Неприятель оставил Каэрсвис позже, чем я ожидал; уже вовсю светило солнце, когда мы получили первое сообщение, что отряд валлийцев замечен у ворот форта. Небо было серым, моросил нудный дождь, начавшийся еще до рассвета, моя одежда постепенно пропитывалась сыростью, и я уже представлял себе, как ругаются лучники Маредита, которым нужно было беречь тетивы луков от влаги, чтобы они не растянулись и не стали бесполезными. Я мог только надеяться, что они смогли найти укрытие от дождя под густыми зарослями кустарника и дрока.

В любом случае, поздно было что-либо предпринимать, потому что сквозь деревья и папоротники я уже видел, как в нескольких сотнях шагов от нас выходят на дорогу наши противники. Наконечники их копий блестели, когда они начали подниматься на холм по дороге, ведущей к нам, и хотя в тот момент они этого не знали — к своей смерти. Я оказался прав, так как они действительно двигались на север, но мне показалось, что наши разведчики ошиблись вчера, и валлийцев гораздо больше. На самом деле, я бы сказал, что их было полторы сотни, хотя сосчитать точно было невозможно; они шли не упорядоченной колонной, а небольшими группами от пяти до двадцати человек. Впрочем, не все они были воинами, потому что я разглядел и женщин — солдатских жен, а также обычных спутников армии: собирателей хвороста, знахарей, цирюльников, кашеваров.

— Помните о тех, кто с вами рядом, — сказал я своему отряду и остальным рыцарям вокруг. — Не теряйте из виду свои фланги, не вырывайтесь из линии.

Конечно, они знали все это давно, но битва странным образом влияет на человеческий разум. Много раз я наблюдал, как люди расчетливые и хладнокровные бывали ослеплены яростью, жаждой крови и славы. Забыв о своей безопасности и своей задаче, они с радостью бросались на смерть, и слишком поздно понимали, какую глупость совершили. У меня не было ни малейшего желания смотреть, как мои люди поддаются этому безумию — среди них были мои друзья и братья по оружию — поэтому я решил потратить время на это напоминание, независимо от того, нуждались они в нем или нет.

Первые группы валлийцев уже приближались к тому месту, где залег в засаде Маредит. Мои пальцы крепко сжали поводья, пока я ждал, когда он даст сигнал своим лучникам на первый выстрел. Конечно, это должно было произойти скоро. К сожалению, враг двигался не одной колонной, как я надеялся, а далеко растянулся по дороге, что усложняло задачу лучников. Найтфекс беспокойно рыл землю копытом, и я похлопал его по шее, чтобы успокоить. Как и воины, лошади тоже чувствуют беспокойство перед боем; ощущают ли они запах страха в воздухе или догадываются о приближающейся опасности, но они точно знают, что вот-вот ринутся в сражение, так было и сегодня.

Не он один испытывал волнение. Мне тоже было не по себе, отчасти оттого, что я впервые вел в бой так много людей, а отчасти и потому, что где-то в лесном сумраке за моей спиной стоял Беренгар. Я предпочел бы не терять его из виду, но не настолько доверял ему, чтобы поставить его вместе с его людьми в мой отряд или даже в первую линию, и потому он был скрыт листвой где-то позади, наверняка даже сейчас подстрекая бойцов против меня, потому что казался мне говнюком, который не может оставить свои склоки даже в последние мгновения перед атакой. Моя кровь бурлила, когда я представлял себе его хмурый взгляд: единственное выражение, с которым он поворачивался ко мне за все то короткое время, что я знал его. Тем не менее, я не мог позволить своему гневу возобладать над разумом; я мог только верить, что он и его люди исполнят свой долг, как и обещали. До окончательной победы я не мог позволить себе отвлекаться на подобные мелочи, независимо от того, как настойчиво он испытывал мое терпение.

Я закрыл глаза, глубоко вдохнув запах влажной земли и листьев, представляя, как буду действовать, когда мы сойдемся с первой валлийской линией, воображая в уме каждый взмах меча. За моей спиной выругался Понс, слишком громко, по моему мнению, и я бросил на него взгляд через плечо; он вытирал свежий белый помет с левой руки. Над нашими головами каркала стая вздорных галок; меньше всего я хотел напугать их и поднять в воздух, так как внезапная паника птиц могла стать явным знаком для нашего врага, и все усилия по подготовке ловушки были бы развеяны по ветру.

