богу?

Пауза.

— Да.

Она заплакала. Он медленно поднялся и обнял ее:

— Я не знаю, что говорить, Лучана, не знаю, что делать.

— Мы никогда ее больше не увидим, да?

— Конечно, мы увидим ее!

— Поэтому ты молился Богу. Ты знаешь, что она никогда не вернется домой!

Он не знал, что сказать.

* * *

Когда он вышел на кухню, чтобы приготовить себе кофе, Лучана сидела за столом с большой керамической кружкой чая, но чай не пила. Она не посмотрела на него и ничего не сказала. Об оконное стекло билась муха. Лучана встала и пошла в комнату со своей кружкой. Когда кофе был готов, он налил его себе и сел туда, где сидела Лучана. Стул был еще теплым. Он обмакнул кусочек сахара в кофе и стал посасывать его. Правильно ли было отказаться от звонка в полицию? Он подумал, что было бы легче передать все профессионалам, которые привыкли иметь дело с похитителями. Тем, кто знал, что надо говорить, чего нельзя говорить. Какие слова никогда нельзя употреблять в переговорах с похитителями. Тем, кто понимал: угрозы произносились только для того, чтобы напугать. Или же они были смертельно серьезными. Но он не мог рисковать и предполагать, что похитители просто блефовали. На кону стояла жизнь Сильваны. Если бы им нужны были деньги! Тогда он был бы спокойнее. Любая сумма была чем-то понятным. Осязаемым. Обычные бандиты избирают путь наименьшего сопротивления. Но похитители Сильваны не производили впечатления обычных бандитов. Они не просили денег. Они вообще ничего не просили. Почему? К чему они стремились? Неужели заполучить манускрипт? Мог ли древний манускрипт иметь такую ценность? Вряд ли. А может быть, не сам манускрипт, а его содержание? Указание на какое-то сокровище? Или какой-то связанный с религией артефакт? Крест и тело Христа? Святой Грааль? Нет, манускрипт был слишком древним. Ковчег Завета? «Не будь дураком, Джованни!» Даже если бы манускрипт скрывал расположение сокровищницы царя Вавилона, было мало оснований верить, что текст может привести разбойников к цели спустя несколько тысяч лет. Он не понимал, что хотели заполучить похитители. И от этого они казались Джованни еще более опасными и непредсказуемыми. Неужели им нужно Евангелие Люцифера? Но зачем им практически нечитаемый древний манускрипт? На нелегальном рынке коллекционеров его цена не столько велика, чтобы ради наживы похищать не имеющую отношения к делу десятилетнюю девочку. Неужели это возможно? Джованни сделал себе кофе, от крепости которого почувствовал накатывающую тошноту. Выплюнул кофе в мойку. Скоро семь часов. Вылил остаток кофе и вымыл чашку теплой водой. Пошел к окну и открыл его. Муха улетела. «Уже лето», — подумал он. Если высунуться из окна подальше и посмотреть налево, то можно увидеть собор Святого Петра. Агент по недвижимости при покупке ими с Лучаной квартиры делал на это обстоятельство очень большой упор. Джованни ни разу не проверил, правду ли говорил агент, ведь это не имело значения. Иногда лучше просто верить во что-то.

 

XVIII

ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ

РИМ

10 июня 2009 года

1

Автомобиль — внедорожник с тонированными стеклами — ждал нас в воротах у Пьяцца ди Санта-Марта. Альдо Ломбарди втолкнул нас с Моник на заднее сиденье, а сам сел рядом с шофером.

— Быстрее! Быстрее! — крикнул он.

Шофер завел машину, выехал на улицу, резко остановился, включил первую передачу и рванул по Виа Аурелиа. Я пытался спросить у Альдо Ломбарди, что произошло, но он, прижав руку к своему слуховому аппарату, шикнул на меня:

— Потом, все потом.

Мы проехали по Трастевере несколько светофоров на красный свет, пересекли Тибр параллельно с железнодорожной линией и помчались через сплетение маленьких улочек.

— За нами гонятся? — спросил я.

Ни Альдо, ни шофер не ответили. Руки мои дрожали так сильно, что мне пришлось ухватиться за спинку переднего сиденья. Моник сидела бледная и смотрела в окно; она погрузилась в свой мир, заперла дверь и поставила перед дверью комод. Я не осмеливался посмотреть на спидометр. Мы промчались через Пьяццале Осиензе и Виале Авентино, проехали Циркус Максимус и оказались на обратной стороне Колизея. Только на Виа деи Фори-Империале шофер сбавил скорость.

Я наконец набрал в легкие побольше воздуху и спросил:

— Профессор Ломбарди! Что случилось?

Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза:

— Это они.

— Откуда они знают, где я?

— Они знают.

— Откуда?

— Потом, Бьорн, потом.

На Пьяцца Венеция нас встретили двое полицейских на мотоциклах. Я подумал, что их послали остановить нас из-за сумасшедшей езды по городу, но оказалось, что они начали сопровождать наш автомобиль, образовав нечто вроде кортежа.

— Откуда вы узнали, что кто-то охотится за нами в Ватикане? — спросил я.

— Многих из них узнали в лицо.

— Кто?

— Потом, Бьорн.

— Так вы знаете, кто они?

— Частично.

— А откуда взялся этот автомобиль?

— Он стоял наготове.

— Я думал, мысль пойти с нами в Ватикан посетила вас неожиданно. А вы, оказывается, держали наготове автомобиль, и вряд ли случайно.

— Мы опасались, что нечто подобное может произойти.

— Мы? Кто это — мы?

Он вынул из уха наушник. Из нагрудного кармана достал крохотный микрофон с передатчиком.

— Мы не хотели упустить шанс.

— С кем вы разговариваете?

— Потом, Бьорн, потом.

Два полицейских мотоцикла вели нас через перегруженные транспортом улицы.

2

Тот, кто отдает себя любви, говорят бразильцы, препоручает себя и страданиям. По-видимому, в глубине души я — бразилец.

За свою жизнь я любил нескольких женщин. Они не всегда отвечали мне взаимностью. Когда я изучал археологию, я был влюблен в Грету, она была профессором в нашем университете, а когда-то еще и моим преподавателем. Если Грета и испытывала хотя бы иногда по отношению ко мне порывы любви, то, во всяком случае, очень хорошо скрывала это. Много лет спустя она умерла практически на моих руках.

Не Грета ли зародила во мне любовь к зрелым женщинам? Или она просто раздула тлеющий во мне с самого рождения уголек? Марианна. Нина. Карина. Вибеке. Шарлотта. Беатрис. Каждое имя имеет лицо, аромат, запас нежности. Моник…

Только Диана был много моложе меня. Она единственное исключение. Я встретил ее в Лондоне. Мы провели вместе несколько недель. Мы расстались почти десять лет назад. Но я еще не расстался с этой любовью.

3

Позже — в квартире, которую Альдо Ломбарди предоставил в наше распоряжение, — мы собрались вокруг обеденного стола в большой комнате. Моник поставила кофейник, я вынул чашки и салфетки. Альдо Ломбарди все время общался с кем-то по телефону, прикрывая рот рукой, чтобы я не слышал, о чем он говорит. И совершенно напрасно, я не знаю итальянского.

Я пил кофе и пытался успокоить нервы. Моник вынула свое вязанье. На перилах французского балкона курлыкал сидевший там голубь. Я подошел к открытому окну. Голубь тут же улетел. На улице стояли наш внедорожник и еще два автомобиля, припаркованные наполовину на тротуаре. За стеклами машин я смог разглядеть лица сидящих в них людей. Альдо Ломбарди подошел ко мне и посмотрел на город, он держал в руках чашку кофе так, словно пытался согреть замершие руки.

— Кто они? — спросил я и кивнул в сторону припаркованных автомобилей.

— Не бойтесь, это наши люди.

— Но кто они?

— Они оберегают нас.

Профессор Альдо Ломбарди вернулся к обеденному столу, за которым Моник угощалась цветочным чаем. Я стоял спиной к городу, опираясь на ограду балкона. За мной с открытой площадки внизу на улице взлетела стая голубей. Моник пила чай, не глядя ни на кого из нас. Бессмысленность ситуации раздражала меня, делала бессильным. Какие-то люди — явно те же, что убили Кристиана Кайзера, Тараса Королева, Мари-Элизу Монье и бог знает сколько других, — сумели выследить меня здесь, в Риме. Альдо Ломбарди имел, судя по всему, какие-то связи с группой сил безопасности, которые наблюдали за мной. И охраняли меня. И то и другое казалось мне абсурдным. Альдо Ломбарди — профессор теологии, миролюбивый исследователь слов и мыслей.

Или все это инсценировано, чтобы обмануть меня? И Альдо Ломбарди прятался за кулисами хорошо отрепетированного спектакля, единственным смыслом которого было заставить меня поверить, что профессор на моей стороне?

— Почему им так необходимо захватить Евангелие Люцифера? — спросил я. — Вы что-то говорили о пророчестве… о секте…

— Я предлагаю продолжить попозже. Вы взволнованы и растеряны. Я хорошо вас понимаю. Все, что я рассказал вам, и все, что происходит, объясняется довольно легко. — Он отпил кофе и поставил чашку на стол. — Сейчас мы успокоимся, чтобы все происшедшее и все, о чем мы говорим, уложилось в голове. Может быть, стоит чуть-чуть поспать, если вас не пугает сон в такую жару? И потом я введу вас, насколько сумею, в закулисную историю событий сегодняшнего дня и всех предыдущих недель.

