Герцен был, наверное, самым счастливым русским писателем прошлого века, так как в течение многих лет писал все, что хотел, в полную меру таланта и знания, не ведая иной цензуры, кроме собственного разумения, и не имея недостатка ни в средствах, ни в хороших читателях.
Такого счастья было лишено несколько поколений русских литераторов. Лучшие из них сетовали, что природа осудила их «лаять собакой и выть шакалом», обстоятельства же велят «мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи». За свое исключительное счастье Герцен заплатил сполна.
Мысль о Вольной типографии впервые зародилась у него в Париже в 1849 г., запущен же был Вольный станок летом 1853 г. в Лондоне.
Но за это четырехлетие Герцен сделался изгнанником и почти лишился связи с близкими друзьями; прожил черные годы, последовавшие за красным 1848-м и развеявшие многие его надежды; лишился жены, сына, матери. Однако именно в ту пору сорокалетний Герцен нашел в себе силы приняться за два главных дела своей жизни — «Былое и думы», Вольную типографию. Само название — Вольная русская типография — уже говорило о существовании русских типографий не свободных и не вольных.
В конце 40-х — начале 50-х годов число разного рода цензур в России приближалось к двадцати, и литература напоминала Герцену того героя из «Волшебной флейты» Моцарта, который поет с замком на губах.
В то время поговаривали о закрытии университетов, а министр народного просвещения Уваров советовал профессору-законоведу Калачову: «Читайте Ваши лекции без всяких умозрений, возьмите в одну руку акты, в другую — историю Карамзина и, опираясь на эти пособия, проводите главным образом ту мысль, что самодержавие — основа русской истории с древнейших времен».
Когда Герцену предложено было немедленно возвратиться из-за границы, он мог лишь гадать, поступят ли с ним,
— как с петрашевцами, отправленными на каторгу;
— или как со славянофилом Иваном Аксаковым, насчет которого Николай I распорядился шефу жандармов Орлову: «Призови. Вразуми. Отпусти»;
— или как с другим славянофилом, Хомяковым, которому московский генерал-губернатор передал приказ Николая сбрить бороду и не писать стихов. «А матушке (читать стихи) можно?» — спросил Хомяков. «Можно, но только с осторожностью», — ответил губернатор;
— или как с И. С. Тургеневым, сосланным в деревню за несколько «лишних слов» в некрологе Гоголя.
«Горьким словом моим посмеюся», — написано на могиле Гоголя.
«Где не погибло слово, там и дело еще не погибло», — напишет Герцен.
Замысел Вольной типографии может показаться простым и естественно вытекающим из истории русского просвещения за сто предшествовавших лет, в течение которых власть пресекала Новикова, Радищева, Пушкина, декабристов, Лермонтова, наконец, самого Герцена.
Издавна в обход отечественной цензуры кое-что печаталось за границей и импортировалось как контрабандный товар. По словам Герцена, «до 1848 г. русская цензура была крута, но все-таки терпима. После 1848 года там уже нельзя было печатать ничего, что мог бы сказать честный человек».
Однако простота идеи — печатать за границей — была иллюзорной.
Особых организационных затруднений, правда, не было: Герцен, располагая достаточными средствами, сумел при помощи польских эмигрантов за несколько месяцев найти все необходимое для типографии: станок, помещение, русский шрифт. О продаже и рассылке готовой продукции он договорился с солидной лондонской книготорговой фирмой Н. Трюбнера и с некоторыми другими европейскими фирмами (А. Франк — в Париже, Ф. Шнейдер — в Берлине, Вагнер и Брокгауз — в Лейпциге, Гофман и Кампе — в Гамбурге).
За границей Герцен познакомился и близко сошелся со многими замечательными деятелями европейской демократии — Кошутом, Маццини, Гарибальди, Виктором Гюго, Прудоном, Мишле и другими — и мог рассчитывать на их содействие и помощь.
