1

Быстрее метеора Гарри рассекал толпу людей, спешащих к началу рабочего дня. Я, отстав метров на двадцать, шел по противоположной стороне улицы и во все корки ругал неожиданную жару, обрушившуюся на Токио в октябре. Кажется, мои старания не прошли даром: работать с Гарри одно удовольствие: в любую щелку протиснется, ничего не упустит. При этом ведет себя вполне естественно, никто и не подумает, что мы приближаемся к объекту, который с поразительной быстротой идет по Догензаке в сторону станции Сибуйя.

Объект зовут Ясухиро Кавамура, он высокопоставленный чиновник, тесно связанный с либерально-демократической партией, или ЛДП, которая правит Японией чуть ли не со дня окончания Второй мировой.

В настоящий момент наш подопечный занимает пост заместителя министра землепользования в новом ведомстве Кокудокотсусо, образовавшемся после упразднения министерств строительства и транспорта. Очевидно, Кавамура кого-то там обидел, иначе я никогда бы о нем не узнал.

— Объект зашел в овощной Хигасимуры, придется обогнать, — послышался голос Гарри.

У каждого из нас по приемнику на микропроцессоре. Крошечные, они совсем незаметны в ушной раковине. Такого же размера микрофон спрятан за лацканом пиджака. Работают приемники на ультракоротких волнах, так что запеленговать невозможно, а если у кого и получится, сигнал зашифрован. Поэтому нам не нужно было держать друг друга в поле зрения, и в данный момент я знал, куда исчез Кавамура, хотя и шел далеко позади. Следить за объектом в одиночку — сущая морока; здорово, что у меня есть Гарри.

Когда до Хигасимуры оставалось метров двадцать, я свернул в одну из аптек, коих на Догензаке превеликое множество. Ничего удивительного: японцы просто помешаны на своем здоровье, борьба с микробами ведется в общенациональном масштабе. Многим срочно потребовалось купить по бутылочке тоника, который постоянно рекламируют по телевизору: в качестве активного компонента на этикетке указана вытяжка из женьшеня, а на самом деле обычный кофеин! Вот сараримэны, или попросту клерки с клеенчатыми портфелями и сосредоточенными лицами, подкрепляют силы перед рабочим днем в недрах какой-нибудь компании. Рядом молодые девчонки, похожие, словно инкубаторские цыплята: высветленные пероксидом волосы, дикий макияж, пустые глаза; всем своим видом красавицы демонстрируют пренебрежение к тому жизненному пути, что избрали для себя сараримэны, но взамен им предложить нечего. Вот седовласый пенсионер с морщинистым лицом, приехавший в Сибуйю, чтобы поразвлечься в одном из местных борделей. За свои утехи он заплатит кредитной картой с личного счета, а выписку спрячет от жены, которая прекрасно обо всем осведомлена.

Пусть Кавамура купит свои фрукты, а я сделаю вид, что выбираю эластичный бинт, благо в зеркальной витрине прекрасно видна улица. Зачем же Кавамура зашел в овощной? Неужели что-то заподозрил? Не нравится мне это, ох не нравится! Если бы не постоянный контакт, чтобы не спугнуть объект, Гарри пришлось бы споткнуться на ровном месте или завязать шнурок. Притаившийся в овощном Кавамура наверняка бы все заметил и укрепился в своих подозрениях. Атак Гарри неспешно пройдет мимо и остановится метров черед двадцать пять, когда я сообщу, что наш подопечный снова на улице.

Да, в овощной Кавамура свернул не случайно, но нас с Гарри на такой ерунде не проведешь. Мы профессионалы и отлично знаем, что следует предпринять.

Выйдя из аптеки, я пошел гораздо медленнее, чтобы Кавамура успел выйти из магазина. На душе было неспокойно: не слишком ли я близко? Если понадобится срочно ретироваться, то в каком магазине можно скрыться? А что, если со станции за нами следит охрана Кавамуры? В таком случае я точно привлек их внимание: сначала спешил, чтобы не отстать от объекта, а теперь едва передвигаю ноги. По пути на работу люди так себя не ведут. Гарри наверняка тоже заподозрили.

— Я в сто девятом, — сообщил мой помощник. Значит, он зашел в торговый центр «109», где находятся одноименный ресторан и модные бутики.

— Зря, — отозвался я, — на первом этаже бельевой отдел. Боюсь, будешь выделяться среди школьниц, выбирающих лифчики на вате.

— Вообще-то я хотел подождать у входа, — проговорил Гарри, и я представил, как он заливается краской.

У входа в «109»-й всегда много туристов и праздношатающихся бездельников.

— А я-то думал, тебе нужно белье, — пробормотал я, стараясь подавить улыбку. — Ладно, веди себя тихо и жди сигнала.

— Понял.

До овощного всего десять метров, а Кавамуры до сих пор не видно. Придется идти еще медленнее. Впрочем, я на противоположной стороне улицы, и объект вряд ли сразу меня заметит, так что можно остановиться и повертеть в руках сотовый. Заметит он, только если обернется, хотя благодаря унаследованным от отца азиатским чертам из толпы я не выделяюсь. А уж на чистокровного японца Гарри (сокращенно от Харриоси) вообще никто не обращает внимания.

Вернувшись в Токио в начале восьмидесятых, я со своими каштановыми волосами (мамино наследство) казался белой вороной. Пришлось срочно стать брюнетом. Но в последние несколько лет страна с ума сходит от русых волос, так что можно больше не краситься. Постоянно говорю Гарри, чтобы купил себе краску, однако его внешность не волнует. Да и недостатков у моего друга не так-то много: робкая улыбка, будто в ожидании удара промеж глаз, нервное моргание, по-детски пухлые щеки и черная грива жестких волос. Те же самые черты делают его совершенно заурядным, а в нашей работе это самое главное.

Тут из магазина вылетел Кавамура, и мне пришлось остановиться. Для японца наш объект довольно высок, а при ходьбе он подпрыгивает, что очень помогает слежке. Зато одет Кавамура в темный костюм, как девяносто процентов идущих по Догензаке мужчин, включая Гарри и меня, так что не стоит отпускать его слишком далеко.

Не успев отойти на более-менее приличное расстояние, Кавамура остановился, чтобы закурить. Я постарался ничем себя не выдать: плечи опущены, взгляд прилип к спине бредущего впереди — ну вылитый менеджер.

Немного помедлив, Кавамура пошел дальше.

Я растянул губы в кривоватой улыбке. Японцы никогда не останавливаются, чтобы прикурить, боясь потерять сотые доли секунды, которые к концу жизни перерастут в недели. Ветра нет, а значит, нет и объективной причины останавливаться. На душе у объекта неспокойно, что еще раз доказывает его вину.

В чем он виноват, я не знаю и выяснять не собираюсь. Обычно я задаю всего несколько вопросов: будущий объект — мужчина? С женщинами и детьми не работаю. Нанимали ли кого-нибудь еще? Дублировать чьи-то действия и функционировать в команде неинтересно, я привык работать один. И еще: в отличие от террористов я никогда не задеваю посторонних, а угрожающие письма и требования выкупа считаю проявлением некомпетентности. Иногда прошу независимого доказательства вины, чтобы убедиться, что невинные не пострадают.

Отсутствие такого доказательства за последние восемнадцать лет останавливало меня дважды. Однажды меня пытались подослать к брату редактора крупной газеты, в которой публиковались изобличающие статьи о коррупции в одной из префектур. В следующий раз в жертвы избрали отца молодого финансиста, который с излишним рвением пытался установить причину разорения своего банка. Самого редактора или финансиста я бы убрал с превеликим удовольствием, но у нанимателей имелись причины действовать иначе, и, зная мои принципы, они попытались ввести меня в заблуждение. Больше я на них не работаю.

Я не наемник и не самурай, хотя фактически и нахожусь в услужении. Отличительный признак самурая — безграничная преданность господину, и было время, когда, начитавшись романов и комиксов, я был верным вассалом Соединенных Штатов. Слепая любовь, особенно без взаимности, никогда не длится долго; горько разочаровавшись, я стал реалистом.

— Мы идем, — объявил я, проходя мимо «109»-го. Наклоняться к лацкану не приходилось: микрофоны достаточно чувствительны. Иначе опытный охранник вычислит меня в два счета. Не уверен, что за нами следит охрана Кавамуры, однако осторожность не помешает. Гарри узнает, что мы проходим мимо, и через секунду к нам присоединится.

Популярность сотовых несказанно облегчила нашу работу. Несколько лет назад любого, кто идет по улице и бормочет себе под нос, сочли бы невменяемым или шпионом иностранной разведки, а сегодня в таком поведении нет ничего странного.

В конце Догензаки горел красный свет, и, приближаясь к пересечению пяти улиц, люди пошли медленнее. Неоновые огни и массивные видеомониторы ярко освещали окрестные здания. Скрипя шинами, по перекрестку проехал дизельный грузовик. Сквозь толпу пробирался обливающийся потом уличный торговец, а у фонарного столба спал неопределенного возраста бездомный. Как он может дрыхнуть среди такого шума? Наверное, все дело в черном отчаянии или алкоголе...

В конце Догензаки всегда пробки, а в час пик, едва загорается зеленый, три сотни человек бросаются переходить улицу и еще столько же ждут в толпе. Итак, теперь надо толкаться и работать локтями. Я буду следовать за Кавамурой на расстоянии пяти метров, значит, между нами пройдут человек двести. Зная, что у нашего подопечного проездной, мы с Гарри заранее купили билеты, чтобы преодолеть турникет следом за ним. Конечно, контролеры все равно ничего не заметят (в час пик они едва справляются с бешеным напором толпы), так что прокомпостировать можно что угодно, хоть билет на бейсбол.

Зажегся зеленый, и толпы ринулись навстречу друг другу, словно на картине художника-баталиста. Кажется, в голове токийцев работает невидимый радар, помогающий не сталкиваться на улице. Увидев, что Кавамура пересек станцию, я бросился за ним. Когда мы проходили мимо кабинки контролера, между нами было пятеро. Сейчас нельзя отставать ни на шаг: как только подъедет поезд, на платформу высыпят шесть тысяч человек, а еще столько же набьются в вагон, отчаянно сражаясь за сидячие места. Иностранцы, считающие японцев вежливыми, никогда не ездили на токийском транспорте.

Растолкав недавно прибывших, мы успели как раз к закрывающимся дверям, из которых торчали локти и сумочки. С грохотом поезд исчез в темном туннеле, следующий подъедет минуты через две.

Кавамура вышел на середину платформы, а я держался неподалеку, стараясь особо не попадаться на глаза. Наш подопечный нервно оглядывался по сторонам, но если все же заметил Гарри или меня, то вряд ли придал этому особое значение: три четверти ожидающих совсем недавно шли по Догензаке.

Когда из туннеля показался поезд, Гарри прошел мимо меня, чуть заметно кивнув, мол, все, дальше действуешь сам. Как и договаривались, его помощь требовалась, пока Кавамура не сядет на поезд. В предыдущих операциях Гарри исчезал со сцены на одном и том же этапе. И на этот раз отработал он отлично и может отдыхать. Я свяжусь с ним позже, когда все будет готово.

Гарри считает меня частным детективом, и, не желая разрушать иллюзии, я порой поручаю ему следить за совершенно неинтересными мне людьми и никогда не упоминаю имен: еще ненароком прочитает в газете некролог и задумается. Иногда, кажется, помощник что-то подозревает, но вопросов не задает, и это главное.

Я вплотную приблизился к Кавамуре; теперь между нами лишь мужчина, приготовившийся штурмовать поезд. Начинается самая трудная часть операции. Если оплошаю, объект меня заметит, и незаметно подойти к нему во второй раз будет куда сложнее.

Опустив правую руку в карман брюк, я нащупал управляемый микропроцессором магнит размером и весом с двадцатипятицентовик. С одной стороны магнит покрыт темно-синей шерстяной тканью, совсем как сегодняшний костюм Кавамуры. При необходимости синий слой можно отлепить, тогда магнит станет серым, а этот цвет мой подопечный тоже очень жалует. Обратная сторона «монетки» липкая.

Вытащив магнит, я ловко зажал его в ладони. Теперь нужно выбрать подходящий момент, чтобы Кавамура ничего не почувствовал. Может, во время посадки в вагон? Отцепив вощеную бумагу, я обнажил липкий слой.

К платформе со свистом подъехал поезд, а Кавамура, достав из кармана сотовый, стал набирать номер.

Ну же, давай! Шагнув к нему, я прилепил магнит к пиджаку чуть ниже левой лопатки и тут же отошел. По телефону мой подопечный говорил всего несколько секунд, и из-за скрипа тормозов я ничего не расслышал. Интересно, кому он звонил? Хотя это уже не важно — через две, максимум три остановки дело будет сделано.

Двери открылись, и на платформу выплеснулся пассажирский поток. Когда он превратился в тоненькую струйку, выстроившиеся в две очереди люди хлынули внутрь. Казалось, включили гигантский пылесос: вагон откровенно напоминал пылесборник! Почти уверен, что поезд трещал по швам. «Двери закрываются!» — проговорил металлический голос, но никто не обратил внимания: народа набилось столько, что верхние поручни были совершенно ненужными. В такой тесноте упасть просто невозможно! Наконец двери действительно закрылись, и мы поехали.

Медленно выдохнув, я осторожно повернул голову. Шея хрустит, зато нервозности как не бывало. Со мной всегда так! Помню, в детстве мы жили в небольшом городке у моря. Там были высокие скалы, с которых так здорово прыгать в воду. Сначала я наблюдал за другими мальчишками, а однажды решил попробовать сам. Забравшись на вершину, я посмотрел вниз и похолодел от страха. Но за мной наблюдали приятели, так что отступать было нельзя. И тогда я решил: спрыгну — и будь что будет. Разбежавшись, я сиганул в воду. О последствиях я не думал, стараясь убедить себя в том, что даже если умру, это совсем не страшно.

Итак, Кавамура стоит в самом конце вагона, примерно в метре от меня. Интересно, зачем он держится за поручень? Так или иначе, нельзя спускать с него глаз.

Мне приказали, чтобы все выглядело естественно, хотя я так работаю всегда, поэтому и пользуюсь спросом. В клинике университета Дзикай Гарри раздобыл медицинскую карту Кавамуры, из которой мы узнали, что у нашего объекта так называемая блокада сердца, причем полная, и что жив он благодаря кардиостимулятору, установленному пять лет назад.

Быстрое движение — и я повернулся спиной к двери. Наверное, соседи по вагону посчитали меня невоспитанным. Да что делать: нужно достать электронную записную книжку, и совсем не хочется, чтобы кто-нибудь прочитал появляющиеся на экране надписи. В записной книжке (ультрасовременный компьютер по совместительству) имелась программа наподобие той, что используют врачи, тестируя кардиостимуляторы. С помощью инфракрасного генератора она подавала команды магниту с темно-синим шерстяным покрытием. В общем, все как в клинике университета Дзикай, за исключением того, что компьютер мой без проводов и миниатюрный, а я не приносил клятву Гиппократа.

Книжка была заблаговременно включена, но находилась в режиме ожидания, так что перевести ее в рабочее состояние было секундным делом. Я быстро взглянул на экран и, увидев «Параметры стимулирования», нажал на «Ввод», получив «Пороговое тестирование» и «Стандартное тестирование». Я выбрал первое, и на экране появился каталог параметров: частота пульса, длительность и напряжение. Снизив частоту до сорока ударов в минуту, я вернулся к предыдущему меню и переустановил длительность. По предварительной установке ток подавался каждые сорок восемь миллисекунд, что совершенно меня не устраивало. Теперь займемся напряжением... Кардиостимулятор работал под напряжением 8,5 вольта, а я стал плавно его уменьшать. Когда дошло до 6,5 вольта, на мониторе высветилось: «Вы уменьшили напряжение стимулятора на два вольта. Хотите продолжить?» Я выбрал «Да» и постепенно сбросил еще два вольта.

Когда поезд прибыл на станцию Йойоги, Кавамура вышел. Интересно зачем? Мне это только мешало: инфракрасное излучение действует лишь на близком расстоянии, а идти за объектом, одновременно изменяя настройки, будет очень непросто. «Черт, не хватило всего пары секунд», — подумал я, собираясь броситься следом. Но объект, оказывается, решил всего лишь пропустить тех, кто выходит, и встал около дверей. Через несколько секунд Кавамура вернулся, за ним вошли несколько новых пассажиров.

Когда благодаря моим стараниям напряжение снизилось до двух вольт, я получил предупреждение, что приближаюсь к минимальной величине и дальнейшее уменьшение опасно. Не обратив на это ни малейшего внимания, я сбавил еще полвольта и внимательно посмотрел на Кавамуру. Он по-прежнему стоял, вцепившись в поручень. Напряжение упало до одного вольта, и на экране высветилось: «Ваша команда понижает напряжение до минимума. Отменить?» Конечно, нет. Боже, еще одно всплывающее окно! «Вы установили минимальное напряжение. Подтвердите!» С удовольствием. После секундной паузы на экране появились жирные красные буквы: «Недопустимо низкое напряжение! Недопустимо низкое напряжение!»

Я закрыл книжку, однако отключать не стал. А что, если с первого раза не получится? Тогда я готов повторить еще раз.

К счастью, не пришлось. Когда поезд резко затормозил у станции Синдзюку, Кавамура чуть не упал на стоящую рядом женщину. Двери открылись, пассажиры хлынули на платформу, но мой подопечный не шелохнулся, одной рукой держась за поручень, а другой прижимая к себе пакет с фруктами. Спешащие к выходу сильно толкались. Кавамура прижался к стене у самых дверей (рот открыт, в глазах — страх и удивление), а затем стал медленно оседать на пол. Один из вошедших на Йойоги склонился над Кавамурой, желая помочь. Странно: это оказался европеец или американец среднего возраста, высокий, поджарый; элегантные очки придавали ему аристократический вид. Он тряс Кавамуру за плечи, но тот никак не реагировал.

— С ним все в порядке? — спросил я, делая вид, что поддерживаю Кавамуру за спину. Тем временем моя левая рука нащупывала магнит. Я спросил по-японски, надеясь, что белый не поймет и наше общение закончится.

— Не знаю, — ответил он и стал снова хлопать Кавамуру по щекам и трясти за плечи.

Надо же, по-японски говорит. Хотя какая разница; магнит от пиджака я уже отлепил. Все, операция завершена.

Я быстро вышел на платформу и постарался раствориться в толпе. Напоследок взглянув в окно вагона, я с удивлением заметил, что белый шарит по карманам Кавамуры. Неужели хочет ограбить? Следовало остановиться и рассмотреть получше, но пассажирский поток нес меня к эскалатору.

Может, вернуться? Нет, это слишком опрометчиво. И к тому же поздно: двери закрываются. Чья-то сумочка застряла в створках, они на мгновение открылись, на рельсы упало яблоко.

 

2

В Синдзюку я перешел на линию Маранучи и поехал в Огикубо, к западной административной границе Токио. Прежде чем доложить заказчику об успешном завершении операции, нужно убедиться, что за мной нет «хвоста». К тому же в той части города почти не бывает пробок и гораздо проще обнаружить возможных преследователей.

Вообще-то мы с Гарри очень осторожны, но я привык проверять все до конца. В Синдзюку народу столько, что можно не заметить, даже если за тобой следят десять человек. А вот на пустынной платформе с множеством переходов и эскалаторов все на виду. Да и сама поездка в Огикубо помогла мне расслабиться.

Раньше шпионы и те, на кого они работали, прибегали к всевозможным ухищрениям. Заказчик оставлял микрочип где-нибудь в дупле или в одной из книг в публичной библиотеке, а через некоторое время шпион его забирал. Заказчик и исполнитель никогда не встречались, вычислить их было непросто.

С появлением Интернета общение стало легче и безопаснее. Заказчики обмениваются зашифрованными объявлениями. Роль дупла сейчас исполняет какой-нибудь форум или чат. В Интернет я выхожу с сотового, который куплен на подставное лицо.

Большинство сообщений стандартные: имя, краткое досье, номер банковского счета и основные требования к работе. Телефон используется только для доклада об успешном завершении операции, и отчасти поэтому я отправился в Огикубо.

Прямо со станции я позвонил одному типу из ЛДП. Мне он представился как Бенни, так что полное имя скорее всего Бенихана. По-английски он говорит довольно бегло и, вероятно, какое-то время прожил в Штатах, на родном языке со мной не общается, наверное, считая, что по-английски строже и официальнее.

Мы никогда не встречались, однако общения по телефону хватило, чтобы у меня выработалась устойчивая антипатия. Я представлял его карьеристом, каких в японском правительстве хоть отбавляй. За целый день они не поднимают ничего тяжелее носового платка, а вечерами сгоняют лишний вес в элитных фитнес-клубах, где всегда тепло, светло и звучит приятная музыка. Укладывает волосы Бенни с помощью салонного геля, зато экономит на рубашках из немнущейся ткани и ярких галстуках, которые оптом скупает во время сезонных распродаж. Уверен, у него есть талисман вроде инкрустированной бриллиантами ручки, глядя на которую Бенни убеждается в собственной исключительности.

Да, я прекрасно знаю таких парней! Выскочки, мелочь пузатая, ничего толком не умеют. Больше всего им нравится ходить по дорогим борделям, где за определенную плату любая девушка готова его любить и слушать бесконечные рассказы о «работе государственной важности».

— Все готово, — сообщил я, предварительно задав контрольный вопрос и убедившись, что это действительно Бенни.

— Рад слышать, — отозвался он. — Проблем не возникло?

— Ничего серьезного, — после некоторой паузы сказал я, вспомнив высокого белого парня в метро.

— Правда? Вы уверены?

Я решил промолчать.

— Ну ладно, — недовольно проговорил Бенни. — Если что понадобится, вы знаете, как меня найти. Теперь я у вас в долгу.

Похоже, в детстве парень смотрел слишком много фильмов про шпионов, а повзрослев, продолжает играть в Джеймса Бонда. Как-то раз он предложил встретиться. Я сказал, что встреча произойдет, только если меня наймут, чтобы его убить. Бенни рассмеялся, но больше уговаривать не стал.

— Понадобиться может только одно, — заявил я, имея в виду деньги.

— Получите завтра, как обычно.

— Отлично, — равнодушно сказал я и отсоединился, машинально протерев трубку и клавиши. А вдруг люди Бенни вычислят, откуда звонок, и пошлют кого-нибудь снять отпечатки пальцев? Наверняка у них есть доступ к файлам участников войны во Вьетнаме, а мне бы очень не хотелось, чтобы Бенни узнал, что нанятый им убийца — это Джон Рейн, вернувшийся в Японию двадцать лет назад.

В то время благодаря появившимся на войне связям я работал на ЦРУ и следил за тем, чтобы средства из так называемого вспомогательного фонда попадали в надежные руки, вернее, в карман активистов правящей партии, которой уже в то время была ЛДП. ЦРУ тайком поддерживало консервативные политические течения отчасти из-за страха перед коммунистами, отчасти желая закрепить установленный во время оккупации контроль. А ради щедрых дотаций ЛДП была готова на что угодно, даже на то, чтобы стать консервативной!

По сути, я был просто кассиром, зато наладил отличные отношения с парнем по имени Миямото, одним из получателей щедрых даров дяди Сэма. У Миямото имелся коллега, весьма обиженный тем, что получает меньше, чем другие. Он постоянно требовал большего, а в случае отказа грозился поднять шум. Мой друг кипел от негодования: наглый коллега уже использовал подобную тактику и получил повышение, так что сейчас дело было в обычной жадности. Отчаявшись, Миямото предложил мне пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы парень больше его не беспокоил. Однако все следовало сделать так, чтобы комар носа не подточил.

Предложение выглядело интересным, но хотелось проверить, насколько опасной может оказаться затея. Я сказал Миямото, что сам за такую работу не берусь, зато знаю кое-кого, кто поможет.

Этим человеком стало мое альтер эго, и со временем я уничтожил все, что напоминало о настоящем Джоне Рейне: прекратил использовать полное имя, сделал пластическую операцию, благодаря которой превратился в стопроцентного японца, стал по-другому стричься. Теперь я ношу очки в широкой оправе и похож на почтенного японского профессора, а не на солдата-полукровку, каким когда-то был. От своих коллег по ЦРУ стараюсь держаться подальше и после того, что случилось в Бу-Допе, ничуть об этом не жалею.

Миямото порекомендовал меня Бенни, в то время только начинавшего карьеру в ЛДП. У друзей Бенни были те же проблемы, что у Миямото. Некоторое время я работал на них обоих, но через десять лет Миямото вышел на пенсию и в том же году тихо умер в своей постели. С тех пор основным заказчиком стал Бенни, который выдает по три-четыре заказа в год и платит по сто тысяч за каждый. Кажется, очень много, но ведь существуют накладные расходы: экипировка, квартиры, которые приходится постоянно менять, взятки.

Бенни... Интересно, знает ли он о том, что случилось в метро? Высокий белый парень, роющийся в карманах распростертого на полу Кавамуры, был похож на попавшую в глаз песчинку: раздражал и не давал успокоиться. Просто совпадение? Может, он всего лишь искал паспорт или удостоверение личности? Это, разумеется, не лучший способ помочь тому, кто посинел от недостатка кислорода, да только неподготовленные люди в критических ситуациях часто ведут себя нерационально. А может, это охранник или связной Кавамуры, которому тот собирался что-то передать? Они могли заранее обо всем договориться... Вдруг именно ему мой бывший объект звонил со станции Сибуйя: «Я в третьем вагоне с конца, поезд уже отъезжает». Тогда ждавший в Йойоги связной знал, как быстро найти Кавамуру. Да, такое вполне возможно.

Вообще-то в моей работе совпадения происходят довольно часто — стоит повнимательнее приглядеться к людям: то, что издалека представляется простым и понятным, при ближайшем рассмотрении оборачивается сложным и запутанным, как лоскут ткани, если взглянуть на него в микроскоп.

Некоторые из моих подопечных занимаются темными делами, и в таких случаях совпадения еще чаще. Иногда приходится вести слежку параллельно с полицией, поэтому нужно быть осторожным и очень аккуратным. Частенько выясняется, что у объекта есть любовница, а то и вторая семья. Однажды владелец крупного казино, за которым я наблюдал целую неделю, бросился под поезд на глазах у нескольких сот человек. Заказчик был в восторге и заплатил даже больше, чем договаривались.

Я никак не мог отделаться от мысли, что Бенни что-то знает. Если бы существовал способ выяснить, что он нарушил один из трех постулатов и нанял кого-то еще, я бы нашел Бенни и призвал к ответу. Но раз реального способа узнать правду нет, придется успокоиться и хотя бы на время отложить эту проблему в сторону.

Деньги, как и обещал Бенни, прибыли на следующее утро, и целых девять дней прошли совершенно спокойно. На десятый позвонил Гарри и, представившись другом Коичиро, пригласил во вторник, в восемь вечера, в ресторан «Куп Шу», что в Синдзюку. Будет очень весело: вино, девочки... Я знал, что в разделе ресторанов «Желтых страниц Токио» нужно пропустить пять объявлений, значит, меня зовут в «Лас-Чикас», и прийти на пять дней и пять часов раньше.

Я люблю «Лас-Чикас», потому что почти все подходят к нему со стороны Аояма-дори и затеряться в толпе ничего не стоит. Перед входом есть небольшой дворик, каждый потенциальный посетитель как на ладони. Вокруг ресторана целая паутина аллей и переулков и ни одного тупика, где может затаиться недоброжелатель. Район ресторана я изучил как свои пять пальцев, поэтому могу быть уверенным, что в «Лас-Чикас» врасплох меня не застанут.

Кухня отличная, равно как и обстановка, горючая смесь Востока и Запада: острый рис по-индийски и бельгийский шоколад, черноволосая монголка с высокими скулами и дочь норвежских фьордов. Мне нравится, что этот ресторан хотя и стал очень модным, сумел сохранить свой неповторимый облик.

В «Лас-Чикас» я пришел на три часа раньше и сидел, потягивая коктейль. Не люблю приходить последним: во-первых, это невежливо, а во-вторых, если пришел последним, то первым не уйдешь.

Около трех со стороны Аояма-дори появился Гарри, однако заметил он меня, только войдя в ресторан.

— Как обычно, спиной к стене, — вместо приветствия проговорил мой помощник.

— Мне нравится вид...

Не раз и не два я объяснял Гарри, на что смотреть, когда заходишь в ресторан или кафе. Спиной к двери, как правило, сидят простые обыватели, а самые удобные места занимают важные птицы и те, кому есть чем рисковать. Последним — особое внимание.

