Противник не преследовал нас. Не было сомнений в том, что смерть Риваллона потрясла их и лишила воли для долгой погони. В этом было небольшое преимущество победы нашего отряда. В остальном результат был плачевный: наша диверсионная армия, которая чуть больше недели назад выступила на войну с мечтами о подвигах и славе, была разбита. Из пятисот человек мы могли бы насчитать сейчас едва ли половину. Когда мы нагнали графа Гуго, я заметил, что его армии повезло чуть больше. Он покинул Шрусбери во главе полутора тысяч бойцов, его пехота оставалась по большей части свежей и боеспособной, но половина рыцарей — его лучшие бойцы — теперь была мертва.

Оставшиеся в живых представляли собой печальное зрелище: все в синяках и кровоподтеках, они пали не телом, но духом; люди шли, прихрамывая, опираясь на древки копий и плечи друзей; их лица были забрызганы грязью, туники замараны блевотой, клетчатые штаны зловонны от мочи и дерьма. Многие из них были тяжело ранены и должны были вскоре покинуть этот мир, не успев получить никакого утешения, кроме сожаления товарищей.

Среди тех, кто покинул нас был Турольд. Мне сказали, что он долго цеплялся за жизнь, но копье слишком глубоко вонзилось под ребра, и рана оказалась смертельной. Его последний вздох сорвался с губ в тот самый миг, когда его вынесли из боя.

— Он был хорошим бойцом, — сказал Серло, когда священник покинул нас.

Этот здоровяк редко выказывал свои чувства, но я заметил, как он сглотнул комок в горле. Понс низко склонил голову к земле.

— Хорошим бойцом, — произнес он непривычно торжественным тоном, — и хорошим другом.

Я молча кивнул; мне больше нечего было добавить. Турольд первым из рыцарей поступил ко мне на службу, буквально через несколько дней после того, как лорд Роберт передал мне Эрнфорд. Когда я встретил его, он, единственный сын виноторговца из Рудума, изгнанный из дома отцом-пьяницей, попрошайничал у дверей лондонских пивных. По какой-то причине три парня, его ровесника, невзлюбили его: может быть, он чем-то оскорбил их, а может, они просто искали возможности подраться. Какое-то время он справлялся с ними, ударив одного коленом в пах и бросив его на землю; укусив за руку второго и расквасив нос третьему. Однако в конце концов, они набросились на него все вместе и прижали к стене. Если бы я тогда не разогнал их, драка могла закончиться переломами или чем похуже. Тем не менее, не имея никакой подготовки, он показал себя свирепым бойцом, и я понял, что под его юной внешностью скрывается гордая вспыльчивость и верное сердце.

То ли мне стало жаль его, то ли он напомнил мне меня самого в юном возрасте, но я взял его. Среди мужей благородного происхождения бытовало мнение, что мальчик, не ездивший верхом и не начавший практиковаться с мечами до двенадцати лет, годился только в священники. Тем не менее, я встал на путь меча в возрасте четырнадцати лет, и в моей жизни все сложилось неплохо. Турольду, по его подсчетам, было семнадцать, впрочем, точно он не знал. Будучи крепким парнем, он в придачу оказался и талантливым всадником с врожденным пониманием лошадей: даже более опытным, чем многие мужчины вдвое старше него. Радуясь новым знаниям, он каждый свободный час проводил на учебном дворе, отрабатывая выпады и наскоки на соломенном чучеле. Уже через несколько месяцев он вовсю использовал эти навыки на валлийцах, которые совершали набеги на мои земли.

Неужели все это было так давно? Трудно поверить, что я знал Турольда чуть больше года, мне казалось, прошло полжизни. Но если Понс и Серло восприняли его смерть так тяжело, я чувствовал только странное онемение.

Наконец, через несколько часов наше войско остановилось. К счастью, мы не обнаружили никаких признаков вражеских разведчиков, и потому позволили себе небольшую передышку, чтобы отдохнуть и решить, что делать дальше. И все же, мы находились среди полей в нижней части глубокой долины, где местность не могла дать нам естественной защиты. Единственной причиной нашей остановки было то, что люди стали просто падать от изнеможения. Чем раньше мы сможем двинуться дальше, тем будет лучше.

Я пошел искать черно-золотое знамя. Выжившие рыцари лорда Роберта отделались, на первый взгляд, порезами и ссадинами, кое-кто лишился зубов. И все же их было заметно меньше, чем в тот день, когда я последний раз видел их в Шрусбери.

