Перевод: Н.Непомнящий, С.Кравчук, Н.Осипова, Старостина, А.Шубенцов.
(Из сборника «Чудовища морских глубин». — М.: ИД «Прибой», 1997)
Перевод: Н.Непомнящий, С.Кравчук, Н.Осипова, Старостина, А.Шубенцов.
(Из сборника «Чудовища морских глубин». — М.: ИД «Прибой», 1997)
Морские чудовища живы
Несколько слов от составителя
В послеобеденные часы 31 октября 1983 года ремонтная бригада округа Марин, Калифорния, работала на участке Хайвея № 1, как раз там, где он проходит над берегом океана. Начальник бригады решил перекурить и взглянул на море — что-то не очень понятное и большое плыло по поверхности в сторону берега: тонкое, в сотню футов длиной, с тремя вертикальными горбами! Так осенним днем дорожники наблюдали… морского змея. Они четко видели, как животное высунуло голову из воды и огляделось. Потом, резко повернув, изменило направление, голова снова ушла под воду, и тварь подалась в сторону моря. Все шестеро рабочих в тот день видели одно и то же зрелище, и их описания совпадали в деталях — в том, что касалось размеров, окраса и повадок. 19-летний Роланд Керри тоже видел змея в тот день. Чуть позже он поведал репортерам, что неделю назад уже видел это существо и рассказал об этом свой подружке, но та подняла его на смех. Но сейчас-то он все прекрасно разглядел и не даст смеяться над собой!
Через три дня после случая на Стенсон-Бич группа наблюдателей видела подобное чудовище в 400 милях южнее, у Коста-Меса. Хатчинсон, 19-летний серфист, поведал, что оно поднялось из воды близ устья реки Санта-Ана, прямо в десяти футах от него. Сначала Хатчинсон воздерживался от разговоров на эту тему, справедливо полагая, что его сочтут сумасшедшим. Но, прочитав в газетах о случае в округе Марин, подтвердил: “Оно было точно такое же, каким его описали рабочие — длинным черным угрем”.
На протяжении нашего столетия таинственные создания постоянно являлись людям по всему тихоокеанскому побережью, но никто так и не смог определить, о каком же животном идет речь. Ученые склонялись к выводу, что случай 1983 года — это всплывшие останки кита, блестевшие в солнечном свете. Другие считали, что это стадо морских свиней, вытянувшихся в цепочку.
Как мы видим, истории о морском змее и прочих неопознанных существах продолжают поступать, причем наиболее урожайными оказались 80-е годы, — точно так же как в прошлом веке! Может, это связано с определенными жизненными циклами чудовищ? Работы Бернара Эйвельманса, которые мы предлагаем вниманию наших читателей, написаны довольно давно. Однако, это вовсе не относит их к разряду устаревших: факты, приводимые в них, гипотезы и версии, выдвигаемые всевозможными специалистами, работают и сегодня, позволяя объемнее оценивать последние открытия в области криптозоологии.
Совсем недавно американский ученый Клайв Рупер отправился в экспедицию на поиски гигантского кальмара. Существование этого животного, давно получившего латинское название Architeuthis dux, уже не оспаривается: в разных районах мира волны выносили на берег его останки, по которым зоологи смогли определить размеры головоногого — до 30 метров в длину вместе со щупальцами! Но живого архитевтиса никто не видел. Клайв решил восполнить пробел в знаниях. На борту “Тангароа”, своего рода плавучей лаборатории, оснащенной “карманной” субмариной, научная экспедиция взяла курс на Новую Зеландию: холодные воды, в которых только и живет гигантский кальмар, не так давно выбросили на берег четырех гигантов. Одна только мантия, этих сказочных животных достигала в длину четырех метров! Измерения показали: головоногие оказались; самыми крупными из когда-либо найденных экземпляров. Выпуклый черный глаз одного гиганта приближался по размерам к волейбольному мячу, а тело весило больше тонны. На мини-подлодке “Джонсон си-линк” Клайв спустился на значительную глубину и… увидел головоногого. Не замечая работающих кинокамер и шума мртора, животное спокойно развернулось спиной и исчезло. Но дело было сделано — загадочный обитатель холодных глубин заснят на пленку. Кто знает, может быть, в один прекрасный день точно так же попадется в видоискатель и морской змей — один из персонажей нашей книги.
Николай Непомнящий
За занавесом волн
Многие любят повторять вслед за греческим поэтом Оппианом, что море скрывает многое. Но большинство людей не верят больше в истинность этого утверждения, и поэтому опасение сказать банальность не должно нас останавливать.
Миражи торжествующей науки
Коллективное убеждение в том, что наша планета прекрасно изучена во всех ее уголках, мало-помалу утвердилось в течение XIX века, вплоть до того, что приняло в конце его характер какого-то исступления. Опьяненные волной удивительных изобретений — электрического освещения, автомобиля, беспроволочного телеграфа, воздухоплавания, и т. п., — которые должны были произвести революцию в повседневной жизни, люди полагали, что у них есть основания верить во всемогущество Науки, возведенной в ранг божества. Что же касалось великих жрецов новой религии, господ ученых, то считалось, что они способны все знать и даже — почему бы нет? — что они уже знают все или почти все, за немногим исключением. Некоторые ученые в конце концов убаюкали себя этой иллюзией. В этой атмосфере эйфории и блаженного оптимизма, окрашенной неким псевдорелигиозным фанатизмом, незнанию, сомнению, неуверенности, необъяснимости, иррациональности не было больше места. Некоторые ученые и философы этого времени несколько напоминали тех юных студентов и простодушных профанов, которые благодаря чтению часто открывают для себя внушительную сумму знаний, накопленную от зари цивилизации, равно как и неисчерпаемые, по-видимому, возможности техники, и которые немедленно мнят себя все знающими и на все способными. Они обладали высокомерием тех самоучек, которые за отсутствием глубоких научных знаний в салонной беседе на все имеют ответ и могут разрешить любой вопрос с видом, не допускающим возражений, тогда как специалист, вовлеченный в разговор и часто сомневающийся и вынужденный благоразумно молчать или придерживаться частных суждений, сдержанных и ограниченных, в результате неизбежно кажется законченным дураком.
Действительно, XIX век был эпохой первенства науки, и в этом отношении по крайней мере он оправдывает данное ему Леоном Доде наименованием “глупого”.
Увы! Мы все еще расплачиваемся по счетам прошлого века. Преувеличенный позитивизм апостолов торжествующей науки все еще витает в воздухе. Положение остается особенно плачевным в массах, которые с опозданием реагируют на прогресс мысли и питают досадную склонность к обобщениям.
Все это в полной мере относится к нашим знаниям о подводном мире. Раз уже пятьдесят лет назад утверждали, что океан изборожден вдоль и поперек и изучен вплоть до последнего из мельчайших необитаемых островков, то разве теперь, в наше время, это не должно быть тем более верно? Снабженные двигателем суда избавили нас от необходимости придерживаться путей, зависящих от ветра или морских течений. Сверх того, скафандры и подводные лодки позволили приподнять колышущийся занавес волн и увидеть скрытый за ним мир. Рыболовецкие флотилии, поделившие между собой все богатые рыбой воды земного шара, неуклонно используют глубины в той мере, в какой это позволяют делать наиболее современные приборы. Несколько океанографических экспедиций пошли еще дальше: с помощью зондов и других специальных приборов они достигли дна бездонных океанских впадин. Благодаря ультразвуку была сделана подробная съемка рельефа затонувших континентов. Наконец, в своих батисферах и батискафах люди погрузились в недра царствующей в морской бездне вечной ночи, которую осветили бледным светом прожекторов. Пусть бы еще существовала неизвестная нам сардина, но пусть нам не говорят о таинственных существах размером с человека или, особенно, о доисторических чудовищах.
Вот как многие люди думают. Но на практике дело оборачивается совсем иначе.
Едва приоткрывшийся мир
В своей книге, “Следы невиданных зверей”, я старался продемонстрировать несовершенство и частичный характер наших знаний о континентах, по которым мы способны, казалось бы, свободно передвигаться. Наше неведение морского мира значительно больше. Оно так велико, что я смело могу утверждать, что все еще возможно в океане. Перед необъятным царством Нептуна некоторая легковерность представляется более уместной, чем все отрицающий скептицизм. Если завтра объявят о поимке настоящей сирены, не безобразного ламантина, а существа, наделенного бюстом Мэрилин Монро и хвостом целаканта, позиции того зоолога, который пожелал бы ее увидеть, будет более оправдана с научной точки зрения, чем позиция его коллеги, просто пожавшего плечами.
Надо вспомнить о том, что вода занимает более трех пятых земной поверхности и что наши корабли пересекают ее, следуя неизменными и достаточно узкими дорогами.
“Могло бы показаться удивительным, — писал уже в конце прошлого века старый морской волк Франк Буллон, — что такое пугливое существо, как кашалот, хорошо себя чувствует в водах Малаккского пролива, несмотря на значительное движение паровых судов. Но нельзя забывать о том, что сегодня эти корабли следуют заранее определенными путями, не отклоняясь от них, пароходные винты на нарушают морской поверхности нигде, кроме как вдоль этих морских путей. Так, например, изучение бортовых книг судов, пересекающих Красное море, показывает, что за пределами линии, соединяющей город Суэц с островом Перим, это море практически пустынно”.
Появление моторной навигации не только не расширило, а еще более сузило сферу наших морских путешествий: корабль, снабженный винтом, больше не должен принимать в расчет часто капризные попутные ветры, он может бороться с течениями, то есть его маршрут остается более постоянным. К тому же, находясь в море, часто в неблагоприятных обстоятельствах, морские путешественники не любят терять время, даже если они путешествуют для развлечения, не отклоняются от маршрута, для того чтобы посетить чем-либо замечательные места или полюбоваться пейзажем — морской пейзаж безнадежно однообразен. Если самый короткий путь между двумя портами не всегда является прямой линией, то, во всяком случае, это линия неизменная. И все навигационное искусство в том и состоит, чтобы от нее не отклоняться.
Наши представления о морских животных, обитающих на поверхности моря, в целом сравнимы с познаниями натуралиста, знакомого с зоологическим богатством области лишь на основании того, что ему удалось увидеть, путешествуя вдоль больших дорог.
К тому же, если фауна земной поверхности развивалась практически в двухмерном пространстве, то есть не принимая в расчет толщу воздушного пространства, морская фауна обитает в настоящем трехмерном пространстве. (В действительности можно не принимать во внимание воздушное пространство, обитателей которого всегда можно увидеть, находясь на земле. Вместе с тем они связаны с поверхностью земли, поскольку должны туда возвращаться для отдыха, воздух для них лишь переходная стихия. Практически плотность живой оболочки земли — биосферы — в каждой точке земной поверхности ограничена, с одной стороны, глубиной, на которую проникают в землю роющие животные, а с другой стороны, высотой самых больших деревьев. Следовательно, и над, и под поверхностью земли она ограничена лишь несколькими дополнительными десятками метров, где плотность ее значительно уменьшается). Глубина его в некоторых местах превышает, по-видимому, 10 тысяч метров, а в среднем составляет более 3 тысяч метров.
Исследование этого третьего измерения подводного мира едва началось. Аквалангисты и даже водолазы в скафандрах редко спускаются глубже чем на 100 метров, их погружения происходят обычно вблизи берегов над континентальными цоколями. Следовательно, они никогда не встретят ничего, кроме очень обособленной части морской фауны, ибо морские ареалы так же дифференцированы, как и наземные, и каждый из них имеет своих исключительных насельников.
Что же касается нескольких многообещающих погружений в морские впадины, совершенных в батисфере, прикрепленной к кабелю, а также в свободно плавающем батискафе, то они были такими редкими и пространство их исследований было до такой степени ограниченным, что в настоящее время можно пренебречь ими без особых угрызений совести — лишь, в том, разумеется, что касается их результатов, а не в том, что они представляли сами по себе. В завоевании скрытого за занавесом морских волн Нового Света роль пионеров Бертона и Биба была равноценна той, которую сыграли искавшие приключений викинги, значительно раньше Колумба высадившиеся в Винланде. Профессор Огюст Пикар был Америго Веспуччи — просвещенным умом этой эпопеи; капитан Уот и инженер Уиллм — первыми его конкистадорами. Однако они сделали лишь начальные шаги.
Даже океанографические экспедиции, посвятившие себя систематическим исследованиям, совершили в морских глубинах не более чем работу, сор. тветствующую распашке нови. Они были не так уж многочисленны со времени бессмертного путешественника на “Челленджере” в 1872 году, и наиболее изощренные средства, которыми они располагали для исследования океанской фауны, находились во всех отношениях в самом зачаточном состоянии. С помощью траловых сетей и вершей нельзя выловить ни очень крупных, ни достаточно быстроходных животных, ни животных достаточно умных для того, чтобы избежать этих приспособлений, действующих вслепую. К несчастью, именно самые интересные животные лучше всего защищены от нашего любопытства!
Не надо думать, что рыболовецкие флотилии, постоянно прочесывая океаны, составили, таким образом, полный список жителей по крайней мере их поверхности. В 1949 году научная конференция “За сохранение и использование природных ресурсов”, проходившая под эгидой ООН с участием экспертов из всех стран, установила, что 98 процентов рыбы вылавливается в настоящее время в Северном полушарии, причем в большинстве своем выше Тропика Рака. В этом полушарии только 60 процентов поверхности занимает вода, в то время как в Южном полушарии морское пространство составляет 80 процентов поверхности. Коротко говоря, в той части света, которая почти полностью покрыта водой, рыболовецкая активность совершенно незначительна.
Поскольку вода не является нашей природной стихией, наши возможности сбора зоологических экземпляров на земле нельзя сравнить с теми, которыми мы располагаем в море. Эти два процесса радикально отличаются друг от друга: рыбная ловля всегда — слепая охота, подобно охоте с капканом. В этом отношении подводные охотники совершили настоящую революцию, но мы знаем, насколько ограничено поле их действий.
В целом наши методы исследования океанической фауны представляют до сих пор ненадежную технику ударов, наносимых шпагой по воде. Мудрость говорит устами увлекательного писателя-натуралиста А. Хайатта Берилла, когда он пишет в своей книге “Удивительные доисторические животные”:
“Если бы обитатели другой планеты, обозревая издалека нашу собственную, забросили на ее поверхность сети, какие сведения о нашей фауне удалось бы им получить? Случайная находка: целакант.
Нашему желанию полнее узнать морскую фауну чаще всего способствует случай. Крупные морские животные, случайно выброшенные на отмель, более чем что-либо другое обогатили наши знания о них. Эти вынесенные на берег трупы были для нас как бы метеоритами, упавшими с неба, посланцами чужих миров, куда нам не было доступа. Страшно подумать, сколько морских пород мы в первый раз узнали таким способом и сколько таких, которые мы знаем только благодаря случайным встречам.
Именно та или иная удача обычно наводит нас на правильный путь и затем направляет наши дальнейшие исследования.
Они наловили бы насекомых, изредка, может быть, лягушек, ящериц, черепах, при случае — собаку, кошку, сурка или другое небольшое млекопитающее, например овцу или свинью; наконец, домашнюю птицу. Но у них был бы один шанс из миллиона поймать животных крупных видов или людей. Ученые Марса или Меркурия, изучая свой улов, никогда не смогли бы себе представить, что мужчины и женщины, слоны и жирафы, носороги и лоси, а также сотни других животных существуют на земле. Однако, пользуясь именно такими приемами исследования океанских глубин, мы достигли тех немногих знаний, которыми сейчас располагаем”.
Если бы 22 декабря 1938 года капитан Гусен на обратном пути из района, где он обычно ловил рыбу в южноафриканских водах, не забросил, повинуясь случайному импульсу, свою траловую сеть на глубину 65 метров перед устьем реки Халумны, мы, без сомнения, никогда бы не узнали о существовании отряда рыб, которые считались исчезнувшими 70 миллионов лет назад. Вместе с тем нужно было, чтобы этого человека поразил необычайный вид этой большой рыбы, покрытой голубой чешуей, попавшей в сети вместе с полутора тоннами съедобной рыбы и двумя тоннами акул. Что, без сомнения, могло привлечь внимание экипажа, так это то, что, не погибнув под тяжестью улова, подобно другим рыбам, странное существо, шевелившее зачатками лапок, попыталось свирепо вцепиться в руку капитана.
В дальнейшем надо было, чтобы в самом разгаре южного лета рыба попала в достаточно хорошем состоянии в руки специалиста. Им оказалась мисс Куртенэ-Латимер из Музея Ист-Лондона, молодая женщина достаточно искушенная в естествознании, чтобы позаботиться о том, чтобы законсервировать этот экземпляр и сообщить об этом специалисту-ихтиологу, способному определить принадлежность этой рыбы к отряду целакантов, а именно профессору Дж.-Л.-Б. Смиту. После фантастической ночи, проведенной с глазу на глаз с невероятным существом, уцелевшим на Земле с доисторических времен, почтенный ихтиолог должен был признать реальность его существования. И, словно желая придать ему больше весомости, он наделил его латинским названием Latimeria chalumnae.
Итак, потребовалось совпадение исключительных обстоятельств, чтобы произошло самое удивительное открытие века в области зоологии. В заключение надо сказать, что этот случай поимки странной рыбы не был ни первым, ни единственным. На Коморских островах местные жители иногда ее вылавливали и употребляли в пищу в соленом виде, называя ее комбессой. Многие жители тех мест прозаически использовали шероховатую поверхность чешуи “живого ископаемого” для зачистки прохудившихся велосипедных камер.
Когда же область распространения целаканта была определена благодаря искусным вычислениям профессора Смита, когда поимка следующего экземпляра около острова Анжуан подтвердила его выводы и когда, наконец, Мадагаскарский институт научных исследований с помощью туземных ловцов занялся систематическим его изучением, — тогда за два года были выловлены еще семь экземпляров этой рыбы!
Надо хорошо проникнуться этой мыслью: если бы первый целакант был немедленно отведан гурманами, падкими на сенсации, если бы он был выброшен в море беспечными рыбаками, если бы он совершенно разложился, прежде чем попал в руки специалиста, — короче говоря, если бы зоологи располагали лишь подробным его описанием, то практически никто не поверил бы в его существование.
Впрочем, история доказала, что недоверчивость некоторых ученых может зайти гораздо дальше. Даже когда драгоценная латимерия была законсервирована в лаборатории, где эксперт-ихтиолог уже определил ее, все еще находились профессионалы, отрицавшие ее существование, казавшееся им слишком неправдоподобным.
В своем захватывающем описании истории открытия целаканта — “Старины Четверонога” — профессор Дж.-Л.-Б. Смит рассказывал о том, как один ученый из министерства, с которым он был знаком много лет, пришел к нему в его кабинет в университете вскоре после опубликования материалов об удивительной находке. Он положил ему руки на плечи и сказал торжественным тоном: “Профессор, что заставило вас это сделать? Ужасно видеть, как вы портите свою научную репутацию”.
Смит спросил его, что он имеет в виду; посетитель уточнил: “Назвать ту рыбу целакантом…” И он принялся убеждать его, что ведь это не мог быть целакант, подумайте! Это был не целакант! И, покачивая головой, с горьким вздохом добавил: “Нет, старина, я только что был у X. Так вот, он говорит, что вы сошли с ума, что эта рыба всего лишь мероу с искалеченным и зажившим хвостом”.
Существо, никогда не всплывавшее из пучины
Словно для того, чтобы найти оправдание своей выжидательной позиции, многие зоологи способствовали распространению слухов о том, что Latimeria обитает в “недоступных глубинах океана”. Это, с их точки зрения, было единственным объяснением того, что она так долго оставалась неизвестной. Такой, в частности, была позиция палеонтологов, для которых доживший до наших дней целакант был живым оскорблением, язвительным опровержением их тщательно проделанной работы по реконструкции прошлого, основанной часто на самых хрупких догадках и предположениях. Разве недостаточно они утверждали, что отряд целакантов полностью вымер в конце мелового периода, поскольку в слоях позднейших отложений не было найдено их окаменелых останков? Следовательно, немедленно отправить ее обратно в самую морскую пучину, в вечную тьму, где любое невежество вполне законно.
Однако капитан рыболовного траулера был точен: рыбу поймали на глубине 40 морских саженей, что составляет примерно 65 метров. Ба! Достаточно было вообразить, что он ошибся…
Но это мнение не выдерживало критики даже с точки зрения самого неискушенного зоолога, ибо все в облике целаканта говорило против его глубоководного происхождения. Его толстый панцирь, состоящий из крупной зазубренной чешуи, костные пластины на голове и мощность его плавников — все это выдавало животное, приспособленное для жизни между скалами и коралловыми рифами, способное с быстротой молнии укрываться в расщелинах, не опасаясь при этом пораниться. Рыбы, живущие на большой глубине, в большинстве своем невелики или очень вытянуты в длину, так что имеют почти нитевидную форму, в любом случае они очень слабы и хрупки. Не только сама латимерия, которая весит 40 килограммов и имеет в длину 1 метр 25 сантиметров, не имеет ничего общего с ними, но даже ее огромные челюсти и мощная мускулатура не кажутся предназначенными для охоты за столь незначительной добычей. И наконец, рыба была чудесного голубого, с металлическим отливом цвета, — до сих пор не было известно ни одной глубоководной рыбы с такой окраской. Глубоководные рыбы окрашены обычно в черные, серые и темно-коричневые цвета. Существо голубого цвета было бы ярким пятном в этом суровом мире.
С другой стороны, если способность выжить под давлением нескольких тонн улова кажется необычной даже для рыбы, живущей на небольшой глубине, то для глубоководных рыб, погибающих часто просто из-за понижения давления, такая живучесть кажется просто немыслимой.
Категорические и настойчивые утверждения профессора Смита не смогли убедить общественное мнение. Фотография живого целаканта, сделанная на глубине 15 метров пловцом итальянской экспедиции летом 1953 года, была принята за подделку. Также не было принято всерьез свидетельство подводного охотника Дж.-Ф. Картрайта из Солсбери, который, занимаясь своим любимым спортом в октябре—ноябре 1952 года в Малинди, в Кении, встретил между коралловыми рифами и даже пытался загарпунить рыбу, по всем признакам отвечающую описанию латимерии.
Ничего не помогало, и, когда было объявлено, в соответствии с утверждением туземных рыбаков, что второй экземпляр был пойман на глубине 32 метров, — пресса, особенно французская, без всякого стыда преувеличила цифру. Датской экспедиции якобы даже удалось поймать целаканта в океанской впадине. И когда восьмой экземпляр, пойманным живым рыбаками с Коморских островов, на этот раз на глубине 252 метра, не удалось сохранить живым дольше нескольких часов, профессор Ж. Миллот поставил следующий неосторожный диагноз: “Без сомнения, смерть была вызвана понижением давления и увеличением температуры”.
На это професор Дж.-Л.-Б. Смит, старый и опытный удильщик, должен был вскоре заявить: “Возможно, профессору Милтону и его сотрудникам неизвестен тот следующий из опыта факт, что крупные рыбы, пойманные на удочку живыми, никогда не остаются в живых долго и, в аквариуме, большинство из них, во всяком случае, погибает”.
То, что целакант является живым ископаемым, существом, почти не изменившимся в течение трехсот миллионов лет, — один этот факт должен был убедить натуралистов в неправдоподобности его предполагаемого глубоководного образа жизни. Для того чтобы переселиться в морские впадины, надо быть существом прямо противоположным “живому ископаемому”, то есть существу архаического строения. Такие животные должны были бы относиться к молодому, малодифференцированному виду, сохранившему еще гибкость и способность приспосабливаться к царящим в глубине невероятно трудным условиям: полному отсутствию света и, следовательно, растительной жизни, необходимости исключительно плотоядного рациона, сплющивающему давлению воды и сильному холоду. Как подчеркивает Рашель Карсон в своей замечательной книге “Это море, которое нас окружает”, “глубоководные условия жизни слишком суровы для того, чтобы допустить существование неизменных форм жизни, не стремящихся использовать всякую возможность, благоприятствующую существованию протоплазмы в мире едва лишь менее враждебном, чем мрачные межпланетные пространства”.
Понятно, что по причине чертовски негостеприимных условий жизни морские впадины оказались последним ареалом, завоеванным варварскими ордами. И, следовательно, именно здесь вопреки надеждам океанографов прошлого века особенно маловероятна встреча с уцелевшими животными далекого прошлого. В моей последней работе я показал, что на нашей планете существуют запоздалые представители всех геологических эпох и что, следовательно, всегда сохраняется вероятность обнаружения других, подобных им, еще неизвестных животных. Ископаемые животные живут рядом с нами. Нигде это утверждение не справедливо больше, чем в огромном океане, где условия жизни изменились гораздо меньше, чем на поверхности Земли. Зоологические виды и отряды в море существуют гораздо дольше, чем на суше. Как говорят, вода оберегает… И если океанская завеса продолжает скрывать неких доисторических существ, то в противоположность Апокалипсическому чудовищу они появятся не из глубин морской бездны.
О тех, кто приподнимает завесу
Однако не означает ли все сказанное выше возвращения к ограниченному, двухмерному пространству подводного мира, способного таить в себе неизвестных животных, замечательных своими большими размерами или архаическим строением тела?
Конечно, нет. Но даже если бы это было не так, следовало бы признать, что море даже поверхностно изучено гораздо меньше, чем наземное пространство, более тесное и тем не менее богатое неразрешимыми зоологическими загадками. За пределами прибрежной зоны, где работают аквалангисты, наши взгляды никогда не проникают внутрь этого наибЪлее населенного слоя!
Мы знаем о его обитателях лишь то, что открывают нам упомянутые выше случайные способы исследования.
В открытом море можно надеяться увидеть лишь тех животных, которые по той или иной причине раздвигают иногда завесу волн. Среди них надо назвать рыб, охотящихся на поверхности, таких, как акулы, но прежде всего позвоночных, обладающих легкими, рептилий и млекопитающих, которые должны регулярно подниматься на поверхность, чтобы возобновить свой запах воздуха. (Бесполезно упоминать здесь птиц, которые никогда не бывают исключительно водными животными, так же как и амфибий, область распространения которых строго ограничена пресноводными водоемами.)
Однако необходимость подниматься на поверхность моря сама по себе не обязательно делает животных заметными. Если синие киты, киты-полосатики и кашалоты становятся заметными в тот момент, когда они дышат благодаря своему мощному “фонтану”, выбрасываемому во время дыхания, так это потому, что этот последний достигает 15 метров и продолжается в течение 15 секунд! Но этого нельзя сказать обо всех китообразных. Многие из них, имеющие в длину десятки метров, выпускают лишь небольшой, слабо заметный фонтан воды: как в случае касаток, некоторых дельфинов, бутылконосов и малых китов-полосатиков. Что касается китообразных небольшого размера, то они совсем не выбрасывают фонтана воды. Другие морские млекопитающие, как, например, ластоногие и сиреновые, поднимаются на поверхность для дыхания совершенно незаметно, часто их ноздри едва выступают из воды. То же происходит с приспособившимися к жизни в воде рептилиями, такими, как крокодилы, черепахи или змеи. Наконец, надо упомянуть о том, что даже наименее робкие из китообразных, поднимаясь для дыхания на поверхность воды, показывают лишь небольшую часть своей спины.
Известно, что многие китообразные, даже из самых крупных, имеют обыкновение совершать над морем удивительные прыжки, причины которых мы не знаем, — они могут оказаться игрой, свадебным парадом или приступом буйства, вызванным назойливыми укусами паразитов. Без сомнения, не многие люди имеют возможность присутствовать при таких прыжках, если, конечно, речь идет не о широко распространенных видах небольших животных, таких, как морские свиньи или дельфины, которые обычно двигаются прыжками и иногда следуют за кораблями.
Очевидно, что большинство океанских животных не имеют никакой причины для демонстративного появления на поверхности воды. “Чтобы жить счастливо, будем жить скрытно” — эта максима в животном мире приобрела силу закона.
В целом те, кто населяют толщу воды, за редким исключением, совсем не показываются на поверхности, и если даже им случается это делать, то они появляются лишь мельком. Тех животных, которые по неосторожности или по несчастью часто попадаются на глаза человеку, обыкновенно безжалостно истребляют; одних — потому что мы их едим, других — потому что они едят нас, третьих — потому что их мех, кость или панцирь нравятся нашим щеголям, четвертых — потому что они доставляют нам ряд ценных продуктов питания, в частности жир; иные, увы, истребляются потому, что охоту на них находят забавной. Все эти виды животных — тунцы, тарпоны, меч-рыбы, акулы, киты, кашалоты, тюлени и ушастые тюлени, моржи, черепахи — вообще говоря, хорошо известные животные.
(Разумеется, все относительно. Айвен Т. Сандерсон, тщательно изучавший историю нашего знакомства с китообразными, не колеблясь написал в своей книге “Follow the Whale” (1956): “Гоняясь за китом в течение более чем двух тысяч лет, мы по-прежнему не знаем о нем ничего существенного”).
Но ничто не доказывает, что нам известны все виды этих животных и что не существует других животных, полностью отличающихся от известных своим строением и образом жизни. Несомненно, что именно эта необычность образа жизни не позволяет нам позйакомиться с ними, и здесь мы оказываемся замкнутыми внутри порочного круга.
Что значит сказать, что существуют редкие животные? Понятие редкости с биологической точки зрения очень субъективно. Ни одно животное не является в действительности редким внутри своей среды обитания, по крайней мере до начала своего вымирания. Мы называем животное редким, потому что место его обитания нам неизвестно или трудно доступно. В Африке имеется, без сомнения, столько же, если не больше, трубкозубов, сколько и зебр, но первые являются ночными и землероющими животными, тогда как вторые открыто скачут по выжженной солнцем саванне. Нет ни одного жителя континента, который не видел бы резвящихся на природе чудесных полосатых лошадок, но сколько из обитателей Африки могут похвастаться тем, что видели “земляную свинью”, как ее называют буры?
Редкими животными считаются те, увидеть которых удается лишь в крайнем случае. И это, естественно не позволяет не только изучить их, но иногда даже признать их существование. “Seeing is believing” (“увидеть — значит поверить”), говорят англосаксы. Но большинство зоологов не разделяют этого мнения: для них “увидеть” не является достаточным доказательством существования животного, особенно когда речь идет о существах, которые трудно или невозможно классифицировать в рамках известных видов животных, то есть в рамках отрядов, появившихся сравнительно недавно. Ученым требуются конкретные доказательства. Зуб, позвонок, панцирь имеют в их глазах большую ценность, чем подробное описание всего животного. Научная дисциплина делает им честь. Но когда они отрицают без дальнейших церемоний существование животного под тем предлогом, что у них нет никакого его анатомического фрагмента, их профессиональная ограниченность приобретает по крайней мере тревожный характер.
Что такое чудовище
Чтобы доказать, что в море еще должны существовать многие неизвестные животные, мне было бы достаточно ограничиться упоминанием самых крупных из них. Впрочем, существование мелких неизвестных животных не вызывает вопросов: многие охотно согласятся с тем, что еще возможно открытие множества неизвестных видов рыб, ракообразных и моллюсков, способных уместиться на ладони.
Это не означает того, что именно самым крупным животным особенно трудно спрятаться: носорогу гораздо легче остаться незаметным, чем длиннохвостому лопугаю ара, но ничто так не поражает людей, как большие размеры тела.
“Размеры тела имеют большое, очень большое значение, — отмечает профессор Дж.-Л.-Б. Смит. — Слон производит гораздо большее впечатление по сравнению даже с редчайшим перипатом… Если бы первый целакант оказался не длиннее 15 сантиметров, он отнюдь не поразил бы в такой степени воображение толпы!”
Можно смело, без риска быть опровергнутым последующими событиями, предсказать открытие множества неизвестных рыб, по размеру приближающихся к человеку. Быть может, когда-нибудь новые разновидности целаканта будут обнаружены в морях очень отдаленных от Индийского океана. Уже теперь с достоверностью можно утверждать, что в Мексиканском заливе живет крупная, пока еще не известная науке рыба примитивного строения. В Национальном музее в Вашингтоне с 1949 года бережно сохраняется один из элементов ее чешуи, имеющий около 4 сантиметров в диаметре!
Эта бесценная деталь была отослана туда в целях определения одной дамой из Тампы (во Флориде), которая, занимаясь изготовлением украшений из ракушек, чешуи рыб и других добытых в море предметов, приобрела у местных рыбаков полное ведро такой чешуи, необычный вид которой поразил ее. Отосланный экземпляр попал в руки выдающегося ихтиолога доктора Айзека Гинзбурга, который заявил: “Эта чешуя не похожа ни на одну из тех, которые мне приходилось видеть прежде!” Структура ее действительно кажется примитивной. С точки зрения доктора Гинзбурга, нет ничего невозможного в том, что эта чешуя принадлежит какой-либо разновидности целаканта.
Увы! Оказалось невозможно получить от ремесленницы из Тампы более полные сведения о происхождении этой чешуи или о человеке, доставившем ей эту партию сырья.
В дальнейшем в этой работе мы не будем останавливаться на описании животных столь незначительного размера, как наша знаменитая латимерия. Мы будем говорить лишь об очень крупных животных, исключительно о морских существах, причисляемых обычно из-за своего огромного размера к разряду чудовищ, монстров.
Конечно, это понятие двусмысленное и неточное, и Вольтер был прав, видя в нем одно из самых трудно определимых понятий французского языка. Но в данном случае оно подходит лучше всякого другого.
“Monstrum, — писал Арман Ландрен, — называется все странное, во что трудно поверить, все необыкновенное, причудливое, безобразное, удивительное, исключительное в своем роде, все отличающееся необыкновенной свирепостью, все сказочное”.
Редкое животное не заслуживает в том или ином отношении названия чудовища, ибо каждое из них отличается чем-нибудь по меньшей мере странным и необычным, разумеется, с нашей точки зрения. В океане акула является чудовищем благодаря своей прожорливости, кит — благодаря своему огромному размеру, морской конек — из-за формы и положения своего тела; морская звезда удивительна своей причудливой формой, морской черт поражает безобразием, а целакант — архаическим характером строения тела.
Для того чтобы все окончательно запутать, “чудовищем” называют всякое существо, отклоняющееся в чем-либо от других представителей своего вида, например овцу с пятью ногами, женщину с бородой или белого кашалота, подобно знаменитому Моби Дику Германа Мелвилла.
Заметим, однако, что эта книга не является сочинением по тератологии, науке о существах ненормального строения. — Эта работа — зоологии. Она посвящена морским животным, чудовищным прежде всего по своим размерам. Поэтому я предпочел бы воспользоваться понятием “морского чуда”, закрепленным за ними прежде, но давно вышедшим из употребления и для многих, возможно, уже непривычным. С другой стороны, мы будем говорить здесь только о тех огромных морских существах, чья таинственность и неуловимость превратила их в легенду, — лишь об удивительных, невероятных, причудливых, безобразных, странных, необычных в своем роде, крайне свирепых и фантастических животных, то есть о чудовищных во всех отношениях созданиях.
Выбор термина, таким образом, вполне оправдывает себя.
Море — это зоологический коктейль
Ничто не может лучше убедить недоверчивого читателя в нашем малом знании морской фауны, чем открытие неизвестного животного размером с кита. Но это не значит, что с зоологической точки зрения гиганты являются самыми интересными животными. Поимка на поверхности Земли представителя зоологического типа перипатов, животного, напоминающегося гусеницу и представляющего переходную ступень от червей и членистоногих, — событие гораздо более значительное, чем поимка слона, подобно тому как вновь выловленный целакант производит большую сенсацию, чем обнаружение новой разновидности кита-полосатика. Завтра, быть может, в море найдут животных гораздо более замечательных, чем знаменитый морской змей. Этот последний может действительно оказаться животным еще не знакомым зоологам, но принадлежащим к хорошо известному в наше время отряду.
Обнаружение живого трилобита, размером не превосходящего небольшой шарик, было бы более значительным событием, чем добыча новой разновидности сверхгигантского морского угря (разумеется, говоря это, мы не стремимся предвосхитить зоологическую классификацию великого морского змея). В этом случае у нас была бы возможность изучить внутреннюю анатомию, физиологию и привычки животного, относившегося к космополитической группе, которая, по-видимому, вымерла сотни миллионов лет назад. В этом же состоит громадный смысл поимки целаканта во плоти. Латимерия помогла нам наяву осуществить мечту Г. Уэллса о машине времени. И тем не менее сомнительно, что обнаружение живого трилобита стало бы основанием для газетной сенсации.
Это мнение недавно было подтверждено открытием морского животного, полностью перевернувшего классификацию моллюсков. Это животное является переходной формой между семейством хитонов (панцирные моллюски, имеющие сегментарное строение) и семейством пателли (примитивные моллюски с конической раковиной). Поймано оно было в 1951 году в Тихом океане, на широте Коста-Рики, датским океанографическим судном “Галатея”. Изучение этого моллюска открыло ошеломленным ученым, что они имеют дело с запоздалым представителем отряда животных, вымершего в течение палеозойской эры, а именно отряда монопла-кофоров. По мнению палеонтологов, Neopilina galathea, как назвал ее в 1957 году доктор Антон Бруун, должна была исчезнуть 280 миллионов лет назад. Ее обнаружение в живом виде, следовательно, было событием еще более значительным, чем открытие целаканта, который считался ископаемым всего лишь в течение неполных 70 миллионов лет. Однако это открытие осталось не замеченным широкой публикой, так как небольшой моллюск едва достигает размера однофранковой монеты.
Конечно, появление в наше время одного из гигантов далекого прошлого вызвало бы единодушный энтузиазм как среди профанов, так и среди серьезных ученых. Но это уж слишком, вероятно, подумает читатель. Однако и это не выходит за рамки возможного. История целаканта и неопилины доказала или, вернее, подтвердила, так как оба они были лишь последними звеньями в длинной цепи обретенных “живых ископаемых”, что животные самых отдаленных эпох продолжают существовать скрыто вплоть до нашего времени. Остается доказать, что гигантские животные могли сохранить инкогнито на протяжении такого долгого периода.
Так же как острова из-за ограниченности пространства благоприятны для формирования карликовых пород, так и не знающий границ океан представляет собой прежде всего царство гигантов.
Морские животные вообще крупнее, чем их наземные собратья. Это справедливо для существ, находящихся на всех ступенях эволюционной лестницы. Ночесветки, которые заставляют море светиться фосфорическим светом, являются теми редкими простейшими одноклеточными организмами, которых можно увидеть простым глазом. Речные губки имеют абсолютно незначительные размеры по сравнению с морскими, которые иной раз достигают в диаметре одного и более метров. Среди представителей типа кишечнополостных гидры, обитающие в пресной воде, имеют почти микроскопические размеры, тогда как некоторые океанские медузы достигают поразительных размеров: студенистый купол медузы Cyanea capillata, описанной Агассизом, может иметь 3 метра в диаметре, и ее охотничьи щупальца достигают 40 метров в длину! Некоторые обитающие на земле моллюски — слизняки и улитки — до смешного малы по сравнению со своими морскими собратьями, особенно гигантскими головоногими.
Самый длинный из всех червей, Laneus longissimus, — это морская немертина, некоторые экземпляры которой достигают длины более 15 метров и даже вдвое больше (В действительности трудно установить длину столь растяжимых червей. Экземпляр длиной семь метров может в течение нескольких секунд вытянуться до тридцати метров!). Земные членистоногие (насекомые, многоножки, паукообразные) не могут соперничать в размерах с морскими членистоногими (ракообразными). Пяденица Атлас (Coscinoceaa hercules), имеющая размах крыльев 35 сантиметров, кажется незначительной рядом с крабом на ходулях или гигантским морским пауком (Macrocheirus kampferi), ноги которого имеют иногда до 4 метров в длину.
Так же в случае позвоночных. Вряд ли нужно даже говорить о рыбах: какой пресноводный чемпион сможет противостоять таким гигантам, как, например, хрящевые рыбы или китовые акулы (Rhincodon typus)?
Эти последние имеют в длину больше 15 метров и, по мнению некоторых экспертов, могут достигать и 20 метров, вес их составляет десятки тонн. Когда был взвешен экземпляр этой рыбы длиной 38 футов, вес его составил 26 594 английских фунта (12 тонн).
В мире рептилий самый большой из когда-либо добытых крокодилов, по-видимому принадлежавший к виду гребнистых крокодилов (Crocodylus роrosus), единственный проникший в море, выловленный сто лет назад двумя охотниками с острова Лусон на Филиппинах, по их свидетельству, был длиною 20 футов (8 м 85 см). Однако следует заметить, что, по мнению Карла Шмидта из Музея естественной истории в Чикаго, судя по размерам черепа этого чудовища, который хранится в США, его длина не должна была превышать 22,5 фута (6 м 85 см). А ведь и аллигатор (Alligator mississipinsis), и оринокский крокодил (Crocodylus intermedius) оба могут достигать в исключительных случаях семи метров в длину. Но совершенно точно то, что самые большие черепахи — морские: кожистая черепаха (Dermoshelus coriacea) достигает иной раз в длину 2 метров 75 сантиметров и весит в таких случаях около 700 килограмм. Гигантские черепахи с Галапагосских островов гораздо меньше: их вес не превышает 300 килограмм.
Наконец, среди млекопитающих слоны, которые являются чемпионами в категории тяжеловесов среди наземных животных, кажутся очень маленькими рядом с самым большим китом. Голубой кит-полосатик (Sibbaldus musculus) может весить столько, сколько весит стадо из 35–40 взрослых слонов. Даже Baluchitherium, самое крупное млекопитающее, когда-либо живщёе на Земле, своего рода носорог, в холке превосходивший по высоте жирафу, должен был весить в 10–12 раз меньше, чем крупный кит. Он весил лишь вдвое больше новорожденного китенка. Для сравнения сошлемся на то, что однажды из тела самки полосатика, имевшей в длину 24 метра, был извлечен зародыш длиной около 8 метров, весивший 7 тонн. Вообще говоря, полосатик еще до своего рождения весит больше, чем самый крупный взрослый слон.
Как мало мы знаем о великанах
Не надо думать, что самые огромные обитатели моря были в первую очередь обнаружены натуралистами. В действительности такого рода открытиями чаще всего руководит случайность. Самая твердая воля часто ничего не меняет в этом деле. Океан напоминает те небольшие электрические подъемные краны с ярмарочной площади, с помощью которых, казалось бы, легко выудить множество более или менее соблазнительных призов, например такой значительный выигрыш, как фотоаппарат, лежащий на самом виду, но, несмотря на настойчивые усилия, никогда не удается заполучить ничего, кроме ментоловых леденцов или безделушки, с которой неизвестно, что потом делать.
Ряд событий, связанных с открытием некоторых морских гигантов, лучше познакомят нас с этим вопросом.
Самая крупная из всех рыб, китовая акула (Rhineodon typus), была открыта только в 1828 году. Первый экземпляр был загарпунен у берегов военным врачом, который был также отличным знатоком южноафриканских рыб. Прошло еще двадцать лет, прежде чем сведения об этом гиганте достигли западного мира. Теперь минуло уже больше ста лет с тех пор, как мы познакомились с рыбой, о которой не мог бы мечтать никакой Тартарен от рыбной ловли.
Наша встреча с самым большим скатом — мантой, или гигантским морским дьяволом (Manta birostris), относится примерно к той же эпохе.
Он был научно описан в 1828 году доктором Эдвардом Банкрофтом на основании экземпляра, выловленного в предыдущем году в порту Кингстона, на Ямайке, генерал-майором сэром Джоном Кином. Разумеется, это чудовище, которому приписывали иногда размах “крыльев”, близкий к 8 метрам, было известно и раньше, но его зоологическое определение не было вынесено до упомянутого времени. Так, в своем сочинении «Relacion Historica del viaje a la America» (1758) дон Антонио де Ульоа, генерал-лейтенант испанского флота, уже упоминал о «чудовищной рыбе», называемой манта, которая нападает, как говорят, на ловцов t жемчуга в районе между Панамой и Гуаякилем: «…длинная и широкая, как стеганое одеяло, она охватывает своими плавниками любое оказавшееся в пределах досягаемости существо и немедленно удушает его». Более того, некий полковник Монтегю, кажется, помышлял впоследствии о том, чтобы включить манту в число скатов. Мы увидим в дальнейшем, что тщательное описание доктора Банкрофта не помешало, однако, почти сорок лет спустя одному просвещенному путешественнику принять манту за нечто вроде сирены с белыми руками!
Заметим, что самый крупный экземпляр манты, который подвергся измерению, не превышал шести метров в ширину. Загарпуненный в 1919 году в Бимини, на Багамах, он весил 1500 килограмм. Однако следует сказать, что эти чудовищные скаты совершенно безвредны. Единственная исходящая от них опасность связана с их маниакальной склонностью к чудесным прыжкам, которые они совершают над водой. Всплеск, который они производят, падая обратно плашмя, производит устрашающее впечатление. Случается, что раненые манты падают таким образом на лодки рыбаков, достаточно неосторожных, чтобы охотиться на них, — можно себе представить размеры ущерба, нанесенного этой тонной разгневанной мускулатуры!
Знаменательным в числе прочего является состояние наших знаний о китообразных, которые насчитывают в своих рядах несколько семейств самых крупных животных, когда-либо существовавших на нашей планете. Вопреки всеобщему мнению самый гигантский динозавр юрского периода никогда не достигал размеров наших современных больших китов: китов-полосатиков, собственно китов и кашалотов. Судя по примерным расчетам, представляется, что самые громадные доисторические рептилии не превосходили весом 50 тонн, тогда как голубой кит может весить 150 тонн.
Мир скромных гигантов
Нет ничего удивительного в том, что люди привыкли к промысловым морским гигантам, которых они добывают преимущественно ради жира. Но, может быть, существуют и другие? Преждевременно было бы это отрицать, тем более что многие китообразные больших размеров были открыты меньше века назад, а некоторые и теперь едва нам знакомы. Совпадения исключительных обстоятельств, сделавших возможным для нас знакомство с этими животными, в других случаях могло просто не произойти.
Ни одно семейство китообразных не является в наших глазах таким загадочным, как семейство клюворылых китов — Liphiidae (Эти «киты» в действительности являются дельфинами, тогда как название «киты» должно быть сохранено только за усатыми китами). Из пяти родов, входящих в это семейство, только один известен достаточно хорошо, он же был единственным, известным в самом начале прошлого века, — мы имеем в виду род бутылконосов (Hyperoodon), который был назван так Ласепедом в 1804 году. По-видимому, существует несколько различных видов бутылконосов, чья длина приближается к 10 метрам, но тот вид, который больше всего отличается от других, известен нам практически лишь по черепам, найденным по берегам южных морей. До сих пор бутылконосов удавалось выловить лишь на севере Атлантического океана!
«Кит-клюворыл» Кювье (Liphius), который дал имя всему семейству, вначале считался вымершим животным. Все вещественные доказательства его существования, которые первоначально удавалось получить, сводились к окаменелому черепу, найденному в 1804 году Жоржем Кювье как череп ископаемого животного. Почти полвека спустя после этой анатомической находки второй точно такой же был выброшен на берег в том же месте. И лишь много позже в Новой Зеландии было выловлено китообразное животное, обладавшее таким же черепом. Любопытно, что у стареющих особей череп становится окаменелым, как бы прежде времени превращаясь в ископаемое. Есть еще одна причина, по которой это животное представляется насмешкой природы над зоологией. Светлая сверху и темная снизу окраска его тела находится в противоречии со всеми установленными ныне правилами животной окраски. Стоило большого труда убедить зоологов в реальности его существования.
Род ремнезубов (Mesoplodon), быть может, самый загадочный. Первоначально он стал известен благодаря трупу, выброшенному на побережье в графстве Эгин, в Шотландии, который посчастливилось увидеть натуралисту Соверби. Это коричневое животное обладало странно выгнутой нижней челюстью, снабженной лишь одной парой зубов, послужившей причиной его первоначального названия, Diodon sowerbyi, которое впоследствии было отброшено, как неудобное для классификации. В 1828 году очень похожее животное, совсем не имевшее зубов, было выброшено живым на пляж в Гавре. Это существо, привлекшее толпы любопытных, оставалось в живых еще в течение двух дней. Прогуливающаяся публика, имевшая крайне субъективное представление о рационе питания китообразных, предлагала ему хлеб, смоченный водой, и другие не менее не подходящие продукты. Бедное, испуганное животное испускало нечто вроде глухого крика, напоминавшего мычание коровы. После того как этот дельфин был осмотрен Анри Дюкроте де Бланвилем, вследствие отсутствия зубов он получил имя Aodon dalei. По мнению специалистов, это животное могло оказаться престарелой особью “кита” Соверби, потерявшей зубы от старости.
В 1850 году вышеупомянутый “кит” получил от Поля Жерве имя, закрепленное за ним официально, — Mesoplodon bidens. С тех пор было обнаружено много разнообразных мезоплодонов, но их описания были основаны на таком скудном материале, что трудно сказать в настоящее время, сколько подвидов живут в океане десять или пятнадцать. Одним из самых редких является “кит” Жерве (Mesoplodon europaeus). Известно лишь шесть его экземпляров. Первый был найден плавающим в проливе Ла-Манш в 1840 году; три другие были выброшены на побережье Нью-Джерси, в США, в 1889, 1933 и 1935 гг.; другие, мать и детеныш, были обнаружены на Ямайке в 1953 году, что кажется не совсем уместным для животного, названного “европейским”.
Рамнезуб Бланвиля (M. densirostris) имеет еще более фантастическое географическое распространение. Было найдено всего семь его экземпляров, однако в различных и самых отдаленных точках земного шара: на Сейшельских островах, у острова Лорд-Хау, на юге Африки, вблизи Массачусетса, около островов Мадейра и у берегов штата Нью-Джерси. M. stejnegeri известен лишь благодаря двум экземплярам с северного побережья Тихого океана, M. hectori — по двум экземплярам из Новой Зеландии. Описание M. bowdoini также было сделано на основании изучения двух новозеландских экземпляров, от которых, однако, не осталось ничего, кроме скелета, поэтому внешний вид животного пока неизвестен.
Можно даже и не упоминать о том, что полностью ведомо все, что касается нравов различных мезоплодонов, длина которых иногда превышает 5 метров.
Ничуть не более мы. знаем о двух видах рода плавунов (Berardius), северном плавуне (В. bairdi) и южном плавуне (В. arnouxi), которые могут достигать 13 метров в длину. Зубы южного плавуна имеют такое строение, что, если бы их описание было сделано профаном, ему не поверил бы ни один специалист в области млекопитающих: эти зубы заключены в хрящевые сумки и, похоже, могут произвольно подниматься, действуя при этом наподобие крюков.
Время от времени обнаруживаются новые представители семейства клюворылых (Liphiidae). В 1937 году появился новый род, тасмановые киты (Tasmacetus), открытый Оливером на основании обследования последовательно выброшенных на побережье Новой Зеландии трех “китов” с клювом совершенно неизвестного прежде типа. Это были крупные животные, имевшие от 7 до 9 метров в длину. Все эти события происходили, подчеркиваю, незадолго до второй мировой войны, а не в Средние века или эпоху Возрождения. И это не мешает нам праздно утверждать, что море не способно больше скрывать неизвестных животных большего размера!
После знакомства со смутным положением, царящим в семействе клюворылых, нам не покажется удивительным, что среди дельфиновых и собственно дельфинов, то есть среди китообразных меньших размеров, многие виды известны нам лишь на основании отдельных, редких, часто единственных экземпляров.
Существует, например, несколько разновидностей рода Lagenorhynchus — дельфина-сороки, как его иногда называют, — внешний вид которых изучен недостаточно. Некоторые из них кажутся неуловимыми, как, например, “дельфин с песочными часами” Вилсона (Lagenorhynchus wilsoni).
Эта разновидность, говорит Фрэнсис К. Фрезер в своей классической работе “О морских гигантах”, написанной в соавторстве с ихтиологом Джоном Р. Норманом, часто встречалась на севере, у пакового льда, как в ходе экспедиции “Дискавери” в 1802 году, так и во время экспедиции “Терра нова” в Антарктике. Однако не был пойман ни один экземпляр этого животного.
Из дельфинов рода Prodelphinus пятнистый дельфин получил свое имя лишь в 1889 году, от Поля Жерве. Фрезер пишет также: “Было описано множество разновидностей, но без каких-либо сведений о их нравах. Большинство форм этих животных известны нам только по черепам”.
Семейство кашалотов включает очень редкий и оригинальный род карликовых кашалотов (Kogia), описанный только в 1846 году. Это животное трехметровой длины, которое еще никто не видел живым. Если бы не несколько случайно выброшенных на берег экземпляров, мы бы ничего не знали о его существовании. Нам все еще не известно, сколько видов включает род Kogia, описано около полудюжины, но это ничего не доказывает ввиду редкости этих животных. Возможно, речь идет, по крайней мере в части случаев, об индивидуальных вариациях.
Самый маленький из семейства гладких, или настоящих, китов известен нам лишь с 1864 года. Это странное животное имеет настолько расширенные бока, что грудная клетка его напоминает бочку. И сейчас этот кит-пигмей (Neobaloena) встречается лишь в исключительных случаях. Необходимо заметить, что это “миниатюрное” животное может достигать 18 метров в длину.
Как было показано, число китообразных внушительного размера, с которыми мы едва знакомы, достаточно велико. Ряд других, как мы увидим в дальнейшем, известны ученым лишь по внешнему виду. А сколько еще осталось таких, о чьем существовании мы даже не подозреваем? Сколько еще имеется морских животных, принадлежащих к разным зоологическим отрядам, которые благодаря анатомическому строению, физиологии или особенностям образа жизни и географического распространения могут успешно противиться случайному попаданию на берег? Большинство живых организмов теряют плавучесть после смерти, и, если они не живут вблизи берегов, у них нет шансов оказаться выброшенными на пляж или скалы.
Необходим рисунок
Несмотря на наш далеко не полный список представителей морской фауны, существование морских чудовищ вызывает обычно большое недоверие. Это случается из-за фантастичности описаний, которые обычно им даются. Но, может быть, прежде чем отнестись к таким описаниям резко отрицательно, надо спросить себя, не существует ли a priori каких-либо причин для появления таких описаний.
Прежде всего, морские существа всегда выглядят более или менее фантастически; будучи приспособленными к условиям жизни совершенно отличным от наших, они неизбежно должны казаться отклонением от нормы. Как подчеркивал Монтень, “те, кого мы называем чудовищами, не представляются таковыми Богу, видящему в необъятности своего творения бесконечное многообразие постижимых для него форм”.
Мы сами со своей стороны способствуем фантастическим представлениям о морских животных, наделяя их абсолютно неадекватными названиями. Располагая для сравнения лишь примерами из привычной для нас сферы жизни, мы видим в существах, живущих по ту сторону морской завесы, некоторое соответствие земным или небесным существам, доступным нашему воображению. Мы населили океан пауками и скорпионами, мышами и зайцами, телятами, коровами и свиньями; собаками, кошками, львами и тиграми; волками и медведями; слонами и лошадьми; мужчинами и женщинами; мы посадили в нем анемоны, лилии и крапиву; заставили расти виноград и огурцы; мы рассеяли по нему звезды, луны и солнца. И потом, оказавшись в плену у своих собственных понятий, с удивлением увидели, как анемоны и звезды пожирают друг друга, огурцы ползут по земле, а из винограда выходят демоны, снабженные щупальцами; мы увидели зайцев, передвигающихся медленнее черепах, и женщин и коров с рыбьими хвостами.
К тому же бедность нашего словаря и устройство нашего языка, посредством слов привносящего искусственную прерывность в единство мира, сами по себе способствовали невероятности наших представлений о морских жителях. Мы не можем описать новое животное, иначе как разбирая его деталь за деталью и последовательно сравнивая каждую из них со строением уже известного нам существа, и, таким образом, у нас неизбежно складывается представление о чужерод-ности и чудовищности вновь открытого животного. Подобное описание, возможно, поможет нам узнать животное, когда мы его встретим, но оставит лишь туманное представление о внешности неизвестного нам существа.
Абстрактный, более или менее удаленный от реальности язык не может заменить нам данные наших чувств или хотя бы конкретное изображение, “рисунок” предмета. Увы, редко случается, что при внезапном появлении неизвестного животного рядом оказывается талантливый художник. Представление о незнакомце строится обычно на основании словесного портрета. Именно в этот момент червь неясности проникает в зоологическое яблоко. Ибо словесное описание неизвестного существа по природе своей трудно сделать. Оно приносит результат тем менее достоверный, чем более расплывчатым и неумелым оно оказывается.
Опишите моржа как своего рода тюленя, вооруженного слоновьими бивнями, и хороший художник сможет на основании одного лишь этого свидетельства нарисовать удовлетворительный или, во всяком случае, не лишенный сходства портрет этого животного. Но если случайно, по примеру натуралистов прошлого, вы станете описывать осьминога как рыбу с восемью лапами, то рискуете не узнать оригинал, глядя на его гравированное изображение. Действительно, мало кто подумает об осьминоге, когда увидит среди гравюр “Универсальной космографии” Себастьяна Мюнстера (1556), где собраны все чудовища северных морей, изображение чего-то вроде большой чешуйчатой рыбы с паучьими лапками. Этот рисунок странного по меньшей мере существа был позаимствован космографом из немецкого перевода, сделанного Раффом в 1545 году, сочинения Альберта Великого, в котором рисунок, без сомнения, относится к осьминогу.
Можно ли упрекать художника, иллюстрировавшего переведенное на разговорный язык и предназначенное для широкой публики издание этого сочинения, за такое изображение этого моллюска? Конечно, нет, поскольку автор сам говорил о нем как о “морской рыбе, имеющей восемь лап”. И можно ли упрекать Альберта фон Больштедта, самого авторитетного ученого Средневековья, за то, что он описал осьминога таким образом? Ведь в его время “рыбой” называли всякое морское животное, кем бы оно ни оказалось — медузой, морской звездой или китом.