С Гарри мы познакомились пять лет назад в одном из баров Роппонги, где он попал под горячую руку пьяным американским пехотинцам, а я убивал время до очередной операции. Иногда Гарри можно принять за слабоумного: совершенно несуразная одежда и дурацкая манера подолгу смотреть в одну точку. Именно пристальный взгляд вывел из себя американцев, один из которых громко пообещал «натянуть очки на желтую задницу», если Гарри не перестанет пялиться. Мой будущий помощник тут же послушался, но эта покорность еще больше распалила пехотинцев, которые вышли из бара вслед за ним. Когда до меня дошло, что странный очкарик не понимает, в какую переделку попал, я поспешил на помощь. Ненавижу тех, кто задирает слабых, это у меня еще с детства.

Так или иначе, вместо очкастого чудака американцам пришлось иметь дело со мной, и все закончилось не так, как им хотелось. Гарри был страшно благодарен.

Оказалось, этот парень — просто находка! Стопроцентный японец, он родился и вырос в США и на обоих языках говорил совершенно свободно. Гарри успешно окончил колледж и чуть позже аспирантуру по специальности «прикладная математика и кодирование». В аспирантуре он получил административное взыскание за то, что незаконно проник в центральную компьютерную систему колледжа, которую местный преподаватель кодирования считал неприступной для хакеров. Потом были неприятности с ФБР, когда пронырливые агенты сумели связать проблемы одного из крупнейших банков страны с кипучей деятельностью Гарри. О его проделках узнали в Агентстве национальной безопасности и пригласили работать в Форт-Мид в обмен на обещание ликвидировать стремительно растущий список нарушений в области высоких технологий.

В АНБ Гарри проработал несколько лет, успешно взломав компьютерные системы крупнейших компаний и попутно узнав все секреты АНБ. В середине девяностых он приехал в Японию, получив должность системного администратора в международной консалтинговой фирме. Естественно, новые работодатели проверили его досье и пришли в восторг от полного отсутствия правонарушений, а блестящая характеристика из АНБ окончательно влюбила директоров и учредителей в скромного, похожего на подростка молодого человека.

Гарри был неисправимым хакером. В АНБ он откровенно скучал, потому что, несмотря на великолепное техническое оснащение, вся работа контролировалась правительством. В японской фирме тоже существовали четкие стандарты и правила. На каждом этапе, оберегая компьютерную сеть фирмы, мой друг оставлял лазейку, которой впоследствии рассчитывал воспользоваться. Без труда проникнув в личные компьютеры основных клиентов, он запасся бесценным материалом, из которого надеялся извлечь немалую пользу. За безобидной внешностью скрывалось холодное сердце профессионального взломщика.

Со дня знакомства я стал учить его азам своего ремесла. Бедный Гарри был в полном восторге от нашей случайной дружбы, и в его верности мне пока не приходилось сомневаться.

— Что стряслось? — спросил я, когда он присел за мой столик.

— Меня беспокоят две вещи. Уверен, ты в курсе.

— Внимательно тебя слушаю.

— Во-первых, у Кавамуры случился инфаркт в тот самый день, когда мы за ним следили.

Я пригубил коктейль.

— Знаю, это произошло прямо на моих глазах. Ужасное зрелище.

Гарри так и буравил меня глазами.

— Я читал некролог в «Дейли Йомиури», — сообщил он. — Его опубликовала дочь Кавамуры. Вчера состоялись похороны.

— Слушай, а не слишком ли ты молод, чтобы читать некрологи? — насмешливо спросил я.

Мой помощник пожал плечами.

— Я читаю все — это часть моей работы.

Чистая правда. Гарри держит руку на пульсе и умеет добираться до самой сути вещей.

— Что еще случилось?

— Во время похорон в квартире Кавамуры побывали незваные гости. Вот я и подумал: может, это тебя заинтересует?

Мое лицо превратилось в маску.

— Как ты об этом узнал?

Достав из кармана какой-то листок, Гарри протянул его мне.

— Взломал сеть Кейсацучо и прочитал информационное сообщение.

Кейсацучо — это вроде японского ФБР.

— Гарри, ты гений! Для тебя нет ничего невозможного!

Он только отмахнулся:

— Это же Соса, следственный отдел. В их файлы влезет и ребенок!

Совершенно с ним согласен, но лучше промолчу. Не вижу причин сообщать, что на протяжении многих лет я сам ежедневно знакомился с содержанием этих файлов.

Развернув листочек, стал быстро читать. Первым в глаза бросилось имя человека, который составил этот отчет: Тацухико Исикура. Тацу... Почему-то я не удивился.

Я познакомился с Тацу во Вьетнаме, куда его командировало японское Бюро национальной безопасности — одно из предшественников Кейсацучо. Согласно статье девятой послевоенной конституции, участвовать в вооруженных конфликтах Япония права не имела и могла лишь посылать небольшие группы специалистов на «стажировку». Вот правительство и командировало Тацу во Вьетнам составлять схему продвижения конвоев, которые КГБ направлял вьетконговцам. Меня, как свободно владеющего японским, приставили к нему сопровождающим.

Тацу был невысоким, плотненьким, с простоватым добрым лицом, а в глазах — кипучая энергия, проявлявшаяся в привычке выпячивать грудь и с бешеной скоростью срываться с места. Безликая послевоенная Япония безмерно его раздражала, а меня он считал чуть ли не героем.

О жене и двух дочерях Тацу рассказывал редко, но с большой гордостью. Гораздо позже я узнал, что в семье еще был мальчик, погибший при обстоятельствах, о которых безутешный отец предпочитал не рассказывать.

Вернувшись в Японию, мы некоторое время общались, однако потом в моей жизни появились Миямото и Бенни. У нового Джона Рейна друзей быть не могло.

Тем лучше и безопаснее, потому что у Тацу возникла навязчивая идея. Он считал, что на ЛДП работает наемный убийца. В конце восьмидесятых ему стало казаться, что слишком много главных свидетелей, финансовых реформаторов и молодых, но настырных противников политического статус-кво умирают естественной смертью. Наемный убийца, образ которого он нарисовал, был как две капли воды похож на меня.

Коллеги считали, что таинственный наемник существует только в воображении Тацу, а мерещащиеся повсюду заговоры лишь мешали его карьерному росту. С другой стороны, такое упорство по-своему его защищало: никому не хотелось, чтобы он умер естественной смертью, таким образом подтвердив собственную теорию. Наоборот, все наемные убийцы Токио желали Тацу здоровья и долголетия. Хотя, если он узнает слишком много, ситуация тут же изменится.

К счастью, пока мой бывший друг в безопасности. Но надолго ли? Я хорошо знал Тацу. Во Вьетнаме он овладел основами контрразведки гораздо быстрее американских коллег. Несмотря на «ознакомительный» характер поездки, Тацу приобрел множество ценных практических навыков. Вместо того чтобы целыми днями спокойно писать отчеты, он рвался на поле боя, в самую гущу событий.

Руководство пришло в ужас от такого усердия. Сколько раз Тацу мне жаловался, что никто не принимает его всерьез. Упорство, настойчивость и отвага так и пропали даром. Надеюсь, горький опыт чему-нибудь его научил.

Хотя верится с трудом. Тацу — настоящий самурай и будет служить господину, несмотря на обиды и жестокое обращение. Для таких, как он, нет ничего выше верности.

Странно, что Кейсацучо занимается расследованием взлома. Наверное, в смерти Кавамуры было нечто, привлекшее внимание Тацу. Уже не в первый раз мне казалось, что приятель смотрит на меня в старое зеркало, но видит лишь неясный силуэт и не может понять, кто перед ним.

— Ничего не говори, — прервал мои размышления Гарри. — Я знаю правила.

Я внимательно смотрел на своего помощника, словно определяя допустимую степень откровенности. Гарри может очень мне пригодиться. С другой стороны, об истинной сущности моей работы слишком много ему знать не следует. И того, что известно, более чем достаточно. Например, он видел, что отчет подписан Тацу, и вполне возможно, уловил сходство между таинственным убийцей и мной. Естественно, полной уверенности у него нет и быть не может, равно как и четкого представления о происходящем.

Да, Гарри способен стать настоящей проблемой.

— О взломе я не знал, а с этим Кавамурой вообще что-то не так...

Я рассказал о высоком белом парне из поезда.

— Если бы дело было в Нью-Йорке, я бы решил, что это карманник, — задумчиво протянул Гарри.

— Сначала я тоже так подумал, но что светит белому карманнику в Токио? Да на него, разинув рты, смотрят все прохожие!

— Может, этот парень и пришил Кавамуру?

Я покачал головой.

— Не думаю, слишком рискованно. Наверное, этот белый был чьим-то связным.

— Хорошо, допустим, все именно так... с каких пор Кейсацучо ведет расследования взломов?

— Чего не знаю, того не знаю, — честно произнес я. — Может, все дело втом, что Кавамура занимал высокий пост?

— Хочешь, чтобы я собрал информацию? — спросил Гарри.

Следовало промолчать, но мне претила мысль, что я дублировал чьи-то действия. Однажды со мной такое уже случалось... Неужели Бенни все же нанял кого-то еще? Гарри поможет мне установить правду.

— Ты ведь все равно будешь рыться в файлах Кейсацучо?

Парень потупился.

— Да, пожалуй. Не могу отказать себе в удовольствии.

— Тогда вперед! Найдешь что-нибудь интересное — сообщи. Только смотри, осторожнее! А то расслабишься и наделаешь глупостей!

Это предупреждение относилось к нам обоим.

 

3

Велев Гарри быть осторожным, я вспомнил Джимми Кахоуна, моего школьного приятеля. Он был Джимми до тех самых пор, пока не стал Клёвым Чокнутым.

Мы ушли в армию, едва нам исполнилось семнадцать. Помню, лейтенант потребовал письменное разрешение от родителей.

— Видите ту женщину? — спросил он. — Дайте ей двадцать долларов и попросите написать заявление от имени вашей матери.

Женщина согласилась. Позднее я понял, что так она зарабатывала себе на жизнь.

Мы с Джимми познакомились через его младшую сестру Дейдр. Очень красивая черноволосая ирландка в отличие от многих хорошо относилась к странному, застенчивому чужаку, каким я себя чувствовал в Драйдене. Один идиот сказал Джимми, что она мне нравится. Естественно, это было правдой, однако Кахоуну не хотелось, чтобы за сестрой увивался косоглазый парень. Он был крупнее меня, но я избил его до полусмерти. После этого Джимми меня зауважал, а мы с Дейдр начали встречаться, к тихому ужасу всего города.

Я сказал девушке, что, после того как вернусь из армии, мы поженимся, а она обещала ждать.

— Присмотри за Джимми, ладно? — попросила Дейдр. — Иногда он ведет себя совсем по-детски.

Мы с Кахоуном заявили лейтенанту, что хотим служить вместе, и тот обещал помочь. Не знаю, чья это заслуга, но все вышло, как нам мечталось. Сначала мы попали в подготовительный центр в Форт-Брагге, а потом в одну и ту же часть, где прошли инструктаж по совместной программе министерства обороны и ЦРУ, которая называлась «Профильное обучение». Наверное, это была шутка какого-то чиновника или неуклюжая попытка скрыть истинное назначение программы, потому что «Профильное обучение» подходило ей не больше, чем питбулю имя Ласточка.

Целью программы была подготовка кадров для разведки и диверсионной деятельности в Камбодже, Лаосе и Северном Вьетнаме. Выпускников отправляли в горячие точки на две-три недели, а порой и на месяц. Жить приходилось в походных условиях, не вступая в контакт даже с собственным командованием.

Мы были лучшими из лучших, маленькой мобильной группой, призраками, пробирающимися сквозь джунгли. Почти не спали и не пользовались инсектицидом, чтобы не почувствовали вьетнамцы. Все было очень серьезно.

Нас отправили в Камбоджу в то самое время, когда Никсон официально заявил, что уважает суверенитет этой страны. Если бы об операции кто-нибудь узнал, господину президенту пришлось бы признать, что он лгал не только конгрессу, но и всему народу. Поэтому наш отряд был не просто тайной, факт его существования категорически отрицался американским правительством. Порой приходилось брести по лесу нагишом, чтобы в случае атаки партизаны не нашли американского оружия или одежды. Иногда провизию не сбрасывали неделями: командование опасалось, что пилота могут сбить и взять в плен. Когда одного из нас убивали, семья получала телеграмму с сообщением: «Погиб на границе».

Сначала все шло хорошо. Перед каждой операцией мы подолгу обсуждали, что стоит делать, а что нет. Естественно, каждый слышал о том, что делают с пленными иностранцами камбоджийцы. Но в молодых сердцах не было места страху! Мы же профессионалы, готовые выполнить свой долг перед страной. Сейчас, вспоминая об этом, я начинаю истерически хохотать.

Клёвым Чокнутым Джимми стал после того, как заснул во время первой же перестрелки. Воздух бороздили трассирующие пули; сидя на корточках, мы вслепую стреляли по укрывшимся за деревьями камбоджийцам. Бой продолжался несколько часов, а подкрепление с воздуха мы вызвать не могли, потому что находились на запрещенной территории. «Да пошли вы!..» — громко выругался Джимми и заснул. Всем показалось, что это круто. «Как ты мог заснуть, чокнутый?» — недоумевали мы, когда перестрелка закончилась. «Я знал, что все будет клёво!» — сказал Джимми. С тех пор он и стал Клёвым Чокнутым. Думаю, кроме меня, его настоящего имени никто и не знал.

Джимми не только вел себя как чокнутый, но и выглядел по-идиотски. Еще подростком, упав с мотоцикла, он едва не лишился глаза. Врачи сделали все возможное, однако поврежденный глаз не мог сфокусироваться на определенной точке. Поэтому Джимми смотрел не в глаза собеседнику, а куда-то вдаль. «Всенаправленное трехмерное зрение», — с улыбкой сообщал он.

В школе Джимми был довольно общительным, а во Вьетнаме сильно изменился и стал серьезным. Однажды военный полицейский с немецкой овчаркой хотел задержать его за хулиганское поведение в баре. Сделав вид, что самого полицейского не замечает, Джимми уставился на овчарку. Произошло что-то странное — заскулив, бедная собака испуганно попятилась. Не на шутку струхнув, полицейский решил оставить моего друга в покое. Об этом происшествии ходили легенды, и мало кому хотелось связываться с парнем, которого боятся даже собаки.

В джунглях ему не было равных. Не человек, а животное, которое умеет говорить. От его всенаправленного глаза и немногословности остальным парням было не по себе. Но когда вертолеты с продовольствием улетали, мы испуганно жались к Кахоуну.

Внезапно мои боевые товарищи превратились в ожившие трупы.

«Будь они прокляты, прокляты, — твердил я. — Будь я проклят».

Срочно требовалась передышка, и я решил пойти на джазовый концерт в клуб «Альфи». С тех пор как в шестнадцать лет я купил первую пластинку Билла Эванса, джаз стал для меня панацеей от всех бед.

У «Альфи» выступают джазисты со всей страны и иногда любители. Клуб мне очень нравится, потому что там всегда темно, никто ни на кого не обращает внимания, и, главное, играют отличный джаз. Небольшой зал с низкими потолками рассчитан всего на двадцать пять посетителей, и на концерт можно попасть только по предварительной записи. Такой роскоши при моей нынешней жизни я позволить себе не мог, зато хорошо знал хозяйку клуба — очень полную женщину с толстыми, как сосиски, пальцами и походкой вперевалочку, которая лет тридцать назад могла казаться сексуальной. Флиртовать с мужчинами ей было уже поздно, но она все равно флиртовала и была страшно благодарна за знаки внимания. Уверен, свободных месту «Альфи» сегодня не будет, зато я всегда могу рассчитывать на место в сердце Мамы, как я в шутку называл хозяйку.

Клуб находился в Роппонги, и я решил поехать на метро, не забывая об элементарных мерах безопасности. Перед тем как выйти из вагона, как обычно, выждал, пока не опустеет платформа. Кажется, за мной никто не следит, значит, со спокойным сердцем можно окунуться в ночную жизнь города.

Роппонги — больше чем просто район Токио. Это пряный коктейль из денег, секса и культур самых разных народов. Здесь полно проституток из Европы, приехавших в Японию, чтобы стать моделями. Ярко накрашенные, в туфлях на высоком каблуке, они лениво прохаживаются перед витринами бутиков, надеясь поймать клиента пожирнее. Лица у них пустые и надменные, а вид жалкий. На их фоне особенно хороши японские девушки с гладкой загорелой кожей и длинными волосами, похожими на крылья хищных птиц. Это приживалки. В обмен на любовь богатые бойфренды дарят им сумочки от Виттона и костюмы от Шанель. Дотошные иностранцы продают все, что угодно: от иголки до слона, а бойкие старушки дергают за рукав прохожих, упрашивая «сфотографироваться для семейного альбома». Кто-то сломя голову несется по улице, будто в Роппонги есть куда спешить, а некоторые, наоборот, фланируют, словно ожидая появления знаменитости. Хищники и жертвы — все холодные и насквозь фальшивые.

Клуб «Альфи» находится слева от станции, но я взял за правило подходить к нему с другой стороны, делая огромный крюк. Зазывалы уже были на местах, протягивая листовки, на которые я не обращал никакого внимания. Спустившись по Гайенхигаси-дори, я оказался перед кафе «Миндаль», а затем свернул в проулок, параллельный Роппонги-дори.

Мимо проехал красный «феррари» — живое напоминание о бурных временах, когда богачи скупали полотна импрессионистов, в которых ничего не понимали, и земельные участки в странах, о которых никто не слышал. О, канувшая в Лету эпоха дорогих вин, выпивавшихся за один вечер, миллионных ставок на лошадей и фамильные драгоценности, которые мужчины дарили прекрасным дамам, при этом желая остаться неизвестными!

Срезав на Роппонги-дори, я вошел в здание, где находился клуб, и на лифте поднялся на пятый этаж.

Как я и предполагал, перед дверью в клуб «Альфи» толпились люди. Сама дверь была замечательная: вся оклеенная афишами, причем не только новыми, но и совсем старыми, на которых рекламировались концерты, проходившие в клубе несколько лет назад. Парень с зализанными гелем волосами проверял приглашения. «Как вас зовут?» — спросил он, как только я вышел из лифта. Выслушав признание, что на мое имя место не заказано, контролер тут же потерял ко мне интерес. Пришлось соврать, что на концерт я не пойду, а в клуб пришел для того, чтобы встретиться с Мамой. Не соблаговолит ли милый юноша ее позвать? Скажите, что старый друг... Парень кивнул и скрылся за дверью. Через пару минут ко мне вышла Мама. Вид у нее был довольно решительный. Похоже, она приготовилась дать по-японски вежливый, но твердый отказ очередному любителю джаза. Потом она увидела меня, и на широком лице тут же заиграла улыбка.

— Джун-сан! Сколько лет, сколько зим! — воскликнула Мама, сметая с юбки невидимые пылинки.

Джун — это сокращенное Джунучи, именно так звучит мое японское имя, превращенное американцами в Джона. Низко поклонившись, я тепло улыбнулся в ответ и сказал, что случайно оказался в Роппонги и решил зайти. Предварительной брони у меня нет, и раз у «Альфи» сегодня столько посетителей, то даже не смею просить...

— Да хватит тебе! — перебила Мама.

Протолкнув меня в зал, она бросилась к бару и схватила с полки мою личную бутылку виски. Увидев, что я стою у входа как вкопанный, хозяйка показала на неприметный столик в самом углу.

Подсев ко мне, она налила виски и спросила, один я или с подругой. Ну и лиса! Я всегда хожу один. «Мне повезло!» — подмигнула Мама, и мою усталость как рукой сняло. Да, недаром мне нравится этот клуб. В последний раз я был здесь два месяца назад, а она помнит, где стоит моя бутылка!

Столик располагался совсем рядом с небольшой сценой. В зале царил полумрак, неяркая лампа освещала пианино и крошечный участок сцены. Входа почти не видно... впрочем, капризничать не стоит.

— Я так соскучился! — по-японски сказал я. — А кто сегодня выступает?

— Молодая пианистка, — доверительно сообщила Мама, накрыв мою руку своей. — Зовут ее Мидори Кавамура. Она будет настоящей звездой и в эти выходные выступает в «Синем клоуне». А ты сможешь похвастаться, что уже видел ее у «Альфи»!

Кавамура — фамилия весьма распространенная, так что это наверняка совпадение.

— Я о ней слышал, хотя на выступлениях не бывал. Что за птица?

— Девочка — просто чудо. Играет, как разъяренный Телониус Монк. Настоящий профессионал, не то что некоторые! На прошлой неделе похоронила отца, но продолжает выступать, ни одного концерта не сорвала.

Вот так ситуация!

— Очень жаль... — медленно проговорил я — Как это произошло?

— Во вторник утром случился инфаркт в метро, прямо на линии Яманоте. У отца бедной Мидори было больное сердце. Нужно благодарить небеса за каждый день, что живешь на свете, не правда ли, Джун? А вот и она сама! — Потрепав меня по плечу, Мама выскользнула из-за стола.

Обернувшись, я увидел, как Мидори и ее музыканты торопливо выходят на сцену. Словно пытаясь избавиться от наваждения, я покачал головой. Надо же, пришел к «Альфи», чтобы забыть о Кавамуре, а что получилось? В любимом клубе натыкаюсь на его призрак. Хотелось встать и уйти, но это было бы слишком подозрительно.

Меня распирало какое-то странное любопытство, будто я, виновник автомобильной катастрофы, проматываю назад пленку с ее записью и не могу оторваться...

Мидори садилась за пианино, а я внимательно изучал ее лицо. На вид слегка за тридцать, прямые волосы до плеч, блестящие в неярком свете лампы, черный пуловер с короткими рукавами, надетый будто специально, чтобы подчеркнуть молочную белизну рук. Глаза искусно подведены, и больше никакой косметики. Хотя ей макияж не нужен: девушка красива и знает об этом.

Собравшиеся замерли в предвкушении, а я подался вперед. На секунду пальцы Мидори замерли над клавишами. «Раз, два; раз, два, три!» — негромко скомандовала она, и полутемный зал «Альфи» наполнили рваные аккорды джаза.

Для затравки Мидори и ее джазисты исполнили «Его больше нет», старый этюд Билла Эванса. Отличная вещь, и играла девушка просто замечательно. Хотелось не только слушать, но и смотреть на Мидори, которая казалась частью музыкальной композиции. Однако я отвел глаза...

Мой отец погиб, когда мне только-только исполнилось восемь. Его застрелил реакционер во время уличной демонстрации, которые сотрясали Токио после того как в 1960 году правительство Киси ратифицировало японо-американское соглашение о безопасности. Мы с отцом никогда не были особенно близки; по-моему, из-за меня они с мамой частенько ссорились. Хотя в восемь лет я все равно долго и безутешно рыдал о потерянном папе.

После его смерти нам с мамой пришлось нелегко. В свое время она была штатным юристом в государственном департаменте, когда в Токио стояли войска под командованием генерала Макартура, и участвовала в создании конституции, призванной сделать послевоенную Японию такой, какой желали США. А отец тогда работал в команде премьер-министра Йосиды и занимался переводом конституции на японский, стараясь хоть как-то смягчить ее основные положения.

Новая конституция была принята в мае 1947 года, и вскоре после этого роман моих родителей стал достоянием общественности. Разразился скандал, государственный департамент США и правительство Японии были уверены, что именно по вине моих родителей послевоенная конституция получилась не такой, как им хотелось. Маму с треском выгнали с работы, и после свадьбы она осталась в Японии.

Узнав о случившемся, мои американские бабушка с дедушкой перестали с ней общаться. Обидевшись на родителей и страну, мама постаралась стать японкой и даже выучила язык. С гибелью отца она потеряла вторую родину и новую жизнь, которую строила с таким трудом.

Интересно, а Мидори дружила с отцом? Наверное, нет. Вряд ли Кавамура одобрил решение дочери стать пианисткой. Возможно, они даже ссорились... Если да, то успели ли помириться? Или так и остались чужими, не сказав друг другу самое важное?

Да что это со мной? Какая разница, ладила Мидори с отцом или нет? Она хорошенькая, вот и распустил слюни. Все, хватит, нужно взять себя в руки!

Я огляделся по сторонам. Любители джаза сидели парами и небольшими группами.

Страшно захотелось уйти из клуба туда, где не будут терзать воспоминания.

Только где найти такое место?

Я стал слушать джаз, цепляясь за резкие, отрывистые ноты в попытке выбраться из черного болота депрессии. От выпитого на голодный желудок виски закружилась голова, белые руки Мидори слились в расплывчатое пятно, клуб «Альфи» кружился в фиолетовой дымке все быстрее и быстрее, пока длинные пальцы не замерли над черно-белыми клавишами, а зал не взорвался аплодисментами.

Через секунду трио Мидори устроилось за маленьким столиком, зарезервированным специально для них, и к ним подсела Мама. Уйти, не засвидетельствовав почтения хозяйке, я не мог, а останавливаться у столика Мидори не хотелось. Привлекать к себе внимание совершенно незачем, так что придется дождаться окончания концерта.

«На самом деле тебе хочется услышать второе отделение», — подумал я. Так оно и было. Как и любой джаз, музыка Мидори целительно действовала на мою истерзанную душу. Поэтому я прослушаю второе отделение, тихонько уйду, а потом буду с удовольствием вспоминать сегодняшний вечер.

Так-то лучше, только хватит рассуждать о ее отце, ладно?

Краем глаза заметив, что ко мне идет Мама, я широко улыбнулся.

— Ну, что скажешь?

— Разъяренный Телониус Монк! — повторил я, наливая виски из полупустой бутылки. — Ты, как всегда, права, она будет звездой!

Темные глаза заблестели.

— Хочешь с ней познакомиться?

— Спасибо, сегодня больше хочется слушать, чем говорить.

— Ну и отлично, Мидори будет говорить, а ты слушать. Женщины любят внимательных мужчин. В наше время это такая редкость!

— А если я ей не понравлюсь?

— Она про тебя уже спрашивала!

Черт!

— И что ты сказала?

— Ну, будь я помоложе, то наврала бы, что ты женат и имеешь пятерых детей, — засмеялась Мама, зажав рот рукой. — Но раз я уже старуха, то пришлось признаться, что ты очень любишь джаз, а сегодня пришел специально для того, чтобы ее послушать.

— Большое спасибо, — промямлил я, понимая, что теряю контроль над ситуацией.

— И что дальше? — откинувшись на спинку стула, улыбнулась Мама. — Неужели не хочешь познакомиться? Мидори сказала, что она не против.

— Мама, ты меня разыгрываешь, ничего она такого не говорила!

— Что? Смотри, девушка тебя ждет! — Мама повернулась и помахала Мидори, и та улыбнулась.

— Пожалуйста, не надо! — взмолился я, прекрасно понимая, что ничего не добьюсь.

Улыбка мгновенно слетела с широкого лица, и Мама схватила меня за руку.

— Хватит кривляться! Подойди и поздоровайся!

Ну и ладно, все равно мне нужно в сортир.

Нехотя поднявшись, я подошел к столику Мидори. Похоже, она знала, что рано или поздно Мама меня притащит, но не подала вида. Боже, какие у нее глаза! Колдовские, прожигающие насквозь, непроницаемые!

— Большое спасибо за музыку! — выдавил я. — Сегодня она спасла мою душу.

Бас-гитарист, весьма импозантная личность в черно-белых одеждах, с длинными бачками, презрительно фыркнул, и я подумал, что между ним и Мидори что-то есть. Девушка улыбнулась, давая понять, что к комплиментам давно привыкла.

— Благодарю вас, — церемонно сказала она.

— Да нет, я серьезно! Ваша музыка — настоящее противоядие от лжи, очень честная и естественная, как сама жизнь.

Боже, что за чушь я несу!

Гитарист раздраженно покачал головой:

— Мы играем не для того, чтобы спасать души, а из любви к джазу.

В глазах Мидори мелькнуло разочарование. Да, похоже, у этих двоих не все гладко!

Впрочем, какая мне разница?

— Но ведь джаз очень похож на секс, — возразил я, обращаясь к гитаристу. — Насладиться им можно только вдвоем.

От удивления глаза парня стали совсем круглыми, а Мидори поджала губы, словно пряча улыбку.

— Очень рада, что мы смогли вам помочь, — многозначительно проговорила она.

Взглянув на девушку, я попытался понять, что именно она имела в виду, но ничего не вышло. Пришлось ретироваться в уборную, которая в этом заведении была не больше телефонной будки. Надо же, в джунглях Камбоджи выжил, а на Мамин крючок попался!

Я вернулся в зал и, благодарно улыбнувшись Маме, сел за свой столик. Услышав, как хлопнула дверь, быстро повернул голову, а через тысячную долю секунды снова смотрел на Мидори. Такая реакция вырабатывается только после многолетних тренировок, помогая маскировать истинный интерес.

Вошел белый парень из метро. Тот самый, что обыскивал мертвого Кавамуру.