4

Прежде чем лечь спать, я позвонил Трайну в Исландию. Он рассказал, что манускрипт на время отложен в сторону.

Новая, ранее неизвестная версия «Саги о Ньяле» была обнаружена в Скаульхольте и потребовала всех ресурсов института.

После этого я позвонил старшему полицейскому Хенриксену в Осло. Впервые за все время голос старшего полицейского звучал оптимистично. Использовав данные гостиниц региона Осло и билетный архив авиакомпаний, а также компьютерную программу службы безопасности полиции, они установили десятерых, которые прилетели в Осло на рейсах трех авиакомпаний в среду двадцатого мая, жили в пяти разных гостиницах и улетели из Норвегии: двое — на SAS в Копенгаген, четверо — на British Airways в Лондон и еще четверо — на Lufthansa в Мюнхен в воскресенье седьмого и понедельник восьмого июня. Кроме одинаковой схемы поездки, общим было то, что они приезжали с фальшивыми документами и все их следы пропали, как только они достигли цели путешествия.

— Во всяком случае, у нас есть над чем работать, — сказал Хенриксен.

«Есть над чем работать». Это стало для него спасением, иллюзией, что он продвигается вперед. Он не понимал, что каждая новая деталь не продвигала его вперед, а, наоборот, все больше погружала в болото неразберихи.

Когда я стал погружаться в сон, мне приснился снова чужеродный ландшафт под ярким солнцем. Сам сон продолжался лишь несколько секунд. Но странное состояние продлилось вплоть до момента, когда Моник слегка поцарапала мое плечо спустя час.

 

XIX

СЫН САТАНЫ

1

Вечернее солнце опускалось за силуэты крыш Рима и куполов церквей, когда Альдо Ломбарди, Моник и я собрались вокруг обеденного стола в большой комнате. Моник как раз кончила решать кроссворд, который она привезла с собой из дому. Происшествия сегодняшнего дня превратились во что-то нереальное, что-то такое, что нам приснилось или было увидено в кино. Голубь — очевидно, тот же самый, что и раньше, — как на насесте, сидел на ограждении французского балкона. Профессор успел сходить за кофе для кофеварки, Моник предпочла свой цветочный чай.

Альдо Ломбарди откашлялся и начал рассказ:

— Неверующему, как вы, человеку, Бьорн, религиозные аспекты жизни должны казаться непонятными. Я мог бы с вами согласиться. Но вера в Бога — и в Сатану — является фундаментом для взглядов миллионов людей на протяжении тысяч лет. Пророки, священники и философы старались достичь того понимания Бога, на котором мы, христиане, — и в схожем плане также иудеи и мусульмане — базируем нашу веру. Вера — это признание существования Бога. Религии приводят этот факт в систему. Вера — внутреннее пламя, убеждение. Но чтобы вы могли понять то, что я сейчас расскажу, вы должны попытаться проникнуть в сознание верующего. Хотя бы на короткое время сделать вид, будто верите, что Бог существует и является всемогущим властителем во Вселенной. Попытайтесь поверить в то, что Бог окружил себя верными помощниками, ангелами, а некоторые ангелы вдруг восстали против своего властителя и стали поклоняться тьме вместо блаженства.

Я подул на кофе, который был все еще горячим и обжигал губы. Моник сидела откинувшись на спинку стула, вязала и слушала. Она ни разу даже не посмотрела на свои две спицы.

— Две тысячи лет назад случилось чудо, в мир пришел Сын Бога, — возвестил Альдо Ломбарди. — Вы оба знаете, какое значение имел Иисус Христос. Слова и поступки, которыми Он делился с нами в течение короткого времени пребывания здесь, на Земле, все еще живут внутри нас и с нами. Он создал новый мировой порядок, новую религию, новый способ понимания старых религий.

Альдо Ломбарди вел себя как миссионер, обращающий в свою религию.

— Библия говорит о Боге и путях света. Сатана и его демоны являются всего лишь второстепенными фигурами в посланиях света и милосердия. Они служат мерилом зла и милосердия. Но то, что Сатана и падшие ангелы не занимают центрального места в Библии, не означает, что другие пророки не могут описать историю и заповеди Сатаны. Так же добросовестно, как авторы и пророки Библии, целый легион сторонников тьмы писал историю зла и восхвалял тьму. Эти письмена были спрятаны. Священники стремились уничтожить эти языческие тексты, когда те к ним попадали. Подобно тому как Библия в самое раннее время существовала во многих вариантах и экземплярах — в более или менее точных списках ранних текстов или устных рассказах, — тексты сторонников Сатаны также существовали в бесчисленных вариантах. Но со временем их выследили и уничтожили. К тому времени, когда Отцы Церкви собрали части Библии в единый авторитетный канон, существовал только один известный экземпляр текста, который сегодня называется Евангелием Люцифера.

Я посмотрел на Моник, которая поерзала, но не взглянула на меня.

— Почему Евангелие Люцифера могут в наше время воспринимать всерьез? — спросил я. — Что делает его таким опасным?

— Кто-то, может быть, скажет, что сатанинская библия сама по себе опасна, потому что дает экстремистам и заблудшим душам цель, направление, однозначный призыв, который восхваляет эгоизм, а не любовь к ближнему, зло, а не добро, тьму, а не свет. Чем были бы иудаизм и христианство без Библии? Чем был бы ислам без Корана?

— Я жду появления «но».

— Что мы знаем о Евангелии Люцифера? Этот кодекс состоит из разнообразных элементов: аллегорий и притч, гимнов, предсказаний и откровений. Вдобавок он содержит магические символы, которые нам непонятны, но содержат ответы на многие жизненные вопросы и загадки смерти. Вы, вероятно, слышали предсказания о 2012 годе?

Как школьница, Моник подняла руку и написала: «Мир переменится».

— На основе древних текстов — от пророчеств Библии до предсказаний, взятых из памятников культуры майя, — все вокруг твердят, что в этом году случится что-то эпохальное. Но что? Армагеддон, конец света, Воскресение Христово?

«Новое познание мира», — написала Моник.

— По данным легендарного календаря майя, в этом году начнется новый цикл, произойдут большие перемены в мировом порядке. Кто-то говорит, что магнитные полюса поменяются местами. Кто-то верит, что Земля начнет крутиться в другую сторону. Или что Земля пройдет мимо гипотетической планеты Нибиру, которая делает один оборот вокруг Солнца за 3661 год. Может быть, откроется проход между параллельными измерениями. В общем… 2012-й — магический год, и фантасты разных калибров соревнуются в изложении разных теорий и фантастических пророчеств о том, что произойдет.

— Евангелие Люцифера тоже дает свою теорию?

— В сочинении историка Созомена, относящемуся к пятому веку, цитируется отрывок из кодекса, которому тогда было триста лет. В нем говорится о том, что произойдет через 1 647 000 дней. В наше время.

— И что же произойдет?

— В Новом Завете мы находим похожее — хотя и аллегорическое — изложение в Откровении Иоанна Богослова:

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, это число человеческое; число это шестьсот шестьдесят шесть. [78]

666 — мистическое число. С годами создалась целая псевдонаука вокруг толкования этого числа. Почитайте только, что наш друг Джованни Нобиле написал о числе 666 в одной из своих статей.

Он передал мне машинописный листок в пластиковом файле.

Многие думают, что число зверя в Откровении Иоанна Богослова — 666 — числовой кол презираемого императора Нерона. Символика вокруг 666 базируется, по-видимому, на неправильном чтении вавилонской клинописной надписи. Когда вавилоняне должны были писать имя своего бога Мардука кодом, то писали священное число 3661:

#i_003.png

Иудеи во время вавилонского плена [79] прочитали число неправильно. Они понимали, что три значка клинописи обозначали бога вавилонян, врагов иудеев, но истолковали его как число 666. Они не знали вавилонскую математику и при этом еще и перепутали числа со значками иврита. Таким образом написанное клинописью число 3661 прочитали как 666. Но клинописное число значит вовсе не 666. Поскольку месопотамская математика была шестидесятеричной (базирующейся на числе 60), а разделение разрядов происходило с помощью запятой, сочетание 1, 1, 1 нужно было читать как 3661. Первый клинописный знак в этой системе представлял число 3600, следующий знак — число 60, последний знак — 1. Вот таким образом тайный код, обозначавший вавилонского бога Мардука, — 3601 — был превращен в знак зверя в Откровении Иоанна Богослова — 666. А продвинутая математика вавилонян оказала влияние на иудейскую и христианскую мифологию.

— Хотя я и не силен в математике, я понял, во всяком случае, принцип. — Я протянул листок профессору обратно.

Он продолжил:

— Так вот, в старых письменах говорится, что «князь родит от женщины-блудницы сына и этот принц станет могущественным властителем земель и царств во всем мире».

— У Сатаны будет сын от женщины? От блудницы? Евангелие Люцифера содержит пророчество о том, что в 2012 году у Сатаны родится сын, который подчинит себе весь мир?

— Так написано. И в этом пророчестве высмеивается история о Боге и Деве Марии, зачавшей Сына Божия. Хотя текст написан за 2500 лет до Рождения Иисуса. Я же не говорю, что пророчество правильное, я только цитирую его. До 2012 года осталось меньше трех лет. Разве так уж нелогично предположить, что те, кто убивает одного за другим ради получения манускрипта, имеют религиозный мотив? Им нужен текст, чтобы осуществить пророчество.