Морское чудовище, похожее на льва
Досадные искажения, привнесенные усердным иллюстратором, иной раз могут зайти очень далеко. Не надо удивляться, например, видя большинство морских чудовищ одетыми в чешуйчатую кольчугу. Ведь рыбы — самые характерные обитатели моря, а у рыб обычно имеется чешуя. И, если в описании упоминалось о морском происхождении животного, добросовестный иллюстратор не преминет подчеркнуть это, наделив его в своем портрете чешуйчатой кожей. Может быть, в некоторых случаях художник и сам сомневался в том, что это создание ею обладало, однако для него наличие чешуи было самым простым способом символически выразить морское происхождение животного. Не достаточно ли было бы, скажете вы, изобразить его плавающим в своей родной стихии? Да, конечно.
Но дело в том, что вода — это вещество, дьявольски трудно поддающееся изображению. В этом суть проблемы. Именно в силу такой условности на рисунке первого ватерклозета, сделанном в XVI веке, резервуар с водой изображен полным рыб (Этот рисунок содержится в сочинении “A New Discours on a Stale Subject, Called the Metamorphosis of Ajax” (1556), принадлежащем перу изобретателя этого приспособления, сэра Джона Харрингтона, крестника королевы Елизаветы Английской). Можно быть уверенным в том, что никто и никогда не собирался использовать в виде аквариума сосуд, предназначенный для регулярного опорожнения нечистот в трубу для стока. Но можно ли было иначе и с большей ясностью продемонстрировать оригинальность этого новшества?
Всякое изображение — продукт условности. Даже цветная фотография, в которой некоторые могут усмотреть предел достоверности изображения, предоставляет смотрящему полную свободу в оценке размеров, глубины и удаленности предметов. В любую эпоху, в каждой цивилизации люди умеют вносить в изображение поправки, требуемые существующими в их сознании условностями. Все заключается в том, чтобы знать об этих условностях.
Так, искушенный зоолог прошлого не позволил бы обмануть себя даже самым крайним искажениям и прикрасам, допущенным свидетелями или иллюстраторами. Об этом можно судить по тем тонким комментариям, которыми месье Гийом Рондоле сопроводил в своей “Всеобщей истории рыб” изображение некоего “морского чудовища, похожего на льва”: “Помещенное здесь чудовище — это замечательное животное, не имеющее никаких органов, приспособленных для плавания. Поэтому я часто сомневался в том, что это животное — морское, но в Риме меня убедили в том, что это чудовище было выловлено в море незадолго до смерти папы Павла III. У этого животного была внешность и размеры льва. Оно имело четыре достаточно хорошо развитые лапы, пальцы на которых не были соединены кожными перепонками, как у бобра или речной утки, но были полностью разделены и снабжены когтями. У него был длинный хвост с кисточкой шерсти на конце, большие уши и чешуя, покрывавшая все тело. Он не смог долго прожить вне своей природной стихии».
(В “Приложении к книге о чудовищах” Амбруаза Паре содержатся самые полные сведения о вышеупомянутом животном: “В Тирренском море, вблизи города Кастра, было поймано чудовище, которое доставили тогда в Парсель епископу, наследовавшему папский престол после смерти папы Павла III. Оный лев имел голос, похожий на голос человека. Он был привезен в город, где вызвал всеобщее восхищение, и вскоре после этого умер из-за невозможности жить вне естественной для него среды; так сообщает нам Филипп Форестус в третьей книге своих хроник”).
Хотя этот портрет был мне предоставлен людьми учеными и достойными доверия, я предполагаю, что художник, возможно, добавил к нему от себя нечто такое, что показалось ему естественным: так, ноги чудовища кажутся слишком длинными для морского животного; художник также мог забыть и о кожных перепонках между пальцами ног. Морским животным не свойственно иметь большие уши. Чешуя могла занять место грубой кожи, подобной той, которая покрывает ноги морских черепах. Обычно животные, которые дышат легкими и опираются на костный скелет, не бывают покрыты чешуей. Но случается, что художники наделяют чешуей многих других, не имеющих ее животных и чудовищ, как, например, китов, изображенных на картах северных морей в “Космографии” Мюнстера. В этом также можно убедиться на примере, изображений морского теленка, касатки, сколопендры, китообразных и др.
Трудно установить точно, кем было это “морское чудовище, похожее на льва”. Но можно быть уверенным в том, что это был, скорее всего, какой-нибудь ушастый тюлень, имевший гриву, который действительно странным образом заблудился, оказавшись в Средиземном море. Животное, названное первоначально морским львом, было, очевидно, описано повторно не видавшим его комментатором, который представил его в виде настоящего морского льва. Но как, после того как он был лишен своих перепонок между пальцами и “недостаточно развитых ног”, отличить морского льва от обычной кошки? Для того чтобы сохранить за ним репутацию чудовища и подчеркнуть его морское происхождение, необходимо было наделить его чешуей. Так это и случилось.
Манта с женскими руками
Если морских животных чаще все описывают в вызывающей недоверие фантастической манере, то это происходит от того, что обычно их удается увидеть лишь мельком и не полностью. Этих животных либо едва доводится заметить, когда они выныривают на поверхность воды и тут же исчезают с быстротой молнии, либо их находят на пляже покалеченными и уже разложившимися.
Часто смеются над наивностью и экстравагантностью некоторых зоологических представлений древности и даже недавнего прошлого. Не надо думать, что художники раньше были менее искусными, — разве рисовал кто-нибудь лучше, чем Дюрер, Пизанелло или некоторые восточные художники глубокой древности? Не стоит полагать также, что натуралисты прошлого были менее наблюдательны, чем в последующие века. В действительности знания тогда были еще более фрагментарными и воображение должно было прийти им на помощь.
И в наше время, когда умный и образованный человек замечает, особенно в открытом море, животное, которое ему неизвестно, он вполне способен составить о нем самое фантастическое представление. В 1866 году, в пору, когда манта уже была известна зоологам в течение почти сорока лет, знаменитый южноамериканский филолог дон Энрике Онффрой де Торон встретил одного из этих гигантских скатов в заливе Анкон-де-Сардинас, между городом Эсмеральдас и Рио-Мирой у экваториального побережья. Чтобы лучше понять его драматический рассказ об этом происшествии, надо вспомнить, что у ската передние части грудных плавников обособлены и образуют выступающие по обе стороны рта длинные, мягкие, несколько согнутые рога. Это послужило причиной различных его названий, таких, как головоногий гигантский рогатый скат, морской черт и, наконец, Manta birostris. У самых крупных экземпляров длина рогов не превышает обычно одного метра. Виконт Онффрой де Торон, ничего не знавший о существовании таких рогов у морских животных, увидел в море нечто более для него привычное: “Вдруг из глубины океана поднялось морское животное, замечательное своей странностью, и оказалось так близко к нашей китобойной шлюпке, что легко можно было бы ударить его веслом. Чтобы отдалиться от него, мне пришлось бы посадить на весла еще двух гребцов, так как люди мои устали от работы. При таких обстоятельствах я решил действовать осторожно; не зная, с смирными или с враждебными намерениями явился этот посетитель, я приказал поднять весла, чтобы его не беспокоить. Мы остановились. Увидев это, лоцман сказал мне: “Месье, это манта, возьмите ваш мачете и, если она попытается схватить лодку, отрубите ей руку”. Я понял, что имею дело с амфибией. Вооруженный мачете, с поднятой рукой, я стоял, готовый ударить чудовище, которое остановилось рядом с нами. Однако, не желая принимать на себя инициативу атаки, я стал внимательно наблюдать за этим животным, с тем чтобы не дать ему нас опрокинуть.
У манты были настоящие человеческие руки, белые и длинные, длиной около полутора метров. Но по сравнению с их длиной и размером тела эти руки были очень тонкими. Вместе с тем они были сочленены так же, как и наши собственные руки, то есть в запястье, в середине (но более округло, чем наш локоть) и при начале плеча. Ее руки, маленькие, слегка скрюченные и далекие от белизны, по цвету напоминали старый пергамент и казались поэтому нечистыми. Обтрепанные и плохо выраженные пальцы представлялись расплющенными и, возможно, состояли из хряща, но у меня не было возможности выяснить это точнее, потому что в тот момент они словно слиплись между собой. Голова манты была сплющена в горизонтальном направлении, она имела треугольную форму и расширялась все больше и больше в направлении плеч, в основании имела более двух метров в ширину, и ее пасть, которую она держала закрытой, была такой же широкой, как и голова. Тело (очень тонкое, толщиной всего несколько сантиметров) имело тем не менее четыре фута в ширину по горизонтали. Спина была плоской повсюду и равно широкой. Видимая часть животного была примерно трехметровой длины и не имела плавников. Размеры части его тела, располагавшейся под водой, под углом примерно 20°, трудно было оценить. Ее тело или ее кожа были белого цвета, и посередине вдоль спины шли пятна, какие бывают на морском теленке или на леопарде.
Какова природа его кожного покрова? Был ли он похож на шкуру морского теленка или на кожу лягушки? Этого я не знаю. Однако ни на руках, ни на голове, ни на теле я не видел никаких признаков шерсти или чешуи. Пятна, которйе у него имелись вдоль линии позвоночника, не могут быть признаком той или иной его принадлежности, так как и рыбы, и амфибии почти все имеют отметины на спине. В дополнение к этому лоцман убеждал меня в том, что видел совершенно белых мант. Однако желая ограничиться лишь тем, что видел я сам, и не оказаться введенным в заблуждение, я старался не расспрашивать его дальше, поэтому не могу сказать, была ли манта четверолапым животным, как лягушка, или ее тело заканчивалось плавниками”.
После этой крайне романтической интерпретации внешности животного, небольшую часть которого он увидел под покровом воды, дон Энрике рискнул высказать смелую гипотезу о его природе и зоологической принадлежности: “…не нашел ли я в лице манты живого Chirotherium, лягушку длиной 12 или 15 футов, которую геологи открыли в виде ископаемого? Мне кажется, что оба они, несомненно, должны быть представителями одного и того же семейства земноводных”.
В действительности для палеонтологов более чем сомнительно, что Chirotherium, обладавшее руками животное, было разновидностью амфибий. Известны лишь ископаемые отпечатки его лап, найденные в 1838 году около Хилбургхаузена, в Тюрингии. С другой стороны, недавно на основании палеонтологических открытий, сделанных в Северной Америке, было установлено, что это животное относится к рептилиям и является разновидностью динозавра. Этого не мог знать месье виконт Онффрой де Торон, но, прежде чем решительными шагами нарушать заповедные области зоологии, он должен был усвоить элементарные представления, в частности о том, что проницаемый, предназначенный для кожного дыхания покров земноводных не позволил бы животному плавать в соленой воде, не причиняя ему мучительных страданий.
Чтобы убедиться, что и в наши дни художники не менее наивны и не менее лживы, чем в далеком прошлом, достаточно взглянуть на гравюру, иллюстрирующую рассказ дона Энрике во французском издании 1870 года книги Б.-Х. Ревуаля “Охота на рыб в Северной Америке”. Манта представлена здесь в виде очаровательной молоденькой девушки с соблазнительно вытянутыми руками, достойной соперницей самых прелестных из легендарных сирен.
И это стоит рыб с восемью ногами, бронированных китов и львов, покрытых чешуей, из эпохи Возрождения.
Молочные братья — гигантский спрут и морской змей
Как мы уже видели, существует столько же объективных, сколько и субъективных причин для возникновения фантастических описаний неизвестных океанских животных. В этой области важно не отвергать заранее того, что при первой встрече может показаться невероятным. Важно сохранять сдержанность в ожидании новых сведений, которые изменят и уточнят наши данные. Со временем все встает на свои места — размеры, которые приписывали плохо рассмотренному животному, уменьшаются; искажения, внесенные иллюстраторами, исправляются, стираются прикрасы.
Прежде кита изображали закованным в броню, как турнирная лошадь, с воротником трицератопса и клыками, способными устрашить самых храбрых; его рост преувеличивали до неслыханных размеров, и тем не менее он существует. Промышленное использование превратило кита в животное не менее банальное, чем бык на скотобойне. Если о нем еще говорят как о чудовище, то это лишь из-за его огромного размера. Ореол необычности и страха, осенявший его прежде, потух навсегда.
Более двух тысяч лет назад Аристотель писал о животных, которые в его время, при тогдашнем состоянии знаний, не поддавались классификации: “Помимо животных, изученных к настоящему времени, в море обитают существа, которых нельзя отнести к какому-либо роду, потому что они слишком редки. Некоторые опытные рыбаки утверждают, что видели в море животных, напоминавших строительные балки, — черных, округлых, имевших повсюду равную толщину. Другие неизвестные животные походили на щиты, были красного цвета и имели многочисленные плавники”.
На мой взгляд, здесь можно увидеть намек на двух главных героев настоящего труда — гигантского кальмара и морского змея. И если в приведенном выше высказывании Аристотеля о них упоминается лишь кратко, то в дальнейшем у датского епископа Понтошшдана, который был первым автором, посвятившим этим животным тщательное исследование, мы найдем более подробные комментарии.
И в самом деле, с глубокой древности судьба наших двух чудовищ была похожей. Вначале оба они были известны как откровенно сказочные персонажи — по слухам, героическим рассказам и суевериям. Впоследствии эти животные были описаны более трезво и тщательно, сначала в нескольких отдельных сообщениях, которые постепенно становились все многочисленнее и составили наконец целый букет убедительных свидетельств. Однако это не уменьшило количества возводимой на них хулы, насмешек и обвинений в малой правдоподобности, иначе говоря, невозможности их существования. Что касается огромного головоногого, то даже обретение не вызывавшего сомнений анатомического фрагмента долгое время не могло смягчить почти всеобщее недоверие. Удивляйтесь после этого тому, что проблема змея, о котором известно еще меньше, по-прежнему остается поводом для веселья. Фантастический характер этого животного сделался классической темой для шуток, и даже его имя стало синонимом грубой насмешки.
Один только случай пожелал, чтобы тайна гигантских головоногих рассеялась первой. Гигантский кальмар сегодня занял свое место в учебниках зоологии, у него есть латинское название, которое можно без улыбки и не краснея произносить в ученых собраниях. Быть может, если бы кости в игре природы упали иначе, именно морской змей обрел бы свое место в ученых трактатах под научным названием Megophias, а кракен по-прежнему остался бы персонажем фольклора.
Об агрессивности спрутов в литературе и в море
Есть монстры, существование которых общепризнано, но самые убедительные свидетельства о них похожи на легенды. Их образ пропитан ужасом, строение нелепо, а размеры так невероятны, что, несмотря на утверждения ученых, они навсегда останутся созданиями фантастическими и нереальными.
Скандинавский кракен, достойный наследник ужасной гомеровской Сциллы, из этого ряда. Сделать поправку на преувеличения, уменьшить его до разумных размеров, отбросить некоторые наивности, и от этого кошмара почти ничего не останется. Но вызываемый им ужас бросает тень на более скромных представителей этого отряда — осьминогов, кальмаров и других моллюсков с многочисленными щупальцами, ноги у которых растут прямо из головы. Сам Босх не мог бы выдумать для своего ада анатомического строения более нелепого. И Уэллс не преминул воспользоваться их образом, чтобы представить своих марсиан в самом кошмарном виде.
Еще не так давно моряки в самом деле опасались нападения гигантов из этого адского племени и считали, что они могут угрожать самым крупным кораблям. Но времена суеверного страха, рожденного первыми контактами с неизвестным миром, прошли. Человек поднял голову. Стал спрашивать себя: а так ли они страшны, эти морские страшилища? Маятник качнулся в другую сторону. Скоро стали отрицать саму возможность нападения их на человека. Любители подводного плавания дошли до того, что находят их приятными партнерами по играм. Какая проза, полный крах океанского демона!
Однако в подсознании страх все еще остался. И, по правде говоря, есть о чем беспокоиться. Тот, кто с таким апломбом отрицает агрессивность спрутов, похож на испуганного ребенка, который, чтобы подбодрить себя в темноте, преувеличенно громко разговаривает…
Так что же, головоногие — кровожадные людоеды или робкие фантомы? На этот счет и в научной литературе нет единого мнения. И только с трудом продираясь сквозь дебри спорных фактов и противоречивых суждений, мы можем разглядеть контуры истины. Истины, которая, как говорил Пиранделло, имеет столько сторон, сколько ног у осьминога.
Гигантский спрут, хранитель сокровищ затонувших кораблей
Никто сегодня не думает, что какой-нибудь гигантский головоногий способен утащить на дно корабль. Но в фильмах и романах, действие которых происходит в глубине морей и океанов, водолаз не может достать из-под обломков потерпевшего крушение корабля сокровища или ныряльщик не может добыть жемчужину значительных размеров, чтобы не вступить по дороге в схватку с огромным спрутом. В произведениях, претендующих на достоверность, эта борьба вызывает лишь улыбку, а документальные свидетельства тем более показались бы невыносимо скучными публике, жаждущей острых ощущений. Чего хотят люди? Сегодня, как и всегда, они жаждут видеть перед собой героя — зовут его Геракл, Жильят, капитан Немо или Супермен, — побеждающего Гидру с семью головами или восемью руками, таинственное воплощение Зла.
Поэтому можно лопатой грести рассказы о дуэлях подобного рода. Чтобы погрузить читателя в атмосферу ужаса, я приведу один пример из относительно недавно появившегося произведения и одного из самых популярных. Мой выбор остановился на главе из книги лейтенанта Гарри Ризберга “Золото затонувших кораблей” потому, что она основана на фактах, пережитых автором лично, на воспоминаниях этого знаменитого американского водолаза, специализировавшегося на поиске затонувших сокровищ.
Испанская шхуна со слитками серебра потерпела крушение и затонула у берегов Колумбии. Семь ныряльщиков уже пытались добраться до ценного груза, но ни один из них не вернулся на поверхность. Казалось, злой рок висел над шхуной, частично занесенной песком на глубине 64 метров.
Не очень этим обстоятельством обеспокоенный и влекомый прельстительной приманкой, бесстрашный Ризберг спустился на дно. Там он нашел около корпуса корабля скелет своего предшественника, все еще с водолазным шлемом на голове и в разорванном гидрокостюме. Но наш бравый водолаз вынужден был поспешно подняться на поверхность, так как его шланг для подачи воздуха был таинственным образом поврежден.
Несмотря на это предупреждение, Ризберг снова совершил погружение через два дня и был вознагражден. Он наконец нашел ценный груз, так же как и бронзового истукана, у ног которого валялись человеческие останки. Вот что дальше пишет наш герой: “Вдруг у меня появилось странное и неприятное ощущение, будто рядом со мной кто-то есть. Это чувство было таким сильным, что я начал крутиться вокруг себя, освещая толщу воды фонарем. И вдруг… Бог мой! Из-за неясных контуров бронзовой статуи перед моими глазами выросла гигантская фигура. Разглядев ее сквозь толщу воды, я содрогнулся. Поднявшись во весь свой рост, заполнив полностью проем двери… и закрыв мне путь к отступлению, передо мною стояло существо из видения наркомана, накурившегося гашиша, или бреда сумасшедшего! Мерзкое, покрытое бородавками тело медленно раскачивалось из стороны в сторону, постоянно подергиваясь и закручиваясь. Диаметр монстра был около пятнадцати футов (4,5 м), а его бочкообразного- массивного тела — около 4 футов (1,2 м). Длинные, липкие щупальца были усеяны сотнями присосок размером с блюдце. Наверное, он явился из самой преисподней. Окраска его медленно менялась, переходя от бурого и грязно-желтого оттенка через светло-коричневый в серый и почти белый. Демонические глаза этого вампира, казалось, следили за каждым моим движением”.
“Это было ужасно!” — признавался наш искатель сокровищ, и нет никаких оснований ему не верить.
Началась жестокая схватка, во время которой Ризбергу удалось по очереди отрезать своим ножом три щупальца монстра. По правде говоря, кажется странным — сам водолаз подчеркивал “дьявольское коварство” своего противника — тот факт, что спрут пытался атаковать человека только одной “рукой”, как фехтовальщик: ему не доставило бы труда действовать сразу восемью! Но в момент, когда чудовище наконец решило действовать как нормальный осьминог и решить судьбу нашего подводного Тарзана, тому удалось удалось вонзить стальной клинок в “единственно незащищенное место на теле спрута — в шейную вену [sic]”.
Но перед тем как испустить дух, монстр нашел в себе силы хорошенько встряхнуть своего противника, как детскую погремушку, разорвать на нем скафандр и поранить кожу. Истекающий кровью и задыхающийся Ризберг потерял сознание, не забыв перед тем подумать об акулах, которых мог привлечь запах его крови. Сознание вернулось к нему в декомпрессионной камере корабля. Товарищ Ризберга, обеспокоенный долгим его отсутствием, послал к нему двух местных ныряльщиков. Они освободили его из объятий мертвого монстра и подняли на поверхность. При этом они зажимали дыры на скафандре, из которого выходил воздух, и отрезали пеньковый канат, привязанный к затонувшему кораблю.
Эти довольно сложные действия, выполненные простыми ныряльщиками на глубине 64 метров, не удостоились никакого особого комментария со стороны Ризберга. А это, пожалуй, самый впечатляющий эпизод, настолько выходящий за рамки возможного, что напрашивается вопрос, а не является ли весь рассказ, к тому же переполненный подозрительными деталями, чередой лжи или похвальбы.
Но, впрочем, неважно. Я не искал здесь свидетельств об образе жизни осьминогов или их отношениях с человеком. Я пытался передать атмосферу, в которой развиваются эти отношения. Если мало кто подвергает сомнению правдивость этого рассказа, то только потому, что он почти классический: кто усомнится, в том, что нормально, обычно? Этот случай характерен для литературы, описывающей подводные приключения, и чудесно отражает общепринятое представление о том существе, которое англичане иногда образно называют devil-fish (рыба-дьявол).
Невероятный спрут “Тружеников моря”
В современной мифологии гигантский спрут, хранитель затонувших сокровищ, занял место средневекового дракона.
И только две книги несут ответственность за этот его ужасный образ подводного монстра: “Труженики моря” Виктора Гюго и “Двадцать тысяч лье под водой” Жюля Верна. Именно из этих произведений человек с улицы черпает свои сведения об анатомии и поведении головоногих (Cephalopodes).
Они заслуживают того, чтобы остановиться на них подробнее! Одно принадлежит перу выдающегося поэта и писателя, неумеренная любовь которого к пафосу часто приводит к наихудшим измышлениям. Другое написано человеком, очаровывавшим всех нас в детстве необычными приключениями, но научная компетентность его была, честно говоря, не более чем иллюзией, пылью в глаза. А публика — и это естественно — охотнее читает романы, чем научные статьи, которые к тому же часто написаны малопонятным языком. Первая из книг знакомит нас с коварным и злобным характером спрутов; вторая дает представление о размерах, которых может достигать этот представитель подводного мира. И все же трудно найти более скверный источник знаний.
Бросим короткий взгляд сначала на первый из этих бессмертных шедевров. Знаменитая схватка бравого рыбака Жильята со спрутом, которой Гюго посвятил целых три главы “Тружеников”, пожалуй, один из ярких образцов “литературы” в самом неприглядном смысле этого слова.
Но стряхнем с себя оцепенение, вернемся на землю и попытаемся проанализировать с холодной головой то, что поэт-иллюзионист нам порассказал.
“Чтобы поверить в существование спрута, надо его увидеть”,— пишет Гюго. Чтобы поверить в то, чтд он нам описал, лучше никогда не видеть ни одного из них.
Однако автор “Тружеников моря” преподает нам настоящий урок естественной истории, и по ходу его он не колеблясь, чтобы подчеркнуть всю серьезность своих слов, цитирует Сент-Винсента и Дени-Монфора, критикует Буффона и соглашается с Ламарком.
Вступление бесподобно, захватывающе:
“В сравнении со спрутом гидры античных миров вызывают улыбку.
Порою невольно приходишь к мысли: неуловимое, реющее в наших сновидениях, встречается в области возможного с магнитами, к которым притягивается, и тогда оно приобретает очертания, — вот эти сгустки сна и становятся живыми существами. Неведомому дано творить чудеса, и оно пользуется этим, чтобы создавать чудовищ. Орфей, Гомер и Гесиод смогли создать лишь химеру; Бог сотворил спрута.
Если Богу угодно, он даже гнусное доводит до совершенства.
Вопрос о причине этого его желания повергает в ужас религиозного мыслителя.
Если есть идеал во всем, если цель — создать идеал ужасающего, то спрут — шедевр”.
Если вы еще не загипнотизированы, следует длинное нагромождение предложений, долженствующих показать огромную эрудицию автора в области зоологии, в действительности открывающих его полное незнание анатомии осьминогов. Вот несколько подобных образцов:
“…кобра издает свист, спрут нем… у ревуна цепкий хвост, у спрута хвоста нет… у вампира когтистые крылья, у спрута крыльев нет… у ската электрический разряд, у спрута электрического разряда нет… у гадюки есть яд, у спрута яда нет; у ягнятника есть клюв, у спрута клюва нет и т. п.”.
Если Гюго не знает, что у спрута есть яд, то можно только сожалеть: этот факт был экспериментально установлен еще в XVIII веке. Уже давно никого не удивляло, что осьминог может побеждать врагов, размеры которых во много раз превышают собственные, более сильных и лучше вооруженных. Однажды смотритель неаполитанского аквариума Ло Бьянко с удивлением наблюдал, как осьминог на расстоянии парализует крабов и лангустов, помещенных с ним в одну ванну. Не гипнотизирует ли моллюск своих жертв? Это объяснение, конечно, могло бы соблазнить романтический ум, но не удовлетворить ученого. В том же аквариуме Краусс и Бальони нашли ключ к решению этой тайны. После тщательных наблюдений было выяснено, что, нападая на свою жертву, осьминог начинал всегда с того, что подтягивал ее ко рту на некоторое расстояние, как гурман, вдыхающий запах изысканного блюда. Если в этот момент отобрать у него добычу, жертва все равно через некоторое время погибнет, не имея никаких видимых повреждений. Очевидно, она была отравлена! Заинтригованный Краусс выделил вещество из слюнных желез на языке осьминога и без труда выяснил, что оно обладает ядовитыми свойствами. Помещенная в воду аквариума, слюна парализовала всех животных, которые там находились; введенная кролику, она убила и его.
Жертва осьминога-младенца
Сегодня известно, что яд некоторых видов осьминогов опасен даже для человека. В 1947 году Дону Симпсону, отлавливавшему живых осьминогов для Стэнфордского аквариума в Сан-Франциско, пришла в голову роковая идея сфотографироваться с детенышем моллюска вида Paroctopus apollyon в руках. Маленький демон, пока его похититель принимал позы перед аппаратом, укусил его за руку. Рана начала обильно кровоточить. Через несколько минут Симпсон почувствовал сильное жжение, а к ночи рука распухла так, что невозможно было двигать пальцами. Опухоль спала только через месяц.
В другом случае человек, который ловил осьминогов возле коралловых островов на Гавайях, был укушен в ладонь одним из своих пленников. Потом два дня он не мог встать с постели. Кожа воспалилась и горела вокруг двух маленьких дырочек, обозначавших место прикосновения острого клюва головоногого.
Брюс Хальстед и Стилман Берри провели в США тщательное изучение шести подобных случаев. Вот их выводы:
“Симптомы выражаются в острой боли в самый момент укуса (описываемой как укус пчелы), чувстве жжения, “дергающей” боли, покраснении кожи, опухании места укуса и в некоторых случаях неестественно обильном кровотечений. Симптомы варьируют в зависимости от размеров и вида моллюска и от количества яда, попавшего в рану. Укус осьминога похож на легкий укол и кажется относительно неопасным, когда его наносят небольшие особи, с которыми обычно имеет дело человек”.
Но не всегда так легко заканчивается дело. 18 сентября 1954 года один молодой подводный охотник, по имени Кирк Холланд, занимался своим любимым делом у побережья Австралии, недалеко от Дарвина. С ним был его друг Джон Бейли. Уже возвращаясь на берег, Джон заметил “голубого осьминога” 15 сантиметров в диаметре, плававшего рядом с ним. Ловко поймав его, он пустил пленника ползать по своим плечам и рукам. Затем ради шутки он бросил моллюска на спину своему другу. Животное прилепилось на несколько мгновений к спине человека у основания шеи, а затем упало в воду. Уже на берегу Холланд стал жаловаться на сухость во рту и боль в горле при глотании. Он ничего не говорил об укусе, но Джон заметил небольшую капельку крови, выступившую в том месте, где осьминог сидел на спине. Вскоре у молодого человека началась рвота и головокружение, он упал на песок в прострации. Байли поспешил отвезти его на машине в госпиталь Дарвина. В пути Кирк потерял сознание. На пороге больницы он уже посинел и перестал дышать. Несмотря на вмешательство врачей, через два часа после укуса Холланд умер.
Должен сказать, что осьминоги наших морей обычно не кусаются, если человек берет их в руки. А, насколько я знаю, даже если это происходит, укус не очень ядовит.
Омерзительная анатомия
Когда Виктор Гюго утверждает, что у осьминога нет клюва, он совершает гораздо более грубую ошибку, чем когда отказывает ему в ядовитости. И этому нет ни малейшего извинения. Достаточно прогуляться на рыбный рынок, чтобы убедиться в обратном.
Все головоногие имеют в месте, где сходятся их руки-ноги, изогнутый, как у попугая, только вверх, клюв. Это острое и мощное оружие, способное легко кромсать кожу врагов, превращая ее в лохмотья, и даже раздавливать твердые панцири ракообразных. В спокойном состоянии клюв спрятан в складках тела и почти незаметен, но от этого он никуда не исчезает.
Наш писатель к тому же имеет особое мнение о манере питания осьминогов. По Гюго, они просто высасывают кровь из своих жертв с помощью присосок!
“Нет тисков, равных по силе объятиям осьминога. На вас нападает пневматический насос. Вы имеете дело с пустотой, вооруженной щупальцами. Ни вонзающихся когтей, ни вонзающихся клыков; одно лишь невыразимое ощущение рассекаемой кожи. Укус страшен, но не так, как высасывание. Коготь — ничто по сравнению с присоской. Коготь — это зверь, врывающийся в ваше тело; присоска — это вы сами входите в зверя. Ваши мускулы вздуваются, ваши жилы скручиваются, кожа лопается под мерзкими присосками; кровь брызжет и смешивается с отвратительной лимфой моллюска. Эта тварь приникает к вам тысячью гнусных ртов; гидра врастает в человека; человек сливается с гидрой. Вы становитесь одним целым. Этот кошмар проникает в вас. Тигр может вас только сожрать; спрут — о, ужас! — высасывает вас. Он вас притягивает к себе, втягивает в себя, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный, — вы чувствуете, как медленно переливаетесь в этот страшный мешок.
Ужасно быть съеденным заживо, но невыразимо ужаснее — быть заживо выпитым”.
Кроме этих тысяч сосущих ртов, Гюго наделяет своего спрута еще одним, но каким! Он еще более “омерзительный”, чем тысяча других:
“В центре чудовища зияло единственное отверстие. Что это — пасть? А может быть, анус? И то и другое! Одно и то же отверстие выполняет две функции, входа и выхода”.
У бедного монстра должно было быть довольно смрадное дыхание.
В действительности у всех моллюсков, в том числе и головоногих, только не литературных, а реальных, анальное отверстие всегда явно отделено от ротового. t И этот факт был известен еще Аристотелю. Так, у осьминогов ротовое отверстие расположено в месте, где сходятся его щупальца, а анальное — открывается под “мантию”. Между мантией и телом образуется полость, нечто вроде мешка, сообщающаяся с внешней средой через поперечную щель. С другой стороны, эта полость открывается наружу сифоном, называемым еще “соплом”. Ниже станет понятно почему.
Вода свободно проникает в этот мешок через поперечную щель и омывает выходящие туда же жабры, питая их кислородом. Эта циркуляция воды используется осьминогом не только для дыхания. Когда ему надоедает ползать по дну и появляется желание свободно поплавать, моллюск плотно прижимает мантию к телу, закрывая поперечную, щель, а затем резким сокращением мышц тела выталкивает воду через сифон-сопло. Так как сифон направлен туда же, куда и ноги, осьминог получает импульс движения назад. Повторяя этот цикл, он и двигается как бы скачками, с помощью настоящего реактивного двигателя. Если ему понадобится двигаться вперед щупальцами, например чтобы схватить добычу, он направляет “сопло” назад. Но, по правде говоря, это происходит лишь в исключительных случаях. Однако существует один очень редкий вид осьминогов амбрелла (Opistoteuthis), у которого сопло обычно направлено именно назад. Это единственный головоногий, для которого плавание вперед является совершенно нормальным состоянием.
Продукты выделения, попадающие в полость под мантию, также вымываются наружу через сифон. А измышления Виктора Гюго по этому поводу являются чистой воды клеветой.
Битва Жильята со спрутом
Я уже говорил, что тело осьминога похоже на мешок. Следует уточнить, что оно состоит как бы из двух частей, очень неравных размеров. Одна часть, большая, — это собственно тело, другая — мантия. В туловище располагаются основные жизненно важные органы: печень, почки, сложная система кровообращения с сердцем, венами и артериями, половые железы, жабры. Последние можно увидеть, вывернув “наизнанку” мантию. Кстати, именно так поступают рыбаки, когда хотят лишить осьминога сил: очевидно, прямое действие атмосферного воздуха приводит к удушью и к более или менее скорой смерти.
Впрочем, вернемся к описанию спрута в романе Гюго:
“У него нет ни костей, ни крови, ни плоти. Он дряблый. Он полый. Это лишь оболочка. Его восемь щупалец можно вывернуть наизнанку, как пальцы перчатки”.
У читателя может возникнуть вопрос, что же за удовольствие получают гурманы, если до небес превозносят кулинарные прелести этой пустоты? Бог мой, внезапно осеняет читателя. Да наверное, спрут, с которым столкнулся Жильят в таинственной пещере, не что иное, как резиновая надувная игрушка, наподобие тех, что продают на базарах для забавы детишек во время купания. И читатель успокаивается, понимая, что отважный нормандский рыбак справится с этим “монстром” одним уколом булавки…
Ан нет! Мы становимся свидетелями настоящего сражения. Наш герой, находясь по пояс в воде, оказывается вдруг в крепких объятиях пневматического монстра, пять щупалец которого, с пятьюдесятью присосками каждое, душат его, сжимают, лишая свободы движений. На самом деле у осьминога на каждой руке около 240 присосок, то есть всего почти две тысячи. Спрут из “Тружеников”, очевидно, какой-то особенный экземпляр!
“В тело Жильята впивались двести пятьдесят присосок. Его охватило чувство ужаса и отвращения. Быть стиснутьщ в исполинском кулаке и ощущать, как эластичные, гибкие пальцы, длиной метр каждый, сплошь покрытые живыми пузырьками, впиваются в вашу плоть…”.
Что делать? У Жильята в руке нож, но может ли это оружие помочь ему чем-нибудь?
“Он бьет ножом по щупальцам спрута. Но стальное лезвие лишь скользит по поверхности. К тому же их петли прилегают к телу так плотно, что, разрезая их, вы режете по своему телу”.
Как видно из процитированного отрывка, осьминоги во времена Гюго не были такими мягкими, как в наши дни. К счастью, узнаем мы с облегчением, у спрута все же было слабое место, которое было известно Жильяту. Мы узнаем, что главное — дождаться нужного момента — “мгновения, когда спрут вытянет вперед голову. Один краткий миг. Кто упустит его, тот погиб”. Человеку надо поймать его и тогда…
“Это как схватка двух молний.
Жильят погрузил клинок своего ножа в "липкий плоский ком слизи и одним круговым движением — так свивается бич при ударе — очертил им оба глаза. Он вырвал голову, как вырывают зуб”.
Не знаю, откуда у Виктора Гюго появился секрет этого впечатляющего “приема”, но я бы посоветовал тем, кто окажется в положении бедняги Жильята, не терять времени зря на его применение на практике. Лучше воспользоваться менее сложной техникой борьбы. Если верить известному специалисту по морской фауне Е. Буланже, “достаточно сильно сжать тело осьминога между головой и туловищем”, чтобы он ослабил хватку. Правда, я сомневаюсь, что это всегда удается. Надежнее просто вонзить нож между глаз твари. В этом случае будет поражен мозг и наступит мгновенная смерть и, следовательно, освобождение. Не имея острого предмета, можно, как это иногда делают полинезийские ныряльщики, укусить его со всей силы в то же место. Подобное действие, конечно, может показаться отвратительным, но в критической для жизни ситуации не время поддаваться чувству брезгливости. Должен предупредить, что этот прием не так уж прост в исполнении. Однажды, не имея никакого оружия под рукой, я попытался таким способом лишить жизни одного осьминога, 1,5 метра в диаметре, которого охотник бросил на берегу. Хотя у меня были свободными обе руки, чтобы держать бедное животное, а он был израненным и обессиленным, мне потребовалось почти десять минут, чтобы добраться зубами до мозговой оболочки, ускользавшей от моих укусов в липкой, вязкой массе головы.
Источники информации Гюго
Мы имеем право спросить, где же Виктор Гюго мог получить свои знания об анатомии осьминогов и их поведении.
В то время, когда писались “Труженики моря” — роман был опубликован в 1866 году, — в распоряжении писателя могло быть множество блистательных научных работ о головоногих. Даже не обращаясь к работам узких специалистов, папаша Гюго мог бы с большой пользой для себя заглянуть в “Энциклопедию естественной истории” доктора Шену, том, посвященный моллюскам (1858), или перелистать научно-популярный труд “Мир моря”, вышедший в 1865 году, как раз в момент написания “Тружеников моря”.
Но многим авторитетным работам Виктор Гюго, по-видимому, предпочел другой источник, немного странный, на мой взгляд, для этого случая. Это книга Жюля Мишле, профессора Коллеж де Франс, поменявшего вдруг столбовую дорогу истории Франции на извилистые тропинки естественных наук. В результате этого приключения историка на свет появились несколько книг, которые можно охарактеризовать в лучшем случае как забавные. Именно в одной из них, “Море” (1861), Виктор Гюго и почерпнул, вероятно, основные сведения о спрутах.
Для сомневающихся приведу небольшой отрывок, в котором можно узнать источники вдохновения великого писателя.
“Долгое время считалось, что медузы и моллюски — довольно безобидные и миролюбивые создания, почти как дети. И человек с ними жил в мире и согласии. Никакой агрессивности, злобности. Их маленькие души вроде бы стремились к свету, как к тому, что льется с неба, так и к тому, который дарит любовь.
Но теперь я вынужден окунуться в другой мир. Мир войны и смерти”.
Мир, так разительно отличающийся от мира мидий и улиток, — это мир, вы уже догадались, врага номер один человека в море — осьминога, которого автор предпочитает называть “сосальщиком”:
“Сосальщик, воюя с моллюсками, сам остается моллюском, то есть вечным эмбрионом. Его можно было бы назвать странным, забавным, карикатурным, если бы он не был так ужасен. Эмбрион, отправившийся на войну, — злобный, безжалостный зародыш, мягкое, полупрозрачное, но сильное тело которого излучает ненависть и дышит смертью. Он убивает не только для того, чтобы добыть себе пропитание. Он жаждет разрушения. Даже сытый, он продолжает убивать”.
Только эта репутация убийцы, словно сошедшая со страниц черных романов Джеймса Хадли Чейза, могла заставить Гюго предположить, что спрут — это “сам Сатана”, “ужасный сфинкс, несущий ужасную загадку. Загадку Зла”.
Борьба науки с писателем
Не удовлетворившись наделением спрута причудливой анатомией, совершенно невозможным с биологической точки зрения строением, Гюго еще и осыпает его, по примеру Мишле, самыми последними оскорблениями. Он обзывает несчастное животное злым, коварным, предателем, затем, более изысканно, “каплей клея, замешанной на ненависти”, “проклятым созданием” и “болезнью, доведенной до чудовищности”.
Можно было бы быть и повежливее. Считаю, что справедливо, сразу после выхода в свет “Тружеников моря” в 1866 году, знаменитый малаколог (специалист по головоногим) того времени Генри Кросс выступил на защиту бедных, несправедливо опороченных головоногих и в свою очередь выдвинул несколько претензий месье Гюго, но в гораздо более вежливой форме.
Указав сразу на некоторые самые очевидные глупости, ученый подробно разобрал содержание, как он выразился, “любопытной главы”.
“Не хватало еще этим несчастным животным потерять репутацию и доброе имя по вине современной художественной литературы!” — справедливо негодует Кросс против заполонения, достойного сожаления, науки литераторами, ей абсолютно чуждыми, которые могут о ней судить “как слепой о цветах”. Грубейшие ошибки с их стороны тем более опасны, когда выходят из-под пера выдающихся писателей, масштаба Виктора Гюго.
Прошли годы, и опасения Кросса полностью подтвердились. За исключением специалистов, кто знает работы самых выдающихся малакологов? Кто в наши дни еще читает Кювье или Оуэна? Но еще со школьной скамьи все, затаив дыхание, следят за незабываемой битвой Жильята с гуттаперчевым спрутом, которым овладел дьявол.
Перефразируя того же Гюго, можно сказать, что “бредни в форме шедевра” торжествуют на каждой строчке.
Спрут менее агрессивен, чем тыква?
Столетие легионы романистов, журналистов и кинематографистов черпали вдохновение из бессмертных страниц “Тружеников моря”, окончательно разрушая репутацию осьминога. Правды ради надо сказать, что задолго до Гюго спрут не считался таким уж мирным существом. Еще Плиний говорил, что для пловца или ныряльщика нет смерти ужаснее, чем в объятиях спрута. В эпоху Возрождения Рондоле также считал, что щупальца спрута способны привести человека к смерти быстрее всех остальных подводных обитателей. И Кювье, пожалуй успешнее всех развенчивавший, легенды и мифы, безропотно соглашался с подобным утверждением и повторял вслед за другими, что восемь страшных рук спрута представляют опасность не только для животных, но и для человека.
Как видно, человека рассматривали лишь как одну из жертв, среди множества других, кровожадного моллюска. Рассказывали, как осьминог схватил и утащил под воду орла. Утверждали, что спрут способен победить, если представится случай, самого льва. Но Гюго первым из писателей превратил осьминога в существо, снедаемое особой ненавистью именно к человеческому роду и озабоченного только одним: как удовлетворить этот убийственный инстинкт. Он представил его почти родовым врагом человека. Отныне, спускаясь в царство Нептуна, человек должен был обязательно выдержать бой с этим неумолимым стражем глубин.
Реакция на такое преувеличение была, как и следовало ожидать, также преувеличенной. Так, американский специалист по осьминогам профессор университета в Майами Стефан Ригс Уильямс любил говорить, что крестьянин на своем поле рискует больше при встрече с тыквой, чем ныряльщик — с осьминогом”. Этот каламбур и сейчас выражает очень распространенное мнение по этому вопросу. В своей работе “История глупостей в естествознании” профессор Берген Эванс предоставил место и рассказам об агрессивности спрутов. По его мнению, “спрут одно из самых безобидных для человека созданий”.
Если посмотреть на осьминога со стороны, он действительно кажется существом застенчивым, даже пугливым. Его мягкое голое тело придает ему уязвимый вид, — становится понятно, что при приближении врага ему чаще всего приходится спасаться бегством, прячась в расщелинах скал и под камнями. Все в нем выдает желание скрыться, стать незаметным. Искусство маскировки доведено у него до совершенства. Ловкость и скорость, с которыми он меняет цвет и окраску своего тела, намного выше, чем у знаменитого хамелеона. А если этого недостаточно, осьминог в случае крайней опасности может стать почти прозрачным и вдобавок выбросить из сифона чернильное облако.
Долгое время считалось, что этот маневр имеет целью только ослепить на некоторое время врага и дать возможность осьминогу скрыться, или, как утверждали раньше, напасть на жертву, — буквально половить рыбку в мутной воде. Некоторые головоногие, живущие на больших глубинах, куда не проникает солнечный свет, выбрасывают фосфоресцирующее облако, свечение которого ослепляет противника с не меньшей эффективностью, чем чернила.
Но, похоже, чернильное облако осьминогов и его собратьев играет и другую роль, возможно даже более важную. Это экспериментально установил директор морской станции в Калифорнии Мак-Джиниси. Он поместил в один аквариум осьминога и мурену, острые зубы и кровожадность которой хорошо известны. Сначала мурена жадно бросилась на поиски осьминога, желая, по-видимому, побыстрее свести с ним счеты. Перед смертельной опасностью несчастный моллюск перебрал буквально все цвета радуги. Когда противники наконец оказались нос к носу на расстоянии полуметра, испуганный досмерти осьминог выбросил чернильное облако и в аквариуме наступила ночь. До сих пор все шло как обычно. Но мало-помалу черное облако рассеялось и оказалось, что мурена перестала замечать присутствие осьминога: она его больше не узнавала, даже когда он почти касался ее носа. Ее обоняние было парализовано и оставалось в таком состоянии час или два!
Следовательно, чернильное облако не только оптический защитный экран, но и нечто вроде химической бомбы.
Таким образом, вооруженный разнообразными средствами маскировки осьминог, похоже, прежде всего готовится к обороне, что на первый взгляд не согласуется с его репутацией агрессора.
Неужели наш бука оказался трусом? Во всяком случае, в своей классической работе “Моллюски Средиземного моря” (1851) Жан-Батист Верани не скрывал презрения к этому наводившему на моряков страх монстру:
“Неприятное чувство от прикосновения присосок к телу, змееподобные движения щупалец и уродливый вид вызвали преувеличенное представление о вредоносности спрута. На самом деле он глуп и не способен причинить ни малейшего вреда”.
Поворот на 180 градусов! В 1879 году профессор Эдиссон Берилл из университета в Коннектикуте так сформулировал современное представление ученого мира о характере осьминога: “Нет никаких доказательств, что какой-нибудь из видов осьминогов по своей инициативе нападал на человека или кто-нибудь был серьезно ранен им. Это существа, скорее, апатичные и скрытные, чаще прячущиеся в расщелинах скал и под камнями. Их основной пищей являются двустворчатые моллюски и, если повезет, рыба. Не брезгуют они, по примеру крабов и омаров, и падалью. Их сила и злобность сильно преувеличены”.
В более близкие к нам времена Е. Буланже все же допускал, что осьминоги могут представлять некоторую опасность для человека, если произойдет встреча с достаточно крупным экземпляром, но, уточнял он, “опасность эта, скорее, психологического характера, от самого вида этого омерзительного существа и от его липких прикосновений”.
В наши дни многие любители подводного плавания, привыкшие к встречам с этими морскими животными, заходят еще дальше: они играют с ними. Если верить их рассказам, это существа “добрые и забавные”, а общение с человеком доставляет им удовольствие.
Вот уже “рыба-дьявол”, “капля клея, замешанная на ненависти” приобретает почти ангельский вид, чуть ли не нимб светится вокруг его головы.
Входим ли мы в меню осьминога?
Действительно ли можно теперь утверждать, что все рассказы о его агрессивности, о нападениях на человека есть только плод воображения? По-моему, слишком рано делать такой вывод. В книге “Животные легенд” доктор Морис Бартон из Британского музея показывает, что сюжеты многих легенд и сказок имеют вполне реальные корни. Характеры и поведение мифических животных, такие невероятные, что ученые отказываются в них верить, могут быть вполне реальными, но относиться к проявлениям исключительным или крайне редко встречающимся. Мне было бы легче доказывать реальность случаев проявления агрессивности осьминогов, если бы их поведение базировалось на естественных склонностях этого животного.
Тот, кто долго жил на берегу моря в районе, где много осьминогов, мог бы вспомнить множество случаев нападения этих моллюсков на человека без, казалось бы, видимых причин. Преподобный Уильям Уайт Джилл смог в прошлом веке собрать множество подобных свидетельств за время своего двадцатилетнего пребывания в Полинезии. “В Европе, — писал он, — считают, что осьминоги никогда не нападают на человека. Но ни один полинезиец не сомневается в обратном. Никто из них никогда не отправится на охоту за осьминогами в одиночку, без верного товарища, способного прийти на помощь в критической ситуации”. Сам Тур Хейердал был однажды схвачен за щиколотку небольшим осьминогом, 90 см в поперечнике, почти у конечного пункта своего путешествия на “Кон-Тики”.
Не надо ехать на другой край земли, чтобы найти подобные примеры. На сцене Средиземного моря постоянно разыгрываются спектакли с неспровоцированным нападением осьминогов на человека. Недавно я сам стал свидетелем такого происшествия. На глазах оцепеневшей в ошеломлении, а может, просто от любопытства — так как случай, скорее, банальный — публики на пляже один из купающихся вышел из воды с полутораметровым осьминогом на ноге.
Если эти происшествия не оставляют никаких следов, даже в виде газетных сообщений, то только потому, что не имеют никаких серьезных последствий. Происходит почти одно и то же. Купальщик или даже просто человек, сидящий на камне у берега, опустив ноги в воду, вдруг чувствует на своей лодыжке прикосновение щупальца осьминога. Иногда воспоминания об этом приключении заставляют содрогаться еще долгие годы спустя. Но сама “драма” в большинстве случаев очень скоротечна. Достаточно резко вынуть ногу из воды, чтобы моллюск отпустил добычу. Не будем забывать, что это морские животные, они не могут долго оставаться вне естественной для них среды обитания и предпочитают — кто их в этом упрекнет? — бегство удушью…
В чем же дело? Может быть, эти твари таким образом пытаются пригласить человека поиграть? Принимают ноги его за игрушку? Но истина в другом.
Осьминог по своей природе, бесспорно, хищник, следовательно, охотник. Чаще всего он поджидает свою добычу в засаде, спрятавшись в скальной расщелине, и хватает ее, когда она проплывает мимо. Если жертва вне прямой досягаемости или достаточно крупная, он бросается на нее, широко расставив щупальца, и ловит ее в сети, усеянные присосками. Значит, опять получается, что спруты маскируются не столько для того, чтобы прятаться от врагов, сколько для удобства нападения на них. Все, что проплывает мимо его логова, может стать объектом атаки. Я сам много раз экспериментировал во время подводного плавания: достаточно пошевелить пальцами перед щелью в скале, где прячется осьминог, как оттуда появляются щупальца и пытаются схватить руку. Что еще не говорит о том, что любимой добычей спрутов является человек. Приманкой может служить любой светлый объект: осьминог инстинктивно реагирует на подобный раздражитель.
Рыбаки мне рассказывали, что они для охоты на осьминогов в качестве приманки используют оливковую ветку. Но никто никогда не слышал, чтобы среди осьминогов встречались вегетарианцы, Просто листья оливкового дерева снизу имеют светлый оттенок, как тело у многих рыб. Об этом приеме ловли осьминогов можно узнать еще из литературных источников II–III веков до нашей эры. Зрение у осьминога сложное, приближается к зрению млекопитающих и является, бесспорно, главным органом чувств. Не удивительно, что оптическая иллюзия может ввести его в заблуждение. В общем, осьминоги питают к человеческому роду кровожадных чувств не больше, чем к ветке дерева, с которой они не знают, что и делать. Но и не меньше. Держу пари, что, если вдруг небольшому осьминогу наших морей во время охоты повезет случайно поймать за ногу человека, он будет так же напуган, как рыбак с парижской набережной, если на его удочку клюнет голубая акула.
Спрут — жертва своей природной агрессивности
Педантам, любителям не оставлять ничего неясного, может прийти в голову законная мысль: а если спрут, этот прирожденный охотник, окажется достаточно крупным и прочно ухватится за подводные камни, удастся ли человеку поднять ногу из воды? Не сможет ли моллюск искромсать его кожу своим клювом? В принципе сможет. Но пусть это не пугает любителей морских ножных ванн. Те осьминоги, которые добираются до самого берега, в основном небольших размеров и не превосходят тех, что продаются на рыбных рынках Марселя, то есть с ладонь, в крайнем случае с пол руки. Его легко можно стряхнуть при первом прикосновении. А из-за центрального расположения рта осьминог может укусить свою жертву, только если обхватит ее всеми восемью руками.
Для человека может появиться реальная опасность, если во время плавания под водой крупный осьминог схватит его за ногу или за руку и пловец не сможет быстро освободиться. Честно говоря, в этом случае осьминог не обязательно должен быть очень уж впечатляющих размеров. Сила удержания его присосок — а их в общей сложности около двух тысяч — огромна. Хорошо зацепившийся за скалу осьминог размером не больше головы младенца может с успехом задержать пловца под водой и поставить его жизнь под серьезную угрозу.
Американский биолог Дж. Паркер измерил силу удержания присосок калифорнийского осьминога вида Octopus bimaculatus. Оказалось, что для того, чтобы оторвать от камня присоску диаметром 2,5 миллиметра, требуется усилие 60 грамм, а диаметром 6 миллиметров — 170 грамм. Расчет показывает, что осьминог всего 1,5 метров в поперечнике, удерживается на камне с силой 250 килограмм. Следовательно, если такой экземпляр, уцепившийся за скалу только пятой частью своих присосок, ухватится за вашу ногу, то на ней как будто повиснет гиря в 50 кг! Это уже серьезно.
Какие же шансы у человека быть схваченным осьминогом? Они, надо прямо сказать, ничтожны. Для того чтобы это произошло, надо довольно долго размахивать рукой перед расщелиной, в которой затаился моллюск. Осьминог — хитрая и недоверчивая бестия и не сразу бросается на приманку. А подводный пловец редко долго остается на одном месте. Исключение составляют собиратели жемчуга — они чаще всего и становятся жертвами нападения. Но им это известно, поэтому они осторожны, а значит, вооружены.
Конечно, бывают глупые, исключительные по обстоятельствам случаи. Об одном из них нам поведал майор сэр Гренвиль Тампль в своих записках “Путешествие по Средиземному морю, от Алжира до Туниса” (1835). Возможно, это единственное достойное доверия свидетельство о нападении спрута на человека с трагическим исходом.
“Один капитан с Сардинии, купавшийся у берега, вдруг почувствовал, что его схватил за ногу осьминог. Пытаясь освободиться, он уперся в щупальце второй ногой, которая также оказалась в плену. Человек пустил в ход руки, и они в свою очередь были опутаны одна за другой моллюском. Когда через некоторое время капитана нашли, он уже был мертв, захлебнулся, руки и ноги его все еще были опутаны щупальцами “рыбы”.
Что удивительно, трагедия произошла в месте, где глубина едва достигала 1,2 метра”.
Правда, удивляет такое подробное описание события — ведь не было рядом ни одного свидетеля! Вероятно, детали были домыслены по положению тела несчастного. Случай действительно один из самых правдоподобных. Напомним, что жертвой был моряк, вероятно не умеющим плавать, как и большинство его коллег. К тому же, боясь опустить голову в воду, он, без сомнения, боролся вслепую. А если ноги связаны и человек теряет равновесие, достаточно глубины в несколько десятков сантиметров, чтобы захлебнуться. Люди тонут и в ваннах! И все же подобные происшествия так же маловероятны, как смерть от удара молнии или от падения на голову метеорита.
Для того чтобы быть схваченным спрутом, надо очень захотеть, надо еще поискать эту ситуацию. Именно этим занимаются рыбаки в большинстве стран: они провоцируют природную агрессивность осьминогов, а затем берут их голыми руками, когда те покинут свои убежища. Надо ли говорить, что это занятие требует особых навыков, особой ловкости рук и большого хладнокровия. Если попробовать просто схватить осьминога, он выскользнет из пальцев, как угорь. Надо дать ему поймать руку, а не руками ловить его! А когда осьминог крепко ухватится за руку, охотник резко выдергивает его из воды и другой рукой выворачивает его мантию, выставляя жабры на воздух. Это занятие становится совсем небезопасным, если спрут оказывается достаточно крупным.
Охота на осьминога с человеческой приманкой
Можно только восхищаться исключительным мужеством охотников за осьминогами тихоокеанских островов. Они без колебаний позволяют осьминогам до 3 метров в поперечнике хватать себя на глубине 2–4 метров. Об этом. способе охоты нам рассказывает сэр Артур Гримбль, губернатор Сейшельских островов в 1914–1915 годах. Он показывает, как “непобедимое упорство”, с которым спрут вцепляется в свою добычу, и “губит животное, когда на сцене появляется человек”.
“Охота проводится вдвоем. Один человек служит приманкой, второй убивает добычу. Ныряльщик-приманка подплывает к расщелине, где прячется осьминог, и старается привлечь его внимание, некоторое время держась вне пределов досягаемости его щупалец. Затем он направляется прямо в его объятия. Иногда ничего не происходит. Спрут не всегда попадается в ловушку. Но чаще всего уловка срабатывает. Второй охотник в это время стоит на скале и сквозь прозрачную воду наблюдает за происходящим. Он ждет мгновения, когда спрут начнет подтягивать к себе его товарища и попытается укусить его своим клювом. В этот момент моллюск уже ничего не видит вокруг. Тогда второй ныряльщик прыгает в воду, хватает первого за руку и резко тянет к себе. Осьминог, почти всеми щупальцами вцепившийся в человека — только два или три удерживают его у скалы, — отрывается от своего убежища. В тот же момент человек-приманка, помогая себе ногами, поднимается на поверхность. Второй охотник хватает моллюска сзади, переворачивает его и вонзает зубы между глаз. Спрут в тот же момент погибает. Щупальца опадают и отпускают свою добычу. Охотники с радостными воплями волокут трофей к лодке и возвращаются на поиски следующего”.
