Выйдя из кафетерия, я взяла такси и отправилась в Гринвич-Виллидж. Поиски театра «Беркли» вылились в целое приключение. Не знаю, доводилось ли вам бывать в том районе, но он похож на лабиринт. Улица там запросто может оборваться на перекрёстке, чтобы потом снова возникнуть через несколько кварталов к северу или к югу, — как уж ей заблагорассудится. Трудности усугублялись тем, что вёз меня молодой водитель, то ли индиец, то ли пакистанец, а может, выходец с Ближнего Востока, который почти не говорил по-английски. Удивительно, как мы вообще добрались до Виллиджа.

Мы кружили по одним и тем же кварталам минут пятнадцать, при этом я, не закрывая рта, уговаривала Ахмеда (такое имя значилось на его удостоверении) остановиться и спросить дорогу, на что он неизменно отвечал: «Конечно, мадам», проворно оборачиваясь и ослепляя меня белозубой улыбкой, и продолжал без толку колесить по этим чёртовым улицам. Я уже решила вылезти из машины и двинуться на поиски театра пешком, когда мы остановились у светофора рядом с другим такси.

Что ж, попытка не пытка. Высунувшись из окна машины так далеко, что почти повисла на раме, я заорала:

— Не подскажете, где театр «Беркли»?

На светофоре зажёгся жёлтый. Редкий свободный таксист в Нью-Йорке станет тратить время, дабы помочь ближнему.

— Два квартала бла-бла-бла, — крикнул водитель, прежде чем исчезнуть в облаке выхлопных газов.

Последнее слово я не разобрала: может, «вверх», может, «вниз». «Направо» и «налево» тоже не исключалось. Но небрежным взмахом руки, сопровождавшим невразумительный ответ, он, похоже, указывал налево.

— Слышали? — обратилась я к Ахмеду.

— Конечно, мадам, — улыбнулся тот и свернул направо.

Я велела ему развернуться. Он снова одарил меня сверкающей улыбкой, пробормотал: «Конечно, мадам», опять повернул, и — о чудо! — мы оказались прямо перед театром.

От сердца отрывая каждый цент (Питер, разумеется, оплатит накладные расходы, но дело в принципе!) я расплатилась по счётчику, на котором набежало нечто астрономическое. И даже добавила чаевые — весьма щедрые, учитывая обстоятельства. Когда же я выходила из машины, лицо мистера Улыбки просияло напоследок и он произнёс на безупречном английском:

— Вы замечательная пассажирка, мадам. Желаю вам приятно провести время.

* * *

«Беркли» — маленький театр, не более чем на сто мест. Когда я вошла в зал, репетиция была в полном разгаре. Углядев мужчину, устроившегося в середине десятого ряда, я на цыпочках двинулась по проходу, свернула в одиннадцатый ряд, склонилась над ухом мужчины и, похлопав его по плечу, шёпотом представилась. Ответом мне был протяжный и громкий храп.

— Эй, посторонним вход воспрещён! — раздался окрик со сцены. Все, находившиеся там, замерли и обернулись в мою сторону. — Вам придётся покинуть зал!

Наверное, будучи частным детективом с большим стажем, я должна была давным-давно привыкнуть к тому, что время от времени меня выставляют вон. Увы, подозреваю, что никогда к этому не привыкну, поскольку чувствовала себя сильно не в своей тарелке. Однако, чеканя шаг, устремилась к сцене и даже умудрилась придать голосу властности — словом, не посрамила хрестоматийных сыщиков, самоуверенных и хладнокровных, — обратившись к крупному мужчине с соломенными волосами, тому, что столь безапелляционно требовал удалить меня из зала.

— Я бы хотела побеседовать с актёрами о Мередит Фостер. Меня зовут Дезире Шапиро. Это не займёт много времени, — заверила я, размахивая удостоверением.

Блондин наклонился над краем сцены, взял у меня удостоверение, мельком взглянул на него и вернул обратно.

— Полиция уже опросила всю труппу, — радостно сообщил он, — и мы рассказали им всё, что знаем. А знаем мы, боюсь, не много.

