Телефон я недолюбливаю. Разговаривая, ты не видишь ни лица собеседника, ни как он держится, не знаешь, как он сейчас одет и в каком расположении духа пребывает. В телефонных переговорах я вечно балансирую на грани фола. Катрине в командировке. Я проспал часов пять, и больше всего мне хочется отослать звонящего.

— Сигбьёрн, — бурчу я.

— Сигбьёрн Люнде?

— Да.

— Здравствуйте. Хорошо, что я напал на вас. Меня зовут Карл-Йорген Йэвер. Ваш телефон мне дал Том Эрик Сандосен. Вы его помните?

Забудешь такое, как же. Один из скучнейших в моей жизни заказов — отделка холостяцкого двухкомнатного гнёздышка для биржевого маклера годков двадцати пяти. Британцы называют это a fuck pad — коврик для бабоукладчика. Кожа, сталь и фаллические символы по всем стенам. Анекдотических размеров стереосистема, угробившая весь проект. Но такая у меня профессия: праздники и пряники не каждый день.

— Конечно помню, — говорю я вслух.

Ещё один такой заказ я не выдержу.

— Прекрасно. Мне очень понравилось то, что вы сделали из его квартиры. Поэтому я звоню узнать, свободны ли вы сейчас. Мне нужно помочь с домом.

«Дом» звучит более солидно и ответственно. Я начинаю просыпаться.

— Вы в нём живёте?

— Нет-нет, что вы. Я только купил его. А переехать хотел бы через несколько месяцев.

У него молодой, но бесцветный и неинтересный голос. Что-то мало он похож на свежеиспеченного домовладельца. Не хватает горячности. Хотя, возможно, он виртуоз телефонных переговоров. Я мну шнур серо-розового телефона от В&О.

— И что конкретно вы хотите, чтобы я сделал?

— Для начала, — говорит голос, — я хотел бы, чтобы вы взглянули на дом. И наметили мне ориентиры.

С неясным чувством, что я слышал такое раньше, я начинаю рисовать себе «шикарный» новодел на Холменколлене. Или дорогущую послевоенную виллу в Аскере. Или гигантский коттедж бункерного типа в Хьелсосе.

— Расскажите, пожалуйста, подробнее, что это за дом, — прошу я.

— Понятно, — откликается он. —Том Эрик велел не забыть сказать вам, что дом построен Арне Корсму. Это вам что-то говорит?

Первая моя мысль: я ещё сплю. Арне Корсму— и дружбан, а скорее всего, подельник хозяина, этого, прости господи, незабвенного бабоукладчика Тома Эрика Сандосена, моего, во-первых, самого нудного и в конечном счёте — когда он увидел, как пружинит кровать и убедился, что в придиванный винный шкафчик помещается бутылка «Дом-Периньона», — самого благодарного заказчика. Вот ведь как бывает. Тут я понимаю, что проснулся окончательно и что человек в телефоне ждёт ответа.

— Имя Арне Корсму мне знакомо.

Ещё бы! Не я ли прятался по кустам, чтобы хоть издали полюбоваться на его творения. Не может быть, чтобы одно из них само шло в руки.

— Круто, — крякает от удовольствия телефонный собеседник. — Пожалуй, надо увидеться?

— Сейчас?

Я морщусь от досады: спокойнее! Не надо выставлять своё рвение.

— А почему бы и нет?

— В принципе можно, — говорю я. — Диктуйте адрес дома.

— Нет, сразу в дом мы не поедем. Надо сперва поговорить. Как насчёт ланча в двенадцать тридцать в «Липпе»?

Времени одиннадцать пятнадцать. Я всё отлично успеваю.

— Как я вас узнаю?

— Я похож на героя Ибсена, — отвечает он.

Терпеть не могу игры в литературные ассоциации:

— Какого именно?

— Хорошо одетый господин.

Странная манера шутить.

— Значит, нас там будет двое таких, — парирую я не очень уверенно. — И мы без труда узнаем друг дружку.