Несчастный сэр Артур, проявивший горячий интерес к этому любопытному способу охоты, был вынужден, чтобы не потерять свой престиж среди аборигенов, согласиться самому послужить живой приманкой.
“Человек-приманка, — наставляли его ныряльщики перед охотой, — не должен забывать постоянно защищать глаза руками, а то “кика” (спрут) может своими присосками лишить его зрения”.
“Я потом понял, — пишет Гримбль, — что само зрение тут ни при чем. Но если присоска попадает на глаза, то от невыносимой боли человек может закричать и наглотаться воды, тем самым усложнив выполнение задачи своему товарищу”.
Из взволнованного рассказа сэра Артура мы узнаем об ужасных ощущениях, которые испытывает человек в объятиях спрута. О чувстве полной беспомощности и паралича. Один человек, без сомнения, был бы неспособен вывернуться из подобного положения.
Водолазы подвергаются наибольшему риску
Для водолазов, привязанных к одному месту работой, опасность быть схваченными крупным или даже очень крупным спрутом, пожалуй, наибольшая. Для этого, правда, ему надо оказаться прямо у входа в логовище одного из этих демонов подводного царства. Но водолазы чаще всего работают у корпусов затонувших кораблей, где осьминоги находят для себя комфортабельное обиталище.
Ходит множество историй о случаях неспровоцированного нападения спрутов на водолазов. Хотя трудно проверить истинность каждой, но это не означает, что все они или все в них выдумано. Одно из двух: или подвергшийся нападению водолаз поднимается на поверхность живым и невредимым после своего приключения и всегда можно поставить под сомнение правдивость его слов, или он остается пленником монстра на дне, и тогда никто не знает истинной причины его смерти. Следовательно, достойным доверия могут считаться случаи, когда жертва нападения приносит вещественные улики: то ли кусок щупальца, то ли всего спрута целиком. Такой пример и приводит известный американский малаколог Джордж Вашингтон Трайон, известный скептик, в своем монументальном двадцатитомном труде о моллюсках:
“4 сентября 1879 года водолаз М.-Дж. Смайл занимался расчисткой дна реки в австралийском штате Виктория. Спустившись в очередной раз на дно, чтобы зацепить трос за обломок скалы, он заметил камень больше других. Водолаз наклонился к нему и пощупал рукой, пытаясь оценить, можно ли заложить под него взрывчатку. “Едва я протянул руку, — рассказывал он, — как почувствовал, что меня кто-то схватил за нее. Я сразу не мог в мутной воде рассмотреть, что это. Но потом с ужасом увидел обвившееся вокруг руки толстое, как удав констриктор, щупальце спрута. В тот же момент я почувствовал сильную боль в том месте, где к моему телу прикоснулись несколько присосок. Руку как будто разрывали на части, и чем сильнее я пытался освободиться, тем сильнее была боль. Недалеко от меня лежал кусок железной трубы. Я трудом дотянулся до него, и началось сражение. Чем больше я бил эту тварь трубой, тем сильнее он сжимал свои объятия.
Вскоре я перестал чувствовать руку. Наконец через некоторое время давление стало понемногу ослабевать, но осьминог еще долго не отпускал меня, пока я почти не перерубил щупальце. Он отцепился от скалы, и я смог его поднять на поверхность. Уверяю вас, я был на пределе сил. Наша битва продолжалась почти двадцать минут”. Если верить газетам, описавшим это происшествие, когда водолаз появился из воды и медленно перевалился через борт водолазного катера, “огромная, безобразная масса, казалось, опутала его с ног до головы. Матросам с трудом удалось освободить водолаза от его объятий. Тело осьминога было не больше суповой тарелки, но его девять (!) рук были каждая длиной около 4 футов (1,2 м) и толщиной с кулак человека у основания и как лезвие ножа на концах. Нижняя сторона щупалец была усеяна множеством присосок. Смайл утверждал, что сила присосок такова, что моллюск мог бы удержать на дне трех человек”.
За исключением упоминания о девяти руках — это, возможно, ошибка репортера или, скорее всего, наборщика, — все детали этого рассказа вполне правдоподобны.
Размеры “монстра”, скорее, средние; что касается его силы, то и она не кажется преувеличенной.
Из совсем недавних случаев, достойных доверия, можно привести свидетельство английского водолаза Генри Брюса и знаменитого шведского охотника за жемчугом Виктора Берга.
Первый подвергся нападению на глубине 12 метров, у Гибралтара, со стороны осьминога, устроившего себе гнездо в разорванном комбинезоне. Когда Брюс из любопытства поднял эту старую одежду, спрут, исполнив какую-то фантастическую пляску смерти, набросился на него. Водолаз освободился от него, только нанеся ему множество ударов ножом.
Что касается Берга, он был атакован без всякой провокации с его стороны осьминогом на глубине 36 метров, в проливе между островами Борнео и Цембо. Когда человек пустил в ход нож, спрут начал трясти его с такой силой, что он несколько раз сильно ударился головой о внутреннюю поверхность водолазного шлема. Уже в полубессознательном состоянии водолаз подал сигнал “SOS”, четыре раза дернув за страховочный фал, что означало “Тяните со всей силой”. Усилий трех человек не хватило, чтобы вырвать его из объятий спрута, крепко вцепившегося в скалу. И только выбрав покороче канат, с помощью волн, поднимавших корабль, им удалось его освободить!
Возможно, для некоторых ученых и не существует достаточных доказательств, что “осьминоги когда-нибудь неспровоцированно нападали на человека”, но для профессиональных водолазов их собственного опыта и рассказов коллег вполне достаточно, чтобы принимать специальные меры предосторожности против этих “безобидных и застенчивых существ”.
С целью самозащиты при работе в водах, где обитают осьминоги, водолазы берут с собой химический пистолет. Его выстрел выбрасывает струю кислоты, вдыхая которую спрут погибает.
Осьминогам не нравится играть с нами
Если легко поставить под сомнение утверждения ученых, которые в своих кабинетах не имеют возможности помериться силой со спрутами, то свидетельства любителей подводного плавания так легко не отбросить. Как же тогда соединить явные знаки симпатии последних к нашим моллюскам с более чем сдержанным отношением к ним водолазов?
Это расхождение в мнениях можно объяснить, по-моему, единством места “обитания” водолазов и осьминогов, что превращает их в естественных врагов-соперников.
Осьминог ведет придонный образ жизни, и водолазы работают обычно на дне. Аквалангист обычно плавает в толще воды, на дно опускается мимолетом и не предоставляет осьминогу возможностей схватить себя. Но профессиональные охотники за осьминогами не позволяют себе “заигрывать” с ними и когда встречают их в свободном плавании, загарпунивая моллюска с безопасного расстояния. Хотя в свободном плавании осьминог не чувствует себя в достаточной безопасности. Он не создан для длительного плавания с большой скоростью и быстро устает. Поэтому вдали от камней, за которые можно зацепиться, и скальных трещин, куда можно спрятаться, он думает только о бегстве. И если вам удалось догнать его, он будет лишь вяло реагировать на ваши прикосновения и “заигрывания”. Ему совсем не нравится наше общество, просто он, бедняга, устал и обессилел!
Странное миролюбие осьминога в свободном плавании можно также объяснить тем, что на открытом пространстве он может правильно оценить размеры противника, чего не удается сделать, сидя в глубине скальной расщелины. Зачем ему атаковать добычу огромных размеров? Животные никогда не убивают ради собственного удовольствия, как человек, но только для пропитания. И осьминог не охотится за тем, чего не может добыть. В общем, агрессивность или безобидность животного — понятия относительные, чаще всего зависящие от размеров и способностей к самозащите жертвы. Кто посмел бы обвинить в агрессивности крошечную землеройку? А между тем мало найдется на земле хищников беспощаднее и кровожаднее: она поглощает в день живой пищи в два раза больше собственного веса!
Опасность пропорциональна размерам противника
Вернемся к осьминогам. Если достаточно крупный экземпляр встретится с человеком в свободном плавании, будет ли он думать только о бегстве? Я сомневаюсь. Возможно, он нападет, особенно если почувствует угрозу для себя.
В фильме “Море вокруг нас” по книге Рейчел Карсон показана дуэль акулы с осьминогом. Сначала моллюск был очень осторожен и старался избежать конфликта, выпустив чернильное облако. Но, когда схватка все же началась, он дрался упорно и с ожесточением и в конце концов победил, буквально задушив акулу: он перекрыл ей щупальцами жаберные щели. Трудно предположить, что. такого же размера и к тому же находящаяся в родной стихии акула для осьминога — противник менее страшный, чем человек.
Сомневаюсь и в том, что, оказавшись нос к носу с осьминогом значительных размеров, аквалангист вдохновится идеей поиграть с ним. Известно множество случаев подобных встреч. Так, один любитель подводной охоты рассказывал, как чуть не умер от страха, внезапно увидев уставившуюся на него пару ужасных глаз размером с мячик для пинг-понга. Недолго думая он пустился наутек. Если даже в некоторых обстоятельствах осьминог кажется беззащитным, следует постоянно помнить, что самое нежное создание может стать опасным, если оно напугано и потеряло голову от страха. Не зря говорят, что нет страшнее зверя, чем обезумевший баран.
Если бы Виктор Гюго не нарисовал нам совершенно фантастический портрет своего спрута и не стал судить животное по моральным критериям человека, то ничто не помешало бы нам рассматривать битву Жильята с одним из этих головоногих как вполне вероятное событие.
Поэтому я бы советовал любителям подводного плавания быть очень осторожными и слепо не доверять некоторым утверждениям, о которых еще горячо спорят специалисты зоологи.
Головоногие, по-моему, действительно могут представлять опасность для человека, если они имеют размеры, превосходящие наши. Вероятно, только у таких особей может появиться интерес напасть на человека с гастрономической целью, как это делают с крабами и лангустами их более мелкие собратья.
Но существуют ли такие монстры? Не являются ли они плодом разыгравшегося воображения писателей прошлого или современных журналистов? Не растут ли их размеры только в рассказах морских романтиков или водолазов — любителей приврать для красного словца?
До сих пор мы говорили об осьминогах, общая длина которых не превышает роста человека и весом максимум десяток килограммов. А есть ли более крупные? А нет ли среди других головоногих экземпляров еще больших размеров? Это мы увидим в следующих главах, и нас ожидает множество сюрпризов.
Но перед тем следует бросить короткий взгляд на другой роман, значительно повлиявший на представления широкой публики о головоногих. По эффекту бумеранга на него со стороны ученых появились не менее утрированные встречные реакции. Я имею в виду “Двадцать тысяч лье под водой” Жюля Верна.
Семейный альбом головоногих
До сих пор Жюль Верн считается каким-то научным пророком. В действительности он был лишь непревзойденным детско-юношеским писателем, что тоже уже совсем неплохо и вполне достаточно для славы. Что касается его отношения к научной фантастике, то ее отцом, скорее, следует считать Герберта Уэллса, настоящего ученого, поставившего этот литературный жанр на достойное место.
Жюль Верн — лжеученый
Если обратиться к научной литературе, существовавшей в то время, когда Жюль Верн писал свои “необычайные путешествия”, то станет очевидным, что писатель ничего своего не выдумал, а его видение будущего лишь наивная экстраполяция уже известного, причем почти всегда не реализуемая на практике.
Так, знаменитый “Наутилус” капитана Немо на самом деле только слепок подводной лодки “Плонжер”, построенной в 1863 году и совершившей множество успешных погружений. Этот аппарат работал на сжатом воздухе, но уже чуть раньше в университете в Монпелье был построен макет лодки с электродвигателем. Само название “Наутилус” не было оригинальным. Его носил еще подводный аппарат американца Фултона, построенный в 1800 году. Фултон был идеалистом-утопистом: он верил, что может положить конец войнам, превратив их в невыносимые, ужасные предприятия с помощью своего подводного корабля. Очевидно, именно он и послужил прототипом благородного капитана.
Жюль Верн, конечно, много читал, но, не имея научного образования, никогда не умел правильно выбрать круг своего чтения, или, во всяком случае, он плохо усваивал прочитанное, не понимая сути. Не читайте Жюля Верна в зрелом возрасте, тем более если вы к тому времени получили уже какое-то образование. Вы будете разочарованы. Вы увидите, что за оглушающими псевдоучеными рассуждениями и кучей технических терминов скрывается пустота. Приложив немного усилий, можно найти источники его вдохновения и труды, из которых он переписывал длинные пассажи, мало что в них понимая. Послушайте, что он говорит устами профессора Аронакса, ведущего сотрудника Парижского музея естественной истории. Принимая в начале книги “Наутилус” за морское чудовище, этот “ученый” определяет его природу следующим образом: “Я верю в существование мощного млекопитающего, принадлежащего, как и киты, кашалоты или дельфины, к подтипу позвоночных”.
Может быть, месье Аронакс знал млекопитающих, не принадлежащих к позвоночным? Или он считал, что из млекопитающих только китообразные относятся к позвоночным? Можно только посочувствовать музею, в котором служит профессор зоологии, выражающийся таким странным образом! Кроме того, этот господин с легкостью перевирает имена авторов и природу животных. Он называет тюленей “великолепными китообразными”, верит, что киты живут тысячу лет, знает музеи, где хранятся скелеты (?!) осьминогов и возлагает на инфузорий ответственность за возведение коралловых рифов. Ничто не может его удивить. Он с олимпийским спокойствием встречает в Японском море гигантскую саламандру, пресноводное животное. Он считает нормальным появление у Южного полюса пингвинов вместе с моржами, животными арктических морей; его меньше всего в мире удивляют живые трилобиты, в то время как его коллеги считают их вымершими еще 300 миллионов лет назад!
Меня лично больше всего удивил тот факт, что во время своего кругосветного плавания в океанских глубинах профессор не встретил ни одного незнакомого ему живого существа, которому его ученый слуга не смог бы приклеить латинский ярлык. Даже в наши дни каждая океанографическая экспедиция, каждая серия зондирования океанских глубин приносит богатый улов неизвестных организмов. Но для нашего профессора зоологии в морском царстве тайн больше нет.
Кроме того, в книге есть знаменитый эпизод битвы капитана Немо и его людей с ордой гигантских восьмиметровых кальмаров. Тот факт, что такие гиганты существуют, был доказан в 1861 году капитаном авизо “Алектон” Буайером. Монстр получил научное название Loligo bouyeri (кальмар Буайера).
Со своей обычной небрежностью Жюль Верн не забывает исковеркать имя капитана, называя его Буге, но, что более серьезно, он упорно называет этот вид головоногих то кальмарами, то спрутами. Что за зоологический винегрет!
Сотни писателей и журналистов с тех пор по примеру писателя повторили ту же ошибку.
Нет, не возвращайтесь к любимым книгам вашей юности, если вы действительно любите Жюля Верна, этого волшебника, пробудившего у многих тягу к научным исследованиям. Так приятно верить в Жюля Верна — эрудита, универсального ученого-пророка.
Немного систематики
Головоногие, сыгравшие такую большую роль в приключенческой литературе, ставшие необходимым персонажем морских — романов, занимают в научной литературе гораздо более скромное, почти незаметное место.
Головоногие как класс очень мало изучены: даже в работах ученых появляются серьезные ошибки. В распоряжении исследователей очень мало исходных данных. Им приходится изучать редкие экземпляры или даже отдельные фрагменты, найденные в желудках китов или акул. Большая часть головоногих живет на больших глубинах, а те, которые находятся в пределах досягаемости ловчих сетей, слишком быстры и умны, чтобы в них попадаться. Исследователям остается надеяться на его величество случай, лучшего друга коллекционера.
Биология этих существ почти не изучена, за исключением некоторых видов, живущих в прибрежных водах, поэтому суждения о них часто основаны на догадках и предположениях.
Чтобы любой читатель мог более или менее свободно ориентироваться в этом очень разнообразном мире и легко следить за перипетиями исследований гигантов этого семейства, я попытаюсь наметить основные линии систематики головоногих.
Во-первых, головоногие подразделяются на две главные группы по признаку не видимому со стороны: на четырехжаберных (Tetrabranches), у которых две пары жабер, и двужаберных (Dibrancb.es), с одной парой. Так как этот признак неразличим у ископаемых — жабры не оставляют отпечатков, — это деление не принимается большинством специалистов и заменено соответственно на Protocephalopodes и Metacephalopodes.
Первые представлены в наше время одним видом — наутилусом, единственным головоногим, живущим в прекрасной спиральной раковине. Все остальные относятся ко вторым. Раковина у них сильно редуцирована и стала внутренней, вернее, скрытой под мантией. На первый взгляд есть. раковина у самки аргонавта (Argonauta), но хрупкая полосатая скорлупка, в которой она живет, на самом деле только гнездо. Эти два вида очень далеки друг от друга. Аргонавт похож на своих родственников, обыкновенных осьминогов: у него также восемь усеянных присосками ног. У наутилуса ног много больше, целая сотня, они короткие и гладкие, больше похожие на реснички анемона, чем на мощные щупальца других головоногих. По этой причине некоторые зоологи предпочитают различать их по другому признаку и называют Tentaculiferes (имеющие щупальца) и Acetabuliferes (имеющие присоски).
Головоногие с восемью и десятью ногами
Размеры наутилуса не превышают 30 сантиметров в диаметре, и он не попадает в зону нашего интереса.
Среди Dibranches или Acetabuliferes нам тоже будет легко ориентироваться, так как они делятся на три основные группы: осьминогов, кальмаров и каракатиц, которые хорошо известны. Они все иногда попадают в меню человека, во всяком случае во Франции и средиземноморских странах. Как говорится, нет пути к знаниям короче, чем через желудок.
Из осьминогов или спрутов, среди которых наиболее известен вид Octopus, на туловище в форме сферического мешка прямо без шеи сидит голова. Как подсказывает название, у него восемь ног, которые иногда называют руками, иногда щупальцами. Они одинаковой длины и вооружены двумя рядами присосок на нижней поверхности. У мускусного осьминога, или эледона, присоски расположены в один ряд.
Кальмары и каракатицы устроены по-другому. Голова у них явно отделена от туловища, сужение которого образует шею. Тело вытянутое, есть боковые плавники.
У каракатиц плавники тянутся вдоль всего тела, у кальмаров образуют две хвостовые лопасти. В отличие от осьминогов кальмары и каракатицы кроме восьми рук имеют еще два щупальца, намного длиннее остальных, с уплощенными окончаниями, усеянными присосками. У каракатиц они могут убираться внутрь тела, а при ловле добычи резко выбрасываются вперед. Кальмары оставляют их плавать вокруг или впереди тела, и они служат ему антеннами. Многие зоологи отличают их от восьми других и называют “ловчими руками”. По количеству рук двужаберные, таким образом, подразделяются еще на Octopodes (восьминогие) и Decapodes (десятиногие).
Исчезающая раковина
Все три типа кроме формы и количества рук отличаются еще одной важной анатомической особенностью. Вначале все головоногие имели внешнюю раковину, но не у всех она завивалась в спираль. У предка всех современных двужаберных головоногих, белемнитов юрского периода, раковина была уже в процессе редуцирования. Когда она стала настолько мала, что перестала служить своему хозяину домом, она сама стала постепенно покрываться его плотью. У белемнитов она состояла еще из трех частей: известкового ростра, напоминавшего наконечник копья (по-гречески belos, отсюда название белемниты), который переходил в шалашеобразную среднюю часть, последнее напоминание о былом ее предназначении; наконец, оканчивалась она роговой пластиной, протянувшейся вдоль спины. У современных двужаберных эти части трансформировались различно, и по этому признаку их можно явно разделить на основные группы.
У каракатиц ростр практически исчез, зато средняя часть заполнила почти всю спину и почти сходится на животе: это так называемые кости каракатицы, которые часто находят на берегу моря.
У кальмаров, наоборот, и ростр и средняя часть полностью исчезли. От сложного панциря белемнитов осталась только спинная роговая пластина. Она превратилась в нечто вроде заостренного штыка, называемого шпагой или мечом (gladius). Эту анатомическую особенность имел в виду Фемистокл, заявляя эритрейцам: “Вы как кальмары, у вас есть мечи, но нет сердца. Вы умеете только убегать”.
Обвинение кальмара в отсутствии сердца — это, надо сказать, чистая клевета, причиной которой явилось, очевидно, незнание. Последнее суждение справедливо наполовину: оно намекает на способ передвижения моллюска. У кальмаров, как и у осьминогов, сопло направлено в ту же сторону, что и ноги. Поэтому плавают они задней частью тела вперед. Однако было бы преувеличением заявлять, что они “умеют только убегать”. Кальмар может в случае необходимости направлять сопло назад и двигаться вперед. Но реактивный двигатель кальмар использует в качестве вспомогательного, когда в критические моменты надо быстро убежать. Обычно он плавает, используя хвостовые плавники и свои “руки”, легко перемещаясь в любом направлении.
Вероятно, благодаря “мечу” и карману с чернилами кальмар и получил свое название. Гийом Рондоле, отец ихтиологии, писал еще в 1558 году, что этот моллюск получил свое французское название, Languedoc Calamar, за сходство с писарем. У него есть все для этой профессии: “чернила и заостренный конец, как у пера”. Переписчики того времени носили с собой что-то вроде несессера с принадлежностями, по-латински calamarium (от calamus — тростник, который римляне использовали для письма). “Calamar” затем сократился до “calmar”, но два длинных щупальца не дают забыть о перьях, опущенных в чернильницу.
Атрофия раковины достигла своего апогея у осьминогов, где осталось только два небольших перышка, к которым прикрепляются мышцы.
Ползающие, плавающие и летающие головоногие
Анатомическое строение, очень разное у осьминогов и их десятиногих кузенов, отражается очевидным образом на выборе образа жизни и места обитания. Осьминог, созданный преимущественно для ползания, — головоногий, обитающий на дне. Кальмар, с более вытянутым телом и обладающий плавниками, способен плавать в толще моря и ведет пелагический образ жизни. Отсюда и разная техника охоты. Осьминог сторожит свою добычу и нападает на нее из засады. Кальмар догоняет свою жертву, преследуя ее на большой скорости. Если сравнивать с наземными хищниками, то осьминог ведет себя как леопард, лесной зверь, а кальмар — как лев, хозяин саванн.
Скорость движения кальмара такова, что он может совершать впечатляющие полеты над водой и даже запрыгивать на палубы кораблей. Как ни странно, еще совсем недавно полеты кальмаров считались мифом. Хотя об этом писали уже Плиний, Оппиан и Элиан. В 1833 году этот факт был представлен миру как совершенно новый феномен, “не виданный до сих пор”. По крайней мере именно это услышал британский путешественник полковник Сакс, когда предъявил членам Британского зоологического общества трех кальмаров, которые запрыгнули на палубу парохода, на котором он возвращался в Англию. И никто не догадался воскресить бесценные свидетельства предков.
В своих записках “Путешествие в Южную Америку”, публиковавшихся с 1835 по 1843 год, Альсид д'Орбини также описывал подобные факты: “Ночью мы увидели, как на палубу корабля, на высоту 15–20 футов от поверхности воды, запрыгнул кальмар Ommastrephes bartrami, который, вероятно, искал спасения от какой-нибудь преследовавшей его рыбы”. Эту способность к прыжкам наблюдал он и у некоторых других видов кальмаров, в частности у Sepioteuthis, или кальмара-каракатицы. У него плавники настолько ненормально развиты, что превращают его в настоящий планер. А Тур Хейердал рассказывал, что однажды его бальсовый плот буквально подвергся “бомбардировке” кальмарами.
Каракатицы, не так вытянутые в длину, как кальмары, и поэтому менее искусные пловцы, занимают промежуточное положение между осьминогами и кальмарами. Они не сидят домоседами по щелям, как первые, но и не выскакивают из воды, как вторые. Чаще всего они проводят время на песчаной или илистой подушке дна, где, полузарывшись в грунт, стерегут добычу, пользуясь своей замечательной способностью к мимикрии. Летом каракатицы приближаются к берегу и откладывают яйца, прикрепляя их гроздьями на траве и водорослях, за что эти кладки в народе прозвали “морским виноградом”. Неизвестно, как живут каракатицы после лета. Они попадаются в сети и в 100 километрах от берега, но, скорее всего, они остаются на континентальном шельфе и не спускаются на большие глубины.
В общем случае невозможно спутать осьминогов или спрутов, каракатиц и кальмаров. Увы, дело осложняется, когда речь заходит о подвидах в одной из этих групп.
Даже критерий количества щупалец не является абсолютным. Существует представитель Decapodes, у которого вследствие вторичной потери щупалец, их осталось только восемь (Octopodoteuthis)! Но и не все Octopodes, как обыкновенные осьминоги, ведут придонный образ жизни. В 1838 году датский профессор Эскрихт открыл вид осьминога с двумя небольшими плавниками. Сначала его даже приняли за кальмара и назвали Cirroteuthis (кальмар реснитчатый). На самом деле это самый настоящий Octopode, осьминог-пловец! Он настолько отличается от обыкновенного спрута, что для него создали новый подкласс — Cirroteutoides. Он недолго оставался в одиночестве. Но когда нашли и другие виды реснитчатых спрутов, оказалось, что некоторые из них ведут придонный образ жизни. Таким образом, Octopoides (осьминогов обыкновенных) и Cirroteuthis (осьминогов реснитчатых) нельзя отличить по образу жизни.
А в океанских безднах живет Ampiroteuthis infernalis (кальмар-вампир из ада), монстр, имя которого показывает, что он как будто вышел из ужасной сказки. Изучению этого “живого ископаемого” посвятила свою жизнь американская исследовательница Эвелин Пикфорд. По мисс Пикфорд, из-за наличия дополнительной пары атрофированных щупалец, сближающих их с десятиногими, этот осьминог — или все же кальмар? — занимает собой одним отдельный класс головоногих.
Наконец, не все каракатицы имеют плавник вдоль всего тела; у некоторых он выродился в два маленьких задних плавника, еще более редуцированных, чем у кальмара. А среди кальмаров есть вид Sepioteuthis (кальмар-каракатица), у которого плавники тянутся вдоль всего тела.
Это, конечно, исключения, но их надо иметь в виду, когда пытаешься определить животное по мимолетному взгляду или по отдельным фрагментам. Решающий критерий для определения места головоногого в классификации — строение их раковины или того, что от нее осталось. Но в большинстве случаев оказывается достаточно представления об образе жизни или результатов внешнего осмотра.
Часто путают осьминогов и кальмаров
И все-таки в популярной литературе, посвященной этим моллюскам — а иногда, увы, и в научных работах, — царит страшная путаница.
До Гюго слова “спрут” не было ни в одном словаре. Писатель своим авторитетом ввел в широкое употребление название, которым наградили на своем диалекте рыбаки Нормандии осьминога. Для романа “Труженики моря” это вполне справедливо — ведь его действие разворачивается на англо-нормандских островах. Но в неподготовленных умах это название вызывает сумятицу. “Если спрутами называют осьминогов, то почему они не могут быть кальмарами? Ведь у кальмаров еще больше ног, следовательно, они еще ужаснее. Такой возникает вопрос. Так многие авторы стали путать осьминогов, спрутов и кальмаров. Роковое недоразумение!
Жюль Верн без тени сомнения обзывает “спрутами” гигантских кальмаров, напавших на “Наутилус”. Книга “Двадцать тысяч лье под водой” стала настолько хрестоматийной в литературе для юношества, что накрепко засела в умах. Дошло до того, что кальмары были обозваны спрутами в французском издании книги “Фауна океанов” знаменитого зоолога Эрнеста Буланже, директора аквариума Лондонского зоологического общества. Лично я не сомневаюсь, что здесь имеет место ошибка переводчика.
Неразбериха принимает серьезные масштабы, когда речь заходит о размерах моллюсков. Говоря о величине головоногих, логично приводить максимальные размеры. Но для осьминогов, имеющих звездообразную форму, обычно указывают максимальный размах щупалец. А для кальмаров, тело и щупальца которых вытянуты в одном направлении, приводят общую длину: от задней оконечности тела до концов ловчих рук.
Я считаю такую практику определения величины кальмаров (и каракатиц) не совсем удачной. В самом деле, длина его двух ловчих рук может значительно меняться от обстоятельств, а у некоторых видов они почти не видны, пока моллюск их не выбросит вперед, чтобы поймать добычу. Никому не приходит же в голову включать в размеры хамелеона длину его выбрасывающегося вперед языка! Поэтому я бы говорил здесь о длине туловища, головы и восьми рук. Но даже в этом случае не так просто точно определить их размеры. Читая эту книгу, надо помнить, что указанные в ней размеры обозначают только порядок величин.
Не способствует ясности и то, что представление публики об анатомии головоногих очень туманно и мало кто может правильно их себе представить; отсюда рождаются грубые ошибки, когда необходимо сравнить один вид с другим.
Даже профессиональные натуралисты ошибаются, когда, указывая поперечник осьминога, умножают его общую длину на два. Но на два надо умножать только длину его рук. У осьминога обыкновенного (Octopus vulgaris) голова и туловище занимают только шестую часть общей величины тела. Так, экземпляр длиной 3 метра не будет 6 метров в размахе, как я встречал в некоторых научных отчетах: щупальца в 2,5 метра и голова в 50 сантиметров дадут в поперечнике около 5 метров. Уже разница значительна! Но, когда начинают путать осьминогов с кальмарами, называя обоих спрутами, ошибка в расчетах становится катастрофической.
Как рождаются невероятные монстры
Однажды я отдал в журнал статью, посвященную гигантским головоногим, в которой — о ирония судьбы! — в который раз указывал на ошибки, возникающие, когда путают осьминогов и кальмаров. Чтобы “актуализировать” мою статью, секретарь редакции дал в предисловии информацию, недавно появившуюся в прессе:
“В норвежском фиорде был найден мертвый гигантский спрут. По словам зоолога Эрлинга Сильверстена, его щупальца достигали в длину 17 метров, а диаметр тела превышал 2 метра”.
Не очень элегантный стиль заметки и исковерканная фамилия моего уважаемого коллеги Эрлинга Сивертсена могут показаться мелочью с точки зрения зоологии. Однако они выдают неудачный перевод и неточность передачи оригинального текста, что уже должно вызывать недоверие.
Редко кто встречал носимый волнами труп осьминога, но мертвые кальмары встречаются довольно часто. Поэтому вероятнее всего, это был один из десятиногих моллюсков. Если бы информация была точна, то должен был быть колоссальный экземпляр.
Убежденный из-за ошибки перевода, что речь идет об осьминоге, и подразумевая, что тело его формой похоже на морскую звезду, секретарь редакции подсчитал его общие размеры, умножив длину его щупалец на два. Затем он прибавил диаметр тела — и готов сенсационный заголовок: “Гигантский 36-метровый спрут”. Для убедительности рядом был помещен его рисунок в сравнении с человеком. Результат, надо признать, получился впечатляющим.
Сразу скажу, что размеры, приведенные в сообщении, оказались совершенно неправильными. На самом деле, д-р Сивертсен любезно уточнил мне, щупальца кальмара (а это был, конечно же, кальмар) были длиной не 17 метров, а 7 метров 10 сантиметров, туловище его имело размер 2 метра, а точнее, 2 метра 14 сантиметров, но это был не диаметр, а длина. А это совсем другое дело!
Если его размеры и могут считаться необычными, они не такие уж невероятные для кальмара. Колоссальный монстр осьминог, вес которого должен был достигать 60 тонн, превращается в другое существо (весом максимум 10 тонн), но, обратите внимание, гораздо более невероятное с точки зрения наших современных знаний! И все из-за “небольшой” ошибки переводчика и погони секретаря редакции за сенсацией.
Этот монстр, как многие другие, был сварен в котле из невежества и неточностей, в который писатели, вроде Гюго и Жюля Верна, добавили добрую порцию приправ. Но и некоторые ученые добавили свою щепотку соли.
Гигантские полипы античного мира
“Какие песни пели сирены? — задается вопросом сэр Томас Браун. — Каким именем назвался Ахилл, когда прятался среди женщин?”
Не надо быть философом XVII века, чтобы интересоваться подробностями на первый взгляд такими ничтожными. Сегодня даже педантичный зоолог, который ищет следы гигантских головоногих в самых древних текстах, сразу же задается таким же несуразным вопросом: “К какому зоологическому виду могла принадлежать страшная Сцилла, с которой должен был повстречаться Одиссей на обратном пути?”
Современного исследователя должен приободрить тот факт, что такой эрудит, как сэр Томас, тоже размышлял над такого рода проблемами, с тем интересом к первопричинам, который появился с расцветом научной мысли в Англии: “Вопросы затруднительные, это верно, но все же не исключающие некоторых догадок и предположений”.
И действительно, как уже пытался доказать Эзеб де Сальверт в начале прошлого века, можно предположить, что образ чудовищной Сциллы из “Одиссеи” был навеян Гомеру каким-то гигантским осьминогом.
Цирцея предупреждала Одиссея: два морские пути ведут в родную Итаку, но одной дорогой он не должен воспользоваться ни в коем случае — там его корабль разобьется о блуждающие рифы. Предпочтительнее для него выбрать вторую; хотя она тоже нелегка. Она проходит между двумя скалами, каждую из которых сторожит чудовище. Одна скала поднимается до неба, и в ней проделан туннель: это логово Сциллы. У подножия другой, которая гораздо ниже, могучая Харибда трижды в день поглощает и выбрасывает черную воду из глубины.
Харибда — это, по-видимому, водоворот. Фантастический портрет Сциллы, нарисованный волшебницей, Сциллы, “встреча с которой не обрадует даже Бога”, сначала ставит в тупик, но если сделать поправку на искажающую линзу поэтического воображения, в чудовище можно узнать осьминога внушительных размеров.
(По мнению самого известного комментатора Гомера, Виктора Берара, две скалы, о которых идет речь, находятся в Тирренском море, к северу от Сицилии, а именно, между островами Липари и Вулькано. Действительно, в “Навигационных инструкциях”, действующих сегодня; можно найти указания, поразительно напоминающие советы Цирцеи. Две дороги предлагаются каботажному судну, которое, выйдя из Монте-Чирчео, на берегу Латиума, хочет попасть в какой-либо южный порт, — с одной и с другой стороны огибающие Сицилию. Восточная дорога проходит через Мессинский пролив, где нет никаких опасных рифов, но есть маленький водоворот, Гарофало. На западном маршруте, который огибает Трапани, путеводитель указывает две замечательные скалы. “Севернее расположена скала Пьетра-Лунга, высотой 47 м, вулканического происхождения, внизу ее имеется отверстие, через' которое могут пройти насквозь лодки и небольшие суда; другая скала, Пьетра-Менальта, значительно ниже и обычно покрыта чайками”. Переместите водоворот Гарофало, передвиньте его к подножию Пьетра-Менальти, и вы получите картину, в мельчайших деталях повторяющую описание Цирцеи. Гомер не придавал большого значения географической точности: он доказывает это, помещая на пути, “которым не следует плыть”, блуждающие рифы, описание которых он позаимствовал из более ранней эпопеи об аргонавтах и которые больше похожи на рифы в Босфоре. На самом деле, по-видимому, поэт хотел подчеркнуть только разные виды опасностей, которые угрожали путешественнику в сицилийских водах).
“В середине скалы зияет черная пещера с выходом на северо-запад, к Эребу… Там прячется Сцилла, ужасная и лающая, которая, будучи страшным чудовищем, имеет голос щенка… Ее лапы, которых всего двенадцать, коротки, как обрубки, но у нее еще шесть шей непомерной длины и на каждой из них ужасающая голова с пастью, вооруженной тройным рядом зубов, частых и чешуйчатых, и рядом с ней витает призрак смерти. Спрятавшись до половины в своей пещере, она протягивает наружу свои чудовищные шеи и обшаривает все закоулки вокруг своей скалы, ловко хватая дельфинов и морских собак и даже одно из тех больших морских животных, которых множество вскормила Амфитрита своей грудью. Ни один лоцман не может похвастаться, что благополучно прошел мимб этой скалы, поскольку чудовище никогда не упускает возможности каждой из своих разинутых пастей стащить человека с палубы”…
Как известно, Одиссей очень благоразумно предпочел пожертвовать шесть матросов прожорливой Сцилле, чем позволить поглотить весь корабль с людьми и имуществом ненасытной Харибде. Из двух зол он выбрал меньшее, а тот, кто выдумал выражение “выбирать между Сциллой и Харибдой”, не мог похвастаться таким здравым смыслом.
Но вопрос не в этом: здесь мы пытаемся установить личность многоголового и лающего чудовища Гомера.
Можно, конечно, напомнить, что головоногие не лают и имеют только одну голову, как все существа на земле, в отличие от Сциллы, с ее многочисленными шеями и ногами, но правда также и то, что невозможно отделаться от впечатления, что описание касается осьминога, сидящего в своем логове. Уцепившись за неровности скалы двумя своими щупальцами, он протягивает остальные шесть наружу, чтобы хватать добычу. Концы щупалец, обычно скрученные в клубок, можно при наличии воображения принять за головы. И можно также предположить, что три ряда зубов — это намек на ряды присосок на конечностях спрута. Конечно, их всего две у большинства этих животных, но сосальца на присосках образуют такую тесную мозаику, что для того, чтобы разглядеть план их расположения, надо изучать мертвое животное. И наконец, "если осьминог и не имеет голоса, он тем не менее издает странные звуки посредством своего сифона, когда он его высовывает из воды и спазматическим движением выбрасывает содержимое мантии. Этот слабый шум можно с натяжкой сравнить с тявканьем щенка.
(Любопытно отметить, что многие переводчики «Одиссеи» просто выбросили стихи с 86-го по 88-й из двенадцатой песни под предлогом, что такое чудовище, как Сцилла, не может иметь щенячьего голоса. Другие же «поправили» Гомера, заменив щенка на львенка).
Сцилла была, таким образом, спрутом, но увиденным глазами героев и полубогов античной Греции.
(Возможно, само имя Сцилла может служить слабым указанием на ее сущность. По мнению некоторых филологов, оно происходит от санскритского глагола «skad» (рвать) и должно означать «трепальщик» или «дробильщик». Можно задаться вопросом, не того же ли самого происхождения слово «squid», которым англосаксы называют кальмаров, и сделать из этого соответствующие выводы).
В конце концов, поэт VII века до нашей эры имеет такое же право приписать осьминогу шесть голов, как почтенный Гюго — наградить его с пафосом «тысячью отвратительных ртов». Первый даже имеет то преимущество перед вторым, что не информирует нас поучающим тоном о совершенно невероятной анатомии животного.
Таким образом, было бы преувеличением считать гомеровскую эпопею первым свидетельством существования гигантских головоногих моллюсков. Нельзя считать таким свидетельством также и историю о Лернеиской гидре, с ее девятью вновь отрастающими головами, от которой Геркулес очистил некое болото в Арголиде.
Отто Кернер, большой германский специалист по Гомеру, нимало не колеблясь, однако, увидел в эпизоде со Сциллой доказательство существования в Средиземном море гигантских спрутов. Остановимся на утверждении, опираясь на текст «Одиссеи», что истории об осьминогах, похищающих матросов, известны со времен ранней античности и что такие злодеяния трудно приписать более мелким экземплярам. Однако не будем спешить с выводами. Поскольку все же великий греческий поэт не затруднился сделать из безобидного водоворота Гарофало беспощадную морскую воронку, не смог ли он также в качестве прототипа лающего чудовища взять маленького кальмара, годного разве что для рыбной похлебки?
И все же и в Средние века, и в эпоху Возрождения ходило множество рассказов о чудовищных головоногих моллюсках, и им верили даже самые образованные люди. Но этому пришел конец. Вскоре критический дух позитивной науки восстал против этих «смешных басен». Где в таком случае шкуры этих титанов? Осьминоги, встречающиеся у наших берегов, редко превышают 2 метра «с руками», каракатицы не превышают фута в длину, а кальмары длиной 80 сантиметров, включая щупальца, считаются крупными экземплярами. Для многих ученых прошлого столетия эти размеры казались почти рекордными.
Но не так давно произошел любопытный поворот: сегодня самые большие скептики раскаялись и зоологи вынуждены признать, что античные поэты и авторы средневековых «Бестиариев» (описаний зверей с их аллегорическим истолкованием) были ближе к истине, чем их ученые хулители. История постепенного открытия гигантских головоногих — одна из самых красноречивых, обличающих каждого Фому неверующего от науки.
Осьминог из Картейи, любитель соленой рыбы
После Гомера прошло три столетия, прежде чем появились сведения о головоногих необычных размеров, а именно в «Истории животных» Аристотеля. Здесь мы имеем дело с зоологом добросовестным и точным — с первым, кто, по правде говоря, достоин этого имени и ни разу не дал повода заподозрить себя во лжи или в преувеличении. Он был воспитателем Александра Македонского и стал его другом, и, если верить Плинию, великий завоеватель предоставлял в его распоряжение значительные суммы на личные исследования, в том числе на приобретение экзотических или редких животных. Это означает, что ученый не пользовался сомнительными сведениями или слухами.
Наряду с обычным кальмаром, который, как мы знаем, не превышает нескольких дециметров, этот философ и естествоиспытатель отмечает наличие в Средиземном море гигантской разновидности кальмара.
“Встречаются такие, — пишет он, — длина которых доходит до пяти локтей”. Учитывая, что длина греческого локтя меняется в зависимости от места, это должно было составлять от 2 метров 31 сантиметра до 2 метров 64 сантиметров.
(Поскольку Аристотель пользовался, без сомнения, афинским локтем, который равнялся 47,5 сантиметра, первая цифра ближе к истине. Именно ею пользовался Поль Жерве в своих исследованиях, посвященных большому средиземноморскому кальмару (1863). Размер 3,1 метра, указанный его коллегой Мокен-Тандоном (1865) и повторенный его многочисленными компиляторами, никак не может быть правильным).
“Большие кальмары, — уточняет Аристотель, — редки, они отличаются по форме от маленьких кальмаров, а именно их заостренная часть больше. Круглый плавательный пузырь — заполняет весь мешок, чего нет у малого кальмара. Оба они, и большой и малый, живут в открытом море”. В своем забавном “Банкете ученых” один греческий врач из Афин добавляет, несколькими столетиями позже, что большой кальмар отличается от малого еще и “своим красноватым цветом”.
Скрупулезные исследования Аристотелем анатомии и биологии головоногих доказывают, что чаще всего он базировался на собственных наблюдениях и даже препарировании. Его упоминание о том, что кальмары живут “в открытом море”, можно понять так, что в данном случае у него не было возможности наблюдать лично кальмаров больших размеров, которых он называет “редкими”. Но он получал, конечно, эту информацию от рыбаков, которых он имел обыкновение расспрашивать и которым случалось иногда ловить гигантских кальмаров.
Плиний Старший, которого иногда называют Натуралистом и который занимался больше синтезом знаний своего времени, чем живыми наблюдениями природы, был менее осмотрителен в отношении выбора своих информаторов. Так, например, римский энциклопедист цитирует, по поводу гигантских головоногих моллюсков, свидетельство генерала Луция Лукулла, мемуары которого были опубликованы неким Требием Нигером, одним из его лейтенантов в Гренаде. Поскольку Плиний сам был полковником кавалерии при Тиберии, у него не было, конечно, предубеждения против военных и он не подвергал сомнению точность полученной информации.
Так вот, Требий рассказал, что в Картейе (город в Бетике, римской провинции на юге Испании. Сегодня он называется Рокадильо) из моря каждый день выходил осьминог, чтобы поедать рыбу из засолочных чанов. Чтобы положить конец этому воровству, чаны были огорожены высоким забором. Напрасный труд: цепляясь за дерево, моллюск преодолевал препятствие. Однажды ночью его все же почуяли собаки, которые своим лаем разбудили рыбаков. Тогда все увидели, что животное было громадных размеров и храбро сражалось с большими сторожевыми собаками, которых отпугивал его ужасный запах. Осьминог или хлестал их концами своих щупалец, или отбрасывал, как дубиной, более мощными конечностями. Его удалось прикончить, только многократно пронзив вилами.
Это животное было разрублено на куски и отправлено в таком расчлененном виде верховному правителю провинции, проконсулу Бетики: “Его голова была показана Лукуллу: она была величиной с бочку и вместимостью с 15 амфор (около 300 литров). Ему показали также конечности (то есть руки и щупальца; толщина их была такова, что человек мог с трудом их обхватить, они были узловатыми, как дубины, и длиной 30 футов (около 10 м). Полости присосок, которыми они были снабжены, были похожи на тазы и вмещали содержимое урны. Размеры зубов были пропорциональны величине животного. Было сохранено то, что осталось от животного (как удивительный феномен) и что весило около 300 фунтов”.
Эта информация базируется, несомненно, на реальных событиях, иначе Требий не решился бы упомянуть в качестве гаранта достоверности своего рассказа собственного начальника, генерала Лукулла. Но рассказ содержит все же некоторые сомнительные моменты.
Не был ли этот осьминог кальмаром?
Прежде всего, некоторые детали позволяют думать, что это чудовище было не осьминогом, а кальмаром. Действительно, рассказчик делает четкое различие между способом, которым чудовище хлещет собак, используя тонкие концы щупалец, и мощными ударами толстых конечностей.
Затем рассказчик говорит, что углубления на щупальцах, то есть присоски, похожи на тазы. Это тоже характерная особенность кальмаров. У осьминогов присоски имеют, скорее, плоскую поверхность с выемкой в центре — они похожи на монету с большой дырой посредине. У кальмаров же присоски действительно имеют форму чаши, и даже с ножкой, что увеличивает схожесть.
Конечно, Требий Нигер был совершенно уверен, что это чудовище — осьминог, поскольку Плиний заканчивает свое сообщение следующим образом: “Тот же автор утверждает, что каракатицы и кальмары таких размеров также выбрасывались на этот берег”. Но напомним, что Лукуллу была доставлена только голова с руками и щупальцами: при отсутствии длинного корпуса в форме веретена у неспециалиста мало шансов распознать в животном кальмара.
И все же кажется невероятным, чтобы морской головоногий моллюск, созданный для быстрого плавания, а не для ползания, мог выйти на берег, чтобы воровать рыбу из рассола. И я совершенно убежден, что такое животное совершенно неспособно, со своим веретенообразным телом, перелезть через забор: выброшенный на пляж, кальмар неспособен даже добраться до воды.
Что касается осьминогов, они на подобные подвиги вполне способны. Можно наблюдать, как они карабкаются на прибрежные скалы, а для тех, кто сомневается в их способности преодолевать препятствия, привожу описание следующего наблюдения, сделанного в прошлом веке известным специалистом.
В Аквариуме Неаполя швейцарский зоолог Кольман организовал дуэль между осьминогом и большим омаром, чтобы изучить их методы борьбы. Убедившись, что осьминог всегда первым атакует своего противника и сразу лишает его возможности сопротивляться, Кольман решил положить конец этой неравной борьбе и, чтобы спасти жизнь омару, отсадил его в смежный резервуар. На следующее утро он нашел только панцирь от несчастного омара: ночью осьминог вылез из воды, преодолел перегородку высотой несколько десятков сантиметров, отделявшую его от врага, и буквально проглотил его!
Осьминоги — сущее наказание для их сторожей из-за склонности к побегам. Случалось их находить на книжном шкафу, на лестнице или на улице и даже — просто ужас! — в чайнике британского джентльмена.
Что касается осьминога из Картейи, возможно, в рассказе были неосновательно объединены два различных, независимых друг от друга происшествия. Например, события могли развиваться следующим образом. Возможно, кража соленой рыбы была делом рук осьминогов или даже двуногих воришек человеческой породы. В то же время гигантский кальмар был выброшен на берег против своей воли, что иногда случается, и тогда ему приписали все злодеяния, совершавшиеся в округе.
Но нельзя совсем исключить, что виновником краж был все же гигантский кальмар. В конце концов, никто ведь не видел, как он перелезал через забор, цепляясь за дерево, — это только предположение. Не исключено, что, став пленником мелководья, не имея возможности попасть в открытое море, он провел много дней у берега близ Картейи. Проголодавшись, это ночное животное подобралось к самому берегу и своими десятиметровыми щупальцами обследовало территорию. Чаны с соленой рыбой стояли, по всей видимости, очень близко к воде. Кальмар мог, таким образом, “ловить” рыбу, запуская щупальца через ограду, а не перелезая через нее.
Таинственные деревья и колеса в океане близ Кадикса
История “полипа” из Картейи, которая будет повторена, причем в нескольких вариантах, экс-герцогом Генуи Баттистой Фрегозо (литературный псевдоним Фульгозиус), не единственное упоминание Плиния о головоногих моллюсках необычных размеров. В другом месте его труда, посвященного водной фауне (книги девятой его “Естественной истории”), есть двусмысленная фраза, которую при желании можно считать намеком на похожее чудовище:
“В океане у Кадикса (Атлантика) есть дерево, крона которого так обширна, что по этой причине, как говорят, невозможно пройти через пролив (Гибралтар)”.
То, что Плиний говорит в данном случае о животном, подтверждаются тем фактом, что в сводной книге своего труда по зоологии (XXXII, 53, 2) он начинает перечисление самых больших морских животных словами “деревья, кашалоты, киты” и т. д. Несомненно, осьминог, со своими длинными щупальцами с тонкими концами, напоминает дерево, хотя это сравнение, пожалуй, больше подходит морской звезде с ветвистыми лучами, из группы “офиуры” (змеехвостки), — “голове Медузы” (Asterophyton arborescens). Но она не превышает нескольких дециметров в диаметре. И в любом случае животное, кем бы оно ни было, имеющее конечности такой длины, что они мешают проходу между геркулесовыми столбами, не может быть ничем; кроме как продуктом самого буйного воображения, или, что вероятнее, ошибкой толкования компилятора, введенного в заблуждение словом “дерево”.
В своих глубоких комментариях девятой книги Плиния Ж. Котт показывает, в каком направлении, может быть, надо искать ключ к разгадке:
“Напоминаю, что рыба дорада до наших дней называется arboro в Адрии, alboro в Венеции, arbun в Спалато. Название такого рода, присвоенное животному, которое никогда не войдет в наше море из-за его неподходящего химического состава, может ли доказывать достоверность рассказа Плиния?”
Можно задаться вопросом, не лежит ли в основании этой истории, которая интриговала столько поколений натуралистов, простая опечатка или слово, неправильно прочитанное Плинием в каком-то иноязычном труде? В Марокко, например, одно из самых больших морских чудовищ в ту эпоху называлось ambar. Это же слово было использовано в коптском переводе Библии для обозначения большой “рыбы”, которая проглотила Иону. Далее мы увидим, что этим словом действительно обозначался кашалот, а кашалоты кишели вокруг Азорских островов, но только в исключительных случаях заходили в Средиземное море. Античный натуралист мог, таким образом, с полным правом написать, что в Атлантике плавает животное фантастических размеров, называемое ambar, которое никогда не заплывает за геркулесовы столбы. Отсюда до заключения, что именно по причине своей большой величины оно не может протиснуться между этими скалами, один шаг при наличии воображения. Затем слово ambar могло быть написано переписчиком как arbar, откуда недалеко до привычного по звучанию arbor. Первая ошибка в написании могла произойти в греческом тексте, где буква “мю” может быть легко принята за букву “ро”. А когда ambar уже превратился в arbor, позднейшим комментаторам легко было объяснить трудности в передвижении этого необыкновенного arbor длиной его ветвей.
За сообщением, касающимся arbor, следует другое, почти, такое же темное, но которое с значительно большей вероятностью может относиться к осьминогу. Речь идет о других обитателях Атлантики, называемых “колесами” по причине их конфигурации. Они имеют четыре луча, крутящиеся, как крылья ветряной мельницы, вокруг середины с двумя глазами. Это неправильный перевод, который может навести на мысль, что речь идет о существах, сложение которых симметрично, что можно наблюдать у некоторых кораллов. На самом деле описание относится к животному, имеющему по четыре конечности с каждой стороны головы и глаза которого поражают своей величиной. Нетрудно догадаться, что речь идет об осьминоге, с его восемью щупальцами, постоянно находящимися в движении. Поскольку никаких данных о его размерах не приводится, на этом отрывке можно было бы не останавливаться, если бы не ошибка в переводе, о которой будет речь впереди.
Еще один любитель соленой рыбы—осьминог из Пуццоли
Через три века после случая с лжеосьминогом из Картейи можно было прочитать в “Трактате о природе животных” Клода Эльена историю, удивительно напоминающую вышеописанную.
Симпатичный греческий софист преследовал прежде всего моральные цели, и очень похвальные, сочиняя свое произведение в семнадцати томах, которое, по сути дела, является не чем иным, как сборником забавных историй.
Что касается осьминогов, он утверждает, что они достигают таких размеров, что с возрастом могут сравняться по весу с китом и другими китообразными. В доказательство он приводит сведения об осьминоге чудовищных размеров, который появлялся у берегов Пуццоли, в Италии. Ему словно не хватало добычи, которую он ловил в море. Осьминог выходил на берег и занимался воровством. Чтобы попасть в лавку, где в больших баках хранилась соленая рыба, он пролезал через большую подземную пещеру, которая служила для стока городских нечистот. Затем хватал первую попавшуюся бочку, сжимал своими мощными щупальцами, пока та не лопалась, и поглощал содержимое.
Торговцы, удивленные видом раздавленных бочек и желая поймать грабителя, поставили вооруженную охрану. Однажды ночью осьминог снова явился, раздавил очередную бочку и разбросал ее содержимое. Человек, сидевший в засаде и видевший при свете луны эти манипуляции, был так устрашен чудовищными размерами грабителя, что не посмел его атаковать. А когда на следующее утро рассказал об увиденном, никто ему не поверил. Его сочли фантазером, сказали, что он все это видел во сне и несет чепуху. Но поскольку все же произведенные опустошения были не воображаемыми, а реальными, решили увеличить число охранников, чтобы они все вместе могли противостоять наглому вору.
Когда стемнело, чудовище снова пробралось в лавку своим обычным подземным ходом. На этот раз изумленные сторожа уже не подвергали сомнению личность злодея. Одни отрезали ему дорогу назад, другие набросились на него с топорами и тесаками, кромсая ему щупальца и вонзая свое оружие в его тело, пока не убили животное, буквально разрезав его на куски.
Не является ли этот рассказ вариантом происшествия в Картейе, перенесенным на итальянскую почву из-за ошибки в переводе? Это не исключено. Но, может быть, здесь речь идет о новом факте, на который наложились некоторые детали старой истории, ставшей классической после того, как ее цитировали многие известные писатели. Вот что следует часто за чрезвычайным происшествием: люди так консервативны, что стараются придать обычный вид даже необычному. Если необычный факт повторился, пусть даже через несколько столетий, всегда пытаются, чтобы сделать его более достоверным, облечь его в форму предшествовавших ему событий. Так рождаются легенды. Вскоре будут утверждать, что гигантские осьминоги “имеют обыкновение” по ночам грабить склады соленой рыбы.
Но так может родиться и недоверие, причем недоверие несправедливое. В конце концов, если инцидент в Пуццоли так похож на случай в Картейе, может быть, разгадка заключается в неумеренной любви осьминогов к соленой рыбе. Как же не воспользоваться случаем, если посчастливилось наткнуться на неисчерпаемый источник вкусной еды?
Что означает “большой, как кит”?
Клод Эльен без колебаний подтверждает существование головоногих моллюсков, таких же больших по массе тела, как китообразные. Для справки напомним, что самым большим на сегодняшний день среди китообразных считается голубой кит (Sibbaldus musculus). Известно, что один экземпляр, длиной 20 метров, взвешенный кусками, потянул 51 тонну, а другой, 27-метровый, весил 119 тонн. Поскольку киты этого вида достигают 30 метров в длину — официальным чемпионом считается кит длиной 34 метра 50 сантиметров, — то вес их может достигать 150 тонн.
В древние времена эти киты водились в северных морях и в Атлантике, но, по-видимому, никогда не заплывали в Средиземное море. Сомнительно поэтому, что эллинский мир знал этот вид китов. Но две разновидности китов, следующие за ним по величине, показываются иногда в море, омывающем Грецию. Это, во-первых, кашалот (Physeter macrocephalus), длина которого для самца колеблется от 13,25 до 25,5 метра, и, во-вторых, финвал, сельдяной кит (Balenoeptera physalus), длиной от 18,5 до 25 метров (самки этого вида, как правило, больше самцов). Именно этих животных Эльен должен был считать чемпионами “тяжелого веса” в море.
Из этого можно сделать вывод, что со времен античности некоторые головоногие (осьминоги или кальмары?) ставились рядом с самыми большими китообразными, “морскими чудовищами”, то есть с морскими животными, размеры которых считались необычными. Вслед за другими филологами Ж. Котт подчеркивает в этой связи, что когда-то название cetus (ketos по-гречески), на основании которого возник французский термин cetaces (китообразные), обозначало не только морских млекопитающих: оно объединяло всех морских животных большой величины, включая как акул и других крупных рыб (тунца, например), так и тюленей.
(В “Илиаде” (XX, 147) Гомер так говорит о стене божественного Геракла: “Афина и троянцы воздвигли эту стену, чтобы защитить его от ketos, когда это чудовище преследовало его от берега в поле”. Если вслед за Леконтом де Лилем простодушно перевести ketos как “кит”, получается в высшей степени комический эффект, совершенно неуместный в этой трагической эпопее.
Между прочим, в русском переводе Н. И. Гнедича также фигурирует кит).
Это название применялось также и к головоногим, поскольку размеры их были очень внушительны.
