Домой я вернулась в начале седьмого. Огонёк на автоответчике призывно мигал.

Первое сообщение поступило от Кирстен Андерсен: "Кармен Велес просила позвонить вам. Я вместе с ней занималась близнецами. Но я не могу сказать, во что они были одеты". Следом она принялась в подробностях описывать, какой бедлам творился в отделении в тот вечер; медсестра тараторила и тараторила, пока милосердная машина не вырубила её на полуслове.

Вторым был неуловимый Эрик Фостер. "Сейчас я еду на деловую встречу с партнёром, — произнёс голос с акцентом истинного британца. — Перезвоню, когда вернусь в отель, если не будет слишком поздно. Или же свяжусь с вами завтра утром".

Затем доложился Питер: "У нас всё по-прежнему. Звоню, потому что на днях разговаривал с Морин и она просила передать тебе привет. А я забыл".

Я одновременно досадливо качала головой и улыбалась. В этом был весь Питер.

С аппетитом поужинав остатками воскресного праздничного застолья, — впрочем, праздничной эту посиделку, окончившуюся катастрофой, трудно было назвать, — я включила телевизор и вскоре обнаружила, что мой уровень терпимости по отношению к комедийным сериалам снизился до нулевой отметки. С полчаса скакала по каналам, пока совсем не одурела. В конце концов выключила ящик и взяла с полки Агату Кристи — "Печальный кипарис". Этот роман я читала только два раза — ну от силы три, — посему чтение обещало свежие и почти новые впечатления.

В десять я оторвалась от Эркюля Пуаро, чтобы позвонить Эллен. Но она меня опередила. Звонок раздался, когда я потянулась к телефону.

Мне хотелось расспросить, как она себя чувствует, но если племянница уже оклемалась, вопрос только навеет неприятные воспоминания. Я вовремя прикусила язык, ограничившись безобидным "Когда ты вернулась?".

— С полчаса назад. Коробка из-под торта, что ты мне всучила, очень пригодилась. Я съела большой ломоть мяса, кусок йоркширского пудинга, огромную порцию картошки, а лимонное суфле слопала всё без остатка. Наелась, как свинья, и сейчас захрюкаю.

— Ох, Эллен, спасибо, что не отстаёшь от меня. — Мы обе рассмеялись, — правда, Эллен не смеётся, она хихикает, — и я решила, что племянница вроде бы оправилась после чудесного вечера у тётушки Дез.

— Как, идёт расследование? — осведомилась она.

— Черт его знает, — буркнула я. Монументальных открытий в деле близнецов я до сих пор не сделала, и меня начинало одолевать уныние, поскольку такая похвальная вещь, как терпение, среди моих добродетелей не числится. Посему я не стала перебивать Эллен — президента и единственного члена моего фан-клуба, — когда она уверенно заявила, что я непременно доведу дело до конца и что я единственная, кто на это способен, потому что её тётка куда умнее и находчивее полицейских — и вообще всех. (Я же говорила, Эллен иногда бывает удивительно проницательной!)

Как бы то ни было, но разговор с племянницей взбодрил, и я вернулась к детективу, не сомневаясь, что теперь уж наверняка поспею за мыслью стремительного Пуаро. В конце концов, не первый раз читаю.

* * *

Утром в офисе меня ждала записка с номером рабочего телефона Эрика Фостера. Я не стала терять времени и позвонила.

— Фостер слушает, — ответил знакомый голос с британским акцентом.

— Это Дезире Шапиро.

— Ах да, мисс Шапиро, — произнёс он печальным тоном. — Вы звонили вчера. Вас интересуют мои сестры, полагаю.

— Верно. Не могла бы я заехать и побеседовать с вами… как можно скорее?

— Фирма как раз сняла для меня меблированную квартиру на время моего пребывания в Нью-Йорке. Я переезжаю туда во второй половине дня. Обустройство не займёт у меня много времени. Приходите вечером, если у вас нет других планов.

— Спасибо, вы очень любезны. Когда и куда?

— В восемь вам будет удобно? Восточная Сорок восьмая, номер триста пятьдесят четыре.

— Договорились.

* * *

Не предупредить ли Ларри Шилдса о моем предстоящем визите? — размышляла я. Но тогда у него появилась бы возможность сказаться занятым, — возможность, которую я не собиралась ему предоставлять. До половины двенадцатого я занималась кое-какими делами, а затем взяла такси до театра «Беркли», надеясь перехватить Шилдса в обеденный перерыв.

Труппа репетировала, когда я появилась в театре. Я огляделась, но Шилдса не увидела. Зато услышала знакомый голос, похожий на лай, отдававший указания актёрам. Пока я пыталась определить, откуда раздаётся голос, лай повторился. На сей раз я точно знала, в какую сторону мне двигаться, — к сцене. Шилдс скрывался в зрительном зале, где-то в конце шестого или седьмого ряда. Он сидел, скрючившись в кресле, над спинкой торчала лишь макушка.