Наконец, сам Герцен был в расцвете таланта, полон энергии, желания работать: «За утрату многого искусившаяся мысль стала зрелее, мало верований осталось, но оставшиеся — прочны…»
Все только что перечисленное было «активом» Вольной печати. К «пассиву» же относилось в сущности только одно обстоятельство — связь с Россией. С самого начала весь смысл Вольной типографии заключался в формуле «Россия — Лондон — Россия», которую Герцен понимал примерно так:
— из России все, кто хотят, но не могут свободно говорить, будут писать и посылать корреспонденции;
— в Лондоне рукописное сделают печатным; напечатанные корреспонденции вместе с новыми сочинениями самого Герцена нелегально возвратятся в Россию, где их прочтут, снова напишут в Лондон — и цикл возобновится!
Цикл, однако, не начинался. Россия не отзывалась. Николай I слишком всех запугал. К тому же начиналась Крымская война.
Половина всех сохранившихся писем Герцена за 1853–1856 гг. (184 из 368) адресована в Париж Марии Каспаровне Рейхель, близкому другу Герцена, его семьи и оставшихся в России друзей. Через М. К. Рейхель, не вызывавшую подозрения у русской полиции, Герцен переписывался с родиной. Из этих писем мы узнаем, что он считал отправку корреспонденций из России и получение там вольных листков и брошюр делом вполне осуществимым:
«Литературные посылки идут преправильно в Одессу, в Малороссию и оттуда <…>. Неужели наши друзья не имеют ничего сообщить, неужели не имеют желания даже прочесть что-нибудь? Как доставали прежде книги? Трудно перевезти через таможню — это наше дело. Но найти верного человека, который бы умел в Киеве или другом месте у мной рекомендованного лица взять пачку и доставить в Москву, кажется, не трудно. Но если и это трудно, пусть кто-нибудь позволит доставлять к себе; неужели в 50 000 000 населения уж и такого отважного не найдется…» (письмо от 3 марта 1853 г. XXV, 25).
Некоторые из московских друзей Герцена, запуганные николаевским террором, считали Вольную печать делом не только бессмысленным, но и опасным. М. С. Щепкин, приезжавший в Лондон осенью 1853 г., тщетно уговаривал Герцена уехать в Америку, ничего не писать, дать себя забыть, «и тогда года через два, три мы начнем работать, чтоб тебе разрешили въезд в Россию» (XVII, 272). Щепкин при этом пугал Герцена теми опасностями, которыми Вольная типография угрожает его старым друзьям: «Одним или двумя листами, которые проскользнут, вы ничего не сделаете, a III отделение будет все читать да помечать. Вы сгубите бездну народа, сгубите ваших друзей…» (XVII, 270).
М. К. Рейхель тоже сначала выражала опасения, как бы не пострадали друзья. Герцен, однако, точнее определял силы и возможности Николая, считая опасность «очень небольшой, ибо ничье имя не будет упомянуто, кроме моего и мертвых» (XXV, 25).
«О чем речь, — спрашивал Герцен в письме к Рейхель от 25 августа 1853 г., — разве я предлагаю что-нибудь безумное или что-нибудь больше, как раз пять-шесть в год обменяться письмами, рукописями… да как же это?» (XXV, 98).
Действительно, Николай I никого не преследовал специально за знакомство с «государственным преступником Герценом».
* * *
Решимость, с которой Герцен отвергал все увещевания друзей, поражает. Отрезанный от родины, в сущности совершенно одинокий, не знающий толком о всех российских «подводных течениях» в годы крымских поражений, лишь изредка получающий через М. К. Рейхель весточку из Москвы или из Пензенской губернии (от сосланного туда Огарева), он упорно, можно сказать упрямо, продолжает писать и печатать.
Типография приносит ему и издателю Трюбнеру одни убытки, но за два года напечатано пятнадцать листовок и брошюр. Из Москвы прислали только одну вещь — крамольное стихотворение П. А. Вяземского «Русский бог», которое Герцен опубликовал. Пришла поэма Огарева «Юмор», но Герцен не решился ее издать, боясь повредить другу. Больше из России не шло ничего.