— Тихо, — сказал я ему.

Понс сплюнул на землю, а затем поднял вверх искаженное отвращением лицо, выискивая среди ветвей нарушителей спокойствия.

— Чертовы птицы, — прошипел он.

— Пусть срут на тебя сколько угодно, мне все равно. А теперь заткнись.

Ждать оставалось недолго. Последние отставшие уже взбирались верх по дороге, это были пешие воины, а не всадники, и люди, сами несущие свои мешки, в то время как их женщины несли их щиты на длинных ремнях за спиной.

— Любой, кто хоть пальцем тронет этих женщин, будет иметь дело с моим мечом, — сказал я и проследил, чтобы это сообщение было передано по всей линии.

Эдо зашевелился рядом со мной.

— Чтобы поиметь их первым? — с усмешкой спросил он.

— Чтобы они могли пойти и рассказать своим соотечественникам, что мы уже здесь, — ответил я.

Это было отчасти верно, но не было главной причиной. Прежде всего я собирался проверить, могу ли сохранить дисциплину в рядах моей маленькой армии. Мы пришли сюда с определенной целью, и я был уверен, что ФитцОсборн послал нас в Уэльс не для того, чтобы при каждом удобном случае удовлетворять свою похоть. Мы так же не могли брать с собой пленников, так как те только затрудняли бы наше передвижение.

Кроме того, я слишком хорошо знал, что может произойти, если людям дать волю поступать так, как им хочется. Если бы те, кто ушел грабить и пьянствовать в Дунхольме, успели вернуться вовремя, возможно, нортумбрийцы не застали бы нас врасплох. С дисциплинированной армией мы, конечно, одержали бы победу и столько хороших бойцов не остались бы гнить в далеком и диком краю. Бессмысленно было задавать себе вопросы о том, как могли бы повернуться наши дела, потому что прошлого не изменить, но я был полон решимости не допустить повторения той страшной ошибки. И потому если я объявил, что женщин трогать нельзя, любой, кто осмеливался пренебречь моим приказом, должен был столкнуться с моим гневом.

Я снова повернулся к дороге, где авангард валлийского отряда уже успел подняться на гребень хребта и остановился в ожидании. Я замер, внезапно решив, что нас заметили, и наш замысел раскрыт, но потом сообразил, что они отдыхают и дожидаются отставших. Конечно, они не могли знать, что сейчас представляют собой очень удобные мишени для лучников Маредита.

Как только эта мысль пришла мне в голову, тут все и завертелось. Внезапное движение в зарослях дрока у дороги, и туча черных стрел бесшумно взвилась к серым небесам, а затем еще и еще, все так же быстро и безмолвно. Они ярко блеснули своими серебряными головами в тусклом свете, прежде чем описать дугу и направиться к земле. Мужчины и женщины криком предупреждали друг друга, но все было напрасно. Один мужчина упал со стрелой в груди, другой закричал, сжимая раненое плечо, за его спиной заржала раненная лошадь, взвившись на дыбы и выбросив всадника в грязь.

Началось.

Я поднял руку, чтобы придержать рыцарей, которые все, как один, смотрели на меня в ожидании сигнала.

— Подождите, — сказал я. — Еще нет.

Я смотрел на темные силуэты лучников Маредита, стоявших на другой стороне дороги в ста шагах от все еще ошеломленного и растерянного противника. Они продолжали выпускать залп за залпом, как только успевали доставать из колчанов новые стрелы. Было поражено уже немало целей, хотя большинство стрел, не причинив вреда, падало на дорогу и среди вереска. Хотя этого было достаточно, чтобы напугать пони, которые с визгом метались посреди всеобщей суматохи и сбрасывали седоков; одна лошадь тащила за собой всадника, не успевшего освободить ногу из стремени. Его крики были напрасны, потому что животное галопом неслось обратно к крепости; его голова несколько раз отскочила от земли, прежде чем он ударился о камень и затих.

— Ysg wy deu! — прозвучал голос одного из валлийцев среди криков паники.

Я не мог сказать, был ли он их командиром, так как на этом расстоянии все они выглядели одинаково, но его призыв был подхвачен другими людьми, которые сплотились вокруг него и стали повторять:

— Ysg wy deu! Ysg wy deu!