Несколько мужчин уставились на меня холодным взглядом и сплюнули на землю, когда я проходил мимо.

— Ты, — сказал один из них, поднимаясь, чтобы заступить мне дорогу. Я узнал широкого в плечах и резкого в манерах Анскульфа, командира рыцарей Роберта. — Чего тебе надо, Танкред?

Мы уже несколько раз встречались годом ранее. Я не особенно любил его, а теперь он понравился мне еще меньше. Как всегда, от него исходил густой запах бычьего навоза, в кармане он его носил, что ли? Он был на несколько лет старше меня, и страшно возмущался тем, что нас с Эдо и Уэйсом так щедро наградили после Эофервика, в то время пока он все еще оставался без земли и чести, которую могла ему дать собственная усадьба. Я отлично помнил это обстоятельство, потому что он успел не раз и не два высказать мне свою обиду.

— Я хочу поговорить с лордом Робертом, — сказал я. — Дай пройти.

— Тебе здесь не рады. Это из-за тебя Урс, Адсо, Теселин и другие лежат сейчас мертвыми.

Я поразился его тону. Мне было знакомо только одно имя, и я попытался представить себе этого Урса; через некоторое время его поросячья физиономия всплыла в моей памяти.

— Из-за меня? О чем ты говоришь?

— Оставь его, Анскульф, — сказал лорд Роберт. Он шагнул ко мне с усталым и печальным лицом. — Я сам с ним поговорю.

Но Анскульф не собирался отступить легко.

— Милорд, этот человек…

— Хватит, — резко прервал его Роберт. — Танкред, идем со мной.

Я следовал за ним, пока мы не вышли из зоны слышимости рыцарей, хотя она продолжали обстреливать меня насмешливыми взглядами, и я еще мог уловить обрывки их разговора. Они громко обсуждали, какой шлюхой была моя мать, и дочерью шлюхи, к тому же; о том, что по слухам я больше предпочитаю общество мужчин, а не женщин: все это, несомненно, предназначалось для моих ушей и должно было спровоцировать меня на драку.

— Они злятся, — небрежно заметил Роберт. — Их братья по оружию мертвы, и им надо кого-то обвинить в этом.

— Тогда им лучше винить тех, кто нанес смертельный удар, — ответил я. — Чем я могу быть виноват в их смерти?

Слова прозвучали более язвительно, чем я предполагал, и я заметил, что они больно ранили Роберта. Мгновение мне казалось, что он хочет прогнать меня, но после минутного колебания он просто покачал головой.

Мы продолжали идти, пока не вышли к волчьему знамени, врытому в землю у края одного из пастбищ. К моему приходу вокруг Гуго д'Авранша собралось немало зрителей, среди которых я узнал многих баронов из зала в Шрусбери. Их лица пылали от гнева, в то время как молодой граф пытался перекричать их, требуя порядка.

При моем приближении все они замолчали и по очереди развернулись, чтобы направить свои взгляды на меня.

— Наконец он решился показать свое лицо, — высказался один из них. — Бретонец, из-за которого была пролита нормандская кровь.

Я чувствовал себя, словно в суде, обвиняемым за неизвестный мне проступок.

— Что? — спросил я, но казалось, никто не собирается мне отвечать.

Волк смотрел на меня с каменным лицом и странной для его молодости уверенностью, как будто я неизвестным образом должен был догадаться сам. Как будто я настолько глуп, что не вижу очевидного.

— Он норманн не меньше любого из вас, — сказал Роберт. — И потому, если вы не можете сказать ничего полезного, вам лучше будет придержать язык.

Один из баронов толкнул меня в плечо, когда мы прокладывали путь через толпу. Даже через много часов после битвы кровь во мне еще не остыла. Боль поражения была еще настолько свежа, что и малого повода было достаточно, чтобы мой гнев прорвался на поверхность еще раз. Недолго думая, я толкнул его в ответ. В следующее мгновение он выхватил нож, а я свой, и мы злобно уставились друг на друга.

— Уберите оружие, — рявкнул Вольф. — Сейчас не время для грызни.

— Я уберу, как только он извинится, — сказал я, глядя в холодные голубые глаза того, кто посмел поднять на меня руку.

— Извиниться? — фыркнул он. — Перед человеком, из-за которого погибли мои лучшие рыцари? Это твое безрассудство привело нас всех в ловушку. Было бы гораздо лучше, если бы мы предоставили тебя с твоими валлийскими приятелями твоей судьбе.