 

4

На брелке я ношу несколько необычных предметов: три миниатюрные фомки, которые непосвященный примет за зубочистки, и украденное из стоматологического кабинета зеркальце. Посмотреть в него можно совсем незаметно, особенно если наклониться вперед и опереться на локоть.

Началось второе отделение, но на этот раз мне было не до джаза. Периодически поглядывая в крошечное зеркальце, я видел, как незнакомец о чем-то спорит с хмурящейся Мамой. Нетрудно догадаться, о чем она ему говорит: мол, мест нет и врываться в клуб посреди концерта не совсем вежливо. Вот белый полез в нагрудный карман и продемонстрировал Маме его содержимое. Великодушно улыбнувшись, она махнула рукой в сторону дальней стены. Белый тут же послушался.

Чем же он подкупил хозяйку? Удостоверением инспектора налоговой полиции? Значком полицейского? Я следил за парнем все второе отделение, однако вел он себя вполне безобидно.

Когда концерт закончился, я принял решение. С одной стороны, если этот белый пришел сюда за Мидори, то стоит подождать и убедиться, что это именно так. С другой — если он связан с Кавамурой, то может знать, что инфаркт спровоцирован. Неужели он запомнил мое лицо? Ведь мы с ним всего парой слов обмолвились... Риск невелик, но, как любил говорить Клёвый Чокнутый, за ошибки приходится дорого платить. Теоретически кто-то может знать, как я сейчас выгляжу, и прорваться сквозь кокон анонимности, который я так старательно сплел.

К тому же если я останусь выяснять, чем кончится общение белого и Мидори, то не смогу проследить за ним, когда он выйдет из клуба. Придется ехать в рассчитанной на пятерых кабине лифта, где он точно меня узнает, или сломя голову бежать вниз по лестнице. Если белый выйдет на улицу первым, то я наверняка его потеряю, потому что бурный поток пешеходов на Роппонги-дори тут же унесет его прочь.

Как ни обидно, придется отчалить первым. Когда аплодисменты стихли, я увидел, как белый пошел к сцене. В этот момент несколько гостей тоже собрались уходить, и, спрятавшись за их спинами, я двинулся в сторону выхода.

К сожалению, пришлось вернуться, ведь нужно отдать свою бутылку Маме и еще раз поблагодарить за то, что пустила на концерт.

— Видела, ты разговаривал с Кавамурой, — лукаво улыбнулась она.

— Да, все прошло замечательно!

— Почему уходишь так рано? Являешься раз в год, да и то...

— Обещаю исправиться, но на сегодня у меня другие планы.

Хозяйка пожала плечами, разочарованная тем, что я остался равнодушным к ее чарам.

— Кстати, — будто между прочим спросил я, — что за белый зашел в середине второго отделения?

— Журналист, — объявила Мама, вытирая стакан, — хочет написать статью о Мидори, вот я и разрешила ему остаться.

— Журналист? А из какой газеты?

— Из американского журнала, названия не помню.

— Мидори повезло: она действительно будет звездой. — Я потрепал хозяйку по плечу. — Спокойной ночи, Мама! Надеюсь, скоро встретимся.

Быстро спустившись по лестнице, я зашел в супермаркет «Мейдия» и сделал вид, что выбираю шампанское. Так, «Вдова Клико» 1988 года, очень здорово, но тридцать пять тысяч иен явно не стоит. Краем глаза я смотрел в окно, наблюдая за лифтом клуба «Альфи».

По привычке я огляделся по сторонам, высматривая, где можно устроить засаду на посетителей «Альфи». Теоретически на улице есть стоянка, однако машин всегда столько, что на свободные места рассчитывать не приходится. Совсем рядом с супермаркетом телефонная будка, которую сейчас занял коротко стриженный японец в черной кожаной куртке и больших солнечных очках. Он был в будке еще когда я вышел из клуба, и сейчас стоит, внимательно смотрит на вход в «Альфи».

Белый парень покинул клуб минут через пятнадцать и свернул по Роппонги-дори направо. Я решил проследить, как поведет себя японец из телефонной будки, и тот не заставил долго ждать: повесил трубку и двинулся в том же направлении.

Я вышел из магазина и увидел, что японец уже перебрался на ту сторону Роппонги-дори, по которой шел белый. Да, шпионить парень явно не умеет: сорвался с места, как только журналист вышел из «Альфи»; прежде, не отрываясь, смотрел на здание клуба, а сейчас даже не отошел на приличное расстояние, позволив мне следить за ними обоими. А может, этот японец — телохранитель белого? Хотя вряд ли: телохранители не отступают от своих подопечных ни на шаг и вообще ведут себя иначе.

Когда странная пара свернула на Гайенхигаси-дори, японец отстал от репортера метров на десять. Мне пришлось бежать через дорогу, потому что уже зажегся красный.

«Что за глупость! — подумал я. — Зачем мне это? А если в операции участвует кто-то еще и весь процесс снимается на камеру? Так и засветиться недолго!»

Может, это козни Бенни? Сначала нанял дублера, а теперь издевается. Знает ведь, что я обязательно все проверю.

Я шел за ними несколько кварталов — ни белого, ни японца не волновало, что творится за спиной. Журналист слежки вообще не замечал: не оборачивался, не останавливался, словом, не делал ничего, чтобы заставить преследователя разоблачить себя.

На окраине Роппонги толпа начала редеть, и белый зашел в кафе быстрого обслуживания «Старбакс». Верный своему непрофессионализму, японец занял телефонную будку в нескольких метрах от кафе, а я, перейдя черед дорогу, укрылся в «Бургер-хаусе», где меню полностью соответствовало названию, и сел за столик у окна.

Похоже, японец из будки работает один. Если бы он был с командой, то напарники наверняка бы друг друга сменяли. По пути в кафе я несколько раз оглядывался и никого не заметил. Вряд ли коллегами парня были профессионалы, иначе я бы их точно вычислил.

Удобно устроившись у окна, я наблюдал за репортером, который потягивал колу и то и дело смотрел на часы.

Он либо кого-то ждет, либо просто убивает время перед встречей.

Я не ошибся и через полчаса увидел спешащую по улице Мидори. Заметив вывеску «Старбакс», девушка тут же зашла в кафе.

Тем временем японец достал из кармана сотовый, нажал на какую-то кнопку и поднес к уху. Да, очень естественное поведение для человека, который стоит в телефонной будке... Я заметил, что он пользовался ускоренным набором, значит, на этот номер звонит часто.

Когда Мидори подошла к столику, белый встал и отвесил поклон. Очевидно, передо мной человек, который прожил в Японии достаточно долго, чтобы познакомиться с ее традициями и культурой. Мидори тоже поклонилась, но как-то скованно. Похоже, они знакомы совсем недавно, думаю, в первый раз встретились у «Альфи».

Когда я перевел взгляд на японца, он оторвал трубку от уха и оглядывался по сторонам. Значит, говорит, где находится.

Журналист предложил Мидори сесть и кивнул в сторону прилавка, однако девушка отрицательно покачала головой. Делить с ним хлеб пока не готова.

Я наблюдал за ними минут десять. По ходу беседы жесты незнакомца становились все более умоляющими, а Мидори, наоборот, сидела, поджав губы, а потом встала, поклонилась и стала пятиться к выходу. Белый отвесил поклон скованно, даже застенчиво.

За кем теперь следить? Пусть решает японец из телефон ной будки.

Мидори вышла из кафе и пошла обратно по направлению к Роппонги. Японец проводил ее взглядом, но даже не шелохнулся. Значит, ему нужен белый.

Незнакомец ушел сразу за Мидори, мы с японцем следом, причем в том же порядке, в каком пришли в кафе. Я проводил их до станции метро, держась на приличном расстоянии, пока не пришел поезд на Ебису. Спрятавшись в самом конце вагона, я повернулся к окну и наблюдал за ними, пока поезд не остановился и оба не вышли.

Я вышел секундой позже, надеясь, что белый пойдет в противоположную сторону, но он шел ко мне. Черт! Постепенно сбавив шаг, я остановился у карты метрополитена и наклонил голову так, чтобы ни журналист, ни японец не разглядели моего лица.

Было довольно поздно, и на Ебису вышли всего несколько человек. Пришлось подождать, пока японец и белый поднимутся по эскалатору и уйдут со станции метров на двадцать.

На границе Дайканямы, одного из престижных спальных районов Токио, журналист свернул в сторону большого многоквартирного дома и, открыв дверь электронным ключом, быстро вошел. Японец продвинулся на несколько метров дальше и, достав сотовый, нажал на кнопку и произнес несколько слов, затем с чувством выполненного долга вытащил пачку сигарет и закурил.

Нет, этот парень явно не работает на белого, как мне и казалось раньше. Он за ним следит.

Притаившись на небольшой частной стоянке, я стал ждать. Через пятнадцать минут к дому с оглушительным грохотом подкатил гоночный мотоцикл, которым управлял седок в пронзительно алом шлеме. Японец из телефонной будки что-то ему сообщил, пристроился на заднем сиденье, и оба умчались в ночь.

Можно с уверенностью сказать, что журналист живет в этом доме, но здесь сотни квартир, как же его искать? Выходов тоже как минимум два, поэтому и караулить бесполезно. Осталось узнать номер дома, и можно возвращаться в метро.

 

5

Спустившись в подземку, я перешел на линию Хибия и проехал до одноименной станции. Теперь на линию Мита и домой! Всегда езжу в обход: осторожность превыше всего.

Заглянув в музыкальный магазин «Цутая», я прошел мимо подростков в отвратительных нарядах, ритмично кивающих головой в такт музыке. Укрывшись в глубине зала, я стал рыться на полках с дисками, не забывая при этом регулярно оглядываться на дверь.

Просмотрев классику, я перешел к джазу. Интересно, а у Мидори есть свой диск? Да, есть, и называется он «В другой раз». На обложке ее фотография: скрестив руки на груди, девушка стоит в островке света. Так, проверим, что за фирма выпустила диск. Название незнакомое. Мама права: Мидори пока не звезда, хотя скоро ею станет.

Собравшись поставить диск на место, я моментально себя одернул: «Боже, это всего лишь диск! Если нравится, купи». А если меня запомнит продавец? Захватив еще один джазовый альбом и концерты Баха, я решительно пошел к кассе. Теперь нужно выбрать самую длинную очередь с самым усталым кассиром, желательно мужчиной. Расплачусь наличными. Скорее всего кассир машинально отмечает тех, кто берет сразу несколько дисков, но, надеюсь, расспрашивать его никто не станет.

Проверив, нет ли слежки, я понес диски домой. Сейчас я живу в Сенгоку — северо-восточной части города. Совсем рядом остатки старого Токио, которые местные называют ситамачи, или нижний город. Этот древний район пережил страшное землетрясение 1923 года и военные бомбежки. Ночная жизнь Сенгоку сосредоточена вокруг маленьких баров, супермаркетов почти нет, равно как и временных жильцов. В основном здесь обитают едоко, настоящие токийцы, которые из поколения в поколение работают в небольших лавочках и ресторанчиках. Слово «сенгоку» означает «тысяча камней». Не знаю, откуда взялось это название, но мне оно нравится.

Именно этот район я считаю домом. После смерти отца мама увезла меня в Штаты. Думаю, испытав много горестей и бед, ей хотелось быть поближе к родителям, которые, казалось, были не против примирения. Мы поселились на севере штата Нью-Йорк, в городке под названием Драйден.

Мама стала преподавать японский в Корнелльском университете, а меня отдали в школу.

Драйден — рабочий городок, где живут в основном белые, так что азиатские черты и плохое произношение сделали меня любимцем местных хулиганов. Первые навыки партизанской войны я получил от туземного населения Драйдена: мальчишки охотились за мной стаями, а я им мстил, отлавливая поодиночке. В общем, партизаном я стал задолго до того, как попал в Дананг.

Синяки и разбитые коленки огорчали маму, но она была слишком занята работой в университете и налаживанием отношений со своими родителями. А мне каждую ночь снилась Япония.

Вырос я городским пугалом, а скрывать свою индивидуальность научился намного позже. Сенгоку потряс меня до глубины души. В этом районе о соседях знают все: как зовут, чем живут. Сначала мне было так неуютно, что я подумывал переехать в западную часть города. Запад — это сердце Токио, которое совершенно чуждо остальной Японии. Жизнь бьет там ключом, много шумных, ярко одетых людей, опьяненных собственной энергией. Короче говоря, царство спасительной безвестности.

Наверное, старый Сенгоку обладает какой-то магией, потому что уехать я не смог. Мне нравилось гулять вечерами по маленькой торговой улице, где дома покрашены в красный и зеленый. Там всегда празднично, даже унылыми зимними вечерами. В самом конце улицы находится небольшой магазинчик, который содержит пожилая пара. Увидев меня, они говорят: «Добро пожаловать домой!», а не «Доброе утро!» или «Добрый вечер!» А еще здесь есть свой видеоцентр с большой желтой вывеской, принадлежащий пухленькой смешливой старушке. Дверь в магазин гостеприимно открыта: хозяйка не боится ни воров, ни холода.

Ассортимент невероятной широты: от Диснея до казарменной порнографии, и каждый день с двенадцати до десяти вечера хозяйка, словно ожившая статуэтка Будды, сидит в своем магазинчике и, поставив у кассы телевизор, смотрит новинки кинопроката.

Здесь живет Женщина-осьминог, которая продает такояки, или жареных осьминогов, прямо из окна собственного дома. Годы и однообразная жизнь сделали ее лицо похожим на осьминожье. Услышав, как она топчется у плиты, местные сорванцы кричат, подмигивая друг другу: «Смотри, смотри, настоящая Женщина-осьминог!»

А вот дом Ямады, учителя музыки. Теплыми летними вечерами из окон льются неспешные звуки фортепиано, и, возвращаясь с прогулок, люди часто останавливаются, чтобы послушать.

В тот уик-энд я думал только о Мидори. Я заваривал лапшу быстрого приготовления, а потом гасил свет и ставил ее диск. Мне нравилось одновременно слушать и смотреть с балкона на узкие улочки Сенгоку. Казалось, я чувствую прикосновение прошлого и ничего не боюсь.

Особый ритм жизни этого района с годами нравился мне все больше. Я словно пустил корни и почувствовал себя его частью. Чужаку здесь не спрятаться: тут же заметят. В Сенгоку вообще не принято прятаться, и, пожалуй, мне это на руку.

 

6

На следующей неделе я пригласил Гарри в кафе «Иссан». Хочется решить одну маленькую проблему, и без его помощи не обойтись.

Кафе — небольшой деревянный домик, расположенный в Мегуро, в пятидесяти метрах от Мегуро-дори и одноименной станции метро. Заведение скромное, без особых претензий, зато здесь готовят лучшую гречневую лапшу в городе. Хотя я люблю «Иссан» не только за лапшу. У кафе есть своего рода визитная карточка — зал находок, расположенный рядом с входом. Его экспонаты не меняются уже много лет, с того самого дня, как я открыл для себя это кафе. Представляю лицо хозяина, когда один из посетителей воскликнет: «Ну надо же! Это черепаховый рожок для обуви, который я потерял в позапрошлом году!»

Молодая изящная официантка проводила меня за низенький столик в зал татами и, принимая заказ, опустилась на колени. Я взял маринованные сливы: попробую, пока жду Гарри.

Он явился минут через десять, та же официантка подсадила его ко мне.

— Да, зря я надеялся, что ты снова выберешь «Лас-Чикас», — вздохнул он, с тоской оглядывая кафе.

— Решил познакомить тебя с настоящей Японией, а то ты постоянно отираешься в компьютерных магазинах Акихабары. Закажем что-нибудь классическое, ладно? Предлагаю юзукири.

Юзукири — лапша из гречневой муки, приправленная соком юзу — цитрусовых, которые растут только в Японии.

Официантка приняла заказ на два юзукири, и Гарри признался, что ничего интересного о Кавамуре не нашел. Так, некоторые детали биографии.

— Кажется, он всю жизнь состоял в ЛДП, — уныло начал мой помощник. — Политикой стал заниматься еще в студенческие годы. В 1960 году окончил Токийский университет и в числе лучших выпускников был принят на работу в правительство.

— Штатам есть чему поучиться: там в правительство берут тех, кого выгоняют из колледжа. А это все равно, что высевать бракованные семена!

— С этими балбесами мне и приходилось работать, — пожаловался Гарри. — Так или иначе, оказавшись в министерстве промышленности и торговли, Кавамура начал составлять административные руководства для электронной промышленности. В то время министерство работало с такими фирмами, как «Сони» и «Панасоник», стараясь укрепить позиции Японии на мировом рынке, так что для парня двадцати лет у Кавамуры было довольно много власти. По карьерной лестнице он поднимался медленно, но уверенно, без особых взлетов и падений. В середине восьмидесятых получил благодарность за создание стратегического руководства для фирм, занимающихся полупроводниками.

— Сейчас это уже не важно, — равнодушно проговорил я.

Гарри пожал плечами.

— Тем не менее своего Кавамура не упускал. После министерства промышленности и торговли его перевели в Кенсетсусо, бывшее министерство строительства, где он дослужился до замминистра землепользования, а потом министерство строительства вошло в состав Кокудокотсусо.

Сделав паузу, Гарри взъерошил волосы, что никак его не красило.

— Понимаешь, это ведь только биография. Я же не знаю, что ищу. Может, объяснишь? Иначе пропущу самое ценное.

— Не будь к себе слишком строг. Продолжай искать, ладно? — Я замолчал, понимая, что подвергаю себя опасности. Но ради того, чтобы узнать правду, стоит рискнуть. Поэтому я рассказал о том, что случилось в «Альфи» и как следил за странной парочкой до дома в Дайканяме.

— Вот так дела! — покачал головой Гарри. — Идешь себе в клуб, а там дочь Кавамуры...

Я пристально посмотрел на Гарри.

— Мир тесен.

— Наверное, такая карма, — проговорил он, сделав непроницаемое лицо.

Боже, что может знать этот парень?

— Разве ты веришь в карму, Гарри?

Он снова пожал плечами.

— Думаешь, это как-то связано во взломом в квартире Кавамуры?

— Может быть. Тот белый парень в поезде что-то искал. На теле Кавамуры не нашел. Влез в его квартиру. Снова ничего. Вот он и решил встретиться с дочерью, ведь именно к ней перешло имущество отца.

Официантка принесла юзукири и, опустившись на татами, аккуратно поставила на стол. Глубокий поклон, и девушка исчезла.

Быстро уничтожив лапшу, Гарри откинулся к стене и начал рыгать.

— Вкусно!

— Знал, что тебе понравится!

— Позволь тебя кое о чем спросить, — начал он. — Если не хочешь, не отвечай.

— Ладно.

— А ты-то тут при чем? Почему ты так беспокоишься? На тебя это не похоже.

Сказать, что стараюсь для клиента? Нет, вряд ли поверит...

— Происходящее не стыкуется с тем, что рассказал клиент, — начал я. — Вот и чувствую себя не в своей тарелке.

— Неужели?

Похоже, сегодня мне от него не отделаться.

— Ситуация напоминает кое-что произошедшее много лет назад, — сказал я чистую правду. — Казалось, ничего подобного больше не случится... Давай больше не будем об этом, ладно?

Гарри умоляюще поднял руки и наклонился ко мне:

— Очевидно, у белого парня там квартира. В Дайканяме полно иностранцев, но не думаю, что в том доме их больше десятка.

— Отлично, продолжай!

— Мама-сан сказала, что он журналист?

— Да, но это ничего не значит. Наверное, он показал ей визитку, которая может легко оказаться фальшивкой.

— И все-таки зацепка! Могу проверить всех иностранцев, проживающих в том доме по Ниюкану, и узнать, нет ли среди них журналистов.

Ниюкан, сокращенное от Ниюкокуканрикиоку, — это японское иммиграционное бюро, подчиняющееся министерству юстиции.

— Чудесная идея, обязательно проверь! А параллельно отыщи адрес девушки. Я попробовал узнать в справочной, но она там не значится.

Почесав небритую щеку, Гарри опустил глаза, будто прятал улыбку.

— Что?

— Она тебе нравится.

— Боже мой, Гарри...

— Ты пытался ее подцепить, а она отшила! Девчонка крутит динамо! Все ясно: тебе хочется попробовать еще раз.

— Слушай, у тебя слишком богатое воображение.

— Она хорошенькая? Ну скажи, хорошенькая?

— Не буду я ничего тебе говорить!

— Значит, хорошенькая, а ты втрескался!

— Ты читаешь слишком много манга, — посетовал я, имея в виду эротические комиксы, так популярные в Японии.

— Да, а что такого?

Боже, он действительно покупает эту дрянь! Неужели я его обидел?

— Ладно, Гарри! Ты ведь знаешь, один я не справлюсь! Тот журналист что-то искал, поэтому и шарил по карманам Кавамуры! То, что нужно, он явно не нашел, иначе бы не стал расспрашивать Мидори. А теперь скажи, к кому перешли вещи Кавамуры, включая одежду, которая была на нем в день смерти?

— Ясное дело, Мидори!

— Умница! Она и есть наша главная зацепка! Постарайся узнать о ней как можно больше, оттуда и будем плясать!

До конца обеда мы болтали о разных пустяках. Рассказывать о том, что купил диск Мидори, я не стал: мой помощник и так знает слишком много.

 

7

На следующий день я получил сообщение от Гарри, что на форуме меня ждет сюрприз. Предположив, что он раздобыл адрес Мидори, я не ошибся.

Итак, у нее квартира в жилом комплексе, название которого можно перевести как «Зеленые вершины Харадзуку», совсем рядом со стадионом, где проходила Олимпиада 1964 года. Харадзуку — своего рода пограничная область, отделяющая невозмутимую прохладу парка Йойоги, усыпальницу императора Мейдзи и бешеную Такесита-дори, где царствуют подростки, от элегантных бутиков и бистро Омотесандо.

Гарри сообщил, что автомобиль, зарегистрированный на имя Мидори Кавамуры, в автодорожной инспекции Токио не значится. Выходит, она пользуется либо железной дорогой и садится на станции Харадзуку, либо метро со станции Омотесандо.

Вся проблема в том, что станции метро и железной дороги в разных концах. По дороге к станциям нет ни одного места для засады, так что можно начать с любой, лучше с менее опасной.

Итак, больше подходит станция метро на Омотесандо-дори. Эту улицу никогда не бывавшие в Париже называют Елисейскими полями. На Омотесандо-дори много вязов, которые летом радуют зелеными кронами, а осенью — ковром золотых листьев. Многочисленные бистро и кофейни открыты специально для праздного времяпрепровождения по-парижски, можно спокойно просидеть пару часов, не привлекая внимания.

Но даже при таком раскладе пришлось бы посвятить слежке несколько отчаянно скучных дней. Меня выручило изобретение Гарри, благодаря которому телефон легко превратить в микрофон, причем на расстоянии.

Трюк, правда, срабатывал только на телефонах с цифровым набором и громкоговорящим устройством, чтобы установить связь, не снимая трубки. Слышно не очень хорошо, но слова разобрать можно. Зная, что меня ожидает тоскливая слежка, Гарри протестировал свое изобретение на телефоне Мидори и заверил, что оно работает.

В субботу, в десять часов утра, я засел в кафе «Аояма», вооружившись небольшим приборчиком, подключенным к домашнему телефону Мидори и моему сотовому. Устроившись за столиком, заказал эспрессо у скучающей официантки. Наблюдая за редкими прохожими, я нажат на рычажок, и в наушниках раздалось шипение, означающее, что связь установлена. Шипение, и больше ничего. Придется ждать.

В нескольких метрах от «Аоямы» велись дорожные работы. Четверо парней мешали гравий и проводили какие-то измерения. Вообще-то хватило бы двоих, но якудза, то есть японская мафия, тесно сотрудничающая с министерством строительства, любит привлекать дополнительную рабочую силу. В правительстве довольны, что создаются новые рабочие места, и ради этого готовы на многое закрыть глаза.

Безработица под контролем, все счастливы, а якудза особенно.

Занимая пост замминистра землепользования, отец Мидори наверняка курировал крупнейшие строительные и ремонтные проекты на всей территории Японии. Значит, он был напрямую связан с якудзой. Неудивительно, что у него появились враги!

В кафе вошли трое мужчин в черных костюмах, и с улицы пахнуло гудроном. Этот запах напомнил мне о детстве в Японии. В день начала нового учебного года мама всегда провожала меня в школу. В это время часто велись ремонтные работы, так что у меня запах гудрона ассоциируется с началом гонений, запугивания и драк.

Иногда кажется, что жизнь делится на этапы. Я бы назвал их главами, но нет общей идеи, связывающей главы любого произведения. Первый этап кончился со смертью отца, разрушившей мой счастливый детский мирок. Следующая веха — телеграмма о смерти матери, которую я получил в армии. Вместе с мамой я потерял некую точку притяжения, будто она издалека управляла моими поступками. Сначала я почувствовал себя несчастным, а со временем понял, что свободен как птица. Затем джунгли Камбоджи. А за ними — глава последняя. Называется она «Черная пустота».

Странно, но переезд в Штаты не представляется мне поворотным этапом. Я был чужим в Японии, был чужим и в другой стране. На земном шаре немало мест, где я побывал, став взрослым, но для меня это даже не точки. Так, запятые. Целых десять лет после похорон Клёвого Чокнутого я мотался по планете, моля Бога о смерти. И Господь убил мою душу, оставив пустую телесную оболочку.

Я сражался в Бейруте на стороне ливанских христиан, когда ЦРУ наняло меня готовить моджахедов, которые воевали с советскими войсками в Афганистане. Меня сочли лучшим кандидатом. Я просто находка: типичный наемник, никто не догадается, что я работаю на правительство США.

Для меня война заменила жизнь, а все, что было раньше, кажется призрачным и нереальным. И сужу я по законам военного времени. По-другому просто не умею.

Слышали буддийскую притчу? Монаху приснилась бабочка, и вот сидит он и думает: «А что, если я бабочка, которой приснился монах?»

Вскоре после одиннадцати в квартире Мидори послышались звуки. Шаги, затем плеск воды. Может, принимает душ? Конечно, она ведь работает по ночам. С чего бы ей быть ранней пташкой? Затем примерно в двенадцать хлопнула входная дверь и щелкнул замок. Значит, наша девочка куда-то собралась.

Заплатив за два эспрессо, я вышел на Омотесандо-дори, а потом к железнодорожной станции. Нужно подняться на пешеходную эстакаду — оттуда отлично просматривается вся станция. Впрочем, я тоже буду на виду, так что долго задерживаться нельзя.

Успел как раз вовремя. Простояв на эстакаде всего лишь минуту, я увидел Мидори. Выйдя на Омотесандо-дори, она свернула направо. Ну, проследить за ней теперь будет легче легкого.

На девушке обтягивающие черные брюки и джемпер с V-образным вырезом. Черные волосы убраны в хвост, на глазах солнечные очки. Да, выглядит здорово!

Хватит распускать нюни! Какая разница, красавица она или урод?

В руках Мидори большой пакет с символикой «Малберри», английского производителя кожаных изделий. У них магазин в Минами-Аояма, значит, она идет что-то возвращать.

На середине Аояма-дори девушка свернула в бутик Пола Стюарта. Можно было зайти в бутик и изобразить случайную встречу, но, решив, что одним Полом Стюартом она не ограничится, я решил подождать. Может, нырнуть в галерею Фуше, где неплохая коллекция картин и прекрасный вид на улицу?.. Мидори появилась минут через двадцать.

Следующая остановка девушки — салон Николь Фархи. На этот раз я дожидался ее в цветочном магазине «Аояма», что на первом этаже небоскреба Ла Миа. Из салона Мидори прогулялась по бесконечным переулкам Омотесандо до самой Кото-дори, где свернула направо во французский магазин «Синее небо».

Я остановился у витрины обувного магазина Дж. М. Вестона, наслаждаясь великолепной обувью ручной работы, то и дело посматривая на «Синее небо». Так, похоже, девушке нравится европейская одежда, а большие супермаркеты она недолюбливает, даже самые дорогие. В руках все тот же пакет из «Малберри»; значит, сделав круг, она собирается вернуться домой.

Если Мидори действительно намерена что-то вернуть, то у меня есть шанс попасть в бутик первым. В этом есть определенный риск, потому что, если я буду ждать в «Малберри», а она пойдет другой дорогой, я точно ее потеряю. Зато, если угадаю, встреча будет выглядеть совершенно естественно.

От обувного я прошел к Кото-дори, по дороге заглядывая во все витрины подряд, чтобы не смотреть на девушку. Как только «Синее небо» скрылось из виду, перешел через дорогу и нырнул в «Малберри». Улыбнувшись продавщице, я стал рассматривать стоящие на витрине портфели.

Вскоре в магазин вошла Мидори и, сняв очки, кивнула владелице. Наблюдая за ней краем глаза, я взял первый попавшийся портфель, будто хотел проверить, подходят ли мне его вес и размеры. Через минуту я почувствовал взгляд Мидори, задержавшийся на мне дольше, чем на других посетителях. Поставив портфель на место, я огорченно покачал головой и поднял глаза. Девушка глядела на меня, слегка наклонив голову.