Все женщины, как одна, бросились к своим мужчинам, перекидывая через плечо длинные ремни и передавая их воинами, а затем так же быстро бросились обратно, чтобы вывести своих животных из-под обстрела. Сталь продолжала низвергаться с неба, но враг и не думал формировать строй, чтобы поднять стену щитов и защитить головы. Вместо этого, придя в ярость от гибели товарищей, они повернули в сторону людей Маредита и с треском начали ломиться через вереск и дрок, не сохраняя ряда, а просто стараясь добраться до лучников как можно скорее. Они ревели в один голос, что-то выкрикивая на своем языке и высоко подняв оружие: копья, ножи и топоры.

Этого-то момента я и ждал, ждал не только со вчерашнего вечера, но уже много месяцев. Я крепко сжал скобу щита левой рукой и плотнее обхватил ладонью рукоять копья. Сердце выпрыгивало у меня из груди, и я чувствовал, как разгорается кровь, пульсирующая в венах.

Военный рог взревел дико и зловеще, как стон чудовищного зверя: сигнал от Маредита.

— Пора, — крикнул я так, чтобы слышали не только мои рыцари, но и каждый участник отряда. — За Нормандию и Сант-Уана, за ФитцОсборна и короля Гийома!

Высоко подняв мой вымпел с черным ястребом, я послал Найтфекса вперед, управляя одними ногами, и мы вырвались из-под прикрытия деревьев на пустошь; мои братья по оружию прикрывали меня с флангов, копыта били в мягкую землю так, что казалось, земля дрожала от нашей тяжести, когда больше ста всадников мчались вперед колено к колену; и теперь я крепко зажал копье под мышкой, готовый встретить своего первого противника. За спиной я услышал, как Итель подал боевой клич на валлийском, крик, которому дружно вторили его копейщики, идущие вслед за нами, но вскоре их голоса были заглушены громом крови в ушах.

Всего в двухстах шагах перед нами враг гнался за лучниками Маредита. Они настолько были поглощены мыслями о мести за своих павших товарищей, что не сразу заметили наше приближение. Неуклюже передвигаясь со своими щитами и оружием в руках, они цеплялись за нижние ветви кустарника и падали во рвы и ямы, которые мы выкопали прошлой ночью, а затем прикрыли травой и ветками. Кроме того, они постепенно рассредоточивались: Маредит подавал знаки своим людям, посылая их в разные стороны, и враг не знал, кого преследовать в первую очередь.

Те из женщин, которые заметили, что происходит, выкрикивали предупреждения идущим в арьергарде, но их мужья и братья, похоже, не слышали их, либо не желали слышать. По крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Земля исчезла под нами, когда я послал Найтфекса в галоп. Краем глаза я заметил, что несколько рыцарей выпали из линии и отстали на несколько шагов, я кричал, чтобы они догнали нас. Но у меня не было времени следить, слышат ли меня, потому что теперь враги были прямо перед нами. Некоторые из них догадались об опасности сзади и уже разворачивались, но их было слишком мало, и они были слишком разрозненны чтобы встать стеной против нас. Я увидел перед собой свою первую жертву, широко распахнутыми глазами глядящую на сотню всадников в сверкающих кольчугах, которые надвигались на него грозной волной. Онемев от страха, он не знал, бежать ли ему или сражаться, и в конце концов не успел предпринять ничего. Я ударил его копьем в плечо, опрокинул на землю, где его тело было вмято в землю тяжестью многих копыт.

В следующее мгновение он был уже забыт, я продолжал двигаться дальше, увлекаемый общим порывом. Второй валлиец, увидев смерть своего товарища, метнул в меня копье, я нырнул головой к конской гриве, и оно проплыло над моим плечом. Выругавшись, он бросился вперед с ножом в руке. Но если он рассчитывал, что сможет достать хоть одного из нас, то сильно ошибался, потому что острие моего копья нашло его грудь, ударило между ребер и пронзило сердце. Кровь брызнула на мои шоссы, и когда он повалился назад, я оставил оружие в его теле и выхватил меч.

— Никакой пощады! — закричал я.