— Шучу! Я видел вашу фотку в журнале.

О том, что я спал лишь пять часов, забыто напрочь. Я принимаю душ, бреюсь, делаю маникюр и окропляю себя несколькими каплями Kenzo Homme. Звонивший может оказаться голубым, надо предусмотреть и это. Потом я меняю свою точку зрения: он не может не оказаться голубым. И холостым. И свински богатым.

Какая там погода? Я вдруг понимаю, что уже пару дней не был на улице. День серый, но сухой — и на том спасибо. Снег почти стаял. Я останавливаю свой выбор на ботинках Prada, чёрном костюме моего любимого Ermenegildo Zegna и угольно-серой рубашке. Пиджак на трёх пуговицах. Хотя носят на четырёх. Когда я был в Барселоне в ноябре, на всех были четыре пуговицы. У меня самого море таких пиджаков, но почему-то они мне не по душе. Вообще непреложность модных тенденций в одежде вызывает у меня подозрения. Сегодняшний стиль мне нравится, но меня не оставляет чувство, что дело делается так: VIP-персоны модного бизнеса где-то тайком собираются, рассматривают графики продаж и сообща решают: тот пиджак, что я купил год назад, в этом надевать неприлично. Поневоле станешь мнительным.

Потом я водружаю на нос квадратные очки от Alain Mikli, тоже наверняка неактуальные, хотя мода на очки не столь безапелляционна. Они мне идут. В них у меня вид визуала, думающего картинками. Во-первых, это не блеф, во-вторых, за это щедро платят.

На Карле-Йоргене Йэвере пиджак тоже на трёх пуговицах. Он, судя по белой рубашке, галстуку и дорогому — кашемир с шёлком — тёмно-синему костюму, отлучился с работы. Галстук корректной расцветки со строгим геометрическим рисунком. Готов побиться об заклад — мы ездим на «Черутти-1881».

Я начинаю сомневаться, что господин Йэвер — голубой, и не могу решить, считать это плюсом или минусом. По опыту я знаю, что у геев, по крайней мере у многих из них, потрясающее чувство стиля, но с ними бывает трудно работать из-за их назойливой настойчивости по части деталей. И они падки на китч. Заказчик-гетерофил, с другой стороны, склонен поступаться идеалом из-за цены. Хотя стоит его убедить, что некая затея ему по средствам, и он предоставляет тебе бесконтрольную свободу.

Человек, берущий заказ, вернее, общающийся с потенциальным заказчиком, уязвим и беззащитен. Не зная клиента толком, ты вынужден действовать на ощупь, как психолог-любитель, опираясь на визуальные сигналы и тому подобное. Мне страшно помогает НЛП.

Не пугайтесь, вы не обязаны знать, что есть НЛП. Это нейролингвистическое программирование, метод, а точнее сказать, ряд приёмов, разработанных в семидесятые годы в Калифорнии лингвистом Джоном Гриндером и гештальт-терапевтом Ричардом Бендлером. Они считали, что традиционная психология погрязла в попытках помочь людям с психическими проблемами, а надо дать нормальному человеку адекватное руководство к действию, для чего следует изучать успешных, талантливых и сильных людей — как они добиваются успеха?

Во время первой рекогносцировки, как сегодня, я стараюсь говорить как можно меньше. А занимаюсь тем, что в НЛП называется «калибровкой». Другими словами, слежу за языком телодвижений и модуляций собеседника. Одно из самых потрясающих открытий, сделанных Гриндером и Бендлером, — это то, что лишь семь процентов информации, передаваемой нами собеседнику, мы формулируем словами. Остальные же девяносто три приходятся на язык невербальный — позу, жесты, дыхание, движение глаз, цвет кожи, скорость речи, её ритм, мелодику и звучность. На стадии калибровки я пытаюсь снять достаточно информации, чтобы сделать хотя бы предварительные заключения о том, что собеседник на самом деле думает и чувствует. Ведь мы не говорим того, что думаем, во всяком случае не говорим всего, что думаем. И чем больше нюансов я в состоянии уловить, тем легче мне понять, в каком состоянии пребывает собеседник и что у него на уме, а это, конечно, даёт мне преимущество.