Я растерянно заморгал, изображая искреннее удивление.

— Кавамура-сан! — по-японски поприветствовал я. — Какой приятный сюрприз! В прошлую пятницу я видел вас в клубе «Альфи». Играли вы просто божественно!

Мидори не ответила, но глаза ее заблестели, и я понял: моя наживка проглочена. Она девушка умная, в совпадения не верит и, приди я в магазин позже нее, тотчас догадалась бы о слежке.

— Да, я вас помню. Вы тот мужчина, что сравнил джаз с сексом, — наконец сказала Мидори. Прежде чем я нашелся с ответом, она добавила: — Не стоило вам так говорить, можно было выразиться и помягче.

Лишь сейчас я смог по достоинству оценить ее фигуру: стройная, с длинными руками и ногами, совсем как у отца. Плечи довольно широкие, зато шея длинная и гибкая. Груди маленькие, но очень аппетитные. На фоне черного трикотажа свитера молочно-белая кожа кажется атласной.

Заглянув в темные глаза, я почувствовал, что спорить совсем не хочется.

— Вы правы, — искренне проговорил я, — стоило выразиться иначе.

Мидори покачала головой.

— Вам правда понравился концерт?

— Очень! У меня есть ваш диск, и я давно мечтал услышать вас вживую. Видите ли, по службе мне приходится много путешествовать, так что такой шанс, как в прошлую пятницу, я просто не мог упустить.

— Куда вы обычно ездите?

— В основном в США и Западную Европу. Я консультант, — объявил я таким тоном, будто считал свою работу отчаянно скучной. — Совсем не то, что быть джазовой пианисткой!

— Думаете, быть джазовой пианисткой очень увлекательно? — с улыбкой спросила Мидори.

А из девушки выйдет неплохой следователь: она подсознательно повторяет последние слова собеседника, вызывая на откровенность. И выглядит все очень естественно. Правда, со мной это не пройдет.

— Скажу так: с сексом мои консультации еще никогда не сравнивали.

Запрокинув голову, девушка заразительно засмеялась. В отличие от большинства японских женщин она не считала необходимым прикрывать рот рукой, и уже не в первый раз я почувствовал невольную симпатию.

— Хорошо сказано, — сложив руки на груди, похвалила Мидори.

— Чем занимаетесь сегодня? Решили пройтись по магазинам? — робко улыбнувшись, спросил я.

— Да. А вы?

— То же самое. Давно пора купить новый портфель. Знаете, консультантам необходимо поддерживать определенный имидж, — сказал я и посмотрел на ее пакет. — Похоже, вы любите Пола Стюарта. Его бутик будет моей следующей остановкой.

— Отличный выбор! Я полюбила эту марку еще в Нью-Йорке и страшно обрадовалась, когда они открыли филиал в Токио.

— Вы жили в Нью-Йорке? — спросил я, удивленно подмяв брови.

— Некоторое время, — улыбнулась Мидори, заглядывая мне в глаза.

Да, девочка не из простых! Нужно срочно чем-то ее заинтересовать!

— Вы говорите по-английски? — спросил я, на ходу перейдя на язык Шекспира.

— Кое-как справляюсь, — без запинки ответила она.

— Не хотииите выпить кооофе? — спросил я, ловко имитируя тягучий бруклинский акцент.

— Здорово у вас получается!

— Вообще-то это приглашение.

— Вы же собирались к Полу Стюарту?

— Так и есть, но я проголодался. Знаете кофейню «Цута»? Милое местечко! Оно за углом у самой Котодори.

— Никогда там не была.

— Тогда вам обязательно нужно туда сходить. Кояма-сан варит лучший кофе в городе; можно выпить по чашечке и послушать Баха или Шопена, глядя на тайный садик.

— Тайный садик? — переспросила она, стараясь выиграть время. — А в чем секрет?

— Кояма-сан говорит, что если я кому-то его расскажу, то должен буду убить этого человека. Так что вам лучше посмотреть самой.

Засмеявшись, Мидори выложила последний контраргумент.

— Думаю, сначала мне следует узнать ваше имя.

— Джунучи Фудзивара, — представился я, машинально кланяясь.

— Рада познакомиться с вами, Фудзивара-сан!

— А теперь позвольте познакомить вас с «Цутой»! — улыбнулся я, и мы вышли на улицу.

Идти до «Цуты» минут пять, не дольше, и по дороге мы обсудили, как сильно изменился город за последние несколько лет. Оказалось, мы оба скучаем по тому времени, когда бульвар перед парком Йойоги по субботам закрывался для автомобильного движения и там устраивали костюмированные шествия. Именно тогда в тысячах подвальных баров и кофеен рождался японский джаз. Новое здание мэрии в Синдзюку еще не построили, и в том районе кипела настоящая жизнь. Мне нравилось разговаривать с Мидори, хотя я прекрасно понимал, что это нежелательно.

Нам повезло, и один из двух столиков у окна, выходящего на садик, оказался свободным. Обычно я усаживаюсь у прилавка и наблюдаю, как священнодействует Кояма-сан. Но сегодня мне нужна более доверительная атмосфера. Заказав по чашечке кофе а-ля «Цута», мы передвинули стулья, чтобы обоим был хорошо виден сад.

— Вы давно живете в Токио? — спросил я.

— Почти всю сознательную жизнь, хотя и наездами. — Мидори аккуратно помешивала кофе. — В детстве несколько лет прожила за границей, хотя домом считаю Чибу. Подростком часто ездила в столицу и все время проводила в джаз-клубах. Затем четыре года учебы в Нью-Йорке. Вот и все, теперь вернулась и живу в Токио. А вы давно здесь?

— Могу сказать то же самое: наездами всю жизнь.

— И где же вы научились заказывать кофе с настоящим нью-йоркским акцентом?

Сделав глоток, я стал думать, как лучше ответить. Я почти никогда о себе не рассказываю. Как и предупреждал Клёвый Чокнутый, то, чем я занимаюсь, оставило в душе неизгладимый след. Возможно, постороннему глазу он незаметен, но я-то знаю, он есть. Близкие отношения стали непозволительной роскошью, о чем я иногда сожалею.

С тех пор как я стал призраком, я ни с кем не встречался. Пару раз ходил на свидания, заранее зная, что продолжения не последует. Тацу и другие бывшие друзья пытались познакомить меня с женщинами. И к чему могут привести отношения, если я не могу рассказать о себе главного? Представьте себе беседу:

— Я служил во Вьетнаме!

— Как ты там оказался?

— Видишь ли, я наполовину американец!

Я встречаюсь с несколькими мизу собай, как в Японии называют представительниц полусвета. За это время мы успели как следует друг друга узнать, и теперь формой оплаты выступают не деньги, а дорогие подарки и некоторая доля привязанности. Девушки думают, что я женат, а это значительно облегчает процесс общения: они не удивляются, что мне приходится предпринимать некоторые меры безопасности, и лишних вопросов не задают.

Но замкнутая Мидори уже сделала первый шаг, рассказав о своем детстве, и, если я не отвечу ей подобной откровенностью, мы больше не встретимся, и я ничего не узнаю.

— Можно сказать, я вырос в двух странах, — пояснил я после длинной паузы. — В самом Нью-Йорке никогда не жил, хотя бывать там приходилось, вот и смог изучить местный акцент.

Карие глаза расширились.

— Вы росли в Японии и США?

— Да.

— Как же так вышло?

— Моя мама — американка.

Карий взгляд тут же стал напряженным: девушка искала на моем лице европеоидные черты. В принципе они еще видны, особенно если знаешь, на что обратить внимание.

— Что-то вы не... Наверное, вы больше похожи на отца.

— Некоторым не нравится.

— Что именно?

— На вид я настоящий японец, а на самом деле это не так.

Почему-то я вспомнил, как впервые услышал слово «айноко», или полукровка. Вернувшись из школы, я спросил отца, что это значит. «Ничего особенного!» — заявил он, нахмурившись. Но довольно скоро я вновь услышал это слово от школьных хулиганов, собиравшихся вытрясти из меня мозги, и тут же обо всем догадался.

— Про других сказать не могу, — улыбнулась Мидори, — однако меня очень интересуют все точки соприкосновения культур.

— Правда?

— Да, конечно! Возьмем, к примеру, джаз: корни в Америке черных, а ветви растянулись по всему миру и даже к нам в Японию попали.

— Вы оригиналка! Большинство японцев в глубине души расисты! — Боюсь, мои слова прозвучали гораздо эмоциональнее, чем мне хотелось.

— Не уверена, что дело в расизме. Просто Япония испокон веков была островом, и люди боятся всего нового.

Обычно подобный идеализм меня раздражает, но Мидори, видимо, судит остальных по себе. Заглянув в ее честные глаза, я не смог сдержать улыбки. Полные губы раздвинулись, и девушка улыбнулась в ответ, а в ее взгляде было столько света, что пришлось отвернуться.

— Как же вы росли в двух совершенно разных странах? Наверное, было очень интересно?

— Вообще-то ничего особенного, — задумчиво проговорил я.

Мидори замерла с поднесенной ко рту чашкой.

— Ничего особенного? Честно говоря, не представляю, как так могло получиться!

Осторожнее, Джон, осторожнее! Не распускай нюни!

— Вы правы. На самом деле мне было непросто в обеих странах.

— Где вы прожили дольше? — пригубив кофе, спросила Мидори.

— Лет до десяти в Японии, затем в основном в Штатах, с начала восьмидесятых снова в Японии.

— Поближе к родителям?

Я покачал головой:

— Нет, к тому времени их обоих уже не было в живых.

Девушка сочувственно кивнула.

— Рано остались сиротой?

— В подростковом возрасте, — уклончиво ответил я.

— Ужасно! Подростком быть нелегко, а тут такая утрата! Вы были с ними близки?

Хороший вопрос. В моем представлении отец, даже женившись на американке, оставался среднестатистическим японцем. В глубине души он стыдился, что меня задирают в школе, наверное, даже стеснялся такого сына, как я.

— Думаю, да. Хотя не очень хорошо их помню.

— Собираетесь возвращаться в Штаты?

— Одно время хотел, — произнес я, вспоминая, при каких обстоятельствах стал заниматься своим нынешним делом. — Приехав в Японию, поначалу обещал себе потерпеть еще годик, а потом обратно в Штаты. Сейчас об этом уже не думаю...

— Значит, домом стала Япония?

«У нас нет дома, Джон, и не может быть после того, что мы сделали», — сказал Клёвый Чокнутый, перед тем как я выполнил его последнюю просьбу.

— Да, наверное, — выдержав долгую паузу, проговорил я. — А про себя что скажете? Вам бы хотелось снова оказаться в Америке?

Тонкие пальцы застучали по кофейной чашке, выбивая какой-то ритм.

«Это ее настроение, — догадался я. — Она играет его, словно этюд на фортепиано». Интересно, что бы вышло, задумай я излить душу черно-белым клавишам?

— В Нью-Йорке мне очень нравилось. — Мидори улыбнулась своим воспоминаниям. — Мечтаю снова там оказаться и даже некоторое время пожить. А вот менеджер считает, что нашей группе в Штаты пока рано, хотя в ноябре нас пригласили в «Авангард». Возможно, удастся о себе заявить...

Манхэттенский клуб «Авангард» — настоящая Мекка для профессиональных джазистов.

— "Авангард"? — восхищенно переспросил я. — Здорово! В свое время там начинали Колтрейн, Майлс Дейвис, Билл Эванс и Телониус Монк — весь джазовый пантеон.

— Да, упускать такой шанс нельзя!

— С Нью-Йорка может начаться ваше восхождение! Появятся возможности, какие в Токио даже не снились!

— Посмотрим. Не забывайте: я уже знаю, что такое жить в Нью-Йорке. Похоже на подводное плавание. Сколько всего яркого, красивого и доступного — только руку протяни. А чувствуешь, что тебе не хватает воздуха.

Я провела там четыре года и, чуть не задохнувшись, вернулась домой.

Вот он, мой шанс!

— У вас очень смелые родители, раз отпустили одну в Штаты на целых четыре года!

Мидори слабо улыбнулась.

— Мама умерла, когда я была маленькой, так что учиться в Джуллиард меня послал отец. Он очень любил джаз и радовался, что я решила стать джазовой пианисткой.

— Хозяйка клуба «Альфи» рассказывала, что недавно у вас случилось горе, — проговорил я, чувствуя, как в ушах стучит кровь. — Искренне соболезную. — К моему ужасу, девушка благодарно кивнула. — Чем он занимался?

— В министерстве служил чиновником.

В Японии это уважаемая профессия. Само слово «канрио» начисто лишено негативного значения, присутствующего во многих языках.

— В каком министерстве работал?

— В основном в Кенсетсусо — министерстве строительства.

Почему же я так себе противен?

Все, пора заканчивать! Еще немного, и беседа пойдет не по плану. Сам себя не узнаю, давненько со мной такого не было!

— Министерство строительства — странное место для любителя джаза. Вашему отцу не было скучно?

— Всякое бывало, — призналась Мидори. По-моему, она насторожилась: будто сначала собиралась сказать больше, а в последний момент передумала. Однако ни поза, ни выражение лица не изменились, и я сделал вид, что ничего не заметил.

— Да, нелегко сохранить уникальность, когда окружающие совсем на тебя не похожи. Представляю, что чувствовал ваш отец. Зато у его дочери подобных проблем нет. — Я постарался вложить в улыбку побольше обаяния. — У нее есть своя группа, и она выступает в «Альфи».

Долю секунды девушка сидела напряженная, а потом, словно опомнившись, засмеялась.

Что же я нащупал? Нужно будет обязательно над этим поразмыслить.

— Итак, вы провели в Нью-Йорке целых четыре года. Наверняка за это время появились новые планы...

— Конечно. Прожив некоторое время за границей, человек возвращается совсем другим.

— Что вы имеете в виду?

— Мировоззрение меняется. Обычные вещи уже не воспринимаются как должное. Например, я заметила, что в Нью-Йорке, когда один таксист перебивает клиента у другого, обиженный делает вот так, — воспитанная пианистка Мидори показала настоящий нью-йоркский кукиш, — и осыпает обидчика проклятиями. В Японии такого нет. К чужим ошибкам люди относятся спокойнее, как к чему-то неизбежному, вроде капризов погоды. Думаю, разозлить японца гораздо труднее. Так вот, все это я стала замечать только после возвращения из Штатов.

— Да, темпераменты совсем разные. Кажется, в стрессовых ситуациях правильнее и рациональнее ведут себя японцы. Американцам стоит поучиться их невозмутимости.

— А к какому лагерю принадлежите вы, американскому или японскому? По мировоззрению, конечно, — быстро добавила она, испугавшись собственной прямолинейности.

Взглянув на Мидори, я неожиданно вспомнил ее отца и других своих подопечных. Во что они превратили мою жизнь? Без них все было бы совсем иначе. Или дело совсем не в них?

— Не знаю, — опустив глаза, промолвил я. — Вы еще в «Альфи» могли заметить, что особой терпимостью я не страдаю.

— Можно задать вам один вопрос? — робко спросила девушка.

— Да, конечно!

— Помните, вы сказали, что наша музыка спасла вам душу... Что вы имели в виду?

— Просто хотел завязать разговор, — легкомысленно заявил я и тут же понял, что Мидори ждала совсем другого ответа.

Так, нужно помягче и пооткровеннее, похоже, девушка трепетная.

— В тот вечер музыка заставила вспомнить о некоторых своих поступках. В молодости мне казалось, будто я знаю, что в жизни главное. — Я перешел на английский и почувствовал себя немного увереннее. — А вышло все совсем не так. Бесцельно прожитые годы преследуют...

— Преследуют? — перебила Мидори. Очевидно, я говорил слишком быстро.

— Да, как призраки, — уже по-японски пояснил я.

— Моя музыка помогла разогнать призраков прошлого?

— Да, — грустно улыбнулся я, — нужно почаще слушать ваш диск.

— Потому что призраки могут вернуться?

Боже, Мидори, перестань! Хватит меня мучить!

— Боюсь, они всегда со мной. От прошлого не убежишь, и от себя тоже.

— Сожалеете о своих ошибках?

— Все сожалеют, разве нет?

— Да, наверное, а ваши ошибки такие же, как у всех?

— Не могу сказать, не сравниваю.

— Но вы же только что сравнили!

— А вы девушка упрямая! — усмехнулся я.

— Простите, — покачала головой Мидори.

— Все в порядке, вас это лишь красит.

— Знаете, как говорят: «Сожалеть нужно только о несделанном». Вы не согласны?

— Это совсем не обо мне. Обычно так говорят люди, ведущие размеренный образ жизни.

Вероятно, сегодня она не расскажет ни об отце, ни о белом парне. А давить очень опасно... Пора заканчивать нашу содержательную беседу.

— Пройдетесь еще по магазинам?

— Я бы с удовольствием, но менее чем через час назначена встреча в Дзинбочо.

— Друг? — улыбнулся я.

— Менеджер, — успокоила Мидори.

Заплатив по счету, я проводил девушку до Аояма-дори. Погода испортилась, и прохожих сразу стало меньше. Посмотрев на небо, я увидел низкие тучи.

Ничего не скажешь, время я провел прекрасно, гораздо лучше, чем мог себе представить. Однако холодный воздух и серая мгла быстро вернули меня к неприглядной действительности. Взглянув на девушку, я внутренне поежился.

Боже, Боже, что я натворил!

— В чем дело? — спросила чуткая Мидори.

— Ничего, просто немного устал.

— Мне показалось, вы смотрите на кого-то другого.

— Нет, что вы!

Наши шаги негромким эхом разносились по опустевшей улице.

— Придете еще раз на мой концерт?

— С удовольствием! — Прозвучало по-идиотски, но нужно же как-то добыть полезную информацию.

— В пятницу и субботу мы выступаем в «Синем клоуне».

— Я знаю. — Совсем глупо, однако Мидори, похоже, была довольна.

Она остановила такси, и, галантно открыв дверь, я помог девушке сесть. Вот бы поехать с ней...

Так, что за мысли?! Срочно взять себя в руки!

Такси тронулось с места, а Мидори неожиданно открыла окно.

— Приходите один! — велела она.

 

8

В следующую пятницу Гарри снова прислал сообщение с просьбой выйти в чат.

Оказывается, он выяснил, что высокий белый из метро действительно журналист. Зовут его Франклин Булфинч, он главный редактор токийского отделения журнала «Форбс». В многоквартирном доме, у дверей которого я оказался несколько дней назад, жили всего пять иностранных подданных, и причем только один мужчина. Так что Гарри пришлось лишь найти его файл в досье иммиграционного бюро. Каждый файл содержит исчерпывающую информацию о проживающем на территории Японии иностранце: полное имя, возраст, место рождения и работы, адрес, отпечатки пальцев и фотографию. Добросовестный Гарри убедился, что другие иностранцы не соответствуют данному мной описанию внешности. Невероятно, но моему помощнику даже удалось скачать фотографию Булфинча. Да, это он, тот самый тип из метро.

Гарри порекомендовал посетить сайт forbes.com, где в архиве хранятся все статьи Булфинча. В результате я провел несколько часов, изучая статьи о предполагаемом влиянии якудзы на правительство, о том, как ЛДП использует угрозы, взятки и запугивание и чем все это грозит рядовым японцам.

Естественно, Булфинч писал на английском, и в японской прессе его статьи не нашли никакого отклика. Наверное, ему очень обидно, хотя при любом другом раскладе меня давно попросили бы его убрать.

Думаю, Кавамура был одним из информаторов Булфинча, отсюда и тайная встреча в метро. Упорство журналиста не могло не вызывать восхищения: надо же, информатор упал замертво прямо перед ним, а он не растерялся и стал шарить по карманам. А все ради правды...

Видимо, кто-то подумал, что хватит выносить сор из избы, и, поскольку убирать регионального редактора крупного издания опасно, решил просто устранить течь. Все должно было выглядеть естественно, иначе Булфинч переполошится и, не ровен час, поднимет международный скандал. Отсюда плавно вытекает мое участие.

Значит, порядок, Бенни никого больше не нанимал. Зря я всполошился. И теперь можно с чистой совестью оставить его в покое.

Я посмотрел на часы. Еще и пяти нет. В «Синий клоун» нужно к семи, времени предостаточно, если, конечно, я решу пойти.

«Соберись и сходи на концерт! — подбадривал я себя. — Она же тебе нравится, очень нравится! В крайнем случае одна мимолетная близость. Ничего страшного».

Ерунда какая-то! Вне зависимости от того, что случится после концерта, Мидори не из тех, кого снимают на одну ночь. Меня страшно к ней тянет, и именно поэтому лучше в «Синем клоуне» не появляться.

«Что за настроение?! Нужно срочно развеяться. Может, позвонить одной из девушек? Например, Кейко, с ней не заскучаешь. Приглашу на ужин в какой-нибудь ресторанчик, а потом сниму номер в отеле...»

Странно, но перспектива провести ночь с Кейко подействовала угнетающе. Может, лучше сходить на тренировку? Например, в Кодокан, где я обычно занимаюсь дзюдо. А что, мысль дельная!

Кодокан, или «Институт изучения пути», был основан в 1882 году Дзигоро Кано, создателем дзюдо. Освоив несколько видов боевого искусства, Кано изобрел новое направление, главным принципом которого стало рациональное использование физической и умственной энергии. На западные виды борьбы дзюдо похоже не больше, чем карате на бокс. Основной арсенал дзюдоиста не мощные удары, а броски и захваты, которые на тренировках нужно применять с большой осторожностью. На мой взгляд, чтобы стать настоящим мастером, нужно обладать осторожностью и колоссальным терпением. Интересно, согласился бы со мной Кано?

В данный момент штаб-квартира и тренировочные залы Кодокана расположены в суперсовременном восьмиэтажном здании в Канкьоку, что всего в нескольких километрах от Сенгоку. Проехав одну станцию на метро, я быстро переоделся и вышел в дайдодзо, или главный зал, где занималась команда токийского университета. С первым соперником я разобрался менее чем за минуту, и, разглядев во мне мастера, студенты выстроились в очередь. Через полчаса я одолел их всех. Молодость и сила — это хорошо, но для дзюдоиста далеко не самое главное.

Укладывая на татами очередного студента, я заметил куроби, или обладателя черного пояса, скромно разминавшегося в углу. Пояс у него потертый и скорее серый, чем черный; значит, он давно его носит. Интересно, сколько куроби лет? Волосы густые и без малейшего намека на седину, а на лице довольно много морщин. Зато двигается он так, что молодой позавидует! А как легко садится на шпагат! Кажется, Черный Пояс тоже меня заметил и оценил, хотя я ни разу не видел, чтобы он смотрел в мою сторону.

Пора сделать перерыв, и я извинился перед студентами, которые так и не успели излить на меня юношеский пыл. Отрадно, что молодые мне по-прежнему по зубам. Интересно, надолго ли меня хватит?

Тем временем мужчина с потертым поясом тренировал захват в паре с плотным, коротко стриженным студентом, и я подошел посмотреть. Да, производит впечатление, бедный парень даже морщится!

Закончив, куроби поблагодарил полуживого студента и повернулся ко мне.

— Не желаете присоединиться? — по-английски спросил он и низко поклонился.

Крайне обескураженный, я внимательно посмотрел на куроби. Вид решительный, на лице ни тени улыбки. Значит, он действительно за мной наблюдал. Неужели заметил, что я не стопроцентный японец? Может быть... Теперь, наверное, хочет проверить, насколько я хорош на татами. Странно, очень странно! И английский, по крайней мере в плане произношения, у него отличный! С иностранцами любят биться те, кто мало с ними общался, а здесь все совсем не так.

— С удовольствием, — по-японски ответил я. Может, прикинуться идиотом? — Вы говорите по-японски?

— Конечно, я же японец! — возмутился Черный Пояс.

— Простите, но у вас такое замечательное произношение, что я подумал...

— У вас с языками тоже нет никаких проблем, — засмеялся мужчина. — Равно как и с дзюдо!

Тогда почему он продолжает говорить по-английски? Я не на шутку встревожился. Японским я владею как родным, ничуть не хуже — английским, и поэтому комплимент, мягко говоря, неуместен. Нужно срочно прояснить ситуацию.

Отыскав свободное место, мы поклонились друг другу и начали кружить, выжидая удобный момент для атаки. Мой соперник выглядел абсолютно расслабленным и двигался на удивление легко. Я сделал ложное движение, будто собираясь атаковать слева, однако куроби мгновенно во всем разобрался и уложил меня на татами.

Не знаю, сколько ему лет, но скорость потрясающая! Я быстро вскочил, и мы снова пошли по кругу, на этот раз в другую сторону. Дыхание у куроби даже не сбилось, а ведь он только что провел непростой прием.

Вцепившись в левую руку противника, я собирался провести захват слева, но куроби был начеку. Может, сделать внутреннюю подкрутку? Ничего не вышло — он быстро сжал ноги, отрезав путь к отступлению. Я потерял равновесие, и через секунду был снова повержен.

В течение пяти следующих минут я был побит еще трижды. Да, черный пояс просто так не дают...

— Давайте последний раз, — попросил я, чувствуя, что стремительно теряю силы.

— Как скажете, — по-японски отозвался куроби.

Так, сейчас я тебе покажу! Есть у меня секретное оружие... Посмотрим, чем ты ответишь.

Перекрестный захват — мой любимый прием. Своим названием он обязан углу, под которым проводится атака. В классическом варианте соперники лежат на спине перпендикулярно друг другу. Но есть одна разновидность, которую называют «захват в полете», — это когда атакующий проводит захват из положения стоя. Для успешного проведения требуется полная отдача, а результативность невысокая, поэтому к приему прибегают нечасто, а многие его вообще не знают.

Если мой соперник из последней категории, самое время его просветить.

Итак, я долго кружил по татами, всем видом показывая, что сильно устал. Черный Пояс трижды пытался провести захват, но я каждый раз уклонялся, будто решил уйти в глухую оборону. Наконец он решил проявить инициативу и схватил меня за ворот уваги. Я тут же вцепился в его руку и будто нырнул под куроби. Голова оказалась между ногами, правая нога уперлась под мышку, и Черный Пояс потерял равновесие. Перебрасывая противника через себя, я прочитал на его лице замешательство. Мы упали на маты, и, удерживая правую руку куроби, я попытался разогнуть ее в локте.

Он перекатился на бок, однако вырваться не смог. Правая рука соперника растянулась до естественных пределов, и я усилил давление. Куроби не сдавался! Еще пара миллиметров — и он сломает себе локоть...

— Сдавайтесь! — велел я, но мой противник лишь поморщился.

Сопротивляться в таком положении бесполезно. Ценой сломанного локтя даже на Олимпийских играх не побеждают.

— Сдавайтесь! — раздраженно повторил я. Куроби никак не отреагировал.

Прошло еще пять минут. Может, остановить поединок? Ломать руку совершенно не хочется. Ну и упрямец!

Наконец соперник похлопал меня по ноге, что означало: он признает поражение. Я тут же его отпустил.

— Прекрасно! — похвалил Черный Пояс, растирая локоть. — Я бы попросил о реванше, да боюсь, сегодня у меня уже форма не та.

— Зачем было столько терпеть? В таком положении все равно бы ничего не вышло. Только силы зря потратили.

— Виной всему моя дурацкая гордость, — согласно кивнул куроби.

— Я тоже не люблю сдаваться, но ведь вы выиграли четыре схватки из пяти, значит, общая победа за вами.

Тот же странный диалог: он говорит по-английски, я отвечаю по-японски.

— Спасибо за урок, — низко поклонившись, поблагодарил куроби. — В первый раз встречаю такое удачное исполнение перекрестного захвата. У вас есть чему поучиться.

— Где вы тренируетесь? Время от времени я сюда прихожу, а вас раньше никогда не видел...

— В частном клубе, — ответил Черный Пояс. — Может быть, когда-нибудь и вы к нам присоединитесь. Сибуми — ценное качество для дзюдоиста, а вам его не занимать.

Сибуми — чисто японская эстетическая категория, означающая естественное величие. В более узком интеллектуальном смысле она практически сводится к мудрости.

— Где находится клуб?

— В Токио, хотя вы вряд ли о нем слышали. Наш... клуб для иностранцев закрыт. Хотя вы-то, конечно, японец, — быстро поправился куроби.

— И все же вы почему-то обратились ко мне по-английски.

Может, зря я всполошился?

— Черты лица у вас японские, — после небольшой паузы проговорил Черный Пояс, — однако мне почудилось что-то европеоидное, и я решил проверить. В таких вопросах я обычно не промахиваюсь. В вашем случае если бы я ошибся, то вы бы просто меня не поняли, верно?