Мы уже были в центре вражеских рядов, распространяя вокруг себя волны паники. Слева от меня Уэйс и его люди отражали удары щитами и вонзали мечи во вражескую плоть, а справа всадники на лошадях волной стали и крови неслись по пустоши, сметая все на своем пути, обходя врага и повергая его на землю. Крики боли и страха зазвенели в воздухе, когда они обнаружили себя в ловушке, зажатые с одной стороны моими всадниками, а с другой лучниками Маредита, которые снова сплотились и убивали тех, кто пытался бежать. Тела валялись на поле боя, корчились в канавах, были разбросаны среди вереска: некоторые с древками стрел, торчащими из спины или боков, другие с ярко-красными ранами на головах и спине, их одежда была порвана, лица залиты кровью.

— На, — повторял я. — На! На!

Я не чувствовал тяжести щита и меча, моя кольчуга больше не давила на плечи. Каждый вздох нес прилив бодрости моим рукам, мой клинок вызванивал песнь битвы, каждым своим ударом посылая врагов на смерть. Весь мир вокруг меня замер: я чувствовал каждый взмах своего оружия, каждое движение щита, еще до того, как совершить его, и вдруг я рассмеялся, радуясь счастью борьбы и восторгу убийства. Победа была почти у меня в руках, я знал это и потому больше не подгонял Найтфекса и не заботился о сохранении единой линии. Теперь я должен был только найти следующего противника, который кончит жизнь на острие моего меча. Враг падал передо мной, и впервые за долгое время я чувствовал себя свободным. Мной овладело полузабытое спокойствие, я полностью подчинился воле моего меча, поднимая его снова и снова, прорубая путь вреди врагов, отражая, парируя и атакуя, инстинктивно подчиняя противника своей воле, прежде чем отправить его в ад.

Все закончилось слишком быстро. Последний удар моего клинка вспорол горло парню с льняными волосами, и я обнаружил, что стою один, больше не видя перед собой противника. Пот катился по моему лбу, я вытер его с глаз, с последним вздохом выпустил из себя жажду крови и огляделся. Последние из валлийцев обратились в бегство, большинство из них бежало вниз по склону за своими женщинами, которые были уже на полпути к форту. Некоторые пытались бежать через пустошь, вероятно, надеясь скрыться от преследователей среди зарослей вереска и дрока, но их попытки были тщетны, потому что скоро они были повергнуты на землю, а их тела растоптаны в грязи и крови. Враг был разгромлен и теперь поле битвы принадлежало нам.

— За Нормандию! — воззвал я, поднимая меч к небесам.

Приветствие было подхвачено рыцарями, которые все, как один, скандировали:

— За Нормандию!

— Cymry! — Раздался новый крик, и я увидел, что его повторили воины с копьями, стоящие вокруг Ителя, а затем подхватили люди его брата на другой стороне поля.

Насколько я мог видеть, мы потеряли всего несколько человек, чего можно было ожидать, учитывая наше численное преимущество. Возможно, у Маредита пало человек десять и примерно столько же у Ителя. Глядя по сторонам я насчитал семь трупов в кольчугах, которые, вероятно, принадлежали французам, что, на мой взгляд, было слишком много. Рядом с некоторыми из них лежали лошади, некоторые мертвые, а некоторые раненые и визжащие от боли. Они корчились на земле рядом с вывалившимися из живота кишками. Я выстроил свой отряд и убедился, что присутствуют все, никто не выглядел тяжело раненым, и это было хорошо, так как нас ожидали испытания, серьезнее этого.

Понс выдернул мое копье с вымпелом из груди трупа и передал мне. Некогда белая ткань теперь была окрашена розовым.

— Чистая победа, милорд, — сказал Серло.

Кровь забрызгала его лицо и кольчугу, но его это, похоже, не беспокоило. На этот раз серьезное выражение исчезло с его лица, сменившись широкой улыбкой.

— Первая из многих, — добавил Турольд, убирая меч в ножны.

— Если Бог того пожелает, — ответил я, тоже улыбаясь.

За всю свою жизнь я не знал ничего пьянее вкуса победы, так это было и теперь. Мои бойцы хлопали друг друга по спине, обнимались, как пьяные и кричали от восторга, перечисляя товарищам количество убитых врагов. Некоторые уже приступили к грабежу трупов тех, кто пал с обеих сторон, многие из них спорили за наиболее ценные по их мнению вещи: кошельки, кожаные куртки, шлемы, ножны, пряжки и даже обувь до тех пор, пока большинство трупов не остались в чем мать родила.

