— Клянусь Богом! Любезный Кричтон, — говорил Генрих томным голосом, поднося ко рту несколько конфет из находившихся в его мешке за поясом, — мы положительно поражены блеском и белизной вашего воротника. Мы думали, что наши белильщики из Куртрея неподражаемы, но ваши искусные мастера многим превосходят наших самонадеянных фламандцев. Мы знатоки в этом деле — вы сами знаете, что небо наделило нас особенным вкусом в нарядах.

— Свет в этом случае потерял неподражаемого портного, а Франция приобрела очень обыкновенного монарха, — прошептал Шико. — Жалкий обмен! Осмелюсь доложить вашему величеству, что если бы вы только правили вашим государством так, как распоряжаетесь вашими нарядами, вы затмили бы, мой повелитель, всех государей, настоящих и будущих.

— Молчи, дурак! — закричал Генрих, давая легкую пощечину своему шуту. — Но так же верно, как то, что мы живы: шотландец затмил нас всех. Никто из нас не может с ним тягаться, господа, хотя мы, однако же, не празднолюбивый король.

— Совершенно верно, — возразил Шико. — Недаром же получили вы прозвание белильщика воротничков жены и придворного торговца.

— Corbleu! Господа, — продолжал Генрих, не обращавший внимания на перерыв и, вероятно, озаренный блестящей мыслью, — мы впредь отказываемся от нашего любимого воротника — блюдо Святого Иоанна — и приглашаем вас отныне носить воротник а ля Кричтон.

— В таком случае ваше величество окажет явную несправедливость своему собственному изобретению, — сказал Кричтон, — если будет так называть мое жалкое подражание его дивному образцу, и, я умоляю вас, не изменяйте название предмета, который, как кажется, пользуется в ваших глазах немалым значением. Оставьте при нем имя того, кому единственно принадлежит честь его изобретения. Я ни в каком случае не соглашусь присвоить себе чести, которая мне не принадлежит, и никому никогда не придет в голову оспаривать у вашего величества известность, которую вы совершенно справедливо заслужили: самого нарядного мужа между своими подданными, самого вежливого и самого разборчивого в одежде на всем свете.

— Вы льстите нам, — продолжал с улыбкой Генрих, — и однако же, мы желаем остаться при нашем мнении. Но довольно любезностей. Мы не удерживаем вас, мой милый, и вас, господа, мы знаем, что вы любите танцы. Сейчас начался наваррский танец, который весьма привлекает нашу сестру Маргариту. Прошу вас, попросите у нее дозволения быть ее кавалером.

С улыбкой, блестящей, как солнечный луч, августейшая Цирцея протянула Кричтону руку, когда он подошел к ней. Эта улыбка пронзила подобно кинжалу сердце Эклермонды.

— Одну минуту, госпожа, — сказал Кричтон. — Прежде чем отойти от его величества, мне надо обратиться к нему с просьбой.

— Говорите, — сказал Генрих.

— Если для вашей пользы требуется мое посредничество, то я обещаю его вам, — сказала Маргарита Валуа, — но мне кажется, что ваше влияние на короля сильнее моего.

— И все-таки не откажите мне в поддержке, — отвечал Кричтон, — так как предмет моего ходатайства — особа вашего пола.

— В самом деле? — воскликнула с изумлением Маргарита.

— Вы, конечно, слышали о происшествии сегодняшнего утра с джелозо в университете?

— С этим храбрым молодым человеком, который сохранил вашу жизнь, подвергнув свою опасности? — воскликнула Маргарита. — Ах! Чем могу я вознаградить его в достаточной степени?

— Я вам скажу, что для этого надо сделать. Этот молодой человек, этот предполагаемый джелозо…

— Ну и что же?

— Оказался переодетой молодой венецианкой…

— Девушка? — воскликнула Маргарита. — Ах! Это делает происшествие еще более интересным. Она, вероятно, имела весьма важные причины, чтобы подвергать из-за вас свою жизнь опасности. И вы о ней хотите ходатайствовать?

— О ее свободе, ее жизни…

— Жизнь вашего спасителя, как мне сказали, была в опасности после удара убийцы, — сказал Генрих, — но каким образом и кто угрожает свободе этой молодой девушки?