Это называется разведка боем. Стреляешь по деревьям, и если в ответ открывают огонь, значит, за деревьями враг.

— Вам это кажется интересным? — тщательно маскируя раздражение, спросил я.

Кажется, куроби застигли врасплох.

— Тогда давайте начистоту, ладно?

— А вы все это время кривили душой?

Черный Пояс улыбнулся.

— Вы ведь не чистокровный японец... Чувствую примесь американской крови.

Я никак не отреагировал.

— И тем не менее вы меня понимаете. Американцы ценят откровенность. Это одна из неприятных особенностей национального характера, вдвойне неприятная оттого, что они постоянно ею кичатся. А сейчас я чувствую, что сам становлюсь откровенным. Видите, как пагубно американское влияние?

Да, везет мне на идиотов! Ультраправых в Японии хватает. Утверждают, что ненавидят Америку, а в глубине души восхищаются всем американским.

— Думаете, американцы виноваты в том, что японцы стали излишне откровенными?

— Конечно, вы немного преувеличиваете, но в целом да. Американцы — те же миссионеры, что пятьсот лет назад высадились на острове Кюсю. Единственная разница в том, что сейчас они насаждают не христианство, а американский образ жизни, свою философию, которая в этой стране возведена в статус религии. Откровенность — одно из самых безобидных ее проявлений.

— Считаете, что вас превращают в американца? — развеселился я.

— Вот именно! У американцев два основных постулата: «Люди рождаются равными» и «Торговля — двигатель прогресса». Вся их жизнь похожа на большой супермаркет! Без красивых идей, способных объединить представителей разных национальностей и культур, никуда. А теперь янки решили доказать их состоятельность и жизнеспособность, насильственно насаждая по всему миру. Не миссионеры, а самые настоящие крестоносцы!

— Какая оригинальная теория! — восхитился я. — Но ведь американцы не одиноки в таком отношении к другим народам и культурам. Достаточно вспомнить колониальную политику Японии в Китае и Корее. Чем, по-вашему, ее можно объяснить? Попыткой спасти Азию от американских крестоносцев?

— Вы снова преувеличиваете, хотя в принципе недалеки от правды. Именно философия рынка и постоянной конкуренции подвигла Японию на колониальные завоевания. Смотрите, что делается в Китае: американцы скупают земли и предприятия! Политика «открытых дверей» фактически означает разграбление Азии. Если мы не ответим тем же, то попадем в кольцо американских вассалов, которые лишат нас сырья.

— Скажите, — вырвалось у меня, и отступать было уже поздно, — вы правда во все это верите? Считаете, что японцы — народ миролюбивый, а воевать нас научили американцы? Простите, но на Корею мы впервые напали четыреста лет назад, так что здесь Америка ни при чем.

Куроби шагнул ко мне и неожиданно вырос.

— Вы совершенно меня не поняли. В этом столетии все войны были напрямую или косвенно развязаны США. А что касается более раннего этапа, то причин много, в том числе и самых низменных: стремление к власти, захвату чужого имущества и так далее. Воинственность на генетическом уровне заложена в людях вообще и японцах в частности. Однако оружие массового уничтожения родилось не в Японии! На такое способны только американцы и русские!

Тонкие пальцы нервно теребили черный пояс.

— Война — неотъемлемая часть истории человечества. А вот духовное порабощение — дело совсем другое. Это привилегия наиболее развитых стран, которые могут позволить себе крестовый поход против всего мира, грозя еретикам ядерными бомбами!

Да, парень точно свихнулся!

— Спасибо, что поделились со мной своими идеями, — низко поклонившись, сказал я. — Было очень интересно и поучительно!

Поклонившись, куроби стал пятиться к двери.

— Всегда пожалуйста! Думаю, мы еще встретимся.

Наконец-то меня оставили в покое! Я тут же нашел Ямаиси, одного из завсегдатаев клуба, и спросил, не знает ли он мужчину с черным поясом, который сейчас идет к выходу.

— Нет, — пожал плечами Ямаиси, — но дзюдоист он отличный! Я видел, как вы боролись.

Перед тем как принять душ, я решил немного прийти в себя и отправился в пустой зал на пятом этаже. Свет можно было не включать: ярких огней парка Каракуэн вполне достаточно. Поклонившись портрету Дзигоро Кано, я подошел к окну.

Самый популярный аттракцион в Каракуэне — американские горки. И я бездумно смотрел, как вагончик медленно ползет по рельсам к верхней точке. На секунду он замер, покачнулся, а затем под восторженный визг пассажиров с огромной высоты устремился вниз.

Только сейчас я почувствовал, что кимоно намокло. В Кодокан я пришел, естественно, из-за дзюдо, но постепенно он стал для меня чем-то большим, чем просто школа или клуб. Кого здесь только не встретишь! Сюда ходит седой старик, занимающийся дзюдо всю жизнь. Последние несколько лет он приводит внука и терпеливо учит всем тонкостям. Мальчишка способный, а вот кимоно ему явно велико! Среди постоянных посетителей молодой иранец, приехавший в Токио только ради дзюдо. Говорят, за четыре года он не пропустил ни одного занятия! А сколько студентов! Совсем молодые, эмоции бьют через край. Плачут из-за неудач, а как радуются первым победам!..

Я посмотрел на темное небо. Восьмой час, на концерт я уже опоздал.

Ну и ладно...

 

9

На субботу никаких особых планов не было, и я решил отправиться в свой любимый букинистический. Находится он в Дзинбочо — районе, который славится книжными магазинами. Чем там только не торгуют: американской литературой, японской, антикварными изданиями, причем у каждого магазина своя специализация. Несколькими днями раньше владелец сообщил по пейджеру, что отложил для меня редкое издание книги о душителях, которую я давно мечтал добавить к своей скромной коллекции.

От станции Сенгоку я поехал на юг по линии Мита. Метро и железной дорогой я пользуюсь поочередно: разнообразие не повредит. Сегодня в поезде находился собиравший пожертвования монах. Что-то много их в последнее время развелось: в магазинах, метро, только до парламента еще не дошли! Вот и Дзинбочо. Вообще-то я собирался выйти поближе к магазину «Иссейдо», но, задумавшись о Мидори и ее отце, свернул не туда. «Переход на линию Ханзоман» — гласил указатель, и только тут я понял свою ошибку. Пришлось разворачиваться и идти обратно.

Я успел заметить, что позади, метрах в десяти от меня, по коридору спешит невысокий плотненький японец. Мы поравнялись, и я смерил его взглядом. Коротышка сделал вид, что ничего не замечает. На нем костюм в тонкую продольную полоску: наверное, где-то слышал, что полосатые вещи зрительно удлиняют фигуру.

Опустив глаза, я тут же понял, как толстяку удалось незаметно ко мне подойти: на нем тенниски на резиновой подошве. А в руках отличный атташе-кейс, причем модель явно эксклюзивная. Как-то нелогично получается: зачем дорогой кейс, если весь вид портит дешевая обувь. Хотя о вкусах не спорят... Если этот коротышка — бизнесмен, то заехал он явно не туда: деловой мир Токио в основном сосредоточен в Касумигасеки и Акасаке. Но тамошние обитатели тенниски не носят: такая обувь больше подходит для прогулки на природе или долгой слежки.

Кроме кейса, в руках толстяка ничего не было, однако почему-то мне стало не по себе. Нагнав его, я незаметно глянул через плечо, стараясь запомнить походку. Лицо можно легко изменить с помощью макияжа, на одежду вообще не стоит полагаться, а вот походка — совершенно другое дело, к ней стоит присмотреться. Коротышка шагает широко, интенсивно работает руками и покачивает головой, словно китайский болванчик. Наконец он снова меня обогнал и скрылся за поворотом.

А вот и выход к магазину «Иссейдо». Оглядевшись по сторонам, я поднялся по эскалатору. Возможно, ничего страшного нет, но я на всякий случай лицо и походку этого коротышки запомню и постараюсь быть начеку.

Обещанная книга оказалась в отличном состоянии, цена была приемлемой, и я уже предвкушал, сколько приятных минут проведу в компании небольшого томика. Хотелось поскорее домой, и все же пришлось подождать, пока владелец магазина упакует книгу в плотную коричневую бумагу и перевяжет ленточкой. Это особый церемониал, демонстрирующий уважение к покупателю, так что торопить невежливо. Наконец он с поклоном протянул мне сверток, я низко поклонился в ответ и вышел.

Скорее обратно в метро! Будь я твердо уверен, что за мной кто-то следит, то поймал бы такси, но может, толстяк с кейсом ждет на станции? Ведь некоторые работают только в метро... Я прождал на платформе минут семь и пропустил два поезда. Лучшей проверки не придумаешь! Вроде бы никого. Значит, интуиция подвела, а толстяк просто не умеет одеваться.

Второй концерт Мидори в «Синем клоуне» начинается примерно через час. Интересно, что она подумает, если я и сегодня не приду? Ну, девушка взрослая и решит, что я просто не захотел продолжить знакомство. Вряд ли мы когда-нибудь встретимся, однако если это все-таки произойдет, то наверняка сумеем с честью выйти из ситуации. Ведь ничего особенного нет: мы познакомились, а встречаться не стали. Мидори расспросит обо мне Маму, но та знает лишь то, что я иногда появляюсь у «Альфи».

Ну почему мы познакомились при таких обстоятельствах?! Ведь могло сложиться иначе, и тогда...

Я едва сдержался, чтобы не посмеяться над собственной глупостью. Надо же, розовые сопли распустил!

Снова вспомнились слова Клёвого Чокнутого: «У нас нет дома, Джон, и не может быть после того, что мы сделали».

«Забудь о ней! — приказал я себе. — Все равно придется!»

Неожиданно ожил мой пейджер. Отыскав телефон-автомат, я набрал указанный номер.

— Для вас есть работа! — объявил Бенни, когда мы обменялись позывными.

— Почему связываетесь со мной таким образом? Почему не через чат?

— Дело срочное. Так вы беретесь?

— Разве я когда-нибудь отказывался?

— На этот раз придется поступиться одним из ваших принципов... за дополнительную компенсацию.

— Я слушаю.

— Речь пойдет о женщине, джазовой пианистке.

У меня перехватило дыхание.

— Вы меня слышите? — спросил Бенни.

— Да, конечно.

— Если по-прежнему интересно, то сообщу подробности в чате.

— Как ее зовут?

— Не телефонный разговор.

Я угрюмо молчал.

— Ну ладно, — прочистил горло Бенни, — имя то же, что у вашего последнего клиента. Дело семейное. А что, это имеет значение?

— Вообще-то нет.

— Так вы беретесь?

— Вряд ли.

— Если согласитесь, обещаю солидный бонус!

— Насколько солидный?

— Вы знаете, где найти подробности.

— Поинтересуюсь.

— Ответ мне нужен в течение сорока восьми часов. Проблему-то все равно нужно решать.

— Понял, — коротко сказал я и отсоединился.

Словно оцепенев, я застыл у телефона, апатично наблюдая за прохожими.

«Проблему-то все равно нужно решать!» Чертов Бенни! Дает понять, что незаменимых людей нет.

Боже, ну почему Мидори? Наверное, все дело во встрече с Булфинчем. Японец из телефонной будки видел, как они встречались в кафе, и те, на кого он работает, решили, что Мидори узнала нечто лишнее. Или, возможно, у нее есть то, что интересует Булфинча. Дело важное, раз предпринимаются столь решительные меры.

«Нужно соглашаться. Если откажешься, Бенни наймет другого. По крайней мере все можно сделать быстро, чтобы она ничего не почувствовала».

Рассуждать легко... Будь проклят тот день, когда я впервые встретился с Мидори!

К станции с грохотом подъехал поезд. Он идет до станции Отемачи, а там можно пересесть и доехать до Омотесандо. Оттуда и до «Синего клоуна» недалеко.

«Значит, судьба!» — подумал я и сел в поезд.

 

10

Если хочешь выжить, нужно научиться думать так, как твои враги. Эту истину я усвоил в детстве, защищаясь от школьных хулиганов, а потом еще раз осознал в джунглях Камбоджи. Достаточно взглянуть на ситуацию глазами врага, и все будет ясно.

Самое главное — оказаться в нужное время в нужном месте. Это не так-то просто сделать: надо следить за объектом, пока досконально не изучишь распорядок дня и примерный маршрут следования. Потом, перебрав все возможные места для засады, выбрать самое выгодное.

В то же время не стоит забывать, что точно такая же слежка может вестись за тобой. Умение работать быстро и эффективно, не забывая о собственной безопасности, — визитная карточка настоящих профессионалов.

В самообороне действуют те же правила. Поставьте себя на место грабителя: если срочно понадобились деньги, куда вы пойдете? Правильно, к банкомату и скорее всего ночью. Место тоже подберете подходящее: людное, чтобы не пришлось долго ждать, но не слишком, иначе могут помешать, темное, чтобы не заметили, и вместе с тем удобное, чтобы нагнать жертву, как только он или она снимет деньги с карточки. И так далее, и тому подобное. Проведя небольшой анализ, вы легко поймете, где может поджидать опасность, и удвоите бдительность.

А за Мидори и следить не нужно: ее распорядок дня согласуется с расписанием концертов. Булфинчу ничего не стоило узнать, когда она выступает у «Альфи». Так что любой из наймитов Бенни справится без труда.

Проехав семь остановок до Омотесандо по линии Чийода-сен, я вышел в город. Рядом со станцией есть интернет-кафе. Заплатив за час, я вышел в чат и загрузил оставленное Бенни сообщение. Интернет здесь быстрый, так что через секунду я уже любовался на отсканированные фото Мидори. Подробный адрес, телефон и расписание концертов, включая сегодняшнее выступление в «Синем клоуне», прилагались. Гонорар — сто пятьдесят тысяч долларов. Бенни не соврал: прибавка действительно солидная.

Упоминание сегодняшнего концерта не на шутку меня встревожило. Ничего не скажешь, информирован Бенни прекрасно, и в любой другой ситуации я бы провел операцию, не откладывая дело в долгий ящик. С другой стороны, мне дали сорок восемь часов на обдумывание, так что в ближайшие двое суток жизнь Мидори в безопасности.

Что же делать? Предупредить девушку, что за ее жизнь назначено крупное вознаграждение? Можно попробовать, только вряд ли она поверит... А даже если поверит, что дальше? Научить ее элементарным правилам самообороны? Спрятать где-нибудь, пока не улягутся страсти?

Ерунда какая-то! Сделать можно только одно: за сорок восемь часов выяснить, почему люди Бенни считают Мидори помехой, и постараться их переубедить.

До «Синего клоуна» примерно километр, я собирался прогуляться, однако в последний момент передумал и остановил такси. Выиграю время и немного осмотрюсь. Водителю я велел ехать по Кото-дори, а затем направо к «Синему клоуну». Надеюсь, на дороге пробка и я успею отыскать места, которые сам бы использовал для засады.

Как я и предполагал, по Кото-дори мы ползли целую вечность, и я как следует осмотрелся. Как ни странно, район «Синего клоуна» не слишком удобен для слежки. Вокруг клуба много магазинов, которые закрываются после шести. Есть французский ресторан «Идея фикс» с удобными балкончиками на втором этаже. Зато подниматься в этот ресторан надо по узкой длинной лестнице, так что вряд ли кто-нибудь решится его использовать.

С другой стороны, зачем вообще ждать? Можно навестить Мидори в антракте, предварительно рассчитав, сколько длится концерт. Если киллер выбрал этот способ, то наверняка приедет попозже.

Или, наоборот, он уже в клубе, явился с приглашением, будто добропорядочный любитель джаза.

Остановив такси в начале Омотесандо-дори, я прошел четыре квартала к «Синему клоуну». Тщательно осмотрел все пригодные для засады места, но никого подозрительного не увидел.

Желающих попасть на второй концерт собралась целая очередь; я подошел к кассе, где мне сказали, что билеты давно распроданы.

Черт, как же я об этом не подумал! Может, Мидори оказалась предусмотрительнее? Она же все-таки меня пригласила...

— Я друг Мидори Кавамуры, — нерешительно сказал я. — Меня зовут Джунучи Фудзивара.

— Да, конечно, — лучезарно улыбнулась кассирша. — Кавамура-сан предупредила, что вы можете прийти. Придется подождать, второй концерт начинается через пятнадцать минут, и мы найдем вам место поудобнее.

Кивнув, я отошел в сторону. Минут через пять стали выходить слушатели с первого концерта. Как только зал опустел, меня провели по широкой крутой лестнице и усадили за столик справа от сцены.

Да, «Синего клоуна» с «Альфи» не спутаешь. Во-первых, в «Клоуне» высокие потолки, а зал «Альфи» напоминает пещеру. Да и класс совершенно иной: ковры, деревянная обшивка, в вестибюле компьютеры для тех, кто в перерыве захочет проверить электронную почту. Но самое главное — публика: к «Альфи» ходят только ради музыки, а в «Синий клоун» — чтобы покрасоваться.

Будь я киллером, какое бы место выбрал? Наверное, в конце зала, поближе к выходу, чтобы иметь свободный путь к отступлению и возможность наблюдать за всеми не оборачиваясь.

Итак, проверяем выходы. Делая вид, что ищу знакомых, я огляделся по сторонам. За одним из столиков в конце зала сидел японец возрастом чуть за сорок, в темном мятом костюме. Выражение лица вкрадчивое, даже слишком. Вместе с ним за столиком молодая пара, но они оживленно беседуют, так что мужчина явно не с ними. Почти все гости сидят по двое-трое и с нетерпением ждут концерта, а Темный Костюм совершенно спокоен. Что-то с ним не так.

Теперь правая сторона. За столиком сидят три девушки в ярких нарядах. Кажется, здесь все чисто.

Раз Темный Костюм сможет наблюдать за мной на протяжении всего концерта, нужно проверить, есть ли у него сообщники. Пришлось рассказать сидевшей рядом паре, что я близкий друг Мидори и пришел по ее приглашению. Через секунду новость разлетелась по залу, и мне удалось кое с кем познакомиться.

Ко мне подошла официантка, я заказал скотч, и большинство собравшихся последовали моему примеру. Раз я друг Мидори Кавамуры, значит, все, что я делаю, здорово.

Бурные аплодисменты: на сцене появилось трио. Вот еще одно отличие от «Альфи»: там музыкантов встречают почтительной тишиной.

Девушка устроилась за пианино. Сегодня на ней вытертые джинсы и черная бархатная блузка с глубоким вырезом. Она наклонила голову, пальцы коснулись клавиш, и публика замерла, словно в ожидании чуда.

Начала медленно, по-своему интерпретируя «Алмазные углы» Телониуса Монка. В общем, играла гораздо эмоциональнее, чем в «Альфи», с большей отдачей и намного выразительнее, чем гитарист и барабанщик. В аккордах сквозили ярость, отчаяние и безумная боль, передававшиеся слушателям.

Концерт продолжался девяносто минут, и этюд Монка вместе с Мидори заставляли нас то грустить, то наполняли безумной радостью. Закончила она бешеным пассажем, и гости восторженно зааплодировали. Девушка встала и благодарно поклонилась публике, гитарист и барабанщик улыбались и вытирали со лба пот. Аплодисменты не смолкали. Подарив публике свое сердце, взамен Мидори получила искреннюю благодарность. Когда гости наконец успокоились и стали вставать с мест, музыканты ушли со сцены.

Через несколько минут Мидори вышла в зал и села за мой столик. После концерта она раскраснелась и была чудо как хороша.

— Я сразу вас заметила, — проговорила она, легонько прижимаясь ко мне плечом. — Спасибо, что пришли.

— Спасибо, что пригласили! Кассирша была сама любезность.

— Если бы я ее не предупредила, вас бы не пустили, а с улицы не так хорошо слышно, правда?

— Да, в зале намного удобнее. — Я оглянулся по сторонам, будто наслаждаясь роскошью обстановки, хотя на самом деле искал Темный Костюм.

— Хотите перекусить? Мы с ребятами как раз собирались.

Я не знал, что ответить. В присутствии посторонних ничего ценного не узнать, а новые знакомства ни к чему.

— Сегодня же закончился ваш первый ангажемент в «Синем клоуне»! Хотите отметить со своей группой?

— Нет-нет! — возразила Мидори, снова касаясь меня плечом. — И разве вам не интересно познакомиться с ребятами? Сегодня они играли просто здорово!

С другой стороны, если вечер сложится удачно, возможно, будет шанс поговорить с ней наедине...

— Да, зрители в восторге.

— Мы собрались в «Живой бар». Знаете, где это?

Отличный выбор! «Живой бар» — сеть ресторанчиков, ближайший из которых находится в Омотесандо. По сути дела, бар совсем рядом, но придется раз пять сворачивать, так что я смогу проверить, следит ли за нами Темный Костюм.

— Вообще-то это целая сеть ресторанов...

— Да, но тот, что в Омотесандо, — самый лучший. Там масса интересных блюд и отличный выбор спиртного. Хозяйка «Альфи» говорит, что в винах вы разбираетесь лучше многих.

— Мама льстит, — улыбнулся я. Нужно быть осторожнее, иначе в «Альфи» на меня составят целое досье. — Позвольте мне хотя бы заплатить за скотч...

— Он уже оплачен, — улыбнулась Мидори. — Пойдемте!

— Вы заплатили за меня?

— Просто сказала администратору, что мужчина, сидящий справа у сцены, — мой хороший друг. Так что все за счет заведения, — по-английски закончила она.

— Вы очень любезны!

— Подождете пару минут? Нужно кое-что забрать из гримерной.

Вряд ли киллер решится пробраться в гримерную. На улице действовать гораздо проще и безопаснее, тем более что в клубе полно охраны.

— Конечно! — беззаботно сказал я, поворачиваясь к сцене спиной, чтобы наблюдать за происходящим в зале. Гости суетились, пробираясь к выходу, и мужчину в темном костюме я не заметил.

— Где встретимся?

— Давайте прямо здесь через пять минут.

Появилась Мидори немного позже, думаю, прошло минут пятнадцать. Она успела переодеться в черный джемпер из шелка или тонкого кашемира и черные же брюки классического покроя. Длинные блестящие волосы струились по плечам.

— Простите, что задержалась.

— Выглядите просто замечательно! — похвалил я и взял Мидори под руку.

— Тогда пойдемте скорее! — улыбнулась девушка. — Ребята уже ждут.

Мы вышли через переднюю дверь, обогнав несколько задержавшихся гостей. Каждый из них кланялся и благодарил Мидори за отличное выступление.

Будь я киллером, то затаился бы у лестницы в «Идее фикс»: оттуда прекрасно видны передняя и боковая двери. Наверное, после окончания концерта Темный Костюм поспешил именно туда.

Вот тебе и сорок восемь часов... Ай да Бенни! Живет под девизом: «Спешите, предложение истекает в полночь!» Совсем как во время сезонных распродаж.

Бас-гитарист и барабанщик ждали у входа в клуб.

— Томо, Ко, это Джинучи Фудзивара, о котором я вам рассказывала, — познакомила нас Мидори.

— Очень рад знакомству, — по-японски сказал я и низко поклонился. — Играли вы просто божественно!

— Давайте говорить по-английски! — предложила Мидори. — Они оба жили в Нью-Йорке, Фудзивара-сан, и умеют приглашать на кофе по-бруклински.

— Тогда зовите меня Джоном! — попросил я, протягивая руку барабанщику.

— А вы меня Томом. — Парень пожимал руку и одновременно кланялся. Лицо у него открытое, немного удивленное, а одежда самая простая: джинсы, тонкая белая рубашка и синий блейзер. Держался Том очень естественно и сразу мне понравился.

— По-моему, мы встречались в клубе «Альфи», — проговорил гитарист, осторожно протягивая руку. Наряд тот же, что и в прошлый раз: черные джинсы, белый блейзер, прямоугольной формы очки — будто сошел с обложки модного журнала!

— Правильно! — пожал руку я. — Сегодня все получилось еще лучше. Перед концертом хозяйка «Альфи» сказала, что у вас большое будущее. Так вот, она совершенно права!

Думаю, гитарист почувствовал лесть, но после концерта пребывал в благодушном настроении. Или все дело в английском? Так или иначе, его улыбка получилась вполне искренней.

— Спасибо за добрые слова! Зовите меня Кеном...

— А меня Мидори! — вмешалась девушка. — Кажется, я не на шутку проголодалась!

По дороге в ресторан болтали в основном о джазе и о том, как каждый из нас его открыл. Я был лет на десять старше любого из них, но, поскольку все мы считали себя духовными последователями школы Чарли Паркера — Билла Эванса — Майлса Дейвиса, точек соприкосновения оказалось более чем достаточно.

Время от времени мне удавалось оглядываться, и пару раз я замечал типа в темном костюме. Не думаю, что он станет действовать сейчас, когда с Мидори друзья.

Хотя, если Бенни загнать в угол, он не остановится ни перед чем... Может, киллеру приказано убрать девушку любой ценой? Готовый к решительным действиям, я весь обратился в слух.

А вот и «Живой бар», притаился на первом этаже высотного здания. У входа нас встретил молодой японец в новеньком, застегнутом на все пуговицы кителе. Единогласно признанная лидером Мидори попросила столик на четверых. Японец низко поклонился и что-то прошептал в стоящий рядом с кассой микрофончик. Через секунду парень отвел нас к столику, где уже ждала улыбающаяся официантка.

Для субботнего вечера народу было на удивление мало: в основном за черными лакированными столиками расположились элегантные женщины с безупречным макияжем и горящими глазами. Костюмы от Шанель сидели так естественно, будто они носили их всю жизнь. Однако рядом с Мидори они почему-то казались похожими на кукол Барби.

Мы успели заказать напитки и легкие закуски, когда в зал провели мужчину в темном костюме. Он сел спиной к нашему столику; впрочем, на стене — большое зеркало, так что мы у него как на ладони.

Поджидая, пока принесут еду, мои спутники продолжали болтать о джазе, а я ломал голову, как избавиться от Темного Костюма. Он представитель многочисленной армии противника, и если появится возможность уничтожить хотя бы одного ее члена, я с удовольствием ею воспользуюсь. Надеюсь, все пройдет гладко и хозяева киллера никогда не узнают о моем участии в этой истории, а я выиграю время, чтобы спасти Мидори.

Когда все было съедено и мы по новой заказали напитки, кто-то из музыкантов спросил, чем я занимаюсь.

— Я консультант, помогаю импортерам разобраться в особенностях японского рынка.

— Здорово! — воскликнул Том. — Иностранцам приходится нелегко. Сколько воды утекло, а во многих отношениях Япония так и осталась изолированным от всего мира островком.

— Джону это только на руку, — съязвил Кен. — Правда, Джон? Если бы в Японии не было столько глупых законов, а министерство торговли не погрязло в коррупции, вам бы пришлось искать новую работу!

— Слушай, Кен, — вмешалась Мидори, — мы и так знаем, что ты циник. Не стоит доказывать это еще раз.

Неужели наш гитарист уже пьян?

— Когда-то и ты была такой же, — не унимался Кен и, повернувшись ко мне, пояснил: — Не знаю, чему Мидори учили в Джуллиарде, но из Нью-Йорка она вернулась настоящей радикалкой. Мечтала перевернуть Японию с ног на голову! А теперь у нее другие приоритеты...

— Нет, мне по-прежнему хочется многое изменить, — возразила Мидори. — Просто громкими лозунгами и демонстрациями ничего не добьешься. Нужно набраться терпения и четко представлять себе конечную цель.

— И чего ты за последнее время добилась? Что сделала для страны? — вопрошал Кен.

— Понимаете, — повернулся ко мне Том, — Кену кажется, что, выступая в элитарных клубах вроде «Синего клоуна», он предает свои убеждения. А раздражение часто выплескивается на нас с Мидори...

— Не только я, а все мы продались за тридцать сребреников! — горько усмехнулся гитарист.

— Хватит, Кен, смени пластинку, — взмолилась Мидори, устало закрыв глаза.

— Джон, а вы что скажете? — набросился на меня гитарист. — Как говорят наши друзья-американцы: «Если ты не решаешь проблему, значит, ты ее создаешь».

— Есть и третий вариант, — с улыбкой напомнил я: — «Тебе все по барабану».

Гитарист обреченно кивнул, будто я подтвердил его опасения.

— Вот это хуже всего.

Я пожал плечами. Мне было действительно все равно, и нервничать я не собирался.

— Если честно, никогда не думал, что могу изменить что-то в глобальном масштабе. У моих клиентов появляются проблемы — я помогаю их решать. Вот и все... Хотя то, о чем вы говорите, важно. Просто к серьезному разговору я пока не готов...

На лице Кена ясно читалось желание пустить кому-нибудь кровь, но моя вежливость подействовала обезоруживающе. Я ведь не спорю, значит, и возразить ему нечего.

— Давайте выпьем! — гораздо миролюбивее предложил он.