Поэтому пусть читатель не удивляется, найдя в следующей главе отступления по поводу кита, которого несправедливо смешивают с животным, называемым cetus. Кроме того, что эти отступления вносят в рассказ приятное разнообразие, они позволяют прояснить наиболее темные места в истории гигантских осьминогов и кальмаров. В середине века они действительно были сплетены в тесный клубок вместе с легендами о китах и кашалотах, черепахах и большом морском змее. Все они крутятся вокруг центрального сюжета о животном таком громадном, что его принимают за остров.
Поскольку не существует достаточно острого меча, чтобы разрубить этот гордиев узел, ограничимся попыткой трудолюбиво его распутать.
Средневековая легенда о живом острове
Мореплаватели принимают морское чудище за островок в море, бросают якорь на его спине, разводят на ней огонь — и вдруг чувствуют, что этот остров уходит в открытое море, а их корабль тонет. Живой остров — причина множества кораблекрушений, истинное несчастье для моряков. Такого рода случаи были, по-видимому, в давние времена довольно обычными, поскольку мало кто из средневековых авторов, интересовавшихся естественными науками, не писал о них.
Если моряки, попадавшие в такие ситуации, оказывались, вероятно, совершенно ошеломлены происшествием, то о “натуралистах” этого сказать никак нельзя. Прочитав их описания этих случаев, невозможно понять, является ли это коварное животное китом, рептилией, ракообразным или головоногим моллюском. Нет, Плиний все же был более точным в своих рассказах.
В эту эпоху, правда, в животном мире царил невероятный хаос, особенно среди морских животных. Эрудиты в самом деле считали, что главное — это перевести более или менее удачно названия их греческих и римских предшественников, иногда пользуясь текстами на арабском языке, а затем копировать друг друга. Другой их заботой было определить “свойства вещей” и их “различия”, как тогда выражались, и особо выделить “чудеса”. Все это делалось с единственной целью: раскрыть аллегорическое значение этих “свойств”, извлечь мораль из этих “чудес” и восславить господа за такие удивительные создания. Естественно, у средневековых “зоологов” не оставалось ни времени, ни охоты заниматься самостоятельными наблюдениями или хотя бы просто проверить свои самые элементарные утверждения. Поэтому малейшая ошибка при копировании приводила иногда к рождению какого-нибудь нового “чуда”. И конечно, часто такими “чудесами” оказывались неправильно переведенные с чужого языка названия животных.
Восточные преувеличения
Странные поиски аллегорий ведут свое начало со времен распада эллинской цивилизации. Но вкус к неумеренным преувеличениям, к экстравагантности имеет, несомненно, восточное происхождение. Об этом можно судить по размерам, которые разные восточные народы приписывали киту.
Когда (в IV в. до н. э.) Неарх, адмирал Александра Македонского, отправился по приказу последнего исследовать Индию, из Индуса на Ефрате, он рассказывал, что по выходе из Кийсы они видели множество китов и некоторые из них были “длиной около 100 локтей”. Это значит — около 15 метров? Некоторое преувеличение в данном случае тем более простительно, что в море трудно с точностью определить размеры животного. Впоследствии Неарх видел, вероятно, кита, выброшенного на берег в Персии. “Несколько матросов побежали туда и, измерив его, доложили, что длина его равняется 90 локтям”. Это еще больше похоже на правду. Но если бы этот греко-македонский путешественник полагался на свидетельства туземцев, размеры кита, несомненно, были бы гораздо внушительнее!
У арабских же авторов, поднявших факел науки, который бросили греки и римляне, занятые поисками добродетели, еще долго встречались преувеличения. Так, в знаменитой “Книге о золотых приисках и копях драгоценных камней”, написанной в 954 году, географ, натуралист и историк из Багдада Абу'ль Хасан аль-Ма-суди'Али ибн аль-Хосайн аль-Мас'Уди сообщает, что в море Зандж, омывающем Абиссинию и Восточную Африку, встречается рыба, называемая аль-уаль (то есть кит).
“Она достигает иногда, — пишет Масуди, — длины от 400 до 500 локтей омари (от 200 до 300 м), в единицах измерения, принятых в этой стране, но обычная ее длина — 100 локтей (около 50 м). Иногда, в тихую погоду, он высовывает из воды концы плавников, которые можно сравнить с большими корабельными парусами; время от времени он поднимает голову и выпускает из жабер фонтан воды, который поднимается вверх на высоту полета стрелы. Моряки, которые днем и ночью боятся его приближения, стучат кусками дерева или бьют в барабан, чтобы держать его на расстоянии”.
В XIII веке другой арабский ученый, аль-Касвини, который долго считался в мусульманском мире высшим авторитетом в области зоологии, говорит почти в тех же выражениях о той же самой рыбе в своей книге “Чудеса живой природы”. Но он помещает ее в “море у берегов Китая” и приписывает ей длину “более 300 локтей”. Это сообщение типичное, но примечательное.
В старых китайских трактатах упоминается кит “фег”, еще более необыкновенный, поскольку он убивает три тысячи моряков, когда рассердится!
Но пальму первенства в преувеличениях можно присудить древнееврейским сочинениям. По сообщениям некоторых раввинов, киты бывали 1500 стадий в длину, что составляет более 250 метров! В талмудическом трактате “Бара-Басра” рассказывается, что одно судно должно было плыть три дня над таким китом, чтобы дойти от головы до хвоста.
С появлением христианства мистическое мировоззрение Азии постепенно продвигалось на запад и замещало его рациональное мышление. С другой стороны, при посредничестве арабов западные ученые смогли познакомиться с эллинской наукой. Недаром в Средние века расцвел целый букет фантастических рассказов, один чудеснее другого, и среди них легенда о cetus, как вскоре стали называть только кита.
Киты, принимаемые за острова
Самыми популярными книгами по зоологии были в то время “Бестиарии”, забавные каталоги, в которых животные рассматривались с целью раскрытия символики, заключенной в их анатомии или характере.
Первым “Бестиарием”, изданным на французском языке, был труд некоего Филиппа из Таона (или Таюна), маленькой деревни близ Кана. Возраст этого сочинения известен потому, что этот сочинитель-поэт сделал красивый жест, посвятив свое произведение прекрасной Элис де Лувен, известной нам в качестве “английской королевы”. Поскольку она в 1121 году вышла замуж за Генриха I, сына Вильгельма Завоевателя, короля Англии и герцога Нормандии, сочинение должно было быть написано между этой датой и 1135 годом — годом смерти государя. В самом деле, после этого Элис лишилась своего королевского титула, выйдя замуж за Уильяма д'Альбини, графа д'Арунделя.
“Бестиарии” писателя из Таона есть не что иное, как перевод в неуклюжих и бедных стихах сочинения, очень известного тогда во всем мире под названием “Физиологус”. Этот средневековый “бестселлер” был написан в оригинале, как считается, по-гречески и, несомненно, во II веке. Во всяком случае, теолог Ориген, выдающийся толкователь родом из Александрии, цитировал его уже в начале III века в своих трудах. Впрочем, именно в Египте, настоящем мировом интеллектуальном центре, несомненно, появился первый сборник под титулом «Физиологус». Апостолы, проповедовавшие в христианских общинах Востока, и особенно в Александрии, сознавали действенность примеров, позаимствованных у природы. Так, например, когда в тексте Священного писания, которое они комментировали, шла речь о каком-то животном, они цитировали по этому поводу то, что говорилось о нем в трудах по естественной истории, обычно греческих, из Александрийской библиотеки, и старались из этих примеров вывести мораль, согласующуюся с доктриной Христа. Вообще, «Физиологус» был первоначально просто сборником назиданий по поводу различных животных, упоминающихся в Библии.
Это собрание нравоучений в свое время было переведено на амкарский, армянский, арабский и латинский языки (причем на латинский позже всех — в VIII в.). Но несмотря на то, что всякие курьезы из животного мира, которые там описывались, предназначались автором (или авторами) для привлечения внимания читателя и лучшего усвоения им преподанного урока, это не мешало «Физиологусу» быть сочинением прежде всего на зоологические темы.
Как пишет Шарль-Виктор Ланглуа в своей книге «Знания о природе и мире в Средние века», Филипп де Таон был, таким образом, во Франции «первым писателем, который поставил перед собой цель изложить научные знания общедоступным языком. У него скоро появились последователи, и притом многочисленные».
Что же нам сообщает этот первый из французских популяризаторов науки? (Для большей ясности цитата приводится в переводе на современный язык, и не в стихах, которые очень плохи):
«Cetus — очень большое животное; он все время живет в море. Он берет песок из глубины и посыпает им себе спину, иногда он поднимается на поверхность, чтобы полежать и отдохнуть. Мореплаватель видит его, ему кажется, что это остров, он спешит к нему, чтобы приготовить себе пищу. Почувствовав огонь, увидев людей и корабль, кит ныряет и топит их, если может…».
На самом деле, в понятиях того времени, этот обманщик-кит символизирует дьявола, а песок, которым он маскирует опасность, означает богатства мира. Привлеченный ими, маловерный человек доверяется обещаниям радостей, которые они таят. Но это всего лишь иллюзия: сатана утащит вскоре неосторожного и бросит в адское пламя.
(Эта старая аллегория, которая кочевала из одного «Бестиария» в другой и включалась во все проповеди отцов церкви, дает ключ к истории Моби Дика, сочиненной Германом Мелвиллом. Литературные критики путаются в туманных рассуждениях, когда пытаются объяснить то, чего сами не понимают. Они усматривают самые разные вещи в белом кашалоте, которого капитан Ахав преследует с убийственной яростью. Надо полагать, что те, кто справедливо видят в нем сатану, воплощенное зло, грех, случайно пришли к правильному решению. Конечно, сочинение Мелвилла часто кажется неясным из-за обилия содержащейся в нем символики, но оно никогда не покажется темным тому, кто знает немного христианскую мифологию. Китобой, который пренебрегает своим ремеслом и ведет своих людей к катастрофе, пытаясь убить неуязвимое чудовище, является, без сомнения, примером грандиозной глупости религиозных фанатиков: они забывают жить, поглощенные истреблением в мире зла, которое внутренне ему присуще. Но, несомненно, для Мелвилла было лучше, что публика не поняла его страстной критики тысяч пуритан, среди которых он вырос).
Эту удивительную историю можно найти во всех последующих «Бестиариях», но каждый автор дополнял ее, конечно, новыми подробностями по своему вкусу. Так, в «Божественном бестиарии» Гийома Нормандского, написанном чуть позже 1208 года, больше нет речи ни о каком cetus: с этих пор используется только название «кит». И на этот раз уточняется, что сам цвет чешуи чудовища создает впечатление большой песчаной мели. (Плиний, по-видимому, считал, что киты покрыты шерстью, что недалеко от истины, поскольку зародыш кита имеет немного волос вокруг рта. Понадобилось, однако, дождаться более тщательных исследований Пьера Белона (1551 и 1553), чтобы узнать истину, а именно, что тело этого животного «не имеет ни шерсти, ни чешуи, но покрыто однородной черной кожей, грубой и необычной, под которой находится слой жира толщиной целый фут»). Этот мираж обманывает матросов; остальное мы знаем:
Не довольствуясь поджариванием спины бедного животного, они вбивали в нее колья, чтобы лучше пришвартовать свое судно. Результаты таких действий были фатальны для неосторожных моряков.
Так попадались на удочку «жалкие и несчастные неверующие, обручившиеся с дьяволом». В тот момент, когда они меньше всего ожидают, «обманщик, горящий огнем зла» погружается в ад и увлекает их вместе с собой.
Живой остров на службе у Дон-Жуана с тонзурой
Не все бестиарии были выдержаны в религиозном духе. В “Бестиарии любви” Ришара Фурниваля, например, каждое зоологическое описание было просто поводом для какого-нибудь галантного мадригала в адрес прекрасной дамы. Намерения автора сводились к тому, чтобы показать даме сердца, что она не может на самом деле не уступить его настоятельным просьбам и не разделить страсть, которой он пылает к ней, “своей прекрасной и нежно любимой”.
Такая фривольность может показаться удивительной, если учесть, что писатель был сыном врача Филиппа-Августа и братом епископа Амьена. Но его позиция совершенно соответствовала духу времени, и литературные грехи молодости не помешали ему кончить должностью канцлера амьенской церкви.
В своем прелестном “Бестиарии”, сочинения 1250 года, юный повеса в сутане не колеблясь продлил пребывание моряков на живом острове:
“И вот они увидели что-то вроде кита, который был так велик, что, когда его спина высунулась из воды, моряки подумали, что это остров, поскольку кожа его была похожа на морской песок. И тогда моряки подошли к нему, как к острову, и высадились на него, и оставались там 8 или 15 дней, и жарили мясо на спине этого кита. И когда он почувствовал огонь, он нырнул вместе с ними в глубину моря”.
В глазах пылкого Ришара это означало, что “тем менее следует доверять вещам и людям, чем больше они походят на желаемое”. Некоторые “говорят, что умирают от любви и не чувствуют ни горя, ни страданий” и поэтому считаются смелыми людьми. Но он, Ришар, не из их числа и намерен убедить прекрасную в том, что его страдания вполне реальны!
Скажем сразу же, что девица, к которой он адресовался, ничуть не была убеждена этими аллегориями. Очень остроумно и горячо она ответила на “Бестиарии” мессира де Фурниваля другим “Бестиарием”, в котором ловко повернула все аргументы своего воздыхателя против него же. По ее мнению, дамы и девицы, которые имеют неосторожность доверять писателям-соблазнителям, щеголяющим куртуазностью и красивыми словами, обманываются так же, как моряки, принимающие кита за остров. Если им слишком нравится слушать такие речи, то это может привести к беде как одних, так и других. Писатели, сбившиеся с пути, рискуют таким образом потерять большие доходы, которые они могли бы получать, став канониками и епископами. Что же касается девиц, если они не будут благоразумны, то уменьшат свои шансы найти благородного шевалье, который составит их счастье. Следовательно…
Неизвестно, убедили ли Ришара эти аргументы. Но факт то, что он выбрал богатые церковные доходы.
Но оставим в стороне эти любовные бои и невежественное толкование свойств животных! Ришар де Фурниваль был всего лишь оригиналом редкой породы среди множества авторов назидательных бестиариев.
Постепенно обрастая украшениями, история об острове-ките достигла своего апогея во вдохновенном религиозном варианте, в котором автор, не довольствуясь простой символикой, сочтя ее, вероятно, недостаточно действенной в проповедническом отношении, обращается к чуду.
Сначала приведем факты в их классической форме, как они были изложены в различных пересказах легенды о святом Брандане, монахе-бенедиктинце, родившемся в 484 году, который основал аббатство Клонфер в Ирландии.
Согласно легенде, Брандан и семнадцать монахов ордена бенедиктинцев в легкой лодке, сплетенной из ивовых ветвей и покрытой бычьими шкурами, смазанными маслом, пустились через океан на поиски “Блаженного острова”, который должен был быть потерянным раем. Однажды, в день празднования Пасхи, они увидели маленький странный остров, круглой формы, не скалистый и не песчаный, без растительности, с голой почвой. Пришвартовав свой корабль с помощью веревок, товарищи Брандана ступили на островок, и, как и полагалось в этот день, каждый отслужил мессу. До сих пор все шло хорошо. Но затем они развели костер, чтобы сварить в котле мясо, и приготовились пообедать. Но мясо еще не успело свариться, как остров вдруг заколебался очень странным образом. Тут уже было не до пира. Монахи едва успели добежать до своей ладьи, как остров на их глазах скрылся под водой.
Брандан, по наставлению Господа (а может быть, он просто читал “Физиологус”?), благоразумно оставался в лодке. Когда братья, испуганные и удивленные, присоединились к нему, святой отец сразу же нашел нужные слова утешения и поддержки:
“Не на острове вы собрались праздновать пасху, но на животном, самом главном и самом большом из тех, которые живут в море. Так пожелал наш Господь, чтобы укрепить нашу веру: поскольку, чем больше мы видим чудес, тем крепче мы верим в него. И вы знайте, что имя этого большого животного — Яскониус. Испокон веков оно пытается схватить себя пастью за хвост, но ему это не удается сделать по причине его огромной величины: поэтому оно является символом вечности…”
Таким образом, если иллюстраторы отчета о путешествии Святого Брандана придавали чудовищу всегда облик кита, оригинальный текст явно намекает на более гибкое, пластичное животное. Невольно приходит на ум Змея Ананта, персонаж старой индусской космогонии, или морская змея Иормунгандр из скандинавской мифологии, или змея алхимиков Уроборо — все они кусают себя за хвост, символизируя вечность или бесконечность. Но поскольку морские змеи были еще менее знакомы людям Средневековья, чем киты, Яскониус очень быстро получил облик кита.
Конечно, это приключение заключало в себе много информации морального плана. Это ни в коем случае не была просто хроника событий, вызванных встречей с морским чудищем. Из такого случая можно было извлечь гораздо больше пользы. Во всяком случае, так считали многие хитроумные комментаторы.
Так, например, в конце XI или в начале XII века очень эрудированный бельгийский агиограф (агиография — жизнеописание святых) Сижбер де Жамблу приписывает Святому Маклу еще более назидательное приключение.
Этот Маклу (или Магу, или Мало) родился в конце V века в долине Лиан-Карвон, в стране галлов. Пройдя обучение в Ирландии, под внимательным руководством аббата Брандана, он в 538 году поселяется в Бретани и основывает скит недалеко от Алета. Через несколько лет он был назначен епископом этого древнего города, по соседству с которым впоследствии появился новый город, получивший его имя, — Сен-Мало.
В соответствии с одним из вариантов романа “Путешествие Святого Брандана” Маклу был одним из семнадцати монахов, принимавших участие в достопамятной экспедиции. По мнению других комментаторов, только после этой первой экспедиции галльский монах отправился на поиски острова, открытого его бывшим наставником. Во всяком случае, однажды во время морского путешествия он оказался, как рассказывает Сижбер де Жамблу, в трудной ситуации.
Действительно, для человека набожного очень тягостно в пасхальное воскресенье не получить возможности на суше отслужить со всей торжественностью мессу. Маклу обратился по этому поводу к Всемогущему с горячей молитвой, и вдруг у него на глазах из воды поднялся новый остров. Это было первым чудом, которое, впрочем, не очень удивило будущего епископа, поскольку мысли его были заняты идеей посвятить безотлагательно эту необитаемую землю Богу. Этот проект был тут же воплощен в жизнь. Маклу велел перенести на остров походный алтарь и все необходимые для богослужения принадлежности и начал службу перед коленопреклоненным экипажем. Вся церемония прошла спокойно, и 180 матросов были приведены к причастию должным образом. Но едва верующие, священник и алтарь были перенесены обратно на корабль, как остров погрузился в глубину моря, оставив за собой большой водоворот: это был кит, остававшийся неподвижным на всем протяжении богослужения!
(Это приключение приписывалось многим высоконабожным персонажам, в том числе, конечно, и самому Брандану. В своей книге “Зачарованный мир” Фердинан Дени связывает его с Эриком Фалкендорфом, епископом из Трондхейма, жившим в начале XVI века).
Этот набожный кит явно не имел ничего общего с зловещим и коварным демоном “бестиариев”. Он похож скорее на далекого потомка того кита, который так своевременно всплыл, чтобы спасти от смерти пророка Иону. Несомненно одно: нельзя лучше обыграть сюжет с китом-островом, по крайней мере в религиозных целях.
Вообще-то маловероятно, что аббат Брандан сам сочинил небылицу о чудовище, принятом за остров, поскольку эта легенда гораздо старше него. Но несомненно то, что по возвращении из своих долгих странствий, во время которых он должен был встречать больших морских животных, святой путешественник находился под впечатлением их фантастических размеров, которые на первый взгляд позволяли их принять за песчаную мель или скалистый островок. Эта метафора не должна вызывать улыбку. В наше рациональное время иллюзии еще продолжают существовать. Рассказ об этом можно найти в книге Жоржа Блона, профессионального моряка, “Большое приключение с китами”. Вот как он описывает первую встречу с одним из них:
“Что касается меня, я видел одного из них в море, однажды в Атлантике, на широте Гибралтара. Сначала я не мог поверить, что это животное. Волны захлестывали его бурую спину, как плавающий островок; меня охватило совершенно незнакомое чувство приобщения к космосу, которое можно, вероятно, сравнить с ощущениями людей во время землетрясения или извержения вулкана на островке”.
Возьмите этот рассказ, вообразите, что он передавался из уст в уста в течение многих лет, пусть его затем изложит на бумаге какой-нибудь впечатлительный Жорж Блон, переведите его последовательно несколько раз, позвольте его затем перепечатать журналистам, любящим сенсации, — и вы с удивлением узнаете, что “капитан Блон” и его экипаж едва не утонули, разведя огонь на спине кита, которого они приняли за островок. В конце концов, когда моряк видит что-то похожее на новый остров, разве не будет первой его мыслью высадиться на него и поесть в обстановке комфорта и стабильности, такой необычной на море?
Заметим, что в другом месте своей книги писатель совершенно справедливо отмечает, что кожа кита бывает покрыта мелкими морскими организмами, а иногда на ней растут водоросли, как на прибрежных скалах или на плавающих обломках. Можно себе представить, как у отдаленного во времени и пространстве комментатора водоросли превращаются в мох, который с помощью новых приукрашиваний принимает размеры кустов, а затем и деревьев. И в конце концов морские животные больших размеров принимают вид настоящих небольших островков.
Так, другая старая легенда, сделав забавный поворот, продолжила историю живого острова: это легенда о плавающих островах.
Острова, принимавшиеся за китов
В былые времена мореплаватели часто удивлялись, не находя земли, обозначенной на неточных, грубо выполненных картах своих предшественников. Случающиеся иногда движения земной коры, в результате которых исчезают острова или появляются новые, которых раньше никто не видел, способствовали постепенному рождению странного поверья: некоторые острова, состоящие, по всей вероятности, из сверхлегких материалов, пемзы например, должны плавать! Так, Геродот считал, что Киянейские острова или Эгадские в Босфоре были некогда плавучими. И Плиний уверяет, что остров Делос, один из Киклад, в прежние времена качался на волнах.
От такого взгляда до веры в то, что некоторые передвигающиеся острова были живыми, один шаг. Кто докажет, в конце концов, что исчезнувшие островки, принимавшиеся мореплавателями в незапамятные времена за новые земли, не были спиной какого-то морского чудовища, гревшегося на солнце?
Вот почему совсем не исключено, что Святой Брандан находился невольно под влиянием легенды о плавучем острове: он был одним из первых представителей Запада, который сделал после своих плаваний описание разных далеких островов, которые позднейшие географы помещали одни — западнее островов Зеленого мыса, другие — у берегов Ирландии, а кое-кто — в Бразилии и даже в Индийском океане! Ввиду ускользающего, неуловимого характера описанных земель даже самые прозаические умы считали их плавающими; и можно найти в различных трактатах, вплоть до времен Ренессанса, замечания вроде нижеследующего, взятого из сочинения Педро де Медина, написанного в 1544 году (описанный остров очень походит на остров Брандана):
“Недалеко от острова Мадера находится другой остров, называемый Антилия, который сегодня уже нельзя увидеть; он находился среди Антильских островов, которым дал свое имя”.
Поэты вслед за эрудитами тех времен, узнав о существовании морских чудовищ, похожих на острова, не упустили случая сравнить их с “блуждающими землями”.
Одна иллюзия рождала другую, что придавало постепенно легенде о живых островах такую основательность, что писатели Возрождения повторяли ее с непоколебимой уверенностью в ее реальности. Так, например, Олаф Магнус, архиепископ из Упсалы, сообщает в 1556 году в своей “Истории северных народов”, что в северных морях водится громадный кит, на спину которого морякам случалось бросать свои крюки и даже высаживаться.
Кит-остров в зоологической литературе
Западный мир встретил это авторитетное свидетельство о чудесах в северных морях как неопровержимое доказательство обоснованности своих верований. На самом деле почтенный Олаф ни в коей мере не был естествоиспытателем или наблюдателем природы: большую часть своей жизни он провел под жарким солнцем Рима, а свой документальный труд о Скандинавии построил отчасти просто на слухах. Не скроем, что он даже никогда не исполнял обязанности архиепископа в Упсале. Эти обязанности нес его старший брат, который был всего лишь архидиаконом собора в Стренгнесе. Когда Густав Васа, освободив Швецию от датского ига, проводил Реформацию в своем новом королевстве, Иоанн Магнус сначала пытался противостоять государю, но тот проявил твердость и настоял на его отъезде в Рим со всем имуществом. Его брат Олаф посчитал тогда, более благоразумным отказаться от своих должностных обязанностей. После смерти Иоанна папа торжественно передал его титул младшему брату, но Олаф должен был остаться в Италии до конца своих дней и так никогда и не вступил во владение своим епископатом. Он продолжал жить в Риме, в монастыре Святой Бригитты, основанном шведами. И что ему оставалось делать, как не беседовать о потерянной родине с другими беженцами, оставшимися верными папству, и пытаться под влиянием ностальгии познакомить со своей страной тех, кто его приютил?
Так родилась “История северных народов”, книга воспоминаний, более или менее точных, маленькой группы эмигрантов. Это значит, что в основу ее легли как самые необыкновенные легенды, так и различные реальные факты, часто, правда, искаженные. Большая часть документальных материалов была позаимствована наверняка из Ватиканской библиотеки! Что касается зоологии, с уверенностью можно сказать, что в этом отношении большое влияние на мемуаристов оказал “Физиологус” — либо по скандинавским информационным каналам Олафа (поскольку существует исландский вариант XIII в. этого произведения), либо через средиземноморских коллег автора.
В подтверждение истории о ките, принятом за остров, Олаф Магнус приводит, например, кроме свидетельства некого Жората. (Этот автор произведения под названием “De animalibus” цитируется многими энциклопедистами XIII века).
Он, таким образом, должен был быть известным в то время, поскольку эти авторы пользовались только солидными источниками. Я не пытался узнать о нем больше, так как такой серьезный историк, как Шарль Виктор Ланглуа, признается, что не знает его, и добавляет: “…востоковеды, с которыми я консультировался, не могли сказать, кто это такой”. Еще одно упоминание о нем есть у двух отцов церкви, живших в IV веке: Святого Иеронима, переводчика Библии на латинский язык, и Святого Амбруазия. Этот последний, бывший архиепископом в Милане, утверждал в пятой книге своего “Гексамерона”, сборника проповедей по поводу шести дней творения, что, когда кит всплывал на поверхность вод, казалось, что остров поднимается из океана, с горами, вершины которых касались неба. Что же до Жората, он сообщал, что спина чудовища проросла корнями и на ней растут плодовые деревья и кусты. Как же тут не поверить, вместе с Амбруазом, что такие случайные всплытия китов были причиной многих ошибок, когда обманутые моряки наносили эти иллюзорные острова на карты!
Итак, нет сомнения, что “Физиологус” был великим источником вдохновения для таких комментаторов. Знаменитый “бестселлер” наложил такую глубокую печать на зоологические описания отца Амбруазия, что его святейшество стал одним из тех, кому единодушно приписывалось авторство, до тех пор пока не были открыты более ранние следы этой книги.
В конце концов легенда, сочиненная предком авторов всех “Бестиариев”, получила с течением времени такое распространение во всем мире, что различные варианты, более или менее сверхъестественные, ею порожденные, накладывались друг на друга, подтверждали друг друга и в результате приобрели репутацию бесспорной истины.
Последний акт этой комедии обманов был разыгран, когда этот концерт анекдотов о живом острове достиг ушей современника Олафа Магнуса, швейцарца Конрада Геснера. Престиж его был очень велик в течение многих веков, поскольку он считался, вероятно, одним из самых эрудированных и хорошо организованных умов своего времени: врач, зоолог, ботаник, филолог… В возрасте одиннадцати лет этот уроженец Цюриха был потрясен актом военного вандализма — когда турки сожгли и разграбили королевскую библиотеку в Буде, в Венгрии. Это разрушение носителей мысли, ужасное чувство непоправимости, которое он испытал, побудило его посвятить свою жизнь титаническому труду компиляции и синтеза, чтобы ограничить возможные потери в будущем. Его великолепная “Универсальная библиотека” (1551–1587), являющаяся, несомненно, шедевром, дала ему прозвище германского Плиния.
Конрад Геснер, которого точнее было бы назвать Плинием гельветским (Гельвеция — латинское название Швейцарии), был, таким образом, первым, кто предпринял создание “Универсальной библиотеки” (1535–1555), всеохватывающего библиографического указателя, как мы назвали бы такой труд сейчас. Ограничиваясь только сочинениями на мертвых языках (латинском, греческом, древнееврейском), она содержала не менее 15 тысяч названий. И на каждую книгу Геснер давал часто аннотацию или выдержку из текста, так как он практически все их прочел или по меньшей мере навел о них справки.
Не приходится удивляться поэтому, что он тоже отмечает в своей “Истории животных”; мореплаватели часто ошибались, принимая спину кита за остров. Он, должно быть, так часто читал об этом, что счел своим долгом констатировать это как факт! Геснер уточняет, что моряки-северяне называли кита-обманщика Trolwal, что означает по-норвежски “кит-людоед” или “кит-злодей”. А по-немецки его называли Teufelwal (кит-дьявол).
Кит-остров вошел в зоологическую литературу, причем через широко открытые двери.
Черепаха-остров у арабов и ее превращения
До сих пор у читателя могло создаться впечатление, что в течение Средних веков истории об островах-животных концентрировались постепенно вокруг одних только китов. На самом деле ничего подобного. Уже говорилось о том, что Яскониус, по которому ходили товарищи Святого Брандана, был, скорее, разновидностью морского змея. А если справиться у арабских авторов, можно обнаружить, что на Востоке такие же легенды слагались по поводу совсем другого животного.
“Что касается морских черепах, — пишет Касвини в XIII веке в своей книге “Чудеса живого творения”,— они такие громадные, что моряки принимают их за острова. Один купец так рассказывает об этом: “Мы нашли остров, возвышавшийся в море, на котором росли зеленые растения. Мы тотчас же высадились на него и выкопали ямки, чтобы развести огонь для приготовления пищи. В ответ на это остров пришел в движение, а моряки сказали: “Поднимемся на корабль, потому что это черепаха и огонь костра обжег ее; поспешите, если вы не хотите, чтобы она Утащила вас с собой”. По причине громадности своего тела, рассказывал купец, она походит на остров, а на земле, скопившейся со временем на ее спине как на поле, выросли растения.
Другой арабский эрудит, Ибн аль-Уарди из Алеано, повторяет эту историю в очень похожих выражениях в своей “Жемчужине чудес”. Он, впрочем, часто берет за образец Касвини. Именно на рассказах двух этих авторов, очевидно, базируется эпизод с островом-животным из “Тысячи и одной ночи”, во время первого путешествия Синдбада-Морехода. Но любопытно, что в рассказе Синдбада речь идет о ките, а не о черепахе. И все же источником информации для этого эпизода послужили именно книги Касвини и Уарди, поскольку далее следуют описания еще двух необычных рыб (взятые из этих книг), встреченных Синдбадом в том же путешествии.
Появление в арабском фольклоре кита-острова западного происхождения легко объяснимо. Действительно, возникновение “Тысячи и одной ночи” не отмечено определенной датой. Это сборник народных сказок, несомненно египетского происхождения, который непрерывно пополнялся с течением веков, причем с одинаковым энтузиазмом туда включались как чудеса, взятые из западных источников, так и легенды, распространенные на Востоке. До последнего времени самым старым манускриптом знаменитых арабских сказок считался текст 1536 года, а европейские переводчики работали с более поздними текстами. Но сказки эти гораздо более старые: Масуди, умерший в 956 году, уже подсмеивался над абсурдными легендами, включенными в “книги, дошедшие до нас и переведенные с персидского, индусского и греческого… в том числе “Книгу тысячи сказок”, которую называют “Книгой тысячи и одной ночи”. В 1948 году арабист из Чикагского университета мисс Набия Аббот открыла к тому же фрагменты рукописи, датированной самое позднее IX веком.
Очевидно, что детали первого путешествия Синдбада, повторенные Касвини и Уарди, жившими соответственно в XIII и XIV веках, были включены в книгу ранее этого времени. Можно также предположить, что под более поздним влиянием западных писателей черепаха Касвини превратилась в кита.
Сладкий аромат и амбра
Легенды о ките-острове, черепахе-острове и змее-острове так похожи в мельчайших деталях, что можно с уверенностью сказать: они имеют один источник. Почему же главное действующее лицо этих историй разное в восточных, западных и северных вариантах?
Первое, что приходит на ум, — речь идет просто о самом большом морском животном, характерном для каждого из этих регионов или для фольклора этих регионов: так, в индийской мифологии земля держится именно на черепахе, а в северном фольклоре часто фигурирует морской змей.
Но, анализируя ситуацию, можно все же задаться вопросом, является ли кит все же первообразом этой истории. Не по ошибке ли первоначальный cetus был назван китом?
Обратимся сначала, для очистки совести, к “Бестиарию” Филиппа де Таона и найдем там действительно подробности техники охоты, характерные для кита:
“Cetus имеет такую натуру, что когда он проголодается, то начинает зевать, и при зевоте изо рта его идет запах такой сладкий и приятный, что мелкие рыбешки, привлеченные этим ароматом, заплывают в его пасть. Он ее закрывает и рыбок съедает”.
Гийом Нормандский также упоминает, на этот раз именно по поводу кита, что на свой сладкий аромат он ловит рыбу как на удочку. Однако ничто в физиологии собственно китов (то есть китообразных, имеющих китовый ус) не позволяет приписать им сладкий аромат. Но в свете современных знаний можно предположить, что здесь речь идет об особенностях кашалота.
Действительно, этот зубастый кузен китов питается в основном головоногими моллюсками и, чтобы привлечь их, использует тактику, напоминающую приемы средиземноморских рыбаков: опускает под прямым углом свою узкую нижнюю челюсть, покрытую острыми зубами. Возможно, что в подводных сумерках их белизна обманывает кальмаров, которые принимают их за рыбу, совсем как осьминоги, которых ловят на оливковые веточки. В самом деле, можно сказать, что, когда кит проголодается, он начинает зевать, чтобы привлечь добычу.
Кроме того, если и нет никаких данных о приятном аромате самого кита, известно что из его пищеварительного тракта выделяется воскоподобное вещество с тонким ароматом, называемое амброй; его находят иногда на берегу или в воде. Кто-то может заключить на этом основании, что так пахнет вся утроба кита, с одного конца до другого.
Чудесное снадобье давних времен
Поскольку амбра является одной из главных деталей интересующей нас головоломки и в каком-то смысле служит связующим звеном между китами и гигантскими головоногими моллюсками, она заслуживает особого внимания. Это загадочное вещество представляет интерес во многих отношениях, и в частности из-за своей рыночной цены, которая превышала цену золота. Разве не достойно интереса сокровище, на которое можно наткнуться, гуляя по пляжу?
Уже в течение многих тысячелетий амбра ценилась за свои многочисленные достоинства, главная из которых — способность поглощать запахи и восстанавливать их в более тонкой и стойкой форме. Этим объясняется широкое ее использование на Востоке в парфюмерии; за ним последовал и Запад, — точно неизвестно когда, но самое позднее в конце античной эпохи. От Северной Африки до Зондских островов, по всему побережью Индийского океана это вещество используется в кулинарии: чтобы подчеркнуть аромат пряностей и букет вин. И наконец, амбра входила в состав индийских пастилок, которые посасывали утонченные парижане прошлого века, чтобы придать свежесть своему дыханию. Амбра и сегодня входит в состав некоторых ароматических веществ.
Античные авторы, тексты которых дошли до нас, не упоминают амбру. Тем не менее они должны были ее знать, если верить свидетельствам более поздних писателей, таких, как Симеон Сет и Этиос (благодаря этому последнему, греческому врачу, жившему в VI в. при дворе Юстиниана I в Византии, мы познакомились с многими произведениями античности, уничтоженными временем).
Предполагают, что древние египтяне курили амброй в храмах, как ладаном. Во всяком случае, мусульмане долго использовали ее именно таким образом, особенно когда собирались отправиться в паломничество в Мекку. Она входила также в состав большинства тех растительных ароматических курений в форме конуса, которые называются “пастилками сераля”.
Более прозаичные арабские ученые Средних веков — Разес, Авиценна, Серапион, Аверроэс — ввели это вещество в состав некоторых лекарств, так как ему приписывались успокаивающие и спазмолитические свойства. Западные фармацевты следовали их примеру, и популярность амбры по ее терапевтическим свойствам продержалась вплоть до прошлого века.
Вышедшая в 1691 году “Лондонская фармакопея” Пургона характеризует это вещество как придающее силы больному, стимулирующее, устраняющее засорение, провоцирующее выделение патогенных субстанций и ускоряющее выздоровление. “Оно укрепляет мозг и сердце, оживляет сознание: натуральное, витальное и животное. Его тонкая сульфурная природа дает прекрасный аромат; оно предохраняет от чумы и защищает сознание от заразы”. Автор этого труда, “Искусство целения и химическая практика”, сообщает нам также, что это вещество, созревшее до желательной кондиции, ароматизирует все, к чему прикасается, успокаивает мигрень, снимает ячмень, подбадривает людей холодных или вялых, предупреждает апоплексию и эпилепсию, укрепляет все части тела и лечит бесплодие. Одним словом, это настоящая панацея.
Спустя немного более столетия очень знающий доктор Ипполит Клоке в своей “Фауне врачей” (1822–1825) сообщает о превосходных результатах, полученных им при использовании амбры для лечения нервной диспепсии и хронических катаров. Вышедший в тo же время “Новый кодекс” медицинского факультета содержит формулы многих настоек на основе амбры как для внутреннего, так и для наружного применения в соответствии с указаниями.
Арабы и турки, люди чувственные, но по природе своей вялые, особенно ценили амбру как возбуждающее средство. В Марокко она всегда входила в состав кушанья, вроде варенья, которое было в ходу в гаремах. Недаром маркиз де Сад рекомендовал пить компот из амбры после обеда для стимуляции любовного пыла.
В наши дни в европейских странах амбра используется только в парфюмерии для придания тонкости цветочным и мускусным запахам и для увеличения их стойкости.
Как распознать плавающее золото
Чаще всего амбра в виде воскоподобного вещества плавает на поверхности воды или выбрасывается на берег.
“Считается, — писал в 1675 году химик Никола Лемери, — что ее находят только в восточных морях, хотя иногда она встречается на берегах Англии и в других местах Европы. Больше всего ее на берегах Мелинды, в Восточной Африке, в устье реки Рио-де-Сены (Замбези)”.
Очень свежая амбра выделяет тошнотворный запах гнилого навоза, но, омытая морем и окисленная воздухом, она теряет постепенно неприятный запах и начинает пахнуть как гумус или свежевспаханная земля. Оставленная стареть в погребе, она достигает такой степени чистоты, что в ее запахе остается только мускусный компонент, тонкий и обволакивающий, напоминающий запах росного ладана.
Серый цвет амбры не всегда бывает таким. Сначала она всегда коричневато-черная, похожая на гудрон. От долгого пребывания в морской воде она постепенно светлеет. После затвердевания цвет ее колеблется от темно-коричневого до пятнисто-зеленого или грязно-белого.
Доктор Элис Траутон из Австралийского музея, которой часто приходилось иметь дело с образцами амбры, так описывает ее консистенцию:
“Ее структура напоминает немного структуру сухой коровьей лепешки на срезе. Она не крошится, как спрессованный говяжий жир, который не пачкает пальцы, и становится хрупкой только после многолетнего хранения. Если ее слегка нагреть, она становится мягкой, как пластилин, и похожей на смолу, которой пользуются сапожники”.
По причине своей редкости и высокого спроса на рынке амбра всегда держится в очень высокой цене. Цена колеблется в широких пределах в зависимости от чистоты продукта и масштабов его производства. Амбра высшего качества продавалась по цене 5 тысяч новых франков за грамм. Еще несколько лет назад она стоила 15–35 долларов за унцию, или 190–430 франков за грамм. В связи с использованием в парфюмерии некоторых синтетических веществ ее цена упала до 100 франков за грамм (8 долларов за унцию).
Легендарное вещество, получившее прозвище “плавающее золото”, находят в виде кусков, весящих иногда несколько килограммов, а в исключительных случаях сотни килограммов. Такая находка может принести доход, равный доходу от золотой жилы. Поэтому, гуляя по берегу, смотрите зорче, а главное, принюхивайтесь.
Увы, распознать амбру в комке грязи нелегко, если никогда прежде вы ее не видели и не нюхали. Ни цвет, такой разнообразный, ни запах не могут служить критериями. Вот почему хранителей музеев естественной истории так часто беспокоят люди с глазами, горящими надеждой, подсовывая им для экспертизы куски старого мыла, комья сала или гудрона, разложившееся мясо, губки, куски шлака, гнилого дерева и даже заскорузлые ботинки, а также все остатки от пикников, которые только можно себе вообразить.
Чтобы точно определить, имеете ли вы дело именно с амброй, следует помнить, что она всегда плавает на поверхности воды, размягчается при нагревании на умеренном огне до состояния пластичности и растворяется в холодном виде в чистом спирте и в эфире. Когда в нее погружают иглу или проволочку, раскаленную докрасна, она выделяет, в виде пузырьков, смолистую жидкость, черновато-коричневую, которая не липнет ни к металлу, ни к пальцам. Поднесенный к пламени свечи, кусочек амбры тут же улетучивается в виде белого пара. И наконец, положенная на стол музейного работника, амбра без труда распознается по первой его реакции на вашу находку.
Откуда берется амбра
Забавно, что ученые до недавнего времени не знали происхождения этого ценного вещества. Разумеется, предположений на этот счет было предостаточно, от средних веков и до XVIII века. В 1667 году ученый Клобиус мог назвать их не менее восемнадцати. На самом деле трудно найти такой способ, который еще не предлагался.
Одни считали, что это минерал, другие приписывали ей растительное происхождение, третьи — животное, и эти последние не составляли большинства, и мнение их не имело большего веса.
Самой оригинальной является, несомненно, гипотеза немецкого ботаника Леонарда Фуша, который в XVI веке просто-напросто отрицал существование такого природного вещества. По его мнению, амбра изготавливалась из различных ароматических ингредиентов. Следует признать, что во многих случаях такое мнение было справедливым. Учитывая ценность товара, мошенники высшей квалификации соревновались в изобретательности, стремясь обмануть богатых любителей. В эпоху Ренессанса наш старый знакомый, Олаф Магнус, уже говорил по поводу амбры: “Ее подделывают, смешивая порошок дерева алоэ, мускус и росный ладан и несколько других веществ. Но подделку легко разоблачить, поскольку фальшивая амбра размягчается, как воск, в тех случаях, когда настоящая амбра остается твердой”.
Самыми абсурдными нам сегодня кажутся (поскольку мы знаем правду!) взгляды тех, кто считал амбру минералом. Бытовало также мнение, что это затвердевшая морская пена. Но великий итальянский ботаник XVI века Андреа Чезальшши считал амбру драгоценным камнем, а другие — настоящей природной серой. И наконец, многие принимали ее за застывшую вулканическую лаву, выливающуюся при извержениях подводных вулканов. Этому объяснению отдавалось предпочтение в ученых кругах XVII и части XVIII века, но Бюффон, например, сомневался, следует ли считать амбру смолой животного происхождения или минералом.
Геологическое объяснение породило новую разновидность авантюристов — “охотников за амброй”. Поскольку есть в море вулканические острова, почему бы им не выбрасывать ароматическую лаву — таков был ход их рассуждений. В мире флибустьеров поднялось волнение, особенно среди голландцев, когда французский путешественник Исаак Виньи сообщил, что он обнаружил в просторах океана именно такой остров…
Наиболее приемлемым сегодня кажется взгляд на амбру как на вещество растительного происхождения, поскольку большинство ароматических веществ получается из растений. Так, ботаник Серапион Младший объявил, что амбра — это шампиньон, подводный гриб. Так же думал его современник, арабский врач Авиценна. Пятью столетиями позже блестящий филолог и врач Жюль-Сезар Скалиже присоединился к их мнению. Во временном промежутке между ними Аверроэс, другой арабский ррач, который в Средние века был отлучен от церкви за свое неверие, высказал мнение, что плавающее золото является разновидностью камфары. Были и такие, которые считали амбру морским растением, аналогичным губке. Велись жаркие споры об истинной природе этого “зоофита”, животного-растения. У иных заблуждение зашло так далеко, что они рассматривали амбру как плод коралла, считавшегося тогда деревом, растущим из глубины моря!
Более разумно рассуждал французский ботаник Обле, предположивший, что это камедь, растительный клей, случайно попавший в море. Это правдоподобное объяснение поддержала одна из знаменитостей XVII" века, английский химик Роберт Бойль, мнение которого базировалось на рукописи, которую его соотечественники нашли на голландском судне, которое они взяли в плен. Этот документ, обозначенный “Батавия, 1 марта 1672 года”, категорически утверждал, что амбра происходит от дерева, которое росло на некотором расстоянии от берега, но корни которого достигали моря. От тепла тропических вод они стали выделять густую камедь (резину), которая долго омывалась морскими течениями и в конце концов всплыла на поверхность. Можно предположить, что это письмо было специально подброшено, чтобы сбить с толку английских исследователей. Одно несомненно — что “скептический химик”, как он сам именовал себя, попал в эту ловушку.
Так ароматическую амбру приняли за затвердевшую смолу хвойных деревьев, то есть янтарь, и французские торговцы предложили в конце концов различать эти два сорта амбры по цвету: настоящая амбра стала называться серой амброй, а янтарь — желтой амброй.
Среди сторонников животного происхождения амбры можно назвать еще тех, кто считал ее печенью рыбы, рвотной массой тюленей и экскрементами крокодила, причем эти последние мнения были ближе к истине, чем все предшествующие. И можно поздравить Жана-Батиста Дени, который писал в 1672 году со спокойной уверенностью:
“Серая амбра — это смесь воска и меда, собираемого на побережье пчелами, который нагревается и плавится под лучами солнца, а затем падает в море, где подвергается дальнейшей обработке ударами волн и морской солью, в результате чего и превращается в такое драгоценное вещество”.
Эта идея имела много сторонников.
Самым поэтическим объяснением было, несомненно, объявление легендарного вещества пометом птицы, питающейся ароматическими растениями. Это объясняло одновременно и зловоние первоначального продукта, и его тонкий аромат после длительного воздействия воздуха: легенда эта была не так уж глупа. Она объясняла также другую характерную особенность амбры. Испанец Гарсия дель Хуэрто отметил в 1563 году в своей книге об Индии, что вещество амбры включает иногда птичьи клювы. Чтобы ловить птиц, рассуждал он, надо самому быть птицей. Значит, хозяин амбры должен быть хищной птицей, который кроме ароматических растений поедал еще мелких пернатых.
Француз Шарль де л'Эклюз, профессор Лейденского университета, отметил в 1605 году, что вышеупомянутые клювы принадлежат каракатицам, а не птицам, что, однако, не заставило приверженцев, “птичьей теории” от нее отступиться. У них был еще один сильнейший аргумент: иногда в амбре находили птичьи кости. Конечно, в XVII веке еще не подозревали о наличии когтей у кальмаров!
Де л'Эклюз, этот великий ботаник и путешественник, которому мы обязаны столь многими описаниями новых животных обеих Индий — двух концов мира в то время! — был очень близок к истине, когда рассматривал амбру как вещество, образующееся в желудке кита, затвердение, подобное камням и “комьям”, которые находят внутри некоторых млекопитающих. Он позаимствовал это мнение у Бургиньона, по прозвищу Серве Марель, с которым встретился во Франкфурте. Но увы, он никого не убедил.
Эксклюзивные поставщики амбры
На самом деле многие люди с незапамятных времен знали о настоящем происхождении амбры. Это были жители побережья Индийского океана. Надо думать, европейцы не придавали большого значения мнению тех, кого они считали дикарями и варварами. Но великие путешественники не имели глупого предубеждения относительно мнимого превосходства своей собственной цивилизации. Еще в XIII веке Марко Поло со всею простотой писал о богатствах Мадагаскара: “Известно, что амбру производит кит”. В 1705 году голландец Георг-Эверард Румф также упоминает, что малайцы называют это вещество “Экскрементами рыбы”, причем под словом “рыба” надо понимать морских животных вообще. А немецкий натуралист и исследователь Эн-гельберт Кампфер в XVII веке сообщает, что в Японии повсюду амбру называют “пометом кита”. Он утверждает также, что амбра выделяется только из кишечника карликового кашалота, называемого по-японски “мокос”, длина которого колеблется от 3 до 4 морских саженей. Выделяемое вещество считается амброй низкого качества, высококачественную же амбру находят на берегу.
В арабском мире в Средние века широко бытовало мнение, что амбра созревает в желудке кита. Авиценна и Серапион считали все же, что если ее и находят в желудке китов, то это потому, что большие киты питают особое пристрастие к “этому сорту морских грибов”.
Они утверждали даже, что киты пожирали такое количество этих грибов, что иногда умирали от несварения желудка. Поверье это основывалось на том, что амбру никогда не находили внутри здорового кита, но чаще всего у китов истощенных, слабых, видимо, умирающих или даже умерших, плавающих на поверхности или выброшенных на берег.
Еще одно ценное указание относительно личности производителя амбры дал нам сын мавританского князя Аль-Хасан ибн Мохаммед аль-Васан, который попал в руки христианских пиратов, когда возвращался из экспедиции в неисследованные районы черной Африки. Доставленный в Рим и представленный папе, который обращался с ним с должной почтительностью, арабский ученый принял христианство, получив имя Лев Африканский, и написал в 1520 году книгу “Историческое описание Африки”, которая наделала много шума в западном мире. Вот что он пишет там по поводу рыб:
“Ambar имеет чудовищные размеры и форму; его можно увидеть только мертвым, когда море выбросит его на землю… Жители побережья говорят, что эта рыба выбрасывает из себя серую амбру, но они не знают, является ли это вещество спермой или пометом”.
Этот удивительный текст относится, безусловно, к кашалоту, поскольку там описывается его громадная и мощная голова, способная пробить днище судна. Из этого текста мы узнаем также, откуда произошло название “амбра” — от производителя ее, ambar, то есть кашалота, что исключает всякие дальнейшие кривотолки.
Увы, эрудиты того времени — среди них Конрад Геснер, Олаф Магнус и Жером Кардан — отвергали гипотезу, согласно которой амбра может быть пометом кита: они предпочитали считать ее семенем китов-самцов. Несомненно, им казалось невероятным, чтобы самый тонкий в мире аромат, самое сильное укрепляющее лекарство могли происходить из экскрементов кита.
Единственное, что не укладывалось в эту версию, — амбру находили время от времени в кишечнике выброшенных на берег китов.
Отныне происхождение амбры ассоциировалось в общественном мнении с китами, но, чтобы окончательно прояснить проблему, надо было скомбинировать эту версию с различными старыми объяснениями ее происхождения. В результате появились такие варианты мнений: это продукт переваривания китом морского трюфеля, морской смолы, меда, ароматных плодов и даже (самый сложный вариант) экскрементов наземного животного. Но все равно это было прогрессом в сравнении с вариантами, где кит не играл никакой роли.
К несчастью, некоторые ученые, хорошо информированные, считали своей обязанностью отрицать всякую связь между амброй и китами. Отец Эзеб Нюрнбергский, испанский иезуит тирольского происхождения, утверждал в 1635 году, после описания методов охоты на кита, что он никогда не слышал, чтобы китобои находили амбру во внутренностях своей добычи. И, к сожалению, это было истинной правдой, поскольку в те времена еще не охотились на кашалотов! Если американские индейцы в своих утлых пирогах и решались иногда на это, то страшная, зубастая пасть животного всегда заставляла отступить европейцев, даже самых отважных. Ничего удивительного, что амбру никогда не находили во внутренностях китов, снабженных китовым усом. Информация Льва Африканского была просто забыта, а ведь он сообщал, что настоящим поставщиком драгоценного вещества является ambar, “шкура которого тверда, как камень”.
Упорным невежеством и презрением к старым текстам и иноплеменным верованиям объясняется популярность до самого конца XVIII века таких фантастических теорий, как выдумки о подводной смоле, растительной резине или искусственном меде.
Заключение доктора Шведиавера
В 1741 году кашалот был выброшен на берег у Байонны. В кишечнике его был обнаружен кусок амбры весом более 5 килограмм. Такой вес не является чем-то необычным: при Людовике XIV голландская Ост-Индская компания купила у местного князя кусок весом 182 фунта, и это не рекорд, поскольку сегодня известны по меньшей мере четыре куска амбры весом более 400 килограммов каждый. Но тогда, в Байонне, европейцы в первый раз могли собственными глазами увидеть, откуда берется амбра. Но они не извлекли пользы из этого урока, продолжая считать, что кашалот сам проглотил эту амбру!
И только в 1783 году, расспросив многих китобоев из Новой Англии, австрийский медик доктор Франц Ксавье Шведиавер установил совершенно неопровержимо, что амбра является продуктом кишечника кашалота, одного только кашалота, и не зависит от пола этого животного.
Этот факт подтверждается также тем обстоятельством, что амбру находят только в теплых морях, посещаемых этими китами, или на берегах этих морей.
Охотники на китов уточняют, что, когда в кита попадает гарпун, он срыгивает свой последний обед и выбрасывает экскременты, как делают все живые существа под воздействием сильного волнения. Внезапная слабость сфинктера — это хорошо известное последствие панического страха. После этого, по мнению китобоев, не остается никакого шанса найти амбру внутри кашалота. Но так ведут себя только здоровые и сильные животные. Больные же, слабые, истощенные редко реагируют таким образом на смертельный удар. Поэтому в их внутренностях можно найти амбру почти наверняка. Это относится также к кашалотам, выброшенным на берег, так как обычно это с ними случается не в результате насилия.
Доктор Шведиавер задался вопросом, а не является ли именно большое скопление амбры в кишечнике причиной болезни кашалотов, приводя к непроходимости кишечника со смертельным исходом.
По мнению австрийского врача, драгоценное ароматическое вещество образуется, когда клювы кальмаров, проглоченных кашалотом, не удаляются сразу из его кишечника, но образуют конгломерат с другими отходами. Поэтому амбру можно определить как помет, необычно затвердевший от остатков головоногих моллюсков, смешанных с другими непереваренными остатками его пищи.
Действительно, в ароматических камнях почти всегда присутствуют клювы различных головоногих — однажды их насчитали около тысячи! — и другие неудобоваримые остатки, большей частью кальмаров: зубчатые края присосок, когти.
“Золотая требуха”, океаническая версия
Ценные данные доктора Шведиавера не объясняли, однако, тайну тонкого аромата вещества такого низкого происхождения.
Какой-то свет был пролит на эту проблему с помощью химического анализа этого таинственного материала, которым химик Х.-Н. Гримм занимался с 1682 года. Он нашел в нем, помимо прочего, особое органическое вещество, которое в начале XIX века Пеллетье и Кавантон назвали амбреином. Это жировая субстанция, которая кристаллизуется в форме иголок и очень похожа на холестерин. Поскольку при погружении в желчь это вещество выпадает в осадок в виде желчных камней, профессор Пуше решил в 1843 году, что амбра должна иметь такое же патологическое происхождение. Такой взгляд подтверждали также рассказы китобоев, которые находили ее только внутри больных кашалотов.
И все же одного амбреина, несмотря на его тонкий аромат, недостаточно для производства духов. Кроме этого вещества, на которое приходится от 1/4 до V$ массы амбры, она содержит еще минеральные соли, алкалоиды и некоторые кислоты. Химики считают, что уникальные свойства “плавающего золота” зависят от совместного присутствия амбреина и бензойного эфира, который получается от соединения спирта с кислым радикалом. Поскольку этот последний является в данном случае бензойной кислотой, которая входит в состав бензоя, росного ладана, это объясняет отчасти особый аромат амбры.
Но в конечном счете может возникнуть вопрос, не принадлежит ли тонкий аромат амбры просто тем кальмарам и осьминогам, которые составляют обычное меню кашалота. В самом деле, кожа головоногих имеет часто железы, маслообразный секрет которых имеет резкий мускусный запах. Поэтому, между прочим, один из них называется мускусным осьминогом. Плиний сообщает, что римляне высушивали и растирали в порошок этих животных, чтобы делать из них духи.
Но во всех этих гипотезах, по мнению автора, нет необходимости. Вполне достаточным является простое объяснение, которое получил доктор Шведиавер от своих информаторов—китобоев. Если амбру обычно находят только в кишечнике больных кашалотов, то это потому лишь, что у них нет сил реагировать должным образом на опасность, то есть выбрасывать содержимое кишечника при ударе гарпуна. Во всяком случае, так было раньше. Сила и точность современного оружия при охоте на кашалотов так велика, что они не успевают испугаться перед смертью и выбросить из себя амбру вместе с пометом.
Доктор Роберт Кларк из Института океанографии в Уормли (графство Суррей, Англия) сообщает, что в 1847 году были убиты два кашалота, из которых извлекли куски амбры весом 422 и 155 килограмм соответственно и которые при этом совсем не казались больными. Желудки обоих были полны пищи, и на вид они были абсолютно здоровы. Плохое пищеварение — это еще не болезнь.
Таким образом, доктор Шведиавер продемонстрировал хорошее чутье, объявив амбру продуктом ненормального затвердения фекалий вокруг некоторых неудобоваримых отходов. Обычно помет больших китов имеет жидкую консистенцию, но, если, встречая препятствия, задерживается дольше обычного в толстом кишечнике, то неизбежно постепенно твердеет. Кроме того, под влиянием бактерий, обитающих в прямой кишке кашалота, помет подвергается более интенсивной переработке, чем обычно.
В общем, кашалот похож на героя смешного фарса Фернана Кромлинка “Золотая требуха”, который превращал в драгоценный металл все, что съедал. Этот сюжет ближе к правде, чем легенда о плавающем золоте.