Мне следовало бы вмешаться, поскольку большая часть добычи принадлежала мне, как командиру экспедиции. Но мое внимание уже было приковано к другому. Рядом с дорогой я заметил Беренгара. Он все еще сидел в седле, хотя почему-то довольно далеко от места боя, и был окружен примерно двадцатью рыцарями и дружинниками. Их ало-голубые вымпелы мокрыми тряпками висели под наконечниками копий. Хоть я и не мог разобрать издали, чем они там заняты, все же что-то в том, как ни стояли там все вместе, вызвало мои подозрения.

— Пойдемте со мной, — сказал я, кивнув Понсу, Турольду и Серло.

Они удивленно переглянулись, но не стали задавать вопросов и, оставив своих лошадей на попечение остальных членов отряда, направились вслед за мной через пустошь. Завидев меня, мужчины поднимали свои мечи и кулаки, выкрикивали мое имя, и я принимал их признание, проходя мимо, хотя отлично понимал, что не я один выиграл битву: эта победа принадлежала скорее им, чем мне, и они в первую очередь заслуживали похвалы.

Когда мы приблизились, Беренгар уже спешился, его друзья образовали вокруг него кольцо и громко выкрикивали издевательские оскорбления, хотя за массой людей и лошадей я не мог разглядеть, кому они были адресованы. Протиснувшись ближе, я расслышал голос женщины, хотя не мог разобрать ее слов, а потом вздрогнул от вопля младенца.

— Что здесь происходит? — спросил я.

Люди Беренгара не собирались ничего мне объяснять, и, казалось, не слышали меня. Крича им, чтобы расступились, я начал протискиваться сквозь толпу, игнорируя проклятия.

— Эй, приятель, — запротестовал один из рыцарей, когда я попытался встать перед ним. — Не тебе одному хочется посмотреть.

Я посмотрел в его близко посаженные глаза, хоть он и был на полголовы выше меня.

— Тебе не мешало бы проявить уважение, — сказал я, тыча пальцем ему в грудь. — Особенно если не знаешь, с кем говоришь.

— Слушай внимательно, что он говорит, — добавил Серло достаточно громко, чтобы нас могли слышать и все остальные. — Или вы не узнали лорда Танкреда?

Это заявление, по крайней мере, спровоцировало гулкий шум, когда мое имя стало передаваться по кругу, и все головы одна за другой повернулись в мою сторону.

Тот, кто бросил мне вызов, поклонился со словами:

— Простите, милорд, не хотел вас обидеть.

Я не собирался ждать окончания его извинений.

— Прочь с дороги, — сказал я, продвигаясь вперед.

Остальные были более любезны и быстро расступились. В центре круга стоял Беренгар с ножом в одной руке и комком ткани на согнутом локте другой. У его ног на коленях, удерживаемая двумя крепкими рыцарями, стояла валлийская женщина. Судя по хрупкому сложению и гладкой коже, ей было не больше шестнадцати-семнадцати лет. Ее платье и плащ были в грязи, рукава наполовину оторваны, каштановые волосы в беспорядке. Ее уста извергали поток слов, которые я не мог разобрать, но судя по тону, они выражали крайнюю степень отчаяния. Слезы затопили ее глаза и текли по лицу, а руки были сложены вместе, как будто она умоляла его.

Я опять услышал плач младенца и на этот раз понял, откуда он раздается. Под складками ткани в руках Беренгара угадывалось хрупкое тельце ребенка, такого маленького, что он вполне мог оказаться новорожденным.

— Что ты делаешь? — спросил я Беренгара, который даже не оглянулся в мою сторону.

Его обнаженный клинок был готов, я не мог понять для чего, но у меня возникли подозрения, и эта догадка привела меня в такой ужас, что я не хотел поверить.

— А ты как думаешь? — ответил он. — Хочу убедиться, что ее сын не выживет, чтобы когда-нибудь не выйти против нас с копьем и щитом.

Я смотрел на него с недоверием. При всем его мерзком нраве я не представлял, что этот человек способен на подобную жестокость.

— Мы не убиваем детей, — сказал я.

— А тебе не все равно?

— Ради Бога, Беренгар, это всего лишь младенец.

— Сейчас да. Но что будет, когда он достаточно вырастет, чтобы взять в руки оружие? Скольких французов он успеет убить?

Я не собирался отвечать только для того, чтобы получить в ответ новый глупый вопрос.

— Дай его мне, — приказал я.