— Если бы вы оставили меня? — спросил я, нахмурившись. — Что ты имеешь в виду?

Я взглянул на Роберта, но он отвел глаза.

— Я не должен был идти и спасать твою жалкую шкуру, — сказал граф Гуго. Его голос звучал хрипло, но в нем явственно слышалось разочарование. — Ты не должен был выходить на бой против целого войска. Если бы ты не сплоховал с засадой, мы могли бы заставить их встретиться с нами на более удобных для нас позициях.

— Тогда зачем вы пришли? — требовательно спросил я. — Скажите мне. Если то место не давало вам никаких преимуществ, зачем тогда вы вообще рисковали своими людьми?

— Из-за твоего сеньора. Это он убедил меня встретиться с врагом в бою, чтобы сразу покончить с Бледдином и Риваллоном. Если бы не он, ты бы не стоял сейчас здесь, так что имей уважение и будь благодарен за то, что ты и часть твоих людей еще живы, в то время как многих уже нет с нами.

Его огненный взгляд прожигал меня насквозь, но я не отвел глаз. В конце концов, он отвернулся, качая головой. Над толпой повисла тишина, никто не решался заговорить первым.

Наконец лорд Роберт нарушил молчание, спросив:

— Что же мы теперь будем делать?

— Мы вернемся в Шрусбери и приготовимся встретить врага там, — ответил Вольф.

— Вы собираетесь отступить? — поразился я.

— Мы не выдержим новую битву, — возразил Вольф. — А уверенность противника возрастет после победы. Как только новость распространится, под его знамена соберется еще больше людей. Вскоре они выступят снова.

— Один из их королей лежит мертвым на поле Мехайна, — сказал я. Если мы собираемся сразиться с ними, это нужно делать сейчас, прежде чем они получат возможность сплотиться и увеличить свою численность.

— Посмотри вокруг, Танкред, — сказал Гуго, огонек раздражения блеснул в его глазах. — Посмотри на лица людей. Как ты думаешь, сколько из них хочет драться снова? Они потеряли друзей и братьев, и давно не ели к тому же. Как долго они смогут сражаться на пустой желудок?

При отступлении нам пришлось отказаться от тяжело нагруженных мулов, которые несли наши палатки и провизию. Мы сумели сохранить небольшое количество вьючных лошадей только за счет того, что быстро перерезали ремни седельных мешков. Среди них были и мои лошади, и я испытал облегчение, когда увидел, что надежные Снокк и Снебб смогли не только спастись сами, но и выполнили свой долг; обоим удалось отделаться синяками и царапинами, рваными туниками и грязью на лицах.

— Мы продолжим наш рейд, — сказал я, приходя в отчаяние. — Добудем себе провиант в валлийских деревнях. Как только люди отдохнут и насытятся, мы сможем атаковать Бледдина снова. У нас осталась большая часть копейщиков, они все годятся для сражения.

Я оглянулся, пытаясь воодушевить баронов и найти сочувствие в глазах тех, кто не так давно поддержал меня в замке. Напрасно. Они молча и отстраненно смотрели на меня, сложив руки на груди. Многие начали уходить, отворачиваясь от меня то ли в смущении, то ли с отвращением, я не мог разобрать. Я уже чувствовал, что дело мое проиграно, но почему-то не мог остановиться.

— Да, — повторил я, возвысив голос, — Мы можем выступить еще раз, противник не ожидает, что мы еще раз атакуем его на его же земле.

Я замолчал только когда увидел, что Роберт качает головой, словно в предупреждение. Они победили, я отступил. Впервые после битвы я чувствовал полное опустошение, руки налились свинцовой тяжестью, в груди образовалась сосущая пустота.

— Возвращайтесь к своим людям, — обратился Волк к баронам. — Ешьте, что найдете, постарайтесь отдохнуть. Через час мы выступаем.

Я шел назад, когда валлийский капеллан, невысокий человек по имени Ионафал, заметил меня и позвал туда, где сидели его соотечественники. Священник только что закончил исповедовать Маредита и дал ему причастие Святых Даров из сумки, что носил под мантией. Его господин недолго задержится в этой жизни, сказал он мне, если я хочу поговорить с ним, то сейчас последняя возможность.