— Изменник Руджиери, — отвечал с уверенностью Кричтон.

— Изменник? — повторила Екатерина, вставая и устремив на Кричтона взор, похожий на взгляд разъяренной львицы. — А! Взвесьте хорошенько ваши слова, мессир, этот человек принадлежит нам. Руджиери изменник? Но против кого?

— Против своего короля, вашего сына, — отвечал Кричтон, с твердостью выдерживая взгляд Екатерины Медичи.

— Клянусь Богородицей! Как выясняется, это и нас касается, — сказал Генрих. — О! Не хмурьтесь, сударыня. С тех пор как его обвинили в подмешивании разных снадобьев в питье нашего брата Карла, я всегда не доверял вашему астрологу, и, сказать правду, мы нисколько не удивлены обвинению Кричтона. В каждой морщине загадочной наружности Руджиери так и таится измена. Но наш гнев возбудить легко, им мы не осудим его, не выслушав. Прежде всего расскажите нам более подробно об этой прекрасной итальянке. Какое отношение имеет она к Руджиери?

— Он держит ее пленницей, государь, — отвечал Кричтон, — в башне, принадлежащей ее величеству королеве-матери, около отеля Суассон.

— С каким намерением? — спросил с поддельным равнодушием Генрих.

— Это, государь, мне надо еще узнать. Я сам проник в башню, я слышал стоны, я ее видел сквозь решетку тюрьмы…

— И вы осмелились войти в эту башню! — воскликнула Екатерина. — Клянусь вам, мессир, вы раскаетесь в вашей дерзости!

— Эта молодая девушка из-за меня подвергала свою жизнь опасности, и моя голова будет платой за ее избавление.

— Мы вас ловим на слове, мессир, вы получите эту молодую девушку, если еще раз отважитесь войти в нашу башню. За ее выкуп мы не потребуем ничего, кроме вашей головы.

— Берегитесь, — прошептала Маргарита Валуа, с нежностью сжимая руку Кричтона, — если вы хоть сколько-нибудь дорожите моей любовью, не говорите более ни слова. Разве вы не видите, что она улыбается? Еще шаг, и вы погибли.

— Я не боюсь этого, — отвечал Кричтон, освобождая свою руку из руки Маргариты Валуа. — Угрозы вашего величества не заставят меня отказаться от исполнения намерений, к которым обязывает меня моя честь, уже не говоря про человеколюбие.

— А! Вы осмеливаетесь оказывать нам неуважение, мессир?

— Нет, нет, — сказала Маргарита умоляющим голосом. — Он не оказывает вам неуважения, матушка.

— Я не желаю оказать вам неуважение, сударыня, — отвечал Кричтон, — я только заступаюсь за притесняемую. Пусть моя голова заплатит за мое преступление.

— Пусть будет по-вашему! — отвечала, садясь, Екатерина.

— А покуда, кавалер Кричтон, вы берете назад обвинение в измене, которое возвели на Руджиери? — сказал Генрих.

— Нет, государь, — отвечал Кричтон, — я обвиняю Козьму Руджиери, аббата Сент Магона, в государственной измене и в оскорблении величества вашей августейшей особы, равно как и в кознях против государства, во главе которого вы стоите. Обвинения эти я могу подтвердить неопровержимыми доказательствами.

— Какими доказательствами? — спросил Генрих.

— Этим пергаментом, государь, написанным алхимическими знаками. Он может быть непонятен для вашего величества и для всех присутствующих, но мои познания в этих знаках дают мне возможность истолковать их. Этот пергамент, в котором заключается заговор против вашей жизни, найденный в жилище Руджиери, на его собственном столе, составляет неопровержимое доказательство мрачного заговора против вашей жизни, главным орудием которого служит этот злодей Руджиери. Пусть его возьмут под стражу, государь, и, как ни кажутся неразборчивы знаки, которыми исписан документ, я берусь истолковать их перед судилищем, к которому его привлекут, истолковать так же ясно и неопровержимо, как черна и гнусна его виновность.

Генрих с минуту смотрел с нерешительностью на свою мать.