Я посмотрел на Моник, чтобы узнать, как она отреагирует. Вязанье, понятное дело, полностью поглотило ее внимание.

— Миллионы людей убеждены в том, что Иисус Христос воскреснет для того, чтобы судить живых и мертвых, — сказал я. — С этой точки зрения не менее вероятно, что сын Сатаны, Антихрист, тоже вернется сюда.

— Где хранится манускрипт, Бьорн?

Вопрос был простительным и вполне уместным. Как теолог и исследователь, Альдо Ломбарди, естественно, хотел бы изучить древний сенсационный манускрипт. И все же, учитывая всю совокупность фактов: ярко выраженное стремление профессора заполучить меня в Рим, охранники, которые ждали нас наготове, все рассказы и пояснения Ломбарди, — я не так уж был уверен в его мотивах.

— Манускрипт в надежном месте.

— Очень важно, чтобы вы передали его тому, кто сможет сохранить и истолковать его. Но вы это, конечно, знаете и сами. Я понимаю, что вы хотите сберечь манускрипт. И не отдадите его кому попало.

Без особого успеха он попытался обосновать свой вопрос о местонахождении манускрипта. Где-то далеко в лесу из шпилей, башен и часовен я услышал, как ни странно, церковный колокол, который пробил всего один раз. Я тут же проникся симпатией к нему. Как и я, этот колокол жил в своем собственном мире. И это когда Рим набит нетерпеливыми автомобилями и восторженными туристами, шаловливым воркованием голубей и молитвами священников, монахов и монашек, любовными стенаниями за окнами, прикрытыми жалюзи.

— Вы можете, — сказал он нетерпеливо, — оказать мне услугу и подтвердить мою правоту или неправоту? Если я прав, не будучи религиозным фанатиком, то через три года сын Сатаны придет в наш мир, чтобы уничтожить все то хорошее, что Иисус посеял на Земле, и разве не в интересах всех, даже атеистов, было бы остановить его? Помешать этой дьявольской затее?

Он продолжал обволакивать меня паутиной риторических вопросов, поэтому я не стал отвечать. Но, встретив его взгляд, не отвернулся.

— Вы помните, мы говорили об утраченном Евангелии от Варфоломея? — спросил Ломбарди. — Варфоломей был одним из двенадцати апостолов Иисуса, он называет десять демонов по именам: Халкатура, Харут, Дут, Графатас, Хоетра, Мелиот, Мермеот, Нефонос и Ономатат. Но самый интересный из них десятый — Сальпсан. Он единственный, кого в новозаветном апокрифическом источнике «Вопросы Варфоломея» называют сыном Сатаны. — Ломбарди подтолкнул ко мне лист бумаги:

И я [Сатана] разбудил моего сына Сальпсана и спросил у него совета, как мне обмануть человека, который позволил свершиться тому, чтобы меня свергли с небес. [81]

— Бьорн, — сказал Альдо Ломбарди, — в вашей власти воспрепятствовать тому, чтобы сын Сатаны вернулся на Землю.

Подобно всем обезумевшим от видения, профессор Альдо Ломбарди был так поглощен пророчеством манускрипта, что не усмотрел безумства в своем заблуждении.

— Я всего лишь ничтожное орудие в борьбе за Иисуса Христа, — сказал он. — Но я представляю нечто большее. Я представляю здесь тех, кто любой ценой хочет остановить Антихриста. Мы — это группа лиц: священники, верующие, монахи, теологи — добрые люди, Бьорн, добрые люди! — которые поставили своей целью воспрепятствовать замыслу Сатаны. И чтобы остановить Сатану и помешать его помощникам из плоти и крови отыскать для него блудницу, без которой ему не обойтись при осуществлении задуманного, нам нужно знать его планы. Поэтому-то мы и должны прочесть пророчества. Целиком.

В конце его тирады так и хотелось добавить: «Аллилуйя».

— Нам нужен этот манускрипт, Бьорн. Подобно тому как Ветхий Завет был основой для прихода на землю Иисуса Христа, Евангелие Люцифера открывает дорогу сыну Сатаны. Узнав пророчество в деталях, мы будем вооружены и помешаем его претворению в жизнь. Ученикам Сатаны манускрипт нужен, чтоб осуществить волю князя тьмы. Как Богу нужна была Дева Мария, так и Сатане нужны хорошие помощники здесь, на Земле. Мы боремся за то, во что верим. Я уверен, что вы больше всех понимаете это. На протяжении многих лет мы ожидали появления Евангелия Люцифера. Мы поддерживали постоянный контакт с деканами и профессорами ведущих университетов, исследовательских центров и музеев во всем мире. И вот таким образом мы узнали — лучше поздно, чем никогда, — о находке хранителя Тараса Королева. Парадокс заключается в том, что узнали мы о находке не в музее Киево-Печерской лавры, а от нашего человека в университете Осло. — Он посмотрел на меня. — Тогда-то я и начал вам звонить.

2

До глубины души пораженный, я сидел и смотрел на профессора.

Я пытался переварить его рассказ о сыне Сатаны, и вдруг до меня дошло, что загадочным мужчиной, который звонил мне, когда я вернулся из Киева, и продолжал мучить меня потом, пока полиция не конфисковала мой мобильный телефон, был Альдо Ломбарди.

Я должен был узнать его голос. Или нет? Многие ли могут узнать голос незнакомца, с которым говорили только по телефону?

— Вы удивлены? А теперь представьте, каково было мое удивление, когда вы сами позвонили мне и спросили про Джованни Нобиле!

Я хотел сказать Ломбарди, что звонил вовсе не ему, что на него меня переключила секретарь, представив его как человека, который предположительно мог знать что-то о Нобиле. Но сердце билось так сильно, что я испугался потерять голос.

Моник сложила вязанье на коленях и смотрела на нас.

— А как вы узнали, что манускрипт у меня? — спросил я в конце концов.

— Один из наших контактов сообщил об этом, когда вы вернулись из Киева.

— Трюгве Арнтцен!

Это была чистая догадка. Но по выражению лица Ломбарди я понял, что попал в точку.

— Мы никогда не открываем наши источники.

«Но у них, по-видимому, не было источников в Институте Аурни Магнуссона, — радостно подумал я. — Поэтому они не узнали, что я побывал в Исландии».

Моник вынула блокнот, как будто хотела что-то сказать. Но не написала ничего. Она с подозрением смотрела на профессора Ломбарди. Когда я устремлял на нее взгляд, она отводила глаза.

— Вы, наверное, устали, — проговорил профессор. — Давайте пойдем спать. И продолжим нашу беседу завтра.

Ни я, ни Моник не сказали ему: «Спокойной ночи!»

Профессор Альдо Ломбарди — формально и церемонно — попрощался с нами, надел свою шляпу и покинул нас.

Я не знаю, почему я так упорно стараюсь верить в людей. Может быть, из-за маминого предательства. Или из-за папиного. Все мое детство прошло под знаком фальши. Или же у меня в воспоминаниях все перепуталось. Я не исключаю и такого варианта.

3

«Ты ему не веришь?» — написала Моник в блокноте.

— А ты?

Мы перешли из столовой в гостиную. Я налил себе бокал красного вина. Окно и дверь на французский балкон были открыты. Приятный ветерок обдувал квартиру, в которую нас привез Ломбарди.

Я взял блокнот и ручку Моник и написал: «Думаю, что квартира прослушивается».

Она посмотрела по сторонам, закусила нижнюю губу и пожала плечами.

«Это секта……..» За двумя словами Моник следовал длинный ряд многозначительных точек.

«В первый раз, когда профессор мне позвонил, анонимно, я был абсолютно уверен в том, что он один из них».

Если написать слова, то слабое предположение тут же превращается в конкретную угрозу.

«Все это напоминает абсурдную логику, — продолжил я. — Он изображает из себя нашего покровителя. Но в действительности может оказаться одним из них».

«Ломбарди? Никогда!» — написала Моник.

«Вся история о Джованни Нобиле могла быть придумана для того, чтобы заманить меня в сети Альдо Ломбарди».

Она не взяла ручку.

«И все же я не понимаю, — продолжал я. — Я не могу поверить, что такой человек, как Альдо Ломбарди, может быть участником трех убийств».

«Невероятно! Он не имеет к ним отношения!»

«Но что-то здесь кроется! Что-то ужасное!»

Я встал, подошел к французскому балкону и посмотрел на Рим. На летевшем по небу самолете вспыхивали проблесковые огни. Моник приблизилась ко мне. Мы молча стояли у открытого окна.

«Как бы то ни было, я думаю, надо бежать, — написал я в блокноте. — Так вернее».

«Куда?»

«Прочь! Туда, где мы на сто процентов будем уверены в людях».

«Давай подождем! Посмотрим, что будет!»

Я отрицательно покачал головой.

«Так что ты планируешь делать?»

«Сначала заберу Боллу из подземного гаража. Потом мы уедем из города и найдем гостиницу».

«Этот дом под наблюдением!»

«Знаю. Видишь фургон внизу? С тонированными стеклами? Он стоит здесь с момента нашего приезда. — Я показал на предмет на крыше фургона. — Сенсорное устройство! Реагирует или на перемещение, или на тепло человеческого тела».