— Зачем? Собираешься отпустить его на свободу вместе с его шлюхой-матерью?

Я шагнул к нему, зная, что двадцать пар глаз сейчас смотрят на нас, и осознавая, какая мертвая тишина повисла над толпой. Он попятился и приблизил острие ножа к груди ребенка. Женщина забилась в тисках удерживающих ее рук и пронзительно закричала.

— Никто не должен умирать таким образом, — сказал я. — Ни эта женщина, ни ее ребенок, ни наши враги.

— Может быть, вы сделаете так, как он предлагает, милорд? — сказал один из друх крепышей, сдерживающих валлийку.

Его лицо было мне знакомо, потому что я уже видел его в компании Беренгара, хотя и не мог вспомнить его имя — если вообще его знал. Один из рыцарей Дома Беренгара, догадался я.

— Может, ты заткнешься, Фредерик, — огрызнулся Беренгар. — Ты принес свою клятву мне. Ты ничего не должен этому человеку.

Оскорбленный Фредерик замолчал.

— Мне надоели его приказы, — продолжал Беренгар, тыкая грязным пальцем в мою сторону. — Он ничем не лучше любого из нас, он наш командир только по милости ФитцОсборна. И что он сделал, чтобы заслужить эту честь?

Я сжал кулак, пытаясь сдержать свой гнев. Если он сомневался в моих силах, он должен был говорить со мной наедине. Высказывая свои сомнения принародно, он ясно давал понять, что стремится подорвать мое влияние.

— Танкред был при Эофервике, — крикнул новый голос из толпы. — Если бы не он, мы ни за что не взяли бы город.

Раздался согласный рев, и я заметил, как Фредерик обменялся взглядами с некоторыми из рыцарей Беренгара.

Но сам Беренгар не колебался.

— Да, мы постоянно слышим эти сказки, — заявил он, фыркнув. — Но кто-нибудь из вас видел его там своими глазами? Кто-нибудь видел, как он сражался с Этлингом, как он сам про себя рассказывает?

Я двинулся вперед, цедя сквозь зубы:

— Беренгар…

— Нет, — оборвал он меня. — Ты больше не будешь мне приказывать. Эти люди наши враги, и такова справедливость.

Он снова отступил, на этот раз повернувшись ко мне спиной, словно пытаясь защитить ребенка, хотя я знал, что он собирается сейчас сделать. Он поднял свой клинок, тускло поблескивающий в сером утреннем свете, его острие опасно сверкнуло.

Внезапно валлийка вскрикнула, и вдруг оказалось, что она сумела освободиться из рук своих мучителей, а может быть, они сами решили выпустить ее. В любом случае, это не имело значения, потому что она сразу бросилась к Беренгару, чуть не споткнувшись о рваный подол, но он заметил ее приближение. Обернувшись, он ткнул в ее сторону ножом, но оказался недостаточно проворен. Сталь прошла в дюйме от ее лица, зацепив щеку и нос и отбросив на землю посреди круга.

Однако, прежде чем он успел сделать что-то еще, я уже был рядом с ним. Пока его внимание было приковано к женщине, я бросился к нему и вывернул назад руку с ножом так, что ему не оставалось ничего иного, как выронить оружие. В тот же момент я левой рукой выхватил свой клинок, и обхватив Беренгара сзади, приставил нож к его горлу.

— Отдай мальчика матери, — тихо сказал я. — Сделай это медленно и осторожно, иначе, Богом клянусь, я вспорю тебе глотку.

Ошеломленная женщина успела встать только на колени. Кровь бежала по ее лицу, смешиваясь со слезами. Она неловко прижала руку к порезу, пальцы и ладонь окрасились кровью.

— Помогите ей, — обратился я к людям, стоящим в кругу. — Кто-нибудь, помогите ей.

Ни один не двинулся с места, и я понял, что никто сейчас не видит валлийку; все глаза были устремлены на меня, на мое лезвие, прижатое к шее их товарища. Человека, который был господином и защитником для многих из них.

Я проглотил комок, понимая, что только что совершил, но не мог отступить и не должен был колебаться.

— Серло, прими у него ребенка. Турольд, Понс, поднимите женщину на ноги.

Вопли младенца звенели у меня в ушах. Можно привыкнуть к крикам умирающих, но плач человека, только вступившего на жизненный путь звучит совершенно иначе. Честно говоря, я даже представить не мог, что услышу детский плач в подобном месте.