Я приблизилась к нему на цыпочках, наклонилась и очень тихо назвала своё имя. Он едва не вывалился из кресла.

— Господи! — взвыл он. На сцене все замерли.

— Простите, — извинилась я, — не хотела вас пугать.

— Опять вы! — Он выпрямился и расправил плечи. — А если б меня кондрашка хватил! — Затем обратился к труппе: — Ладно, ребятки, перерыв на обед. На полчаса. И не больше, слышите? — Режиссёр взглянул на меня, причём для этого ему не пришлось задирать голову: сидя, Шилдс был почти такого же роста, как я стоя. — Есть новости?

— Увы. Послушайте, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

— Идёмте в мой кабинет.

Припомнив его кабинет — и особенно те хлипкие стульчики, — я немедленно предложила альтернативу:

— А что, если я приглашу вас пообедать?

— Ни о чем так не мечтал, как о том, чтобы женщина заплатила за мою кормёжку! Но в последнее время у меня плоховато с аппетитом. Короче, я теперь не обедаю. Но всё равно спасибо. — Он встал. — Оказывается, нет худа без добра! За неделю я потерял почти три кило, — И он принялся вертеться с самым идиотским видом, демонстрируя свою стройность. Затем мы двинулись за кулисы.

— Я не заметила Люсиль Коллинз на сцене, — произнесла я на ходу.

— Отсиживается дома с простудой. Добравшись до кабинета, я обнаружила, что с момента моего последнего визита Шилдс умудрился достичь невозможного: количество хлама в комнатёнке удвоилось. Ему даже пришлось смахнуть кипы бумаг со стульев-убийц, дабы нам было куда сесть.

— Зачем я вам понадобился? — полюбопытствовал режиссёр, стоило мне очень осторожно опуститься на стул. Одна ягодица опиралась на хрупкое сиденье, другая висела в воздухе, и мой собеседник, глядя на меня, с трудом сдерживал улыбку.

— Почему вы не рассказали, что не так давно вы с Мередит поссорились? — Я намеревалась просто задать вопрос, но это прозвучало как обвинение.

Шилдс немедленно занял оборонительную позицию.

— Уж не знаю, кто вам наплёл такой ерунды, — раздражённо парировал он, — но всё враньё.

— Я узнала об этом из весьма авторитетного источника…

— Да хоть от Папы Римского! — перебил Шилдс. — Мы с Мерри никогда не ссорились. — Немного успокоившись, он продолжил нарочито терпеливым тоном: — Когда, мы начали репетировать, я думал только об одном: как бы побыстрей запустить пьесу. Возможно, в тот период между нами и наступило охлаждение. У меня просто больше ни на что, кроме работы, не оставалось времени. Но потом всё наладилось.

— Мередит говорила, что вы расстались, потому что она совершила нечто непростительное. Что именно, она не сказала, но употребила именно это слово — "непростительное".

Шилдс наморщил лоб, сдвинул брови, и над его носом пролегли две глубокие складки. Однако очень скоро лицо режиссёра разгладилось.

— Господи! Я понял, в чем дело! — объявил он. — Поначалу у Мерри возникли небольшие трудности с ролью. Драматическая часть ей отлично удавалась, но роль требовала и комедийных навыков, а у Мерри не было опыта игры в комедиях. И она немножко тормозила, вот и всё. Я твердил ей, что репетиции на то и существуют, чтобы овладеть ролью. — Его голос смягчился. — Но Мерри была… то есть… она ужасно взыскательна к себе.

Неловко было его терзать, но, в конце концов, для этого я сюда и пришла.

— Простите, но какое это имеет отношение к непростительному поступку, который она якобы совершила?

— Вы не дали мне закончить. Я знал, что к премьере она будет играть замечательно, но Мерри боялась меня подвести. Она говорила, что чувствует себя виноватой, потому что, сама того не сознавая, возможно, использовала наши личные) отношения, чтобы получить роль. Но роль я ей дал лишь по одной причине: она была для неё создана. Наверное, это она имела в виду, когда говорила о «непростительном», о чем же ещё? — втолковывал Шилдс, не спуская с меня пристального взгляда. Вероятно, вид у меня был скептический, и он точно отражал моё внутреннее состояние: я не верила ни одному слову. — Видите ли, Мерри склонна драматизировать ситуацию, все актёры к этому склонны. Заурядную проблему актёр раздует до катастрофы. Мерри очень заботило, как наши отношения влияют на работу. Но, поверьте, никаких обид между нами не было.

Говорил он весьма убедительно. Я была ему даже признательна за то, что так расстарался ради моей особы. Однако убедил он меня лишь в одном: Ларри Шилдс и сам очень хороший актёр.