В суматохе нашего бегства из боя и за всем, что случилось позднее, я совсем забыл о нем. Когда я подошел к нему, он был бледен, как снег, казалось вся кровь отхлынула от его лица. Он не мог унять дрожи, хотя день был далеко не холодный. Его люди сняли свои плащи, плотно укутав его в меха. Маредит был моим ровесником, но сейчас выглядел гораздо старше.

— Танкред, — сказал он, увидев меня.

Его голос звучал не громче шепота, он едва мог держать глаза открытыми, но, по крайней мере, узнал меня. Теперь, когда я сидел рядом с ним, слова покинули меня.

— Вы хорошо сражались, — сказал я. — Ты и твой брат.

— Недостаточно хорошо, — сказал он, и ему удалось даже улыбнуться, хотя улыбка быстро сменилась слезами в глазах. — Если бы хорошо, то Итель был бы жив, узурпаторы лежали мертвыми, а мы праздновали бы победу.

Я с волнением взял его за руку. Его ладонь была влажной от пота и горячей от лихорадки.

— Ты был верным союзником, Танкред, и я благодарю тебя.

Его лицо исказилось от боли, и он закашлялся: сухой, отрывистый звук, который говорил, что его время приходит.

— Отдыхай, — сказал я ему. — Береги силы.

Его вассалы толпились вокруг, и я прошел сквозь их ряды. Лучше Маредиту провести свои последние мгновения с ними: с людьми, которые были рядом с принцами все эти годы, с их верными спутниками, которые предпочли следовать за ними в изгнание, но не согнуть колени перед захватчиками. Кроме того, я видел слишком много смертей в этот день, и не желал наблюдать их больше. Насколько я помнил, только при Гастингсе мы понесли столь тяжкие потери.

Я не долго знал валлийских братьев, но пришел к мнению, что успел сродниться с ними. Да, они были амбициозны и упрямы, и как люди высокого происхождения часто высказывали свои мысли с откровенной прямотой. Но даже за эти качества я научился уважать их не меньше, чем за бесстрашие и воинскую доблесть, потому что узнавал те же черты в себе.

Вот почему, когда в конце концов пришли новости, что Маредит скончался, холод проник в мое тело, просочился до мозга костей и охватил всю мою душу. Ибо я знал, что то же самое легко могло случиться со мной.

* * *

Несмотря на сложную местность, ехали мы быстро. Хоть граф Гуго и назвал наших людей слишком усталыми и голодными для сражения, гнал он их почти без остановок.

В тот день мы несколько раз замечали отряды вражеских всадников, преследующих наш арьергард, хотя они редко подходили ближе, чем на пару миль. Волк с Робертом отправляли конных рыцарей преследовать их в надежде, что тем удастся убить или захватить нескольких, но это нам ни разу не удалось. Враг был слишком быстр и либо исчезал под кровлей густого леса, либо, оказавшись на открытой местности, раскалывался на мелкие группы и рассыпался в разных направлениях, так что наши люди уже не могли гнаться за ними. Ни один из этих отрядов не имел намерения сойтись с нами в открытом бою. Их задачей было держать нас в постоянном напряжении и не давать разжиться провиантом; они преуспели в обоих целях. Так что раз за разом наши охотники возвращались с пустыми руками.

За все время отступления Волк не сказал мне ни слова. Впрочем, он вообще мало говорил, все свое время проводя в авангарде армии и целеустремленно задавая темп. Его лицо, когда он позволял его увидеть, было искажено от ярости. Я не сомневался: он размышлял о том, что скажет, когда мы достигнем Шрусбери. Потому что именно он должен был изложить историю нашего поражения ФитцОсборну, и я не завидовал этой его миссии.

* * *

Тьма еще царствовала над землей, когда мы въехали в городские ворота на следующее утро. Мы шли всю ночь, несмотря на то, что многие были близки к истощению и, полумертвые, продолжали идти вперед только под воздействием проклятий и угроз своих лордов. Посланники были отправлены вперед с вестью к ФитцОсборну, но он не встречал нас у городской стены, а, как нам сообщили, ждал в своих покоях в замке. Волка и Роберта почти сразу вызвали к нему, но не было ни слова, желает ли он видеть меня тоже.

— Не сомневаюсь, что скоро он захочет услышать и тебя, — сказал Роберт, — но сейчас тебе лучше подождать и постараться отдохнуть. Один Бог знает, как мы все в этом нуждаемся.

— Вы хотите, чтобы я молчал, в то время как Волк будет обвинять меня во всем случившемся?

