Первое, что я сделала, едва добралась до конторы в пятницу (точнее, второе, но потребление кофе и круассана трудно назвать деятельностью), — привела в порядок свои записи, присовокупив недавно полученные сведения. После чего внимательно их просмотрела. А просмотрев, задумалась, есть ли у меня улики, указывающие хотя бы косвенно на убийство.

Начать с двери — помните, Луиза утверждала, что дверь в библиотеку была открыта, когда она уходила в магазин, и закрыта, когда она отправилась звать Кэтрин к обеду. Но экономка объяснила это просто: Кэтрин сама закрыла дверь, потому что из холла сквозило. Что ж, вполне возможно.

Перейдём к жалкой коллекции инсинуаций паршивца Тодда. Любопытно, эти его намёки на тайну Донны Корвин связаны с тем, что она не была родной матерью Кэтрин, или имеют под собой какую-то иную причину — реальную или вымышленную, — засевшую в его вывихнутых мозгах? И это его утверждение, что по поводу инцидента с автомобилем Кэтрин говорила правду. Стоит разузнать обо всём этом побольше, хотя… принимая во внимание источник информации, сомнительно, есть ли там что разузнавать. По словам матери Тодда, мальчишке доверять нельзя.

Едва я подумала о Барри Лундквист, как сразу вспомнила настойчивые намёки Тодда на тайную причину развода родителей. Но каким боком увязать это со смертью девочки, ума не приложу.

А что там я раскопала касательно Донны? О'кей, согласна: мачеха порой бывает не хуже, а то и лучше родной матери. Но сказать по правде, когда читаю в газете о каком-нибудь гнусном преступлении, совершённым родителями по отношению к собственному ребёнку, мне куда легче принять это, если злодей оказывается отчимом или мачехой. И не стоит забывать, Донна унаследует долю Кэтрин, которая составляет более трёхсот тысяч долларов.

И всё же не могла я представить эту женщину в роли убийцы. Её горе казалось таким глубоким, таким неподдельным. Не может она быть столь хорошей актрисой. Но тут внутренний голосок любезно напомнил: «Сама знаешь, ты и раньше ошибалась».

Так, минутку. Но ведь и у Тодда имелся мотив, верно? Не нужно быть миссис Фрейд, чтобы определить, как он ревновал всех подряд к своей юной родственнице. Допустим, Сондра Кинг выходила из комнаты Тодда в тот самый момент, когда экономка крикнула Кэтрин, что она, мол, идёт в магазин. При открытой двери парень запросто мог её услышать. И что помешало бы ему прокрасться вниз и разделаться с ненавистной девчонкой?

Хм… с трудом как-то верится. Пусть этот ребёнок невыносим, но ведь ему всего двенадцать. И не говорите мне, что детки и помоложе становятся хладнокровными убийцами. Разумом я понимаю, что так бывает, но переварить сложновато.

Кроме того, всякий раз, стоило мне углубиться в умозрительные заключения по поводу этого дела, суть, будто тина, поднималась со дна и плескала мне в лицо: полиция отвергла возможность убийства.

Ох, как же мне хочется поскорей встретиться с сержантом Якобовичем!

* * *

Вечер пятницы у меня был расписан по минутам. По дороге с работы зайду в прокат и возьму видеокассету. И не абы какую. Что-нибудь этакое добротное, старенькое и душещипательное вроде «Пародии на жизнь» (которую я и видела-то раза три-четыре, не больше), или «Задворки» (на сей раз версию с Сьюзен Хейуорд), или «Незабвенный роман» (любую версию). Определённо, я была настроена всласть поплакать. Почему? А бог его знает.

Так или иначе, наведаться в видеопрокат мне в тот вечер было не суждено — благодаря звонку от Харриет Гулд, моей соседки из квартиры напротив.

— Я хотела узнать, — робко начала она, — занята ли ты сегодня вечером, а если нет, то не пообедаешь ли со мной и Папиком?

— Попиком? — едва не задохнулась я.

— Да нет, Папиком, моим свёкром. Помнишь его?

Разве такое забудешь?

— А он снова приехал из Флориды? — глупо спросила я. И поёжилась.

— Только до завтрашнего утра! — захлёбываясь словами, поспешно ответила Харриет. — А у Стива вечером собрание, вот я и решила пригласить Папика поужинать и надеялась… что ты к нам присоединишься.

Ясное дело, рано или поздно всем нам придётся помереть, верно? Так вот, если б можно было выбирать, я бы предпочла, чтобы причиной моей смерти стали закупоренные холестерином сосуды как результат неумеренного потребления — в первоклассном кафе — чудесного, толстенького и горяченького сандвича с пастрами. Ну а если у них кончится пастрами, сойдёт и солонинка. Но при всём том, что у меня буквально слюнки текли от одной мысли о вкусной еде, ничто не могло вернее отбить аппетит, нежели встреча с Папиком Харриет.

С Папиком Гулдом (он же Гус, он же Яйцечёс — особенно в кругу ближайших родственников) я познакомилась, когда он навещал сына и невестку в апреле и Харриет уговорила составить им компанию за ланчем. Поверьте, такую ошибку дважды не совершают.

— Нет, спасибо, поспешно отклонила и предложение. Объяснения, на мой взгляд, не требовалось.

— По-моему, он стал гораздо мягче со времени последнего приезда, — сообщила Харриет чуть ли не шёпотом.

— Рада за него. Но я всё равно пас.

— Пожалуйста, Дезире! Мне нужна моральная поддержка! — не отставала Харриет. — Умоляю тебя! — В её голосе сквозило отчаяние.