Я могу, к примеру, воспользоваться раппортом. То есть посеять в душе собеседника чувство, что мы люди близкие, свои в доску; для чего надо «отзеркаливать», проще говоря, обезьянничать его жесты, телодвижения, имитировать тембр его речи и так далее. Иной раз гораздо практичнее не подстройка, а разрыв, он же — установление дистанции. Это изящный и светский способ отвергнуть человека, ибо почти наверняка собеседник заметит и запомнит не то, что чувствовал себя не в своей тарелке, а исключительно ваши реплики, которые могут быть изысканно учтивы.

НЛП никакой не фокус-покус. Большинство людей пользуется такими приёмчиками изо дня в день, но лишь некоторые систематизировали их и целенаправленно взяли на вооружение. Конкретно для меня это незаменимое подспорье, потому что социально я недоразвит и людей по большому счёту боюсь. Хотя этого никто не замечает. Два моих интенсива по НЛП (я подумываю пройти третий, как только будет время) окупились сторицей и более того. Говоря без затей, я кое-как навострился читать людей, особенно клиентов, которым я намерен что-то продать.

Хотя от промашек никто не застрахован. Есть проходимцы, паразитирующие на дизайнерах, — они выпытывают у тебя идеи, потом откупаются нищенским гонораром, а чертежей не отдают и сами делают всё по ним. Я думаю, теперь я сумел бы раскусить таких, но как знать.

Нечто в облике Карла-Йоргена Йэвера говорит мне, что из него выйдет неплохой заказчик. Ему под сорок, у него лицо красноватого оттенка, голова в форме яйца, короткий ёжик начавших седеть волос. Морщинки под голубыми глазами свидетельствуют, что он любит посмеяться. Главное его украшение — рот, широкий и чувственный. Я никак не могу определить, чем Йэвер зарабатывает на жизнь, а спрашивать не хочу. Но когда он берёт меню, обшлаг левого рукава задирается, и я успеваю заметить часы. Patek Philippe. Воистину, Господь неистощим на милости.

— Я правильно понял, ты собираешься жить там один? — уточняю я, когда мы, покончив с нашими салатами из руколы с виноградными помидорами и копчёной утиной грудкой, который он присоветовал на правах завсегдатая, заказываем два двойных эспрессо. Он был не прочь ещё по бокалу красного вина, но я отказался.

Он заливается хохотом.

— Ну, надеюсь, не до скончания века! Хотя в анамнезе, как говорят, эмоциональная катастрофа. Когда я покупал дом и думал в него переселяться, у меня была одна женщина. А потом исчезла. Вполне обычная история, но я переживал её ужас как тяжело.

— Понятно, — произношу я сочувственно, мысленно костеря эту дуру, упустившую шанс, безусловно случайный и неповторимый, жить в доме Корсму.

— Сначала я думал бросить всё к ляду, продать дом и уехать за границу. Как бы отсечь прошлое. Но потом прикинул, что получается форменное бегство, а я чего-то не знаю, к лицу ли мне это. Так и скатиться можно. И я сказал: ну и чёрт с ней, сделаю дом на свой вкус и стану в нём жить. Может, она увидит, какой он классный, и вернётся. — Йэвер кривит рот. — Да и потом, есть другие.

— Это точно. Особенно в Осло! — Посмеиваясь, я начинаю прикидывать. Получается тысяч шестьдесят. Одиноких образованных миловидных женщин от двадцати пяти до тридцати пяти, которые не отказались бы заиметь мужа с часами Patek Philippe, большими деньгами, неброской, но симпатичной внешностью и виллой, отделанной дизайнером.