Руджиери был готов броситься к ногам короля, но по знаку королевы остановился, смотря на Кричтона с выражением сильнейшей ненависти.

— Ваш столь прославленный ум, кавалер Кричтон, должен был бы вразумить вас, что из ложных предположений по необходимости можно вывести только ложные заключения. Если у вас против Руджиери нет иных доказательств, кроме вытекающих из этого документа, то ваше обвинение недейственно.

— Нисколько, сударыня, эти знаки доказывают, что здесь замешана власть могущественнее той, которой располагает Руджиери.

— Действительно, они обязаны своим происхождением особе, выше поставленной, чем Руджиери, — отвечала Екатерина. — Они исходят от нас: этот пергамент принадлежит нам.

— Вам? — воскликнул с удивлением Генрих.

— Вам известно правило ее величества, государь, — прошептал Шико. — Должно все сделать и испробовать, чтобы уничтожить врага. Мы видим теперь его применение.

— Не расспрашивайте нас более, сын мой, — отвечала между тем Екатерина. — Будьте уверены, что мы печемся о вашей пользе с материнской заботой и что если мы прикрываем тайной наши действия, то с единственной целью упрочить вашу славу и ваше могущество. Будьте в этом уверены. Впоследствии вы узнаете точное значение этого документа. Предоставьте нам заботу о благе государства.

— Король царствует, женщина правит, — пробормотал Шико.

— Этот взбалмошный молодой человек разрушил наши лучшие устремления, — продолжала Екатерина насмешливым голосом, — но мы прощаем ему его нескромность ради усердия, которое он продемонстрировал относительно вас, Генрих. Однако же посоветуйте ему быть впредь благоразумнее. Излишнее усердие вредно.

— Усердие, которое вы порицаете, сударыня, — возразил с гордостью Кричтон, — заставляет меня с опасностью для жизни сказать вам, что вы сами обмануты коварством Руджиери. Этот пергамент совсем не то, за что вы его принимаете.

— Что? — воскликнула Екатерина.

— Зная его содержание, я уверен, что это не тот документ, который вы приказали ему заготовить.

— На этот раз, клянусь Богородицей, подобная дерзость переходит все границы, — воскликнула с яростью Екатерина. — Генрих! Ваш отец лучше лишился бы своего рыцарского достоинства, чем дозволил при себе опровергать слова вашей матери.

— Не сердитесь так, — холодно отвечал король. — Как представляется величайшее преступление кавалера Кричтона в ваших глазах — это его забота о нашей безопасности, но признаюсь, нам трудно осуждать его за это. Поверьте нам, что со всей вашей ловкостью, матушка, вы недостаточно сильны для борьбы с Руджиери, и мы охотно выслушаем нашего защитника до конца, прежде чем отказаться от расследования дела, которое имеет такое важное значение в наших глазах.

Екатерина побледнела, но заговорила спокойным голосом.

— Продолжайте сударь, — обратилась она к Кричтону, — король этого желает. Мы вам ответим после.

— Чтобы доказать вам, госпожа, до чего вы обмануты, — сказал Кричтон, — я спрошу вас, по вашему ли распоряжению приготовлено это изображение?

И Кричтон вынул из-под платья маленькую восковую фигурку, точный слепок с особы короля.

— Именем Богородицы, нашей Святой Заступницы, — пробормотал Генрих, страшно побледневший от страха и гнева, несмотря на румяна, — наше изображение, ах!..

— С сердцем, проткнутым кинжалом, государь, — продолжал Кричтон. — Взгляните, вот то место, где оно было проколото.

— Я его вижу! Я его вижу! — воскликнул Генрих. — Святая Дева Мария!

— Государь, — воскликнул Руджиери, бросаясь к ногам короля, — выслушайте меня, выслушайте меня…

— Назад, неверная собака! — крикнул король, отталкивая от себя Руджиери, — одно твое прикосновение оскверняет.

Восклицания отвращения раздались среди окружавших короля. Засверкали шпаги, вынутые из ножен, и без вмешательства Екатерины Медичи, колена которой обнимал испуганный астролог, он погиб бы немедленно.