— Я пас, — заявила Мидори. — И вообще время уже не детское.

Посмотрев на соседний столик, я заметил, что Темный Костюм, подняв колено, щелкает чем-то похожим на одноразовую зажигалку.

Вот засранец! Это же камера!

Он снимает Мидори, и на некоторых фотографиях буду я.

Значит, придется уйти с этой троицей, а потом соврать, что забыл в ресторане что-то ценное, и вернуться к Темному Костюму. Отпустить его я не могу, особенно после того, как он меня заснял.

Однако наемник Бенни решил облегчить мне жизнь: неожиданно встал и направился в уборную.

— Мне тоже пора домой, — заявил я, чувствуя, как бешено стучит сердце. — Только отлучусь на секунду...

Вперив глаза в пол, я шел за Темным Костюмом. Широко раскрыв дверь, мужчина шагнул в уборную, и быстрее мыши я нырнул следом. Две кабинки, два писсуара. Боковым зрением я заметил, что двери кабинок приоткрыты. Значит, мы одни. Сосредоточившись, я почувствовал, как по телу движется воздух, наполняя кровь кислородом.

Услышав шаги, киллер обернулся, узнал во мне одного из спутников Мидори и каким-то шестым чувством ощутил опасность. Ну уж нет, никакой инстинкт тебе не поможет! Мои глаза так и впились втело противника, а мозг, мгновенно оценив ситуацию, просчитывал возможные варианты атаки.

Решив не медлить ни секунды, я шагнул к мужчине и сжал ему трахею большим и указательным пальцами. Голова киллера откинулась назад, а руки потянулись к горлу.

Воспользовавшись замешательством, я запустил руки в его карманы и в левом нашел камеру.

Издавая странный клекот, киллер продолжал хвататься за горло. Движения судорожные, значит, ему не хватает воздуха. Отлично, мне удалось сломать трахею!

Так, задохнется он секунд через тридцать, но их у меня нет. Схватив умирающего одной рукой за волосы, другой за подбородок, я быстро свернул ему шею.

Наемник Бенни обмяк и стал оседать. Пришлось брать его за плечи и волочь в пустую кабинку. Не прошло и пяти секунд, как я усадил убийцу во вполне естественном положении. Дверь закрыта, и, увидев ноги, все подумают, что кабинка занята. Если повезет, бездыханное тело обнаружат не скоро.

Осторожно захлопнув дверь, я коленом опустил задвижку, а потом подтянулся и вылез из кабинки. Быстро отмотав туалетной бумаги, я протер дверцу, надеясь не оставить отпечатков пальцев. Бумагу затолкал в задний карман брюк. Теперь можно выходить!

— Все в порядке? — спросил я, подойдя к столику.

— Да, конечно, — проговорила Мидори, и мы пошли к кассе.

Счет был у Тома, но я настоял, что заплачу сам: концерт же слушал бесплатно, так что теперь мы квиты! На самом деле мне не хотелось, чтобы кто-то из них пользовался кредиткой, ведь установить имя владельца — секундное дело.

Я пересчитывал сдачу, когда Том, словно спохватившись, бросился в уборную.

— Подожди, я с тобой! — закричал Кен и побежал следом.

А что, если тело соскользнет с унитаза? Я словно примерз к барной стойке, понимая, что остается положиться на удачу.

— Не хотите прогуляться до дома пешком? — предложил я М ид ори. Она успела рассказать, что живет в Харадзуку, хотя я, конечно, знал это и раньше.

— С удовольствием! — улыбнулась девушка.

Минуты через три вернулись Том с Кеном. Парни весело смеялись, и я понял, что Темный Костюм по-прежнему сидит на стульчаке.

Мы вышли из ресторана и окунулись в вечернюю прохладу Омотесандо.

— Моя машина у «Синего клоуна», — глядя на Мидори, сказал Кен. — Кого-нибудь подвезти?

— Нет, спасибо, — покачала головой девушка.

— Я на метро. Спасибо за приглашение! — отозвался я.

— А вот я с удовольствием! — весело сказал Том, моментально разрядив обстановку. — Джон, было очень приятно с вами познакомиться! Спасибо за ужин!

— А вам спасибо за концерт, — низко поклонившись, сказал я. — Надеюсь, мы еще не раз встретимся.

— Да, конечно, — кисло протянул Кен, но Том уже тянул его за рукав, и парни поспешили к «Синему клоуну».

— Все в порядке? — спросила Мидори, убедившись, что Том с Кеном далеко и не слышат.

— Да, вечер получился замечательный! Ребята очень приятные.

— С Кеном иногда бывает сложно.

Я пожал плечами.

— Ему не понравилось, что вы пригласили чужого.

— Просто он еще слишком молод. Спасибо вам за терпение.

— Все в порядке.

— Знаете, я обычно не зову малознакомых людей на концерты и тем более в ресторан.

— Ну, мы ведь встречались уже дважды, так что своим принципам вы не изменили.

Мидори засмеялась.

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Пожалуй, — отозвался я, пытаясь понять, к чему она ведет. — И даже знаю место, которое наверняка вам понравится.

Я повел ее в бар «Сатох» — небольшое заведение на втором этаже одного из зданий, притаившихся на аллее, соединяющей Омотесандо-дори и Мейдзи-дори. По дороге я успел несколько раз оглянуться. «Хвоста» не было. Значит, Темный Костюм работал один.

Поднявшись на лифте на второй этаж, мы попали в плен цветущих гардений, которыми так увлекается супруга Сатох-сана. Поворот направо, небольшой лестничный пролет — и перед нами сам хозяин, безупречно элегантный, в шелковом жилете с бабочкой.

— Ах, Фудзивара-сан! — широко улыбаясь, проговорил он и низко поклонился. — Добро пожаловать!

— Очень рад видеть вас, Сатох-сан, — ответил я и, оглядевшись по сторонам, увидел, что свободных мест почти нет. — Примете нас?

— Да, конечно! — отозвался хозяин и вежливо попросил сидевших у стойки посетителей сдвинуться вправо, чтобы освободить место для нас с Мидори.

Поблагодарив Сатох-сана и еще раз извинившись перед посетителями, мы устроились с максимальным удобством. Похоже, интерьер бара не оставил девушку равнодушной: глаза у нее совсем круглые. Что же, ничего удивительного, здесь есть на что посмотреть: бесконечные ряды бутылок виски, некоторые такие старые, что не разобрать надпись на этикетке. Виски в этом заведении не только товар, но и предмет интерьера: бутылки стоят на полках, на низеньких столиках, в нишах. На дальней от нас стене — древний американский велосипед, рядом — дисковый телефон, на вид килограммов восьми весом, и портрет президента Кеннеди в деревянной рамке.

Сатох-сан подает только виски и ставит только джаз, так что сейчас из прабабушки современных стереоустановок неслось слегка искаженное пение Курта Эллинга.

— Здесь... здесь так здорово! — захлебываясь в эмоциях, воскликнула Мидори.

— Необычно, правда? — переспросил я, довольный, что ей понравилось. — Сатох-сан — бывший служащий, смертельно уставший от мышиной возни на работе. Страстный любитель виски и джаза, он экономил всю жизнь, пока десять лет назад не открыл собственное заведение. Думаю, это лучший бар в Японии.

К нам подошел хозяин, и я представил ему свою спутницу.

— Да, конечно! — вырвалось у Сатох-сана. Порывшись в стопке дисков, он нашел нужный: «В другой раз» Мидори Кавамуры. Густо покрасневшая девушка умоляла поставить что-нибудь другое.

— Что предложите сегодня? — поинтересовался я.

Четырежды в год Сатох-сан посещает Шотландию и привозит редкие, порой даже эксклюзивные сорта виски.

— Сколько бокалов? — уточнил хозяин. Ответь я «несколько», он бы устроил целую дегустацию, начиная со сравнительно легкого продукта южной Шотландии, чтобы постепенно подвести меня к терпкому, с йодистым ароматом виски острова Айлей.

— Наверное, только один.

Сатох-сан посмотрел на Мидори, и она кивнула.

— Порезче или помягче?

— Порезче! — не задумываясь, выпалила девушка.

Хозяин улыбнулся: на такой ответ он и рассчитывал. Значит, нас ждет что-то особенное. Жестом фокусника Сатох-сан достал из зеркального шкафчика прозрачную бутыль.

— Сорокалетний «Ардберг», — представил он. — С южной части острова Айлей. Очень редкий сорт. Держу в простой бутыли, потому что опасаюсь кражи.

А вот и ослепительно чистые бокалы!

— Неразбавленный? — спросил Сатох-сан, не зная, что любит Мидори.

— Да! — ответила она, чем снова заслужила одобрение хозяина, который, отлив напиток, бережно закупорил бутылку.

— Секрет этого виски — в сочетании «несочетаемых» ароматов. Они гармонируют, образуя неповторимый букет, — объяснил Сатох-сан, превратившись в лектора. — Здесь присутствуют ароматы дыма, торфа, хереса и морской соли. Словно непризнанный гений, этот виски ждал своего часа целых сорок лет. А сегодня с ним познакомитесь вы. Наслаждайтесь!

— Мне даже страшно, — призналась Мидори и подняла бокал, чтобы посмотреть сквозь янтарную жидкость на свет.

— В этом баре всегда так: дегустация нового сорта сопровождается небольшой лекцией. Сатох-сан любит преподносить товар лицом.

Девушка пригубила виски и несколько секунд молчала, наслаждаясь сложным букетом.

— Здорово! — наконец проговорила она. — Огонь, лед и свежее дыхание моря.

— Совсем как ваша музыка!

Улыбнувшись, Мидори легко коснулась меня плечом.

— Мне так понравилась наша беседа в «Цуте»! Пожалуйста, расскажите о себе еще что-нибудь!

— Вряд ли вам будет интересно...

— Попробуйте, а я решу, интересно мне или нет.

Похоже, девушке больше нравится слушать, чем говорить, что не слишком для меня удобно. Но другого выхода нет — придется рассказывать.

— Долгое время домом для меня был небольшой городок на севере штата Нью-Йорк. Именно туда после смерти отца увезла меня мама.

— А после этого вы приезжали в Японию?

— Несколько раз. Когда я был в седьмом классе, бабушка и дедушка со стороны отца написали мне о программе международного обмена, участники которой могли целый семестр учиться в японской школе. К тому времени в Штатах мне уже порядком надоело. Я подал заявку и попал в Сайтаму Гаукен.

— На целый семестр? Ваша мама, наверное, очень скучала.

— Да, с одной стороны, да. А с другой — она смогла отдохнуть и уделить больше внимания работе. В то время со мной было непросто.

«Непросто» — слово очень удобное и емкое; не рассказывать же Мидори обо всех драках и дисциплинарных взысканиях!

— Ну и как вам школа?

Я колебался, не зная, что ответить: далеко не все воспоминания были приятными.

— Все оказалось сложнее, чем я ожидал. Мало того, что проявился акцент; узнав, что я наполовину американец, дети стали считать меня настоящим отморозком!

В темных глазах было столько сочувствия, что я со своими корыстными интересами показался себе Иудой-предателем.

— Я знаю, что такое вернуться на родину после долгого отсутствия, — тихо сказала Мидори. — Предвкушаешь теплый прием, а не получив его, понимаешь, что стал бездомным.

— К счастью, все уже в прошлом, — махнул рукой я, изображая равнодушие.

— А что случилось после школы?

— Вьетнам.

— Вьетнам? Вы слишком молоды... Как же так вышло?

— В армию я попал еще подростком, а война была в самом разгаре... — Я отдавал себе отчет, что рассказываю слишком много, но почему-то меня это не беспокоило.

— И сколько вы там прослужили?

— Три года.

— Первый раз слышу, чтобы призывали больше чем на год.

— Все правильно, но меня никто не призывал.

— Вы пошли добровольцем? — изумленно спросила Мидори.

Боже, я сто лет никому не рассказывал о Вьетнаме... Сначала было слишком страшно, а потом стало не с кем беседовать.

— Сейчас это кажется абсурдным, но я действительно пошел добровольцем. Хотелось доказать всем, а в первую очередь себе, что я настоящий американец, несмотря на цвет кожи. Воевать пришлось в Азии, и мне стало еще сложнее, но я не роптал. Мало того, брался за самые опасные задания...

Несколько секунд мы молчали, и первой заговорила Мидори:

— Это вьетнамские призраки не дают вам покоя?

— Да, некоторые из них пришли из Вьетнама, — ответил я.

У Мидори, видимо, есть табу, касающиеся малознакомых мужчин, а у меня — свои запреты, и относятся они к прошлому. Мы и так зашли слишком далеко.

Пальцы девушки сжимали бокал с виски, и неожиданно для себя я поднес их поближе к глазам.

— Типичные пальцы пианистки, тонкие, но очень сильные.

Ловкое движение — и теперь в качестве хироманта выступает Мидори.

— Хочешь узнать человека — взгляни на его руки. Я вижу бусидо. А судя по суставам... Чем вы занимаетесь? Дзюдо или, может, айкидо?

Бусидо — мужчина-воин. В моем случае — вечный солдат. Да, мозоли и поврежденные суставы выдали меня с головой... В том, как Мидори держала мои руки, не было ничего необычного, но сердце, по-видимому, считало иначе.

Испугавшись, что девушка может узнать больше, чем нужно, я поспешно отдернул руки.

— Сейчас только дзюдо. Удушающие захваты, броски — это как раз по мне. Тренируюсь в Кодокане: для дзюдоиста лучшего места не найти.

— Я знакома с Кодоканом, хотя сама несколько лет занималась айкидо.

— Зачем джазовой пианистке айкидо?

— Это было до джаза. Сейчас тренироваться не могу — берегу руки. В клуб я пришла после того, как начали третировать в школе. Отец взял меня с собой в Штаты, а по возвращении одноклассники приняли меня в штыки. Так что у нас с вами много общего.

— Айкидо помогло?

— Не сразу. Зато школьные обиды придавали тренировкам дополнительный стимул. Однажды какая-то девчонка схватила меня за руку, и я, выполнив подсечку, уложила ее прямо на песок в школьном дворе. С тех пор пыла у задир поубавилось. И очень хорошо, потому что, кроме той подсечки, я ничего не умела.

Я подивился упорству, которое от подсечки в школьном дворе привело ее на дорогу к славе.

Пальцы девушки снова легли на бокал с виски, а я любовался неспешной грацией ее движений: никакой суеты, ничего лишнего.

— Вы занимаетесь садо, — озвучил внезапную догадку я, имея в виду искусство чайной церемонии. Проводя изысканную, невероятно сложную церемонию, молодые девушки пытаются добиться максимально естественной элегантности в движениях и душевной гармонии. Каждый жест в садо имеет определенный смысл, не беспорядочное движение, а жест-символ, такой выразительный, что и слова не нужны.

— Занималась много лет назад без особого успеха, — призналась Мидори. — Неужели что-то чувствуется? Еще немного виски, и вы ничего не заметите.

— Тогда не пейте, — попросил я, заставляя себя не смотреть в темные глаза. — Я люблю садо.

— А что еще вы любите? — улыбнувшись, спросила девушка.

Что она задумала?

— Трудно сказать... Многое. Например, слушать и смотреть, как вы играете.

— Почему?

Я пригубил «Ардберг»; виски обожгло пищевод, мгновенно оживив кровь.

— Мне нравится, что вы всегда начинаете спокойно, а потом, полностью отдавшись музыке, обо всем забываете. Каждый раз вы рисуете образ, настолько живой, что ваши слушатели его видят. Словно управляя чужими душами, вы и их заставляете забыть об окружающем.

— А еще почему?

— Разве этого недостаточно? — рассмеялся я.

— Нет, ведь есть еще какие-то причины.

Я бездумно вертел в руках бокал, наблюдая за золотыми отблесками янтарной жидкости.

— По-моему, с помощью джаза вы пытаетесь что-то найти. Что-то неуловимое, потому что, несмотря на все усилия, цель всегда далека... В какой-то момент вы близки к отчаянию, и это отражается на музыке, а потом проходит все, кроме грусти. Но ваша грусть светла, в ней чувствуется смирение и житейская мудрость.

Уже в который раз я чувствовал, что становлюсь слишком откровенным. Откуда эта пассивность? Нужно срочно брать ситуацию под контроль!

— Такие слова — лучшая награда для любого музыканта, — после небольшой паузы сказала Мидори. — Я ведь не просто так выбрала джаз. Помню, однажды зимой, еще в Чибе, мне не спалось, и среди ночи я вышла на улицу. Была оттепель, и, сняв куртку, я долго сидела во дворе своей старой школы. Вокруг никого: только я, небо и темные силуэты деревьев. Тогда я впервые осознала: придет день, и я умру. Небо, луна и деревья останутся, а я исчезну, и на скамейке будет сидеть совсем другая девушка... Именно таков порядок вещей, но на глаза навернулись слезы, и я долго плакала. Все когда-нибудь кончается, и нужно смириться.

Неожиданно я вспомнил ее отца. Воистину все когда-нибудь кончается.

Мы долго молчали, и я попытайся сменить тему:

— Что имел в виду Кен, когда сказал, что вы были радикалкой?

Мидори осторожно глотнула «Ардберг».

— Кен — неисправимый романтик. Я была не радикалкой, а скорее мятежницей и бунтаркой.

— Против чего бунтовали?

— Боже, Джон, оглянитесь по сторонам! Что творится с Японией? ЛДП, бюрократы, куда они гонят страну?

— Да, проблемы есть, — признал я.

— Проблемы?.. Экономика катится к черту, людям нечем платить налоги, они боятся держать деньги в банках. А что делает правительство? Кое-как сокращает бюджетный дефицит и создает рабочие места на госпредприятиях. Знаете почему? Потому что все строительные объекты контролируются мафией с молчаливого согласия наших политиков. Страна залита цементом, места почти не осталось, а правительство строит и строит парковки, где никто не паркуется, мосты и дороги, по которым никто не ездит. Видели жуткие молы, что стоят вдоль побережья, якобы защищая от размывания? Исследования показывают, что эти чудища не предотвращают размывание, а наоборот, ему способствуют. Мы разрушаем экосистему, а коррумпированное министерство строительства процветает. А вы говорите «проблемы есть»!

— Думаю, Кен не так уж и не прав! — улыбнулся я. — Вы настоящая радикалка.

— Дело не в радикальных идеях, а в здравом смысле, — покачала головой Мидори. — Признайтесь, разве вас не раздражает существующее положение вещей? Вы не чувствуете себя обманутым?

— Иногда, — осторожно ответил я.

— А вот меня подобный расклад вещей страшно бесит! Именно это и имел в виду Кен.

— Простите, но разве ваш отец не был частью «подобного расклада» и «существующего положения»?

Повисла неловкая пауза.

— Ну, у нас были разногласия.

— Наверное, вы часто спорили.

— Да, долгое время мы вообще не могли найти общий язык.

— Однако помирились?

— Несколько месяцев назад у отца нашли рак легких, — грустно сказала Мидори. — После этого он пересмотрел свои приоритеты, но полностью восстановить отношения мы не успели.

Новость меня просто огорошила.

— У него был рак легких? А... хозяйка «Альфи» сказала, что инсульт.

— Несмотря на больное сердце, он много курил. В правительстве все курят, ему не хотелось быть белой вороной. Папа так сроднился с нашей чертовой системой, что отдал за нее жизнь.

— Рак легких — страшная вещь, — сказал я и пригубил виски. — Поэтому, умерев от инсульта, ваш отец не страдал.

Как же я ненавидел себя за лицемерие!

— Да, и это — единственное, что меня утешает.

— Простите за любопытство, но как именно изменились приоритеты вашего отца после того, как ему поставили страшный диагноз?

Мидори рассеянно смотрела вдаль.

— Если воспользоваться теорией Кена, то папа понял, что всю жизнь создавал проблемы и что пора их решать.

— Он успел что-нибудь сделать?

— Боюсь, нет, хотя он говорил, что перед смертью очень хочет сделать что-то хорошее. Изменилось его мировоззрение, и для меня это самое главное.

— А почему вы уверены, что он ничего не успел?

— О чем это вы? — настороженно спросила Мидори.

— Представьте, вашему отцу ставят страшный диагноз. Ему хочется сделать что-то полезное, чтобы исправить ошибки прошлого. Думаете, он что-нибудь успел?

— Я не совсем понимаю, о чем вы, — твердо сказала Мидори, и я снова натолкнулся на неприступную стену.

— Помните, о чем вы говорили в «Цуте»? Что делать, если в чем-то раскаиваешься, а исправить нет времени?

— Трудно сказать, у каждого по-разному.

Ну же, Мидори, помоги мне!

— Что же мог предпринять ваш отец? На что мог решиться, чтобы хоть как-то оправдаться в собственных глазах?

— Не знаю...

Знаешь, милая, знаешь, недаром же с тобой встречался журналист! Знаешь, но молчишь!

— Раз он хотел решать проблемы, то, может, попробовал как-то повлиять на своих коллег?

Мидори не ответила, и я решил, что попал точно в цель. Теперь нужно быть осторожнее, иначе девушка замкнется и больше ничего не расскажет.

— Вы спрашиваете, потому что сами о чем-то сожалеете? — неожиданно спросила Мидори.

Я испуганно поднял глаза. Да, в проницательности ей не откажешь! Зато появляется отличный предлог продолжить расспросы.

— Не знаю...

— Почему бы вам не рассказать все, как есть?

Ощущения примерно такие же, как после подсечки в айкидо.

— Нет, — глухо ответил я. — Не могу!

— Неужели со мной так трудно?

— Как раз наоборот, — улыбнулся я. — В этом-то вся проблема.

— Вы странный человек, Джон, — вздохнула Мидори. — Боитесь рассказывать о себе...

— Нет, просто вы мне гораздо интереснее.

— Точнее, мой отец.

— Ну, мне казалось, его опыт может быть полезным.

— Чему-то приходится учиться самостоятельно.

— Тоже верно, но я стараюсь пользоваться и чужим. Простите, если показался назойливым.

— Ничего страшного, — улыбнулась Мидори. — Только все эти события случились недавно...

— Да, конечно, — кивнул я, понимая, что разговор окончен. — Наверное, вам пора домой.

Интересная ситуация! С одной стороны, мы явно нравимся друг другу, и вполне вероятно, что Мидори пригласит меня на чашечку кофе. Если такое случится, я смогу осмотреть ее квартиру. Придется быть очень осторожным, чтобы не наделать глупостей.

Но с другой — если девушка не пригласит подняться, все попытки набиться в гости будут расцениваться как намеки на постель. Отпускать Мидори одну просто нельзя: ее адрес прекрасно известен Бенни.

Поблагодарив Сатох-сана за гостеприимство и знакомство со старым «Ардбергом», я оплатил счет, и мы окунулись в ночную прохладу Омотесандо. Улицы почти опустели.

— Вам в какую сторону? — спросила Мидори. — Отсюда я обычно хожу пешком.

— Я провожу вас, если не возражаете.

— Не стоит...

— Прошу вас, Мидори, мне бы очень хотелось! — умоляюще проговорил я, думая о сообщении Бенни.

— Хорошо, — улыбнулась девушка.

До ее дома мы дошли минут за пятнадцать, никакого «хвоста» я не заметил. Наверное, неудивительно, раз Темный Костюм исчез со сцены.

Вот и входная дверь. Мидори достала ключи и повернулась ко мне.

— Ну что же...

Это вежливый намек на прощание. Значит, на кофе меня не пригласят...

— С вами все будет в порядке?

Девушка понимающе на меня посмотрела, хотя об истинной причине столь настойчивого интереса не догадывалась.

— Конечно, я ведь здесь живу.

— Хорошо, а телефон у вас есть? — Номер мне давно известен, но нужно же как-то поддержать знакомство.

— Нет, к сожалению, нет.

Да, все хуже, чем я думал.

— Ясно, вы сторонница луддитов. Ладно, если что, подайте дымовой сигнал, договорились?

Мидори захихикала.

— Я пошутила! Пятьсот двадцать семь — пятьдесят шесть — четыреста пятьдесят шесть.

— Спасибо! Можно иногда вам звонить?

«Например, минут через пять, чтобы проверить, что в квартире чисто?»

— Конечно, буду очень рада.

Вытащив из кармана ручку, я записал на запястье номер.

Мидори наклонила голову и улыбнулась. Похоже, она ждет поцелуя!

Решительно повернувшись, я шагнул на подъездную дорожку.

— Джон? — окликнула девушка.

— Да?

— Судя по тому, как вы меня расспрашивали, вы тоже радикал.

В голове завертелось несколько вариантов оправдания, однако здесь они не подойдут.

— Спокойной ночи, Мидори! — только и сказал я.

Пройдя несколько метров, я оглянулся, но она уже вошла в дом.

 

11

Тихо, как мышь, я проскользнул на автостоянку напротив дома Мидори. Стараясь держаться подальше от яркого, льющегося из окон света, я смотрел, как девушка стоит у лифта. Двери открылись, и она вошла.

В холле никого, так что, если незваные гости не притаились в квартире, ночь пройдет спокойно.

Достав приборчик Гарри, я подключился к домашнему телефону Мидори.

Тишина, а через минуту заскрежетал замок и хлопнула дверь. Шорох легких шагов, наверное, Мидори, а затем еще шаги, и, судя по звуку, там несколько человек. Испуганный крик...

— Послушайте, не надо кричать. Вы в безопасности. Мы расследуем дело государственной важности. Приходится соблюдать максимальную осторожность. Постарайтесь понять.

— Покажите... Покажите ваши удостоверения! — пролепетала перепуганная Мидори.

— Нет времени! Мы просто зададим вам пару вопросов и тут же уйдем.

— Покажите удостоверения, — гораздо увереннее потребовала девушка, — или я начну кричать. Стены здесь очень тонкие, я разбужу всех соседей!

Какая умница: смелая и решительная, сразу сообразила, что делать!

— Пожалуйста, не надо шуметь! — попросил вкрадчивый голос, а затем я услышал громкий шлепок. Негодяи распустили руки! Нужно срочно что-то делать!

— Какого черта вам надо? — тяжело дыша, спросила Мидори.

— В день смерти ваш отец нес с собой нечто ценное. Сейчас эта вещь у вас, мы пришли ее забрать.

— Не понимаю, о чем вы...

Еще одна пощечина. Черт!

Без ключа в дом мне не проникнуть. Даже если кто-то откроет дверь подъезда, а я скользну внутрь, как попасть в квартиру? Может, выбить дверь... Да, и навстречу выйдут четверо громил и тут же вытрясут из меня всю душу!

Отключив прослушивание, я набрал номер Мидори. После третьего гудка сработал автоответчик.

Выругавшись, я принялся набирать снова.

Пусть эти сволочи нервничают! Если проявить настойчивость, они могут дать Мидори ответить, чтобы не возбуждать лишних подозрений.

После пятой попытки девушка взяла трубку.

— Слушаю, — дрожащим голосом пролепетала она.

— Мидори, это Джон! Знаю, вы не можете говорить и что у вас в квартире посторонние. А сейчас скажите: «Нет, бабушка, я одна. Со мной нет никакого мужчины».

— Что?

— Просто скажите вслух: «Нет, бабушка, я одна. Со мной нет никакого мужчины».

— Нет, бабушка... Я одна, со мной нет никакого мужчины.

— Умница, а сейчас скажите: «Нет, приходить не надо, со мной никого нет».

— Нет, приходить не надо, со мной никого нет.

Думаю, этим ребятам не терпится убраться подобру-поздорову!

— Отлично. Продолжайте спорить с бабушкой, ладно? Эти люди не из полиции, как вы, наверное, уже поняли. Я помогу, но для этого вам нужно выбраться из дома. Скажите им, что в день смерти у вашего отца были с собой документы и они спрятаны у него на квартире. Пообещайте, что пойдете с ними и покажете. Мол, описать тайник не можете, а на месте сразу сориентируетесь.

— Бабушка, ты зря волнуешься!

— Буду ждать вас на улице, — сказал я и отсоединился.

В какую сторону они пойдут? Где устроить засаду? Мои сомнения разрешила скрюченная от ревматизма старуха, решившая среди ночи вынести мусор. Дверь открылась, и я быстрее пули пронесся мимо перепуганной бабули.

Мидори жила на третьем этаже, и я со всех ног понесся по лестнице. Мертвая тишина, а потом где-то в конце коридора хлопнула дверь.

Приоткрыв дверь на этаж, я снял с брелка зеркало и постарался рассмотреть, что делается в коридоре.

Из квартиры вышел высокий японец, огляделся по сторонам и кивнул. Затем появилась Мидори, а следом за ней второй японец, бесцеремонно державший ее за плечи.

Еще раз проверив коридор, высокий повел свой конвой прямо ко мне. Закрыв дверь, я снова посмотрел в зеркальце. Совсем рядом висит пенный огнетушитель. Я быстро оторвал его от стены и притаился справа от двери. Содрав пломбу, я приподнял форсунку.