— Понимаю, но у меня возникли дополнительные вопросы. — Физиономия моего собеседника со следами бурной сорокалетней жизни начала складываться в извиняющуюся гримасу, и я торопливо добавила: — Это очень важно. Мы ведь все заинтересованы в том, чтобы преступник был пойман, не так ли?

— Ну хорошо, — со вздохом согласился блондин— Ступайте за кулисы. Можете воспользоваться моим кабинетом.

Он завёл меня в такую крошечную комнатку, что непонятно было, как туда умудрились втиснуть мебель. Впрочем, мебели было не много. Жалкие квадратные метры делили меж собой маленький, сильно поцарапанный письменный стол, на котором высились горы бумаг, и два одинаковых и чрезвычайно шатких стула.

— Видимо, я должен представиться, — произнёс он, провожая меня. — Я — Ларри Шилдс, ставлю эту пьесу. Присаживайтесь, — пригласил он, указывая на стул, стоявший ближе к двери. Затем выдвинул второй стул из-за письменного стола и поставил его в метре от того, на котором восседала я, беспокойно ёрзая и думая только о том, как бы эта рухлядь не развалилась под тяжестью моего веса. — Актёры будут подходить по одному. Полагаю, у вас так заведено.

— Спасибо, вы очень любезны.

От первых пяти человек, явившихся в этот импровизированный кабинет следователя, я узнала, что все любили Мередит Фостер. Правда, сообщили мне, в труппе она ни с кем не успела подружиться, но лишь потому, что была сосредоточена исключительно на творчестве. Когда у неё выдавалась свободная минутка, восторженно поведали её коллеги-лицедеи, она всегда садилась в сторонке и самозабвенно учила роль.

Что касается Люсиль Коллинз, которой первоначально предназначалась роль Хоуп, в итоге отданная Мередит, все оказались не в курсе этой истории.

Ладно. Но кому же досталась роль после несчастного случая с Мередит?

Ну да, неохотно признали мои собеседники, сейчас эту роль играет Люсиль.

А не могла ли между двумя актрисами возникнуть неприязнь? Или — выразимся помягче — не было ли у Мередит оснований полагать, что Коллинз на неё в обиде?

Категорические опровержения, которые я услыхала в ответ, прозвучали весьма эмоционально. Все, твердили актёры снова и снова, все любили Мередит Фостер.

Затем в комнатушку вошла Тара Уайльд — невысокая, темноволосая, с огромными карими глазами. Судя по подкупающе непосредственным манерам, ей было не более девятнадцати. Я немедленно возложила на юную актрису свои самые большие надежды и решила не тратить времени на разогрев:

— Мне сказали, что Люсиль Коллинз жаждала сыграть Хоуп до того, как появилась Мередит.

— Я ничего об этом не знаю, — ответила девушка, опасливо косясь на меня.

— Насколько я понимаю, роль очень неплохая, так что…

— Неплохая? Шутите? Да ради такой роли убить можно! — Тара зажала рот рукой. — Ой! Я не то хотела сказать! Я бы никогда… И Люсиль бы никогда…

— Разумеется, никто из вас не стал бы убивать, — перебила я. — Но если Люсиль и вправду лишили столь выигрышной роли, то её зависть к Мередит могла быть вполне оправданной, вы несогласны?

— Люсиль хорошо относилась к Мередит, — буркнула Тара. А затем добавила, напомнив мне попугайчика: — Все любили Мередит.

Передать не могу, как мне надоел этот припев! К тому же я решила, что шоковая терапия в умеренных дозах никому здесь не повредит.

— Не все, — напомнила я с горькой иронией. — Кто-то настолько не любил Мередит Фостер, что изуродовал ей лицо. Посему, если вам есть что сказать…

— Нечего! — возразила Тара. Её и без того огромные глаза стали ещё больше, а голос взмыл вверх. — Иначе неужели бы я промолчала!

Из комнатёнки она выскочила чуть ли не в слезах. А я злилась на себя: если бы я сумела задеть нужную струну, то девушка, несомненно, выложила бы всё без утайки. Увы, из беседы с Тарой Уайльд я узнала лишь, как себя чувствуешь, когда пнёшь щенка.