— Назад, господа! — воскликнула Екатерина, простирая свои руки над Руджиери, — не убивайте его, он невинен. Мы повелеваем вам вложить в ножны ваши шпаги.

— Успокойтесь, господа, — сказал король, к которому возвратилось его спокойствие. — Клянусь Богом, мы сами займемся делом этого изменника. Позвольте нам рассмотреть восковую фигуру поближе. Клянусь честью! Негодяй изобразил наши черты вернее нашего скульптора Варфоломея Пиера! Этот кинжал, вонзенный в сердце! Мы чувствовали эти три дня странную и непонятную тягость в этом месте. Это проклятое изображение сделано самим Руджиери?

— Это несомненно, государь, — отвечал Кричтон.

— Это ложь, государь. Я не принимал никакого участия в изготовлении. Клянусь моим спасением! — вскричал испуганный астролог.

— Твоим спасением, — повторил с насмешкой Шико. — Ну! Ты давно уже потерял всякую надежду попасть в рай. Клянись лучше твоей погибелью, неверный аббат.

— Я нашел эту фигуру в его комнате, — сказал Кричтон. — Ваше величество, конечно, отнесется к этой суеверной выдумке с тем презрением, которого заслуживают подобные покушения на вашу особу. Но это соображение не может освободить Руджиери от обвинения в измене против вас. За подобные поступки Ламоль и Коконас были отправлены на виселицу.

— И Руджиери также погибнет на виселице, если его измена будет доказана. Пытка заставит его признаться. После этого, сударыня, — продолжал Генрих, обращаясь к матери, — мы надеемся, что вы не будете более стараться оправдать поведение вашего астролога.

— Конечно нет, сын мой, если бы мы были уверены в его виновности, — отвечала Екатерина. — Но какое доказательство имеем мы в том, что это обвинение не придумано этим шотландским краснобаем, чтобы избавиться от врага, — а он признается, что Руджиери его враг.

— Совершенно справедливо, — подтвердил Руджие-ри. — Я докажу вашему величеству мою невиновность и открою причины, вследствие которых доносит на меня Кричтон. Только дайте мне нужное для этого время.

— Я сказал, что власть, могущественнее той, которой располагает Руджиери, замешана в этом деле, — начал Кричтон. — Это власть, это…

— Остановитесь! — вскричал Руджиери. — Предайте меня пытке, но не произносите этого имени, вы сами не знаете, что хотите сделать.

— Презренный! — воскликнул Кричтон. — Вы находите, что я слишком хорошо знаю о ваших преступлениях? Я читал исповедь вашего сердца. Я бы хотел сделать вам очную ставку с тем, кому вы изменили. Дай Бог, чтобы он был здесь, его присутствие уличило бы вас во лжи.

— Он здесь, — отвечал замаскированный незнакомец, вдруг появившись среди гостей.

— Маска! — вскричал Кричтон.

— Наша маска! — сказал Генрих. — Мы начинаем немного понимать эту тайну.

Последовала минутная пауза, в продолжение которой никто не говорил. Маска наконец прервала молчание.

— Обвинение, возведенное вами на Руджиери, кавалер Кричтон, ложно, неосновательно и вероломно, и вы возвели его по злобе, зная его неосновательность. Я готов подтвердить это смертельным поединком, на который я, как защитник Руджиери, вас вызываю.

— И вы станете защищать вероломного Руджиери? Вы обнажите за него шпагу? — спросил Кричтон, смотря на маску с изумлением и недоверием.

— Король Франции, — сказала маска, преклоняя колено перед Генрихом, — умоляю ваше величество разрешить мне смертельный поединок с кавалером Кричтоном, любым оружием и без пощады.

Генрих колебался.

— Сын мой, — подхватила Екатерина, — эта ссора касается не Руджиери, а нас… Мы счастливы, видя, что нашлась шпага, готовая защитить нас. Вы не имеете права отказать в этой просьбе.

— В таком случае, вы имеете наше дозволение, — отвечал Генрих, — однако же…

— Итак, повторяю мой вызов, — прервала маска, вставая с гордостью и бросая на землю перчатку. — Я предлагаю вам, кавалер Кричтон, подтвердить ваше обвинение с опасностью для вашей жизни.