Медленно тянулись секунды. Шаги ближе и ближе...

Тяжело дыша, я впился пальцами в рычаг.

На сотую долю секунды мне показалось, что дверь открывается. Но все получилось не так — конвой прошел мимо.

Черт, я думал, что они пойдут по лестнице! Я снова приоткрыл дверь и стал следить за ними в зеркальце. Мужчины зажали девушку в тиски, и один что-то держал у ее спины: пистолет или нож.

Незаметно к ним не подойти: меня услышат, а если у них оружие, то вообще ничего не получится.

Бегом на первый этаж!.. Очутившись в холле, я притаился у высокой колонны. Лифт совсем рядом! Прижав огнетушитель к груди, я снова достал зеркальце.

Они приехали через полминуты и вышли, сбившись в плотную группу. В войсках особого назначения учат, что таким образом двигаться нельзя: легко попасть в засаду или подорваться на мине. Эти парни явно боятся, что Мидори сбежит.

Спрятав зеркальце и брелок в карман, я весь обратился в слух. Когда, по моим подсчетам, нас разделяла пара сантиметров, с оглушительным «Кийя!» я выскочил из-за колонны и нажал на рычаг.

Не случилось ровным счетом ничего. Огнетушитель икнул и негромко зашипел.

Высокий японец удивленно раскрыл рот и стал что-то искать в кармане пиджака. Желая его опередить, я грозно поднял перевернутый огнетушитель. Из недр кармана вынырнул короткоствольный пистолет. Шагнув вперед, я ударил огнетушителем прямо по лицу врага. Раздался негромкий треск, и, словно куль с мукой, наймит Бенни осел на Мидори и своего сообщника, а пистолет с грохотом упал на пол.

Оттолкнув потерявшую равновесие девушку, на меня бросился второй бандит. Надо же, и у него пистолет!.. На этот раз огнетушитель будет ядром! Я вложил в толчок всю силу, сбил бандита с ног и, не желая останавливаться на полпути, бросился на поверженного врага и вырвал из рук пистолет. Не успел бедняга прикрыть лицо руками, как я врезал ему по уху. Что-то хрустнуло, и бандит перестал сопротивляться.

Я повернулся к первому бандиту, он не шевелился. Лицо бледное как мел.

К Мидори я так и не успел: к ней бросился третий головорез, до этого скрывавшийся в лифте. Схватив девушку за шею, он выставил ее перед собой как живой щит, а другой рукой стал шарить в кармане, пытаясь нащупать пистолет. «Пушку» я так и не увидел: вырвавшись из объятий, ловкая Мидори схватила наемника за левую руку и провела захват. Парень не сплоховал и, вращаясь в противоположном направлении, высвободил руку. Но я не дал ему опомниться и, подражая Бэкхему, сильно пнул в голову. Удивительно, как выдержала шея!

Перепуганная Мидори смотрел на меня во все глаза.

— Вы в порядке? — спросил я, осторожно коснувшись ее руки. — Эти бандиты ничего вам не сделали?

Девушка покачала головой.

— Они сказали, что из полиции, но ни удостоверений, ни значков не показали... Зачем эти люди пробрались в мою квартиру? Кто они? А как вы узнали, что со мной что-то не так?

Бережно держа за руку, я повел Мидори к стеклянным дверям, то и дело оглядываясь по сторонам.

— Я видел их в «Синем клоуне», — пояснил я, жестом попросив Мидори прибавить шагу. — В баре этих людей не было, вот я и решил, что они пробрались к вам в квартиру.

— Вы видели их в «Синем клоуне»? Что они хотели? А вы-то кто такой?

— Ваш друг. Я случайно узнал, что вам угрожает опасность, и хочу помочь. Подробности сообщу позже, а сейчас позвольте отвести вас в более безопасное место.

— В безопасное место? — переспросила Мидори и, остановившись у дверей, посмотрела на троих бандитов, лица которых превратились в кровавое месиво.

— Обещаю все вам объяснить, только чуть позже. Поймите, ваша жизнь в опасности, и я не смогу помочь, если вы мне не поверите. Поговорим в другом месте, ладно?

Инфракрасный сенсор среагировал на наше приближение, и стеклянные двери раскрылись.

— Куда же мы пойдем?

— Туда, где вас никто не будет искать. Например, в какой-нибудь отель.

Бандит, которому я разбил лицо ногой, застонал и попытался встать на четвереньки. Пришлось вернуться и нанести еще один удар.

— Мидори, нельзя терять ни минуты. Вы должны мне довериться, пожалуйста!

Двери автоматически закрылись.

Очень хотелось обыскать бандитов: а вдруг найдется удостоверение личности? Но в тот момент гораздо важнее было увести девушку.

— Как же я могу вам доверять? — покачала головой Мидори, однако сопротивляться не стала и шагнула к дверям.

— Положитесь на интуицию, она подскажет, что делать.

Наконец мы вышли из дома, и, осмотревшись, я заметил невысокого уродливого японца, притаившегося метрах в пяти от входной двери. Нос у него был почти плоский — разбивали столько раз, что хозяин махнул на него рукой. Коротышка видел, что произошло в фойе, и явно не знал, что делать. Похоже, это не простой любитель ночных прогулок. Скорее всего он работает с теми тремя...

Я повел девушку направо, подальше от типа с разбитым носом.

— Как вы догадались, что у меня в квартире посторонние? — спросила Мидори. — Как вы вообще обо всем узнали?

— Так вышло, — буркнул я, уже в который раз оглядываясь по сторонам. — Подумайте, если бы я был заодно с теми типами, то разве стал бы звонить? Пожалуйста, позвольте вам помочь! Я очень не хочу, чтобы вы пострадали. Это единственная причина, по которой я здесь.

Обернувшись, я заметил, как плосконосый со всех ног бросился в фойе — наверняка чтобы привести в чувство своих дружков.

Если эти типы с самого начала хотели куда-то везти Мидори, то у них должна быть машина. Автомобилей у дома более чем достаточно, но как узнать, который принадлежит этим головорезам?

— Они говорили, куда собираются везти вас? — спросил я. — Или кто их послал?

— Нет, назвались полицейскими, и все.

— Понятно...

Черт, где бандиты могли оставить машину? Сколько их: четверо или больше? Нужно уходить, и как можно быстрее, тогда сообщники сами себя обнаружат.

Мы стремительно пересекли стоянку и, выйдя на Омотесандо-дори, поймали такси. Водитель отвезет нас в Сибуйю, к супермаркету «Сейбу». Улицы опустели; как ни смотрел я в окна, никакой погони не заметил.

Наверное, в такой ситуации лучше всего укрыться в лав-отеле. Лав-отель — чисто японское ноу-хау, порожденное острой нехваткой жилья. Семьи ютятся в крошечных квартирках, и маме с папой негде пообщаться... Вот и приходится идти в лав-отель, где номера сдаются посуточно и почасно, можно платить наличными, и никто не требует паспорт. В некоторых заведениях есть тематические номера, воссоздающие атмосферу римских купален, американского ранчо и парижского борделя.

Кроме нехватки жилья, появлению лав-отелей способствовали некоторые особенности национального характера. Друзей, какими бы близкими они ни были, в Японии домой приглашают намного реже, чем, например, в Штатах. А молодые женщины допускают мужчин к телу куда раньше, чем за порог собственного дома.

Те, кто охотится за Мидори, совсем не глупы и могут догадаться, куда мы отправились среди ночи. По крайней мере я бы на их месте тут же подумал о лав-отеле. Но подобных заведений в Токио больше десяти тысяч, так что найти нас будет не так-то просто.

А вот и Сибуйя, лав-отели здесь на каждом шагу. Выбрав первый попавшийся, я сказал пожилой администраторше, что нам нужен номер с ванной, заплатил за сутки вперед и тут же получил ключи.

Поднявшись на лифте на пятый этаж, мы обнаружили наш номер в самом конце короткого коридора. Я открыл дверь, и Мидори вошла первой. Так, кровать одна... Хотя что можно ждать от лав-отеля? Зато есть небольшая кушеточка, на которой, поджав ноги, я вполне умещусь.

Присев на краешек кровати, Мидори многозначительно на меня посмотрела.

— Ну, вот что мы имеем, — спокойно начала она. — Сегодня в моей квартире ждали трое. Что они из полиции — наверняка ложь. Сначала я решила, что вы с ними заодно, но потом вы так их избили... Вы попросили пойти с вами в безопасное место и обещали все объяснить. Я слушаю!

Я кивнул, решая, с чего лучше начать.

— Полагаю, вы уже поняли, что это связано с вашим отцом.

— Те мужчины сказали, что в день смерти у него с собой было что-то важное.

— Да, а теперь эта ценность перешла к вам.

— Не знаю, почему они так решили.

— Мне кажется, вы не совсем откровенны.

— Можете думать что угодно.

— Мидори, знаете, что здесь не так? В вашей квартире караулят трое незнакомцев, избивают вас, потом из-под земли появляюсь я и вытряхиваю из них душу. Согласитесь, не самый обычный день в жизни джазовой пианистки, а вам даже в голову не приходит обратиться в полицию.

Девушка молчала.

— Почему вы этого не делаете? Они же вам помогут!

Мидори неподвижно смотрела перед собой. Тонкие пальцы барабанили по кровати.

Черт побери, она что-то знает! Знает, но молчит.

— Мидори, расскажите об отце! Я не смогу помочь, если вы не будете откровенной.

Девушка резко поднялась с кровати и заглянула мне в глаза.

— Рассказать вам? — с издевкой спросила она. — Нет, это вы мне расскажите! Кто вы такой, черт побери?! Если не скажете, точно пойду в полицию, и наплевать, что будет потом!

Ну, это уже кое-что!

— Что вы хотите знать?

— Все!

— Хорошо...

— Для начала объясните, что за люди караулили меня дома.

— Попробую.

— Кто они такие?

— Понятия не имею.

— Но вы знали, что они за мной следят?

Да, она не успокоится, пока не выяснит все до конца. Малой кровью не отделаешься...

— Да.

— Откуда?

— Ваша квартира прослушивается.

— Прослушивается? Значит, вы вместе с теми бандитами...

— Нет.

— Может, хватит односложных ответов? Это вы прослушиваете мой телефон?

— Да.

Пронзив меня колючим взглядом, Мидори бессильно опустилась на кровать.

— На кого вы работаете?

— Не важно.

— Тогда что вы от меня хотите?

— Чтобы с вами все было в порядке, — тихо сказал я, заглядывая в карие глаза.

— И что вы собираетесь делать?

— Эти люди охотятся на вас, потому что к вам попало нечто, с их точки зрения, опасное. Что именно, я не знаю, но пока эту ценность не заберут, вас в покое не оставят.

— А если бы я отдала эту ценность вам...

— Боюсь, не поможет, ведь я толком не знаю, в чем дело. Говорю же, я здесь совсем подругой причине. Просто не хочу, чтобы вы пострадали...

— Представляете, как это выглядит с моей точки зрения? «Доверься мне, девочка, и все будет в порядке!»

— Понимаю...

— Не уверена, что до конца.

— Не важно. Расскажите об отце.

Повисла долгая пауза, и я догадался, что она сейчас скажет.

— Так вот откуда все эти вопросы. Вы пришли в «Альфи»... О Боже, вы использовали меня с самого начала!

— Часть того, что вы говорите, — правда, но далеко не все... А теперь расскажите об отце.

— Нет!

Чертова девчонка!

— Журналист вас тоже расспрашивал, правда? Франклин Булфинч... Что вы ему сказали?

Мидори бросила на меня настороженный взгляд:

— Не понимаю, о чем речь...

Я обреченно посмотрел на дверь. «Все, Джон, уходи. Ты сделал, что мог!» Где же моя твердость?!

— Послушайте, Мидори! Я-то сейчас могу встать и уйти... Это вы не спите в своей кровати, это вы боитесь обратиться в полицию, это вы не сможете жить нормальной жизнью. Это вам надо выпутываться либо с моей помощью, либо самостоятельно.

Целую минуту мы сидели молча.

— Булфинч сказал, что в день смерти отец должен был кое-что ему передать. Но случилось страшное, и встреча не состоялась. Вот он и спросил, у меня ли эта вещь, а если нет, то знаю ли я, где она находится.

— Что за вещь?

— Диск. Какой именно, Булфинч не сказал. Дескать, подробности мне только навредят.

— Он вам и так навредил. За ним следили от самого клуба «Альфи» до кафе. Знаете, что было на том диске?

— Нет.

— Стоит ли вам говорить, что эти люди ради своей цели не остановятся ни перед чем?

— Понимаю.

— Чудесно, давайте подведем итог: все думают, что ваш отец сказал или передал вам что-то важное. Это действительно так?

— Нет...

— Попробуйте вспомнить. Может, он дал вам какой-нибудь ключ? Например, от сейфа? Или сообщил, что хранит где-то важные документы? Хоть что-нибудь...

— Ничего похожего, — после небольшой паузы промолвила Мидори.

Она что-то скрывает. Ничего удивительного, с какой радости она должна мне доверять...

— Но вы что-то знаете, — проговорил я. — Иначе обратились бы в полицию.

Сложив руки на груди, девушка смотрела перед собой.

— Ради Бога, Мидори, доверьтесь мне! Позвольте вам помочь!

— Это совсем не то, что вы думаете...

— Ничего я не думаю... Просто расскажите все, что знаете!

Заговорила Мидори не сразу:

— Мы с отцом долгое время... не ладили. Началось все в подростковом возрасте, когда я поняла, чем отец занимается.

Девушка встала и нервно зашагала по комнате.

— Аппаратчик ЛДП, он одновременно поднимался по карьерной лестнице в Кенсетсусо, бывшем министерстве строительства. Когда Кенсетсусо реформировалось в Кокудотокотсусо, он стал замминистра землепользования, то есть, по сути, возглавил государственный сектор строительства. Понимаете, что это значит для Японии?

— Примерно. Государственные строительные программы фактически спонсируют якудзу, используя средства общественных фондов и строительных компаний.

— А в обмен якудза предоставляет «крышу», отстаивая интересы министерства на любом уровне. Так что министерство и якудза — два сапога пара. Знаете, почему строительные бригады и фирмы называют себя гумми?

Гумми — это группа, или группировка, именно так называется боевой отряд якудзы. Настоящими гумми были люди, потерявшие работу после Второй мировой. Чтобы хоть как-то прокормить семью, они выполняли мелкие поручения бандитов, получая гроши. Со временем банды переросли в якудзу, непосредственно контролирующую строительные бригады.

— Да, знаю.

— Тогда вам должно быть известно, что после Второй мировой между строительными компаниями шла настоящая война, настолько серьезная, что даже полиция боялась вмешиваться. Чтобы уладить конфликт, была необходима мощная структура. Ее создали, и она существует по сей день. До недавнего времени ею руководил мой отец.

Мидори нервно засмеялась.

— Помните, как в 1994 году в Осаке строили международный аэропорт? Стоимость заказа составляла четырнадцать миллионов долларов, так что принять участие хотелось всем. В том же году был убит Такуми Масару — глава «Ямагучи-гумми». Прибылью не поделился. Папе пришлось «заказать» его, чтобы успокоить якудзу.

— Боже, неужели отец рассказывал вам такие вещи?!

— Когда узнал, что смертельно болен, решил исповедоваться...

Я молча кивнул.

— Синие от татуировок громилы в темных очках из Синдзюку — всего лишь пешки для моего отца, — продолжала девушка, расхаживая по комнате. — Винтики в сложном механизме. Политики голосуют за программы по возведению ненужных объектов, предоставляя работу строительным компаниям. Мафия помогает набирать голоса на выборах. Выйдя на пенсию, чиновники из министерства строительства формально становятся консультантами: жалованье, машина с водителем и никаких обязанностей. Каждый год перед принятием бюджета верхушка министерств строительства и финансов сообща решает, как лучше «поделить пирог».

Во взгляде Мидори сквозила безысходность.

— Япония составляет всего четыре процента от территории США, а на государственное строительство тратит на тридцать процентов больше. По некоторым подсчетам, за последние десять лет правительство таким образом выплатило якудзе десять триллионов иен.

Десять триллионов?! Примерно сто миллиардов долларов!

— И ваш отец решил положить этому конец?

— Да, когда поставили страшный диагноз, он позвонил мне. До этого мы не общались почти год. Папа сказал, что хочет поговорить о чем-то важном, и я решила, что речь пойдет о его здоровье. Увидев, как сильно он состарился, я поняла, что не ошиблась.

Мы сидели на кухне и пили чай. Беседовали в основном о джазе. Его работа всегда являлась для меня табу. «Папа, что случилось?» — наконец спросила я.

«Ничего особенного», — ответил он и улыбнулся. На секунду мне показалось, что наших ссор и противоречий как не бывало. «Недавно я узнал, что жить мне осталось совсем недолго. Месяц, максимум два. Чуть больше, если провести химиотерапию, но я ни за что не соглашусь. Самое странное, что новость меня ничуть не расстроила». Его глаза наполнились слезами, чего я никогда раньше не видела. «Гораздо страшнее то, что еще при жизни я потерял дочь».

Мидори украдкой вытерла слезы.

— Папа рассказал обо всех махинациях, в которых непосредственно участвовал. Ему хотелось исправить хоть что-то. Оказывается, такие мысли возникали и раньше, но отец боялся, что его убьют. А еще он опасался за меня, потому что «коллеги» не остановятся ни перед чем. Понимая, что времени мало, он не знал, на что решиться, ведь после его смерти якудза может отомстить мне.

— Что он собирался сделать?

— Не знаю... Я сказала, что не желаю быть заложницей коррумпированной системы, и если он хочет со мной помириться, то должен действовать без оглядки.

— Очень смело с вашей стороны.

Слезы высохли, Мидори взяла себя в руки.

— Ничего особенного. Я же радикалка.

— Итак, мы знаем, что он говорил с этим репортером, Булфинчем, и должен был передать диск. Остается выяснить, что было на том диске.

— Каким образом?

— Нужно связаться с Булфинчем.

— И что вы ему скажете?

— Еще не решил.

Повисла долгая пауза, и я почувствовал, как наваливается смертельная усталость.

— Давайте немного передохнем, — предложил я. — Я лягу на кушетке, ладно? Завтра обсудим все еще раз. Может, что-нибудь прояснится.

Завтра все будет только сложнее и запутаннее. И я прекрасно это знал.

 

12

На следующий день я поднялся в семь часов и, пообещав Мидори позвонить позднее, отправился на станцию Сибуйя. Надо кое-что забрать из квартиры в Сенгоку, например, фальшивый паспорт, на случай, если придется срочно выехать из страны.

Я попросил девушку без крайней нужды из номера не выходить, прекрасно понимая, что ей необходимо купить еду и сменное белье. Сотовым тоже лучше не злоупотреблять, а при разговоре помнить, что телефон, возможно, прослушивается.

По линии Яманоте я проехал в Икебукуро — довольно безликий район на северо-западе Токио. Прямо со станции взял такси до Хакусана, от которого до дома минут десять ходьбы. По дороге активизировал голосовую почту на домашнем телефоне.

У моего телефона несколько особенностей. В любое время можно дистанционно включить устройство громкоговорящей связи, превращая телефон в радиопередатчик. А еще он реагирует на звук: например, уловив человеческий голос, немедленно включает громкоговорящую связь и набирает номер моего сотового в Штатах, к которому тоже подключена голосовая почта. Перед возвращением домой я всегда проверяю почту и знаю, были ли у меня гости.

По правде говоря, телефон мне практически не нужен. К себе я никого не приглашаю, более того, ни одной душе не известно, где я на самом деле живу. Я арендую небольшую квартиру в Очонамизу, которую практически не посещаю, а квартира в Сенгоку зарегистрирована на фирму, никак со мной не связанную. При такой работе, как моя, необходимо заботиться о безопасности!

Оглядываясь по сторонам, я слушал длинные гудки, а потом набрал код.

Обычно мне приходит один и тот же ответ. «Новых сообщений нет», — произносит механический женский голос. Надеюсь, и сегодня никаких сюрпризов не будет.

«Одно новое сообщение».

Черт побери! Я так перепугался, что не мог вспомнить, какую кнопку нажать, чтобы прослушать сообщение, но механическая женщина услужливо подсказала. Затаив дыхание, я нажал на единицу.

" — Квартирка небольшая, — по-японски произнес какой-то мужчина. — Спрятаться негде.

— Стой прямо у двери, — проговорил второй японец. — А когда он зайдет, брызнешь слезоточивым газом".

Голос знакомый, но чей именно, я понял не сразу: обычно я слышал его на английском.

Бенни!

— А если он откажется говорить?

— Не откажется".

Я так и впился в сотовый. Как этот засранец меня нашел?

Когда записано сообщение? Как же вызвать дополнительные функции? Черт, нужно было заранее потренироваться. Напрасно я успокоился... Нажал на шестерку. Сообщение повторилось в ускоренном режиме. Проклятие! Может, пятерка? Механическая девица отрапортовала, что сообщение принято в четырнадцать часов. Так, время калифорнийское, значит, в Токио было семь утра, а сейчас восемь.

Ладно, планы меняются. Сохранив сообщение, я позвонил Мидори и сказал, что случилось кое-что важное и до моего возвращения не следует никуда выходить. Затем вернулся в Сугамо, когда-то знаменитый тюрьмами НАТО, в которых содержались японские военные преступники, а сейчас превратившийся в район красных фонарей и лав-отелей.

Отель я выбрал ближайший к Сенгоку. Комната попалась темная, но мне было все равно. Только бы найти стационарную линию, зарядить сотовый и немного отдышаться.

Подняв телефонную трубку, я набрал номер своей квартиры. Гудков не было, но я услышал, как установилась связь. За полчаса не было ни единого шороха, и я решил, что гости ушли. Затем скрип стула, удаляющиеся шаги, а потом журчание. Похоже, кто-то воспользовался моим туалетом!

Так я и просидел весь день с прижатым к уху сотовым. Надеюсь, Бенни и его помощник проголодались не меньше моего.

В половине седьмого утра, когда я решил провести небольшую разминку, в моей квартире зазвонил телефон. Похоже, чей-то сотовый. Бенни что-то пробурчал, а потом сказал своему помощнику: «Мне нужно съездить в Сибакоэн, за пару часов управлюсь».

Что ответил напарник, меня не интересовало. Раз Бенни собрался в Сибакоэн, значит, поедет по линии Мита в южном направлении. Машиной он вряд ли воспользуется: в его положении метро гораздо безопаснее, к тому же в Сенгоку за каждым чужим автомобилем следят сотни любопытных глаз. От моей квартиры до станции можно добраться по любой из многочисленных улочек; в метро всегда людно, так что мне его не перехватить. А самое главное, я не знаю, как он выглядит. В общем, единственный вариант — поймать его прямо у дома.

В следующую секунду я уже бежал по Хакусан-дори, а потом свернул налево к Сенгоку-дори. Изо всех сил работая ногами, я не забывал держаться поближе к домам: если мои расчеты неверны, то, выйдя на улицу, Бенни тут же меня заметит. Раз он выяснил, где я живу, то как выгляжу, и подавно знает.

Когда до моей улицы оставалось метров пятнадцать, я перешел на шаг, пытаясь привести в порядок дыхание. А вот и поворот на Сенгоку-дори. Прижавшись к дому, я осторожно заглянул за угол. Никого. С момента, как я повесил трубку, прошло не более четырех минут, вряд ли Бенни меня опередил.

Всего в двух шагах фонарь, но мне туда нельзя. Неизвестно, в какую сторону свернет Бенни, так что брать его нужно сразу, как выйдет из дома. Остальное — дело техники.

Хлопнула входная дверь, и я улыбнулся, моментально успокоившись. Местные жители берегут свой покой и не позволяют себе ничего подобного.

Сжавшись словно пружина, я снова заглянул за угол. Невысокий плотненький японец быстро шел в мою сторону. Это его я видел на станции Дзинбочо с дорогим кейсом в руках. Бенни! Можно было догадаться...

Торопливые шаги приближаются. Судя по звуку, Бенни совсем рядом... Я решительно шагнул навстречу.

Бенни так и застыл на месте, выпучив от страха глаза. Да, он знал, как я выгляжу. Не позволив и пикнуть, я дважды ударил его под дых. Застонав, толстяк повалился на асфальт, а я подошел сзади и стал выворачивать правое запястье.

— Поднимайся, урод, и быстрее, иначе руку сломаю! — пригрозил я и, подтверждая серьезность намерения, дернул за запястье. Тяжело дыша, Бенни встал.

Как следует рванув за руку, я потащил его за угол и швырнул на бетонную стену лицом. Проверим, нет ли у Бенни оружия. Кажется, нет, только сотовый, который скоро сменит хозяина.

Вспомнив Мидори, я заставил Бенни еще раз поцеловать бетон. Перепуганный толстяк только хрипел: для криков не хватало воздуха. Нет, так просто ему не отделаться. Сдавив дряблую шею, я с силой пнул его по яйцам.

— Ты, любитель кейсов, слушай внимательно! — Бенни попробовал сопротивляться, но я сильнее сжал горло. — Мне страшно хочется понять, что происходит, и узнать имена тех, кто замешан в этом дерьме.

Я чуть ослабил хватку, и толстяк жадно глотнул воздуха.

— Ты же понимаешь, об этом рассказывать нельзя...

Пришлось снова надавить на горло.

— Послушай, если будешь паинькой, возможно, останешься в живых. А если нет, то пеняй на себя, понял, милый? Так что давай колись! — Я на секунду перекрыл ему кислород, велев кивнуть, если согласен сотрудничать. Бенни кивнул сначала нерешительно, а потом смелее и энергичнее, и я тут же ослабил давление.

— Хольцер, — прохрипел он. — Билл Хольцер.

— И кто же этот Хольцер? — спросил я, стараясь скрыть удивление.

— Он сказал, что знает тебя по Вьетнаму.

— Что Билл делает в Токио?

— Он из ЦРУ! Глава токийского отделения.

Хольцер — глава отделения ЦРУ? Невероятно! Значит, знает, чьи задницы целовать!

— Ну а ты-то что, Бенни? Тоже продался ЦРУ?

— Они платят, — тяжело дыша, проговорил толстяк. — А деньги мне очень нужны.

— Что понадобилось старине Биллу?

Во Вьетнаме мы с Хольцером действительно общались, хотя отношения не особенно складывались. Во всех стычках победителем выходил он, так что по идее зуб на него иметь должен скорее я.

— Якобы ты знаешь, где спрятан какой-то диск. Я должен вернуть его Хольцеру.

— Что еще за диск?

— Понятия не имею. Мне известно только, что от него зависит национальная безопасность Соединенных Штатов.

— Национальная безопасность Штатов... Слушай, хватит повторять чужие слова. Лучше выкладывай, что на диске.

— Хольцер не сказал. Ты же знаешь, как рассуждают в таких случаях: меньше знаешь, крепче спишь!

— Что за парень был с тобой в моей квартире?

— О ком ты... — начал толстяк, и я снова сдавил ему горло. Бенни попытался вырваться... тщетно. Убедившись, что он синеет, я сжалился.

— Если снова начнешь врать, я тебя накажу. Итак, кто остался в моей квартире?

— Я его не знаю, — пролепетал Бенни и зажмурился. — Он работает на Боейчо Боэйкёку. Хольцер нас познакомил и велел идти к тебе на квартиру, где мы должны были тебя допросить.

Боейчо Боэйкёку — это японский аналог ЦРУ.

— Зачем ты следил за мной в Дзинбочо?

— Обычное дело... Пытались найти диск.

— Как вы узнали, где я живу?

— Хольцер дал мне адрес.

— Где он его взял?

— Понятия не имею...

— А тебе-то что от меня нужно?

— Выяснить, где диск.

— А потом, когда расспросите о диске?

— Ничего. Хольцеру нужен только диск.

Пришлось снова перекрыть ему кислород.

— Черт побери, Бенни, не считай меня идиотом! Тебе прекрасно известно, что должно было случиться потом.

Ну, все более-менее ясно. Хольцер приказывает Бенни отвести парня из Боэйкёку ко мне на квартиру, чтобы меня «допросить». Бенни все прекрасно понимает, однако деваться некуда. Сам он «только задаст мне несколько вопросов», а всю грязную работу сделает мистер Боэйкёку.

Трусливый хорек!.. Я пнул его в яйца, и Бенни закричал бы, однако мои пальцы крепко сжимали горло. Затем я резко отпустил горло, и толстяк повалился на землю, захлебываясь рвотой.

— Значит, так, вот что мы с тобой сделаем. Сейчас ты позвонишь своему дружку из Боэйкёку. Сотовый у него есть, я знаю. Скажи, что звонишь из метро. Мол, меня нашли, и вам нужно срочно встретиться на станции. Именно так и скажешь. Если добавишь что-то или исказишь смысл, я тебя убью. Если все будет в порядке, останешься живым и практически невредимым.