«Они заметят, если мы покинем квартиру».

«Поэтому тебе придется остаться. Я вернусь за тобой».

Она схватила меня за руку, словно хотела задержать. Я шикнул. Она энергично покачала головой и вцепилась в меня. Я освободился и написал: «Не бойся. Все будет хорошо. Я вернусь. Ты заметила окно на втором этаже лестницы? Через него можно выйти на карниз, по которому добраться до пожарной лестницы. Я скроюсь в одной из боковых улочек. Они же не могут вести наблюдение за всем кварталом».

Моник продолжала качать головой.

«Я пошлю тебе СМС-сообщение, когда приеду на Болле и буду поблизости. Подхвачу тебя на улице. Ты выйдешь через окно, переберешься по карнизу и будешь ждать меня во дворе!» Я нарисовал улыбающуюся рожицу.

— Думаю, надо пойти поспать, — громко сказал я и преувеличенно отчетливо зевнул.

В блокноте Моник я написал: «Чтобы добраться до гаража, надо 20–30 минут. Так что я вернусь примерно минут через 40–50. Самое позднее — через час. Смотри на мобильный! Скоро увидимся!»

«Бьорн!» — беззвучно произнесла она мое имя.

В ее взгляде я увидел отражение всего того ужаса, который нас ожидал.

4

Абсолютно бесшумно я отпер замок, вышел из квартиры и спустился по лестнице. На втором этаже поднял крючки окна с видом на двор. Петли скрипнули, когда я открывал окно. К счастью, во дворе было пусто. На горе автопокрышек сидел кот и смотрел на меня. Он очень напоминал сэра Фрэнсиса.

Я вышел на довольно широкий карниз. Кончиками пальцев я держался за узкий шов, который нащупал прямо над головой. Создавалась иллюзия, будто у меня есть какая-то опора. Одно неверное движение — и ты летишь в пропасть. Ну хорошо. Пусть не в пропасть, а всего лишь три-четыре метра вниз, но и этого вполне достаточно для человека с боязнью высоты и расшатанной психикой.

Шаг, еще шаг, сердце стучит, балансирую, иду от окна к пожарной лестнице. Вообще-то, карниз не такой уж и узкий. Наверняка больше тридцати сантиметров. Но кажется, что мало.

Пожарная лестница громко забренчала, когда я ее раздвинул. Стал спускаться вниз и смотреть, нет ли людей в окнах.

Никого не было.

Даже кот исчез.

Из тихого квартала я вышел к оживленной главной улице. Автомобили придавали миру вид нормальной жизни. Я бегом побежал к подземному гаражу, где оставил Боллу. За столиками уличных кафе сидели римляне и туристы и пили кофе латте и вино. Рим готовился пробудиться к ночной жизни.

При входе я оплатил парковку. Спустился на нижний этаж паркинга. Болла верно ждала меня во всем своем великолепии: розовая с пятнышками, — там, где я ее поставил, зажатая между «фордом-фиестой» и «тойотой-хиаче». На секунду меня охватил ужас, что я забыл ключи и придется за ними возвращаться, но, к счастью, они лежали в кармане.

5

Мои шаги отдаются гулким эхом от бетонных стен. Есть ли что-то столь же пустое, как подвал подземного гаража без людей?

Когда в полутьме на ощупь я пытаюсь найти связку ключей, чтобы открыть дверь, я слышу, как в стоящем рядом фургоне отодвигается дверь. Я даже не успеваю испугаться. Делаю шаг в сторону, кто-то наваливается на меня сзади.

— Извините, — машинально говорю я.

Я узнаю руки, которые хватают меня. Поворачиваюсь, но не успеваю увидеть напавшего. Зову на помощь. Наношу удар в пространство. Изо всех сил пытаюсь сопротивляться. Они сильнее. И все-таки отчаянным рывком я вырываюсь. Бегаю среди автомобилей и зову на помощь. Но сейчас поздний вечер, никого нет. Я слышу их шаги и вижу их тени на бетонном полу.

— Opri! — кричит один из них на незнакомом языке.

Когда я был тинейджером, я бегал шестидесятиметровку за одиннадцать и три десятые секунды. У меня очень тяжелые ноги. Вот и сейчас я бегу так быстро, как могу, но преследователи не отстают. Если появится автомобиль, я буду спасен. Бегу по спиральному подъему гаража.

Неизвестно откуда появляется мужчина, перекрывает мне путь бегства. Я натыкаюсь на него. Тут же подбегают остальные. Кто-то встает сзади. С рычанием я пытаюсь освободиться. Попадаю локтем в чей-то живот, продолжаю распихивать противников. Бесполезно. Их больше, они сильнее. Чья-то рука прижимает к моему лицу влажную тряпку. Резкий запах. Острая боль пронизывает гайморову полость, проникая далее в легкие. Успеваю понять, что, когда начинаю падать, кто-то меня подхватывает.

 

XX

МОНАХИ

1

О Salutaris Hostia quae caeli pandis ostium… [82]

У меня нет ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как откуда-то из бесконечной дали, из другого конца Вселенной, донеслось пение григорианского хора:

…Bella premunt hostilia, da robur, fer auxilium… [83]

Монотонное пение входило в мое сознание и вызывало картинки из какого-то сна с монахами в длинных сутанах в монастырях прошлых веков. Я увидел сотни безликих монахов, проходивших мимо моей кровати, в которой я, как мне привиделось, лежал, обнаженный и замерзший, в заброшенном соборе, свет в который проникал через витражи.

…Uni trinoque Domino sit sempitema gloria, qui vitam sine termino. [84]

Медленно стало затихать многоголосое пение, и с закрытыми глазами я сумел идентифицировать хор мужских голосов, которые больше говорили, чем пели:

…Nobis donet in patria. [85]

Я застонал. От головной боли мозг распух. Во всяком случае, мне так показалось. Голова кружилась, тошнота, холод. Ощущения жуткие. В носу и в глотке жжение. Каждый раз, когда я делал вдох, легкие наполнялись жгучей кислотой. Я закашлялся. К тому же сладкий резкий запах. Прошло некоторое время, прежде чем я понял его происхождение. Ладан. Я попробовал открыть глаза. Внутри головы тут же появилось какое-то стальное раскаленное кольцо. На несколько секунд или минут я полностью отключился, мне стало хорошо. Когда я пришел в себя, однообразное пение продолжалось:

Audi, benigne Conditor, Nostras preces cum fletibus. [86]

Наконец я сумел открыть глаза. Фигуры людей, стоявших вокруг меня, расплывались неясными плавающими контурами. Я попытался определить, где я, что произошло. Вспомнил, что я в Риме. Но не мог понять зачем. В сознании всплыл образ Моник, но кто она — я никак не мог сообразить.

И вдруг я вспомнил.

Все.

Альдо Ломбарди. Квартиру. Бегство. Людей в подземном гараже.

Где я? Я несколько раз моргнул, быстро и резко, пытаясь увидеть все четко и оценить, но не получилось. Альдо Ломбарди тоже здесь? Он участвовал в моем захвате? Что случилось с Моник? Ее тоже схватили?

— Моник?

Вопрос вызвал ураган боли.

Ужасно медленно окружающее приобретало четкость. Вокруг меня стояли девять мужчин. Я никого из них не знал. Все в серых одеяниях. Стояли закрыв глаза, произносили абсурдную монотонную молитву — или что там у них такое.

— Кто вы такие? — Кт… в… кие. Язык еще очень плохо повиновался.

Комната была очень большой, скорее зал, с высоким сводчатым потолком, в нишах — красочные изображения на стене.

Я попробовал подняться на локтях, но обнаружил, что привязан. Только теперь увидел, что я голый. Абсолютно голый. Моя белая кожа казалась ненормальной и прозрачной на фоне белой ткани, на которой я лежал.

Голый.

Голый — как Кристиан Кайзер. Как Тарас Королев. Как Мари-Элиза Монье.

Голый, привязанный к постели, накрытой белой тканью.

Я с ужасом начал рвать шелковые шнуры, которыми был связан. Издавая какие-то горловые звуки.

2

Служба внезапно прекратилась. Из-за неожиданно образовавшейся тишины ситуация стала еще более страшной. Мужчины, стоявшие вокруг меня, отступили на шаг назад. Раздался звук открывающейся двери, и я не совсем отчетливо услышал, как кто-то входит в зал.

— Господин Белтэ.

Два слова показали, что у говорящего акцент. Он оказался в поле моего зрения. Ему шестьдесят лет, может быть больше. Волосы на голове и борода седые. Во взгляде карих глаз угадывается твердость характера.

— Господин Белтэ…

В его устах мое имя звучало со скрытой угрозой. Он соединил пальцы рук, получилось нечто вроде домика. Ногти длинные и острые. Как у женщины. Без всякого смущения он окинул взглядом мое голое тело. Другие мужчины стояли неподвижно и молчали. Их взгляды были устремлены куда-то вверх.

Он сделал шаг вперед.

— Кто вы? — выкрикнул я, чтобы оставить его на расстоянии.

Если бы он сказал, что он сам Сатана, я не удивился бы.

— Я — Примипил моего святого ордена.

— Что-что?

— Ты меня слышал.

— Не имею представления, о чем вы говорите.

— Они не рассказали тебе, кто мы?

