Поникший, я вернулся в Эдинбург на следующем автобусе. Гнев Генриетты огорчил меня. Я чувствовал себя без вины виноватым. Хотя трагические события последних месяцев были делом рук Милна и его приспешников, я сознавал, что мои слабость и гордыня сыграли в них не меньшую роль.

Сидя неподвижно в автобусе, я старался подавить накатывавшие на меня волнами ужас и панику. И вздрагивал каждый раз, завидев собственное отражение в оконном стекле. Мелькнувшее мимо пугало в капюшоне вызвало невольную дрожь. Злосчастная книга, лежавшая в кармане, казалась оружием со взведенным курком. Я не мог оставить ее в холле гостиницы, опасаясь, что она попадется на глаза Генриетте. В любом случае, я был уверен, что любая попытка с моей стороны уничтожить или потерять ее окажется столь же тщетной, как и первая.

Я вспомнил слова старого букиниста, когда он вручил мне сверток. В тот момент они показались мне странными: «Это та книга, которую вы хотели?» Если бы я пораскинул мозгами, догадался бы, что он замышляет. В первый раз книгу специально подбросили мне в библиотеке. Она, в каком-то смысле, была мне навязана. Домой я взял ее неосознанно. Когда я от нее избавился, они нашли способ снова мне ее всучить. Старик спросил меня, та ли это книга, что мне нужна, и я ответил утвердительно. Значит, теперь она моя по праву.

Я знал, что есть единственный способ избавиться от нее. Сжечь, бросить в море, закопать — все это не годится. Книгу нужно отдать обратно старому букинисту, он должен взять ее по собственной воле. Единственная надежда осуществить это — обмануть его так, как обманул он меня. Пусть то зло, что несут в себе страницы книги, вернется к прежнему хозяину, и я, наконец, буду свободен.

Вернувшись домой, я первым делом вынул из шкафа коробки, вытряхнул на пол свои книги и отложил две, с заклятиями от злых сил. Они, возможно, понадобятся мне с наступлением ночи. Это были два томика, которые Дункан дал мне из собственной коллекции.

Рассортировав другие, я нашел одну, подходившую по размерам к «Matrix Aeternitatis». Осторожно сняв переплет, я наклеил его на старый томик. Если продавец не станет его листать, возможно он примет его за репринтное издание 1972 года «Ключей Соломоновых».

Снести все книги за один раз мне явно не удастся, а сумка, набитая книгами, — вряд ли самое удачное место для сокрытия моего Троянского коня. Чем больше книг я смогу принести за один раз, тем лучше.

В первый же день новоселья я заметил в двух кварталах от себя, на Левен-стрит, магазин, торгующий подержанными велосипедами. Там я нашел то, что хотел: старый велосипед с передним и задним багажниками по цене 10 фунтов 50 пенсов. Дома я поставил одну сумку на задний багажник, а другую — на передний. Большую картонную коробку разложил на составляющие и привязал к заднему багажнику. В магазине я снова соберу коробку и уложу в нее все книги. На самом дне, естественно, будет «Matrix».

Велосипед был так нагружен, что ехать на нем стало небезопасно. Я поставил на седло еще одну коробку и пошел пешком, толкая его. Сначала получалось не слишком ловко, но потом я приспособился толкать и рулить одновременно. Велосипед был хорошо смазан, и шины с тормозом — вполне приличные.

Дойдя до угла улицы, где помещался магазин, я прислонил велосипед к стене и сгрузил сумки и коробки на землю. Отвязал картонную коробку, сложил ее заново и стал наполнять книгами. Когда закончил, коробка сильно потяжелела.

Я оставил велосипед возле стены и, шатаясь под тяжестью коробки, которую удерживал обеими руками, пошел по улице. Только сейчас я задумался над тем, что буду делать, если окажется, что магазин закрыт. Два раза останавливался, чтобы передохнуть и поудобнее перехватить коробку. Тут я увидел, что зашел в тупик. Поставив коробку на землю, я посмотрел в оба направления. Быть может, я ошибся, и это другая улица? Но вон же, на углу, тот самый паб, который я заметил в воскресенье.

Там, где была лавка, осталась лишь пустая оболочка. Подойдя ближе, я понял, что это тот самый магазин, но выглядел он теперь совершенно по-другому. Создавалось впечатление, будто сюда уже несколько лет не ступала нога человека. Вывеску сняли, от нее остался лишь слабый след над окном. Дверь заколочена досками. Когда я прижался лицом к окну, не увидел ничего, кроме пустых полок и мусора на полу.

Оставив коробку на улице, я направился к перекрестку и зашел в паб. Там почти никого не было. За стойкой женщина протирала стаканы. Она взглянула в мою сторону, а потом отвернулась, давая понять, что посетители ее не интересуют.