Непереваренные клювы, ответственные в конечном счете за желудочные колики, в результате которых появляется амбра, причиняют кашалоту ужасную боль, проявляющуюся в виде глухого бурчания в животе и отрыжки, достойной Гаргантюа. Когда громадный гурман поднимается на поверхность, чтобы отдохнуть, эти звуки разносятся на много миль вокруг. Такое несварение желудка должно заканчиваться иногда рвотой и диареей, счастливым результатом которой может быть выброс из кишечника амбры.
По сути дела, не так далек от истины был средневековый китайский автор Пен Сяо, который дал этому веществу название “аромат слюны дракона”. Он утверждал, что это ароматическое вещество изрыгают стаи морских драконов, которые собираются в австралийских морях в определенное время года.
И снова невероятная средневековая легенда подтвердилась живыми наблюдениями.
Секрет аспидочерепахи
Проделав, можно сказать, по запаху этот длинный путь, который привел нас к источнику появления амбры, мы можем теперь с большим основанием утверждать, что в средневековых бестиариях под именем cetus фигурировал именно кашалот. Как можно его не узнать в морском чудовище, которое непринужденно зевает, когда проголодается, и заманивает жертвы в свою пасть ароматным дыханием?
Но попутно мы узнали также, что помимо амбры приятным запахом обладают некоторые головоногие и что, если верить легенде, этот запах привлекает их врагов. Это наводит на размышления. Не мог ли быть этот таинственный колосс, так плохо описанный, душистым головоногим моллюском очень больших размеров?
Действительно, если вернуться к источнику всех бестиариев, знаменитому “Физиологусу”, можно убедиться, что героем истории о живом острове является совершенно особый cetus, называемый по-гречески “змея-черепаха”. Между этим животным и китами проводится четкое различие, им в этой книге посвящены две разные главы. Кит же в переводе с греческого означает “выбрасывающий, извергающий”, что указывает на знаменитые фонтаны, которые пускают киты (на самом деле они выбрасывают не воду, а воздух из легких, который конденсирует водные пары от разницы в температуре).
Это объясняет, почему арабские натурфилософы говорили о “черепахе-острове”, а не о “ките-острове”: они держались ближе к тексту оригинала, чем их западные коллеги.
Но кем же может быть эта громадная “черепаха-змея”, о которой говорится в старом “Физиологусе”?
Конечно, существует большое число черепах, называемых “скрытошейными”, поскольку, пряча голову под панцирь, они укладывают шею в виде буквы S. Это самый большой по численности подотряд черепах, в который входит гигант этой группы, кожистая черепаха. Но этот чемпион, если он живет в море, не превышает 2 метров 75 сантиметров в длину и не выдерживает сравнения даже с самым маленьким китом; из этого следует, что вряд ли он мог послужить основанием для легенды о громадном животном. Самая большая ископаемая черепаха, которую мы знаем, архелон, которая обитала некогда во внутреннем море на территории нынешнего Канзаса, не превышала 4 метров в длину. Если бы она и дожила случайно до времени написания “Физиологуса”, это не прояснило бы вопроса.
Но совсем не обязательно “змеечерепаха” должна быть в самом деле черепахой, подобно тому как летучая мышь совсем не является мышью, а “ухающий кот” (в буквальном переводе с французского) — совсем не кот, а сова. Пользующийся уважением автор XI века Хьюг де Сен-Виктор говорит об “аспидочерепахе”, что “одна часть морского зверя была похожа на черепаху, а другая — на змею”.
Если так посмотреть на дело, то этот морской гигант мог быть плезиозавром, корпус которого и ласты как у морской черепахи, а длинная шея похожа на змеиную. Он мог выделять также сильный мускусный запах, как многие рептилии. Но этот колосс юрского периода исчез, по-видимому, с лица Земли много миллионов лет назад. Если только он не стал прототипом вечно живого “морского змея”. Это объяснило бы также описание живого острова Святого Брандана как змееподобного животного. Но это, как говорил Редьярд Киплинг, совсем другая история (о которой речь впереди).
И последнее объяснение приходит на ум: не означает ли это название “черепаха со змеями”, то есть “черепаха с шевелюрой в виде змей” или “черепаха со змееподобными конечностями”? Такое название неплохо подошло бы каракатице или кальмару: овальный и твердый корпус каракатицы не исключает сходство со щитом черепахи, а конечности головоногих очень напоминают змеиное гнездо. И наконец, как мы знаем, некоторые из этих моллюсков сильно пахнут мускусом и перед обедом широко раскрывают венчик своих щупалец.
Конечно, к этой версии следует относиться со всей осторожностью, и сам автор не вполне уверен в законности ее предложения. Но различные записи XVII века говорят в ее защиту. Одним словом, не исключено, что легенда об острове-животном, которое привлекает добычу своим запахом, была навеяна вначале головоногими гигантами. Одно несомненно: в глазах скандинавов это одно из главных действующих лиц этой истории.
Подведем итоги. В начале нашей эры греческий “Физиологус”, который стремился вывести мораль из чудес природы, говорил, с одной стороны, о чудовище (ketos), называвшемся аспидочерепахой, которое можно было принять за остров из-за его величины, и, с другой стороны, о китах, также громадных, которые извергают к небесам водяные столбы. Некоторые не очень добросовестные переводчики или копиисты игнорировали название “аспидочерепаха”, так как оно казалось им непонятным или нелепым, и вместо того, чтобы говорить о некоем cetus как о чудовище вообще, они называли конкретное животное cetus, возможно подразумевая кашалота. Но аспидочерепаха, безусловно, не была китообразным. Позднее, когда латинский вариант был переведен на живой французский язык, слово cetus было передано как “кит”, а параграфы, первоначально посвященные киту, были сочтены менее интересными или второстепенными либо были включены в главу о cetus.
Так, путем ошибок и сокращений, совершалось превращение загадочной аспидочерепахи в кита.
Возможно, корни этой легенды лежат в индусской мифологии (поскольку все индоевропейские языки произошли из санскрита), а на санскрите слово “остров” звучит как “черепаха” (буквально “выпуклый”, “горбатый”, “приподнятый”). Это послужило затравкой для легенды, которую потом разные народы переделывали по своему вкусу, чтобы подчеркнуть громадные размеры чудовищ, плавающих в их родных морях.
Классический кит в Скандинавии
В некоторых странах Европы ученые не позволяли себе обманываться из-за ошибок, допущенных переписчиками и переводчиками древних текстов. Например, в Скандинавии в период средневековой ночи научный дух не пришел в такой упадок, как на остальном континенте. В то время как повсюду на Западе не давали себе труда наблюдать природу, “поскольку все уже содержится в Аристотеле”, северные народы, менее подверженные влиянию средиземноморской культуры, держали клаза широко открытыми. Поэтому они были первыми, включившими в современную им науку информацию о новых явлениях, наблюдавшихся ими.
Конечно, когда в Скандинавии появилась легенда об острове-животном, она имела сначала классическую форму.
В каталоге замечательных животных, составленном в XVII веке датским врачом Олафом Уормом и являвшемся синтезом современных ему знаний, среди двадцати четырех различных “китообразных” двадцать вторым числилось громадное чудовище, очень редко наблюдаемое, известное под именем hafgufe:
“Те, кто его видел, рассказывали, что тело его больше походит на остров, чем на животное. Поскольку никогда не видели трупа этого животного, по всей вероятности, в природе существует только два экземпляра этой породы”.
Этот текст скуп на детали, но, к счастью, сохранились более обширные комментарии об этом hafgufe соотечественника и современника Уорма: “Анатомическая история” (1657) Томаса Бартолена, человека, который первым описал лимфатическую систему.
Знаменитый анатом из Копенгагена, ученик Марка-Аврелия Северино сообщает сначала, что животное это называют еще “морским паром”, а затем рассказывает уже известную нам историю о епископе Брандане. И наконец, Бартолен склоняется перед премудростью провидения, которое, ввиду недостатка на земле пищи и места для такого громадного животного предусмотрело только два экземпляра этой породы, стерильных, но бессмертных. В целях экономии предусмотрено одноразовое кормление этих животных в год. После длительного переваривания этой пищи раздается громкое урчание в животе у животного и разносится аромат такой приятный, что со всех сторон к нему собираются рыбы. Но чудовище тут же открывает свою пасть, громадную, “как залив или пролив”, и обманутые животные спешат быть проглоченными…
Эта легенда осталась неизменной в скандинавской мифологии в течение полутора тысяч лет, несмотря на метаморфозы ее главного героя во всем остальном мире. Она так же бессмертна, как сам hafgufe.
Гигантский краб в качестве живого острова
Германский натуралист конца XVII века Христиан Франц Паулинус, автор многих трактатов по ботанике и зоологии, ссылаясь на сведения, полученные им от его ученых друзей в Скандинавии, подробно описывает внешний вид и повадки “острова-животного”, но утверждает при этом, что это гигантский краб, хватающий людей с приблизившегося судна своими чудовищными клешнями и пожирающий их.
Но был ли это действительно краб? Более чем сомнительно. Гигантские крабы в зоологической литературе встречаются так же редко, как и в природе. Вот разве что Элиан сообщает, что, когда Александр Македонский плыл в Красном море, он видел крабов, панцирь которых имел в окружности 3 метра 30 сантиметров.
Действительно, известны крабы, величина которых приближается к вышеупомянутому. Гигантский морской паук, или “краб на ходулях”, живущий в Японском море, имеет панцирь максимум 1 метр 50 сантиметров в окружности, но конечности его так длинны, что в распластанном виде он потянет на 4 метра. Но даже при таких размерах ему далеко до настоящих морских гигантов, таких, как киты. Ни один хвастун не отважится утверждать, что он высаживался на спину такого краба.
Зато в рассказах плававших по морям в Средние века арабских мореплавателей от Ормузского пролива до Китая можно встретить гораздо более устрашающих крабов. Они высовывают из воды свои гигантские клешни, похожие на рифы, и сжимают ими корабли, неосторожно приблизившиеся к ним.
В сиамском фольклоре до наших дней сохранились легенды о гигантских крабах и скорпионах, которые могли утащить корабль в глубину моря. Эскимосы также приписывают такие злодеяния громадным морским “паукам”.
Все эти экзотические чудовища похожи, несомненно, на похитителей баркасов, о которых пишет Паулинус, но очень сомнительна их принадлежность к классу ракообразных. В действительности большие крабы способны только бегать по дну моря и не умеют плавать. Каким же образом они могли бы подняться на поверхность воды?
Крабов часто путают с осьминогами
Скандинавская легенда о krabben или kraken, во всем похожая на вышеописанную легенду, относится отнюдь не к крабу, как можно было бы подумать, судя по названию животного, а к головоногому моллюску. Морские раки Паулинуса, крабы арабских путешественников и сиамских сказочников, пауки эскимосских рыбаков имеют, несомненно, ту же природу.
Бесспорно, осьминог и краб, с их круглым корпусом, окруженным десятком конечностей, имеют похожий силуэт: ничего удивительного, что неискушенные люди сваливают их в одну кучу. Еще в эпоху Ренессанса головоногих и ракообразных нередко путали. Посмотрите, к примеру, на гравюру на дереве, иллюстрирующую главу “Полипы” в сочинении Олафа Магнуса. Текст относится, несомненно, к осьминогу: говорится о “рыбе с множеством ног”, которая живет в пещерах и меняет свой цвет в зависимости от фона, на котором находится; ее корпус мал по сравнению с конечностями. Упомянут и реактивный двигатель, хотя расположение его указано неправильно: “Животное имеет трубку на спине, с помощью которой меняет курс, поворачивая то направо, то налево”. И все же иллюстратор ничтоже сумняшеся изображает громадного лангуста! На картинке изображен также матрос, которого чудовище хватает своей клешней и бесцеремонно тащит с палубы корабля.
В 1539 году Олаф Магнус печатает в Венеции карту, на которой представлены все чудовища северных морей. Она называлась так: “Карта северных земель и чудес, там имеющихся, равно как и в соседнем океане”. По ее образцу изготавливались впоследствии похожие карты, сегодня широко известные по причине их живописности: среди них в 1556 году появилась такая карта в “Универсальной космографии” Себастьяна Мюнстера, а в 1572-м подобная карта была изготовлена Антуаном Лафрери. На всех этих картах был изображен вышеупомянутый эпизод в виде борьбы человека с гигантским омаром.
Все эти истории о лжеракообразных, нападающих на суда или на моряков, следует сравнить со старой легендой о Сцилле, которая не упускала случая схватить матроса с неосторожно приблизившегося судна. Рассказ Гомера освежила в памяти читателей монументальная зоологическая энциклопедия Улисса Альдрованди: чудовищный похититель людей был определен в ней совершенно недвусмысленно. В пространном труде натуралиста из Болоньи сказано, что именно осьминоги атакуют суда в открытом море и, обвив человека своими щупальцами, стаскивают его с палубы в море.
Единственное сомнение в правдивости этой истории вызывает тот факт, что если осьминог и плавает немного лучше, чем краб, то все же это глубоководное животное: он никогда не поднимается на поверхность, тем более “в открытом море”.
Пришло время напомнить, что у осьминога есть кузен, выдающийся пловец, который не только может всплыть на поверхность, но и постоянно это делает, — кальмар. Случается даже, что он вылетает, как стрела, из воды и падает на палубу корабля.
Со времен Аристотеля известны кальмары необычной величины. Если читать между строк, то история о знаменитом “осьминоге” из Картейи, о котором пишет Плиний, заставляет подозревать существование поистине гигантских экземпляров. И критическое изучение источников легенды о cetus, обладателе приятного запаха, которого часто принимали за остров, еще усиливает эти подозрения. Но тогда напрашивается вопрос, не являлись ли гигантскими кальмарами и остальные вышеописанные страшилища: норвежские hafgefe, описанные Уормом и Бартоленом, чудовищные морские раки Паулинуса и арабских мореходов, морской разбойник осьминог Альдрованди? Такой вопрос вполне логичен, тем более что в эпоху Ренессанса ничего не знали о плавающих осьминогах, которые к тому же и не показывались из своих глубин. Увы, поскольку в XVII веке никто не занимался наблюдениями и сравнением повадок различных головоногих, этим капитальным вопросом не задавались. А поставить вопрос — значит ответить на него.
Это случилось в эпоху, когда сэр Томас Браун в Англии пытался упрочить права разума, борясь с вульгарными ошибками и задавая себе нелепые вопросы, вроде того, какие песни могли петь сирены.
Потребовалось время, чтобы произошел переворот во взглядах. Гигантский кальмар еще в течение века был погружен в густой туман легенды, поскольку никто не стремился рассеять этот туман. Или, может быть, никто не решался посмотреть правде в глаза?
Легенда о кракене с научной точки зрения
В XVIII веке, заслуженно называемым “веком Просвещения”, тайна “животного-острова” потому так взволновала умы ученых, что это чудовище считалось самым крупным из живых созданий. Спокойствие натуралистов было нарушено настолько, насколько заслуженными в их глазах казались эпитеты “дьявольский” и “колдовской”, которыми наградили это животное моряки. В то время, как Антони ван Левенгук с помощью своего микроскопа открыл мир невидимых глазу животных, а Реомюр познакомил современников с поведением самых низших беспозвоночных — насекомых, не обидно ли было ничего не знать о существе столь монументальном?
Заметим, что в ту эпоху наука о животных не представляла из себя хоть сколько-нибудь стройной системы. Недавно открытые виды соседствовали здесь с монстрами из греческой мифологии, змеями о двух головах, пятиногими баранами, белолицыми неграми, а также обыкновенными гусями, курами и прочими обитателями птичьего двора. Все более актуальная проблема классификации животных требовала от ученых прежде всего строгой идентификации отдельных видов. Это обстоятельство, в частности, и побудило в середине XVIII века трех натуралистов почти одновременно заняться решением проблемы “животного-острова”.
Первым из них был шведский ботаник и врач Карл Нильсон Ингемарсон, уже известный в то время под псевдонимом Линней. Второй — ученый датский прелат, занимающийся естественными науками, епископ Эрик Людвигзен Понтоппидан. И наконец, третий — немецкий анатом и ботаник, профессор из Франкфурта Карл Август фон Берген.
Загадка морского микрокосмоса Линнея
По-видимому основываясь на информации Бартолина, упоминающего загадочного “кита” (hafgufe), “больше похожего на остров, нежели на животное”, и Паулли-нуса, описывающего морского краба, спина которого могла бы служить полем для маневров целого полка, Линней включил это таинственное создание в свою книгу “Фауна Швеции”, изданную в 1746 году.
Под многозначительным названием “Microcosmus” (маленькая вселенная) он поставил это животное в один ряд с разнородной группой панцирных червей, в которую вошли все панцирные беспозвоночные. И прокомментировал это так:
“Сообщают, что оно живет в Норвежском море; но, что касается лично меня, то я его никогда не видел”.
Линней включил описание загадочного микрокосма и в шестое издание своей фундаментальной работы “Система природы”. Кстати, успех этой книги был бы почти непонятен, если бы мы судили о ней только по классификации животных, предложенной Линнеем. По сравнению с классификацией Аристотеля она является, скорее, шагом назад, и в ней, кроме того, можно обнаружить много грубых и смешных ошибок. Змеи здесь рассматриваются как земноводные, свинья и землеройка отнесены к вьючным животным, а среди человекообразных можно найти ленивца и даже ящерицу! Тем не менее, очевидна и заслуга Линнея, ведь именно он впервые предложил использовать при классификации растений и животных двойную номенклатуру, согласно которой каждый организм идентифицируется по роду и виду.
Итак, мы подошли к самому необоснованному предположению Линнея. Общепризнанное сходство загадочного животного с островом, покрытым растительностью, дало ему повод снабдить его каменистой оболочкой, эквивалент которой натуралист находит у морского ежа или устрицы.
При этом, по-видимому чтобы окончательно запутать читателя, Линней рядом с научным названием, Microcosmus marinus, приводит и общеупотребительное немецкое название — Meertraube (морской виноград). Хотя давно известно, что грозди студенистых капсул, обозначаемые этим словом, являются не чем иным, как яйцами, отложенными каракатицей.
Морской инжир
Чтобы понять, как представлял себе Линней животное, которое, по его же признанию, сам никогда не видел, обратимся к его источникам информации. К сожалению, отец систематики упоминал эти источники в очень сокращенном виде. Вот его ссылка при описании пресловутого микрокосма:
Bart. cent. 4. p. 284: Cete vigesimus secondus
Rhed. vivent. t. 22 f. 1.4.5.: Microcosmus marinus
Ephem. Nat. Cur. ann. 8. obs. 51: Singulaire monstrum
Act. lips. 1686. P. t. 48: Microcosmus marinus.
Для читателя подобные записи мало что проясняют и представляют, скорее, трудноразрешимый ребус. Первую и третью ссылку достаточно несложно расшифровать, будучи знакомым с “Анатомической историей” Бартолина, посвященной “киту” (hafgufe), и исследованиями Пауллинуса, опубликованными в журнале “Ephemeriides de 1'Academie des Curieux de la Nature”. Но что касается второй ссылки, только путем длительных поисков можно догадаться, что Линней имеет в виду известного итальянского натуралиста Франческо Реди. Под сокращением “vivant” он, по-видимому, подразумевает работу этого автора “Osservazioni interne agli animali viventi che se trovano negli animali vivanti”, опубликованную во Флоренции в 1684 году, в которой Реди наносит сокрушительный удар по теории спонтанного размножения, показывая экспериментальным путем, что кишечные черви рождаются из яиц и размножаются половым путем. Но какое отношение может иметь “животное-остров” к этим кишечным обитателям?!
Похоже, что Линней элементарно запутался, сопоставляя “животное-остров” Бартолина и Пауллинуса с морским микрокосмом, описанным у Реди. Ведь если итальянский натуралист и говорит о странном животном — обитателе морских глубин, похожем на скалу, покрытую кораллами и другими образованиями, населенными небольшими сколопендрами и червями если он обрисовывает это существо как мир в себе (Microcosmus), то в первой же строке своей работы уточняет, что речь идет об “animaletto” (маленьком животном). Линней же попросту игнорирует это уточнение и заимствует название для морского гиганта!
Его ошибка становится очевидной при взгляде на рисунок, приведенный Реди для его микрокосма. На нем запечатлено животное раздвоенной формы, известное под названием “морской инжир”. Твердая оболочка этого существа действительно населена всевозможными паразитирующими организмами, благодаря чему оно и числится в современной научной номенклатуре под родовым названием Microcosmus.
Впрочем, осознав свою ошибку или не сумев описать достаточно точно морской микрокосм, Линней исключил это животное из всех последующих изданий своей фундаментальной работы.
Портрет и повадки неуловимого кракена
Насколько Линней был немногословен и сдержан, говоря о морском микрокосме, настолько подробно епископ Эрик Людвигзен Понтоппидан приводит сведения относительно кракена, в котором легко увидеть сходство с “животным-островом” Пауллинуса и Бартолина.
Легенда о кракене имеет древнее происхождение: ее распространенность среди северных народов в XVIII веке подтверждается многочисленными деталями, которыми она украшается в доказательство. Но впервые развернутая версия и попытка ее разъяснения появилась с опубликованием очень добросовестной работы Понтоппидана “История природы Норвегии” (1752–1753).
Этот образованный служитель церкви, бывший епископом Бергена с 1746 по 1764 год, посвятил целую часть своего двухтомного произведения исследованию легендарных животных северных морей, мысль о существовании которых казалась ему не лишенной основания. Начав с рассказов о сиренах и морском змее, он перешел к описанию того, кого называл “бесспорно, самым огромным морским чудовищем”. Легко догадаться, что под этим названием подразумевался уже известный нам кит (или морской краб).
“Его называют Krake, Kraxe, а чаще — Krabbe. Это название вполне походит к округлому, сплющенному существу, имеющему множество конечностей, или “ветвей”. Называют его также “Anker-trold” (якорь-злодей), но, кажется, никто из древних или современных авторов не имеет об этом создании ясного представления”.
Таким образом, в середине XVIII века целые народы верили в существование морского гиганта, но никто не был абсолютно уверен в правдоподобии этой легенды. Что о нем знали? Только то, что рассказывали простые люди Севера.
“Наши рыбаки, — пишет Понтоппидан, — единодушно утверждают, что иногда, особенно в жаркие летние дни, выходя в открытое море, они сталкиваются с сильным изменением глубины (35–50 м вместо ожидаемых 145—180-ти). В таких местах, как правило, почти полностью отсутствует рыба. Рыбаки с трудом забрасывают свои снасти, из чего делают вывод, что под ними на глубине находится кракен. По их мнению, именно это существо не позволяет нормально измерить глубину, создавая преграду для зонда. Впрочем, таким встречам, как правило, рады, так как они считаются предзнаменованием успешной ловли. Иногда более двадцати лодок собираются над кракеном так близко друг к другу, что становится почти невозможным продолжать ловлю: остается только наблюдать с помощью зонда за глубиной.
Ее уменьшение свидетельствует о том, что животное поднимается к поверхности. И тогда, не теряя времени, рыбаки прекращают ловлю, хватаются за весла и как можно скорее уплывают на нормальную глубину, где могут чувствовать себя в безопасности. Остановившись, они наблюдают, как на поверхности воды появляется огромный монстр: он всплывает, пока не показывается все его тело, которое человеческий глаз не способен охватить взглядом. Его спина, имеющая около двух километров в окружности, с первого взгляда напоминает скопление островков, окруженных некой субстанцией, плавающей и колышущейся, как морские водоросли. То здесь, то там на поверхности воды появляются бугры, похожие на песчаные отмели, над которыми подскакивает множество маленьких рыбок, пока “отмели” снова не погружаются в воду. И тогда над морской поверхностью вырастают, постепенно расширяясь, многочисленные блестящие шипы, или рога, достигающие порой в высоту и ширину размеров средней корабельной мачты. Рассказывают, что, если бы “руки” этого создания обхватили даже самый большой военный корабль, они бы увлекли его за собой в бездну.
После того как в течение нескольких коротких минут монстр находится на поверхности воды, он начинает медленно опускаться; и в этот момент опасность так же велика, как и прежде, — погружаясь, животное производит такие круговороты и всплески воды, что утягивает за собой все вокруг.
Поскольку это необычное животное, по всей вероятности, относится к скатам или морским звездам, его “руки” (или “рога”) являются, по существу, щупальцами. С их помощью кракен может перемещаться в пространстве и добывать себе пищу, поиск которой значительно упрощается благодаря его способности источать сильный, приманивающий рыб аромат.
Старые, опытные рыбаки знакомы с еще одной странной особенностью кракена. Они наблюдали, как несколько месяцев подряд это животное не прекращая поглощает пищу, переварив которую, в следующие несколько месяцев оно извергает содержимое своего пищеварительного тракта обратно в море. Во время такого кишечного очищения поверхность воды окрашена экскрементами и кажется густой и мутной. Говорят, что эта “тина” так нравится на запах и вкус рыбам, что они сплываются со всех сторон и немедленно собираются над кракеном; и тогда он раскрывает свои щупальца и проглатывает долгожданных гостей, чтобы, переварив, преобразовать в очередную порцию приманки для их же сородичей”.
Такова легенда о кракене. В ней без труда узнается “животное-остров” северных морей и псевдомикрокосм Линнея. Можно представить, как различные части этой легенды постепенно, в течение веков сливались в единый рассказ: подобие острова, которое этому животному приписывают в наследство от настоящих китообразных, редкость его лоявления на поверхности, восхитительный аромат, привлекающий рыб, трудоемкое пищеварение, чередующееся с периодами длительного голода, наличие многочисленных щупалец и, наконец, сила, позволяющая увлекать на дно самые крупные корабли. Единственный действительно оригинальный штрих в истории, приводимой Понтоппиданом, — это благоухание выделяемых кракеном экскрементов и их использование для приманки рыбы, необходимой для следующей трапезы. Эта трогательная забота об экономии, по-видимому, приписывается божественному провидению.
“Я сообщаю здесь только то, что рассказывают другие, — пишет об этом епископ Понтоппидан, — и, хотя в подобной особенности, на мой взгляд, нет ничего противоречащего природе, не буду утверждать это с той уверенностью, с какой верю в существование самого кракена”.
Молодой, беспечный кракен и его агрессивный собрат
Было бы ошибкой думать, что епископ Бергена, человек ученый и, без сомнения, сообразительный, стал бы с уверенностью подтверждать реальности невероятного морского гиганта, довольствовавшись рассказами нескольких рыбаков. Он исходил из своих записей, которые вел в течение нескольких лет, опрашивая жителей прибрежных районов. Зачастую Понтоппидан прибегал и к помощи пасторов подчиненных ему епархий. Так, при посредничестве пастора города Бодо преподобного отца Фрииса и викария колледжа по развитию христианских знаний он получил доступ к сведениям столетней давности, касающимся обнаруженного некогда трупа кракена. Это был достаточно редкий случай реального созерцания всего тела легендарного животного, наблюдать которое в открытом море было невозможно ввиду его грандиозных размеров.
“В 1680 году небольшой кракен (скорее всего, молодой и беспечный) отважился заплыть в воды залива Уль-ванген, изобилующие подводными камнями и прибрежными скалами. Обычно эти животные стараются держаться далеко от берега в открытом море, но известны случаи, когда кракены, подплывая к берегу, обхватывают щупальцами деревья и вырывают их с корнем. Запутавшись со своей ношей в расщелине или трещине скалы, они не в состоянии вырваться из своего плена и умирают. Их остов, заполняя собою большую часть узкого фиорда и распространяя вокруг соответствующий запах, делает проход через него малодоступным. Вероятно, подобным образом был обнаружен рыбаками и молодой погибший кракен”.
Еще один факт, говорящий в пользу честности Понтоппидана и его информаторов: они не делают из кракена ужасного страшилища, несмотря на то, что это могучее животное способно затопить корабль самой большой грузоподъемности:
“Кракены никогда не имели репутации опасных существ, хотя некоторые из них, быть может, и лишили кого-нибудь жизни (кто, однако, уже не сможет этого засвидетельствовать). Я слышал только об одном случае проявления агрессивности, который произошел несколько лет назад недалеко от Фридрихштадта. Рассказывают, что двое рыбаков, случайно и к великому своему удивлению, попали в зону воды, наполненную густым илом, напоминавшим болото. Они тотчас попытались выбраться из этого места, но им не удалось развернуться достаточно быстро, чтобы избежать удара одного из щупалец кракена, которое раздробило нос их лодки. С большим трудом они спаслись на обломках, хотя стояла тихая погода…”
Острова-призраки
Понтоппидан был не единственным, кто сравнил это загадочное животное с островом; в нем он нашел объяснение другому чуду — острову-призраку. Он вспомнил, что в своем описании Дарерского архипелага, появившемся в 1673 году, датский пастор и топограф Лукас Джакобсон Дебес рассказывал об островах, которые внезапно появлялись и так же быстро исчезали. Еще две работы конца XVII столетия намекали на подобные факты: “Mundus mirabilis tripartitus” Эбергарда Вернера Хаппеля (Хаппелиуса) и “История Норвегии” Тормода Торфесона (Торфеуса). Последняя из них касалась, в честности, появления в 1345 году в заливе Брейди-фиорд, у берегов Исландии, острова, ранее никем не замеченного.
“Никто тогда так и не смог понять подобного явления”,— подчеркивает Понтоппидан. Поэтому нужно ли удивляться, что простые люди моря приняли за обиталище злого духа эти острова, появление и исчезновение которых расстраивало навигационные расчеты и увеличивало трудности судовождения. Очевидно, морякам сложно было представить существование в бурных водах моря плавающих островов, подобных тем, что образуются в тихих, застойных водах, и они увидели в них вмешательство дьявола. Но, как здраво рассуждает ученый прелат, “стоит ли безосновательно обвинять этого ангела-отступника?”.
“Я, скорее, склонен думать, — говорит он, — что дьявол, который заставляет так внезапно появляться и снова исчезать эти плавучие острова, есть не кто иной, как кракен, которого называют также морским злодеем (soe-trold)”.
В подтверждение этого мнения можно вспомнить рассказ о приключении барона Карла Гриппенхельма, который тщетно пытадся найти в открытом море остров под названием Гюммар-ор, указанный на карте географа Бурэуса. Однажды он увидел над волнами три островка и спросил лоцмана шлюпки, не тот ли это остров. На что матрос ответил, что не знает, что находится перед ними, но это “что-то” может предвещать бурю или косяк рыб. Потому что Гюммар-ор, — мрачно сказал он, — это груда кораллов с цветущей водой, где притаился soe-trold!
“Всякий может догадаться, — добавляет Понтоппидан, — что этот мигрирующий остров, предсказывающий изобилие рыбы, и есть кракен!”
Епископ Бергена, претендовавший на серьезность своих исследований, трезво относился к распространенным в его эпоху басням: он называл “смешной сказкой” историю кита, принятого за остров, который скрывался в волнах, когда на его спине пытались разжечь костер. Обвиняя в наивности своего шведского коллегу Олафа за распространение этой сказки, он не догадывался, что два века спустя сам станет объектом насмешек.
Понтоппидан: кракен — голова гигантской медузы
Нам уже известна точка зрения Понтоппидана в отношении кракена. Он причисляет его к головоногим или к морским звездам. Сопоставление моллюсков и иглокожих может вызвать законное удивление у того, кто никогда не наблюдал за тем, как ползает и закручивается морская звезда: ее движения поразительно напоминают движения осьминогов. Не стоит забывать, что во времена Понтоппидана зоологическая классификация была в зачаточном состоянии. Линней едва опубликовал первые издания “Системы природы”. Систематизируя беспозвоночных животных, внутренняя анатомия которых была мало изучена, великий шведский натуралист вынужден был полагаться на внешние признаки, сходство которых легко объясняется благодаря явлению конвергенции. По принятой в те времена систематике все беспозвоночные делились на покрытых панцирем насекомых (Insecta) и тех, у кого отсутствовало какое-либо подобие панциря и которых относили к червям (Vermes)!
Впрочем, опираясь на туманное описание рыбаков, можно было с одинаковой степенью вероятности назвать кракена как гигантской морской звездой, так и головоногим моллюском. Понтоппидан отдал предпочтение первому варианту. Он имел неосторожность слепо согласиться с текстом Плиния, описывавшего древовидного животного, такого огромного, что тот не смог бы проплыть между геркулесовыми столбами: в этом Понтоппидан увидел сходство с кракеном. Но, кроме того, он совершил ошибку, связав этот отрывок текста с последующим, в котором говорится о “колесе” с восемью расходящимися лучами. Он представил, что эти два сравнения, одно — с деревом, другое — с колесом, касаются одного и того же животного. Древовидное разветвление рук первого привело прелата к тому, чтобы сравнить легендарного кракена с морской звездой, называемой голландцами “Zee-sonne” (морское солнце), а им самим — “головой медузы”. Согласно Понтоппидану, эту идею подтверждало и то, что жители прибрежной Норвегии принимали “головы медузы” за новоиспеченных кракенов!
Затем, буквально наудачу, он сравнивает аромат, источаемый кракеном, с аналогичным свойством мускусного спрута (Ozaena moschata), о котором упоминает Плиний. Чтение “Естественной истории” Плиния привело Понтоппидана также к выводу, что среди различных видов головоногов и морских звезд, которых он объединил в один род по признаку лучевой симметрии, “кракен является самым крупным и даже, если полагаться на его описание, превосходит по размерам всех прочих морских гигантов”.
Выводы скандинавского епископа не лишены оснований. Его можно упрекать только за безграничную веру в баснословный рост животного. Два километра в окружности? Это означает 600 метров в диаметре! Надо признать, что это слишком много для одного животного.
В свете современных анатомических, физиологических и инженерных знаний не составит труда доказать, что существование подобного животного механически невозможно. Любая морская буря разрывала бы на части такого исполина. Кроме того, невозможность образования нервных волокон трехсотметровой длины не позволила бы ему координировать свои действия. Невозможно представить и такое мощное сердце, которое позволило бы качать кровь к самой периферии 600-метрового тела, питая и насыщая кислородом все его клетки. Чтобы быть жизнеспособным, тело кракена должно было бы иметь несколько сердец, несколько мозговых центров, многочисленные жабры и почки и т. д. и т. п. Иначе говоря, оно должно было бы само образовывать несколько организмов, что приводит нас к тождественному выводу о невозможности существования животного такого размера.
Если даже Понтоппидан в свою эпоху и не мог руководствоваться подобными соображениями, чувство здравого смысла должно было бы внушить ему сомнения. Знакомый с произведениями древних авторов, он мог обратить внимание на то, что в легендах, как правило, преувеличивались размеры морских гигантов. Знал он и то, что киты, которым приписывали сотни и тысячи метров в длину, никогда не „превышали нескольких дюжин метров. Впрочем, именно за легковерие он и сам насмехался над доверчивым Олафом Магнусом.
Фон Берген: микрокосм — огромный головоногий моллюск
Самым точным исследователем кракена, без сомнения, был профессор Карл-Август фон Берген (1704–1760) из Франкфуртского университета. Этот ученый также пытался сравнить между собой все древние скандинавские рассказы о загадочном монстре северных морей. Но, относясь к ним более критически, чем все его предшественники, он выражал искреннее удивление по поводу непроверенных данных Линнея о микрокосме и “притянутого за волосы” определения Понтоппидана.
“Похоже, сами натуралисты до сих пор не договорились между собой об идентичности морского животного, которого они называют микрокосмом”,— говорил он, удивляясь легкости, с которой Линней соединил под общим названием двух существ настолько различных по своим размерам, как микроскопическое животное Реди и “животное-остров” Пауллинуса и Бартолина.
Чтобы идентифицировать гиганта скандинавских морей, по мнению немецкого ученого, не было необходимости изучать труды Понтоппидана. Этот последний лишь осторожно предположил, что животное нужно классифицировать в классе головоногих, полагаясь “на наличие у него щупальцев”. Остальные же части его тела всегда оставались под водой, и никому из смертных еще не удавалось их увидеть.
При этом из рассказов рыбаков никоим образом не следует, что животное, о котором идет речь, имеет конечности, разветвленные, как у “головы медузы”, с которой сравнивал его Понтоппидан. И если эти так называемые головы медузы являются действительно маленькими кракенами, как считает датский епископ, то не слишком ли часто они попадаются на глаза?
Еще менее вероятно, чтобы это необычное животное относилось к группе панцирных моллюсков, как хотел бы того Линней. Снабженный раковиной, этот гигант никогда бы не смог подняться к поверхности.
На самом деле, делает вывод фон Берген, внутреннее строение этого животного можно будет точно описать, только когда удастся загарпунить и вытащить на берег хотя бы один его экземпляр. Все, что можно сказать о нем сегодня, единодушно сообщают все авторы. А именно: что это самое крупное морское животное; что никто никогда не видел его полностью, ибо оно предоставляет лишь редкую возможность видеть его щупальца; что поверхность его спины, покрытая водорослями и другими морскими растениями, издали напоминает маленькие острова или рифы; что, наподобие мускусного спрута, оно распространяет сильный запах, привлекающий некоторые виды рыб; что только один раз в год оно наполняет содержимым свой желудок; что в летние месяцы, когда море спокойно, оно иногда показывается на поверхности; что перемещается оно по вертикали и, наконец, что ритм его размножения достаточно медленный.
Ничего не говоря конкретно, профессор фон Берген тем не менее подчеркивает те признаки, которые приближают кракена к головоногим моллюскам. При этом он выражает свое удивление по поводу того, что Понтоппидан не придавал значения упоминанию мускусного спрута, процитированному Плинием. И хотя предположение фон Бергена, сделанное почти наугад, очень близко к действительности, все же в его времена ученые уже располагали данными, позволявшими идентифицировать “животное-остров” и с большей точностью.
Кракен — стая гигантских кальмаров
Понтоппидан, вместо того чтобы насмехаться над историей кита-острова, рассказанной Олафом Магнусом, поступил бы умнее, сравнив легенду о кракене с другим отрывком работы этого автора “Historia de gentibus septenrionalibus”, посвященным “ужасным монстрам, обитающим у берегов Норвегии” (кн. 21, гл. 5). Судя по всему, эти “монстры” описаны с большой точностью (приведенный текст соответствует французскому переводу, опубликованному в 1561 г.):
“В Норвежском море встречаются очень странные и ужасные на вид рыбы, название которых неизвестно. С первого взгляда они кажутся жестокими существами и внушают страх. Их голова покрыта со всех сторон острыми колючками и длинными рогами, напоминая собой корни только что вырванного из земли дерева; длина головы достигает 6–7 метров. Цвет их черный. Огромные глаза (5–6 метров в окружности) с большими (около 60 сантиметров) ярко-красными зрачками видны рыбакам и самой темной ночью. Эти существа имеют шерсть, растущую как толстые и длинные гусиные перья и свисающую наподобие бороды. По сравнению с огромной головой остальная часть туловища кажется небольшой: его длина не превышает 8–9 метров. Одно такое морское чудовище может утащить за собой на дно огромный нагруженный корабль, какими бы опытными и сильными ни были его матросы”.
Среда обитания животного, описание его головы, обрамленной длинными рогами, и сила, позволяющая ему потопить большой корабль, указывают на то, что в этом тексте, датируемом 1555 годом, речь идет о существе, которое в дальнейшем назовут кракеном. Богатство деталей текста помогает более точно установить природу этого животного.
Корона из заостренных “рогов”, расположенных как корни дерева, несомненно, показывает, что речь идет о головоногом моллюске. Нас не должно смущать, что он называется рыбой, поскольку в эпоху, к которой относятся тексты, под рыбами понимались и многие другие морские обитатели. Присутствие на голове густой и длинной “шерсти”, напоминающей гусиные перья, позволяет уточнить, что этот головоногий моллюск принадлежит к отряду десятиногих (именно этим двум дополнительным щупальцам формы гусиного пера кальмар обязан своим названием). И наконец, огромный размер глаз, впрочем явно преувеличенный, склоняет к мысли, что животное, о котором идет речь, является скорее разновидностью кальмара, нежели каракатицы.
Точность такого определения может быть проверена благодаря указанным размерам: почти все приведенные пропорции сохраняются для большинства кальмаров. У гигантского экземпляра, длина тела которого достигает 9 метров, голова вместе с конечностями имеет длину около 7 метров, а размер зрачка приблизительно равен 60 сантиметрам. Правда, при этом окружность глазного яблока не превышает 3 метров. По-видимому, неточность в определении этого размера проскользнула из перевода: в оригинальном латинском тексте 1551 года утверждается, что размер глаза составляет 8—10 футов (2,4–3 м), что подтверждают фактические данные.
Это точное соответствие пропорций можно объяснить, только исходя из предположения, что измерения были сделаны на реально обнаруженных трупах животных, а тогда их можно считать важным источником информации.
Таким образом, легенда о морских гигантах становится более правдоподобной. И хотя их размеры еще далеки от 600 метров в диаметре, рассказы о том, как эти монстры потопляют хрупкие шлюпки, уже не кажутся совсем невероятными. Шаг за шагом начинает проясняться древняя загадка о кракене.
Предположим, с одной стороны, что кальмарам зачастую присуще стадное поведение. Этот факт достаточно проверен в наши дни для большинства их видов, но еще с античных времен натуралисты могли додуматься до этого, поскольку уже Плиний сообщает, что кальмары иногда выскакивают из воды в таком количестве, что волна при этом может захлестнуть корабль.
С другой стороны, обратимся к Понтоппидану, который настаивает на том факте, что никто никогда не видел полностью все тело кракена, за исключением “молодого”, выброшенного на берег в заливе Ульванген в 1680 году. Вот что, по словам Понтоппидана, обычно наблюдали рыбаки: “На бескрайней поверхности моря появлялись скопления островков, окруженных неким веществом, которое плавало и покачивалось, как морские водоросли”, среди которых наконец появлялись “многочисленные блестящие шипы, или рога”, иногда такие толстые и высокие, как мачты кораблей.
Если сравнить эти два факта — стадное поведение кальмаров и неоднородный внешний вид “морского злодея”,— то вывод напрашивается сам собой. Кракен — это не морской монстр, это целое собрание морских монстров, стая гигантских кальмаров. Впрочем, об этом можно было бы давно догадаться, потому что, как уже говорилось, 600 метров — это слишком большой размер для одного животного!
Тайна “ложного дна”
Самым поразительным во всей этой истории кажется то, что лишь несколько десятилетий назад ученые случайно натолкнулись на объяснение одного из наиболее фантастических аспектов древней легенды о кракене, а именно способа, которым это животное изменяло глубину, встревая между зондом рыбаков и морским дном.
Обратимся к фактам. В 1946 году американское адмиралтейство предало гласности историю о том, что за четыре года до этого, во время войны, трое его специалистов по акустическому зондированию — Эйринг, Кристенсен и Райт — обнаружили в морских глубинах, между 300 и 450 метрами, “слой” загадочного происхождения, отражающий звуковые волны. Это открытие, сделанное у Калифорнийского побережья, было зафиксировано в 50-километровой зоне, а в течение нескольких последующих лет было обнаружено, что он имеет место почти во всех глубоких океанах земного шара (в некоторых местах находили по два, три и даже шесть отражающих слоев, расположенных на разных уровнях).
Первым делом ученые предположили, что эхо образуется, на определенной глубине, на границе между двумя слоями воды, различными по температуре, плотности и химическому составу. Но в 1945 году биолог Мартин В. Джонсон из американского Института океанографии смог обнаружить первый явный признак, помогающий объяснить происхождение “ложного дна”. Он наблюдал, как этот “глубокий отражающий слой”, или слой Е. С. R. (названный в честь своих первооткрывателей) “в соответствии с суточным ритмом перемещается в вертикальном направлении: ночью он поднимается к поверхности моря, а днем снова погружается на глубину. Таким образом, этот слой вполне осмысленно избегает яркого дневного света. И, значит, вполне естественно было бы предположить, что он является скоплением живых существ.
По поводу идентификации этих животных были высказаны три гипотезы. Первая предполагала, что ими являются маленькие планктонные креветки, служащие пищей для китов. Авторы этой гипотезы, по-видимому, исходили из того, что некоторые организмы, составляющие планктон, подвержены вертикальным миграциям, зависящим от дневного света. Вставал вопрос, возможно ли, чтобы даже очень плотная популяция этих миниатюрных созданий смогла бы стать препятствием для распространения звука.
Поэтому некоторые ученые предпочли вторую гипотезу, согласно которой слои Е. С. R. образованы косяками рыб. Плавательный пузырь рыбы действительно может служить преградой для звуковой волны, а ежедневные миграции вверх и вниз могут быть обусловлены в данном случае вертикальным движением планктона, который служит рыбам источником питания. Однако большинство исследований показывает, что популяции рыб в океане, как правило, сконцентрированы в очень ограниченных зонах. И трудно представить, что в этих зонах бесчисленное множество рыб способно образовывать равномерно распределенные слои.
Третья гипотеза кажется еще более смелой и на первый взгляд менее правдоподобной. Ее немногочисленные сторонники утверждают, что “ложное дно” является скоплением кальмаров. Но как можно представить себе существование равномерно распределенного слоя этих животных, если трудно допустить даже существование непрерывного слоя рыб, группы большой и весьма разнообразной?
Чтобы судить о правомерности этой гипотезы, необходимо подробнее поговорить об этих ночных головоногих моллюсках, распространенных во всех океанах земного шара, от ледовых вод полярных морей до теплых морей экватора.
“Известно, — напоминает нам Рашел Карсон, — что кальмары являются единственной пищей кашалотов, обитающих во всех умеренных и тропических морских водах, и других китообразных, а также тюленей и многих видов морских птиц. Это говорит о том, что они должны водиться в изобилии. Об этом свидетельствуют и рассказы людей, работавших ночами у поверхности воды, которые всегда поражались их обилию и ночной активности в этих водах”.
Автор книги “Море, нас окружающее” приводит по этому поводу личные свидетельства Тура Хейердала и Ричарда Флеминга, которые имели возможность наблюдать огромные стаи кальмаров, собирающихся ночью на поверхности воды.
Аналогичную информацию приводят и другие ученые. В ряде случаев необычную плотность популяции кальмаров удавалось наблюдать в исключительных ситуациях. Так, 10 января 1858 года экипаж торгового голландского корабля “Вриндентрув” во главе с капитаном Гривелинком столкнулся с случаем массового отравления кальмаров: поверхность моря, насколько хватало глаз, была сплошь покрыта трупами кальмаров. О больших скоплениях этих животных сообщает нам и Андре Капарт, помощник директора лаборатории бельгийского Института естественных наук. Рассказывая об океанографической экспедиции в Южной Атлантике в 1948–1949 годах, он указывает на то, что достаточно было ночью остановить моторы и навести прожекторы в сторону моря, чтобы увидеть кальмаров, буквально кишащих на поверхности воды.
О космополитизме кальмаров
Из всех морских беспозвоночных головоногие моллюски относятся к тем, чья организация наиболее высока: исследования показывают, что даже с точки зрения физического строения они занимают достаточно высокую ступень в царстве животных. Вот, к примеру, что профессор Джон Захари Юнг из Лондонского университета говорит об осьминогах: “Это наиболее умное из низших животных и всех беспозвоночных, оно обладает самым большим и наиболее развитым мозгом”. Многочисленные эксперименты показывают, что головоногие способны к достаточно сложным размышлениям и без труда обучаются. Профессор Анри Пьерон на опыте продемонстрировал, что осьминогу, оставленному наедине с закупоренной бутылкой с крабами, хватает ума, чтобы откупорить ее и достать желаемую жертву.
С древних времен головоногие доминировали в течение десятков, а возможно, и сотен миллионов лет, то есть значительно дольше, чем остальные группы животных. На сегодняшний день их известно около 400 видов. Помимо того, палеонтологи смогли идентифицировать еще более 8 тысяч ископаемых видов, что, по-видимому, составляет лишь ничтожную часть от их реального количества.
Для сравнения можно вспомнить о былом процветании наутилусов, которые сегодня представлены единственным родом (Nautilus), или о необычайном разнообразии форм раковин аммонитов и белемнитов, двух абсолютно исчезнувших групп. Среди них были и первые морские гиганты: в древних геологических пластах были обнаружены известковые футляры наутилусов длиной до 5 метров. А закрученная раковина аммонита Pachydiscus seppenradensis, диаметр которой достигает 2 метров, считается самой крупной из всех когда-либо существовавших. Даже в силурийский период самый крупный из известных членистоногих, гигантский морской скорпион, в длину не превышал, как известно, 3 метров. Никогда ракообразные и их вымершие родственники, трилобиты, не обладали такими усовершенствованными возможностями самозащиты и нападения, как скаты, и не могли передвигаться с такой высокой скоростью, как кальмары. В мире беспозвоночных животных головоногие моллюски остаются на сегодняшний день бесспорными чемпионами как по своим возможностям и скорости, так и по размерам.
Даже появление рыб почти не повредило престижу этих моллюсков, снабженных многочисленными щупальцами. Мы знаем, что они способны противостоять наиболее опасным и прожорливым среди них — акулам. Впрочем, некоторые виды головоногих превосходят по массе самых крупных рыб. А потому не стоит удивляться, что они доставляют немало хлопот кашалотам, наиболее сильным и защищенным морским млекопитающим.
Добавим к этому, что кальмары вследствие развиваемой ими скорости могут без труда отыскивать для себя пропитание и имеют достаточно разнообразную диету, состоящую из моллюсков, ракообразных и рыбы. С другой стороны, эти животные кажутся достаточно хорошо адаптированными к широкой гамме температур и к значительным перепадам давления. Поэтому не удивительно, что различные виды кальмаров встречаются во всех океанах земного шара, как на поверхности, так и на больших глубинах морских впадин: известен случай, когда кальмар (Chiroteuthis lacertosa) был выловлен на глубине около 5400 метров.
Таким образом, в морском царстве кальмары занимают нишу, подобную той, что на земле отведена крысам, воробьям, мухам или… человеку. И если, принимая во внимание многочисленность и разнообразие видов рыб или гигантские размеры китов, можно колебаться в том, чтобы присвоить им титул Царя моря, то по крайней мере они вполне могут претендовать на звание космополитов.
Замечательный натуралист Айвен Сандерсон как нельзя лучше резюмировал эту ситуацию: “Большинство людей не знают, что такое кальмар, несмотря на то, что скопления этих животных, без сомнения, способны образовывать самую крупную массу живой материи. В бесчисленных стаях, бесконечных с виду, они обитают во всех океанах и морях земного шара; а ведь почти три четверти поверхности нашей планеты покрыто водами, глубина которых в среднем составляет 4 тысячи метров. И этот колоссальный объем жидкости, без сомнения, больше чем кем бы то ни было населен кальмарами”.
Таким образом, самым правдоподобным объяснением глубоких отражающих. слоев оказывается именно третья гипотеза. Ведь если и есть в океанических водах существа, распределенные равномерно и беспрерывно, то, без сомнения, ими являются кальмары. И тогда мы видим, как современная наука удивительным образом подтверждает древнюю легенду о кракене!
Полная история гигантского кальмара
Первые вещественные доказательства
Вообще говоря, начиная с XVII века какой-нибудь Шерлок Холмс от зоологии мог бы только на основании легенд и рассказов доказать существование в Северной Атлантике кальмаров чудовищной величины, сравнимых по размерам с китами. Чтобы установить совершенно точно то, что официальная наука вынуждена была признать только двумя веками позже, ему достаточно было бы применить метод, которым автор этой книги пользовался в своих исследованиях по поводу неизвестных животных: сопоставить тексты старых авторов, склонных к преувеличениям, но при этом простодушно искренних, выявить обстоятельства, которые могли дать повод к рождению некоторых легенд, пропустить через критическое сито сообщения и свидетельства людей невежественных — короче, использовать малейшие имеющиеся данные, никогда не пренебрегая заранее самыми неправдоподобными сообщениями. Правда не всегда бывает правдоподобной.
Что касается гигантских кальмаров, вокруг которых которыми постепенно появился ореол ужаса и мистической тайны, было бы небезынтересно узнать первоисточник старых народных преданий на этот счет, иногда с очень точными описаниями. Несомненно, таковыми служили мимолетные и неполные наблюдения мореплавателей, видевших, что на поверхность вод всплывают какие-то живые существа. Но, по всей видимости, источником информации служили и продолжительные наблюдения и даже измерения мертвых особей. Поскольку маловероятно, что эти морские гиганты были убиты людьми, скорее всего, изучались случайно выброшенные на берег трупы этих животных.
И действительно, если порыться в старых хрониках, можно найти следы таких происшествий. Когда во второй половине XIX века зоологи наконец получили конкретные доказательства существования таких чудовищ и даже части их тел, они с триумфальным видом начали размахивать этими древними текстами, вместо того чтобы использовать их раньше для ориентации исследователей. А после эти документы имели уже только историческое значение.
С учетом этого становится понятной задача зоолога-детектива и ее назначение.
Шестиголовое чудище из Исландии
Выйдя из чарующего, но искажающего истину тумана легенд, обратимся к конкретным фактам и обстоятельствам.
Как уже говорилось, первым, по всей вероятности, документом о появлении на берегу гигантского кальмара был отчет Требиуса Нигера об “осьминоге” из Картейи, что на Атлантическом побережье Испании. Аналогичный случай или случаи были зафиксированы на скандинавских берегах, о чем свидетельствует описание “чудовищных рыб” Олафа Магнуса с указанием их размеров, в общем довольно точных. Но первый текст страдает двусмысленностью, а второй не привязан к конкретным обстоятельствам.
В “Истории животных” Конрада Геснера (1555–1560) упомянут эпизод более точный в хронологическом плане, чем предыдущий, но неясный и странный в отношении предмета описания:
“В 1530 году нашей эры, в январе, в Венецию прислали чудовищную змею, верное изображение которой здесь приводится. Она прибыла из Турции. Король, которому ее прислали в подарок, воскликнул: “Это чудовище, несомненно, предвещает нам ужасную катастрофу!”
Никто бы не подумал, что речь идет о гигантском кальмаре, если бы не иллюстрация, приложенная к тексту. Это, очевидно, интерпретация художника, в средневековом духе, грубого и цветистого описания останков животного большей или меньшей степени сохранности. Ни одно животное не имеет такого количества голов, и следовательно, в них следует видеть что-то другое. Но ничто так не напоминает пасть змеи, как щупальце кальмара, снабженное зубчатой присоской. Как и в случае с гомеровской Сциллой, шеи гидры представляют собой щупальца кальмара, количество которых сокращено до семи ввиду магического значения этого числа. В виде лап, вероятно, изображены обрубки двух щупалец. Что касается вытянутого туловища, оно вполне могло принадлежать кальмару. Но все это пока только догадки.
Но вот в исландских хрониках за 1639 год мы находим первое подробное описание выброшенного на северное побережье Исландии гигантского кальмара:
“(1639). Осенью было выброшено на пески Тингора, на территории Хюневанда, необыкновенное существо, или морское чудовище, тело которого, по длине и толщине равное человеческому, имело семь хвостов, каждый длиной в два локтя (1 м 20 см), с наростами, похожими на глазные яблоки с веками золотистого цвета. Кроме семи хвостов, над ними располагался еще один, особенно длинный — от четырех до пяти туаз (4,95—5,50 м). В теле его не было ни костей, ни хрящей, а на вид и на ощупь оно было похоже на живот самки рыбы циклоптеруса. У него нельзя было различить головы, разве что одну или две жаберные крышки, расположенные возле семи хвостов.
Многие люди, достойные доверия, видели это чудо, а один из хвостов монстра был привезен в старинное аббатство Тингора для изучения”.
Первые же более или менее компетентные люди, которым попался на глаза этот документ, не могли не узнать описанное таким образом чудовище. Когда, в середине XVIII века, по инициативе научного общества Копенгагена было предпринято изучение внутренних земель Исландии, бывшей тогда владением Дании, членам комиссии по счастливой случайности попал в руки этот бесценный документ. По возвращении ученых из путешествия по этому поводу были напечатаны в 1772 году такие комментарии:
“Нам сразу показалось, что в описании допущена ошибка, то есть что задняя часть животного принята за переднюю; при правильном рассмотрении прыщеватые отростки выглядят не хвостами, а щупальцами, или руками; поскольку их насчитали только семь, очевидно, одно было отрублено.
Кто же усомнится теперь, что это животное было очень большой каракатицей? Но какого вида? Это мы не могли установить, поскольку не было описания ни формы ее желудка, ни строения рта, — очевидно, животное было повреждено и изуродовано. Описание присосок смешно, но верно по точности, с которой указан цвет и прочие детали”.
Действительно, присоски кальмаров, на ножках, с тонко зазубренным краем, очень похожи на глазные яблоки, отороченные густыми ресницами: мотив для художников-сюрреалистов. Сравнение исландского летописца было, таким образом, очень точным.
Не менее удачной была идентификация датским ученым знаменитого исландского чудовища. По народному поверью, оно часто посещало фиорд Гримсей: откусывало головы тюленям и топило корабли.
Датские ученые отнесли описанное чудовище к роду червей, к которым в то время относили всех моллюсков. Наличие у животного одного особенно длинного щупальца указывает на то, что речь идет о головоногом моллюске из группы десятиногих, но ни одна подробность из приведенного текста не позволяет судить, был ли это кальмар или каракатица. Диагноз датских ученых был настолько точным, насколько это было возможно в то время.
Таким образом, мы имеем документ немного двусмысленный, доказывающий существование в ледяном арктическом океане головоногих с десятью щупальцами длиной 4 метра (не считая щупалец) и общей длиной не менее 7 метров. Это, конечно, далеко от размеров гигантского “полипа” из Картейи и от “чудовищных рыб” Олафа Магнуса, но все же значительно больше “больших кальмаров” Аристотеля (достигавших едва 2,5 м), которые казались ему колоссами.