Острым ногтем указательного пальца он провел черту по моей коже от горла до пупка. Обжигающее прикосновение показалось мне непристойным. Варварским. Как будто он одним-единственным движением вспорол мой живот и извлек внутренности.

Он закрыл глаза.

— In Nomine Magna Dei Nostri Satanas.

Мужчины, стоявшие вокруг, повторили эти слова. Они были безликими, как отряд кадетов.

Примипил положил руку мне на грудь, прямо на сердце, словно хотел убедиться, действительно ли оно бьется. Рука показалась холодной, словно была из металла. Когда он вонзил ногти в мою кожу, я застонал от боли и ужаса. Неужели он хотел вырвать мое бьющееся сердце?

— Ki’q Melek Taus r’jyarh whfagh zhasa phr-tga nyena phragn’glu.

Он провел рукой по телу вниз и остановился на животе, в нескольких сантиметрах от полового органа. Когда он наконец перестал до меня дотрагиваться, мне показалось, будто с меня сняли тяжкий груз.

— Ты знаешь, что нам надо. — Тон не угрожающий и не просительный. Простая констатация факта.

Я чуть не заплакал. Какой ответ предпочесть? Конечно, я понимал, что он имел в виду манускрипт. Но отпустят ли меня, если я скажу, что манускрипт — в бронированном хранилище в Исландии, или меня все равно убьют? Что сказать? Как объяснить? Как купить жизнь у этих религиозных фанатиков?

— Зачем меня связали? Почему я голый? — спросил я, скорее для того, чтобы что-то сказать и подальше отодвинуть неизбежное.

— Таковы правила.

— Какие правила?

— Те, которые установили старейшие. Где манускрипт?

— В надежном месте.

— Где?

— Вы меня убьете, если я скажу.

В наступившей тишине я услышал его тяжелое дыхание.

— Ты, вероятно, думаешь, что сможешь промолчать, — сказал он терпеливо, как будто говорил с упрямым ребенком. — Ты знаешь, на что мы способны. Ты знаешь, что мы сделали с другими упрямцами. Почему ты думаешь, что сможешь устоять?

— Вы уже убили троих. По меньшей мере. И хотите убить меня и выкачать мою кровь — независимо от того, скажу я или нет! — Голос изменил мне на мгновение. — Но если вы убьете меня, вы никогда не найдете манускрипт.

— Позволь я тебе кое-что объясню. Наши предшественники, мужественные монахи, которые боролись с претензиями и ложью христианской Церкви, сделали много важных открытий во время этой борьбы с властью католиков. Одно из открытий касается магии крови.

Он кивнул мужчинам, стоявшим вокруг. Один из них подошел и стал губкой обмывать мое тело, с головы до ног, водой с благовониями. Другой принес деревянный ящик, внутри которого был продолговатый сосуд. Большой. Литров на пять крови. Третий принес серебряный ларец. На красном бархате лежали маленькие ножи, скальпели и другие инструменты.

— Мы не хотим потерять ни единой капли крови, — сказал человек, который назвал себя Примипилом. — При помощи наших инструментов и приспособлений мы можем изъять из человека всю кровь за несколько минут. Но мы можем продлить эту процедуру на часы и даже дни.

Сосуд был старый. С непонятными символами и изображениями каких-то отвратительных существ.

Монахи стали надевать продолговатый сосуд на мое правое предплечье, перехватив руку тесьмой у самого локтя. Сопротивляться было бесполезно. Кисть и предплечье оказались внутри сосуда. Потом мою кисть перехватили еще двумя тесемками. Теперь через отверстие они могли вставить в сосуд нож и пустить мне кровь.

— Белтэ, мы можем сделать это быстро и практически безболезненно. Но можем продлить твое мучение на долгие-долгие часы. Я спрашиваю тебя в последний раз: где ты спрятал манускрипт?

3

Время как вино: больше всего его ценишь, когда его осталось совсем мало.

Что происходит, когда ты узнаешь, что скоро умрешь? Кто-то предпочитает, чтобы смерть наступила как можно скорее. Чтобы избежать страданий.

А я буду цепляться за жизнь, пока это возможно.

— Если я умру, — взмолился я, — манускрипт будет навсегда утерян.

— Ты заговоришь. Все говорят. Рано или поздно все говорят.

— Не я!

— Бьорн Белтэ, ты — всего лишь человек.

Он кивнул одному, тот вышел из круга. Когда его подручный подошел поближе, я увидел, что он молод — во всяком случае, ему меньше тридцати — и невероятно высок. Он схватил мою левую руку и что-то сунул в нее. Амулет. Бронзовый амулет с пентаграммой на одной стороне и трикветром на другой. Чисто рефлекторно я сжал его в руке.

Примипил повторил молитву на языке, которого я не знал:

— N’kgna th ki’g Melek Tans r’jyarh fer’gryp’h-nza ke’ru phragn’glu.

Он был похож на друида.

Монахи возобновили монотонное церковное пение:

О Salutaris Hostia quae caeli pandis ostium…

Некоторые пали на колени и начали молиться.

Из серебряного ларца Примипил достал скальпель с кривым лезвием.

— Белтэ… — Мое имя он произнес так, словно хотел удостовериться, что я готов к смерти.

— Нет! Не надо!

Он поднес скальпель к одному из отверстий в сосуде.

— Не надо! — закричал я. — Нет!

Я почувствовал, как острое лезвие коснулось кожи.

— Нет-нет-нет!

Он поднял голову и произнес как молитву:

— Ave Satanas!

РИМ

май 1970 года

Джованни вошел в комнату и включил вечерние новости по телевизору. Он сам не знал, сделал он это по привычке или чтобы заполнить пустоту в комнате. Лучана так и не выпила чай. По телевизору показывали репортаж о плавании Тура Хейердала через Атлантический океан на «Ра-II». Джованни не понимал, что хотел доказать норвежец. Потом был рассказ о том, насколько беспомощно полицейские вели расследование взрывов бомб в Риме и Милане в прошлом году. Он выключил телевизор, когда разговор перешел на политику. Лучана сидела неподвижная и молчаливая. Джованни перешел в кабинет и стал перелистывать бумаги, не читая их. Когда он опять вернулся в комнату, Лучана курила сигарету.

— Ты куришь?

Она посмотрела на него и выпустила дым. Она бросила курить десять лет назад.

— Мне надо. Извини.

— В гостиной?

— Не надо, Джованни. Не надо. Извини.

— Откуда у тебя сигареты?

— Из киоска.

Она сделала глубокую затяжку и, закрыв глаза, задержала дым внутри. На диване лежала сумочка. Сигареты были куплены про запас? Она покуривает на работе?

— Хочешь выпить? — спросил он.

Лучана выпустила дым через нос.

— Вина? Или воды?

— Нет, спасибо.

Кончиком языка смочила губы и сделала новую затяжку.

Вдруг у Джованни перед глазами встала картина: Лучана в постели Энрико, голая, ошалевшая от любви. Улыбающаяся, не совсем проснувшаяся. В объятиях Энрико. С сигаретой в зубах.

Поэтому у нее и были сигареты в сумке. Конечно! Чтобы курить после секса.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила она.

— Фруктов хочешь?

— Спасибо. Нет.

В коридоре Белла потянулась и жалобно завыла.

— В чем дело, Джованни?

— Почему ты спрашиваешь?

— Почему ты не можешь сказать, в чем дело?

— В чем дело?

Зазвонил телефон. Лучана вздрогнула. Стала смотреть на Джованни, который взял трубку.

Энрико.

Джованни протянул ей трубку. Она смяла сигарету — резко, быстро — в пепельнице, принесенной из кухни, и сказала, что сейчас не время, заболела Сильвана, она не знает, придет ли завтра на работу. Они попрощались. Лучана положила трубку.

— Короткий разговор, — сказал Джованни.

— Чтобы не занимать линию.

— Понятно.

— Сам подумай, вдруг они позвонят.

* * *

Большая стрелка на дедовых часах продвинулась вперед. Лучана сидела с закрытыми глазами. Джованни подумал, не спит ли она. От него плохо пахло. Он знал это. Может быть, принять душ? Он остался сидеть, продолжая размышлять, не принять ли ему душ. А вдруг они позвонят, когда я буду в душе? Лучана ни за что не сможет поговорить с ними. Она сложила руки. Она молится? Джованни так и не определил ее отношения к Богу. Он откинулся назад на спинку дивана. Он слышал, как Лучана дышит через нос. Сам он никогда не мог набрать достаточно воздуха в легкие при дыхании через нос. Он подумал о Сильване. «Бедная моя маленькая девочка». И не заметил, как заснул.

Оба сразу очнулись ото сна, когда в дверь позвонили. Джованни посмотрел на часы. Полночь. Лучана поправила волосы. Боже мой, женщина, никакой роли не играет, как ты выглядишь! Джованни еще не совсем проснулся и не мог понять, что происходит. Он остался сидеть, хлопал глазами, пока не стали звонить во второй раз. Долго, настойчиво.

— Джованни! — прошептала Лучана.

Он вышел в прихожую и приложился к глазку. Четверо мужчин. Двое в возрасте, двое молодых. Благородные, ухоженные. Все в прекрасных костюмах.

Они.

Они вполне могли быть полицейскими в штатском. Но он сразу понял, что это они.

Он отпер замок и открыл дверь.