— На самом деле дома у меня никогда не было. Я вечно в разъездах, поэтому снимаю жильё с обстановкой. И теперь мне важно довести этот проект с домом до ума, а уж одному жить, вдвоём — не суть.

— Солидный крепкий тыл, — киваю я понимающе.

— Именно. А Том Эрик Сандосен тебя нахваливал. Потом я прочитал то интервью в «Дизайн-форуме». Мне показалось, у нас похожие вкусы.

Он улыбается и чуть краснеет, как если б он предал огласке, что мы оба извращенцы со схожими маниями.

— Как ты считаешь, что именно я должен сделать?

Он машет официантке, отдаёт ей пластиковый прямоугольник. Потом залпом добивает вино, серьёзнеет и впивается взглядом мне в глаза.

— Все.

— Все-то все, — говорю я так, будто получаю такие заказы в неделю раз. — Но это работа на месяцы.

— У меня прорва времени. Может, подскочим поглядим на дом? Ты на машине?

Нет. Я приехал на трамвае.

Машина не то слово. Карл-Йорген Йэвер передвигается на танке. Под названием «хаммер». Это, условно говоря, гражданская версия новейшего американского джипа, бенефициант телерепортажей об операции «Буря в пустыне», занимающий в ширину два места на парковке. Он стоит в гараже под Концертным залом и напоминает об экспансии милитаризма. Машина знаковая, «трактор» финансовых олигархов девяностых, в Осло редкость. Салон просторный, удобный, с хорошими кожаными сиденьями. Мы на три головы выше всех остальных на дороге.

В пути он желает говорить только обо мне. Спрашивает об образовании, квалификации, пристрастиях в дизайне и прочее. Потом — о цене. Не во что встанет весь ремонт, это пока сказать невозможно, но — сколько стоит моя работа? Правильная постановка вопроса.

— Нет, я беру не почасовую плату. Во-первых, ты никогда не сможешь это проконтролировать, во-вторых, я не люблю работать с секундомером в руке. К тому же тебе важен не процесс, а результат.

— Ну и как же ты считаешь?

— Пятнадцать процентов от общей суммы.

— Общей? Включая материалы, рабочих, технику и прочее?

— Именно так. Но не забывай, что у меня скидки, которых тебе ни за что не дадут. На круг получается немногим дороже, чем если б ты сам ходил по магазинам и всё покупал. К тому же твоё время, я думаю, тоже недёшево стоит.

— Логично, — отзывается он и бестрепетно выворачивает свой танк на подъём на Сёркедалсвейен. Только у меня на глазах этот человек выпил два стакана вина. Что превышает допустимый промилле. Хотя жизнью он вряд ли рискует. «Хаммер» расплющит бронированный «мерседес», как бумажную фигурку. У «хаммера» противоударный кузов. Он спроектирован, чтобы его скидывали с парашютом с транспортного самолёта «Геркулес».

— И так у вас все работают?

— Все, кого я знаю, — говорю я.

— То есть чем дороже выдумки, тем больше твой навар. А кто контролирует уровень расходов?

— Ты конечно. Я готовлю тебе ориентировочную смету и первые наброски. Потом мы работаем над ними, обсуждаем, пока не приходим к окончательному решению. Тогда я делаю полные расчёты и через пару дней представляю их тебе. Сильнее всего колеблется зарплата рабочих, сейчас они в цене. Но погрешность в моих расчётах процентов пять, не больше. Причём она колеблется в обе стороны.

— Ты шутишь? Что, может получиться дешевле, чем договаривались? Чего-то я такого не слышал!

— Нет, в самом деле. Самое важное — чтобы мы были постоянно в контакте, чтобы ты мог найти время встретиться со мной и посмотреть, как что идёт. Обычно заказчики по ходу работ вносят кучу изменений. Самых разных.

И даже влюбляются, додумываю я про себя. В том числе в женщин, помешанных на тканях. Такое случается даже с обладателями «хаммеров», не замеченными, готов поклясться, в приверженности к занавескам в цветочек.