Голландский дьявол, увенчанный звездой
Исландия в те времена казалась очень далекой страной — недаром о чудовище из Тингора узнали только через столетие с лишним.
Но в 1661 году похожий эпизод имел место на берегах Нидерландов, одного из интеллектуальных центров того времени в западном мире. Это событие, которое совпало по времени с роковым визитом английского короля Карла II, посчитали достойным передачи потомкам. Животное было зарисовано еще при жизни или по крайней мере сразу после смерти, а описание его, равно как и обстоятельства его поимки, были изложены в брошюре, напечатанной по-немецки и получившей довольно широкое распространение. Вот ее перевод:
“Описание ужасного морского чудовища, выловленного в море в конце 1661 года, в Голландии, между Шевелингеном и Катвиком.
Вышеозначенное морское чудовище было поймано в том месте, где стояли на якоре английские корабли, пришедшие за его величеством. После поимки оно прожило еще три часа, но вело себя при этом так ужасно, что морякам казалось, что сам дьявол попался в их сети: оно успокоилось только тогда, когда в тело ему вонзили шлюпочный крюк и таким образом обездвижили его. Оно было длиной в три с половиной фута (1,05 м), имело диковинную голову, на макушке которой была звезда с восемью лучами, каждый около фута длиной, причем на двух из них была натянута кожа, как на крыльях летучей мыши. Вся поверхность звезды была покрыта маленькими шишками, как бы сотнями венчиков, и, пока рыба была еще жива, они блестели, как маленькие зеркала. Из звезды торчал орлиный клюв, который мог открываться и закрываться; под звездой была пасть или рот, как у свиньи, с языком внутри.
Между пастью и звездой находились глаза, которые при жизни чудовища имели такой устрашающий взгляд, что его следовало остерегаться. Когда их извлекли, чтобы набальзамировать, оказалось, что внутреннее ядро глазного яблока имеет размеры и вид жемчужины. Сами глаза по величине равнялись коровьим; за один из них рыбаку было предложено двести голландских флоринов. Из-под звезды, или короны, которая была на голове у чудовища, выходили две длинные руки приблизительно в два пальца толщиной. У него было два отверстия для приема пищи, но ни одного выходного отверстия; внутри его тела не было кишечника, но только печень и сало. В заключение ученые, которые путешествовали повсюду, заявили, что это чудовище не похоже ни на одно другое, которых находили в Италии, Турции или Индии, что они считают его совершенно особенным, диковинным созданием, предназначение которого известно только Всевышнему”.
Это интересное описание наводит на некоторые размышления.
Точность приведенных деталей вместе с рисунком, который сам по себе прекрасен, такова, что известный датский зоолог Стенструп двумя столетиями позже на основании этого документа не колеблясь объявил о существовании нового вида кальмара в северных морях. Но некоторые истолкования комментатора были совершенно ошибочными. То, что он принимал за пасть с языком, было отверстием полости, из которого высовывался сифон. Этот последний, как известно со времен Аристотеля, является настоящим выходным отверстием у всех головоногих.
Замечание относительно “внутреннего ядра глазного яблока” относится к наиболее интересным. Глаза головоногих действительно устроены почти так же, как у высших позвоночных: главной их особенностью является сферичность хрусталика, который служит линзой. То, что хрусталик похож- на жемчужину, было замечено уже давно, так как археологические раскопки показали, что со времен инков перуанцы использовали хрусталики больших головоногих для украшений, а древние египтяне вставляли их в глазницы мумий. В более поздние времена жители Сэндвичевых островов продавали их как настоящие жемчужины наивным русским путешественникам.
Итак, рисунок не оставляет никаких сомнений в том, что пойманное животное было кальмаром, а не каракатицей. Цилиндрическая форма тела и двухлопастный плавник — решающие аргументы в пользу кальмара.
Величина голландского кальмара — около 1,35 метра от крайней задней точки до кончиков рук — не так внушительна, как исландского экземпляра. Но в то время это событие стало такой сенсацией, что останки животного обогатили коллекции Королевского музея в Копенгагене.
Сокровища Кабинета редкостей в Гетторфе
В мае 1662 года, через восемь дней после праздника Вознесения, другой головоногий моллюск, еще более скромный по величине, был пойман в Эльбе, в Голштинии, недалеко от Гамбурга. На этот раз речь шла, судя по описанию, опубликованному в местной печати, всего лишь о каракатице длиной 90 сантиметров, включая щупальца, то есть об экземпляре немного большем обычного. Тем не менее происшествие наделало много шума, животное называли “совершенно необыкновенной рыбой”. Можно предположить, что после шума по поводу голландского чудовища “морские демоны” вошли в некотором роде в моду.
Они привлекли внимание Адама Ольшлегера, по прозванию Олеариус, немецкого эрудита, которого герцог голштинский Фридрих назначил послом (1633–1639) в Московии и к правителю Персии, а также сделал его своим личным библиотекарем и хранителем Кабинета редкостей в своей резиденции в Гетторфе. Среди чудес этого музея, где египетские мумии соседствовали с набитыми соломой чучелами крокодилов, Адам Олеариус хранил труп кальмара, едва достигавшего фута в длину, но который, по его мнению, был еще молодым и мог бы достичь размеров человека и даже стать еще намного больше. Можно догадаться, что к такому предположению его склонила поимка у голландских берегов “морского чудовища” длиной 1,35 метра, а возле Гамбурга — “совершенно необыкновенной рыбы” длиной 90 сантиметров. На основании их описаний он тотчас же сравнил эти два существа со своим собственным маленьким кальмаром:
“Кто же не увидит, по опубликованным описаниям и рисункам, что все три рыбы принадлежат почти к одному виду? Разве что голландский экземпляр и наш более вытянуты, а гамбургский немного более округлый. Принадлежность обоих видов известна, всех их можно отнести к моллюскам”.
И он предлагает классифицировать последнего как каракатицу, а двух первых относит к кальмарам.
Прежде чем поставить этот замечательно точный диагноз, Адам Олеариус не удержался от насмешки над “физиками и учеными”, которые, не умея определить пойманное в Голландии животное, видят в нем “диковинное существо”, служащее дурным предзнаменованием в связи с высадкой английских войск. Лучше бы, говорит он, почитали Альдрованди и Джонстона!
Стоит обратить внимание еще на один странный экспонат кунсткамеры в Гетторфе. В каталоге редкостей его описание непосредственно предшествует описанию головоногих чудовищ. Речь идет о “рыбе, называемой “морским монахом”, так как ее передняя часть очень похожа на голову монаха”. Это странное существо, уточняет Адам Олеариус, было поймано живым у деревни Энкхузен, на западном побережье Фрисландии.
Хранитель Кабинета редкостей не делает никаких сравнений между этим странным существом и головоногими, о которых он говорит вслед за тем. Но кажется, что не без задней мысли он поставил их, так сказать, на одну полку. Сравнивая их изображения, сразу видишь, что пресловутый “морской монах” — это всего лишь изувеченный и засушенный кальмар, очень похожий на пойманного в Голландии и изображенного ниже. Венчик “волос” вокруг тонзуры “монаха” — это обрубки щупалец кальмара.
Олеариус добавляет, что Альдрованди также описал “монаха”, но тот экземпляр был покрыт чешуей и не был похож на своего собрата из Энкхузена. Отсутствие абсолютного сходства не помешало, однако, профессору Стенструпу признать в чудовище Альдрованди гигантского кальмара.
Двухголовое животное из Дингл-Ай-Кош
Следующий эпизод из истории гигантских кальмаров более сенсационный, чем предыдущие, он погружает нас в атмосферу “Трехгрошовой оперы” Бертольда Брехта.
В конце 1673 года некая личность, о которой неизвестно ничего, кроме имени, Джеймс Стюарт, и профессии, коммерсант, разъезжала по городам и весям Ирландии, вызывая на пути своего следования любопытство или ужас, изумление или недоверие, но никого не оставляя равнодушным. Повсюду он возил с собой таинственный продолговатый ящик, больше него самого, и не менее громоздкий рулон полотна. Раскинув свой шатер на месте сельской ярмарки или на рыночной площади, он предлагал зевакам послушать правдивую историю о двухголовом чудовище, которое он собственными руками поймал в Дингл-Ай-Кош, в графстве Керри. В подтверждение своих слов он показывал пачку писем от достойных доверия свидетелей, которые видели остов животного и знали обстоятельства его поимки. Затем, “за скромную плату”, добрые люди приглашались внутрь посмотреть на “изображение рыбы, нарисованной в натуральную величину на холсте”.
И наконец, на развернутом полотне любопытные, соблазненные краснобаем, могли созерцать наивный рисунок, изображающий кальмара 6-метровой длины, овальный корпус которого казался обернутым свободными складками ярко-красной оболочки, из которой высовывался острый конец тулбвища, украшенный чем-то вроде двухлопастного хвостового плавника.
На голове были нарисованы два громадных глаза, из нее торчали также восемь коротких рук, покрытых по всей длине двумя рядами присосок. В центре этой шевелюры Горгоны помещались две более длинные конечности, такой же толщины, как и остальные, но голые и гладкие, с острыми концами.
Но самым удивительным в этом портрете был толстый округлый нарост, снабженный челюстями и грубо нарисованными глазами: иначе говоря, вторая голова упрощенной модели.
Рядом с изображением помещался пояснительный текст, содержавший более подробную информацию. Хозяин балагана читал его торжественным тоном, подчеркивая указкой самые выразительные детали в тексте и на рисунке:
“Это чудовище было поймано в Дингл-Ай-Кош, в графстве Керри, после того как оно было выброшено на берег во время шторма в октябре 1673 года. У него две головы: большая имеет два глаза, каждый величиной с оловянную тарелку. Длина чудовища около 19 футов (5,8 м), тело его толще, чем у лошади, а форма его показана на рисунке. На большей из его голов имеется десять рогов, некоторые из них длиной шесть футов, другие восемь или десять футов (2,3–3 м), а один длиной одиннадцать футов (3,35 м); самые крупные из них толщиной с ногу человека, а самые тонкие — с человеческое запястье. Эти рога торчат во все стороны. Из десяти его рогов два самых больших расположены в середине, они гладкие и блестящие, другие восемь имеют зато по сотне коронок, расположенных попарно, и все восемьсот коронок — с зубами по краям, как зубчатое колесо часов. Они рвут все, что к ним прикасается, с помощью этих острых зубцов. Толщина коронок равна большому пальцу человека или немного больше, так что в середину ее можно засунуть палец. Внутри коронок находится что-то похожее на жемчужину или на глаз. На спине чудовища имеется покрывало ярко-красного цвета, окаймленное бахромой; оно спадает с двух его сторон, как скатерть со стола, с изнанки оно белое. Коронки и покрывало выглядят великолепно.
Это чудовище не имеет ни костей, ни плавников, ни чешуи, ни лап; кожа его гладкая, как человеческий живот. Плавает оно, взмахивая своим покрывалом. Оно может высовывать свою маленькую голову из большой на длину одного метра и снова прятать ее: она похожа на орлиный клюв, и внутри ее два языка, посредством которых, вероятно, чудовище заглатывает пищу. Когда оно умерло и его вскрыли, то обнаружили, что его печень весит тридцать фунтов”.
В продолговатом футляре хранились, замаринованные, два щупальца длиной 2,5 метра и “малая голова”. Но после внимательного осмотра зрители обнаружили, что глаза, изображенные на рисунке этой головы, — плод фантазии демонстратора.
На самом деле малая голова описанного здесь кальмара является не чем иным, как глоткой животного, так называемый клюв — конец выворачивающейся трубки, который рвет пищу, а раздвоенный язык — устройство для более мелкого ее дробления, работающее по принципу терки.
Другая интересная деталь в этом описании — присоски с роговыми зубцами по краям, которые у больших — экземпляров превращаются в коронки хирургического инструмента — трепана или механического инструмента — пробойника. Сила присасывания увеличивается за счет надсечек на теле при посредстве этого устройства.
В общем, эти большие кальмары очень напоминают фантастического спрута Виктора Гюго, от прикосновения которого лопается кожа и кровь бьет фонтаном “под нечеловеческим нажимом”.
История поимки чудовища
Обстоятельства поимки животного нашим ярмарочным знакомцем известны из письма некоего Томаса Хука из Дублина, адресованного 23 декабря 1673 года его другу Джону Уикинсу в Лондон:
“…В прошедшем октябре, кажется 15-го числа, он бродил один по берегу моря в Дингл-Ай-Кош, когда что-то большое в море привлекло его внимание. Когда он разглядел рога, он понял, что перед ним что-то страшное. В первую минуту он боялся посмотреть на чудовище, а когда осмелился, то перед ним предстало великолепное зрелище: рога были все украшены коронами, похожими, по его словам, на жемчужины или драгоценные камни. Животное могло шевелить своими десятью рогами и поворачивать их вокруг головы, как это делают улитки; два самых длинных рога оно выбрасывало вперед, а остальные восемь делали беспорядочные движения. Когда животное приблизилось к берегу, его передняя часть оказалась на суше и лежала неподвижно, вытянувшись. Тем временем подошло подкрепление. Видя, что животное им не угрожает, сбегали за веревками, обвязали ими его заднюю часть и попытались вытащить чудовище на пляж. Оно по-прежнему вело себя смирно, и тогда, расхрабрившись, люди решили потянуть его голыми руками за рога. Но короны так впивались им в руки, что они вынуждены были ослабить хватку: все короны были вооружены зубцами и вцеплялись во все, к чему прикасались. Тогда рога перетащили с помощью багров и, поскольку наступил вечер, ушли, оставив животное на берегу. На другое утро его нашли мертвым…”
Предприимчивый хозяин “двухголового животного” в конце концов отправился в Дублин с целью представить свои трофеи главе городского магистрата. Как отреагировал на это господин префект, история умалчивает. Но происшествие это, во всяком случае, вызвало сенсацию, о чем имеются письменные свидетельства в виде рукописного письма и двух больших бюллетеней, напечатанных один в Дублине, другой в Лондоне. Первый, несомненно, был образцом листовки, которая раздавалась зрителям ярмарочного павильона, а второй — чем-то вроде брошюры, которая содержала, кроме портрета животного и его описания, копии трех удостоверяющих событие писем.
Эти документы, настолько же ценные, насколько и живописные, были собраны лондонским книгопродавцем Томасом Торпом, коллекционером материалов, относящихся к истории Ирландии. В конце концов они оказались в библиотеке Королевского общества в Дублине, откуда были извлечены на свет Божий только в 1875 году натуралистом А.-Дж. Мором для переиздания.
Является ли кальмар самой крупной рыбой в море?
Нам уже известно от Эрика Понтоппидана, епископа Бергена, что в 1680 году “молодой” осьминог так неудачно застрял между рифами залива Ульванген в Норвегии, что погиб там, и зловоние от его трупа “а некоторое время парализовало все движение в фиорде. Никакие подробности об этом животном, безусловно громадном, до нас не дошли, кроме упоминания о множестве рук. Но можно не сомневаться, что речь идет о кальмаре, а не об осьминоге. Прекрасно лазающий и ползающий, осьминог с легкостью вышел бы из этого трудного положения, в то время как кальмар гибнет, если попадает на мелководье.
Во всяком случае, известно, что в течение одного только XVII века на берег были выброшены пять кальмаров или каракатиц, разной величинь; но все равно гигантских, в разных местах Европы: в Исландии, Голландии, Германии, Ирландии и Норвегии. И конечно, эти зарегистрированные и потому дошедшие до нас сведения не были единственными. Можно только удивляться, почему наука так долго хранила равнодушное молчание по поводу существования в море таких гигантов. Но новости в прошедшие века распространялись нескоро и недалеко. Эти отдельные эпизоды, подробности которых искажались при последовательной передаче, никак не подталкивали точные науки к изучению гигантских головоногих. Постепенно вокруг них складывались легенды, поскольку пробелы в знаниях всегда заполняются воображением. А мифические преувеличения, обращения к чудесам и сверхъестественным объяснениям неизбежно вызывают реакцию недоверия.
Так, когда преподобный Антуан-Жозеф Пернетти, из аббатства де Буржель, член Королевской академии наук и литературы Пруссии, член-корреспондент аналогичной академии во Флоренции и библиотекарь его величества короля Пруссии, сопровождал Бугенвиля в плавании на фрегате “л'Эгль” к Мальвинским островам в 1763–1764 годах, авторитета его титулов, должностей и его эрудиции оказалось недостаточно, чтобы убедить читателей в реальности слухов, которые он привез из дальних морей. Люди просвещенные предпочитали не оспаривать его утверждения, все же утрированные, относительно гигантского роста жителей Патагонии, но ограничивались улыбкой по поводу его рассказов о гигантских кальмарах:
“По мнению мореплавателей южных морей, — повествует аббат, — кальмар является самой крупной морской рыбой. Он хватает добычу подвижными отростками, расположенными на конце его морды. Моряки говорят также, что он цепляется за корабль этими отростками и карабкается на него, когда тот на ходу: если это происходит ночью, когда его не видно, он может повиснуть на борту, накренить судно своим огромным весом и даже его опрокинуть. Поэтому выставляется охрана с топорами и другими режущими орудиями, чтобы рубить эти отростки, как только заметят, что они ухватились за судно. Наш капитан и его брат, которые много плавали по южным морям, подтвердили этот факт; они добавили также, что ели эту рыбу, которая весила 150 фунтов, и что она превосходна на вкус. Если судить по маленькой рыбке этой породы, рисунок который я привожу, вкус ее должен быть очень тонким. Кальмар, который служил ей футляром, и сама рыбка почти прозрачны”.
Иллюстрация, приложенная к тексту преподобного Пернетти, не оставляет сомнений, что это действительно был кальмар.
Правда, капитан судна не гарантировал существования экземпляров весом более 75 килограмм, но и это не так уж мало: общая длина такого кальмара должна составлять Около 3 метров. Если учесть, что кальмары, упомянутые в ученых трактатах того времени, не превышали 10 килограмм, следует признать, что сообщение отца-бенедиктинца привносит кое-что новое в наш сюжет.
Когтистая каракатица сэра Джозефа Бэнкса
Справедливость рассказов Антуана-Жозефа Пернетти косвенно подтвердил другой случай.
В 1768 году капитан Джеймс Кук предпринял свое первое кругосветное плавание в направлении с востока на запад. Его сопровождали два натуралиста: один — британский меценат сэр Джозеф Бэнкс, другой — Дэниел Солендер, один из любимых учеников Линнея, которого он направил, как многих других, исследовать мир, изучать новые, неизвестные еще виды животных и растений. Желание отца систематики живого мира вскоре исполнилось совершенно сенсационным образом.
Обогнув мыс Горн, “Индевор” направлялся к новым островам на юге Тихого океана, когда произошел необычный случай, который капитан должен был отметить в своем отчете о плавании:
“Господин Бэнкс нашел большую каракатицу, которая, по всей видимости, была убита птицами: ее искалеченное тело плавало на поверхности воды. Она очень отличалась от головоногих, встречающихся в европейских морях, поскольку ее конечности вместо присосок были снабжены двойным рядом когтей, очень острых, похожих на кошачьи, которые это животное могло по желанию выпускать и убирать”.
Отдельные части моллюска были привезены в Англию в 1781 году и сданы на хранение в лондонский Хирургический колледж. Когда впоследствии они были изучены знаменитым анатомом Ричардом Оуэном, его заключение было таково:
“Плавники животного имеют ромбовидную форму, что позволяет ему одинаково хорошо плыть как вперед, так и назад. Сравнивая размеры этого головоногого, по сохранившимся щупальцам, с другими взрослыми животными этого вида, но меньших размеров, рассчитали, что его корпус должен был составлять 4 фута в длину (1,2 м), а вместе с щупальцами — превосходить 7 футов (2,1 м)”.
Описание плавников животного, которые не образуют единого непрерывного кольца вокруг его корпуса, свидетельствует о том, что речь идет не о каракатице, а о кальмаре. Хотя Аристотель четко определил разницу между этими двумя видами, прискорбная путаница снова объединила их в это время.
Странный когтистый головоногий моллюск, найденный компаньонами Кука, вскоре снова заставил говорить о себе и снова был неправильно определен. Действительно, в своей “Естественной истории Чили” известный чилийский писатель Хуан Игнасио Молина упоминает когтистую каракатицу, несомненно похожую на каракатицу сэра Джозефа. В начале следующего века Пьер Дени де Монфор довершил путаницу, назвав того же самого моллюска “когтистым осьминогом”!
Потребовалось дождаться солидной монографии по головоногим моллюскам Феррюсака и д'Орбиньи (1835–1848), чтобы увидеть торжество истины. Альсид д'Орбиньи распознал по рисунку, представляющему щупальце “большой каракатицы” сэра Джозефа Бэнкса, характерные особенности разновидности средиземноморского кальмара, названного им, в переводе с латинского, “кальмаром вооруженным”.
Размеры кальмара, найденного Бэнксом в Тихом океане, были, конечно, не такими внушительными, как у кальмаров, выброшенных там и сям на берега Европы. Что такое два метра. с щупальцами по сравнению с кальмаром из Картейи, 14—16-метровой “чудовищной рыбой” Олафа Магнуса, 7-метровым кальмаром из старой ирландской хроники или 6-метровым “двухголовым монстром” из Дингл-Ай-Коша. И все же в комментариях по поводу этого моллюска профессор Оуэн подчеркивает опасность контактов с ним: “Жители полинезийских островов — ловцы жемчуга, испытывают вполне обоснованный страх перед этими животными”.
Действительно, рога, которые у этих кальмаров заменяют щупальца, очень опасны при прикосновении к ним, даже если это кальмар средней величины.
Щупальце длиной более восьми метров
Одно несомненно: аббат Молина, изучив фауну чилийских вод, не верил в присутствие в этой части Тихого океана каракатиц больших размеров, “вооруженных” или нет. Например, он пишет по поводу так называемого кальмара-стрелы: “Моряки преувеличивают размеры и силу этого животного, но что касается чилийских вод, там наверняка не найдется экземпляра тяжелее 150 фунтов”.
Это вес, названный информаторами аббата Пернетти. Пусть рогачи весят 150 фунтов, кажется, говорит аббат Молина, но морские животные большей величины — это фантазии матросов!
Но не только матросы делали такие заявления. В “Британской зоологии” (1777) английский натуралист Томас Пеннент приводит удивительные подробности о головоногом, которого он называет вместе с Линнеем Sepia octopodia и который является, несомненно, осьминогом:
“В жарких широтах встречаются животные громадных размеров. Один из моих друзей, прилежный наблюдатель природы, который долгое время жил на островах Индийского океана, сообщает мне, что, по словам туземцев, там встречаются экземпляры, центральная часть которых составляет две морские сажени (3,65 м), а каждое щупальце в длину равно 9 морским саженям (16,5 м). Индусы очень их боятся, когда плавают в своих маленьких лодках: из страха, что животное перебросит свое щупальце через борт и потопит лодку, они никогда не плавают без топора, которым можно отрубить это щупальце”.
Эта информация может относиться как к кальмару (и даже в большей степени к кальмару), так и к осьминогу.
В 1784 году вниманию публики были представлены некоторые более точные факты. В своем исследовании о происхождении амбры (1783) доктор Шведиавер привел удивительные сведения, полученные им от капитана-китобоя из Новой Англии, искренность которого вне подозрений. Этот честный и здравомыслящий человек, как представляет его сэр Джозеф Бэнкс, долгие годы "занимался китобойным промыслом в австралийских морях. Лет десять назад, по его словам, он поймал кашалота, у которого в пасти застряло что-то большое, что он сначала не распознал, но что потом оказалось щупальцем Sepia octopodia длиной около 27 футов (8,23 м). И это была еще не вся длина, так как один конец был разрушен желудочным соком кашалота.
“Если, — комментирует Шведиавер, — мы примем к сведению громадную длину этого щупальца, мы перестанем удивляться словам рыбаков, будто каракатица является самой большой океанской рыбой”.
Предложение Линнея считать Sepia octopodia (каракатицу с восемью ногами) осьминогом кажется абсолютным нонсенсом, поскольку каракатица является, собственно говоря, десятиногом, то есть головоногим с десятью конечностями. Но Линней зачислил почти всех головоногих в один род. В данном случае термин “каракатица” выбран все же не совсем неудачно. Вполне возможно, что это щупальце принадлежало десятиногу, то есть кальмару, а не осьминогу. Кашалот и кальмар являются извечными врагами. В этом нет ничего удивительного, ибо оба они хищники и охотничьи угодья у них одни и те же — все водное пространство; осьминоги же, напротив, живут на дне.
Дуэль между кальмаром и кашалотом
Кальмары и кашалоты ведут в водных глубинах битвы не на жизнь, а на смерть. Остатки рогачей в изобилии находят в пищеварительных трактах пойманных китов, а на шкуре кашалотов видны ряды круглых шрамов, оставленных зубчатыми присосками их противников. Были люди, имевшие редкую возможность присутствовать при некоторых моментах этих смертельных дуэлей. Среди них можно назвать английского писателя Фрэнка Буллена, который в 1875 году в возрасте 18 лет оказался на китобойном судне. В своей знаменитой книге “Плавание “Кашалота”” он оставил нам описание такой сцены, происходившей в одиннадцать часов вечера на выходе из Малаккского пролива:
“Море так сильно волновалось там, где его освещала луна, что я едва не поднял тревогу. Я часто слышал о вулканических островах, которые внезапно поднимались из воды и исчезали в мгновение ока, а поскольку мы находились недалеко от Суматры, с ее цепью активных вулканов, меня охватила тревога. Я взял бинокль и навел его на то место, где кипела вода. Я сразу же понял, что мои страхи по поводу вулканов и подводных землетрясений напрасны, но те стихийные силы, которые я увидел, вполне извиняли мою ошибку.
Громадный кашалот вел смертельный бой с гигантским кальмаром, почти не уступающим ему по величине, бесконечные щупальца которого опутывали его целиком. Голова кашалота была как сетью покрыта переплетающимися щупальцами; и это было вполне понятно, поскольку он держал в своих челюстях туловище моллюска и методично перекусывал его пополам.
Рядом с цилиндрической головой кашалота я видел голову гигантского кальмара, которая может присниться только в кошмарном сне. Насколько я мог судить, она была величиной с нашу большую бочку на 350 галлонов (590 л) и, вероятно, даже больше. Глаза были такие громадные и темные, что на фоне светлой головы производили удивительное впечатление. Они были менее фута в диаметре, с опаловыми переливами, как куриная кожа.
Происходящее привлекло акул, которые, как шакалы возле льва, намеревались принять участие в пире и с нетерпением ожидали смерти моллюска…”
В ноябрьском номере за 1952 год журнала “Французский охотник” капитан дальнего плавания Макс П. Робен рассказывает, как он оказался свидетелем похожей схватки между кашалотом и громадным спрутом, 8—10 метров длиной.
Невероятные ныряния кашалота
Сообщение о спруте сначала кажется ошибкой.
Царствуя на необъятных просторах океана, кашалот, по-видимому, никак не может войти в контакт с осьминогом, прячущимся в расселинах прибрежных скал или в придонных водах.
Но на это можно возразить, что большой зубастый кит имеет обыкновение нырять, и, как стало недавно известно, на невероятно большую глубину. Всего четверть века назад все натуралисты считали, что киты не могут погружаться глубже ста метров. Некоторые признавали, хотя и неохотно, что они способны выдерживать громадное давление в морских глубинах. Но все были согласны в том, что киты должны были бы умирать от газовой эмболии при выныривании, той самой “кессонной болезни”, от которой страдают водолазы, слишком быстро поднимающиеся на поверхность.
Киты — это животные, дышащие воздухом, которые под водой существуют на скудном пайке того воздушного запаса, который содержат их легкие. Поэтому трудно было себе представить, что они могут погружаться на большую глубину. В. этом случае им пришлось бы выбирать: подниматься затем на поверхность с благоразумной медлительностью и погибнуть от удушья или выныривать на большой скорости и умереть от эмболии.
Только один зоолог не разделял это мнение. Это был немецкий исследователь Вилли Кюкенталь, тогда профессор в Бреслау, который хладнокровно утверждал в 1900 году: “Кашалот может нырять на глубину в тысячу метров”.
Если бы кашалоты не были до такой степени лакомы до кальмаров, что принимали иногда подводные телефонные кабели за их щупальца, то Кюкенталя можно было бы принять за фантазера, если не за сумасшедшего.
Несколько лет назад действительно капитан Харн со специального судна “Гардиан” был вынужден поднять поврежденный кабель длиной около 500 метров у экваториального берега с глубины 1680 футов (512 м). Каково же было его удивление, когда на конце своей импровизированной удочки он увидел 10-метрового кашалота: кабель обвился вокруг его нижней челюсти!
Вместо того чтобы признать, что кашалоты могут погружаться глубже 500 метров, были за уши притянуты несколько гипотез. Самая незамысловатая из них сводилась к тому, что труп кашалота совершенно случайно упал на кабель.
Но в апреле 1932 года повторился похожий эпизод, и на этот раз при еще более необычных обстоятельствах. Поступил сигнал о повреждении кабеля, соединявшего Бальбоа, в зоне Панамского канала, с Эсмеральдой, в Эквадоре. Когда подняли кабель в открытом море у берегов Колумбии с глубины 3240 футов (987 м), то увидели мертвого кашалота запутавшегося в нем как котенка в клубке пряжи. Кабель опутывал не только его нижнюю челюсть, но все тело, и хвостовой плавник тоже. Чтобы так запутаться, кит-лакомка должен был очень постараться, с яростью отбиваясь от схватившего его лжекальмара.
Кашалоты — любители телефонных кабелей?
Когда убедились, что кашалот ныряет на глубину тысячи и более метров, встал вопрос о механизме, делающем возможными такие подвиги.
Благодаря работам американских физиологов Ирвинга и Шолендера было установлено, что кашалот может оставаться на глубине по меньшей мере 75 минут, то есть час с четвертью. Это возможно не потому, что у него больше, чем у человека, относительный объем легких — на самом деле он меньше половины человеческого, — а потому, что он на 90 процентов обновляет воздух в легких при всплытии на поверхность, а человек — только на 15–20 процентов. Кроме того, его дыхательный центр менее чувствителен к углекислому газу, который постепенно накапливается в крови при непоступлении кислорода. Под возбуждающим воздействием этого газа его дыхание не учащается, как это бывает у нас, и он не потребляет больше кислорода тогда, когда его не хватает. Все это позволяет ему подниматься довольно медленно и постепенно, совсем не задыхаясь. С другой стороны, ему не угрожает в такой степени, как водолазу, газовая эмболия, так как в его легких скапливается ограниченное количество азота, поскольку его воздух в процессе ныряния не обновляется. Кроме того, в процессе погружения давление воды на бока нагнетает в его бронхи, трахею и носовые полости большую часть газа, не растворенную в крови. И наконец, ускоренное биение сердца во время подъема благоприятствует быстрому удалению растворенного азота.
И все же нельзя исключить совсем опасность “кессонной болезни” у морских млекопитающих в процессе ныряния. Поэтому возникает вопрос: что же толкает кашалота на такие глубоководные авантюры? Это не может быть чувство самосохранения, так как уже на глубине 100 метров он может считать себя в безопасности, тем более на глубине 500 метров, в абсолютной темноте. В глубину его может толкать только голод. Два случая с поврежденными кабелями это доказывают. Если учесть, что кашалоты питаются почти исключительно кальмарами, а кабели очень похожи на щупальца их добычи, то их фатальная ошибка становится вполне объяснимой, особенно в условиях темноты.
Только нижняя челюсть кашалота вооружена зубами — страшными костяными кинжалами длиной 10 сантиметров, которые вкладываются в соответствующие ячейки верхней челюсти. Предполагают, что, охотясь, кит опускает нижнюю челюсть вертикально вниз, используя свои белые зубы как приманку для кальмаров, а сам черный кит сливается с окружающей темнотой. Похожим образом средиземноморские рыбаки ловят осьминогов на смехотворную оливковую веточку.
Но инциденты с телефонными кабелями наводят еще на одну мысль. Что если кашалот тащит свою отвисшую челюсть, как трал, в темноте у самого дна в расчете на какую-нибудь добычу — отдыхающего на дне кальмара или осьминога? Анализ содержимого его желудка, между прочим, подтверждает это. Но делать такие заключения надо с осторожностью. Наши знания о головоногих моллюсках базируются в основном на изучении содержимого желудков кашалотов: громадного количества желеобразной плоти, щупалец громадных размеров, чудовищных клювов. Памятуя об общей среде обитания китов и кальмаров, эти остатки обычно приписывают кальмару. В действительности они могут случайно принадлежать и осьминогу, и это значительно меняет представление о размерах их хозяев. Если у обычного осьминога щупальце составляет 5/6 его длины, то у кальмара — только 1/3 (если не считать втяжных щупалец). Поэтому метровое щупальце может принадлежать как кальмару длиной 3,5 метра, так и осьминогу длиной 1,2 метра. Разница значительная!
Пьер Дени де Монфор — непризнанный малаколог
[1]
“Предположение, основанное на вероятности, может быть иногда очень веским, — замечает в своем “Дневнике” известный американский писатель Генри Дэвид Торо, — как в случае, например, когда находят муху в молоке”.
Находку в пасти кашалота щупальца головоногого моллюска длиной 8 метров можно отнести отчасти к событиям именно такого рода. Они могут навести на размышления относительно величины хозяина этого щупальца. Надо думать, однако, что большинство людей отрицают ценность самых основательных из таких предположений, поскольку был человек, который поплатился своей репутацией и, возможно, своей жизнью, пытаясь сделать выводы из этого события, которые сами напрашивались.
Сообщение доктора Шведиавера, появившееся в 1783 году, не давало покоя молодому французскому натуралисту, влюбленному в чудеса. Его звали Пьер Дени де Монфор, прежде чем он стал гражданином Дени-Монфором — благодаря революции.
Война и мир
Родившийся в 1764 году, этот мечтатель и энтузиаст с юных лет проявлял живой интерес к естественным наукам.
Увы, он принадлежал к поколению, принесенному в жертву историческим катаклизмам. Ему было 25 лет, когда была взята Бастилия, — в этом возрасте люди ищут случая проявить себя. Была провозглашена Республика, и, согласно печально известному высказыванию Фукье-Тенвиля, она “не нуждалась в ученых”. Зато она очень нуждалась в тот момент в солдатах, не говоря уже о полицейских, судьях и палачах. В то время как террор царил на французской земле, революционные войска жаждали поделиться со всем миром прелестями нового режима, предавая огню и заливая кровью большую часть Европы. То ли увлеченный новыми идеями, то ли желая заставить забыть "свое недостаточно скромное происхождение, гражданин Дени-Монфор, не лишенный авантюрной жилки, с энтузиазмом принял участие в так называемых семи кампаниях свободы: они позволили ему по крайней мере продемонстрировать преданность своей стране. Конечно, у него не было тогда времени на научные занятия, но после того, как сложил оружие, он, по его собственным словам, “был счастлив, что в шуме битв он не потерял внутреннего интереса к естественной истории”.
В этот момент его судьбой заинтересовался геолог Бартелеми Фожа де Сен-Фон и предложил ему поработать некоторое время рядом с собой, после чего Дени-Монфор занял его должность в Ботаническом саду. Замечательные способности молодого человека были вскоре замечены руководством Музея естественной истории. Так во время экспедиции генерала Бонапарта в Египет он был приглашен участвовать в ней в качестве научного сотрудника. Но одновременно знаменитый анатом Добантон предложил ему в числе других помощников сопровождать его в поездке в Германию. Наш герой отказался от миражей Египта, — он предпочел работать вместе с блестящим ученым, который был главным сотрудником Бюффона, отличал его среди других коллег и дарил “отеческой дружбой”.
Знание многих иностранных языков способствовало его успехам в музее, где его ценили также и как переводчика. Профессора этого знаменитого института собирались послать его в качестве минералога в кругосветную экспедицию, которую планировал капитан Бо-ден. Увы, обстоятельства помешали этому путешествию, которое было пределом желаний того, кто уже в юности посетил три континента.
Когда Добантон умер (1799) и место главы кафедры минералогии стало вакантным, Дени-Монфор сразу же представил профессорам музея предложение назначить на эту должность геолога Доломье, возглавлявшего научную часть египетской экспедиции, которая для него кончилась полным крахом — он попал в руки врагов. Эта благородная инициатива Дени-Монфора была не совсем бескорыстной, поскольку он просил в то же время разрешения замещать Доломье в этой должности до его прибытия.
Как бы там ни было, этот маневр не удался. Очевидно, потому, что, слишком занятый борьбой с врагами республики, Дени-Монфор в тридцать шесть лет имел, по его собственному признанию, “слишком мало опубликованных работ”. Ему как раз представился в это время случай заполнить этот пробел в своей научной биографии, так как Сонини де Менонкур без колебаний предложил ему написать для издания “По следам Бюффона” главу о моллюсках.
Дени-Монфор набросился на эту работу с яростной страстью. Склонный к широким обобщениям и в то же время не позволяющий ускользнуть от своего внимания ни одной существенной детали, он принялся с терпением монаха-бенедиктинца перебирать всю научную литературу, существовавшую в то время. Вот тут-то он и наткнулся на заметку доктора Шведиавера относительно происхождения амбры. Он сразу же увидел в ней затравку для сенсационных открытий в области уже достаточно скомпрометированной в то время — в вопросе о существовании гигантских головоногих моллюсков.
Эпоха великих компиляторов — Плиния, Элиана, Винсента де Бове, Геснера, Альдрованди, Джонстона, Уотона — закончилась. Под авторитетным влиянием Бюффона зоология заняла свое законное место среди точных наук, и зоологи занимались отныне только конкретными фактами и доверяли только точным наблюдениям. Это значит, что большинство из них относили рассказы о скандинавских кракенах и их разнообразных родичах к области морских суеверий.
Чудовищное щупальце, которым размахивал доктор Шведиавер, — не заставит ли оно их изменить свои взгляды на этот предмет? Дени-Монфор, хорошо изучивший всю старую литературу, считал это очень желательным. Но желая собрать все возможные свидетельства, прежде чем делать выводы, он решил произвести систематический опрос среди американских китобоев, базировавшихся в Дюнкерке.
В пасти кашалотов находят вещественные доказательства
Несколько лет назад Шарль Александр де Калон, генеральный финансовый инспектор Франции, был озабочен исчезновением китобойного промысла в стране. Баски, пионеры в этом деле, были вытеснены с течением веков голландцами, которые позаимствовали у них все секреты этой профессии, но в свою очередь были лишены этой монополии англичанами, у которых американцы после провозглашения независимости отобрали промысловые воды Нового Света. В надежде возродить китобойный промысел среди французов Калон набрал гарпунщиков среди китобоев Нантакета (США) и сделал им заманчивое предложение переселиться во Францию вместе с семьями.
Именно этих людей собирался расспросить Дени-Монфор, так как именно они в первую очередь, по его мнению, должны были знать о гигантском головоногом, щупальце которого было найдено в пасти кашалота.
Опрос этот увенчался успехом: два капитана нового флота в Дюнкерке рассказали ему о куске громадного щупальца, длиной 10,65 метра, найденном в пасти кашалота. Присоски на нем были величиной с шляпу и расположены в два ряда, как у осьминога, а общая длина неусеченного щупальца должна была составлять 18 метров. Дени-Монфор в своем отчете писал об этом животном как об осьминоге и был при этом не очень искренен, так как американский капитан считал, что щупальце принадлежало кальмару.
Красноватая рука длиной около четырнадцати метров
Второй из этих американских капитанов рассказал Дени-Монфору еще более удивительную историю — о том, как после убийства кита на поверхности воды осталось плавать длинное мясистое тело с одной стороны красноватого, а с другой — стального цвета, которое сначала приняли за морскую змею и которое напугало матросов.
Но один матрос, посмелее, обратил внимание на то, что у змеи нет головы и она не двигается. Капитан приказал втащить ее на палубу, и тогда все увидели, что это щупальце громадного осьминога с рядом присосок, которые на толстом конце были величиной с тарелку, а противоположный конец был очень тонким и острым. От щупальца отрубили несколько кусков, но, так как мясо оказалось жестким, почти все выбросили обратно в море, предварительно тщательно измерив. У основания диаметр щупальца составлял 75 сантиметров, окружность его — 2,25 метра, а общая длина — 13,7 метра.
Инцидент с лжезмеей кончился прозаически, что стало дополнительным доказательством его достоверности. Матросы отбили отрубленные куски и вымочили их в морской воде, отчего мясо стало съедобным и его можно было употреблять в пищу как солонину. Они пожалели даже, что выбросили в море остальное, так как щупальце потянуло бы на тысячу фунтов.
Почти наверное это щупальце принадлежало кальмару.
Что касается красного цвета щупальца, то головоногие вообще отличаются изменчивостью цвета. В состоянии покоя осьминоги бывают зеленовато-серого цвета с рыжими пятнами и точками, а в возбуждении меняют цвет, переливаясь всеми оттенками красного, пурпурного, фиолетового и синего, которые меняются с молниеносной быстротой. Живые кальмары бывают мертвенно-белого цвета, немного прозрачные, с голубоватыми, зеленоватыми и розоватыми оттенками и серебристым блеском. Когда кальмар мертв и игра цветов прекращается, он становится однотонно кирпично-крас-ным. Неудивительно, что мертвые кальмары или их части, которые выбрасываются на сушу или которые находят на поверхности воды, всегда бывают красными, разной степени яркости.
Картина из часовни Святого Фомы
Дени-Монфор не мог этого знать. Неудивительно, что в эпизодах с гигантскими головоногими он ведущую роль отводил осьминогам.
Подбодренный свидетельствами американских китобоев из Дюнкерка, он не колеблясь пишет в своей “Естественной истории моллюсков”, изданной в 1802 года о головоногих как о “самых громадных животных на земном шаре”. Но среди них он выделяет только два вида феноменальной величины: осьминога колоссального и осьминога кракена.
Однако он дал себе труд терпеливо и тщательно проштудировать старую литературу по этому вопросу и имел в руках все части головоломки, которые позволяли ему установить существование гигантских кальмаров. Ничто не открыло ему глаза. Даже когда он узнал, что для матросов Байонны “рогач является самым маленьким и самым большим морским животным”, то посчитал это ошибкой и, ослепленный своей навязчивой идеей, воображал, что в действительности речь идет об осьминоге.
Но в вину ему ставили не эту ошибку, а то, что в подтверждение своей идеи он приводил самые фантастические рассказы. Этим он навсегда приобрел в научной и даже популярной литературе репутацию враля и простофили. Была ли она заслуженной? Сегодня можно в этом усомниться. Он опирался на рассказы серьезных ученых и на свидетельства очевидцев.
Первое из них, хотя не персональное и преувеличенное, но основанное, без сомнения, на реальном событии, которое привело в волнение целый город, заслуживает того, чтобы на нем остановиться.
В Сен-Мало, в часовне Святого Фомы, который считается в тех краях покровителем моряков в их опасных трудах, висит картина, на которой изображен страшный момент, когда судно из этого порта едва не погибло. Оно стояло на якоре у берегов Анголы, с которой велась торговля черными рабами, слоновой костью и золотым песком. Судно готовилось к отплытию, когда среди бела дня и в тихую погоду из воды показалось морское чудовище, вызвав волнение вод далеко окрест, и взобралось на палубу судна. Обвив своими щупальцами все мачты и снасти и повиснув на них, оно наклонило судно, стремясь опрокинуть его и увлечь в морскую пучину. Весь экипаж судна не сговариваясь бросился к оружию, топорами, тесаками и саблями рубя щупальца чудовища. Но, несмотря на все усилия, судно продолжало крениться и грозило опрокинуться, увлекаемое громадным весом животного. Тогда моряки в отчаянии стали возносить моления Святому Фоме о спасении, и тот помог им: щупальца, наконец отрубили, тело чудовища сбросили в море, и корабль выпрямился, вознося мачты к небу.
Вернувшись в родной порт, моряки первым делом отправились в часовню Святого Фомы, чтобы поблагодарить его за свое чудесное спасение, но, не ограничившись этим, заказали художнику картину, на которой должен был быть изображен самый опасный момент их битвы с чудовищем.
Самой большой ошибкой Дени-Монфора была публикация копии этой картины в своем труде: автор картины, как ему и полагается, дал свою версию происшествия, слишком “авторскую” и торжественную. Картина была наивна, упрощала факты и в качестве удостоверяющего документа не годилась.
Единственным указанием на величину животного в тексте Дени-Монфора были слова о том, что щупальца обхватывали мачты до их верхушек. Мачты на таких судах достигали тридцати метров. Для щупальцев кальмара это много, но вполне допустимо. А если бы это был осьминог, как изображено на картине, то его щупальца при такой длине должны были иметь толщину 3 метра, и матросы тогда никак не смогли бы успеть их перерубить — никакими абордажными саблями!
Новые подвиги осьминогов-похитителей
Агрессивное поведение лжеосьминога у берегов Анголы косвенно подтверждает информация Л. Дегранпре, переводчика книги сэра Джона Барроу “Путешествие в Южную Африку”, который сообщает Дени-Монфору, что “негры с африканского побережья чрезвычайно боятся громадного осьминога, поскольку он часто забрасывает свои щупальца в пироги, хватает людей и утаскивает их в глубину моря; а на берегах Гвинеи этот моллюск носит имя амбазомби, что означает “злая и хитрая рыба”, они считают его даже злым духом”.
Но эти “гигантские осьминоги”, по словам очевидцев, встречаются довольно далеко от берега, что свидетельствует о том, что они хорошие пловцы, а следовательно, маловероятно, что это были осьминоги, не удаляющиеся далеко от берега и, во всяком случае, не поднимающиеся на поверхность. Скорее всего, речь идет о кальмарах, или рогачах, как их называют моряки.
Об этом свидетельствует еще один рассказ, самый подробный, об аналогичном случае, переданный нам Дени-Монфором, который, однако, не придал значения этим подробностям.
Капитан Жан-Магнус Дан, человек уважаемый и достойный доверия, совершив несколько путешествий в Китай для компании Готембурга, обосновался наконец в Дюнкерке, где провел остаток жизни и умер в почтенном возрасте. Он рассказал Дени-Монфору незадолго до смерти, как во время одного из своих путешествий, на некотором расстоянии от африканского берега, на 15° южной широты, обогнув остров Святой Елены, они попали в штиль, который длился несколько дней. Капитан решил воспользоваться этим обстоятельством и почистить судно снаружи. Вдоль бортов спустили подвешенные доски, на которых устроились матросы, которые чистили и скребли борта корабля. Когда, ени были заняты этой работой, из глубины моря поднялся один из тех рогачей, которых датчане называют “анкер-троль”, то есть “людоед-якорь”, схватил одной из своих рук двух матросов и унес их в воду вместе с подмостками. Затем он протянул второе щупальце к третьему матросу, который в это время поднимался на мачту и находился на первой ступеньке вант. Но поскольку осьминог одновременно ухватился и за ванты, он запутался в них и не смог утащить эту третью жертву, которая жалобными криками взывала о помощи. На помощь кинулся весь экипаж, с гарпунами, топорами, ножами, которыми рубили и резали щупальце, держащее матроса, потерявшего сознание от страха.
Одновременно в тело моллюска было пущено пять гарпунов, после чего он погрузился в море, увлекаемый собственным весом, вместе со своими двумя жертвами. Капитан Дан, однако, не терял надежды спасти двух своих матросов: он приказал тянуть лини, прикрепленные к гарпунам, и они почти вытащили из воды тело осьминога, но в последний момент четыре линя оборвались, а пятый гарпун вышел из тела животного, отчего судно получило опасный толчок. Все было кончено. Капитану Дану приходилось и раньше слышать о таких чудовищах, но встретился он с ним впервые. Что же касается человека, вырванного из объятий монстра, то несмотря на то, что корабельным медиком было сделано все возможное и раненый открыл глаза и смог говорить, он был почти задушен и раздавлен и ум его помутился от пережитого ужаса. На следующую ночь он скончался в жару.
Часть щупальца, отрубленная матросами, которая осталась запутавшейся в снастях, была у основания толщиной с фок-мачту и очень острой на конце, покрытая присосками размером с разливную ложку. Длина его составляла 7,6 метра, а поскольку оно было отрублено не у основания (голова чудовища даже не показалась над водой), по мнению капитана, общая длина щупальца должна была составлять 10–15 метров.
Происшествие повергло в ужас весь экипаж, и в течение пяти дней, пока продолжался этот несчастный штиль, они боялись спать, а вахтенные были постоянно настороже, ожидая нового появления страшного врага.
(Заметим в скобках, что подобные истории происходили не только возле африканских берегов. Как сообщал Дж.-М. Доусон в английском журнале “Нейчур”, в начале XIX века двухмачтовик с азиатами на борту был схвачен громадным кальмаром в проливе Милбанк (52 северной широты). Матросы не могли освободиться от него иначе, как отрубив ему щупальца топорами. Но зловредное влияние этого животного, по мнению свидетелей, было причиной того, что судно затонуло затем у побережья, южнее места встречи с кальмаром).
Любимый осьминог кракен Дени-Монфора
Неудивительно, что Дени-Монфор, который упорно называл осьминогом того, кого очевидец капитан Дан именовал рогачом, сделал осьминога и из северного головоногого моллюска, таинственного кракена. Однако ничто в свидетельствах очевидцев не позволяло сделать такого заключения относительно классификационной принадлежности кракена.
Дени-Монфор писал, что многие норвежские капитаны, приходившие из Христиании и Бергена с грузом соленой и вяленой рыбы или елового бруса, говорили ему, что хорошо знакомы с фактами, подтверждающими существование гигантских осьминогов в северных морях, и что помимо чужих рассказов имеют и личный опыт контактов с ними. Один из них, по фамилии Андерсен, рассказывал ему, что на скалах в окрестностях Бергена он видел два щупальца большого осьминога, по всей вероятности кракена, соединенных между собой куском мембраны. Они были такие толстые, что их едва можно было обхватить, а длина каждого из них равнялась 25 футам (7,6 м). В течение нескольких дней эти щупальца, которые народ принимал за морских змей, были игрушкой волн, пока море не унесло их прочь. Капитан говорил также, останки больших осьминогов на берегу моря не редкость.
Однако уже с конца XVII века личность кракена, можно сказать, была установлена. Это, несомненно, была разновидность супергигантского кальмара, которого встречали в разных частях Северной Атлантики. Так, Луи-Опостен Боек, сын врача Людовика XV, составитель издания “По следам Бюффона”, был на более правильном пути, когда писал, что знаменитый кракен, который, по словам моряков, способен опрокинуть судно, является не кем иным, как каракатицей. Если освободить эти рассказы от примеси чудес, то можно констатировать по меньшей мере, что им встречались экземпляры достаточно большие, чтобы захватить щупальцами людей с палубы баркаса или небольшого парусника.
Дени-Монфор был знаком с этим мнением своего коллеги, но цитировал его лишь для того, чтобы показать, что он не единственный современный зоолог, который верит в существование гигантских и агрессивных моллюсков.
Но если наш дерзкий малаколог считал кракена осьминогом гигантских размеров, то, спрашивается, что его толкнуло выделить еще и “осьминога колоссального”. Географические различия среды обитания? Вовсе нет. Скорее, различие их темпераментов. Он считал осьминога колоссального зловредным животным, которого природа наградила стремлением к убийству и разрушению. Именно им он приписывал исчезновение некоторых судов, которые шли ко дну внезапно и каким-то чудесным образом. Он считал их способными даже останавливать судно на полном ходу и объявлял виновниками многих драматических событий, описанных античными натуралистами. У кракена же, писал он, более миролюбивый нрав.
Этот взгляд, навеянный, видимо, очень подробными комментариями епископа Понтоппидана, оправдывает ли он разделение этих чудовищных моллюсков на осьминога колоссального и осьминога кракена, к какому бы роду они на самом деле ни принадлежали? Это очень сомнительно. Более агрессивный характер южных гигантов, возможно, следует приписать более богатому воображению южных народов.
Колоссальные осьминоги встретили холодный прием
Едва ли стоит говорить, что утверждения Пьера Дени де Монфора встретили в научном мире ледяной прием. Действительно, смелость его рассуждений дискредитировала его навсегда. Ни в одной энциклопедии нет ни малейшего упоминания об этом французском малакологе.
Уже в 1830 году Кювье в библиографическом указателе к своему “Животному царству” (2-е издание) кратко определяет его как “чудака, называвшего себя бывшим натуралистом голландского короля”. Но, приняв за имя начало его фамилии, Кювье превратил его в Монфора (Дени де). С течением времени ошибка эта закрепилась. Какое значение имеет, в конце концов, фамилия какого-то “чудака”?
Если и упоминают иногда Дени де Монфора, то для того, чтобы посмеяться над ним или его оскорбить. “Он был, вероятно, действительно душевнобольным”,— сказал о нем в конце прошлого века Феликс-Аршимед Пуше, профессор Музея естественной истории в Руане. Всего несколько лет спустя известный малаколог из Британского музея д-р У.-Дж. Рис назвал даже Дени де Монфора “бессовестным негодяем, служившим в парижском музее”. Он обвинял его в том, что тот придумал сказку о гигантском осьминоге, “который топил якобы английские военные корабли во время войны Англии с Францией”. Необоснованность этой клеветы, которую д-р Рис только повторил, показывает нам, что не пренебрегали никакими бесчестными приемами, чтобы дискредитировать бедного натуралиста.
Вот как эта нелепая история была представлена в некоторых бульварный изданиях. 12 апреля 1872 года шесть французских судов были взяты в плен у Антильских островов адмиралом Джорджем Роднеем и отведены в ближайший порт под конвоем четырех британских кораблей. В ту же ночь все десять судов затонули при таких загадочных обстоятельствах, что Дени де Монфор заявил, что такая катастрофа могла произойти только вследствие одного обстоятельства — нападения гигантского осьминога!
Очень может быть, что наш малаколог и высказал такое мнение в шутку — он не лишен был чувства юмора. Но что он всерьез мог думать, будто его любимый осьминог отомстил за поражение французов, — это, конечно, нонсенс. И потом, это странный способ служить интересам Франции — потопить полдюжины ее судов с помощью сверхъестественных сил, от которых можно ожидать большей рассудительности.
В Англии бытовало мнение, что, поскольку британское Адмиралтейство предложило более прозаическое объяснение этих событий, Дени де Монфор, дискредитированный, тщетно пытался спасти свою научную репутацию. Не преуспев в этом, он бросил естественные науки для криминальной карьеры и в результате умер на галерах. На самом деле все было совсем иначе.
Пьер Дени де Монфор не заслужил ни клеветы, ни забвения. Кроме четырех первых томов “Естественной истории моллюсков”, зоология ему обязана “Систематической конхиологией” (конхиология — учение о моллюсках) в двух томах, которая, по словам профессора Леона Вайяна (одного из немногих ученых, может быть, единственного, кто был к нему справедлив), “не потеряла еще своего значения, так как много видов, выделенных Дени-Монфором, входят в классификационный перечень; не менее двадцати пяти их упоминается в “Руководстве по конхиологии” Поля Фишера (Париж, 1887), одной из наиболее солидных работ по этому предмету”.
Все это было предано презрению и забвению.
В те времена только один натуралист принял без брюзжания выводы Дени де Монфора относительно гигантских головоногих: это был гениальный немецкий философ и зоолог Лоренц Окен. В своем замечательном труде “Руководство по естественной истории” (1815) он не колеблясь дает двум огромным “осьминогам” своего французского коллеги научные названия, сформулированные в соответствии с указаниями Линнея: осьминог колоссальный стал называться Sepia gigas, а кракен — Sepia microcosmus. Но следует сказать, что кипучий Окен, настоящее имя которого Окенфус, в свою очередь считался среди своих ученых коллег “экзальтированным”, “научным фальсификатором” и по меньшей мере “эксцентричным типом”.
У себя на родине дерзкий Дени де Монфор встречал больше всего сарказмов и насмешек. Знаменательно, что два его капитальных труда остались неоконченными. В “Естественной истории моллюсков” только два первых тома принадлежат его перу, редакция двух последних была поручена Феликсу де Руаси. Из “Систематической конхиологии” были изданы только два тома, в 1808-м и 1810 годах, в которых говорится об одностворчатых; третий том так никогда и не увидел свет. Более чем вероятно, что недоверие и враждебность научной среды способствовали преждевременной кончине этих все же значительных трудов Дени де Монфора.
Но все эти нападки только укрепляли горячего и упрямого де Монфора в его убеждениях, как всегда бывает с людьми этого типа. Встретив однажды своего коллегу Дефранса вскоре после выхода в свет его работы о моллюсках, которая уже была осмеяна, Дени Монфор важно заявил, намекая, несомненно, на “арбор” Плиния:
— Если мой кракен пройдет, я заставлю его распахнуть объятия от одного берега Гибралтара до другого.
В другой раз, в присутствии философа Жака-Жозефа Шамполиона-Фижака, старшего брата знаменитого востоковеда, наш насмешник доверительно пообещал своему бывшему шефу Фожа де Сен-Фону:
— Если моего “осьминога колоссального” примут, при втором издании я его заставлю перевернуть целую эскадру!
Когда несколькими десятилетиями позднее эти шуточки были переданы непременному секретарю Академии наук Альсиду д'Орбиньи, тот горячо возмущался и не видел в них ничего, кроме признаков экстравагантного ума и недобросовестности. Но это свидетельствует по меньшей мере об отсутствии чувства юмора у господина д'Орбиньи.
