Одежда пропахла повязками и запахом прокисшего пота, душ на скорую руку не смыл этот запах, тем более, что большая часть тела все еще была перевязана. Левое плечо, левая часть грудной клетки, левое бедро. Из него извлекли три пули калибра 5,56 миллиметра; очевидно, когда он уже был без сознания, недалеко от него разорвалась граната, осколок попал в правое предплечье. Левая рука была перевязана больше всего, она пострадала сильнее.

Ему рекомендовали обратиться к своему врачу. Он попросил вернуть ему пистолет жены. Ему ответили, что оружие является вещественным доказательством, и посоветовали обратиться в соответствующие органы. Ему даже дали необходимый адрес. Подобающей благодарности от Холдена не последовало.

Его «Форд» по-прежнему стоял на том же месте, где он запарковал его. Передний бампер был сильно помят, он даже не знал, как это произошло, но в остальном машина была цела и невредима. Он открыл заднюю дверь фургона, лишь отъехав на несколько миль от университета и убедившись, что за ним нет слежки. Его джинсы, ботинки, рубашка и носки, в которых он ездил на стрельбище с Руфусом Барроусом, по-прежнему лежали поверх брезента.

Под брезентом, который он брал с собой для стрельбы лежа, был коврик, на вид нетронутый. Он откинул брезент и коврик и открыл багажник. Автомат «Хеклер и Кох» лежал на своем месте в пластиковом чехле. Здесь же были два пистолета «Беретта», нож, патроны, снаряжение. Он закрыл крышку багажника. Он уже заглянул в «бардачок», «Кольт» 45-го калибра, который он обычно держал там, был на месте.

Стараясь не думать ни о чем, Холден поехал дальше. Вместе с мыслями приходило горе.

Он настроил радиоприемник на выпуск новостей. Террористические акты произошли три дня назад, новости были соответствующие. Указом президента был наложен запрет на торговлю всеми видами оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ; бензин можно было заливать лишь в бензобак машины либо в специальные канистры емкостью не более галлона; запрещена продажа спиртного, кроме пива и вина. Любое оружие, найденное вне дома либо места работы законного владельца, конфискуется на время до отмены чрезвычайного положения.

В день торжественного вручения дипломов произошло сто восемнадцать взрывов бомб, нападений террористов (из них девятнадцать на университеты и колледжи) и других серьезных, но не названных террористических актов.

Почти безразлично Холден подумал, насколько велико было на самом деле количество террористических актов, чтобы официальная цифра составила сто восемнадцать? Ограниченное военное положение было объявлено в некоторых штатах; в большинстве округов по всей стране полиции был отдан приказ стрелять без предупреждения при малейшем подозрении, что человек каким-то образом причастен к актам террора.

И прозвучало название организации, хотя правительство официально отрицало, что ему было известно о существовании этой организации до событий, произошедших три дня назад. Организация взяла на себя ответственность за происшедшее, при этом заявив, что это лишь начало. Организация называлась «Фронт Освобождения Северной Америки». ФОСА разослал во все основные средства массовой информации заявление, в котором не только брал на себя ответственность за теракты и угрожал новыми, направленными против «фашистской диктатуры в так называемых Соединенных Штатах Америки»; «Фронт» заявил, что делает это для освобождения угнетенных меньшинств страны, включая все традиционно признаваемые меньшинства, а также молодежь. Пока «коррумпированная, полуразложившаяся верхушка» не объявит о своем намерении «распустить традиционное правительство и передать власть в руки революционного временного правительства до проведения свободных выборов», будет вновь литься кровь; ответственность за насилие ляжет на нынешнее правительство.

Холден выключил радио и свернул к дому. Дом стоял в достаточно уединенном месте, но все же лучше перенести в него оружие после того, как он поставит машину в гараж.

Если телефон работает, ему надо позвонить родителям Элизабет, рассказать им.

Приготовления к похоронам. Он уже похоронил отца и мать. Он знает, как все будет происходить.

Холден достал из «бардачка» «Кольт», сунул его за пояс под пиджаком.

Он вышел из машины, запер ее.

Подошел к крыльцу.

Он не знал, сколько времени простоял там. Его часы разбились во время… когда все это происходило. Он так и не купил себе хорошие часы после того, как продал «Ролекс», который носил во флоте; деньги он потратил на книги. Иначе, если бы не часы, пришлось бы экономить на еде.

Наконец Холден осознал, что подымается по ступенькам, поворачивает ключ в замочной скважине.

Он вошел в дом.

Закрыл ли он за собой дверь? Он не помнил.

Был ли в доме свет? Он не включал его.

Он заглянул в гостиную. Никто не смотрел телевизор, никто не слушал стереомагнитофон. Часы на видеомагнитофоне подмигивали, снова и снова высвечивая время: 12.00. Значит, свет снова отключали. Не испортилась ли пища в холодильнике? Он прошел на кухню, но так и не заглянул в него. Он стал, опершись на кухонный стол. Он не отрываясь смотрел на холодильник. На его дверце все еще висело сердце, вырезанное Айрин из бумаги; на нем была надпись: «Я люблю маму и папу».

Горло вновь сжалось.

Он направился к выходу из кухни; сразу за дверью он увидел скейтборд Дэйва. Он подошел к доске, взял ее в руки; внимательно, чего никогда не делал, он прочел все надписи на обратной стороне доски; надписи говорили о том, какую сумму и на что потратил Дэйв. Большим пальцем он крутанул колесо; хорошо ли подтянуты винты, удерживающие колеса?