— Это вопрос, — отзывается он. — У меня зимой сплошь поездки за границу. У тебя электронная почта есть?

— Нет.

— Заведи. Так проще всего. И я буду за несколько дней сообщать о своём приезде, чтобы мы могли встретиться.

Что-то не тянет его рассказать, чем он занимается.

— Приехали, — говорит он, съезжая на дорожку, на вид узкую для нашего авто.

Дом скрыт от дороги высокими деревьями. Когда они голые, я их не различаю по названиям.

Это не шедевр, сделавший Корсму имя, не Вилла Бенжамин и не Вилла Стенерсен, но в доме есть красота и интрига. Снаружи он кажется вполне ухоженным: стены оштукатурены и рамы покрашены лет пятнадцать назад, не больше. Дом невелик, правильных пропорций — квадрат. Крыша плоская. Игриво разнесенные окна. Миниатюрный элегантный навес над входной дверью. Вот она в ужасном состоянии.

— Будешь менять? — спрашиваю я, пока он возится с замками. Их два.

— Буду, — кивает он.

Оказавшись внутри, я вижу, что прежние жильцы относились к творению Арне Корсму без должного пиетета. В доме смердит старостью и смертью. В прихожей жуткое красное виниловое покрытие. Ободранные обои. На кухне тоже винил, хотя сам гарнитур кажется первозданным. Вот бы воссоздать его! Правда, шкафчики убитые. И пожелтевшие от старости.

— Хозяйка умерла, — объясняет Йэвер. — Ей было уже за девяносто. Когда я впервые попал сюда, дом произвёл на меня тягостное впечатление. Но мне кажется, у него есть потенциал.

Тут он абсолютно прав. Я влюбляюсь в дом, едва перешагнув порог гостиной. Она элегантная, просторная и светлая. Даже серый декабрьский свет играет в ней, благодаря панорамному окну, выходящему на террасу, обращённую к саду за домом. Мебель, слава богу, вывезли. Боюсь и думать, чем здесь всё было заставлено. Направо небольшая комната, задуманная как кабинет, но служившая спальней старухе с тех пор, как лестница наверх стала для неё неодолимой. Первым делом, прикидываю я, надо будет соединить эту клетушку с гостиной. Да, пожалуй, и с кухней. Получится лофт на нью-йоркский манер, только санузел надо обособить. Ни одной несущей стены нет? Нет. Да здравствует функционализм!

Мы обходим второй этаж. Там уже полное запустение и разруха. Но я этого не замечаю и не чувствую. Я вижу, каким дом станет, и первым делом мне хочется прибить этого Йэвера и завладеть домом. Ему досталась жемчужина.

— Забодай меня лягушка, сколько времени уходит у старушек в этой стране на переход в лучший мир, — весело ляпает Йэвер.

— А ты знаешь, что, если зимой много снега и скользко, это видно по рынку недвижимости? Они пачками ломают шейки бедра и отправляются в дома престарелых. Во что дом тебе обошёлся?

— Стыдно сказать, — отвечает он, смущённо улыбаясь. Оказывается, мне импонирует привычка Карла-Йоргена Йэвера смущаться, она весьма обаятельно противоречит его авантажной манере подавать себя.

— Миллионов шесть, я думаю. Ещё ведь и участок не маленький.

— Меньше.

— Сильно меньше?

— Четыре.

У меня буквально отваливается челюсть.

— Я знаком с владельцами.

— Всё равно...

Четыре миллиона крон за дом кажутся огромной суммой. Но не в Осло. И не в этом районе. И не за подлинного Арне Корсму. Многие взрослые дяди будут рыдать от досады, когда узнают, за сколько Йэвер отхватил этот дом. Я вот еле сдерживаюсь.

— Другими словами, у тебя вполне осталось на ремонт? — говорю я с деланным равнодушием.

— И ты бы хотел взяться за него? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Здесь колоссальный объём, — тяну я, набивая себе цену.

— Что сулит тебе немалые барыши.