Фатальное вмешательство персидского принца Надир-Мирзы Шаха
Кракен Дени де Монфора не получил возможности протянуть свои щупальца между геркулесовыми столбами, поскольку нельзя было сказать, что он “прошел”. И до второго издания “Естественной истории моллюсков” дело не дошло, поскольку “осьминог колоссальный” не был в точном смысле слова “принят”: сочли даже более благоразумным доверить это издание начиная с четвертого тома менее мечтательному натуралисту.
Конечно, Пьера Дени де Монфора нельзя назвать человеком безупречным. Как у многих страстных ученых, у него часто отсутствовало критическое чутье, и он был готов принимать на веру те факты, которые вписывались в его концепцию. В то же время произошел злосчастный эпизод, который упрочил за ним репутацию человека легковерного.
В Париже появился молодой иностранец, по имени Надир-Мирза Шах, сын персидского владыки Шарок-Шаха, который вынужден был покинуть свою родину в результате междоусобных войн. Не зная французского языка, изгнанник был вынужден дать объявление в газету, приглашая к себе на службу лиц, знающих персидский, турецкий, русский, немецкий или китайский языки. Дени де Монфор, известный полиглот, откликнулся на это приглашение и услышал из уст принца рассказ о романтических приключениях, который не оставил его равнодушным.
Слух о пребывании в столице восточного принца быстро распространился благодаря статье, опубликованной в “Газет де Франс”. Но некий гражданин, по имени д'Оливье, знаток, по его словам, политических событий на Ближнем Востоке, сразу же возразил, что так называемый Надир-Мирза Шах не может быть ни кем иным, как самозванцем. Некоторые газеты, всегда падкие на скандал, поддержали это мнение и повели себя как свора злобно лающих псов. Среди прочего объявлялось, что король, сыном которого называет себя Надир-Мирза Шах, является евнухом, что делает его отцовство маловероятным. И наконец, главный аргумент: молодой человек обвинялся в том, что он еврей. По словам одних — польский, по словам других — голландский.
В это неспокойное в истории Франции время попасть под подозрение было небезопасно, и бедный эмигрант рисковал оказаться в тюрьме. Возмущенный Дени де Монфор во имя справедливости встал на его защиту, так его тронули несчастья принца. Он был не единственным, кто верил персидскому принцу. Господин де Варан, который двадцать два года провел в России и хорошо знал Восток, готов был засвидетельствовать его чистосердечие. И ботаник и путешественник Мишо, который объехал большую часть Персии, после долгой беседы с иностранцем был убежден, что тот является “сыном какого-то генерала или губернатора персидской провинции”.
Вооруженный такими гарантиями, Дени де Монфор опубликовал в 1801 году статью в защиту благородного беженца: “Жизнь и политические приключения Надир-Мирзы Шаха, персидского принца, пребывающего ныне в Париже”.
Если верить биографическому словарю Керара, это была очень неудачная инициатива:
“Этот пресловутый персидский принц был всего лишь самозванцем, не знающим ни истории, ни географии, ни языка персов. Его рассказы о приключениях — сплошное вранье, абсурдное и неправдоподобное. В Париже он занимался тем, что одурачивал людей: господа Варан и Дени де Монфор были одними из многих обманутых им”.
Это суждение Керара не кажется бесспорным. Возможно, этот человек и не был сыном персидского шаха, но от мнения таких эрудированных путешественников, как Мишо и Варен, нельзя просто отмахнуться: не так просто было их обмануть. В пользу “принца” говорит также знание им пяти европейских и восточных языков. Если это был мошенник, то очень высокого полета.
Как бы то ни было, но этот эпизод не способствовал укреплению престижа Дени де Монфора. Он еще раз продемонстрировал свое искреннее увлечение чудесами и приключениями, касающимися как гигантских осьминогов, так и восточных принцев.
Конец неудачливого малаколога
Бесспорно одно — Дени де Монфор никогда больше не занимал официальных постов в научных или учебных заведениях. Несмотря на сыпавшиеся на него сарказмы, он храбро и настойчиво продолжал заниматься раковинами, хотя его материальные обстоятельства “рыцаря-одиночки” не очень этому способствовали. После издания второго тома “Систематической конхиологии” в 1810 году он до 1816 года напечатал еще несколько статей и заметок в журнале “Физико-экономическая, учебная и развлекательная библиотека”, но его работа в области малакологии осталась неоконченной. Возможно, он поселяется в деревне, где жизнь дешевле, чем в Париже, и занимается более прозаическим и более прибыльным делом, чем конхиология, а именно пчеловодством. Во всяком случае, в 1813 год он печатает брошюру на эту тему: “Улей, дающий три урожая в год, укрепленный и экономичный, и его содержание, или Средства защиты пчел от вредителей”.
Но ни эта брошюра, ни занятия пчеловодством, по-видимому, не улучшили его положения, поскольку чуть позже он выпускает брошюру еще более скромную, с единственной целью заработать немного денег. Это был словарь на 16 страницах ин-октаво, содержащий 100–150 слов на 19 языках, включая диалекты. Это были наиболее употребительные слова для изучающих иностранные языки. В этом отношении опыт Дени де Монфора был предтечей современных практических методов изучения иностранных языков.
После 1816 года Дени-Монфор совсем ушел в тень, и мы так ничего и не узнали бы о нем, если бы не любопытный рассказ ученого-малаколога прошлого века профессора Ж.-Поля Дезайе. Будучи специалистом по конхиологии (отдел зоологии, изучающий раковины, главным образом моллюсков), он собрал коллекцию раковин, ставшую известной во всем мире. Он искал редкие раковины не только в окрестностях города. А в самом Париже он в течение многих лет усердно посещал магазинчики натуралистов-коммерсантов в поисках образцов, которых не было в его коллекции.
Однажды в одном из таких магазинов, где бабочки соседствовали с кристаллами аметиста, а чучела птиц — с лягушкой в бокале, Дезайе увидел, как открылась дверь и вошел человек нищенского обличья, с всклокоченной бородой, оборванный, в бахромчатых панталонах и залатанной рабочей блузе. Несмотря на свой плачевный вид, держался он уверенно.
Этот по виду нищий извлек из-под своих лохмотьев полотняный мешок и высыпал его содержимое на прилавок перед торговцем.
— Месье, я принес вам ваши раковины, — прохрипел он тоном, в котором чувствовалось, однако, достоинство.
На прилавке лежало штук двадцать раковин, многие из которых были очень редкими. Торговец тщательно пересчитал их и, порывшись в кассе, выдал странному типу монету в двадцать су и предложил ему зайти через несколько дней за следующей порцией. После ухода незнакомца Дезайе спросил с любопытством у хозяина лавки, кто это такой.
— Как, вы его не знаете? — ответил тот. — Однако это известное имя в конхиологии — Дени де Монфор.
Молодой человек не поверил своим ушам, но это действительно был Дени де Монфор, впавший в самую последнюю нищету, из которой у него не было никаких шансов выбиться. Единственным источником дохода для него были лавки натуралистов-коммерсантов, где иногда ему давали раковины для определения. Хотя это занятие требовало довольно больших и редких знаний, оно едва могло его прокормить. Из того франка, что он получал, несколько су тратилось на хлеб и колбасу, а остальное — на живительный напиток. Все это поглощалось в крошечной мансарде, где он жил в полном одиночестве, всеми оставленный и забытый. О его трагическом конце можно прочитать в библиографическом разделе “Животного царства” Кювье: “…умер от нищеты на улице Парижа в 1820-м или 1821 году”.
Он умер на улице, как Эдгар По, и даже еще ужаснее, чем По, которого успели все же отвезти в больницу, прежде чем тот испустил последний вздох.
Так ушел из жизни, одиноким и несчастным, непонятым и осмеянным, великий французский зоолог, прекрасный писатель, виновный только в том, что отважно шел по следу неизвестных чудовищ.
Пьера Дени де Монфора необходимо реабилитировать
И как будто бы этого жалкого конца было недостаточно, чтобы простить его отчасти спорные ошибки — доверчивость, упрямство, фатальную любовь к чудесам, — он не знал даже, если можно так сказать, посмертного удовлетворения от реабилитации. В качестве надгробной речи прозвучали насмешки, скрипучие проповеди и даже жалость — эта подачка для нищих духом.
Однако наш проклятый малаколог был отнюдь не без достоинств. Это был очень живой ум, необыкновенно проницательный, горящий во всех его сочинениях, как огнь пожирающий. В его время, когда библиографические исследования было не так легко провести, как сегодня, никто не смог лучше него собрать все существовавшие тогда данные по этому щекотливому вопросу — по гигантским головоногим: его культура должна была быть громадной. Его исследования в большой степени послужили руководством для последующих работ в этой области в XIX веке, и только по одной этой причине он уже заслужил большую благодарность потомков. Однако можно привести много примеров, когда позднейшие авторы, бессовестно ограбив его сначала, вместо благодарности осыпали его насмешками.
И наконец, если некоторые наивные высказывания Дени де Монфора и вызывают улыбку с высоты наших сегодняшних знаний, следует признать, что недоверчивость его противников и хулителей гораздо более утрирована, чем его легковерие, и еще в большей степени достойна сарказмов. Даже в самом своем бредовом виде его осьминог колоссальный все же ближе к реальности, чем двухметровый, в растянутом виде, осьминог, официально считавшийся гигантом этой группы в прошлом веке.
И в первую очередь следует признать необыкновенную отвагу этого всеми осмеянного французского натуралиста, которая нечасто встречается в научном мире.
Личность чудовища установлена
В то время, как упорный Дени де Монфор проводил свой опрос среди американских китобоев в Дюнкерке, но вопреки очевидности возлагал на осьминогов ответственность за злодеяния, совершенные, безусловно, гигантскими кальмарами, некоторые из этих последних продолжали заставлять о себе говорить повсюду в мире — как на севере, так и на юге, как на западе, так и на востоке.
Кальмар префекта из Медревалле
Благодаря исследованиям Олафсена и Повельсена стало известно, что в 1639 году на севере Исландии на берег был выброшен рогач громадных размеров. Другой исландский исследователь, натуралист Свен Паульсон, получил свидетельство о похожем случае, имевшем место сто пятьдесят лет спустя в том же районе.
В 1791–1793 годах Паульсон занимался исследованием наиболее диких уголков родного острова, в то время бывшего собственностью Дании. Результаты своей работы он оставил нам в виде рукописи под названием “Дневник путешественника”, хранившейся с тех пор в библиотеке исландской литературы в Копенгагене. Оттуда ее извлек знаменитый датский зоолог Стенструп в- середине XIX века, поскольку та содержала очень интересную запись, касающуюся гигантских головоногих.
В “Дневнике” приводится письмо, адресованное Па-ульсону префектом одной из северных территорий, из монастыря Медревалле, содержащее сообщения о некоторых замечательных явлениях, касающихся естественной истории, и в том числе о гигантском кальмаре, выброшенном на берег зимой 1790 года. Согласно довольно точным данным префекта, это был кальмар по меньшей мере 12 метров в длину, не считая щупалец, которые были у него в разной степени повреждены. Этот великан немного не дотягивал до размеров- “гигантских рыб” Олафа Магнуса, длина которых варьировалась от 14 до 16 метров.
Французские путешественники на рандеву с кальмарами
В 1802 году декорации меняются: почти на противоположной стороне земного шара, в южной части Тихого океана, гигантские кальмары внезапно заставили говорить о себе. В море у берегов Тасмании одного из них встретила французская экспедиция Никола Бодена, посланная к австралийским берегам первым консулом Бонапартом; вернувшись, она увидела уже императора Наполеона. Ступив 19 октября 1800 года на борт корвета “Географ”, молодой и блестящий натуралист Франсуа Перон был свидетелем этого происшествия. Он оставил о нем подробный рассказ:
“В этот день (9 января 1802 г.) мы заметили в волнах недалеко от корабля громадную спину, по-видимому кальмара, весом с тонну; она с шумом катилась в волнах, вытянув по поверхности длинные щупальца, извивавшиеся, как громадные змеи. Каждое из них было не менее 19–22 дециметров в длину и диаметром 18–21 сантиметров. Нет сомнения, что именно этому животному Дом Пернетти приписал такие чудовищные размеры и такой значительный вес, что оно могло взобраться по корабельной оснастке, накренить и потопить корабль. Описание это страдает очевидными преувеличениями, но у истоков его лежит, вероятно, появление гигантских животных именно этого вида”.
Вернувшись во Францию, ставшую империей, Перон, конечно, проконсультировался с “Естественной историей моллюсков” своего коллеги Дени де Монфора, опубликованной в 1801–1802 годах, но не вмешался, чтобы восстановить истину и отдать кальмару должное. Возможно, у него не было на это сил. Страдая от лихорадки, приобретенной им во время плавания “Географа”, длившегося с 1800-го по 1804 год, он умер 14 декабря 1810 года в своем родном городе Серийи, когда ему едва исполнилось 35 лет.
Несколькими годами позже, после Реставрации, другая французская экспедиция на судах “Урания” и “Физик”, возглавляемая Луи Клодом де Сольс де Фрейсине, подтвердила наблюдения несчастного Перона. В рассказе о их кругосветном плавании, происходившем в 1817–1820 годах, Жан Куой и Жозеф Гэмар, зоологи с “Урании”, приводят такие сведения:
“В Атлантическом океане, вблизи экватора, в тихую погоду мы увидели останки гигантского кальмара; то, что от него оставили птицы и акулы, весило еще фунтов сто, а это была едва половина его длины, совершенно лишенная щупалец, так что вся масса животного весила, без преувеличения, 400 фунтов”.
И наконец, в своей книге “Руководство по естественной истории моллюсков и их раковин”, опубликованной в 1829 году, Поль Карел Сандер Ранг, известный малаколог и одновременно старший офицер Королевского морского корпуса, описывает третью похожую встречу, на этот раз также в Атлантике:
“Мы встретили в открытом океане совершенно особенное животное, темно-красного цвета, с короткими конечностями, весом в тонну”.
Еще менее вразумительным, но наверняка из той же серии является свидетельство адмирала Сесиля, который во время путешествия на “Героине” наблюдал, как “вдоль борта проплыл гигантский головоногий моллюск”.
В это неспокойное время, когда политические режимы, совсем непохожие друг на друга, быстро сменяли один другой, французы, по-видимому, много путешествовали. И всегда путешественники для нашего просвещения встречались с гигантскими кальмарами, а такого рода встречи невозможны, если сидишь в тихом уголке Франции.
Музейные богатства, накопленные к 1850 году
Итак, если в начале XVIII века о существовании кальмаров большой и очень большой величины знали только немногочисленные очевидцы и знакомые со старыми текстами книжные черви, то к середине следующего столетия в нем уже не сомневался никто.
В это время вещественные доказательства их существования уже не были редкостью. Многие музеи во всем мире располагали останками головоногих более или менее гигантских.
Во Франции кроме останков большого кальмара Куоя и Гэмара, хранившихся в Музее естественной истории в Париже, существовали еще вещественные доказательства присутствия в Средиземном море рогача солидных размеров. В коллекциях Университета в Монпелье Действительно фигурирует образец кальмара-стрелы длиной 1 метр 32 сантиметра, пойманного в Сете рыбаками в 1845 году. Профессор Поль Жерве, читавший курс в этом университете, признал в нем большого teutheos Аристотеля.
В 1851 году вышла монография о средиземноморских моллюсках Жана-Батиста Верани, директора Кабинета естественной истории в Ницце. В этой книге, богато иллюстрированной, Верани говорит о кальмаре, весом 10 килограмм, а в длину превышавшем 1 метр не считая щупальца. Обычно, говорит он, эти большие экземпляры находят на пляже мертвыми. В Ницце был найден кальмар, весивший 15 килограмм, а рыбаки уверяли, что видели выброшенных на берег кальмаров и большей величины.
Этот кальмар, вида “тодар”, водится, возможно, по всему Средиземноморью. В Музее г. Триеста хранится экземпляр, весящий также 15 килограмм, который плавал в Адриатическом море и был выброшен на далматинский берег.
Как писал префект из Медревалле Свену Паульсону, эти средиземноморские “гиганты” — мелюзга, которой питаются их кузены, плавающие в океане или в северных морях.
Многие голландские музеи также могли бы гордиться более или менее внушительными трофеями. На второй сессии Британской ассоциации поощрения наук, проходившей в Плимуте в июле 1841 года, полковник А. Смит сообщил о том, что в — музее Гарлема выставлено много “разных частей гигантской каракатицы”. В подтверждение своих слов он нарисовал клюв и некоторые органы этого монстра.
С другой стороны, когда в 1859 году Питер Хартинг был назначен директором Музея естественной истории при Университете Утрехта, он нашел там банку, содержавшую ротовую часть толщиной 12 сантиметров в самом широком месте, какого-то головоногого, а также несколько чашеобразных присосок с зубчатыми краями. Размеры присосок — от 13 до 25 сантиметров в диаметре — указывают на то, что они принадлежали экземпляру феноменальных размеров.
Чрезвычайно взволнованный этой находкой, новый директор попытался установить происхождение удивительных экспонатов, но ничего не нашел, кроме указания, что они переданы туда из коллекции предметов естественной истории, собранной в конце прошлого века местным аптекарем господином Юлиансом.
Хартинг сделал первое описание всех этих деталей для Академии наук в Амстердаме. В связи с этим заявлением его коллега Биллем Фролик сообщил о существовании фрагментов другого гигантского головоногого в коллекциях Зоологического сада в Амстердаме. Там была также глотка целиком, длиной 11 сантиметров, с большой частью пищевода; конец щупальца толщиной 6 сантиметров в диаметре у основания; громадный глаз, высотой 7,5 и шириной 8,5 сантиметров, больше, чем у кита, и, наконец, часть щупальца, на котором еще сохранились крючки длиной 7–9 миллиметров, которые позволяют установить личность их владельца. Все эти детали были найдены в желудке акулы, выловленной в Индийском океане экипажем торгового судна, направлявшегося из Индии в Амстердам.
В 1860 году Хартинг подробно описал этих двух головоногих, определил их видовую принадлежность и, как авторитетный ученый, подтвердил гигантизм этих созданий.
Британские музеи были почти так же богаты такими экспонатами, как голландские. В Королевском колледже хирургов в Лондоне хранятся останки кальмара с крючками, полученные от сэра Джозефа Бэнкса: плавники, одно щупальце; сердце и клюв. В хранилищах Британского музея имеется, замаринованное в громадной банке, щупальце длиной 2,75 метра и 28 сантиметров в обхвате у основания. Оно снабжено двумя рядами присосок, общим числом 145–150. Самые большие из них имеют 1,25 см в диаметре, форму бокала на ножке и зубчатый край.
Происхождение этого куска щупальца, довольно значительной длины, точно неизвестно. Насколько можно судить, его привезли с побережья Южной Америки. Знаменитый английский зоолог Уильям Севил Кент, упоминая в 1874 году об этом трофее, относит его к виду todazus.
В действительности все кальмары, намного превосходящие по величине средиземноморских больших кальмаров — и которых можно назвать супергигантами, — оправдывали создание совершенно особого вида. Эта инициатива принадлежит датскому натуралисту Иоану Япетусу Стенструпу (1813–1897). Но если научное крещение кракена, поскольку это был, конечно, он, стало узаконенным, то это благодаря новым приобретениям Копенгагенского музея.
Удачи и неудачи Иоана Япетуса Стенструпа
Музей Копенгаген не был богаче других, но там работал молодой человек, активный и предприимчивый, любознательный.
Разумеется, доктор Стенструп не всегда был очень счастлив в своих заключениях. Так, например, открытие изображений мамонта и его костей, разрубленных какими-то орудиями и обожженных на огне, нанесло смертельный удар теории Кювье о несовместимости во времени человека и доисторических животных. Будучи в курсе всего, что происходит в мире, Стенструп напомнил, что в ледниках Сибири находили мамонтов в таком прекрасном состоянии, что их мясом можно было кормить собак: пещерные люди, по его мнению, также могли черпать вдохновение для своей наскальной живописи, созерцая эти внушительные скелеты, и даже жарить замороженное мясо и костный мозг из гигантских костей. Чтобы опровергнуть это объяснение, хотя и остроумное, достаточно доказать, что в тех местах, где были найдены кости мамонта рядом со следами костров, на которых готовилась пища, никогда не было ледников. Стенструп ошибался, но было бы невеликодушно не признать законность его возражений.
Что же касается головоногих гигантов, то он показал, что по примеру Дени де Монфора собирается использовать на благо естественной истории “все материалы, достоверность и очевидность которых нельзя оспорить”.
Слухи, которые ходили по всей Скандинавии о существовании чудовищного кракена, не оставили его равнодушным. Он начал тщательно просеивать все старые хроники этого, региона в поисках следов тех происшествий, которые породили эту легенду или по меньшей мере ее питали, поскольку она казалась старой, как мир. От известных уже нам авторов он узнал, что кальмары-супергиганты выбрасывались на северное побережье Исландии в 1639 и 1790 годах.
Для молодого исследователя это был случай для первого сообщения, в 1847 году, Обществу скандинавских натуралистов.
Изыскания Стенструпа, несомненно, были бы преданы забвению, если не осмеяны, как работы Дени де Монфора, если бы через несколько лет случай не сыграл на руку нашему датскому зоологу, позволив ему привести конкретное доказательство его утверждений.
В декабре 1853 года море в самом деле выбросило колоссального кальмара на пляж Аальбека в Ютландии, также на территории Дании. Рыбаки Каттегата, как это у них принято, разрезали животное сразу на куски, чтобы использовать мясо для наживки, и погрузили его на множество тележек с запряженными в них собаками. По счастью, морской комиссар Кьелдер де Скаген подобрал глотку животного, размером с голову ребенка, и благодаря его стараниям, она попала в руки бдительного Стенструпа.
Это бесспорное вещественное доказательство, снабженное клювом длиной 11,5 сантиметра, при ширине 8,3 сантиметра, послужило основой для научного описания в 1856 году невероятного колосса под именем Architeuthis monachus.
Чудовище в обличье монаха
Architeuthis, шеф-кальмар, — название как нельзя более подходящее. Но почему “монах”? Потому, что Стенструп, всегда добросовестный и играющий по правилам, считал, что гигантский кальмар уже получил имя в научной литературе и о нем следует напомнить при присвоении ему нового имени. Эрудиция датского натуралиста не ограничивалась старыми скандинавскими текстами. Он знал “Общую историю рыб” Гийома Ронделе из Монпелье и был просто потрясен описанием “чудовища в одеянии монаха”, которое он там нашел. Французское издание этого сочинения датируется 1558 годом, а латинское 1554-м. Вот это описание:
“В наше время в Норвегии было поймано морское чудовище после большой бури, которому все, кто его видел, дали имя “монах”. У него было человеческое лицо, но очень грубое, с голым блестящим черепом. На плечах его как будто бы лежал капюшон, два длинных ласта вместо рук, тело кончалось большим хвостом. Средняя его часть была значительно шире и имела форму военного плаща.
Изображение, на основании которого я даю это описание, было передано мне очень именитой дамой, Маргаритой де Валуа, королевой Наваррской, которая его получила от одного дворянина, передавшего аналогичный портрет императору Карлу V, пребывавшему тогда в Испании. Этот дворянин утверждал, что он сам видел это чудовище в Норвегии, выброшенное морем во время бури на берег в местности под названием Дизе, недалеко от города Денелопох”.
Стенструпу не стоило труда понять, о каком городе идет речь. Название его, несомненно, следовало читать как ден Елепох (Еллебоген), а это старое название города Мальме, расположенного напротив Копенгагена, на другом берегу пролива Зунд, каковой и обозначен в тексте словом Дизе, что надо читать как Ди Зунд.
Оставалось найти следы этого происшествия в местных хрониках. Сначала он нашел упоминание о нем в работе историка Серенсена Беделя, зафиксировавшего самые замечательные события на протяжении жизни Фредерика II, короля Дании и Норвегии. За 1545 год среди прочего можно было прочитать:
“Странная рыба, похожая на монаха, была поймана в Зунде: длина ее составляла приблизительно 2 метра 40 сантиметров”.
Все это подтверждало правильность умозаключений Стенструпа и позволяло исправить орфографические ошибки господина Ронделе и его издателя. Но дата происшествия была указана неточно, так как две другие хроники относили его к более позднему времени.
На основании суммы всех этих документов складывалась такая картина этого происшествия: “Чудовищная и удивительная рыба с обличьем монаха” была поймана в Зунде в 1550 году. Отловленное сельдяной сетью, животное испускало душераздирающие крики, когда его вытаскивали из воды. Через день после поимки оно еще жило, так как сеть держали в воде. По форме головы и чертам лица это фантастическое существо из-за бритого черепа напоминало человека, а точнее, монаха. Но при человеческой голове у него было тело, члены которого были как будто бы обрезаны и искалечены.
Тело монахообразного чудовища было доставлено в Копенгаген королю Христиану III, который приказал немедленно предать его земле “для того, как говорит его историограф, чтобы не давать народу повода для распускания скандальных слухов”.
Познакомившись с этими старыми документами, Стенструп вспомнил, как и следовало ожидать, о “морском монахе”, упомянутом Адамом Олеариусом в его “Кабинете достопримечательностей Гетторфа”. Сравнивая его изображение с описанием “ужасного морского чудовища”, выловленного между Катвиком и Шевенин-геном, он понял, что речь, несомненно, идет об изуродованном теле гигантского кальмара. Но тогда не являлся ли также кальмаром и “морской монах”, пойманный в Зунде?
Сравнивая изображение кальмара с наивным портретом “чудовищной и удивительной рыбы”, приведенным Ронделе, датский натуралист нашел некоторое сходство в их силуэтах. В складках “монашеского одеяния” чудовища он увидел восемь конечностей рогача, в обрубках рук — его два длинных щупальца, умышленно расположенных подходящим для данного случая образом. А бритая гладкая голова, по его мнению, была задним концом туловища кальмара. Что же касается криков пойманного животного, Стенструп посчитал их звуком двигательного сифона головоногих, действительно иногда напоминающим крик новорожденного ребенка.
Морской монах был, несомненно, моржом
Но при всем желании трудно поверить в правомочность определения Япетуса Стенструпа. Основной его ошибкой было, по-видимому, то, что базой для сравнения он взял не текст старых хроник, а фантастический портрет животного. Однако, как это обычно бывает, портрет, по всей видимости, выполнялся по описанию в тексте или по устным рассказам, а не с натуры: в противном случае он не имел бы такого экстравагантного вида! Нет ничего общего между изображением монаха Ронделе и морским монахом Олеариуса.
Следовательно, чтобы установить личность чудовища, следует опираться исключительно на текст. И тогда в нем совсем нетрудно узнать разновидность тюленя.
Гладкий череп, человеческие, но грубые черты лица, руки в форме ласт, широкий хвост на конце туловища, отчаянные крики при поимке — все это заставляет думать о каком-то ластоногом. Конечно, это не обыкновенная морская корова и не мраморный тюлень, обычные для Балтики и Каттегата, где проходят их сезонные миграции. Скандинавы никогда не приняли бы это животное за необыкновенное чудовище! Невольно напрашивается мысль о гренландском тюлене, которого называют иногда тюлень-капуцин. Эти животные действительно каждый год проходят к северу вдоль берегов Норвегии, где самки весной приносят детенышей и иногда могут заплыть даже в Зунд. Это можно расценить как исключительный случай, но в похожести животного на капуцина нет ничего удивительного. Его просторечное название происходит от формы его носа, который самцы могут надувать, как пузырь, так что он принимает форму капюшона, спускающегося назад от самых глаз.
Еще более вероятным кажется, что “морской монах” из Зунда был моржом. Человеческими чертами лица, складчатой кожей, направленностью вперед задних конечностей он очень отличается от тюленей, и в Средние века имел больше шансов быть принятым за чудовище датчанами и шведами, привыкшими к другим разновидностям ластоногих. Напомним по этому поводу, что в 1520 году Эрик Фальхендорф, епископ из Трондхьема, взял на себя труд послать папе Льву III замаринованную голову одного из этих животных, которого он считал чудовищем.
Как правило, моржи не покидают ледяные арктические моря, но некоторые забредали зимой к берегам Великобритании: они были замечены у берегов Шотландии в 1902 году и даже южнее, в Ирландии, в 1897-м. В 1926–1927 годах великолепного самца наблюдали в Норвегии, на Фризских островах в Нидерландах, в Дании и Швеции. В 1939 году еще более смелый, а может быть, заблудившийся морж проплыл через Зунд и кончил свое путешествие на германском берегу. В конце концов, возможно, что он просто повторил, с четырехвековым интервалом, приключение одного из своих предков. Но этого второго уже никто не принял за морского монаха. Морж действительно похож на старого, лысого и плохо выбритого отшельника, а многочисленные складки кожи на его плечах напоминают капюшон монаха.
На это можно возразить: у моржей такие мопщые клыки, что нельзя не заметить такую их особенность.
Но клыки в полной мере вырастают только у взрослых моржей а у самок они поменьше. Если “монах” из Зунда был действительно моржом, то это был молодой морж, поскольку он был длиной не более 2,4 метра. Взрослые моржи всегда длиннее 3 метров, а некоторые достигают 4,5 метров.
Крещение двух гигантских кальмаров
Доктор Стенструп, вероятно, действительно был одержим мыслью о гигантских кальмарах, если увидел одного из них в живописном описании “чудовища в одеянии монаха” и его гротескном изображении. И подобно Геснеру, другу и коллеге Ронделе из Монпелье, который в 1556 году перевел на латынь датский термин somunk как “морской монах”, Стенетруп считал своим долгом после научного крещения кальмара, выброшенного на берег в Ютландии, предложить новое имя, по меньшей мере как название видовое в дополнение к названию родовому, данному этому кальмару Плинием Старшим (24–79 гг.).
Ошибка совершилась и была узаконена приоритетным правом. Первый кальмар—супергигант — был назван Architeuthis monachus и будет называться так всегда.
Новое происшествие вскоре наградило этого кальмара собратом, но менее монашеского вида.
Осенью 1855 года скандинавский мореплаватель капитан Вильялмур Хигом, проходя между Каролиной и Бермудами, видел плавающий в волнах труп кальмара внушительной величины — он был длиной около 4 метров.
Капитан решил поднять на борт тело чудовища, почти невредимое, изъял из него разные органы и послал их в Копенгаген доктору Стенструпу: это были рогооб-разный клюв, зубы (вернее, шероховатый язык), множество щупалец толщиной в руку человека с присосками диаметром 3 сантиметра и другие органы. Спинная кость этого кальмара была не менее 2 метров в длину и 17 сантиметров толщиной посредине.
Поскольку клюв его немного отличался от этой детали у кальмара, выловленного в Ютландии в 1853 году, датский зоолог дал этому новому гигантскому рогачу имя Architeuthis dux.
Коллекция господина Барнума и молчание доктора Шеню
Все эти конкретные факты, опубликованные на датском языке в научном журнале, издававшемся в 1857 году в Христиании, были известны в то время только отдельным специалистам, и среди них были доктор Хартинг в Голландии, профессор Поль Жерве во Франции, профессор Аддисон Верил и доктор Пакард Младший в Америке. Последний переписывался со Стен-струпом, а двое других ученых даже встречались с ним.
В то же время трофеи, подобные сокровищам доктора Стенструпа, хранились в разных музеях мира. И широкая публика даже имела возможность посмотреть на них в Кабинете редкостей знаменитого господина Барнума. Вот что рассказывает журналист Бенедикт-Анри Ревуаль в своей книге “Рыболовство в Северной Америке”:
“Американский капитан рассказывал мне в 1836 году, что у берегов Багамских островов его судно было атаковано осьминогом, который, вытянув свои гигантские щупальца, схватил и утащил в море двух человек из его экипажа. Старнгай рулевой ударом топора отсек одно щупальце. Оно было длиной 3,5 метра и толщиной с человека. Я видел этот любопытный экспонат в Музее господина Барнума в Нью-Йорке, где он хранился, высушенный и свернутый кольцами, в громадной банке со спиртом”.
Конечно, нет никаких доказательств, что этот кусок щупальца принадлежал кальмару, но все же есть серьезные основания так думать. Но в любом случае это щупальце кому-то принадлежало, и это не должно оставить натуралистов равнодушными.
Ввиду значительно возросших к середине XIX века знаний о гигантских головоногих удивляет стыдливое молчание на этот счет руководств по зоологии того времени. Заглянем, например, в монументальную “Энциклопедию естественной истории” Жана-Шарля Шеню, главного хирурга военного госпиталя в Валь-де-Грасе и профессора естественной истории, в котором он синтезировал результаты исследований всех своих предшественников. В томе, посвященном ракообразным, моллюскам и зоофитам (животным похожим на растения) и опубликованном в 1858 году мы не найдем и намека на след гигантских рогачей. Там упоминаются различные виды кальмаров, но ничего не говорится о их размерах и тем более о размерах действительно гигантских кальмаров. И это в то время, как ни один рассказ о морских путешествиях в начале века не обходится без красочных описаний встреч с такими кальмарами!
Может быть, по примеру Дени де Монфора доктор Шеню и его соавтор г-н Демаре считали гигантских головоногих осьминогами? Безусловно, нет. Их мнение о колоссальных спрутах отличается чрезвычайной сдержанностью:
“Следует считать невероятными те истории, что рассказывали, среди прочих, Аристотель, Плиний, Элиан, Альдрованди, и те, что снова повторяются серьезными путешественниками и натуралистами, Дени де Монфором например, о гигантских осьминогах, способных забраться на корабль и схватить не только людей, но и больших китов…”
“С чрезвычайной осторожностью правдивым следует признать существование в Тихом океане осьминога размером около 2 метров в развернутом виде”.
Осьминог с размахом щупалец 2 метра — таков был чемпион среди головоногих, по мнению доктора Шеню и его коллеги, в то время как уже были зафиксированы по меньшей мере пять кальмаров, выброшенных на берег, длиной от 3 до 12 метров, не считая щупалец, и измерены полдюжины обрубков щупалец длиной от 7 до 14 метров, а толщина одного из них достигала 75 сантиметров!
Лицом к лицу с легендой: ученый инстинктивно пятится
За границей положение было ничуть не лучше, чем во Франции, и такая необычная ситуация не менялась. Блестящий германо-американский натуралист Вилли Лей еще в 1948 году беспокоился по этому поводу:
“Так называемые “руководства” по большей части избегают рассматривать гигантские разновидности, ограничиваясь упоминанием хорошо известных видов. Громадная “Библиотека натуральной истории” Лидеккера (издания 1904 г.) не посвятила ни одного параграфа на своих 3556 страницах большого формата кракену. Немецкое издание “Жизнь животных”, еще большее по объему, начатое известным доктором Альфредом Бремом и достигшее сегодня “в кратком варианте” 14 томов энциклопедического формата, посвятило только одну страницу этой теме”.
Вилли Лей объясняет это молчание — или эту чрезмерную сдержанность — ничтожным объемом зоологической информации, даже в наши дни, о гигантских головоногих; сводится она обычно к утверждению, что такие животные существуют:
“Общий вес тела, достигающий тонны и более, щупальца, длина которых часто превышает 6 метров, страшные глаза 25 сантиметров в диаметре, окраска, меняющаяся от темно-зеленой до яркой кирпично-красной, — таковы зарегистрированные факты”.
Если бы даже наши знания о гигантских кальмарах ограничивались этими данными, разве не заслуживают они изумленных комментариев? И в таковых нет недостатка — объемные главы этой книги свидетельство тому. Мы гораздо меньше знаем о многих морских животных, как и о сухопутных, относительно которых в руководствах имеются пространные комментарии.
По всей вероятности, упорное молчание всех серьезных изданий XIX века объясняется атмосферой легенды, в которую погружены герои этой истории. К тому же слишком сильна тенденция путать легендарное с чисто мифическим. За немногими исключениями, зоологи, имеющие отношение к учреждениям, где хранятся останки гигантских чудовищ, не поднимают никакого шума по этому поводу, как будто бы удерживаемые странной застенчивостью. И это бессознательное конспиративное молчание в большой степени ответственно за незнание других. Каждый ведет свою тайную игру, и в результате кусочки головоломки остаются разрозненными и нерасшифрованными.
Политика умалчивания некоторых более поздних руководств, написанных в эпоху, когда самые вопиющие свидетельства рассеяли в большой степени туман тайны, не может иметь другого оправдания, как отвращение многих ученых ко всему, что граничит с легендой.
По этому поводу можно напомнить, что легенда — это не что иное, как знание, пробелы в котором заполнены выдумкой. Иногда она бывает даже необоснованной типизацией отдельного факта — редкого, исключительного.
Острова исчезают из-за ошибки картографа или из-за настоящего подземного толчка. Спины гигантских животных появляются на глазах мореплавателей, как миниатюрные архипелаги. Рассказчик соединяет два эти события, и рождается легенда.
Гигантский кальмар, хищник, как все его родичи, “поохотился” на матроса, чистившего корпус стоявшего неподвижно парусника. Поколения моряков рассказывают об этом необычном и даже ужасном случае, и вот уже рогач становится страшилищем для всех, более опасным, чем акула, на совести которой в тысячу раз больше жертв. Но акула входит в число обыкновенных опасностей на море! Так появляется еще одна легенда. Но разве романтическая форма этих легенд зачеркивает реальность — громадность размеров, врожденную агрессивность гигантского кальмара?
Кальмар "Алектона"
17 ноября 1861 года пароход “Алектон” покинул Кадис и направился в Кайенну. Тридцатого числа того же месяца, в полдень, он находился в сорока лье от Тенерифе, когда матрос прервал размышления капитан-лейтенанта Фредерика Мари Буйе, беспечно отдыхавшего на палубе после хорошего обеда.
— Капитан, впередсмотрящий видит обломки, плывущие по левому борту.
Среди моряков уже разгорался спор по поводу плывущего предмета:
— Это как будто опрокинутая лодка…
— Да, нет… это нечто иное — как пучок водорослей.
— Да что вы! Оно же красного цвета, это больше похоже на труп лошади.
— Лошадь в открытом море? Ты шутишь! Это просто бочка.
— Вовсе нет! Он прав — это животное. Смотрите, видны его лапы…
Капитан тотчас распорядился о маневрах, чтобы подплыть ближе к загадочному объекту. По прибытии на Канарские острова он сам расскажет о том, что увидел:
“Я сразу узнал гигантского кальмара, существование которого, казалось, отводилось области басен. И вот я нахожусь совсем рядом с этим необычным существом, которое иногда поднимается из самых глубин моря, как будто специально для того, чтобы бросить вызов науке. Это было слишком редкой удачей, чтобы не воспользоваться ею; и я решил изучить этого монстра как можно ближе, попытавшись поймать его”.
Боевая тревога. Все выходят на палубу и готовятся к борьбе с необычным противником. Готовят гарпуны, заряжают ружья, раскладывают петли для ловли огромного моллюска.
Увы! Море было слишком бурным, и корабль, плывя поперек волны, попал в беспорядочную бортовую качку, что совсем не облегчало задачу охотников. После каждой встречи с кораблем изрешеченное пулями животное пыталось уйти от преследования, продолжая, однако, плыть по поверхности воды. Под залпами огня оно на мгновение исчезало в волнах, чтобы вскоре снова появиться на поверхности воды, не переставая встряхивать и выкручивать свои гибкие конечности. Но каждый раз, когда ему удавалось отплыть на некоторое расстояние, корабль тотчас менял курс и следовал за ним.
И вот после нескольких часов беспрерывной, беспощадной охоты экипажу удалось подвести корабль вплотную к кальмару. И сразу с палубы засвистели гарпуны; один глубоко вонзился в студенистое тело.
Защищаясь, животное лишь извергало из себя клейкую массу “чернил”. Вокруг распространился сильный запах мускуса. Воспользовавшись растерянностью кальмара, матросы накинули петлю на его тело. И уже собирались покрепче опутать его и поднять на борт, но морская волна неожиданно резко отбросила корабль и выдернула гарпун, с таким трудом вонзенный в рыхлое тело. Петля предательски соскользнула по скользкой шее кальмара до самых плавников.
Собравшиеся на палубе общими усилиями пытались поднять животное на корабль. Уже показалась из воды значительная часть его тела; но веревка, все больше и больше врезаясь в студенистую массу, вдруг с легкостью, с какой проволока разрезает кусок масла, отсекла хвост животного, и двухтонное тело со страшным шумом плюхнулось обратно в воду. Люди, стоявшие на палубе, однако, наблюдали его достаточно долго, чтобы суметь составить точный портрет.
Это был гигантский кальмар. Его длина, от кончика хвоста до ужасного попугаеобразного клюва, на вид составляла от 4,5 до 5,5 метра, не считая восьми полутораметровых конечностей. Отсутствие двух дополнительных щупалец свидетельствовало о давней схватке с каким-нибудь прожорливым китом. Замедленность реакций животного говорила о том, что он близок к смерти.
Его кирпично-красный цвет соответствовал имеющимся описаниям гигантских кальмаров, составленным путешественниками и китобойцами. Огромные, величиной с тарелку глаза, такого же серо-зеленого цвета, что и голова, казались странно неподвижными. Полуметровый рот был увенчан весьма опасным клювом. Что же касается туловища — перетекающей, вздутой посередине формы, — оно представляло собой впечатляющую массу плоти, которая, сужаясь к хвосту, переходила в две мясистые, округлые лопасти плавников.
Понимая, что покончить с монстром можно, только подплыв к нему на лодке, капитан корабля Буйе не решился подвергать опасности жизнь своих людей ради “удовлетворения любопытства, пусть даже и научного”. Несмотря на настойчивые уговоры офицеров и матросов, он не стал спускать шлюпку на воду, опасаясь, “как бы в этой встрече “лицом к лицу” чудовище не опрокинуло лодку и не задушило кого-нибудь из матросов своими опасными щупальцами, заряженными электрическими импульсами”.
Таким образом, после нескольких бесплодных попыток захватить покалеченное животное, ловко избегавшее встречи с кораблем, оно было предоставлено своей судьбе.
Эта битва продолжалась более трех часов.
Престиж кальмара “Алектона”
Первого декабря в 8 часов утра, едва добравшись до Тенерифе, капитан корабля Буйе с несколькими членами экипажа тотчас направился к господину Сабину Вертело, консулу Франции на Канарских островах, чтобы обстоятельно рассказать ему о происшествии в присутствии свидетелей — своих компаньонов. Приглашенный на борт корабля дипломат смог лично убедиться в правдивости рассказа, рассмотрев 14-килограммовый кусок хвоста, источающий острый запах мускуса.
На следующее утро командир “Алектона” направил официальный рапорт о случившемся маршалу Филиберу Вайану, министру военно-морского флота. А на последовавшем за этим заседании Парижской Академии наук, которое состоялось в понедельник 30 декабря 1861 года, в повестку дня были внесены два сообщения, посвященные происшествию.
Первое сделал известный физиолог Пьер Флоуранс, зачитавший письмо капитан-лейтенанта Буйе, адресованное Филиберу Вайану и любезно представленное маршалом в академию. Второе сообщение сделал зоолог Мокин Тандон, зачитавший наиболее интересные отрывки письма, полученного им от консула.
Помимо подтверждения официального лица, лично беседовавшего с многочисленными свидетелями происшествия и изучившего скудные остатки чудовища, господин Вертело добавил:
“Я лично опрашивал старых Канарских рыбаков, уверявших меня в том, что они неоднократно видели в открытом море больших красноватых кальмаров, длиной более двух метров, которых они никогда не пытались ловить…”
После зачтения этих взаимно дополнявших друг друга писем в рядах академиков был распространен раскрашенный набросок ужасной схватки, появившийся благодаря таланту одного из офицеров “Алектона”, лейтенанта Е. Родольфа.
Заканчивая заседание, президент Анри Милн-Эдвардс заметил, что морское животное, о котором шла речь, должно относиться к одному из видов гигантских головоногих моллюсков, существование которых подтверждалось многими авторами и чьи останки хранились в различных музеях. Он процитировал текст Аристотеля, упоминавшего о крупном моллюске из Средиземного моря, и перешел к “рассказам Плиния и очевидным преувеличениям Олафа Магнуса и Дени-Монфора”; вспомнил свидетельства Перона, Куа и Гаймарда, а также важные сообщения своего датского коллеги Стенструпа (1853) и голландца Хартинга (1860).
На этот раз скептицизм самых сдержанных ученых подвергся тяжелому испытанию. Лихорадочно бросились они собирать воедино, многочисленные факты, рассказывающие о гигантских головоногих моллюсках. В то время как Бенедикт-Анри Ревуаль получал подтверждения канадских рыбаков о существовании необычного кальмара в открытом море, профессор Анри Лаказ-Дутье делал то же самое на берегах Ла-Манша. И неожиданно обнаружилось, что имеется нечто больше, чем просто туманные предположения о реальности их существования. Чем дальше заходило расследование, тем меньше напоминало фальсификацию сенсационное сообщение о гигантском животном. Части огромных щупалец и спины можно было увидеть в музеях: в коллекции профессора Стенструпа в Копенгагене, в музеях Утрехта и Гарлема в Голландии, на факультете естественных наук в Монпелье, в музее Королевского хирургического колледжа в Лондоне.
Одна из самых последних находок датировалась 1860–1861 годами. Именно тогда поврежденный остов огромного кальмара был выброшен на берег на западном побережье Шотландии, между Хиллсвиком и Скалловеем. Если верить профессору Алману, конечности этого моллюска имели длину около 2,5 метров, щупальца — около 5 метров, а длина мантии, заканчивающейся плавниками, составляла 2 метра 13 сантиметров. Таким образом, общая длина животного превышала четыре с половиной метра, не считая конечностей. Диаметр присоски щупальца, по сведениям профессора Алмана, был приблизительно равен 2 сантиметрам.
Проверив соответствие всех этих анатомических частей, ученые попытались выяснить, к какому виду кальмаров могли бы они относиться. Для некоторых кальмаров средних размеров идентификация легко осуществляется по костяку: это можно сказать о кальмаре Enoploteuthis или о кальмарах с ромбическими плавниками, обитающих как в Средиземном море, так и в северных морях (например, кальмар-стрела, Оmmазtrephes). Но у этих видов гигантских кальмаров мантия (собственно говоря, тело) никогда не превышает метра, а чаще значительно меньше. Поэтому правомерно ли их объединять с теми, чья мантия измеряется несколькими метрами и кто заслуживает названия “супергигантов”?
Спорная классификация кальмара Буйе
По мнению доктора Стенструпа, для гигантских кальмаров необходимо создать новый род Architeuthis. Но, согласно Хартингу, для подобного новшества нет никаких оснований. Он считает, что имеющиеся фрагменты гигантов не отличаются от соответствующих частей кальмара Ommastrephes todarus, описанного Орбиньи, и, пока не будет доказано обратное, их нужно к ним и относить.
Французские зоологи Кросс и Фишер предложили определять вид кальмара, встреченного “Алектоном”, методом исключения. Никто не сомневался в том, что его следует относить к десятиногим моллюскам. А среди них можно было сразу исключить род Sepia, Sepiola, Sepioloidea, Sepioteuthis и Cranchia, представители которых резко отличались по форме от описываемого экземпляра. Таким образом, Кросс и Фишер пришли к выводу:
“Кальмары рода Omnmstrephes, включающие несколько видов гигантских головоногих, отличаются от кальмара с Канарских островов зубчиками верхнего края присосок хватательных конечностей и подвижностью глаз. Головоног, встретившийся капитану Буйе, напротив, имел неподвижные глаза.
Мы склонны думать, что данный вид принадлежит к семейству Loligidae и к роду Loligo; мы предлагаем дать ему имя Loligo bouyeri, которое будет напоминать натуралистам об офицере, впервые детально описавшем гигантского головоногого моллюска с Канарских островов”.
Исключение из рода Ommastrephes по тому признаку, что у кальмара, встреченного “Алектоном”, “странно неподвижные” глаза, кажется достаточно сомнительным. Можно иметь застывший взгляд в буквальном смысле этого слова, но при этом глаз не обязательно будет неподвижным в своей орбите. Более того, никем не доказано, что глаза животного, находящегося на грани между жизнью и смертью, не могут потерять подвижность.
Можно не удивляться поэтому, что Кросс и Фишер определили 6-метрового моллюска в один род с кальмаром обыкновенным (Loligo vulgaris), в двадцать раз меньшим его в длину. Вот как они оправдывают подобное соседство:
“Исследование гигантских головоногих моллюсков, принадлежащих к хорошо известным видам средних размеров, очевидно доказывает, что их рост не ограничен четкими границами, как у высших позвоночных животных (млекопитающих, птиц и пр.), и продолжается в течение всей жизни”.
Таким образом, при попытке классификации гигантского кальмара были выдвинуты две гипотезы. Или это “переросший” экземпляр уже известного, широко распространенного вида, или он образует отдельный, еще неизвестный род.
За неимением достаточного количества фактов Кросс и Фишер воздержались от четких выводов; тем не менее заметно, что они склонялись в пользу первой гипотезы. Будущее покажет, что они ошибались: сверхгигантские кальмары образуют совершенно самостоятельный род Architeuthis, название которому впервые было дано Стенструпом.
Проделки журналистов
Сенсационный случай с кальмаром “Алектона” вызвал возбуждение не только в научных кругах, но, как межно догадаться, и во всех остальных слоях общества, и в первую очередь среди журналистов. Они поспешили представить свою версию.
Таким образом появился “достоверный рассказ” о разыгравшейся драме, приписываемый самому капитану Буйе, некоторые несоответствия и очевидные неточности которого видны невооруженным глазом. В рассказе, состряпанном каким-то ловким журналистом, можно без труда узнать не только выражения из официального рапорта капитана Буйе и выдержки из письма господина Сабина Вертело, но даже наивную версию Кросса и Фишера о возможности неограниченного увеличения роста головоногих моллюсков:
“Почему это существо не может достигать гигантских размеров? Ничто не сдерживает его рост — ни позвоночник, ни панцирь; a priori не видно пределов его развития”.
Нельзя отказать себе в удовольствии воспроизвести здесь заключительную часть пресловутого “документа”, в которой с первой строки угадывается редакторская рука:
“Этот ужасный беглец из зверинца старика Протея долго еще будет преследовать меня в моих ночных кошмарах. Долго я буду ощущать на себе этот взгляд, неподвижный и тусклый, и эти восемь рук, обвивающих меня своими змеиными кольцами. Надолго я сохраню воспоминания об этом чудовище, повстречавшемся “Алектону” 30 ноября 1861 года, в два часа пополудни, в сорока лье от Тенерифе.
С тех пор как я увидел своими глазами это странное животное, я не могу не верить всей душой сказочным рассказам мореплавателей. Подозреваю, что море не сказало еще свое последнее слово и хранит в запасе чудовищных отпрысков вымерших видов, каких-нибудь выродившихся потомков трилобитов, и выплавляет в своем всегда активном, горниле необыкновенные формы, наводящие ужас на матросов и дающие сюжеты таинственным легендам океана”.
Неприятность подобного рода действий журналистов, осуществляемых чаще всего невежественными писаками без малейшей заботы о соблюдении точности, состоит в том, что они питают веру в уже готовых поверить умах. Пресловутый “достоверный рассказ” командира корабля Буйе был использован замечательным писателем-популяризатором Арманом Ландреном в качестве фактического материала для книги “Морские монстры”, опубликованной в 1867 году. Нельзя сказать, что его выбор был удачным.
В своем письме министру военно-морского флота капитан “Алектона” так описывал гигантского кальмара: “Его длина кажется равной от 15 до 18 футов вместе с головой, напоминающей по форме клюв попугая и окруженной восемью руками, длиной от 5 до 6 футов”. Если он выразился не очень изящно, то по крайней мере точно. Описание, данное господином Вертело, отличается единицей измерения, но также не искажает смысла. Вот оно: “Длина этого животного составляет от 5 до 6 метров, не считая восьми замечательных рук, покрытых присосками, которыми увенчивается голова”.
Смешав эти две равнозначные версии, но запутавшись в единицах измерения, автор пресловутого “рассказа очевидца” опрометчиво написал: “Его тело имеет длину от 5 до 6 футов, восемь его щупалец имеют ту же длину”. Несомненно, он предположил, что двенадцати футов вполне достаточно, чтобы поразить воображение читателя, и не стоит слишком преувеличивать… Подобное поведение вполне характерно для журналистов: они раздувают до крайности самые обычные происшествия, а столкнувшись с явлением действительно неординарным, не отдают ему должного внимания и склонны преуменьшать его значимость.
Как бы там ни было, прочитав этот текст неумелого плагиатора, господин Ландрен не удержался от восклицания: “Двенадцатифутовый кальмар! Разве это не блистательное подтверждение басни о кракене? Разве не достаточно этого, чтобы наводить ужас на рыбаков, выходящих в море на обычных лодках, и чтобы оправдать их преувеличения”.
Какими словами выразил бы автор “Морских монстров” свое изумление, узнав, что 12-футовый (по опрометчивому утверждению журналиста) кальмар на самом деле имел длину от 20 до 24 футов, то есть примерно от 6 до 7 метров? И стал бы он обвинять в “преувеличении” басню о кракене, если бы отдавал себе отчет в том, что даже этот огромный экземпляр в действительности имеет достаточно скромные размеры по сравнению с 12-метровым кальмаром, выброшенным на берег в Исландии в 1790 году, и с теми, которые будут обнаружены в течение последующих нескольких лет?
Господин Манжен научно доказывает невозможность существования гигантских кальмаров
Однако на этом сюрпризы не заканчиваются. Наиболее удивительным в этой истории может показаться то, что и после приключения с экипажем “Алектона” находились образованные люди, отрицавшие само существование гигантских кальмаров и пытавшиеся доказать a priori их нереальность!
В этом плане характерна книга видного популяризатора Артура Манжена “Тайны океана” — документ, ярко демонстрирующий упрямое неверие и ослепление людей, близких к науке. Отрывок из этой работы, опубликованной в 1864 году и регулярно переиздававшейся вплоть до 1889 года, настолько поражает своим напрасным скептицизмом, обескураживающим исследователя и парализующим ученого, что его можно рекомендовать для изучения всем студентам, посвящающим себя естественным наукам. Пока же подобный церемониал не вошел в обиход, не откажем себе в удовольствии процитировать выдержки из этих поучительных страниц.
Господина Манжена нельзя обвинить в плохой осведомленности, но его точка зрения на обсуждаемый вопрос малопонятна и заслуживает порицания. Досконально ознакомившись с имеющимися данными — ведь он цитирует работы Стенструпа и Хартинга, свидетельства Ранга, Перона, Куа, Геймарда и капитана Буйе, — он выражает тем не менее свое недоверие:
“…Несмотря на категоричные утверждения стольких значительных людей, признаюсь, я не могу удержаться от сомнения. И думаю, мои сомнения закономерны, поскольку речь идет о явлении, которое, будучи доказано неопровержимо, опрокинет все современнее представления физиологической механики, все правила, которые до настоящего времени считались основополагающими при рассмотрении организации живых существ. Объяснюсь.
Как я уже говорил, в природе нет ничего необъяснимого. Она подчиняется определенным постоянным законам, и думать, что животные способны достигать каких угодно размеров, могут только люди, абсолютно не понимающие философию природы. Совершенно очевидно, что между степенью развития различных видов животных и их физиологической организацией существует определенная связь, на основании которой одинаково невозможно поверить в существование двухметровой инфузории или носорога размером с маленькую мушку. И именно в силу этого закона существование каракатицы или кальмара размером с кита кажется a priori недопустимым. Ведь кальмар и каракатица относятся к моллюскам, чье строение несовместимо с огромным ростом, позволительным для других животных, организм которых соответственно оснащен:
во-первых, скелетом — костным остовом, способным поддерживать их органы, закреплять и быть точкой опоры для мускулов;
во-вторых, нервно-мозговой, дыхательной и пищеварительной системами, способными заставить двигаться его тело, совершать трудоемкие процессы питания и восстановления сил, из которых состоит жизнь высших животных; и, наконец,
в-третьих, сильными, очень плотными мышцами, без которых невозможно сопротивляться воде, тормозящей движение, или нырять и погружаться на большие глубины, в которых обычно обитают гигантские головоногие моллюски, описанные некоторыми путешественниками. Моллюск, способный противостоять китам, о котором сообщают Перон, Куа и Геймард, Стинстроп и Хартинг, Вертело и Буйе, кажется, таким образом, не в переносном, а в буквальном смысле слова монстром, то есть животным ненормальным, сверхъестественным, фантастическим, которое следует классифицировать вместе с химерой, гидрой, минотавром и другими фантастическим животным, изобретенными мифологией”.
После такого строгого доказательства остается лишь опровергнуть свидетельство капитана Буйе и его экипажа, более трех часов сражавшегося с одной из этих химер. Это не составляет труда для господина Манжена, быстро обнаружившего некоторые несоответствия в опубликованных рассказах о происшествии. Он пишет:
“Приключение “Алектона” необычно, — сообщает он далее. — С одной стороны, я верю в его правдоподобие, поскольку факты подтверждаются людьми серьезными; с другой стороны, не испытывая ни малейшего сомнения в искренности и чистосердечии господина Буйе, равно как и членов его экипажа, я готов допустить, что и они могут ошибаться. Мне возразят, что ошибка, совершенная одновременно таким множеством людей, маловероятна. Допустим. — Но нужно признать, что существование животного, встреченного “Алектоном”, еще менее вероятно. Представьте себе 2—3-тонного моллюска, длина одного только тела которого составляет 5–6 метров, которого не может пронзить гарпун, а скользящая петля разрезает на две части! Представьте животное, которое преследуют, обстреливают и пытаются загарпунить, а оно добровольно остается в течение трех часов рядом со своими преследователями, вместо того чтобы вернуться на дно бездны, где обычно обитают существа данного вида!”