Сам того не замечая, Холден кусал губы.

Он вышел из кухни; левая рука вновь заболела, действие болеутоляющего постепенно проходило. Перед лестницей он остановился, посмотрел на телефон, закрыл глаза: «Так вот, я сказала ей, что не позволю так уродовать себе прическу. Было ужасно, правда?» – Мэг, – простонал Холден.

Тяжело опираясь на перила, он начал подниматься по ступеням. На верхней площадке лестницы он оглянулся; входная дверь стояла нараспашку.

Какое это имело теперь значение?

Он пошел по коридору, глядя на комнаты детей. Но он повернул в комнату, которую занимали они вместе с Элизабет с тех самых пор, когда они наскребли денег на первый взнос за дом и убедили банк предоставить им кредит под закладную на дом.

В дверях Холден остановился.

Двуспальная кровать была аккуратно застлана.

Он направился к ней, откинул покрывало; ночная рубашка Элизабет, как обычно, лежала под подушкой. Она была белая, длиною по колено. Он сам выбирал ее.

Холден достал пистолет, оттянул затвор; левая рука отозвалась болью. Он отпустил затвор, теперь пистолет был заряжен, курок взведен. Большим пальцем правой руки он поставил его на предохранитель. Выпустил пистолет из рук, тот упал на кровать.

Какая разница?

– Лиз…

Холден сел на край кровати, взял в руки ночную рубашку. Он прижал ее к губам. От нее все еще исходил запах Элизабет, запах ее духов, ее волос.

Все еще прижимая рубашку к лицу, Холден сполз с кровати на пол; по лицу катились слезы. Холден стал на колени, сквозь слезы он видел лежавший на кровати пистолет.

Его пальцы разжались, рубашка выскользнула из рук. Рука сама сжала рукоятку пистолета.

– Я не могу…

В этом не было смысла, совершенно никакого смысла.

Холден снял оружие с предохранителя.

Он поднес ствол пистолета ко рту, открыл рот, почувствовал, как там сухо. Теперь он не ощущал ее запаха, исходившего от рубашки; запах металла забил его почти полностью.

Ему хотелось говорить.

Ему хотелось произнести ее имя.

Он закрыл глаза.

Не осталось ничего.

Он вновь прижал рубашку к лицу.

Указательный палец нащупал спусковой крючок.

На глазах выступили слезы.

Ему вновь захотелось произнести ее имя.

Холден убрал ствол пистолета прочь ото рта.

Он посмотрел на ночную рубашку.

– Лиз.

Он снова поднес ствол пистолета ко рту, закрыл глаза. Он опять ощущал ее запах; теперь надо действовать как можно быстрее, пока запах вновь не пропал.

– Она не одобрила бы вас, дружище. Опустите пистолет.

Холден даже не открыл глаза. Он заговорил, губы почти касались ствола:

– Уходите, Барроус. – Он почувствовал запах оружейной смазки. Было слишком поздно.

– Вы правы, черт возьми. Я не собираюсь стоять и смотреть, как вы проделаете в себе дырку. Черт побери, как вы думаете, что бы она сейчас сказала?

– Она уже ничего не скажет.

– Вы хотите вышибить себе мозги, даже не отомстив этим ублюдкам?

– Да.

– Черт, тогда мне точно нет смысла вас останавливать.

Холден по-прежнему держал пистолет у самого рта.

Большой палец коснулся предохранителя. Он поднял предохранитель, вновь уронил оружие на кровать; стоя на коленях, он обернулся, рубашка соскользнула ему на ногу. Холден посмотрел на нее.

– Передумали?

Холден пожал плечами, глаза по-прежнему смотрели на ее рубашку.

– Можно все сделать по-другому! Как вы думаете, почему я не сделал то, что вы только что собирались сделать?

– Может, все дело в количестве. Вы потеряли жену. Я потерял жену и троих детей.

– Родители Аннет, черт возьми, они даже не закончили среднюю школу! Школу! А она закончила университет, она должна была получить диплом, совсем как белая женщина, черт побери!

– Очень многие белые женщины не имеют дипломов, Барроус.

– Вы знаете, да, черт возьми, вы знаете!

– Вам одолжить пистолет? – Холден посмотрел прямо в лицо Барроусу; он наконец заметил пластырь над левым глазом, вся левая часть его темно-коричневого лица как будто посерела. – Или у вас есть свой?

– Я не собираюсь умирать! Эти ублюдки-убийцы уже отошли в прошлое, они отошли в историю! А вам известно все об истории, Холден! Я найду их, я оторву им головы!

– Проще застрелить их. Хотите выпить?

– Да.

– Как вы вошли в дом?

– Ваша машина стояла у дома, дверь была распахнута настежь. На первом этаже никого не было. Я подумал, вы… Я поехал в университет. Мы просто разминулись.

Холден встал, рубашка Элизабет упала на пол.

– Она была настоящей женщиной, да?

– Да, я знаю, так же, как и ваша.

– Да.

Холден аккуратно положил рубашку на подушку, накрыл постель покрывалом.

Ее больше не было, но она все равно навсегда останется с ним.

Холден посмотрел на Барроуса.

– Вы не дали мне застрелить себя. Хорошо это или плохо, я скажу вам как-нибудь в другой раз. Давайте выпьем.

– Давайте.

Холден лишь кивнул; голос Элизабет вновь зазвучал у него в мозгу: «Все хорошо, Дэвид».