— Довольно, — отвечал Кричтон, — я принимаю ваш вызов и советую вам, сударь, не снимать маску, когда вы обнажите шпагу в защиту такого позорного и бесчестного дела. Я доволен, что решение участи Руджиери доверено моей руке. Жуаез, могу ли я рассчитывать на вашу помощь в этом деле? — продолжал он.

— Без сомнения, — отвечал виконт, — но разве ваш противник не скажет своего имени и своего звания? Вы знаете, что как рыцарь ордена Святого Духа вы не имеете права драться против человека ниже вас званием.

— Если я сам, господин виконт, пренебрегаю этим соображением, — возразила маска с высокомерием, — то мне кажется, что младший в семействе, всем обязанный случаю, как кавалер Кричтон, может сделать подобное же исключение. Мы встречаемся как равные только со шпагами в руках.

Проговорив это, человек в маске небрежно положил свою голую руку на эфес шпаги. Кричтон с минуту пристально смотрел на него.

— Господин маска, — сказал он наконец тоном глубокого презрения, — кто бы вы ни были, я нисколько не намерен нарушать вашего инкогнито. Чья бы кровь ни текла в ваших жилах, будь это кровь принца или пэра, она в моих глазах так же ничтожна, как вода. В гнусном деле, которое вы на себя взяли, и родись вы вассалом, не дворянином, гордящимся своим гербом, я вас считал бы, если бы ваше дело было правое, более достойным, чем может сделать человека самый знатный род. Хотя я и младший в семействе и всем обязан случаю, тем не менее сам августейший Генрих мог бы, не унижая себя, скрестить свою шпагу с моей. Как по отцу, так и по матери я происхожу от королей. Моя кровь течет в жилах Стюартов, мое наследство — незапятнанное имя, мое богатство — неоскверненная шпага. Я возлагаю мое упование на Бога и Святого Андрея.

— Отлично сказано! — вскричал Сен-Люк.

— Вас удовлетворяет звание вашего противника? — спросил Жуаез у Кричтона.

— Мы сами за него порукой, — отвечал Генрих. Виконт поднял перчатку и пристегнул ее к поясу.

— К кому должен я обратиться в качестве вашего секунданта, сударь? — спросил Жуаез тоном вынужденной

— К Луи де Гонзаго, принцу Неверскому, — отвечала с высокомерием маска.

— Слава Богу! — вскричал виконт. — Это лучше того, что я ожидал, господин герцог, я в восхищении, что буду иметь беседу об этой дуэли с вами.

Услышав свое имя, герцог Неверский, величественный и важный старик, украшенный полными знаками ордена Святого Духа, приблизился, немного удивленный, но, переговорив с маской, подошел и с церемонным поклоном взял из рук виконта перчатку Кричтона.

— Клянусь Богом! Господа, нам лучше бы увидеть совершенное уничтожение астрологии и ее идолопоклонников, чем допустить вас драться из-за таких пустяков и за дело, недостойное ваших шпаг. Но так как вы этого желаете, то мы не будем противиться. Пусть дуэль состоится завтра в полдень, в фехтовальном зале, где мы будем присутствовать с нашей свитой. Но, однако же, мы желаем, чтобы вместо дуэли на шпагах или на кинжалах, которую мы запретили после смерти злополучных Кайлиса и Можирона, вы переломили бы копья на турнире. Мы не желаем, чтобы жизнь кавалера или же друга, которым мы дорожим, была принесена в жертву этой недостойной ссоре. В течение этого времени Руджиери будет заперт в стенах Шателэ, и да хранит Бог правое дело!

— Я берусь сама сторожить Руджиери, — сказала Екатерина Медичи. — Прикажите отвести его под стражей в нашу башню, мы отдадим его под охрану нашей собственной стражи.

— Как вам угодно, сударыня, но постарайтесь доставить его к поединку.

— Не имейте никаких опасений, сын мой, он будет завтра.

— А теперь, сударь, — прибавил король, обращаясь в сторону маски, — позвольте мне сказать… Боже мой! Она исчезла!..

И точно, маска исчезла.