— Виопа sera, профессор Нобиле, — сказал самый старший.

— Виопа sera! — механически повторил он.

— Я предполагаю, что вы догадываетесь, кто мы, — сказала мужчина, которого Джованни посчитал главным. Такой у него был вид. По-итальянски он говорил с акцентом.

Джованни впустил их в квартиру.

Лучана стояла в двери, держа руки у груди, с измученным выражением лица.

— Что… Что вы сделали… с ней? — жалобно спросила она. — С Сильваной? Что вы сделали с ней?

— Лучана… — сказал Джованни наполовину успокаивающе, наполовину умоляюще.

— Позвольте мы сначала представимся, — сказал главный. — Эти два господина, — он показал рукой на двух молодых крепких парней, — носят звание рыцарей третьей степени. Он кивнул в сторону соседа. — Это Примипил. А я в нашем ордене скромный Великий Магистр.

«Примипил? Великий Магистр?» — подумал Джованни Нобиле.

— Где она? — пронзительно выкрикнула Лучана. — Где Сильвана? Что вы сделали с ней?

Великий Магистр только посмотрел на нее.

— Мы вернемся к этому вопросу, — сказал Примипил. — С ней все в порядке.

Джованни принес из столовой стулья, так что в гостиной места хватило всем.

Великий Магистр и Примипил сели. Рыцари стояли, пока им не дал знак Великий Магистр. Тогда они тоже сели.

— Я не обращался в полицию, — заверил их Джованни.

— Мы это знаем, — сказал Примипил.

— Чего вы хотите?

— Прежде всего вам надо знать, что с Сильваной все хорошо.

Джованни резко выпрямился на стуле. Двое мускулистых парней сделали то же самое.

— Хорошо? — воскликнул он. — Что значит «хорошо»?

— Почему? — спросила Лучана. — Боже мой, она всего лишь девочка, ей десять лет, почему?

— Всему есть причины, — ответил Примипил.

— Вы ищете манускрипт, ведь правда? — спросил Джованни. — Речь идет о Евангелии Люцифера?

— Логичное заключение, профессор Нобиле.

— Но господи боже мой, вы же могли меня просто спросить!

— И вы отдали бы его?

— Конечно нет. Но вы могли бы угрожать мне! А не моей дочери! Мне! Достаточно было бы просто сунуть мне под нос пистолет.

— Где манускрипт?

— У меня его больше нет.

— Как это? — спросил недоверчивым тоном Примипил.

Великий Магистр дал знак молодым парням, которые отправились в кабинет Джованни.

Джованни не видел их с того места, где сидел, но слышал, как они там шуровали. Вытаскивали ящики, открывали дверцы шкафов. Бросали на пол бумаги.

— Я же сказал, что здесь его нет!

— Вы готовы рисковать жизнью вашей дочери, чтобы сохранить манускрипт? — спросил Великий Магистр.

— Джованни! — зарыдала Лучана.

— Конечно нет. Я говорю правду. У меня дома манускрипта нет. Он находится в университете. Понятное дело, Сильвана для меня важнее. За кого вы меня принимаете?

Недоверие мелькнуло во взгляде Великого Магистра.

— Когда вы приехали из Египта, манускрипт был у вас. Это правда?

— Да. Но сейчас он в университете.

Великий Магистр с сомнением посмотрел на Джованни:

— Неужели вы хотите сказать, что ехали на велосипеде по Риму с Евангелием Люцифера в рюкзаке? — Вопрос прозвучал как выговор.

— Да, — тихо ответил Джованни.

— Здесь ничего нет! — крикнул один из молодых парней из кабинета.

— Продолжайте искать! — приказал Великий Магистр. Потом перевел взгляд на Джованни. — Вы — профессор, теолог! Кому, как не вам, должно быть известно, что ко всему святому надо относиться с соответствующим почтением. Везли в рюкзаке? Представьте себе, вы могли попасть под машину! У вас нет никакого уважения к…

Примипил прикоснулся ладонью к руке Великого Магистра.

Джованни тяжело вздохнул. Это правда. Поездка на велосипеде была настоящим безобразием.

— Где Сильвана?

— Сильвана у нас, — сказал Примипил.

— Почему?

— Так предписано, — проговорил Великий Магистр.

— Кем предписано? Где?

— Профессор Нобиле, — ответил Примипил, — такой выдающийся ученый, как вы, конечно, понимает важность ритуалов и традиций — той красной нити, которая проходит через всю историю и веру.

— Я не понимаю…

— В одном древнем пророчестве говорится: «Придет тот день, когда девственницы и невинные души будут покоиться во гробе, и блеск Люцифера…»

— Во гробе? — закричала Лучана.

— Ритуалы священны, — сказал Великий Магистр.

— Какой еще гроб? — рыдала Лучана. — Что значит «гроб»?

— В ритуалах мы вспоминаем и восхваляем прошлое.

— В Риме одна весталка, подозревавшаяся в потере невинности, была замурована в пещере, и только богиня Веста могла ей помочь, если бы та оказалась невинной, — сказал Примипил.

— Как теолог, вы, профессор Нобиле, знаете, что святой Кастул был заживо погребен в песке на Виа Лабикана в 286 году, — сказал Великий Магистр. — Христианский мученик святой Виталий был заживо погребен в Милане.

— Заживо погребен? — испугалась Лучана.

— Что вы сделали с Сильваной? — спросил Джованни.

— Не только христианские мученики подвергались этому ритуалу, — сказал Примипил. — Фатех и Зоравар, два младших сына гуру Гобинда Сингха, были замурованы в каменной стене после того, как отказались перейти в ислам.

— Господи боже мой, вы же не замуровали ее заживо?! — воскликнул Джованни.

Лучана закричала.

Как джинны из бутылки, два мускулистых парня внезапно возникли в гостиной. Но одним движением руки Великий Магистр успокоил их.

— Конечно нет, пожалуйста, успокойтесь. — Он даже не повысил голоса. — Этот ритуал символический.

— Какой еще символический? Что значит «символический»?

— Не так громко, Нобиле. Не хотелось бы беспокоить соседей в это время суток.

Джованни расплакался:

— Кто вы? Она ведь ребенок! Кто вы?

Великий Магистр и Примипил вздохнули, как будто этот вопрос был адресован не им.

— Боже мой, — рыдал Джованни, — что вы сделали с Сильваной?

— С Сильваной все хорошо, — сказал Великий Магистр.

— Скажите, что вы ее не похоронили заживо! Скажите же!

— Как прикажете. Ее не похоронили заживо, — уступил просьбам Примипил.

— Наш символический ритуал уходит корнями в историю, — сказал Великий Магистр. Примипил кивнул. — Наш орден почти такой же древний, как Католическая церковь. Но, в отличие от католиков, мы не очень выставляем себя напоказ. И нас не так много. Но наши корни растут на почве истины.

Джованни вытер слезы и взял себя в руки:

— Вы — сатанисты?

— Вовсе нет.

— Корни нашей церкви более глубокие, — сказал Примипил.

В голове Джованни мелькнула мысль.

— Вы — дракулианцы!!!

Великий Магистр и Примипил подняли головы. Ответа не последовало.

— Какими бы безумными ни были ваши представления, — сказал Джованни, — вы должны понимать, что нельзя похищать десятилетнюю невинную девочку.

— Никто на земле нашего Господа не является невинным, профессор Нобиле. Ваша дочь, как и все мы, рождена с обязательствами, отменить которые ни в чьей-либо, кроме Господа, Сатаны и Костхула, власти.

— При всем моем уважении вынужден заметить, что это детерминистская болтовня!

— Сильвана — часть целого, профессор. Так предписано.

— Безумие. Послушайте себя сами! Пожалуйста… Это безумие.

— Безумие, профессор Нобиле? Библия все еще направляет жизнь миллионов людей. Почему же наши святые книги — безумие?

— В древности было написано несколько сотен, даже тысяч пророчеств. Сегодня они более не действительны! Библия является продуктом на только авторов Писания, но также и истолковывавших ее на протяжении двух тысяч лет.

— Это говорит истинный христианин.

— Вы не должны вести себя так!

— Как профессор, вы имеете право на такое понимание. В отличие от христианских миссионеров мы никогда не навязывали нашу веру и наше понимание Библии, к нам люди приходят сами.

— Не может быть, чтобы вы так думали.

— Я не прошу вас верить нам или признавать наши священные книги. Я просто объясняю вам судьбу Сильваны.

— Безумие. Безумие…

— Профессор.

— Чего вы хотите?

— Но ведь это довольно очевидно. Мы хотим получить Евангелие Люцифера.

— Вы получите его.

— Мы высоко ценим вашу готовность сотрудничать с нами.

— Как только Сильвана целой и невредимой будет доставлена в надежное место, вы получите его.

— Дело обстоит, к сожалению, не так просто. Мы не сомневаемся, что вы хотите добра своей дочери, но мы также не сомневаемся, что вы — или, возможно, ваша супруга — обратитесь к полиции или к властям. Этого мы позволить не можем. Вы наверняка понимаете, что постороннее вмешательство нам ни к чему.

— Мы не обращались в полицию.

— Пока нет.

— Мы только хотим вернуть Сильвану.

— Давайте поедем за манускриптом. И тогда найдем какое-то решение.

— Мы не можем сейчас поехать за ним.

— Почему?