— Конечно, графу Гуго разрешат изложить свою версию истории, но я знаю ФитцОсборна лучше, чем большинство людей; он обязательно выслушает тебя. Он поймет, что это не твоя вина. Ты не мог знать, что валлийцы устроили засаду.

— Волк смотрит на дело иначе, — кисло заметил я. — Он высокомерный и испорченный юнец, который заботится только о себе. Единственная причина, по которой ему позволяют говорить, это его богатая семья.

Роберт устремил на меня строгий взгляд.

— Я понимаю, что ты злишься, — сказал он. — Ни один из нас не желал такого исхода. Но ты ничего не выиграешь, заимев себе такого врага, как Гуго.

— Я злюсь, потому что вчера было убито много людей, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Среди них один из рыцарей моего Дома и Итель с Маредитом. Они были хорошими воинами и не заслуживали смерти.

С этим я отвернулся и пошел прочь. Нам больше нечего было обсуждать. Я вообще не хотел ни с кем говорить. Мне нужно было время, чтобы побыть наедине с собой, собраться с мыслями и решить, что я хочу сказать ФитцОсборну, когда он пошлет за мной.

* * *

Мне удалось отдохнуть, хоть и недолго, потому что до рассвета оставалось всего несколько часов. На рассвете я поднялся на холм, чтобы посмотреть через лагерь на запад, где дальние холмы начинали сиять золотом, как только первые лучи солнца падали на их склоны. Где-то среди них затаились Бледдин и Эдрик; вскоре они выступят в поход, и один Бог знает, что случится тогда со всеми нами.

Я все еще сидел там, погруженный в свои мысли, когда меня нашла Беатрис. Они приехала без сопровождающих, с одной только девочкой Папией, которая ждала с лошадью невдалеке.

— Полагаю, вас послал ваш брат, — сказал я вместо приветствия.

Она не обиделась на мою грубость, как можно было ожидать, по крайней мере, имела осторожность не показать этого. По правде говоря, я почти не спал, так что за прошедшую ночь мой гнев едва ли остыл.

— Нет, он не посылал, — сказал она. — Когда я услышала о произошедшем, я подумала, что ты, возможно, захочешь поговорить с кем-нибудь. Я нашла твоих людей, они точили мечи, но не знали, куда ты ушел.

— И вы пошли искать меня?

— Ты бы предпочел, чтобы я не приходила?

Я не был уверен, испытываю ли я раздражение или благодарность, так что решил остановиться на последнем. Пожалуй, я был рад компании. В Эрнфорде меня бы утешила Леофрун, или я поговорил бы с отцом Эрхембальдом. Здесь же, в окружении всех этих отчужденных лиц и людей, затаивших на меня обиду, я чувствовал себя одиноким, как никогда раньше.

— Нет, — сказал я уже спокойнее. — Я рад, что вы пришли.

Она уселась рядом со мной на влажную от росы траву и аккуратно обернула ноги юбками.

— Ты, наверное, рад будешь узнать, что граф Гуго покинул нас.

— Я уже слышал.

Он ушел незадолго до того, как я поднялся, и мало кто видел его уход. В Честере случилась беда, его горожане восстали против графского управляющего. Причиной стало то, что его рыцари избили и посадили в тюрьму городского рива. Ему отрубили руку за то, что он позволял торговцам на рынке использовать старое серебро: монеты с именем узурпатора Гарольда. Когда вооруженные горожане столкнулись с рыцарями на улицах, кровь пролилась с обеих сторон, и сейчас гарнизон был заперт в замке, держа оборону и отчаянно нуждаясь в помощи. Было ли это событие истинной причиной ухода Волка, или между ним и графом ФитцОсборном во время последней встречи все-таки имела место ссора, никто не знал.

— Роберт сказал, что у тебя с графом были некоторые разногласия, — сказала Беатрис.

Я рассмеялся, хотя не чувствовал никакого веселья.

— Это не самое подходящее слово, полагаю.

— Ты должен быть рад его уходу.

Честно говоря, мои чувства были довольно противоречивы. Несмотря на мою обиду, я был слишком хорошо осведомлен о трудностях, которые причинил нам его внезапный отъезд. Он забрал с собой больше половины своих рыцарей и почти столько же пехотинцев: почти четыре сотни копий. Лишиться четырехсот бойцов было для нас неслыханным расточительством.

— Я не знаю, — сказал я, и это была правда. — Я не доверяю ему, но сколько у нас шансов защитить Шрусбери без его людей?