Ещё двое, посетителей зашли и вышли, включая храпевшего давеча режиссёра, он и до сих пор не совсем очухался. Затем пожаловала Люсиль Коллинз собственной персоной.

Прежде я не задумывалась, как могла бы выглядеть соперница Мередит по сцене. Однако то, что увидела, меня обескуражило.

Высокой и тощей Люсиль оказалось далеко за тридцать. Я бы не колеблясь назвала её некрасивой, если бы не длинные густые волосы невероятного цвета осенней листвы (причём цвет, как я определила не без зависти, был естественным). Однако когда Коллинз заговорила, произошла метаморфоза. Голос звучал низко и даже хрипло, но, беседуя, она полностью сосредотачивалась на своём визави, приковывая его внимание пристальным взглядом дымчатых глаз, — а ведь казалось бы, глаза как глаза, ничего особенного.

Не мешкая попусту, я осведомилась, что она чувствовала, когда роль Хоуп отошла Мередит Фостер. Выяснилось, что Люсиль огорчилась, даже целую неделю была просто вне себя.

— Но я не обвиняла Мередит в случившемся. Как я могла винить её за решение, не ею принятое? — пояснила она.

Разумно, мысленно согласилась я, но снимать актрису с крючка не спешила.

— Скажите, пожалуйста, где вы были в понедельник вечером между половиной восьмого и девятью часами?

— Дома, одна, читала книгу. Книга оказалась никудышной.

В последующие несколько минут ничего более интересного Коллинз не поведала, и тут в дверь просунулась голова Ларри Шилдса.

— Закругляемся, — сообщил режиссёр. — Все прошли… за исключением меня. — Втиснувшись в комнатку, Шилдс опустил своё мощное тело — а ростом он был под метр девяносто — на стул. (С мрачным удовлетворением я отметила, что белобрысый бугай, садясь на этот хрупкий стульчик, рискует не меньше моего.)

— Насколько хорошо вы знали Мередит Фостер? — начала я.

— Очень хорошо, — угрюмо отвечал он. — Мы встречались.

Несколько секунд я переваривала эту весьма интересную — по крайней мере для меня — новость, а затем спросила:

— Как Люсиль Коллинз отнеслась к тому, что обещанная ей роль отошла к Мередит?

— Начнём с того, что никаких обещаний не было. Я давно планировал поставить эту пьесу и говорил о роли Хоуп с Люсиль. Я знал, что она сыграет блестяще. — И добавил с лёгкой иронией: — Что она сейчас и делает. Но стоило мне увидеть Мерри, как я понял, что мне нужна актриса помоложе… больше похожая на Мерри… хотя в тот момент приглашать саму Мерри я не собирался. Я лишь знал, что если отдам роль Люсиль, то испорчу спектакль.

— «Стоило Мне увидеть Мерри»… Когда же это случилось?

— В конце сентября. Я был на премьере «Шоу-парохода» в одном маленьком театрике в Нижнем Ист-Сайде — тесном, заброшенном и оттого очень романтичном. — Он оживился, повествуя о близких ему вещах. — Спектакль получился вполне любительским. Актёры старались как могли, но почти все они были ещё очень молоды и просто не доросли до своих ролей. Все кроме Мерри. — Шилдс опустил глаза на свои руки. Я проследила за его взглядом. Режиссёр медленно и ритмично сжимал и разжимал кулаки. — Я бы многое отдал за то, чтобы остаться наедине с этим подонком. Пяти минут мне бы хватило. — Затем он неторопливо сложил руки на коленях, поднял голову и произнёс с виноватой улыбкой: — Простите, меня, кажется, занесло. — И хотя улыбка получилась вымученной, но его простецкая физиономия вмиг преобразилась.

— Не извиняйтесь. Вам, наверное, нелегко сейчас.

— Жутко, — подтвердил он одним немудрёным словом.

Значит, вы впервые увидели Мередит в Шоу-пароходе», — продолжила я допрос.