— Я отдал его в технический отдел для анализа и консервации. В этот отдел у меня нет доступа. В университете усилены меры по обеспечению безопасности.

— Мы знаем об этих мерах.

— Они откроются завтра в девять утра. И тогда я его заберу.

— Мы будем с вами.

— Так дело не пойдет. Это возбудит подозрение. Я должен взять его сам. Один. Но даже и это представляет собой нарушение правил.

— Почему?

— Если артефакт передан на консервацию, мы не можем забирать его когда вздумается. Есть определенная процедура, правила. Но я справлюсь. Я найду объяснение. Я знаю хранителя.

Великий Магистр и Примипил долго внимательно смотрели на него. Наконец кивнули.

— Давайте договоримся, что в ваших интересах — и не в последнюю очередь в интересах Сильваны, — чтобы вы согласились сотрудничать с нами, — сказал Великий Магистр.

— Ну конечно!

— Если вы или ваша супруга расскажете о нас кому-нибудь — полиции, родственникам, друзьям, властям, — Сильвана умрет.

Лучана зарыдала.

— Мы не будем ее убивать. Мы оставим ее там, где она сейчас находится. В гробу. Понимаете?

— В гробу?

— Вы не слышите, что я говорю?

— Мы слышим. В каком гробу?

— Я подчеркиваю это исключительно для того, чтобы вы поняли, что ничего не надо делать наспех. Например, просить о помощи. Это строго между нами, на кону стоит жизнь Сильваны.

Все замолчали.

— Боже милосердный, — сказала Лучана, — не можете же вы…

Все четверо поднялись.

— Мы вернемся завтра утром. Тогда и договоримся, где и когда произойдет передача манускрипта.

— И еще где и когда мы получим обратно Сильвану, — сказал Джованни.

— Лучше поспите, — сказал Примипил. — Утро вечера мудренее.

Они ушли и закрыли за собой дверь. На фоне негромкого икания Лучаны Джованни слышал их шаги по лестнице. Потом хлопнула уличная дверь.

* * *

Гроб…

У него не было сил раздеться и лечь в постель. И он остался сидеть на диване. Весь дрожал. Пытался найти заслуживающее доверия объяснение, чтобы Умберто Джалли вернул ему манускрипт. Лучана пошла принимать душ. Он слушал, как в душе лилась вода, а за окном проезжали автомобили.

Когда перед войной отцу Джованни было столько лет, сколько ему сейчас, он сбежал от обязательной службы в фашистском добровольческом корпусе и присоединился к подпольной коммунистической группе. Всю войну отец принимал участие в опасных для жизни диверсионных актах. Джованни узнал об этом лишь много лет спустя, как-то мимоходом, когда отец объяснял свои проблемы с алкоголем. Когда старик умер и Джованни стал разбираться в оставленном им имуществе, то нашел пистолет «беретта» и несколько пожелтевших листков с кодами. «Что, — подумал он сейчас, — сделал бы отец, если бы меня похитили, а к нему пришли мои похитители? Спокойно разговаривал с ними? Плакал? Угрожал им? Или стал стрелять?»

«Что сделал бы отец?

Что мне надо было сделать?

Что я могу сделать?»

* * *

Когда он проснулся, в квартире было тихо. Лучана, по-видимому, легла спать. Он уставился в потолок и представил себе звездное небо. Каково быть космонавтом… Как назывался тот фильм? Который в прошлом году летом смотрел в кино. Четыре раза. Нет, пять! «Космическая одиссея 2001 года». Лучана не ходила тогда с ним. Ни разу. Он раньше никогда не думал, что его, человека, жизнь которого связана с прошлым и с метафизикой, могут когда-нибудь заворожить будущее и техника. 2001-й… Через тридцать лет. Как будет тогда выглядеть мир? Может быть, подумал он, мы завоюем космос. Только год прошел с того дня, когда Нил Армстронг ступил на Луну. Он следил за этим событием в прямой трансляции по телевизору. Что человечество сделает за следующие тридцать лет? Он наконец заснул. Когда Джованни открыл глаза, он увидел в углу какую-то фигуру. Он вздрогнул и поднялся на локтях.

— Эй? — пробормотал он. В комнате был ужасный холод. Четверка вернулась, что ли? Помещение наполняла ужасная вонь, как от гнилого мяса. «Я забыл вынести ведро с мусором?» — Кто вы? — спросил он.

Фигура стояла тихо и была по размерам намного выше человеческого роста. «Наверное, это тень, или я все еще сплю». В темноте огромная фигура колыхалась на фоне светлых обоев. Она вибрировала, издавая звук, как ток высокой частоты, и еще ниже; этот звук скорее воспринимался телом, чем на слух. «Я еще сплю, это не реальная жизнь, мне только приснилось, что я проснулся». Джованни слышал равномерные удары больших часов и неясный шум автомобилей за окном. «Могут ли человеку сниться звуки и запахи?» Он покосился на призрачную фигуру. Даже во сне Джованни чувствовал себя недостойным находиться в присутствии этой гигантской фигуры. «Я всего лишь ничтожный человечек среди миллионов ничтожных человечков». И тут вдруг он увидел двух крохотных существ у ног гиганта. Одно из них больше походило на эльфа, а другое на демона.

— У нее все хорошо, — сказал эльф.

— Хорошо ли? Она страдает! — захохотал демон.

— Она жива, — сказал эльф.

— Ты должен ее вернуть, господин Нобиле, вернуть Сильвану. Да-да, если ты ее найдешь… — хихикнул демон.

Джованни представил себе в темноте лицо Сильваны, бледное, покрытое потом, в глазах кровяные прожилки.

— Где она? — тихо произнес он.

Эльф и демон захохотали.

— Расскажите мне, где она!

— В гробу! В церкви! — в один голос прокричали эльф и демон.

— Забери ее! — кричал эльф.

— Пожалуйста, — подхватил слова эльфа демон и засмеялся.

За одну секунду жужжание затихло. Эльф и демон заскулили и замолкли. Джованни увидел перед собой клинику и своих родителей, которые наблюдали за ним. Рядом, невидимые для глаз человека, кишмя кишели демоны, которые ползали по полу, летали над его постелью и свешивались с потолка. Джованни посмотрел вверх и увидел, как ему показалось, два сверкающих глаза. Он опустил взгляд:

— Вельзевул? Это ты? Это ты, Вельзевул?

В темноте тень растворилась, звук пропал. Вместе с ним исчезли эльф и демон. И вонь от протухшего мяса. Значит, это был сон. Фантазия. Джованни попытался проснуться. Это не реальность, Джованни, все это только в твоей голове, это не реальность. Дедушкины часы продолжали бить: на высокой ноте «тик» и на более низкой «так».

* * *

Джованни проснулся в пять утра. Принял душ, выпил чаю и поехал на велосипеде в обычное время, прекрасно понимая, что за ним, вероятнее всего, ведут наблюдение. Прикрепил велосипед к трубе отопления около университета, зашел в свой кабинет, потом, миновав контроль безопасности, постучался в кабинет Умберто Джалли.

— Джованни? Я думал, ты уехал.

— Позже. Может быть. Кое-что появилось…

— Бывает. Чем тебе помочь?

— Мне надо взять манускрипт, Умберто.

— Взять манускрипт?

— Всего лишь на несколько часов.

Брови Умберто образовали идеальную перевернутую букву V.

— Я наткнулся на одно место в Codex Sinaiticus («Синайский кодекс»), где есть то ли ссылка, то ли, может быть, копия раздела Евангелия Люцифера.

Ложь выглядела не очень убедительно, но Умберто не был теологом.

— Звучит хорошо, Джованни. Но боюсь, я тебя разочарую.

— Почему?

— Если бы манускрипт был у меня, я бы, конечно, тебе его отдал.

— Где он?

— У меня его нет.

— Что ты говоришь?

— Я пробовал тебе объяснить это вчера вечером. Но если честно, ты производил впечатление человека, у которого немного поехала крыша.

— Объяснить что?

— Декан Росси конфисковал манускрипт.

— Конфисковал Евангелие Люцифера? Почему?

— Я предлагаю тебе на эту тему поговорить с ним.

— Он ничего не объяснил?

— Он говорил о каких-то формальностях.

Формальностях… Это было очень похоже на Росси, да.

Джованни поблагодарил Умберто и побежал к контролю безопасности. Дал себя проверить и бегом ринулся по лестнице, потом по коридору в сторону кабинета декана факультета.

Декан Сальваторе Росси только что снял пальто и шляпу и вешал их в приемной перед кабинетом, когда ворвался Джованни.

— А, Нобиле. Как удачно! Я собирался позвонить вам. У нас проблема.

Они вошли в кабинет, размер и меблировка которого говорили, что Росси был начальником и не стеснялся показать это.

— Проблема?

— Нобиле, я знаю, что вы близкий друг антиквара Луиджи Фиаччини.

— Не то чтобы близкий…

— Когда вы уехали, чтобы привезти манускрипт, я взял на себя смелость позвонить египетским властям.

По спине Джованни побежали мурашки.

— Все в порядке, декан. — Его голос дрожал. — Лицензии. Документы на вывоз. Все в порядке, везде есть подписи и печати.

— Профессор…

— Я сохранил даже ксерокопии всех документов на случай, если возникнут юридические затруднения.

— Я не сомневаюсь, что вы действовали из самых лучших побуждений, профессор. К сожалению, на Луиджи Фиаччини полностью положиться нельзя.