— Уже говорят, что некоторые бароны тоже могут дезертировать. Увидев, как Волк уезжает, чтобы защитить свое имущество, многие начали думать о том же самом.

Я с отвращением фыркнул и покачал головой. Это последнее, что следовало делать верным вассалам короля. Теперь все, за что мы так тяжело боролись четыре последних года, грозило разлететься в щепки.

— Можно ли обвинять их? — спросила Беатрис. — Как и ты, они потеряли часть своих лучших воинов и преданных слуг. Если они останутся сражаться, то лишатся всех остальных.

— Но если они уйдут, то тем самым упростят задачу для врага, который передавит их всех по очереди в их имениях, как тараканов, после того как расправится с нами здесь.

Я сам удивился горечи, с какой прозвучали эти слова. Ведь совсем недавно я сам разделял их страхи и с такой неохотой оставил место и людей, которые стали мне родными за последний год. Что же изменилось? Случилось ли это от того, что я своими глазами увидел угрозу, нависшую над королевством? Или я искал мести за смерть Турольда, Ителя, Маредита и всех остальных?

— И все же, как ты можешь быть уверен, что враг придет? — спросила Беатрис. — Ведь они тоже сильно пострадали в бою. Погиб один из их королей.

— Именно поэтому они и придут. Бледдин хочет отомстить за брата и всех своих соотечественников, и он не успокоится, пока мы все не умоемся кровью.

И, конечно, был еще Эдрик вместе с остальными английскими мятежниками, которые шли под валлийским знаменем. Они по-прежнему жаждали вернуть утраченные земли и не собирались останавливаться ни перед чем, чтобы покончить с нами.

Какое-то время мы сидели молча. Я не знал, что еще сказать, она, казалось, тоже. Солнце скользило по крышам домов внизу и играло золотыми бликами в воде. Даже несмотря на ранний час я чувствовал, как нагревается моя спина, и теплый запах поднимается от земли.

Через некоторое время Беатрис попросила:

— Расскажи мне об Эрнфорде.

— Что вы хотите узнать?

— Ничего, — сказала она. — И все. О земле, о людях. Каково жить в тех местах, так близко от Вала?

Она впервые спросила меня о моем поместье. Я покосился на нее, пытаясь понять причину столь внезапного интереса. Потом вздохнул и закрыл глаза.

— Это особенное место, — начал я. — Честно говоря, я уже не понимаю, как можно жить где-нибудь еще. Зал стоит на насыпи над рекой, вокруг золотятся поля пшеницы и ячменя, на склонах холмов пасутся овцы. Мы ловим рыбу в запруде и ставим ловушки на зайцев в лесу. Вся моя жизнь там.

— Я бы очень хотела увидеть его когда-нибудь.

— Увидев его хоть раз, вы уже никогда не захотите его покинуть. Даже зимой, когда земля замерзает, ветер рвет солому с крыш, а снег и грязь делают дороги непроходимыми. — Я улыбнулся, казалось, впервые за долгое время. — На рождество свинопас Гарульф подарил мне своего самого жирного хряка. Мы забили его во дворе и жарили над очагом в моем зале. Пришла вся деревня, и мы, как короли, объедались мясом три дня, пока не осталось ничего, кроме костей. Было пиво и были танцы; весь зал был освещен факелами и огонь горел ночи напролет.

— Ты счастлив там. — Это прозвучало почти как вопрос.

Я пожал плечами.

— Это мой дом. Если бы вы спросили меня год назад, смогу ли я найти где-нибудь покой, я, наверное, рассмеялся бы. Теперь я знаю, что в этом маленьком поместье я счастлив. У меня есть моя Леофрун, и, если все будет хорошо, скоро у нас будет ребенок.

Точнее, через месяц. Я мог только надеяться, что успею вернуться обратно, когда придет ее время, хотя с каждым днем эта надежда казалась все более и более призрачной.

— Леофрун? — спросила Беатрис, нахмурившись.

Я забыл, что она еще не знает. И не было лучшего времени, чем сейчас, сказать ей правду.

— Моя женщина. Она была со мной почти год.

Беатрис быстро опустила глаза, но я заметил, как покраснели ее щеки. Внезапно она показалась мне моложе своих двадцати одного года.

— Я не знала, — пробормотала она.

— Мне следовало сказать вам раньше. Простите.

Она резко махнула рукой, словно отстраняясь от меня. Я не знал, что могу еще сказать, наверное, она тоже, потому что без дальнейших слов она поднялась на ноги и оставила меня в одиночестве.