Этот ребенок был рожден во время бойни среди ненависти, кровопролития и жестокости. Даже если он переживет чуму, голод и меч, он будет расти среди рассказов о том, что мы совершили здесь и в других местах. Стремясь отомстить, он, скорее всего, закончит свою жизнь там же, где и начал. Так уже бывало раньше и будет повторяться снова, и снова, и снова в течение многих столетий до часа окончательной расплаты.

Но не это печалило мою душу: скорее ощущение хрупкости и уязвимости нашего тела, удерживающего душу на этой земле; как легко могла быть отнята жизнь этого младенца, какая тонкая грань отделяла его жизнь от смерти.

И среди этой тишины стоял я, Танкред Динан, несущий жизнь и смерть. Защитник слабых и убийца воинов. Щит и меч. Вершитель судеб. Одной рукой я давал жизнь и надежду, а другой отправлял на страдание и смерть.

Тьфу, чертовщина какая.

Пот катился с моего лба, щипля глаза и размывая зрение, и я моргнул, пытаясь смахнуть его с ресниц. Беренгар заворчал и только тогда понял, как близок мой нож к его горлу: едва на волосок от кожи. Не двигаясь, не говоря ни слова, он позволил Серло мягко принять ребенка из его рук, без сомнения, прекрасно понимая, как близко он подошел к вечной муке в аду.

Понс с Турольдом помогли валлийке подняться. Захлебываясь от плача, она схватила ребенка, крепко прижала к груди и ласково накрыла рукой крошечную головку.

— Теперь иди, — сказал я ей и посмотрел на остальных: — Расступитесь, пропустите ее.

На этот раз они сделали, как было сказано, без вопросов и колебаний. Мгновение женщина смотрела на меня, словно ожидая подвоха.

— Уходи, — повторил я более решительно, на мгновение отняв руку от Беренгара, чтобы махнуть вниз по склону в сторону Каэрсвиса.

Он уже понимал, что лучше не дергаться; он был бы действительно смелым человеком, если бы попытался освободиться сейчас, или очень глупым, что для меня было все равно.

Кажется, женщина наконец поняла, что я сказал. Опустив голову, она со всех ног поспешила вниз по дороге. Трое мужчин, занятых грабежом трупов поблизости, двинулись было к ней, но я крикнул им оставить ее в покое. К счастью, они послушались и вернулись обратно, чтобы продолжить спор из-за помятого шлема.

Я медленно отвел нож от шеи Беренгара и опустил его в ножны. Не успел я сделать это, как он вывернулся из-под моего локтя и повернулся ко мне с горящими от гнева глазами.

— Ублюдок, — выкрикнул он, его трясущаяся рука шарила в поисках рукояти меча. — Чертово семя, шлюхино отродье!

Он сжал меч, а потом отпустил его, и я понял почему: Эдо, Уэйс и другие уже ехали к нам, увидев, что происходит. Он сообразил, что если даже успеет ударить меня, то будет поднят на копья, и решил, что его жизнь стоит больше, чем честь.

— Я должен был бы убить тебя сейчас, — сказал он, его голос звучал глухо. — Тебе повезло, что рядом с тобой твои люди, но в следующий раз ты не будешь так осторожен, так что я подожду. Подожду, когда ты сделаешь ошибку, и когда я убью тебя, ты будешь знать, за что.

Он сплюнул на землю у моих ног, а потом со злобной улыбкой повернулся и двинулся прочь, махнув своим людям следовать за ним.

— Не попадайся мне больше, Беренгар, — крикнул я ему в спину. — Ты слышишь меня?

Конечно, он слышал, но не подал виду и даже не взглянул в мою сторону. Ему подвели лошадь, он вскочил в седло и поехал в сторону, а я остался стоять на месте, чувствуя, как постепенно уходит гнев и стихает кипение крови. Все вокруг меня молчали, бароны ждали моего следующего приказа: никто не хотел заговаривать первым, опасаясь вызвать мой гнев.

— Соберите людей, — сказал я им. — Давайте оставим это место.

Затем я повернулся и направился к чахлому ясеню, под которым валлийские братья Маредит и Итель обнимались и поздравляли друг друга с победой.

— Было ли это разумно? — спросил Уэйс, шагая в ногу со мной. — Угрожать ему в присутствии всех его людей, я имею в виду.