Уж и не знаю, тронули меня мольбы Харриет или удивительно зримый образ великолепного сандвича с пастрами и капустным салатом, картошечкой фри и солёным помидорчиком, но неожиданно я услышала собственный голос: — Так и быть, сдаюсь. — И, проклиная себя за мягкотелость, добавила: — Но ты у меня в долгу. Вечном.

* * *

Харриет и паскуда Папик поджидали меня перед конторой в шесть часов. Едва Папик узрел меня, его физиономия расползлась в широченной ухмылке, а вставные зубы ярко засияли на фоне золотистого флоридского загара. Этот старичок, разменявший девятый десяток, был одет очень опрятно: ладно сидящее коричневое твидовое пальто, отполированные до блеска тёмно-красные ботинки и коричневая шляпа. Шляпку он поспешно сорвал с убелённой сединами головы и учтиво поклонился. Глядя на него, такого маленького, субтильного — при росте в метр шестьдесят он весил не больше пятидесяти кило, — трудно было поверить, что за столь кротким фасадом прячется монстр.

— Ну-с, миссис Шапиро, — радостно заговорил он, — как же я рад вас видеть! Хорошо выглядите, между прочим. Особливо для девушки ваших лет. — Он игриво подмигнул и ткнул мне под рёбра скрюченным подагрой пальцем.

Харриет съёжилась.

На такси мы добрались до большого, запруженного посетителями ресторана на Нижнем Ист-Сайде, где Папик причащался в свои прошлые визиты в Нью-Йорк.

Неприятности начались с супа и продолжались до самого десерта.

— Хочу грибной суп с перловкой, — объявил он угрюмому официанту; высокий и тощий, тот выглядел не намного моложе Папика.

— Грибы и перловка у нас кончились. Сегодня очень хороша похлёбка из моллюсков, — бесстрастно сообщил официант.

— Я что, спрашивал вас про похлёбку из моллюсков? Не хочу никакой похлёбки. Я пришёл сюда ради грибного супа с перловкой.

— Послушайте, мистер, — громко парировал выведенный из себя официант, — если б у меня был грибной с перловкой, вы бы получили грибной с перловкой. Но я же не могу дать вам то, чего у меня нет, верно?

— Вот-вот, то же самое говорили здесь и в прошлый раз, — проворчал Папик.

— По-вашему, мы приберегаем его для особых клиентов, так, что ли?

— Откуда мне знать? С вас станется.

Официант, казалось, был на гране апоплексического удара.

— Я… вам… сказал… — медленно, с расстановкой, произнёс он, — у нас… больше… нет… грибов… и… перловки. — Тут его, наверное, сатана за язык дёрнул. — Хотите пойти на кухню и лично убедиться?

Папик, очевидно не ведавший о существовании риторических вопросов, с готовностью вскочил.

— Пошли, — подбодрил он изумлённого официанта, который только что сам посадил себя в лужу, предложив худшему в мире клиенту совершить экскурсию на кухню.

— Извини, Дез, — прошептала Харриет, едва свёкор оказался за пределами слышимости. — Мне и вправду показалось, что он стал немножко поприличнее.

— Что тут скажешь?

— Ты не виновата, — хмуро буркнула я, схватила меню и трусливо спряталась за ним.

Через несколько минут вернулся удручённый Папик, за ним шагал обозлённый официант.

— Ну? — сердито вопросила Харриет, едва свёкор снова уселся.

— Я не нашёл ни перловки, ни грибов, — признался въедливый старик. И тут же, в жалкой попытке спасти лицо, добавил: — Но это незаконно — указывать в меню то, чего у вас нет.

— О'кей, мистер Майами, так что изволите кушать? — прорычал официант. — Желаете отведать похлёбку из моллюсков или нет? — На лбу у него выступили капельки пота, а губы были сжаты так плотно, что слова с трудом пробивались.

— Я же сказал вам, что не хочу никакой похлёбки, разве нет? — последовал визгливый ответ. — Слушайте, принесите мне сандвич с пастрами и ржаным хлебом. Но чтоб постненький. Принесёте жирный, отправлю вас с ним обратно, ясно? А хлеб чтоб был свежий и мягкий. Будет чёрствый, платить не стану. И картофеля фри мне принесите. Только чтоб жир не капал, а иначе — сами знаете, ясно?

Пробурчав себе под нос что-то приличествующее случаю, официант принял заказы у нас с Харриет и заковылял на кухню, качая головой. Но надо отдать ему должное — от физической расправы он удержался.

Еду доставили буквально через несколько минут, и всё было по-настоящему вкусным, а уж пожелания Папика учтены до мельчайших подробностей. Казалось, он наслаждается трапезой, однако стоило официанту неосторожно пройти мимо нашего столика, как Папик схватил его за руку.

— Не будь я столь покладистым, — сообщила старая ядовитая поганка бедняге, — непременно отправил бы назад пастрами. Парфюмерией отдаёт.

О перебранке по поводу яблочного струделя не стану и распространяться. Скажу только, что покинули мы ресторан по просьбе трудящихся.

* * *

— Ты сможешь когда-нибудь меня простить? — жалобно пробормотала Харриет, прощаясь со мной у двери моей квартиры. Вид у подружки был столь виноватый, что мне стало её почти жаль. Почти.

Прежде чем я подыскала нелюбезный ответ. Папик обернулся.

— Когда в следующий раз приеду в Нью-Йорк, — сообщил он мне, — оторвёмся на целый вечерок. Наберём деликатесов и двинем в кино. Как вам затея? — Тут он склонил голову набок и на секунду задумался. — А знаете, пожалуй, я даже попробую похлёбку из моллюсков. Надо же узнать, что это за гадость!