— Мне полпинты шотландского, — сказал я.

Она молча налила полпинты и двинула стакан в мою сторону. Я заплатил и сделал глоток.

— Я смотрю, вон там за углом маленький магазин. И давно он закрыт? — спросил я.

Она, продолжая протирать стаканы, подняла на меня глаза, как бы раздумывая, человек ли я.

— Вы что, не здешний? — осведомилась она.

— Я живу неподалеку, — объяснил я. — Переехал на Драмдрайан-стрит несколько недель назад.

— Студент?

Я покачал головой:

— Я ищу работу. Мы с друзьями хотели приискать маленькое помещение и открыть магазин. Мы изготавливаем изделия из кожи. Ну, знаете, сумки, ремни и прочее.

— Да?

Казалось, я ее не заинтересовал. Рука ее лениво двигалась в стакане, скорее пачкая его, чем вытирая. Я сделал еще глоток.

— Тот дом, про который я говорю, нам бы подошел, — продолжал я.

— Где это? — спросила она. Она, по-видимому, не обратила внимания на первое мое упоминание о магазине.

— Сразу за углом, в тупике.

— А, я знаю, о чем вы говорите. Зря теряете время.

— Почему?

— Он уже много лет стоит закрытым, с тех пор как старик уехал. Говорят, никто его не возьмет. Да и вряд ли будут его сдавать в аренду. У него плохая слава.

— Не понимаю. А что это был за магазин?

— Я слышала, вроде, книжный. Это было еще до меня, понимаете? Я здесь только пять лет.

— А что там было не так? Они что же, продавали непристойные книжки или еще что?

Она состроила гримасу и скрутила салфетку в тугой узел.

— Неужто вы думаете, что это бы кого-нибудь взволновало? Это вовсе не непристойные книжки. Это было... Мне рассказывали что-то о старике. Что-то такое, что людям не нравилось. И даже с тех пор как он уехал, в этом месте что-то не так. Вот и все, что мне известно. Так, что вам и вашим друзьям лучше приискать себе другое местечко.

Я допил пиво и вышел. Коробка с книгами стояла там, где я ее оставил. Я почти надеялся, что кто-нибудь украдет ее. Взяв велосипед, я пригнал его в тупик. Присмотревшись, заметил, что не только магазин, но и другие дома на обеих сторонах улицы несли на себе следы разрушения. Отсутствие занавесок на окнах и облезшая краска свидетельствовали о том, что в нескольких квартирах никто не жил. Во всяком случае, над магазином все квартиры были необитаемы.

Я пришел в отчаяние, чувствуя, что меня обходят на каждом шагу. Мне все еще не было ясно, отчего книге придавалось такое значение. Я предполагал, что она является своего рода угрозой. Если я не смогу от нее избавиться, мне угрожает еще большая опасность.

В раздражении я стал рыться в коробке, пока не добрался до «Matrix». Оставив коробку стоять у магазина, я подъехал на велосипеде к бакалейному магазину, который заметил еще раньше. Там я купил карманный фонарик и батарейки. Затем въехал в узкий переулок, выходивший в тупик. Там было грязно, пахло капустой и собачьим дерьмом. Казалось, солнце туда и не заглядывало.

Отыскать черный вход в магазин оказалось довольно легко. Я увидел шаткие ворота с висячим замком, открыть который было по силам и ребенку. Резкий щелчок — и я на заднем дворе.

Дверь в магазин могла доставить больше трудностей, но окно рядом с ней было разбито. Я засунул внутрь руку и нашел защелку. Через минуту я уже влезал в открытое окно. Включив фонарик, я обнаружил себя в крошечной комнате, служившей когда-то кухней. Тут имелись раковина и электрическая плитка. На всем лежал толстый слой пыли, словно сохраняющий имущество для следующего жильца. В сушилке стояла молочная бутылка, на полке — консервные банки с выцветшими наклейками.

Я вошел в открытую дверь и оказался в комнате, размером побольше. Вдоль стен стояли стеллажи. Должно быть, именно здесь исчезнувший торговец держал свои лучшие книги. Я направил луч фонарика вдоль полок, прикидывая, не оставить ли здесь «Matrix Aeternitatis». Потом я передумал, решив, что этого будет недостаточно: необходимо, чтобы он лично забрал у меня книгу.

Здесь было намного холоднее, чем снаружи. Под светом фонарика дыхание мое вылетало, как облачко. Дверь была покрыта непотревоженным слоем белой пыли. Занавеска, серая и изношенная, отделявшая переднюю часть магазина от задней, висела там, где я видел ее в свой первый визит. Очень долгое время здесь никого не было. Я чувствовал, что сделал ошибку, придя сюда. Что-то здесь явно было не так.