Получился заколдованный круг: без корреспонденции из России нет Вольной печати, а без Вольной печати не будет корреспонденций. Но видно, был у Герцена какой-то особенный дар ясновидения, подсказывавший, что печатать надо даже без ответа, а со временем все будет — и печать и корреспонденции.
Наступает момент, когда этот удивительный дар позволяет Герцену точно определить (январь 1855 г., письмо к В. Линтону): «Время уже на девятом месяце беременности, и я с огромным нетерпением жду событий» (XXV, 225). У него накапливается к этому моменту кое-какой интересный материал, но он придерживает его, словно ждет чего-то.
Что Крымская война проиграна, невзирая на героизм Севастополя, было ясно почти всем, но никто не брался точно сказать, что следует делать. Все выжидают, идут за событиями. По существу в эту пору (конец 1854 — начало 1855 г.) один Герцен готов к событиям.
Внезапная смерть Николая I (18 февраля 1855 г.; даты событий, происходивших в России, приводятся по старому стилю, событий, происшедших за границей — по новому) порождает в России множество надежд, иллюзий, но отнюдь не приводит к немедленному взлету общественного движения. Многими современниками отмечалось, что переломной датой был не 1855, а скорее 1856 год. «Кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь», — писал Л. Н. Толстой в «Декабристах». Герцен в предисловии «От издателя» ко второй книге «Голосов из России» отмечал «резкую и замечательную» разницу тона статей, написанных в 1856 г., по сравнению со статьями 1855 г. (XII, 331).
Тем не менее «Полярная звезда» была задумана сразу же после смерти Николая I. Под напечатанным отдельной листовкой «Объявлением о „Полярной звезде“» стоит дата — 25 марта 1855 г., но, возможно, что Герцен специально — для друзей, которые поймут, — поставил под «Объявлением» день своего рождения. Самое первое же известное упоминание о «русском журнале под названием „Полярная звезда“» содержится в письме Герцена Ж. Мишле от 31/19 марта 1855 г., т. е. Через 29 дней после смерти Николая I. Отметим, что в «Объявлении» уже приводится содержание 1 тома «Полярной звезды», т. е. само «Объявление» — результат немалой подготовительной работы. В одной из статей II книги «Полярной звезды» Герцен писал, что идея периодического обозрения ему пришла в голову «на другой или третий день после смерти Николая» (ПЗ, II; 253 Курсив мой. — Н.Э.).
У «Полярной звезды» Герцена и Огарева удивительная историческая судьба. Почти всем она известна: когда в 1964 г. московским школьникам-участникам телевизионной викторины показали титульный лист с изображением профилей пяти казненных декабристов, ребята чуть ли не хором воскликнули: «Это „Полярная звезда“!» Почти в каждой статье и книге, посвященной Герцену, Огареву, революционной печати в России, «Полярная звезда» обязательно упоминается.
Но с другой стороны, за столетие появилось всего несколько статей, специально посвященных истории этого замечательного альманаха. Подлинных изданий «Полярной звезды» не видали даже многие историки.
Одно из самых знаменитых революционных изданий прошлого века, таким образом, едва ли не самое неисследованное, таинственное. Многие обстоятельства истории «Полярной звезды» не раскрыты. Не расшифрованы имена подавляющей части тайных корреспондентов, с большим риском передававших ценные сведения и материалы из России в Лондон для «Полярной звезды», «Колокола» и других Вольных изданий.
Историки русского освободительного движения о декабристах знают довольно много из материалов судебного следствия и воспоминаний. Многие деятели народнического и пролетарского движения могли поделиться своими воспоминаниями после Октября 1917 г. Зато исследователи, которые занимаются революционным поколением 50–60-х годов XIX в., часто испытывают недостаток материалов: правительство ничего не добилось от Чернышевского, Н. Серно-Соловьевича и многих других революционеров, не сумело добраться до Герцена. Выдающиеся борцы той эпохи унесли с собой в могилу немало важных тайн. В частности, бесследно исчезла значительная часть архива Вольной русской печати и вместе с нею имена многих ее тайных корреспондентов.