Он стоит, широко расставив ноги, посреди комнаты, готовой обратиться в тонную спальню. Он держит во рту тонкую, длинную, нераскуренную сигариллу и, не спуская с меня глаз, прикуривает от сверкающей золотом зажигалки. Растекается аромат жжёной коровьей лепёшки.

— В своё время дом был великолепен. Приложив определённые усилия, я смогу вернуть ему этот статус, — говорю я.

— Я здесь не в первый раз. Мне кажется, у дома хорошая аура.

«Аура». Тоже мне, нахватался слов.

— На мой взгляд, есть два пути. Можно воссоздать дом в прежнем виде, это предполагает стильную мебель тридцатых-сороковых годов и основательную, но бережную пластическую хирургию по всему дому. Он тридцать пятого года постройки?

— Тридцать шестого, — расплывается в улыбке Йэвер.

— Может получиться потрясающе, но на то, чтобы найти аутентичные предметы мебели и декора, потребуется много лишнего времени. Причём и антикварные вещи, и их современные копии стоят одинаково дорого.

— А второй путь?

Прежде чем ответить, я снимаю очки — для пущей важности, хотя без них я почти не вижу.

— Дом — само совершенство. Но внутренняя планировка несовременна. Можно перестроить дом полностью. Я имею в виду, сохранить коробку и переделать всё внутри.

— А так делают?

— Делают. Здесь внизу я бы, например, снёс все стены, за исключением туалета. Нет, конечно, некоторые предпочитают открытые решения и для туалета, но, на мой вкус, это отдаёт экстремизмом. Однако тогда надо убирать и лестницу, её можно заменить чем-нибудь более броским. Как тебе такое решение? Ты как относишься к открытым кухням?

— Это когда запах пищи по всему дому?

— Не обязательно. Хотя доподлинно это не выяснится, пока ты не начнёшь здесь жить. А ты увлекаешься готовкой?

— Пока нет. Но я хотел бы этому научиться.

— Теперь есть мощные вытяжки. Особенно если мы решимся вырезать дырку в стене и подвесим мотор снаружи. Хотя, сам понимаешь, на все сто они проблему не решат. Но если тебя интересует моё мнение, то я считаю, что такой выигрыш в комфорте, свете и свободном пространстве стоит некоторых жертв. К тому же бывает еда, которая пахнет вкусно.

— Одна огромная комната?

— Именно так. Как студия или ателье художника. А всю приватную сферу мы разместим на втором этаже.

— Но хоть там комнаты останутся?

— Мы редуцируем одну — сделаем из двух большую хорошую спальню. И увеличим ванную с туалетом, сейчас это убожество. У тебя ещё останется кабинет, или комната для занятий любимым хобби, или что скажешь. Плюс ещё одна — для гостей, которых ты не хочешь пускать в свою спальню. Или на случай прибавления в семействе, — добавляю я с широчайшей улыбкой.

Вмастил ровнёхонько. Я же вижу, что рассекающий на «хаммере» господин Йэвер вынашивает мысль обзавестись семейством. Любовная лодка разбилась не в щепы. И хорошо.

— А если я встречу женщину, скажем, уже с двумя детьми. Как тогда быть?

— Позволь уточнить: встретишь или уже встретил?

— Нет, ты чего, чисто гипотетически.

— Тогда, как только встретишь, немедленно звони мне. Раньше, чем она успеет что-нибудь сообразить.

— Другими словами, ты взялся за эту работу?

— Взялся, при условии, что ты соглашаешься на мой вариант перестройки номер два и не сомневаешься в том, что я справлюсь.

— Само собой, — говорит Карл-Йорген Йэвер, после чего делает жест, которого с некоторой долей вероятности можно было, наверно, ожидать от владельца «хаммера» cum Patek Philippe, но самая мечта о котором не пришла мне в голову утром, когда меня разбудил назойливый телефонный звонок: Йэвер спрашивает, не откажусь ли я от аванса.