И это стало ощущаться. То, что началось со слабого беспокойства, быстро превращалось в удушающую и острую уверенность присутствия настоящего зла. Не только комната, в которой я находился, не только магазин, но и все здание было насыщены злом. Я почувствовал, что тело мое обмякло. Я сделался безвольным и неподвижным, как тряпичная кукла, обладающая зрением и слухом.

Я стоял совершенно неподвижно, стараясь обрести дыхание и собрать волю. Вдруг из-за занавески послышался тихий звук. Сначала невозможно было определить, что это. Показалось, будто кто-то включил радио с приглушенным звуком. Но потом звук стал усиливаться, пока я с ужасом не опознал его. Кто-то играл на скрипке. Адажио из Баховской сонаты для скрипки си-минор.

Играл не «кто-то» — Катриона. Как я определил? Я ведь столько раз слушал ее игру и знал все ее особенности, все паузы, все ошибки, от которых она старалась избавиться. И я знал, что никто никогда не записывал ее на магнитофон.

Музыка продолжалась. Я так и стоял, как вкопанный, не в силах шевельнуться, и тоскливо представляя себе, что же может оказаться в соседней комнате. Мысль о поступках Дункана Милна ужасала меня тем больше, что я не знал, как он будет действовать дальше.

Музыка прекратилась. Последние ноты еще отзывались эхом в тишине, затем постепенно утихли. Я дрожал, но не мог двинуться с места. В голове моей музыка продолжала звучать, нота за нотой, как пластинка. И я знал, что если я закрою глаза, то увижу Катриону, стоящую со скрипкой, зажатой подбородком. Увижу ее глаза, следящие за моей реакцией. Я напряженно ожидал, не начнется ли опять та же или другая пьеса. И все это время я знал, что сила, действующая на меня, возрастала.

Я не сводил глаз с занавески. Свет фонарика падал на нее, как будто это был театральный занавес, готовый подняться или раздвинуться. При каждом вдохе тонкий слой пыли оседал во рту. В здании царила угрожающая тишина.

По занавеске вдруг пробежали мелкие волны, как будто ее тронул воздушный поток, и она снова успокоилась. Я не смел пошевелиться и спрашивал себя, не вижу ли я очередной сон. Но даже в самом страшном сне я не испытывал такого страха. Сейчас все было реально.

Не уверен, смогу ли я описать, что случилось потом. Даже сейчас от одной только мысли об этом мне делается тошно. Я не сходил с места, в любой момент ожидая увидеть Катриону. Разве я не слышал только что ее игру, не видел движения занавески? Минутой позже я в этом уверился еще больше: в воздухе поплыл запах ее духов.

Она не материализовалась. То есть, я хочу сказать, что я не видел появления фигуры. Однако в темноте что-то дотронулось до моей щеки. Рука. Мягкая и теплая кожа. Я ничего не видел, только ощущал. Рука продолжала гладить мое лицо. Я стоял неподвижно. Мне хотелось закричать, вырваться, убежать. А затем она подошла ближе, руки ее обнимали меня, притягивали к себе. Я чувствовал ее тело, невидимое, но настоящее — оно прижималось ко мне. Ее губы целовали мои щеки, нос, подбородок и, наконец, губы.

Это была Катриона, а не ее подобие. Я не мог ошибиться: эти объятия обладали присущими только ей особенностями: движения рук, поддразнивающие и сдающиеся поцелуи. Я чувствовал, что готов уступить ласкам и обнять ее. О Боже, я был очень близок к этому! Рассудок кричал: «Нужно бежать!», глаза говорили: «Здесь никого нет!» Что бы оно ни являлось, это была не Катриона. Но тело мое, так неожиданно обласканное, готово было реагировать по-своему.

Тут я вспомнил совет из книги, которую мне дал Дункан: если к вам приходит суккуб во сне или наяву, повернитесь к ней и спросите ее имя.

Отвернув рот от поцелуев, я спросил:

— Как твое имя?

А затем повторил то же на латинском, древнееврейском и арабском языках:

— Как твое имя?

Воздух, который до сих пор так приятно пах знакомыми духами, неожиданно изменился. Я закашлялся, как будто к моему лицу приложили только что сгоревший уголь. Я почувствовал, как мою кожу облизывает язык. То был не человеческий язык: он был значительно длиннее и грубее.

То ли во мне проснулось отвращение, то ли произошла реакция на заданный мной вопрос, но я почувствовал, что могу двигаться. Я повернулся и побежал к двери. Позади я услышал голос, голос Катрионы.

— Эндрю. Вернись. Это я. Ты мне нужен, Эндрю...

Я продолжал бежать и не остановился, пока не добежал до переулка. Велосипед ждал меня там, где я его оставил.