— Да. Она играла Джулию, вторую по значимости женскую роль. Голос у неё был не очень сильным, но она знала, как нужно читать стихи. Хотя больше всего меня впечатлило, как она подавала реплики — прозаические реплики. И акцента совсем не было слышно, вы бы ни за что не догадались, что большую часть жизни она провела в Англии. Словом, она была столь хороша, что я посмотрел спектакль ещё раз — незадолго до того, как его сняли.

— Итак, вы познакомились с Мередит в сентябре.

— Нет, мы не познакомились, даже когда я во второй раз пришёл в театр… а было это в начале ноября. После спектакля я отправился за кулисы и наткнулся на старого приятеля, а когда отделался от него, Мередит уже ушла. Тогда я огорчился, но решил, что, возможно, оно и к лучшему. В то время я встречался с другой женщиной и предчувствовал, что Мерри осложнит ситуацию.

— А потом?

— А потом, меньше чем через неделю, я отправился на вечеринку, и там была Мерри. С той, другой женщиной я порвал несколько дней спустя.

— Эта другая… Вы не скажете, как её зовут?

Шилдс замялся.

— Люсиль Коллинз, — пробормотал он, краснея.

Почему-то я совсем не удивилась. Что ж, похоже, у мисс Коллинз было по крайней мере две причины недолюбливать Мередит Фостер. Свои соображения я изложила Шилдсу.

— Вы ошибаетесь! Люсиль не такая. Кроме того, в наших отношениях к этому времени уже наступило охлаждение.

— С вашей стороны или с её?

— С обеих. — Краска на его лице стала гуще. — Думаю, мы всё равно бы расстались, даже если бы на горизонте не возникла Мерри.

Я задумалась было, насколько искренни его слова, но решила не морочить себе голову: правды ведь всё равно не узнаю. Да он и сам её не знал, если уж на то пошло. Наступил момент собраться с духом и снова задать тот самый вопрос. Он дался мне нелегко.

— И последнее. Скажите, не было ли у Мередит… у Мерри… каких-либо отметин на теле? (Поверьте, опыт далеко не всегда приходит со временем.)

— Полицейские уже спрашивали меня об этом. Интересовались, видел ли я маленькую родинку справа от пупка. Но если они обнаружили эту родинку у Мерри, то она должна быть о-очень маленькой, потому что я никогда её не замечал. — Голос его дрогнул, и он хрипло добавил: — Господи, хотел бы я, чтобы были хоть какие-нибудь приметы! Тогда бы я знал.

Я сочувственно кивнула. Похоже, Ларри Шилдс и впрямь страдает, как и Питер. Но он подозреваемый, напомнила я себе. Впрочем, в моих глазах пока все были подозреваемыми. За исключением моего клиента, разумеется.

— Они даже не пустили меня в палату. Я пытался их переубедить, но что толку разговаривать с этими кретинами! — Внезапно он вскочил. — Пожалуй, мне пора сваливать. Надо репетировать. Уж извините…

— Ещё один вопрос: как Коллинз отнеслась к тому, что её роль отдали Мередит? Вы так и не ответили.

— Естественно, в восторг она не пришла. Но поняла. И уж конечно, на Мерри она не взъелась. Люсиль — профессионал.

— Ещё кое-что, — зачастила я. — Где вы были в понедельник между половиной восьмого и девятью часами?

— В Бруклине, ужинал с матерью.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— А моя мать не в счёт? — насмешливо парировал Шилдс.

— Боюсь, не в счёт.

Вскоре я покинула театр, дивясь тому, сколь неразговорчивой оказалась эта маленькая труппа. Ведь никто, кроме самого Шилдса, ни словом не помянул прежнюю любовь режиссёра к Люсиль Коллинз (а я не сомневалась, что все об этом знали: театральные сплетни — часть профессии).

И разве не странно, что ни один человек не вспомнил о романе Мередит и Шилдса? И уж тем более удивительно, что ни одна добрая душа — в их-то мире, где честолюбия борются не на жизнь, а на смерть! — не обронила вскользь, будто этот роман и стал истинной причиной, по которой Мередит получила желанную роль.