Мы это скоро узнаем, не так ли?

Я больше не хотел думать о Беренгаре. И о том ребенке тоже. После всей этой суеты он вполне мог, например, умереть от лихорадки на следующей неделе. Или от голода, ведь он казался таким худеньким.

— Ребенок не заслужил смерти, — сказал я. — И женщина тоже. Беренгар не остановился бы на ребенке.

Об этом легко было догадаться, и я вполне мог представить все дальнейшее. Он бы позабавился с ней, а когда закончил, ткнул бы ее ножом в грудь.

— Если ты будешь так его провоцировать, он просто должен будет выступить против тебя. Скоро у тебя будет столько врагов, что и сосчитать не сможешь.

— Он ненавидел меня с того самого момента, как увидел впервые, — заметил я. — И теперь я хочу знать, почему.

— И как ты собираешься это узнать?

— Хочу, чтобы кто-нибудь из твоих рыцарей или людей Эдо поговорил с теми, кто ближе к нему. Пусть выяснят, что им известно.

— А почему не твои собственные люди? — нахмурившись, спросил он.

В его голосе звучала нотка негодования.

— Они узнают моих парней, — ответил я. — Они слишком часто видели их рядом со мной и будут опасаться их.

Уэйс остановился, как будто что-то подсчитывая в уме.

— И что ты будешь делать, когда узнаешь?

Я покачал головой.

— Еще не решил.

— Ты не можешь ожидать, что все вокруг будут твоими друзьями, Танкред. Не стоит бередить эту ссору сейчас. Что бы этот Беренгар ни имел против тебя, он не сможет навредить тебе. Не теперь.

Уэйс был одним из моих самых давних друзей, я всегда доверял его суждению. Он был более уравновешенным, чем Эдо, и сколько я его знал, высказывал свое мнение прямо в лицо, что не нравилось очень многим и частенько доставляло ему неприятности, но я его уважал. Тем не менее, при всем благоразумии его совета, я не мог сейчас с ним согласиться, просто нутром чувствовал, что он неправ. Только поняв причину такой внезапной ненависти ко мне Беренгара, я был в состоянии справиться с этой проблемой.

— Ты сделаешь это для меня? — спросил я.

Он строго посмотрел на меня, как на упрямого ребенка, и поджал губы: знак, что его терпение на пределе.

— Думаю, тебе лучше забыть, что здесь произошло, и надеяться, что он сделает то же самое.

Он говорил медленно, словно обращаясь к слабоумному.

— Это не ответ.

Уэйс вздохнул.

— Если настаиваешь, я посмотрю, что тут можно сделать. Но что бы это ни было, тебе лучше оставить его в покое.

Он отошел, явно недовольный, и я почувствовал, что за его словами стоит нечто большее, чем недовольство, но не мог понять, что именно.

Теперь, после стольких лет оглядываясь назад, я понимаю, как мне повезло иметь такого друга, как он, хотя, возможно, я не всегда ценил его в то время. Действительно, Эдо с Уэйсом стали для меня братьями, ближе кровных родственников, которых я когда-то имел; годы, которые мы потратили на обучение ратному делу, на пиры в замке Коммин, на сражения плечом к плечу, были лучшими годами моей жизни. И все же я видел, что после смерти нашего лорда многое изменилось. Ведь мы уже были не просто рыцарями, поклявшимися в верности, а баронами в собственных уделах, теперь у нас были собственные слуги, и мы имели обязательства перед ними, а не только перед своим сюзереном и друг перед другом. И хотя никто из нас не собирался изменять старой дружбе, ни один из нас не мог отрицать, что она уже не так безраздельна, и потому я чувствовал странную печаль, глядя, как Уэйс идет по пустоши к своим людям.

Впрочем, одну вещь я не мог выкинуть из головы. Хотя я не признался бы никому, но угроза Беренгара заставила меня насторожиться. Сам не знаю, почему. Многие мужчины на протяжении долгих лет клялись убить меня, но обычно это происходило в пылу сражения, и они выходили против меня открыто и с обнаженным оружием. Та ненависть была совсем иной, и чем больше я размышлял об этом, тем большее беспокойство испытывал.

Дождь усилился. Я плотнее запахнулся в плащ и натянул капюшон на голову. И неожиданно для себя самого вздрогнул.