— Он торговец, это правда, но раньше он никогда не давал повода усомниться в нем.

— Вчера вечером, около шести часов, мне позвонили из Египта. Документы — фальшивые или получены в результате подкупа.

— Фальшивые?! Но…

— Власти по охране памятников и полиция в Египте уже начали расследование.

— Расследование? Направленное против меня?

— К счастью, я предотвратил скандал. Два представителя Египетского музея в Каире прилетят сегодня во второй половине дня и отвезут манускрипт обратно в Египет. Они сказали, что забудут обо всем, раз мы сами проявили инициативу. Никакого ущерба.

Декан улыбался, явно довольный своим героическим вкладом.

— Но, — тяжело выдохнул Джованни, — это ведь не мой и не ваш манускрипт. Это собственность Луиджи Фиаччини.

— Ошибаетесь. Он принадлежит египтянам. Вы ему доверились, Нобиле. Очень важно все время стоять на том, что вы ему доверились. То, что нам подсунули фальшивые документы, нельзя поставить нам в упрек.

— Строго говоря, это конфликт между Луиджи Фиаччини и египетскими властями! Университет не должен быть вовлечен в него.

— Совершенно справедливо, Нобиле.

— Послушайте! Я могу лично передать манускрипт Луиджи, и египтяне заберут его у него.

— Египтяне смотрят на это иначе. Манускрипт был вывезен из Египта представителем Папского григорианского университета Ватикана. Вами, профессор. Тем самым они считают нас ответственными за вывоз памятника, и так будет, пока они не получат манускрипт обратно. Только после этого они обратят внимание на Фиаччини. Они намекнули, что Фиаччини и раньше участвовал в разных сделках, с которыми они тоже будут тщательно разбираться.

— Но…

— Не надо расстраиваться. Это дело не будет иметь никаких последствий ни для нас, ни для вас лично. Я заверил египтян, что вы — почитаемый и серьезный исследователь, которого обманул представитель — скажем так — коммерческого ответвления археологии.

— О боже!

— Спокойно, профессор Нобиле, не надо переживать. Я полностью вас поддерживаю и защищаю. Это не будет иметь ни малейших последствий для вашего curriculum vitae.

— Я…

— Забудьте об этом. Естественно, вам придется как можно скорее прекратить ваши контакты и сотрудничество с Луиджи Фиаччини. Но я должен признаться, что никогда не доверял этому парню.

— Я выплатил от его имени довольно большой задаток египтянам.

— Это его проблема.

— Если он не получит ни манускрипта, ни денег, он возложит ответственность на университет.

— Пусть только попробует. Ха! Пусть только попробует.

— Он может действовать бесцеремонно.

— Если он будет возникать, посоветуйте ему подать заявление в полицию с жалобой на вас и на меня, и на его святейшество папу Павла VI заодно!

Джованни закрыл руками лицо. Внезапное чувство тошноты. Его чуть не вырвало на персидский ковер декана.

— Не горячитесь, профессор, я знаю, что вы не виноваты. И тем более я ценю то, насколько серьезно вы воспринимаете эту ситуацию.

— Господи боже мой!

— Господь, к счастью, всем нам помогает.

— Где он находится?

— Манускрипт? В безопасности. Я сам лично запер его в мой сейф, — он кивнул в сторону огнестойкого сейфа с кодовым замком, — где он будет находиться, пока наши египетские коллеги не заберут его.

— О боже!

— Спокойно, профессор. Как я уже сказал, дело улажено самым лучшим образом. Вам не о чем беспокоиться.

Джованни закрыл глаза и погрузился в размышления. Декан откинулся в своем кресле с самодовольной улыбкой на лице.

— Я знаю, что это покажется странным, — сказал Джованни, голос его опять стал дрожать. — Но я хотел бы попросить разрешения взять манускрипт на несколько минут. Для меня чрезвычайно важно кое-что посмотреть.

Декан решительно покачал головой:

— Я сожалею, профессор. Я знаю, что это очень интересный манускрипт…

— Декан!

— …и что он значит для вас очень много. Я с большим удовольствием разрешил бы вам изучать этот текст.

— Речь идет об одной детали, это займет не более полуминуты…

— Знаете, Нобиле, я узнаю в вас самого себя. Это страстное стремление во всем разобраться! Но мы должны на это взглянуть с другой точки зрения: мы никогда не притрагивались к этому манускрипту. Его нет в нашем распоряжении. Мы не можем просматривать то, чего у нас нет.

— Но…

— Послушайте! После того как египтяне заберут его, вы можете ходатайствовать о получении стипендии, чтобы изучать манускрипт в Каире.

— Декан…

— Я сожалею, профессор Нобиле. В этом вопросе я не просто принципиален. Я несгибаем.

— Пожалуйста!

— Нет! Евангелие Люцифера останется в моем сейфе до момента, когда египтяне заберут его.

* * *

Джованни зашел в свой кабинет. Что делать? Он посмотрел на кипу листков со статьей в «Гарвардском теологическом обозрении», на окно, через которое проникал бледный утренний свет, на стены. Подумал, не позвонить ли Луиджи, но отказался от этой мысли. Вместо этого позвонил домой узнать, не было ли сообщений от похитителей. Лучана не взяла трубку. Чтобы как-то убить время и собраться с мыслями, он взял несколько справочников и диссертаций, которые положил около пишущей машинки. В краткой справке собрал известные исторические и теологические сведения о дракулианцах. Он надеялся найти у них слабое место, которое можно было бы использовать. Но ничего не нашел. Перед глазами все время стояла Сильвана.

«О боже! Что они сделали с ней?»

Еще раз позвонил домой. Никто не ответил.

Он отпер дверь кабинета, спустился по лестнице и поехал на велосипеде домой. Безумное движение. Лучаны не было дома. Он ходил из комнаты в комнату и искал ее, как будто она спряталась и только ждала, чтобы он ее нашел.

«Неужели они похитили и Лучану тоже? Как я мог быть таким непредусмотрительным, таким неосторожным? Конечно, ее не похитили. У них уже есть Сильвана. Им не нужна еще и Лучана. Энрико!» — подумал он.

Она у Энрико. Внезапное просветление. Энрико… Но звонить ему не хотелось. Номер Энрико был в записной книжке в ящике под телефоном. Но набирать номер и спрашивать жену — и, может быть, даже услышать ее — было чересчур.

Он опустился на обитый плюшем стул. Манускрипт… Господи боже мой! Что ему сказать, когда они позвонят? И как они отреагируют? «Мы оставим ее там, где она сейчас. В гробу». Он встал, схватил пепельницу и запустил ее в стену. Облако пепла заискрилось в лучах солнечного света.

Гроб…

Рыдание. Болезненное и отчаянное. Откуда этот звук? «Я не думаю рационально. Я как раненый зверь, который пытается ускользнуть от охотников. Думай, Джованни! Думай!»

Зазвонил телефон.

Сначала звук его парализовал. Потом он бросился к телефону, поднял трубку:

— Да?

— Профессор Нобиле, спасибо за прием. — Это был голос Великого Магистра. — Вы достали то, о чем мы договаривались?

Сбившееся дыхание и сердцебиение мешали говорить.

— Профессор Нобиле?

— У… нас… проблема.

Голос был задыхающийся и неровный. Слова едва вырывались, — казалось, он плачет.

— Какого рода проблема?

— Мой начальник на факультете, декан доктор теологии Сальваторе Росси конфисковал манускрипт.

— Почему?

— По-видимому, Луиджи Фиаччини, которому принадлежит антикварный магазинчик на улице…

— Мы знаем Луиджи. Продолжайте!

— Луиджи подделал документы на вывоз или подкупил египетских…

— Конечно, так оно и было. К делу!

— Декан Росси оповестил египетские власти о том, что манускрипт в университете. Они направляются из Каира сюда, чтобы забрать манускрипт.

— Где находится манускрипт?

— В сейфе декана Росси.

Пауза.

— Профессор Нобиле, давайте я объясню вам, как обстоят дела. Если вы нас обманываете и это только попытка сохранить манускрипт…

— Верьте мне! Я не хочу рисковать жизнью моей дочери!

— Если вы говорите правду и манускрипт в сейфе и будет передан египетским властям, ответственным за памятники старины…

— Да, это правда!

— …то у вас есть только одна возможность, если вы хотите увидеть свою дочь снова.

— Да?

— Достаньте нам манускрипт!

— Я не могу!

— Вы не слышите?

— Но я не могу, ведь я же…

— Профессор Нобиле, послушайте, что я говорю! Достаньте нам манускрипт! Мне все равно, где он находится. Мне все равно, как вы это сделаете. Достаньте нам его!

— Я…

— Я не требую невероятного. У вас целый день впереди.

— Это невозможно!

— Я позвоню снова в шестнадцать ноль-ноль, чтобы обговорить время и место передачи.

— Он запер манускрипт в сейфе!

— В шестнадцать. Понятно? У вас должен быть манускрипт, профессор.

— Послушайте…

— В шестнадцать!

— Я не знаю код сейфа!

— Зато мы знаем о каждом вашем шаге. Если вы оповестите полицию, начальника, власти или кого-то еще, мы будем считать это нарушением договоренности. Последствия вам известны.

— Я не могу.

— В шестнадцать, профессор.

И Великий Магистр повесил трубку.