— Кузен Неверский, — сказал король, — одно слово. Господа, не угодно ли вам немного отойти. Останьтесь милочка, — прибавил он тихим голосом Эклермонде, — мы еще не покончили с вами. Эта глупая ссора вытеснила вас из наших мыслей. Сейчас придет ваша очередь. Господин герцог, по поводу этой маски… — Здесь слова Генриха стали неразборчивыми для всех, кроме того, к кому они относились.

— А теперь будем танцевать, — сказал Кричтон, беря руку Маргариты Валуа.

— Я уже думала, что вы забыли о танцах, — сказала, улыбаясь, королева. — Но пойдемте. Эта толпа меня стесняет. Мы будем, по крайней мере, одни во время танца.

И сопровождаемые взорами всех присутствующих, они оставили залу.

Покуда все это происходило, Екатерина сделала знак Руджиери подойти. Астролог бросился к ее ногам, как будто умоляя о снисхождении.

— Я хочу расспросить тебя до твоего ухода, — сказала она громко и прибавила совершенно тихо: — Этот поединок не должен состояться.

— Не нужно, чтобы он состоялся, — отвечал астролог.

— Мы найдем средство его предупредить: дай мне флакон, который ты всегда носишь при себе, напиток Борджиа.

— Он был бы слишком медленным, государыня, вот средство сильнее. Вот то самое смертоносное питье, которое я приготовил по вашему приказанию для адмирала Колиньи и которое вы вверили его слуге, Доминику д'Альбу.

— Ни слова более. Я найду исполнителя более верного, чем этот робкий раб, — сказала Екатерина, принимая пузырек, переданный в ее руки Руджиери. — Мне нужно видеть маску сегодня ночью, — продолжала она. — Дай мне ключ от твоей секретной комнаты в башне. Я научу маску, как она может войти туда, не будучи замечена, по подземному проходу отеля Суассон.

— Вот ключ, государыня, — отвечал астролог.

— Уведите Руджиери, — приказала затем громким голосом Екатерина, — и поставьте тройную стражу к дверям нашего дворца. Не впускайте и не выпускайте никого, иначе как по нашему именному приказу.

— Ваши приказания будут исполнены, — сказал капитан Лархан, подходя к Руджиери и окружив его полдюжиной алебардистов.

— Ваши адские планы обнаружились, — прошептал Шико, проскользнув позади кресла королевы-матери, за которым он был спрятан. — Теперь пойдем предупредим Кричтона об угрожающей ему опасности! Я трепещу при мысли, что наша Иезавиль найдет возможность привести в исполнение свои адские намерения.

Преисполненный опасений за безопасность шотландца, шут направился было в ту сторону, где находились Кричтон и его дама, но никак не смог подойти и был вынужден остаться позади. В эту минуту веселые звуки музыки возвестили о начале танца, и шут мог только различить высокую величественную фигуру Кричтона, быстро кружившегося с королевой Наваррской в фигурах танца. Танцоры то и дело мелькали перед глазами Шико под быстрые такты музыки, которая ежеминутно становилась все стремительнее, пока наконец голова шута не закружилась подобно двигавшимся перед его глазами парам.

Вдруг музыка прекратилась.

— Теперь пора, — воскликнул Шико, собираясь кинуться вперед.

В эту минуту он был остановлен раздавшимся позади него голосом. Это был голос короля, сжимавшего в своих руках руку молодой девушки под маской. Генрих остановился, поравнявшись с ним.

— Иди за мной, шут, — прошептал он, — мне нужна твоя помощь. Мне необходимы для моего переодевания маска, домино и шляпа с перьями, непохожими на те, которые я обыкновенно ношу. Иди за мной.

— Минуту, государь…

— Ни одной секунды! Следуй за мной по пятам, я не хочу потерять тебя из виду. Пожалуйте, сударыня, — добавил Генрих, бросая торжествующий взгляд на свою спутницу, — вы сию минуту получите доказательство вероломства вашего любезного.

Шико не расслышал слов, но он видел, что девушка сильно дрожала, увлекаемая Генрихом.

«Проклятие! — воскликнул он мысленно. — Уйти теперь невозможно. Судьба Кричтона должна свершиться».