Конечно, может быть, эти парни используют какой-то условный сигнал, отсутствие которого означает, что ситуация вышла из-под контроля.

Бенни стал похож на побитого пса.

— Ты меня отпустишь?

— Если повторишь за мной с точностью до слова. — Я передал ему сотовый.

Перепуганный толстяк сделал все, как я просил, и разговор прозвучал вполне убедительно.

— Теперь я могу идти? — заглядывая в глаза, спросил Бенни. Наверное, вид у меня был грозный, потому что толстяк бросился на колени. — Ты же обещал! Обещал! Я только выполняю приказы!

Вот ты и раскололся, милый!

— Плевать мне на приказы!

— Не убивай! — захлебывался Бенни. — У меня жена и дети.

Поздно, я уже принял решение.

— Будет кому послать траурный букет! — прошептал я и ребром ладони ударил его по шее.

Бенни забился в конвульсиях и тяжело осел на асфальт.

Не оставалось ничего другого, как бросить труп на улице. Квартиру мою рассекретили, так что придется искать другую. Зато можно не беспокоиться о том, что случится в Сенгоку, когда полиция найдет тело.

Перешагнув через Бенни, я направился было в сторону стоянки, когда услышал, как хлопнула входная дверь.

Стоянка огорожена канатом, привязанным к зарытым в песок столбам. Схватив пригоршню песка, я вернулся на стратегический пост на углу Сенгоку-дори. Где же помощник Бенни? Черт, наверное, свернул в переулок, соединяющий мою улицу с параллельной. С чего я решил, что он обязательно пойдет по Сенгоку-дори?

Вот так ситуация! Парень из Боэйкёку сумел меня опередить, так что никакой засады не получится. Как он выглядит, я тоже не знаю, поэтому на станции мне его не найти. Действовать нужно немедленно.

Вслед за неизвестным мне агентом Боэйкёку я быстро пересек Сенгоку-дори. Теперь внимание: по темному переулку спешит одинокая фигура.

Вот бы сейчас палку! Под ногами, как назло, ничего подходящего.

Итак, между нами метров семь. Приятель Бенни — среднего роста крепыш в короткой кожаной куртке. Даже издали видно, какая толстая у него шея. Настоящий бык! В руках что-то вроде трости, этого еще не хватало! У меня-то лишь горсть песка...

Семь метров превратились в три, и я уже собрался его окликнуть, когда Бык неожиданно обернулся.

Шел я почти бесшумно, стараясь смотреть под ноги. На войне я понял, что в человеке живет какой-то животный инстинкт, подсказывающий, когда за тобой охотятся. А еще я научился маскировать интерес, чтобы ненароком не спугнуть жертву. Интуиция у работников спецслужб развита будь здоров!

Крепыш обернулся, и на широком лице отразилось искреннее изумление. Ведь Бенни говорил, что меня видели на станции, а я неожиданно оказался совершенно в другом месте. Бедный, пытается сообразить, что же пошло не так.

Ну и уши — настоящие лопухи, и, судя по форме, их несколько раз зашивали. Японские дзюдоисты и кендоисты защитных шлемов не признают, а изуродованные мочки демонстрируют с огромной гордостью. Значит, противник у меня серьезный.

Стараясь выиграть время, я изо всех сил изображал «просто прохожего». Вот мы поравнялись, и я попробовал обогнуть его слева. Так, судя по помрачневшему лицу, меня узнали. Палка подозрительно зашевелилась и через секунду вместе с левой ногой мелькнула в сантиметрах от моего лица.

Швырнув песок в бычье лицо, я отскочил в сторону. На секунду ослепнув, крепыш бестолково замолотил палкой. Ничего не скажешь, удары у него сильные. Толстяк зажмурился, а лицо исказилось от боли: песок явно делал свое дело. Однако глаза не трет, значит, терпеливый, видна тренировка. Крепкий орешек!

Вот он осторожно шагнул вперед, держа палку наготове. Из покрасневших глаз текли слезы. Он чувствовал, я где-то рядом, но где именно, не знал.

Так, лучше пропустить его вперед, иначе можно нарваться на палку.

Бык прирос к месту, ноздри нервно трепетали, будто он пытался уловить мой запах. Черт, как же он терпит, чтобы не тереть глаза?

С громким «Кийя!» Бык прыгнул вперед и рубанул палкой по воздуху. Нет, парень не угадал, я стоял гораздо ближе. Затем он сделал два больших шага назад и, оторвав левую руку от палки, принялся отчаянно тереть глаза.

Я только этого и ждал и шибанул его кулаком по ключице. Бык моментально сгруппировался, и основная сила удара пришлась на трапециевидные мышцы. Ловко повернувшись, я попробовал перебить локтем сфеноид, но, к сожалению, попал в ухо.

Прежде чем я приготовился нанести еще один удар. Бык перекинул палку через меня и поймал свободной рукой. Я оказался в ловушке, и через секунду противник притянул меня к себе. Вот он немного подался назад, и мои ноги поднялись в воздух. Палка врезалась в спину, стало нечем дышать, а почки разрывались от боли.

Вырваться не получится физически Бык гораздо сильнее. Поэтому я обнял его за шею и, оттолкнувшись, закинул ноги за спину Боже, сейчас палка перережет мне позвоночник!

Неожиданный маневр застал Быка врасплох, и он потерял равновесие. Отступив на шаг, мой противник выпустил палку и стал бешено вращать левой рукой, чтобы прийти в более устойчивое положение. Ничего не вышло: я обвил ногами его спину и повалил на землю. Тяжелое тело придавило к асфальту, спина раскалывалась, но я понимал, что инициатива перешла ко мне.

Схватив его за лацканы куртки, я провел перекрестный захват, известный даже начинающим дзюдоистам. Противник не сплоховал: отбросил палку в сторону и потянулся к моим глазам. Уклоняясь от его пальцев, я замотал головой, а обвившиеся вокруг груди ноги мешали Быку двигаться. Вот он схватил меня за ухо, и я еле вырвался.

Если честно, захват и удушающее движение получились не слишком удачно, вместо сонной артерии мои локти давили на дыхательное горло. Бык долго и отчаянно сопротивлялся, однако поделать ничего не мог. Я не отпустил его, даже когда он перестал биться, лишь огляделся по сторонам, чтобы проверить, нет ли ненужных свидетелей.

Только окончательно убедившись, что противник выведен из строя, я ослабил захват и попытался выбраться на свободу. Боже, какой он тяжелый! Я выпрямился с колоссальным трудом, превозмогая жуткую боль в позвоночнике.

Противник мой еще жив, просто без сознания: чтобы привести его в чувство, достаточно сделать массаж сердца и искусственное дыхание.

Но пусть этому парню помогает кто-нибудь другой! Жаль, не получилось допросить, да ведь это и не Бенни, его так просто не запугаешь.

Присев на корточки, я быстро проверил его карманы. Только сотовый и баллончик со слезоточивым газом; ни паспорта, ни иного удостоверения личности.

Медленно выпрямившись, я пошел в сторону дома. На Сенгоку-дори навстречу попались две девочки в синей форме. Увидев меня, обе так и застыли с круглыми от ужаса глазами. Что их удивило? Я рассеянно провел по щеке. Кровь! Черт возьми, этот поганец расцарапал мне лицо.

Вот и мой дом! Заставив себя преодолеть два лестничных пролета, я открыл дверь и, не снимая обуви с ног, прошел в ванную. Вымыв лицо, посмотрел в зеркало. Да, ну и видок!

Квартира, которая так долго была моим домом, неожиданно показалась чужой. Каким-то образом про нее узнали Хольцер и ЦРУ — призраки прошлого, о которых хотелось забыть. Интересно, что им нужно? Что-то личное или связанное с работой? Для Хольцера, наверное, и то и другое.

Покидав свои вещи в сумку, я вышел в прихожую и напоследок оглянулся. Все чисто, будто никто и не жил никогда.

Быстро спустившись по лестнице, я направился на станцию Сугамо. Две остановки, и я в Сибуйе. Мидори, наверное, заждалась! У меня сотовые Бенни и Быка, может, хоть они наведут на след.

 

13

Когда я вернулся в отель, позвоночник превратился в раскаленный добела столб. Левый глаз заплыл: Быку все-таки удалось ткнуть пальцем, а голова болела от неестественных вращательных движений, которые я совершал в попытке спасти ухо.

Проходя мимо стойки администратора, я показал ключ. Да, я уже зарегистрирован, так что, пожалуйста, не задавайте лишних вопросов. Пожилая женщина равнодушно кивнула и вновь погрузилась в чтение. Я старательно поворачивался к ней правым боком, и страшный глаз она не заметила.

Для приличия постучавшись, я открыл дверь.

Девушка сидела на кровати, но, увидев мое лицо, вскочила.

— Что случилось? — пролепетала Мидори. В голосе было столько волнения и тревоги, что мне даже полегчало.

— На моей квартире устроили засаду, — пояснил я и, скинув пиджак, без сил опустился на кушетку. — В последнее время мы с вами пользуемся бешеной популярностью.

— Мне не нравится ваш глаз, — проговорила Мидори. — Давайте приложим лед!

Растянувшись на кушетке, я пожирал девушку глазами. На ней джинсы и темно-синяя толстовка; значит, в мое отсутствие пробежалась по магазинам; волосы собраны в хвост, позволяя мне любоваться изящными плечиками, осиной талией, чувственной линией бедер. Боже, да я изнываю от желания, даже боль в спине отпустила. Ничего тут не поделаешь... Любой солдат, хоть раз рисковавший жизнью, расскажет то же самое: после боя всегда нужна женщина.

Вернулась Мидори со льдом и махровым полотенцем. Острая боль пронзила позвоночник, но возбуждение не проходило. Опустившись на колени, девушка приложила лед к заплывшему глазу и пригладила мне волосы. Черт, лед лучше приложить совсем к другому месту!

Она помогла мне прилечь на кушетку, и, остро чувствуя ее близость, я закусил губу.

— Больно? — спросила Мидори; ее прикосновения тут же стали еще нежнее и осторожнее.

— Нет, все в порядке, просто один парень поранил мне спину. Думаю, ничего серьезного.

Какие теплые у нее руки! Боясь пошевелиться, я словно примерз к кушетке. Надеюсь, Мидори ничего не замечает...

Лед таял, и девушка решила добавить новые кубики. Я потянулся, чтобы помочь, и так получилось, что моя ладонь накрыла ее тонкие, сжимающие полотенце пальчики. Теплая кожа и лед — ощущения незабываемые!

— Как хорошо! — простонал я, и Мидори не спросила, что я имею в виду: лед или ее руку. Да я и сам не понимал.

— Вас долго не было, — чуть слышно проговорила она. — Я не знала, что делать, и хотела позвонить вам. А потом решила, что вы заодно с парнями, которые прятались в моей квартире, и пытаетесь втереться в доверие.

— Наверное, на вашем месте я бы так же подумал.

— Я уже не знала, на что решиться, но тут вернулись вы...

Я посмотрел на перепачканное полотенце.

— Ничто не действует так отрезвляюще, как кровь...

— Верно. Знаете, я все вспоминала, как сильно вы пнули того парня в фойе, — у него все лицо было в крови. Наверное, если бы не это, я бы воспользовалась вашим отсутствием и ушла.

— Значит, хорошо, что я разбил ему голову!

Засмеявшись, Мидори прижала полотенце к моему глазу.

— А что-нибудь поесть вы, случайно, не купили? Умираю от голода!

Девушка протянула мне большой бумажный пакет.

— Вот, посмотрите.

— Здорово! Дайте мне пару минут, и я расскажу, что случилось, — попросил я, набрасываясь на рисовые шарики, фаршированные яйца и овощи. А теперь сок, мой любимый апельсиновый. Вкусно, словами не передать!

Расправившись с едой, я сел, чтобы лучше видеть ее глаза.

— В моей квартире караулили двое. Одного я знаю — шестерка из ЛДП по имени Бенни. Оказалось, он связан с ЦРУ. Вам это что-нибудь говорит? Может, ваш отец работал на ЦРУ?

Девушка покачала головой:

— Нет, папа никогда не упоминал ни Бенни, ни ЦРУ.

— Ладно. Второй оказался кендоистом и имел при себе палку, по сути, боевой жезл. Как его зовут, я не знаю.

Мне удалось заполучить их сотовые. Может, что-нибудь выясним...

Потянувшись за пиджаком, я тут же скривился от страшной боли в спине. Вот они, сотовые, в нагрудном кармане. Оба маленькие, тонкие, «раскладушки» самой последней модели.

— Бенни сказал, ЦРУ нужен диск. Тогда зачем они пришли за мной? Боятся, что я что-нибудь вам скажу? Каким-то образом им помешаю?

Открыв телефон кендоиста, я нажал на кнопку повтора. На экране высветился номер.

— С этого и начнем. Узнаем, кому он звонил. Самые интересные номера наверняка запрограммированы на быстрый набор. У меня есть друг, очень надежный, который поможет нам разобраться.

Я заставил себя подняться с кушетки.

— Придется менять отели. Задерживаться слишком долго нельзя: мы не должны выделяться на фоне остальных посетителей.

— Да, пожалуй, — улыбнулась Мидори.

Мы переехали в соседний отель, который назывался «Марокко» и был декорирован в восточном стиле: толстые ковры, кальяны, полупрозрачные шторки и только одна кровать. Еще одной ночи на кушетке моя спина не выдержит.

— Сегодня ваша очередь спать на кровати, — словно прочитав мои мысли, заявила Мидори. — В вашем состоянии кушетки противопоказаны.

— Нет, что вы, — смутился я. — Все в порядке.

— На кушетке лягу я, — мягко, но настойчиво проговорила девушка.

Пришлось согласиться, однако спал я все равно неважно. Снились джунгли южного Лаоса, где мы удирали от отряда Народно-освободительной армии. Получилось так, что я оторвался от своей группы и заблудился. Пытаясь запутать следы, я попал в окружение лаосцев. Все, теперь меня поймают и будут пытать. Вдруг неизвестно откуда появилась Мидори и протянула пистолет. "Боже, сделай же что-нибудь! Пыток я не вынесу! Спаси меня, спаси моих монтаньяров!"

Я резко сел, сна как не бывало. Нужно набрать в легкие побольше воздуха. «Спокойно, это только сон». Откуда в номере Клёвый Чокнутый? Всё, галлюцинации начались.

Лицо мокрое, неужели щека снова кровоточит? Нет, это слезы. С каких пор я плачу во сне?

Полная луна наполняет комнату призрачным светом. Мидори сидит на кушетке, прижав колени к груди. Призраки исчезли.

— Страшный сон? — сочувственно спросила она.

Я осторожно похлопал себя по щекам.

— Давно не спите?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Вы метались в постели.

— Я ничего не говорил?

— Нет. Боитесь сказать во сне что-то лишнее?

Как странно: часть лица Мидори освещена луной, а другая в тени.

— Да, — признался я.

— Что это был за сон?

— Не помню. Какие-то разрозненные картинки.

Карие глаза прожигали насквозь.

— Хотите, чтобы я вам доверяла, а сами на откровенность не идете...

Я начал было отвечать, но внезапно разозлился и вышел в уборную.

К черту! К черту ее дурацкие вопросы! К чему мне эта девчонка? Чертов Хольцер знает, что я в Токио, даже адрес вычислил. У меня самого проблем выше крыши!

Все дело в этой пианисточке, нутром чую. Наверняка папаша ей что-нибудь сказал или у нее есть то, что искал взломщик. Неужели не догадывается, что это может быть?

Вернувшись в комнату, я тут же приступил к допросу:

— Мидори, постарайтесь вспомнить. Уверен, отец вам что-то передал или рассказывал...

На лице искреннее удивление.

— Говорила же я вам, нет, ничего подобного.

— Дело в том, что те люди уверены: то, что им нужно, у вас.

— Послушайте, если хотите осмотреть папину квартиру, могу устроить. Там все осталось, как было при нем.

Взломщик ничего не нашел. Тацу, самый дотошный детектив во всем Кейсацучо, тоже вернулся ни с чем. Еще раз осматривать квартиру ни к чему, и почему-то это предложение меня еще больше разозлило.

— Не поможет. А ЦРУ и липовые полицейские, что же они ищут? Диск? Ключ? Уверены, что у вас ничего нет?

— Да, уверена, — густо покраснев, сказала Мидори.

— Но вы хотя бы попытайтесь вспомнить, ладно?

— Нет, не ладно! — вышла из себя девушка. — Как я могу вспомнить, если не знаю, о чем речь!

— Тогда почему вы уверены, что у вас нет того, что они ищут?

— Зачем вы так со мной?

— Потому что чувствую себя идиотом! Меня пытаются убить, а я даже не знаю, за что...

Мидори вскочила на ноги.

— А мне каково? Думаете, мне все это нравится? Я ничего не сделала и понятия не имею, чего от меня хотят!

Я медленно выдохнул, пытаясь обуздать свой гнев.

— Они думают, что у вас этот чертов диск или вы знаете, где он спрятан.

— Ну сколько можно повторять: ничего я не знаю!

Мы стояли, буравя друг друга презрительными взглядами.

— На меня вам плевать! Только и думаете, что о диске...

— Это не так!

— Очень даже так! Все, надоело! Я даже не знаю, кто вы...

Схватив сумку, девушка стала запихивать в нее свои вещи.

— Послушайте, Мидори... — начал я. — Послушай, черт тебя подери! Не наплевать мне на тебя, поняла?

— Ну конечно! Сам фактически сказал, что мне не доверяешь... Думаешь, я тебе верю? Ничего я не знаю, понял? Ни-че-го!

Я вырвал у нее сумку.

— Ладно-ладно, я тебе верю!

— Черта с два! Отдай мои вещи! Отдай, слышишь?

Увидев, что я спрятал ее драгоценную сумку за спину, Мидори сначала застыла от изумления, а потом начала колотить меня в грудь. Я схватил ее за плечи, чтобы хоть как-то защититься от острых локтей.

Позднее я не мог вспомнить, как все случилось. Мидори нападала — я оборонялся. Вот она совсем близко, и чувствуется дурманящий запах ее тела... В следующую секунду мы слились в бесконечном поцелуе.

Мы занимались любовью на полу, никакой нежности, наоборот, срывали друг с друга одежду и урчали, как садомазохисты.

Когда все было кончено, я стянул с постели покрывало, и мы долго сидели, прижавшись друг к другу.

— Хорошо, — протянула Мидори. — Гораздо лучше, чем ты заслуживаешь.

Я все еще не мог прийти в себя. Да, давненько у меня не было такого секса...

— Обидно, что ты мне не доверяешь!

— Мидори, дело не в этом, просто... — начал я и осекся. — Я тебе верю, извини, что был слишком резок.

— Я имела в виду твой сон.

В отчаянии я закрыл лицо руками.

— Не могу, просто не могу... — Никакие слова не способны передать эту боль. — Не могу об этом говорить. Те, кто там не был, не способны понять...

Аккуратно убрав мои руки с лица, Мидори поднесла их губам. Ее тело мерцало в лунной дымке, и мне почудилось, что с небес спустился ангел.

— Тебе нужно выговориться, — промолвила она. — Пожалуйста, расскажи, что тебя мучает.

Я посмотрел на кровать: в призрачном свете сбитые простыни казались частью лунного пейзажа.

— Мама... она была католичкой и в детстве часто брала меня в церковь. Отцу все это не нравилось, но исповеди я не пропускал, рассказывая обо всех своих проделках, драках, ненависти и одиночестве. Сначала это было пустой бравадой, а потом вошло в привычку... Все это было до войны. А на войне... о таком ни на одной исповеди не расскажешь.

— Нельзя же держать все в себе... Воспоминания отравляют твою душу!

Мне действительно захотелось выговориться. Но если Мидори испугается и отвернется?

Нужно принять какое-то решение. О ее отце я, естественно, умолчу, зато расскажу кое-что пострашнее.

Когда я заговорил, мой голос звучал на удивление спокойно.

— Тогда тебе придется услышать о зверствах, Мидори, настоящих зверствах.

Чудесная присказка, но девушка не испугалась.

— Я не знаю, что ты сделал, — тихо сказала она, — однако это было давно. В другой жизни.

— Какая разница? Ты не поймешь, и так даже лучше... — Я снова закрыл лицо руками, пытаясь спрятаться от собственного прошлого.

— Знаешь, иногда я собой даже гордился. Далеко не каждый способен воевать во вьетнамском тылу. Некоторые парни с ума сходили от страха, когда вертолет улетал, оставляя нас среди бескрайних джунглей. А мне все нипочем. Только во Вьетнаме я провел более двадцати операций, каждый раз рискуя жизнью, и сумел остаться невредимым.

Прослышав о моей отваге и живучести, командование сделало меня самым молодым командиром диверсионной группы в истории США. В моей группе все были братьями. Двенадцать человек, мы справлялись с целой дивизией вьетнамцев. Я знал, что никто из парней не сбежит, а они верили мне, как самим себе. Представляешь, что это значит для мальчишки, которого всю жизнь били и дразнили полукровкой?

Я заговорил быстрее, обращаясь к самому себе:

— Если чистишь «толчок», то рано или поздно испачкаешься в дерьме. От человека здесь мало зависит, это дело времени. Вот один из твоих ребят подорвался на противопехотной мине. Тело искорежено, ему не выжить, а ты берешь его за руку и пытаешься успокоить: «Держись, все будет в порядке!» Он кричит, умоляя прикончить, бьется в агонии и умирает, а ты разворачиваешься и уходишь.

Мы и сами ставили мины-ловушки: око за око, зуб за зуб, но что такое двенадцать человек против целой армии? Я терял людей, ставших мне братьями, и со дна души потихоньку поднималась отравляющая кровь ярость. Однажды я попал в деревню, где мог вершить правосудие: убивать и даровать жизнь по своему усмотрению. Это была зона открытого огня, где разрешалось стрелять по всему, что движется. По данным разведки, в деревне свили гнездо вьетконговцы, именно отсюда поставлялось оружие в южные районы джунглей. Вьетнамцы смотрят на тебя с ненавистью, и какой-нибудь шпингалет кричит: «Ты, янки, ублюдок вонючий!» И это после того, что сообщила разведка!.. А двумя часами раньше на мине подорвался еще один из твоих парней. Волей-неволей захочешь отомстить!

Я перевел дыхание.

— Если начнет тошнить, скажи.

Мидори молчала.

— Деревня называлась Ку-Лай. Всех жителей, человек пятьдесят — шестьдесят, включая стариков и детей, мы согнали в одно место. На их глазах спалили дома и перебили скот. Выплескивали гнев, очищали душу... Но она не очищалась!

Что делать с людьми? Я послал командованию радиограмму. Вообще-то радио пользоваться запрещалось: противник может запеленговать и обнаружить отряд. Однако что мне делать с людьми? Мы только что сожгли их деревню!

Ответ был предельно кратким: «Уничтожить!» Именно так нам приказывали: не убить, а уничтожить.

Устроить бойню? Но приказ есть приказ! И я как дурак переспрашиваю: «Кого уничтожить?» — «Всех». — «Но тут женщины и дети...» — «Всех уничтожить», — отвечает безымянный собеседник. «Могу я узнать ваше имя и звание?» — спрашиваю я, потому что понимаю, что не смогу поднять руку на ребенка неизвестно по чьему приказу. «Сынок, да ты в штаны наложишь от страха, если узнаешь мое звание. Ты в зоне свободного огня, так что делай, как приказано».

Я сказал, что не стану выполнять приказ, не проверив полномочий. Вскоре на связь вышли еще двое, представившиеся непосредственными командирами того парня. Один из них сказал: «Приказ отдан с ведома главнокомандующего вооруженными силами США. Выполняйте или попадете под трибунал».

Я передал приказ ребятам. Большинство из них отреагировали так же, как и я: удивились, но ослушаться не посмели. Запротестовали лишь некоторые: «Поднять руку на стариков и детей? Не может быть, не верю!»

У меня был друг, Джимми Кахоун, по прозвищу Клёвый Чокнутый. Сначала он слушал молча, а потом как рявкнет: «Вы, бабы! Слабаки несчастные! Уничтожить — значит уничтожить!» Потом повернулся к вьетнамцам и заорал: «Всем лечь на землю, быстро!» Сперва мы не поняли, что он собирается сделать, а Джимми не долго думая прицелился и — бам-бам-бам! — стал отстреливать одного вьетнамца за другим. Как ни странно, бежать никто даже не пробовал. Тут один из тех, кому не понравился приказ, не выдержал: «Что ты наделал, урод?!» В следующую секунду Кахоун застрелил того парня и всех, кто его поддерживал. И так хладнокровно, будто бил по мишеням в тире.

Я смотрел прямо перед собой и рассказывал, словно речь шла вовсе не обо мне.

— Если бы я мог повернуть время вспять, то наверняка постарался бы остановить бойню. Как мне жить с таким прошлым? Двадцать пять лет я прятался от своих воспоминаний. Но от себя никуда не уйти...

Повисла долгая пауза. Бедная девушка, представляю, что она сейчас думает! «Я переспала с монстром!»

— Зря ты мне об этом рассказал, — проговорила Мидори, подтвердив мои наихудшие подозрения.

— Может, лучше знать, с кем ты связалась? — пожал плечами я.

— Да я не о том! — покачала головой девушка. — Мне слушать было страшно, а ты все это пережил! Никогда не думала, что в войне может быть столько... личного.

— Ну, личного было хоть отбавляй — и для нас, и для вьетнамцев. За каждого убитого американца их награждали медалями. А за голову диверсанта давали премию, равную годичному жалованью офицера.

Мидори осторожно коснулась моего лица. В теплых карих глазах горело сострадание.

— Ты столько всего пережил!.. Даже представить не могла.

Я отстранился.

— Эй, ты еще самого интересного не слышала! Помнишь, я сказал, что, по данным разведки, та деревня считалась чуть ли не военной базой? Так вот, они ошиблись: мы не нашли никаких туннелей, никаких складов с оружием и боеприпасами.

— Но ты ведь об этом не знал...

Я пожал плечами.

— Мало того, вокруг Ку-Лай даже следов шин не было! Могли бы проверить, прежде чем устраивать бойню!

— Ты был молод и потерял голову от злости и страха.

В голосе Мидори столько неподдельной искренности!.. Ладно, пора возвращаться в настоящее.

— Помнишь, в «Цуте» ты сказал, что особой снисходительностью не страдаешь? Ты имел в виду это по отношению к себе?

Я припомнил наш разговор: Мидори собиралась о чем-то меня спросить, но передумала.

— Нет, вообще-то тогда я говорил о других, хотя, полагаю, это справедливо и по отношению ко мне.

Девушка медленно кивнула.

— В Чибе у меня была подружка Мика. Когда я училась в Нью-Йорке, она сбила маленькую девочку. Мика ехала с предельно допустимой скоростью, а малышка каталась на велосипеде и неожиданно выехала на дорогу. Ужасно, но ничего не поделаешь. Такое могло случиться с кем угодно!

Понять, к чему она клонит, несложно. Я давно это знал, еще до того, как меня отправили к психоаналитику. Доктор разложил душу по полочкам, а потом заявил: «Зачем винить себя в том, чего ты просто не мог предотвратить?»

Ясно помню наш разговор. Боже, как он старался вызвать меня на откровенность! Устав от его бредней, я спросил: «Док, а вам самому убивать случалось?» Он не ответил, и я вышел из кабинета. Что тот психоаналитик написал в докладной командованию, мне неведомо.

— Ты до сих пор работаешь на спецслужбы? — поинтересовалась Мидори.

— Косвенным образом да.

— Зачем? Разве ты не хочешь навсегда покончить с прошлым?

Я посмотрел в окно. Луна уже высоко, и ее волшебный свет больше в наш номер не попадал.

— Трудно объяснить, — неуверенно начал я и тут же отвлекся, залюбовавшись волосами девушки: длинные, мерцающие, похожие на дождь. — После Вьетнама я с трудом привыкал к жизни в Штатах. Некоторые вещи хороши только на войне, а для мирной жизни не подходят. Но ты к ним привык и изменить себя не можешь. Вот я и решил вернуться в Азию: ведь именно там ищут покоя мои призраки. И дело не в географии: я умею лишь воевать, я солдат, мое место на поле боя.

— Нельзя же воевать всю жизнь!

— Акула охотится, пока не подохнет, — слабо улыбнулся я.

— Ты не акула!

— Сам не знаю, кто я...

Мы долго молчали, и через некоторое время меня сморила дрема. Эх, пожалею я о своей откровенности, и не раз, но думать просто нет сил, тем более что сказанного не воротишь. А сейчас спать.

Боль в спине сделала сон прерывистым, и, поднимаясь на поверхность сознания, я был готов усомниться во всем, что случилось при лунном свете. Засыпая, я сражался с призраками еще ужаснее, чем те, о которых узнала Мидори.