Перед самой Великой Отечественной войной советский исследователь М. М. Клевенский составил список тех сотрудников и корреспондентов Герцена и Огарева, которые открылись за 80 лет — с 60-х годов XIX в. до 40-х годов XX в. В списке Клевенского было ровно 100 человек, в том числе 91 корреспондент Вольной печати, способствовавший появлению примерно 130 статей и заметок в «Колоколе», «Полярной звезде», «Голосах из России» и других изданиях. Между тем только в одном «Колоколе» было напечатано или использовано около полутора тысяч корреспонденций. После войны в СССР были доставлены сохранившиеся за границей архивы Герцена и Огарева (составившие затем 4 тома «Литературного наследства» общим объемом более 3500 страниц), но число статей «без автора» напечатанных в Вольной прессе, уменьшилось после этого ненамного.
Найти имена тайных корреспондентов Герцена и Огарева, узнать их судьбу очень важно.
Во-первых, этого требует историческая справедливость. Корреспонденты не искали славы. Каждая статья и заметка могла быть оплачена крепостью и Сибирью. Без этих людей, их решимости, риска, героизма Вольная типография не могла бы существовать.
Во-вторых, от статей и корреспонденций, помещенных на страницах Вольной печати, идут пути к еще не раскрытым страницам истории целого революционного поколения, тайные же корреспонденты «Полярной звезды» имеют отношение одновременно к двум крупнейшим революционным поколениям — дворянскому и разночинскому. Ведь именно в «Полярной звезде» в 50–60-х годах XIX в. впервые увидели свет крамольные стихи Пушкина, воспоминания декабристов, секретные материалы о петрашевцах и других запретных именах 20–50-х годов.
* * *
В этой книге автор хотел бы рассказать о поисках — иногда успешных, иногда бесплодных или сомнительных — тайных корреспондентов «Полярной звезды», которыми он занимался в течение нескольких лет.
Труды, которые использованы в этой книге, будут специально рассмотрены в заключении работы: ведь история многих сочинений о Вольной печати Герцена является своего рода продолжением истории самой Вольной печати, и об этих сочинениях уместно говорить лишь после того, как все рассказано.
В книге соблюдается хронологическая последовательность, но автор заранее предупреждает, что по двум причинам он будет раскрывать тайны не каждой корреспонденции, появившейся в «Полярной звезде».
Первая причина: многие тайны остаются загадкой и для автора.
Вторая причина: некоторые второстепенные детали и обстоятельства чрезмерно усложнили бы, рассеяли повествование, и автор находит, что их место — в комментариях к научному изданию «Полярной звезды».
Наш рассказ будет состоять из отдельных «новелл» о корреспондентах «Полярной звезды», что в совокупности, как полагает автор, составит нечто цельное.
О том, где и как производились поиски, легко рассказать в каждом конкретном случае. Метод же, которым автор пользовался, в самом общем виде выглядит так: сравнение опубликованного и неопубликованного.
Сопоставление «Полярной звезды», сочинений и материалов Герцена и Огарева и других книг, во-первых, между собой, а во-вторых, с архивными материалами (в первую очередь с личными фондами тех людей, которых автор «подозревал» в пересылке нелегальной корреспонденции в Лондон). Автор искал следы своих героев в Москве, среди материалов Центрального государственного архива Октябрьской революции, Центрального государственного архива литературы и искусства, Центрального государственного военно-исторического архива, Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, Отдела письменных источников Государственного Исторического музея; в Ленинграде — в отделах рукописей Института русской литературы (Пушкинского дома) и Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, а также в Центральном государственном историческом архиве.
Автор неоднократно консультировался с исследователями истории и литературы интересующего его периода и хочет выразить свою признательность всем, кто в той или иной форме способствовал появлению этой работы.