Закат окрасил белые стены дома голубым, розовые шторы — фиолетовым. Море снаружи беспокойно потемнело.

Алан и Захра сидели за кухонным столом и пили белое вино. Финики он доел.

— Я на несколько недель уезжаю в Париж, — сказала она.

Алан не удивился.

— Ты надолго в Саудовской Аравии? — спросила она.

Он не знал.

Они допили бутылку, открыли другую. Они были влюблены в этот мир, тотально в нем разочарованы — как еще воздать ему должное, если не выпить вторую бутылку за кухонным столом?

Захра налила ему еще бокал.

Алану казалось, она ждет, когда он уедет. Но его привез ее шофер — не уедешь, пока она не отошлет.

— Можно я тебе историю расскажу? — спросил он.

— Конечно, — сказала она.

— Это история для твоего сына. Как, ты сказала, его зовут?

— Мустафа.

— Мустафа. Хорошо. Отличное имя.

Алан напился и хотел, чтоб Захра это понимала.

— Это будет история для Мустафы.

— Мило. Мне записывать?

— Не понадобится. Запомнишь суть.

— Постараюсь.

— Короче. Мы с отцом несколько раз ходили в походы.

— Ага. Опять походы.

— Это не про походы. Слушай, пожалуйста.

— Я слушаю, слушаю.

Он подлил им обоим вина. Темно хоть глаз выколи, но его переполняли силы.

— Мне было лет десять или двенадцать. Как-то раз он повез меня в Нью-Хэмпшир. Приехали в какой-то национальный парк. Сплошной лес, без конца и края. Припарковались, вылезли, пошли. Часа четыре шли. За последние три часа ни души не встретили. От карты никакого проку. Раннее утро. Вышли на рассвете. Взяли снегоступы, надевали, если сугробы глубокие. Вымотались ужасно. Иногда останавливались — воды глотнуть, перекусить. Ели вяленую говядину какую-то, орехи. Потом опять вверх по склону. Около трех солнце стало садиться, мы остановились. Куда ни глянь — ни следа цивилизации. Я думал, мы будем спускаться обратно. Холодало, к ночи будет градусов десять-двадцать. А мы так оделись, что не согреешься.

— О чем он думал? Вы хоть палатки взяли? — ошеломленно спросила Захра.

— Я спросил. «Мы взяли палатку?» Думал, у него есть план. А он так себя повел, словно только сейчас сообразил, что вообще творится. Что мы не успеем вернуться дотемна, а ночью превратимся в ледышки. Не говоря уж о волках с медведями.

— Волки и медведи? — переспросила она. Явно не поверила.

— Ты уж мне поверь.

— Да у меня выбора нет.

— Ну и он говорит: «Что делать будем?» И тут я понимаю, что это экзамен. Глаза у него были такие — проверяли меня. Я вспомнил, чему учат бойскаутов, говорю: «Построим укрытие». А ему того и надо. Открывает рюкзак, достает топор и веревки. Хочет строить укрытие из бревен — обвязать их, как плоты обвязывают.

— Слов нет.

— Как думаешь, говорит, сколько у нас времени? В смысле, пока солнце не сядет и не похолодает. Часа два, говорю. Да, говорит, пожалуй. Тогда пора приступать.

— Сильный мужик, — сказала Захра.

— Любит изображать сильного. Ну, мы приступили. Рубили и вязали по очереди. Связали две стенки из двадцати, что ли, тонких березовых бревен. Потом расчистили в снегу квадрат двадцать на двадцать, собрали это все, довольно пристойный получился шалаш. Пол устелили сосновыми ветками.

— Уютненько.

— На удивление. Построили стену вокруг. Три фута, квадратом. Чтоб не задувало. И крышу снегом завалили, где-то на фут, чтоб теплее было.

— И не протекало?

— При десяти градусах не течет. И больше утепляться нечем.

— А спальники?

— Не было спальников.

— Да он рехнулся.

— Вполне вероятно. А потом спрашивает: «Что нам теперь нужно, сынок?» А я знал. Нам нужна была иголка с ниткой или клейкая лента, что-нибудь такое. Сказал ему, и он моток клейкой ленты достает.

— Зачем?

— Чтоб из одежды сделать спальник.

— Издеваешься?

— Вовсе нет. Разрезали куртки, склеили, получился большой широкий спальник. Спали в теплом белье.

— В одном спальнике.

— В одном спальнике. И должен сказать, когда легли, было очень тепло.

— А костра не было.

— Никакого костра. Только мы двое.

— А утром?

— Склеили обратно куртки, пошли домой.

— То есть вы что-то построили и спаслись. Ладно, я поняла. Но он же в процессе чуть вас обоих не угробил.

— Ну да, пожалуй, — сказал Алан и засмеялся.

— Смеяться-то можно? — спросила Захра.

— Можно.

— Хорошо. А то, по-моему, почти все это, — сказала она и рукой обмахнула кухню, и дом, и море за окном, и все Королевство, и весь мир, и небеса, — очень, очень грустно.