“Командир “Алектона” выловил и оставил на борту своего корабля отсеченную нижнюю часть животного. Но почему он не изучил ее досконально? Почему никто не описывает нам ее структуру и те органы, которые она в себе содержит? Похоже, что этот кусок тела неизвестного монстра вряд ли мог вообще быть внимательно обследован. Потому что совершенно непонятно, как можно было поднять его на борт, если веревка рассекла животного на две части и обе эти части должны были обязательно упасть в воду, каждая со своей стороны. Но и это еще не все. Рассказчик описывает нам кальмара, “извергающего большое количество пены и крови, смешанных с клейким веществом”. Очевидно, что он имеет в виду кровь красного цвета, иначе она была бы зрительно неотделима от “клейкого вещества”. Однако кровь моллюсков бесцветна — это широко известный факт. Итак, чем больше анализируешь рассказ господина Вертело и его описание гигантского кальмара, тем больше начинаешь сомневаться в том, что его источник информации не был введен в заблуждение обманчивой внешностью животного и своим воображением, тем больше удивляешься, что подобный рассказ был так благосклонно воспринят Парижской Академией наук, обыкновенно сдержанной и недоверчивой”.
Как же здравомыслящий господин Манжен объясняет приключение “Алектона”, “правдоподобное с одной стороны”? Он увиливает от прямого ответа и проводит аналогию со случаем двенадцатилетней давности. В 1848 году некто Смит, путешествовавший на борту судна “Пекинг”, сообщил о том, что встретил в открытом море морского змея. Когда корабль подплыл ближе к морскому чудовищу, все убедились, что это всего-навсего огромная водоросль. Эту ошибку и пытается использовать господин Манжен для отрицания существования гигантских кальмаров:
“Не исключено, что фрагменты, выловленные некоторыми путешественниками и представленные в качестве доказательства существования гигантских осьминогов или кальмаров, являются на самом деле частями морских растений. Мягкая консистенция этих фрагментов, их клейкая поверхность и коричнево-красный цвет, сильный запах, который они источают, — все эти признаки характерны для огромного количества морских организмов как животного, так и растительного происхождения.
Достаточно несложных размышлений, чтобы понять, что ученым давно пора не принимать на веру рассказы, повествующие о необыкновенных существах — морском змее, гигантском кальмаре и им подобных, — возможность существования которых привела бы к отрицанию важнейших законов гармонии и равновесия, управляющих миром живой природы”.
Не особо задумываясь, господин Манжен обвиняет таких видных ученых, как Бэнкс, Перон, Ранг, Куа и Геймард, и смотрителей Британского музея, Хартинга и Стинструпа, в том, что они неспособны отличить гигантского кальмара от морской водоросли, даже имея в руках фрагменты тела этого животного. Во всяком случае, это ему кажется более вероятным, чем само существование гигантского моллюска. “Несложные размышления” приводят его к выводу, что такое животное самим фактом своего существования отрицало бы “важнейшие законы гармонии и развития, управляющие миром живой природы” (в том числе и интеллектуальным развитием ученых и различного рода научных популяризаторов).
Переломный момент в судьбе необъятного кальмара
После памятного случая с “Алектоном” сверхгигантский кальмар на добрую дюжину лет предается забвению в научном мире. Сенсация, так неожиданно быстро овладевшая умами ученых, так же быстро и угасает. Если даже во Франции, на родине большинства свидетелей происшествия, нашелся человек, поставивший под сомнение их рассудок, то не удивительно, что в других странах эту историю без малейших колебаний расценили как “типичный случай коллективной галлюцинации”. Поскольку, увы, не существовало никаких материальных свидетельств события (быстро разложившийся кусок хвоста животного был почти сразу выброшен), мало-помалу все разуверились в его реальности. И снова были позабыты законсервированные щупальца, экспонировавшиеся во многих музеях мира.
Чем более вдохновенно Жюль Верн и его последователи и подражатели вводили гигантских моллюсков в сюжеты своих басен о подводном мире, тем глубже зоологи погружались в сдержанное молчание. И чем более неуместным казалось вторжение этих легендарных животных в научные сферы, тем более оправданно отводилось им место в туманных дебрях фольклора, не требовавшего материальных доказательств.
Целое десятилетие после памятного заседания Парижской Академии наук (1861) и статьи Кросса и Фишера (1862) раздавались лишь слабые отголоски первоначального ажиотажа. К ним можно отнести короткое сообщение в научно-популярной книге Гвина Джеффри “Британская конхиология”, а также работу Армана Ландрена (1867), скорее популярную, нежели научную. Для такого необычного и огромного животного это, конечно, совсем немного.
Но в течение последующих тридцати лет статьи и книги, посвященные гигантскому кальмару, вдруг снова стали появляться в таких количествах, что лишь с трудом можно было ориентироваться в дебрях этой бьющей через край научной литературы.
Причины такой неожиданной популярности лежат на поверхности. Ведь если за двух тысячелетний период предшествовавшей истории удавалось с трудом отыскать лишь редкие свидетельства о животных этой группы, то с 1871 по 1879 год у берегов Ньюфаундленда было зарегистрировано более двадцати пяти выброшенных из моря гигантов. Казалось, что Царь всех Беспозвоночных решил раскрыть свое инкогнито.
Эта “эпидемия самоубийств” гигантских кальмаров сработала подобно каталитической реакции. С каждой новой находкой все более рассеивался скептицизм зоологов, все более внимательно вслушивались они в рассказы очевидцев, переходя от пассивного интереса к активному, возбуждающему новые систематические расследования.
Пожалуй, настал момент перескочить от моллюсков к млекопитающим и сказать несколько слов об овцах Панурга и о необычайной обширности зоны их распространения.
Архитевтисы в избытке
К концу XIX века едва прошло сто лет с тех пор, когда в Сейлеме, в Массачусетсе, перестали сжигать колдуний. К тому же часть населения отказалась от этого не без сожаления. В 1878 эта истеричка Мери Бейкер Эдди, основательница могущественной “Крисчен сайенс”, постоянно надоедала местным судам, стремясь возобновить средневековые обычаи под тем предлогом, что ее личные недруги вызвали смерть ее третьего мужа и ее собственные болезни, прибегнув к “пагубному животному магнетизму”, что было просто новым названием для упражнений в черной магии. Однако это не помешало тому, что в этом самом пуританском городе, где буква Библии имела силу закона, с 1867 года выходил прекрасный научный журнал — “Американский натуралист”.
Именно в номере этого периодического издания за 1873 год можно найти первые отголоски той невероятной эпидемии попаданий на мель, жертвой которой на побережье Ньюфаундленда, незадолго до этого, к нашему удовольствию, стали архитевтисы.
После изложения истории вопроса о гигантских кальмарах (недостаток точности которого мне, увы, уже приходилось подчеркивать), доктор Э.-С. Пакард-младший, главный редактор упомянутого издания, ссылался на многочисленные свидетельства, собранные им лично:
“Капитан Дж. Хаммонд из Сейлема, который плавал в течение сорока одного года между этим портом и Индией, сообщил мне, что на широте мыса Доброй Надежды он видел плававшие в воде останки кальмара, размером от 8 до 10 кубических футов (что соответствует размеру бочки объемом от 250 до 280 литров). На это животное, по всей вероятности, напали китообразные, которые съели его голову и щупальца”.
На последнем собрании Бостонского общества естественной истории почтенный капитан Н.-И. Этвуд сообщил о том, что видел, как кашалот изрыгал части кальмара, имевшие в диаметре 10 дюймов (25 см). Он отметил, что кашалотов считают пожирателями гигантских кальмаров.
Первый кальмар из Ньюфаундлендской банки
Все это не принесло ничего нового, а лишь подтвердило высказанное прежде доктором Шведиэром, Пьером Дени де Монфором и некоторыми другими. Самым важным в статье доктора Пакарда-младшего было напоминание о прошедшей незамеченной для зоологов публикации в газете “Кейп-Энн эдвертайзер”.
Согласно осеннему выпуску этого журнала за 1871 год, экипаж рыболовного судна из Глостера, плывшего по Ньюфаундлендской банке, обнаружил в воде труп кальмара, имевший в длину 15 футов (4 м 60 см), самые длинные щупальца которого были длиной 10 футов (3 м).
Главный редактор “Кейп-Энн эдвертайзер” подтвердил доктору Пакарду подлинность этого происшествия: действительно, мистер Джеймс Тарр из фирмы “Дог, Тарр и К"” из восточного Глостера поручился ему в этом.
Мистер Тарр, расспрошенный заинтересованными натуралистами, смог дать самые полные сведения об этом событии.
Примерно 20 октября 1871 года капитан Кемпбелл со шхуны “Б.-Д. Хаскинз” в то время, когда его корабль стоял на якоре в Ньюфаундлендской банке, обнаружил на поверхности волн студенистую массу.
Несколько человек спустили лодку, чтобы обследовать этот труп с близкого расстояния, и обнаружили гигантского кальмара. Пассажиры следующей лодки обмерили туловище кальмара и обнаружили, что он имел 15 футов (4 м 60 см) в длину и 4 фута (1 м 42 см) в окружности. Для своей длины он был, скорее, тонким. От его наполовину съеденных щупалец остались части длиной от 9 до 10 футов (2 м 75 см), объем их составлял 22 дюйма (56 см).
Несмотря на свою стройность, этот головоногий должен был весить около тонны!
Клюв кальмара был бережно сохранен одним из рыбаков судна “Б.-Д. Хаскинз”, однако этот человек не пожелал расстаться с ним ни за какие деньги. Доктору Пакарду удалось все же этот клюв сфотографировать. Фотографию он послал в Копенгаген профессору Стенструпу. По мнению этого датского специалиста, такой клюв должен был принадлежать, по всей вероятности, кальмару вида Architeuthis monachus.
Доктор Пакард представил также своему скандинавскому коллеге гравюру на дереве, изображавшую другой ключ, подаренный капитаном Этвудом из Провинстауна Эссекскому институту. Эта анатомическая деталь, имевшая 4,5 дюйма (11 см) в длину (одна из самых крупных), была найдена в желудке кашалота, загарпуненного, по всей вероятности, в Северной Атлантике. По мнению Стенструпа, этот клюв мог принадлежать кальмару вида Architeuthis dux.
Отец и сын Пикко в борьбе с кальмаром из Грейт-Белл-Айленда
Статья доктора Пакарда в “Американском натуралисте” не должна была долго оставаться без отклика.
10 ноября 1873 уважаемый человек из города Сент-Джонс в Ньюфаундленде, мистер Александр Меррей из Геологической комиссии Канады, написал письмо профессору Жюлю Марку с просьбой передать его крупному голландско-американскому ученому Луису Агассизу, который в то время являлся высшим авторитетом в области морской биологии. Этот последний успел только передать письмо главному редактору “Американского натуралиста”, прежде чем слег — 2 декабря, после конференции в Фитчберге. Через десять дней он скончался от переутомления и вызванного им приступа нервной депрессии.
В письме была описана схватка рыбака, по имени Теофиль Пикко, с действительно исключительным по размеру кальмаром, которая случилась около 25 октября к юго-востоку от острова Ньюфаундленд.
На этот раз речь не шла, как во времена Дени де Монфора, о том, чтобы отбросить историю, как цепь лжесвидетельств или нелепостей, ибо доблестный Пикко добыл в виде трофея одно из щупалец чудовища, отрубленное одним ударом топора. Фрагмент этой анатомической детали и несколько отделенных от нее присосок с зубчатыми краями были заспиртованы мистером Александром Мерреем в подарок профессору Агассизу.
По словам Пикко, щупальце было отрублено на расстоянии 10 футов (3 м) от того места, где оно прикреплялось к туловищу. Первый обрубок представлял собой часть внутренней поверхности щупальца, имевшую в длину 6 футов (2 м). Кроме этого, осталась часть щупальца, имевшая в длину 30–35 футов (9—10 м), и фрагмент, имевший в длину 19 футов (5 м 80 см), который пришлось укоротить до 2 футов, для того чтобы законсервировать в сильно концентрированном рассоле. Этот фрагмент заканчивался чем-то вроде узкого, лопатообразного, остроконечного и обтрепанного снизу весла, которое было 15-сантиметровым в своем самом широком месте. На конце оно было усеяно многочисленными розетками из мелких присосок, ороговевших по краям. В итоге одна лишь палица, которая венчала конец щупальца этого кальмара, была больше, чем обычный крупный кальмар!
Письмо мистера Александра Меррея было опубликовано журналом “Американский натуралист” лишь в феврале 1874 года. За это время событие достигло ушей публики посредством других периодических изданий, заинтересованных в сообщении последних известий в большей степени, чем научный журнал. Так, в номере за 6 декабря 1873 года можно прочесть рассказ об этой страшной схватке, принадлежащий перу преподобного Мозеса Гарвея из Сент-Джонса. Действительно, в этой очень верующей стране рыбаки после схватки с чудовищем отправились в первую очередь к священнику, и именно ему первому показали они отрубленное щупальце. Священник немедленно посоветовал своим прихожанам отнести этот трофей преподобному Гарвею, чей страстный интерес к естественным наукам был ему известен. В конце концов именно Гарвей сохранил то, что осталось от щупальца, и передал в музей Сент-Джонса.
Искушенному натуралисту немедленно стала понятна вся важность анатомической детали. Четверть века спустя он сообщал об этом все еще с волнением:
“И вот я завладел одной из самых редких достопримечательностей животного царства — настоящим щупальцем “рыбы-дьявола”, до сих пор почитавшейся мифом, животного, существование которого оспаривалось натуралистами на протяжении веков. Я знал, что держу в руках ключ к большой тайне и что новая глава должна быть вписана в Естественную историю”.
И все это случилось потому, что один одиннадцатилетний мальчик проявил исключительное хладнокровие.
Благодаря целому хору совпадающих между собой сообщений можно восстановить событие в мельчайших подробностях.
Двадцать шестого октября, после того как они забросили свои сети в море на широте Грейт-Белл-Айленда, рыбаки Дэниел Сквайр и Теофиль Пикко, которого сопровождал его маленький сын, увидели вдруг темную и бесформенную массу, плававшую невдалеке от их лодки. Думая, что это останки разбитого корабля, и надеясь на какую-нибудь драгоценную добычу, рыбаки приблизились, и один из них, стараясь зацепить предмет, ударил по нему гарпуном. От удара масса внезапно ожила и поднялась над водой, обнаружив довольно осмысленное лицо, на котором два бледных, выпученных глаза, казалось, яростно сверкали. Для того, чтобы увеличить ужас до пределов, животное с враждебностью, не оставлявшей сомнений в его намерениях, разинуло клюв, размером с бочонок на 6 галлонов (27 литров), похожий на гигантский клюв попугая.
Пораженные, окаменевшие от ужаса, рыбаки не в силах были пошевелиться. Прежде чем они успели опомниться, чудовище, находившееся теперь в нескольких футах от них, развернуло вокруг головы множество щупалец мертвенного цвета и протянуло их к лодке, стремясь схватить ее. Только два щупальца достигли лодки, вцепились в нее и благодаря своей длине полностью вокруг нее обвились.
Действовать надо было немедленно, огромное животное могло утащить лодку в пучину. С отчаянным усилием Том, сын Теофиля Пикко, схватил топор и одним ударом отрубил щупальце, потом набросился на руку. Лишенное, таким образом, драгоценного оружия, чудовище прекратило сражение и стало удаляться рывками, характерными для движения кальмаров. Постепенно оно исчезло из виду.
В течение короткого времени рыбаки могли еще видеть грязно-розовую массу его тела и хвост, который, поднимаясь над водой, разрезал ее поверхность как нос корабля. Мальчик предотвратил катастрофу.
Пикко, который видел щупальце животного, вытянувшееся вдоль борта его баркаса длиной в 20 футов (6 м 10 см), и мог, таким образом, судить о его размерах, предполагал, что туловище животного втрое длиннее щупалец. Что же касается ширины, в том месте, где к туловищу прикреплялись две головные лопасти, она, согласно Пикко, не могла быть уже 5 футов (3 м).
Кальмар, имеющий в длину 18 метров? Научные комментаторы того времени единогласно заявляли, что эти размеры преувеличены страхом. Однако истинность этого свидетельства не может вызывать сомнений, если судить по значительному размеру сохранившегося обрубка щупальца. Но, может быть, Пикко подразумевал под длиной животного общую длину тела и щупалец? Тексты говорят об этом двусмысленно. Принимая во внимание представленные Пикко размеры тела этого кальмара, надо признать, что оценка 60 футов не могла относиться к одному только телу, удлиненному короткими руками, иначе кальмар имел бы неправдоподобно вытянутую форму.
Вместе с щупальцами, имевшими в длину примерно 10 метров, кальмар Пикко, туловище и голова которого вместе составляли около 4 метров, мог бы иметь длину 14 метров. Это не так уж далеко от 18 метров, о которых сообщал смелый рыбак.
Кальмары следуют один за другим, но не походят друг на друга
В своем письме, адресованном профессору Марку, мистер Александр Меррей не только пересказал знаменитую авантюру отца и сына Пикко. Он упомянул также о двух случаях выброса на берег гигантских кальмаров, имевших место за несколько лет до этого:
“Преподобный Габриель, который теперь живет в Португал-Коуве, а раньше жил в местности, называемой Ламалин, на южном берегу острова, утверждает, что в течение зимы 1870/71 года два головоногих были целиком выброшены на местный пляж. Они имели в длину соответственно 40 и 47 футов (12 и 14 м)”.
Вскоре, в своем следующем письме, мистер Александр Меррей сообщил о поимке в заливе Лоджи, рядом с Сент-Джонсом в Ньюфаундленде, в ноябре 1873 года значительного по размеру кальмара, хотя он и уступал предшествовавшим. Его полная длина составляла 9 метров 70 сантиметров, из которых 2 метра 35 сантиметров приходились на голову и туловище и 7 метров 35 сантиметров — на щупальца. Длина рук кальмара составляла 1 метр 80 сантиметров.
Тело головоногого едва превышало 4 метра. Однако его не без труда удалось прикончить, когда он запутался в сетях для рыбы. Рыбаки, вооружившиеся топорами и большими ножами, вынуждены были сражаться с ним в течение получаса. Голова, глаза и двигательный сифон кальмара были превращены в лохмотья.
Останки кальмара были благоговейно собраны, измерены и сфотографированы преподобным Гарвеем. Затем пастырь-натуралист постарался законсервировать в рассоле сохранившиеся части кальмара. Но, убедившись, что они все же начали разлагаться, он должен был согласиться на то, чтобы их заспиртовать.
В другом месте второго своего письма мистер Меррей ссылается на трудно поддающиеся проверке, но гораздо более сенсационные свидетельства:
“Один уважаемый человек, по имени Пайк, сообщил мне, что видел много гигантских кальмаров на побережье Лабрадора. Один из них имел 80 футов в длину от клюва до хвоста. Этот человек утверждал также, что некий мистер Хаддон, инспектор образования в этом районе, измерил там одного кальмара длиной 90 футов (27 м). Он сообщил мне также, что эти чудовища съедобны”.
Это последнее сообщение могло бы показаться абсурдным и отвратительным в Америке, но не в Европе, где осьминоги, каракатицы и кальмары давно являются излюбленной пищей средиземноморских народов.
Но не ради кулинарных интересов эти сообщения были сохранены учеными, занятыми исследованием супергигантских кальмаров, в частности профессором Эдиссоном Веррилом из Йельского колледжа, главным специалистом. Его заинтересовали размеры, которые приписывали упомянутым головоногим. По размеру они далеко превосходили те образцы, которые были надлежащим образом сфотографированы или частично законсервированы. Они вчетверо превосходили колосса из Медревалле!
Конечно, можно понять это недоверие, высказанное с позиций позитивной науки, однако оно теряет всякую законность, когда приходится видеть того же ученого, который принимает не моргнув глазом множество других, по преимуществу недоступных для проверки свидетельств, относящихся к образцам меньшего размера по сравнению с теми, что уже были подвергнуты классификации.
Ибо, в конце концов, в силу какого научного принципа свидетельство более достойно доверия оттого, что оно совпадает с событием, уже имевшим место прежде, особенно в такой области, где все является необычным и фантастическим? Не слишком ли быстро забыто: существование “супергигантских” кальмаров отрицалось именно потому, что они не соответствовали “норме”?
Спор о приоритетах
Теперь, когда реальность существования крупных головоногих была доказана, зоологи торопились ввести в свои классификации кальмаров, выброшенных на берег или пойманных в районе Ньюфаундленда, чьими несомненными останками они теперь обладали.
Как всегда, это не могло обойтись без столкновений.
Как мы уже знаем, профессор Стенструп, увидев фотографию кальмара, который был найден мертвым в нижней части Ньюфаундлендской банки, узнал в нем вид животного, описанный им под названием Architeuthis monachus. Что же касается огромного клюва, обнаруженного капитаном Этвудом в желудке кашалота, он отнес его к виду Architeuthis dux.
Эти определения пришлось не по вкусу американскому натуралисту Уильяму Севиллу Кенту, бывшему помощнику консерватора в отделе естественной истории Британского музея. Он не колеблясь написал в 1874 году об образцах Architeuthis monachus и Architeuthis dux, которые послужили Стенструпу для составления его описаний:
“К несчастью, по-видимому, ни одного фрагмента этих животных, пригодного для научной идентификации, не сохранилось”.
Это, как мы знаем, было совершенно неверно. Изучение части головы “размером с череп ребенка”, снабженной клювом длиной 11 сантиметров, прекрасно подтверждало описание Architeuthis monachus. Описание Architeuthis dux, хотя и не было опубликовано, опиралось на исследование всех основных органов экземпляра животного, выловленного капитаном Хидомом в Атлантическом океане.
Севилл Кент отнесся к этому не менее формально:
“Действительно, два фрагмента, хранящиеся в Британском музее (знаменитое анонимное щупальце длиной 2 м 75 см и толщиной примерно 10 см) и в музее Сент-Джонса (щупальце, доставленное Теофилем Пикко преподобному Гарвею), составляют, по-видимому, единственный конкретный материал, которым в настоящее время мы располагаем и над которым можно работать”.
Это утверждение дает представление о неведении, в котором пребывали люди еще в ту эпоху относительно богатых коллекций останков кальмаров, которые хранились в иностранных музеях, а также относительно работ других ученых, написанных на эту тему. Но, возможно, иногда в этом неведении содержалась известная доля расчета.
В конце концов, Севиллу Кенту были хорошо известны работы доктора Хартинга из Амстердама. Но если он и цитировал эти работы, то лишь для того, чтобы подтвердить, что анатомические детали, которыми Стенструп воспользовался для создания вида Architeuthis dux, могут быть отнесены и к Ommastrephes todasus. В то же время английский биолог противоречил сам себе, поскольку признал, что описания его голландского коллеги были основаны на конкретных элементах, а именно на фрагментах кальмара, “пригодных для научного определения”.
Глухота господина Севилла Кента объяснилась внезапно, когда оказалось, что он предложил для гигантского головоногого с Ньюфаундленда новое видовое название, Megaloteuthis, которое должно было обеспечить ему бессмертие.
Господин Севилл Кент очень справедливо заметил, что щупальце кальмара Пикко было по всей своей длине покрыто присосками, которые характерны для Ommastrephes todasus, следовательно, его надо отнести к другому разряду, то есть к другому виду, для которого он предложил временное название Megaloteuthis harveyi. Но только этот другой вид был уже создан профессором Стенструпом, ибо описанные им анатомические детали не могли быть вопреки мнению господина Хартинга, отнесены к представителю вида Ommastrephes. Что и было подтверждено более тщательным исследованием материала.
Кальмар размером 15 м 85 см из Кумбс-Коува
Профессор Эдиссон Веррил из Йельского университета был справедливее своего британского коллеги и признал приоритет голландского ученого. Едва узнав об открытиях доктора Пакарда-младшего, он воспользовался первой же возможностью для того, чтобы поехать и посмотреть клюв большого кальмара, найденного мертвым на поверхности Ньюфаундлендской банки в 1871 году. В то же время он изучил в музее Сент-Джонса часть щупальца, отрубленного юным Томом Пикко в октябре 1873 года. И, наконец, благодаря любезности преподобного Гарвея он завладел различными частями небольшого экземпляра из бухты Лоджи.
Кроме этого профессор Веррил получил от своего коллеги профессора Бэрда из Смитсонианского института челюсти и две присоски кальмара длиной 10 метров, в неопределенное время выброшенного морем на берег залива Бонависта в Ньюфаундленде. Останки его были собраны неким преподобным Мьюрином. Впоследствии преподобный Гарвей сообщил ему также о том, что в декабре 1872 года в этом же месте на берег был выброшен еще один экземпляр Architeuthis. Профессор Веррил спрашивал себя, не шла ли в обоих случаях речь об одном и том же экземпляре. Но в этом случае один из “преподобных” должен был ошибиться в своей оценке размера кальмара. Преподобный Гарвей оценил длину тела кальмара в 4 метра 25 сантиметров. Согласно его оценке, руки кальмара, “толстые, как бедро мужчины”, имели в длину 3 метра, а щупальца были длиной 9 метров 75 сантиметров. Эти размеры были слишком крупными для кальмара, имевшего в целом в длину 10 метров. Самым удивительным из того, что подарил ему почтенный пастор, были крупные присоски рук кальмара, имевшие в диаметре два с половиной дюйма, что составляло больше 6 сантиметров! Такие присоски могли принадлежать экземпляру, имевшему в длину по меньшей мере 14 метров.
Самый длинный, хотя и не самый большой экземпляр, нашедший смерть у берегов Ньюфаундленда, профессор Веррил обнаружил, листая местные газеты. О нем в 1872 году сообщала статья некоего Р.-Т. Беннетта из Инглиш-Харбора:
“Три дня назад на побережье Кумбс-Коува выбросился кальмар действительно огромного размера. Некоторые жители завладели его останками. Длина его туловища, которое было толстым как бочка, составляла 10 футов (3 м 05 см). Одна из его рук была толщиной с кулак мужчины и имела в длину 42 фута (12 м 80 см) другие руки имели в длину лишь 6 футов (1 м 80 см), однако, они были толстыми и имели в диаметре 9 дюймов (23 см). Кожа и тело кальмара были толщиной 2 и 1/4 дюйма (около 6 см), как снаружи, так и изнутри они были красного цвета. Присоски в форме чашки были собраны на конце длинной руки, и каждая из них была окружена длинной бахромой, напоминавшей зубцы ручной пилы. Я предполагаю, что кальмар использовал эту руку как привязь, а присоски — как якорь, когда хотел подтянуться или схватить добычу. Это животное, когда почувствовало, что бурное море выбросило его на берег хвостом вперед, присосалось к скале и оставалось там в полной безопасности, пока люди не стащили его на землю”.
Когда почтенный мистер Беннетт сообщил все эти подробности в письме профессору Веррилу, этот последний более не колеблясь отнес этот экземпляр кальмара с непомерными щупальцами, происходящий из Кумбс-Коува, одного из ответвлений бухты Фортуны, к числу гигантских кальмаров из района Ньюфаундленда. В 1874 году он опубликовал в “Американском натуралисте” одну из первых посвященных им заметок. В этой заметке он отметил, что “эти останки свидетельствуют, что существует две разновидности гигантских кальмаров”. По его мнению, к первому виду принадлежали вытянутые индивиды, которые, несомненно, относились к Architeuthis monachus профессора Стенструпа. Более коренастые индивиды составляли вторую группу; на основании исследования формы одного из подобранных клювов этих кальмаров можно было отнести к описанному Стенструпом виду Architeuthis dux.
Прозаическая судьба кракенов из Ньюфаундленда
Однако наплыв гигантских кальмаров не прекращался. Поднятый вокруг них повсюду шум повлек новые свидетельства их поимки. Так, геолог из Галифакса (Новая Шотландия) доктор Ф. Хониман сообщил о том, что непосредственный свидетель рассказал ему о поимке экземпляра длиной 52 фута (15 м 83 см) в районе острова Белл-Айленд, но на этот раз на побережье Лабрадора. Однако он не помнил даты появления чудовища:
“Он мирно спал в воде, когда его разбудили ударом весла. Он рассвирепел и выбросил из сифона большую струю воды…”
Если общая длина этого кальмара совпадала с длиной экземпляра из Кумбс-Коува, то масса его тела в действительности была более значительной, самое длинное щупальце имело в длину 37 футов (11 м 27 см), тогда как тело было пятнадцатифутовым (4 м 58 см)!
Вскоре поступило сообщение о выбросе на берег в Харбор-Грейсе в течение зимы 1874/75 года гигантского кальмара, который, увы, был уничтожен без обмера.
Немедленное уничтожение было уделом большинства этих чудовищ. Небогатое население этих районов всегда находило им то или другое применение из наиболее прозаических.
Так, в декабре 1874 года экземпляр длиной 12 метров, включая длину восьмиметровых щупалец, был выброшен на берег в Ньюфаундлендской банке, в бухте Фортуны. Когда господин Дж. Симз, местный судья, осматривал его всего через несколько часов, животное оказалось совершенно искалеченным: рыбаки разрезали его на куски и значительную часть отдали собакам.
По словам капитана Дж.-В. Коллинза со шхуны “Хауард”, множество гигантских кальмаров появились в октябре 1875 года на поверхности Ньюфаундлендской банки. Большинство из них были мертвы, и несколько попорчены рыбами и чайками. Среди них были и очень крупные. Капитан Коллинз измерил одного из них, одна лишь мантия которого составляла 5 метров. Другой имел щупальца длиной примерно 11 метров. Пятьдесят или шестьдесят погибших кальмаров были выловлены рыбаками, которые превратили их в наживку для ловли трески.
Кальмару, который был обнаружен годом позднее, 20 ноября 1876 года, в Хаммер-Коуве, в заливе Норт-Дам, не пришлось ждать появления людей для того, чтобы быть растерзанным на части. Это сделали чайки и лисицы, превратившие его останки в груду истерзанного мяса.
Первый гигантский кальмар, который полностью избежал разрушений, был выброшен после сильного шторма на пляж Каталина, в заливе Тринити, 24 сентября 1877 года. Это был кальмар среднего размера.
Длина его составляла 12 метров. Тело было длиной 2 метра 90 сантиметров; 9 метров 15 сантиметров приходились на долю щупалец. Руки его тем не менее имели в длину 3 метра 30 сантиметров, в окружности у основания они имели 43 сантиметра — размер десертной тарелки! Предприимчивые люди демонстрировали его в течение нескольких дней в Сент-Джонсе. Затем, помещенный в солевой раствор, он был перевезен в Нью-Йорк. Там фирма “Райх и братья” приобрела его для Нью-Йоркского аквариума.
Возможно, я напрасно сказал, что кальмар этот совсем избежал порчи. Увы, он попал в руки несведущих изготовителей чучел, “которые плохо расположили руки, сифон и другие части тела, а также снабдили его двумя красными, плоскими глазами, расположенными слишком близко на конце головы” (Э. Веррил). Именно этим обезображенным чудовищем были призваны восхищаться отныне толпы ньюйоркцев.
Кальмар, который был выброшен несколько позднее, в октябре, в той же бухте, но на 25 миль севернее, чем предшествовавший, оказался новым объектом немедленного уничтожения. Он был расчленен на части в течение одного часа, для того чтобы послужить удобрением!
Третий кальмар был живым выброшен 21 ноября на побережье залива Тринити в Ланс-Коуве, в пяти милях южнее, чем его предшественник. Он тщетно старался освободиться, увлекаемый одновременно весенним приливом и мощным течением. Его общая длина составляла 13 метров 40 сантиметров, из которых 3 метра 40 сантиметров приходились на туловище и. 10 метров — на щупальца. Его руки были замечательно длинными, около 4 метров, и в основании были толще, чем бедро мужчины. Мощность потока воды, который животное выбрасывало из сифона, была так велика, что- им была вырыта в песке траншея значительной глубины и длиной в десяток метров. Жители этого района разрезали тело головоногого и, не зная о его ценности, оставили на пляже, откуда он был унесен отливом обратно в море.
Гигант из гигантов: 17 метров в длину
В следующую зиму два новых кальмара действительно гигантского размера вторглись на побережье Ньюфаундленда. Первый — 2 ноября 1878 года в Фимбл-Тикле, второй — 2 декабря в районе, называемом Три Руки. Последний обладал туловищем длиной 4 метра 60 сантиметров, толщина его была неслыханной, в окружности он имел 3 метра 70 сантиметров! Его руки, более толстые, чем бедро мужчины, имели в длину 4 метра 90 сантиметров. Ничего не было упомянуто о щупальцах, но можно представить себе колоссальную массу этого кальмара, вообразив нечто вроде ракеты длиной около 10 метров и имеющей в диаметре 1 метр 15 сантиметров.
Предшествовавший кальмар был еще больше, и гораздо больше! Одним словом, это был самый большой кальмар, существование которого было признано наукой (хотя он и был немного меньше того, что был выброшен морем на берег Северного острова в 1890 году).
Он заслуживает того, чтобы мы задержались на обстоятельствах его поимки, сообщенных преподобным Гарвеем в “Бостон трэвелер”, в письме, которое было опубликовано в этой газете 30 января 1879 года:
“Второго ноября сего года Стивен Шерринг, рыбак, живший в Фимбл-Тикле, вышел в море на лодке вместе с двумя другими рыбаками. Неподалеку от берега они увидели массивный объект и, предположив, что это могли быть обломки кораблекрушения, направились в его сторону, чтобы, к ужасу своему, обнаружить огромную “рыбу”, которая прилагала отчаянные усилия, пытаясь уплыть, и превращала воду в пену движением своих рук и огромного хвоста. Уплыть чудовищу не удавалось, и прилив начал спадать. Через сифон, расположенный на конце головы, оно выбрасывало огромное количество воды… Временами эта вода становилась черной как чернила.
Обнаружив, что животное уже почти выбилось из сил, рыбаки осмелились приблизиться и бросить с борта своей лодки гарпун, который погрузился в мягкое тело животного. Они закрепили гарпун на конце крепкой веревки, конец которой вынесли на берег и привязали к дереву, чтобы животное не было унесено отливом. Это было удачным решением, ибо “рыба-дьявол” оказалась таким образом прикованной к берегу. Судороги чудовища были ужасными, когда во время агонии оно обвивало все свои десять рук вокруг своего туловища. Рыбаки предпочитали держаться в это время на значительном расстоянии от длинных щупалец, которые время от времени извивались вокруг тела, как огромные языки. Со временем животное устало и, когда вода спала, скончалось.
Это был исключительно крупный кальмар, самый крупный из пойманных к настоящему времени. Длина тела от клюва до хвоста составляла 6 метров 10 сантиметров. Он вдвое превосходил нью-йоркского кальмара. Окружность его тела не была упомянута. Но одна из рук имела 10 метров 70 сантиметров в длину. Наверное, это было щупальце”.
На основании более полных измерений других кальмаров можно приблизительно вычислить размеры основных органов этого колосса. Надо представить себе чудовище с огромными, как барабаны, глазами, с клювом, имевшим в длину 20 сантиметров, с руками толщиной в тело человека (85 см в обхвате), самые крупные присоски на которых были шириной 10 сантиметров!
Разве этот титан не был способен на подвиги, приписываемые Пьером Дени де Монфором “колоссальной пульпе”? Во всяком случае, для неверующих настало время, когда они должны были подвергнуть свои убеждения серьезному экзамену.
Кальмары вытянутые и коренастые
После поимки кальмара длиной около 17 метров, масса тела которого превосходила 11 метров, выловленные в следующем году у берегов Ньюфаундленда кальмары не казались слишком крупными.
В октябре 1879 года после сильной бури на пляже в Бригесе, в заливе Консепшен были обнаружены две руки кальмара длиной 2 метра 45 сантиметров.
Наконец, в начале ноября “маленький” экземпляр (общей длиной 11 м 60 см, с туловищем длиной 8 м 85 см которое было продолжено щупальцами длиной 8 м 85 см), был пойман живым в Джеймс-Коуве и завершил список жертв этой странной эпидемии “выбросов” кальмаров на побережье Ньюфаундленда. Животное извивалось в воде подле борта, когда рыбак обратил на него внимание, внезапно задев веслом. Рассвирепевшее животное выбросилось на пляж. Люди воспользовались этим для того, чтобы обвязать веревку вокруг тела и вытащить его на землю. Затем, охваченные своего рода страстью к разрушению, они бросились на кальмара и растерзали его на части.
Таким образом, обладая более или менее полными результатами измерений примерно двадцати кальмаров сверхгигантского размера и значительного числа анатомических деталей, профессор Эдиссон Веррил подверг их тщательному исследованию в серии коротких заметок. В 1879 году он наконец опубликовал окончательные результаты своих исследований, посвященных виду Architeuthis с северо-восточного побережья Северной Америки. Эти последние подтверждали, что за пять лет до этого он предположил на основании первого ознакомления: следует различать два разных вида кальмаров; один имеет более вытянутую форму и руки такой же длины, как и туловище, другой — более коренастое туловище и более короткие руки.
К первому следует отнести, в числе других, экземпляры из Ньюфаундлендской банки, Каталины и Ланс-Коува, так же как и того кальмара, чей клюв был обнаружен капитаном Этвудом в желудке кашалота; к нему также, без сомнения, надо отнести кальмаров из залива Форчен, Три Руки, а также, по всей вероятности, и чемпиона из Фимбл-Тикле. Среди них один экземпляр, с особенно длинными руками, из Ланс-Коува, возможно, был самкой.
Ко второму виду, для которого характерным был “маленький”, могучий коротышка из бухты Лоджи, без сомнения, можно отнести экземпляр из Кумбс-Коува и кальмара из залива Бонависта.
На этот раз на основании тщательного описания профессор Эдиссон Веррил не отнес эти два типа к видам, описанным Стенструпом, а создал для них два новых вида: Architeuthis frinupus для удлиненных, и Architeuthis Larveyi, для коротких.
Это крещение должно было однажды заставить его сына, знаменитого натуралиста, путешественника и писателя А. Хайтта Веррила, сказать по поводу останков, собранных преподобным Гервеем, и сделанных им точных обмеров: “На основании этих данных мой отец, профессор Веррил, смог описать первого из известных науке гигантских кальмаров…”
Согласиться с этим значило бы недооценить кропотливый труд, которому профессор Стенструп посвятил большую часть жизни. Куда бы мы зашли, если бы сыновнее почтение могло повлиять на правила присуждения приоритета в области таксономии?
Архитевтисы в смертоносном тупике Ньюфаундлендской банки
Прежде чем идти дальше, позволительно ответить на интригующий вопрос: “Почему же все эти архитевтисы выбрали точно очерченный район Ньюфаундленда и расположенного напротив него побережья полуострова Лабрадор для своего абсурдного самоубийства?”
Ответ на этот вопрос надо искать в особенном расположении области Ньюфаундлендской банки по отношению к морским течениям. Почему в этом районе наблюдается одна из наиболее значительных в мире концентраций тумана? Потому, что здесь встречаются под прямым углом теплое течение Гольфстрим, идущее из Гвианы и Карибского моря, и холодное течение, идущее от Лабрадора. “Зимой, — отмечает по этому поводу Рейчел Карсон в книге “Море, которое нас окружает”,— смена температуры на границе двух течений является столь резкой, что, если корабль переходит из одного течения в другое, его носовая часть может находиться в воде, которая на 12 градусов теплее, чем вода за его кормой, словно некая стена является материальной преградой, разделяющей две водные массы. Перед “хвостом” Ньюфаундлендской банки эти два течения отличаются по цвету так же ясно, как две страны на географической карте: нетрудно узнать теплые воды цвета индиго, принадлежащие Гольфстриму, и холодное северное течение цвета бутылочного стекла!” Согласно Дж.-С. Робсону, большому британскому специалисту по головоногим, архитевтисы стремятся к оптимальной температуре 10 градусов Цельсия. Поэтому они никогда не встречаются у атлантического побережья Соединенных Штатов, где вода благодаря Гольфстриму имеет более высокую температуру. На широте этого побережья они должны находиться на определенной глубине, чтобы обитать в “климате”, который для них подходит.
Но что происходит, когда увлекаемый Гольфстримом гигантский кальмар поднимается к Ньюфаундленду? Прежде всего, когда поток воды мало-помалу становится холоднее, головоногие склонны приближаться к поверхности воды в поисках предпочтительной для них температуры. Если же, к несчастью, кальмар собьется с дороги и пересечет знаменитую “холодную стену”, он окажется в безвыходном положении. Единственным выходом для него было бы возвращение назад, но такая реакция была бы для кальмара необычной. Обычно, когда ему становится холодно, он просто поднимается, потому что знает из опыта, что температура нормализуется, когда он приближается к поверхности воды (холодная вода тяжелее теплой). Он будет вести себя как обычно и в этом случае, но холод течения, идущего от Лабрадора, так велик, что, поднявшись на поверхность, кальмар не находит привычной для него температурной среды. В этих анормальных условиях он погибает и полуживой оказывается во власти прилива, который выносит его на берег. Так по крайней мере профессор Робсон объясняет их частые выбросы на берег, но истина оказалась более сложной.
Одна вещь, однако, была отныне установлена. Чудесный архитевтис не совершает самоубийства, он погибает оттого, что, сбившись с дороги, оказывается в безвыходном положении.
Архитевтисы в четырех частях света
Если в 1871–1879 годах на побережье Ньюфаундленда обрушилась целая лавина гигантских кальмаров, то в это же время в других, часто удаленных друг от друга частях земного шара были также отмечены несколько отдельных выбросов на берег гигантских кальмаров.
Так, в майском номере докладов Германского общества естественной истории и этнографии стран восточной Азии за 1873 год, изданном в Иокогаме, доктор Ф. Хил-гендорф сообщал, что приобрел на рыбном рынке в Токио кусок кальмара необычно большого размера. Кроме того, ему представилась возможность в этом же городе приобрести выставленные для обозрения останки кальмара длиной 4 метра 28 сантиметров, из которых 1 метр 97 сантиметр приходились на туловище, 45 сантиметров — на голову и 1 метр 97 сантиметров — на самую длинную из сохранившихся рук. На первый взгляд натуралист принял этого кальмара за гигантский экземпляр Ommastrephes, но, поразмыслив, описал его в 1880 году как новый вид — под названием Megateuthis marteusii. В действительности это был Architeuthis, a это доказывало, что кальмары этого вида не ограничивали свое место пребывания Атлантическим океаном, как можно было допустить до этого момента.
Через пятнадцать лет, в 1895 году, два японских зоолога, Мицукури и Икеда, подтвердили присутствие этих головоногих в японских водах и объявили об открытии в Токийском заливе архитевтиса небольшого размера. Он оказался самым маленьким из когда-либо найденных: его мантия была длиной лишь 72 сантиметра, руки не превышали 1 метра 22 сантиметров, а щупальца — 2 метров 91 сантиметра.
Область распространения гигантских и супергигантских кальмаров год от года становилась все обширней. Из-за шума, поднятого вокруг выбросов кальмаров на побережье Ньюфаундленда, языки мало-помалу развязались.
Так, в 1872 году, побуждаемый недавними открытиями доктора Пакарда-младшего, другой американский натуралист У. Долл, сообщил о том, что в течение зимы 1871/72 года множество гигантских головоногих были выброшены океаном на берег в разное время на острове Уналашка, одном из Алеутских островов. Среди них, в числе прочих, был когтистый кальмар вида Onchoteuthis bergi, общей длиной 3 метра и весивший около 100 килограмм.
К тому же У. Долл сообщал, что есть различные свидетельства о кальмарах действительно гигантского размера из тропических и субтропических районов:
“Нет никакого сомнения в том, что в теплых морях некоторые головоногие достигают огромной массы и огромной длины. Капитан Э.-Э. Смит, опытный китобой и умный, кропотливый наблюдатель, сообщил мне, что видел, как агонизирующий кашалот изрыгал части рук кальмара огромного размера с присосками “размером с тарелку”!”
Господин Далл утверждал, что его коллега Генри Ханке из Сан-Франциско во время путешествия на торговом судне между островами в Южной части Тихого океана видел вблизи поверхности воды головоногого “размером со шхуну” (В целях уточнения отметим, что шхуна — небольшой корабль с двумя мачтами — может иметь в длину от 15 до 35 метров. Те шхуны, которые плавали в южных морях в конце прошлого века, должны были иметь в длину не меньше 25 метров).
“При всей неопределенности, — замечает господин Долл, — это указывает по крайней мере на то, что в этих районах существуют гораздо более крупные виды кальмаров, чем до сих пор было отмечено”.
В заключение он сообщал: “Мной был собран также ряд неопределенных сообщений о гигантском кальмаре, замеченном в Калифорнийском заливе”.
Эти различные комментарии и утверждения должны были несколько лет спустя вызвать сарказм знаменитого американского малаколога Джорджа Вашингтона Трайоне в первом томе его значительного “Учебника конхиологии” (1879–1891). Но, зная размеры, которых могут достигать архитевтисы, позволительно усомниться в правомерности его насмешек.
Уже давно среди рыбаков острова Сен-Поль, этого вулканического островка с затопленным кратером, одиноко расположенного посреди Индийского океана на полпути между оконечностью Южной Африки и Австралией, распространились интересные слухи. Эти смелые люди рассказывали всем, кто хотел их слушать, что каждый год в одно и то же время они замечали на рыбных отмелях огромного головоногого, который протягивал над водой две длинные руки, покрытые присосками. Эти истории, естественно, воспринимались с веселым скепсисом. Но по воле случая 2 ноября 1874 года один из гигантских кальмаров был выброшен морем на берег как раз в то время, когда на острове находилась французская научная миссия. Ее задачей было, под руководством капитана судна Муше, наблюдение за последним прохождением планеты Венеры по солнечному диску.
По возвращении во Францию господин Шарль Велэн, прикомандированный к этой миссии в качестве натуралиста, смог предстать 19 апреля следующего года перед Академией наук, чтобы заявить:
“В первых числах ноября сильный прилив выбросил на северную дамбу кальмара из группы Ommastrephes, который имел в длину не меньше 7 метров 15 сантиметров от конца туловища до окончания щупалец. Я имею честь представить Академии щупальце, клюв и сифон этого гигантского головоногого”.
В подтверждение этих заявлений, господин Велэн представил членам Академии фотографию всего животного, сделанную неким господином Казаном. Эта фотография, с которой был выполнен весьма неумелый рисунок, рассматривалась как первое верное представление о внешности Architeuthis. Удачно, что первый опубликованный в Европе портрет супергигантского кальмара соответствовал виду, форма которого была необычной. Это не могло не вызвать недоразумений.
Так, профессор Поль Гервэ из парижского Музея, который по крайней мере за десять лет до этого уже проявил страстный интерес к гигантским кальмарам из Средиземного моря (вида Ommastrephes) и который все еще преподавал в Монпелье, после исследования документов, представленных господином Велэном, заявил, что Architeuthis относятся к группе стреловидных кальмаров. Он, конечно, не высказал бы этого мнения, если бы видел изображение архйтевтиса из Атлантики, задний плавник которого имел форму червонного туза, а не форму бубнового туза, — как у Ommastrephes! Профессор Веррил должен был подчеркнуть, что новый вид, Architeuthis monchezi из Индийского океана, отличается от северных форм своим более узким и ланцетовидным плавником. Вот почему на неясной фотографии его можно было принять за ромбовидный!
Действительно, более ранний рисунок, выполненный офицером корабля “Алектон”, давал лучшее представление о форме Architeuthis, чем фотография господина Казана.
Два часа борьбы с умирающим титаном
Поскольку визиты архйтевтиса на Ньюфаундленд все множились, внимание натуралистов всего мира было приковано к этим невероятным гигантам. И каждый старался сообщить новые свидетельства о кракене, лишившемся наконец ореола таинственности.
Сначала оно появилось, как это и должно было быть, в стране кракена, в Норвегии. Действительно, в 1874 году труп архйтевтиса всплыл на поверхности фиорда Фольден на 65-й параллели. В этом районе не было отмечено ни одного появления супергигантских кальмаров с тех пор, как Понтоппидан сообщил о кракене, “молодом и беззаботном”, запутавшемся в 1680 году в скалах в проливе Ульнанген. Не следует делать из этого вывода, что в течение двух веков гигантские кальмары не выбрасывались на побережье Норвегии. В действительности редко когда на месте оказывался натуралист или даже любитель, способный сообщить об инциденте. Обычно событие проходило незамеченным.
Между 1877 годом и концом века в Норвегии случились еще три выброса кальмаров, детали которых нам совершенно неизвестны: два на крайнем севере, третий на уровне полярного круга.
Для того чтобы мы могли узнать об архитевтисе больше, он должен был обнаружиться в какой-нибудь более населенной области!
В 1875 году, к счастью, настала очередь ирландского зоолога сообщить о драматической поимке 25 апреля действительно колоссального кальмара. Инцидент произошел на широте острова Боффин, вблизи побережья Коннемара, на западе Ирландии. Сержант королевской ирландской полиции Томас О'Коннор составил об этом образцовый отчет:
“В последний понедельник экипаж кураки, некоего подобия байдарки, сделанной из деревянного каркаса, обтянутого пропитанным гудроном полотном, состоявший из трех человек, пережил странное приключение на северо-западе от острова Боффин. Забросив поутру сети, они заметили в открытом море большую плавучую массу, увенчанную чайками. Они подплыли к ней, предполагая, что это могли быть останки кораблекрушения, но, к своему большому удивлению, обнаружили, что это головоногий колоссального размера, совершенно неподвижно, словно он грелся на солнце, покоившийся на поверхности воды. Нож был единственным имевшимся на борту оружием. Мясо кальмара очень ценится в качестве наживки для рыбы, поэтому экипаж решил добыть хотя бы часть этого кальмара. Ввиду размеров чудовища и мощи его щупалец и силы присосок рыбаки выбрали стратегию, отличную от прямого нападения. Они осторожно приблизились на веслах и мгновенно отрубили одно из щупалец. Спокойное до сих пор животное стало опасно активным и поспешило в открытое море, поднимая брызги и разрезая поверхность воды с изумительной скоростью. Лодка бросилась в погоню и настигла противника снова лишь через четыре мили. Рука, которая тянулась позади животного, была снова атакована, люди употребляли все свое искусство, для того чтобы держаться на расстоянии от присосок.
Сражение продолжалось два часа, рыбакам удалось избежать прямого столкновения, и животное постепенно оказалось лишенным всех своих орудий нападения. Углубившись на пять миль в открытое море, рыбаки в утлой байдарке все еще преследовали свою жертву и с удивительной смелостью и настойчивостью стремились вымотать ее. К этому времени кальмар был уже частично побежден и байдарка могла беспрепятственно его преследовать. То, что сохранилось от десяти больших рук, тщетно молотило воду и воздух. Туловище истерзанного животного плыло рядом с лодкой, из своего окончания оно последовательно извергало жидкость, которая окрашивала море в темный цвет. Наконец голова животного была отрублена. Она как камень опустилась на дно моря. Из различных фрагментов моллюска, которые были доставлены на землю, две большие руки, сохранившиеся целиком, имели в длину 8 футов (2 м 45 см) и в окружности у основания — 15 дюймов (38 см). Два щупальца достигали в длину 30 футов (9 м 15 см). Челюсти имели в диаметре около 4 дюймов (10 см). Голова, лишенная всех своих щупалец, весила более 38 килограммов, и глаза имели в диаметре около 15 дюймов (38 см)”.
Останки этого кальмара, по всей вероятности умиравшего уже с самого начала сражения, были изъяты сержантом О'Коннором у рыбаков и отправлены в музей Королевского общества в Дублине. Э. Мор счел, что это должен быть Architeuthis dux, но профессор Эдиссон Веррил, который имел больше возможностей для сравнения, узнал в нем крупный экземпляр A. Rarweyi. На основании размера сохранившихся останков можно предположить, что он должен был иметь размеры, близкие к размерам 14-метрового кальмара из залива Бонависта.
Э. Мор воспользовался случаем поимки кальмара в окрестностях острова Боффин для того, чтобы на основании старых хроник заявить, что этот случай поимки кальмара не является первым в Ирландии. Так, миру известна наконец история “животного с двумя головами из Дингл-Ай-Кош, которую мы подробно рассказали в предыдущей главе. Припоминают, что этот головоногий имел в длину около 6 метров, не считая общей длины щупалец.
В Ирландии вот уже два века как имелись доказательства существования подобных титанов, но до тех пор никто об этом не догадывался.
С некоторым опозданием Мор, однако, предпринял научное описание кальмара из Дингл-Ай-Кош, но он поступил неправильно, придав растяжимому хоботу кальмара (его второй голове!) столь большое значение, хотя это и оправдывало в его глазах создание нового вида, Dinoteuthis proboscideus, что значит “страшный кальмар с хоботом”.
Как рассудительно заметил Трайон, “растяжимый хобот характерен для всех огромных головоногих из Северной Атлантики”. В действительности он свойствен всем кальмарам, какого бы размера они ни были. Животное с двумя головами из Дингл-Ай-Кош было не кем иным, как обычным архитевтисом.
В октябре 1880 года третий кальмар сверхгигантского размера был выброшен морем на западное побережье Ирландии, в Килке, графство Клэр. На этот раз, как и в случае с кальмаром из залива Дингл, потребовалось немало времени для того, чтобы событие стало известно ученому миру. В 1918 году, почти сорок лет спустя, шотландский натуралист Дж. Ритчи сообщил об этом впервые в научной публикации.
Танивхе народа маори
Сообщение о том, что море постоянно выбрасывает на побережье Ньюфаундленда супергигантских кальмаров, вызвало отклики на другом краю света. В 1879 году новозеландский натуралист Т.-В. Керк, помощник препаратора в Колониальном музее, ободренный, без сомнения, открытиями профессора Веррила, сообщил о том, что море иногда выбрасывает гигантских головоногих на побережье Новой Зеландии. Конечно, легенды о их существовании были уже давно распространены среди маори, но белые поселенцы, по-видимому, не слишком им доверяли.
Узнав о том, что гигантский головоногий был выброшен на отмель в Ваймараме, на восточном побережье острова Южный, и что клюв его хранится у человека по имени Ф. Мейнерцхаген, Керк обратился к нему с просьбой о более полных сведениях. 27 июня 1879 года тот переслал ему клюв и сообщил, что кальмар был выброшен на берег в то время, когда сам он находился в Англии. Но один из его друзей, вполне достойный доверия, осмотрел и измерил чудовище и сохранил для него клюв кальмара. В письме, написанном в то время, когда случилось это происшествие, он изобразил, хотя и не слишком научный, однако, выразительный портрет животного, которое Мейнерцхаген назвал “мертвым осьминогом”:
“Животное имело восемь щупалец, у основания по толщине равных бедру мужчины и снабженных на внутренней поверхности страшными присосками размером от шара весом в унцию до маленькой горошины на самом конце. Его ужасные глаза были как колеса лото. Мощный клюв располагался у основания рук. Его голова, казалось, выглядывала из чехла. В целом это было совершенно отвратительное животное”.
Письмо сопровождалось некоторыми результатами измерений. От конца хвоста до основания рук животное имело в длину 3 м 20 см. По середине туловище его в окружности превосходило 3 метра. Руки достигали длины 1 м 70 см.
Также имелся эскиз выброшенного на берег чудовища, сделанный пером. Но и на основании одного только текста можно догадаться, что речь шла не об осьминоге, а о кальмаре, лишившемся, без сомнения, двух своих щупалец.
Друг Мейнерцхагена добавил также несколько интересных деталей, касавшихся отношения маори к этому животному:
“Все местные жители побросали свои дела, чтобы прийти взглянуть на него. Старики говорили, что это танивха, так как они никогда не видели вехе такого размера. Они говорили, что подобный танивхе напал и потопил пирогу, направлявшуюся в Отаго; они с уверенностью утверждали, что животное напало первым! Они говорили также, что эти крупные вехе вполне способны схватить человека и выпотрошить его. Что касается меня, то я больше не купаюсь в море!”
Ученые специалисты могут утверждать, что никогда ни один головоногий не нападал на лодку. Лично мне трудно поверить, что идентичные слухи, сообщенные чернокожими обитателями Анголы, индейцами Британской Колумбии, скандинавскими рыбаками, мореходами Индийского океана и, наконец, народом Маори, изолированным посреди Тихого океана, могут быть полностью лишены всякого основания или даже основываться на единственном, исключительном происшествии, которое со временем было преувеличено. С другой стороны, для того чтобы найти общий исток этих слов в легендах столь удаленных друг от друга народов, следовало бы поискать в фольклоре каменного века, когда люди еще не должны были быть знакомы с навигацией…
Ужасный танивхе отнюдь не был единственным. В Колониальном музее в Новой Зеландии находился еще один клюв гигантского кальмара, подарок некоего М.-А. Гамильтона. Этот последний получил его рт натуралиста по имени К.-Х. Робсон, который жил на мысе Кэмпбелл. К.-Х. Робсон, расспрошенный Т.-В. Керком, сообщил 19 июня 1879 года, при каких обстоятельствах он получил этот клюв.
Действительно, он уже не однажды находил на побережье мыса в большей или меньшей степени разрушенные экземпляры крупных моллюсков. Один из них оказался неповрежденным, и именно от него был отделен тот внушительный клюв, который натуралист сохранил в виде сувенира. По воспоминаниям господина К.-Х. Робсона, тело животного имело в длину 2 метра 10 сантиметров, руки его были длиной 2 метра 40 сантиметров, а щупальца — 3 метра 65 сантиметров. Он был уверен, что общая длина кальмара приближалась к 6 метров 10 сантиметрам.
Керк узнал также, что совсем небольшой экземпляр, длиной 2 метра 40 сантиметров, был пойман рыбаками около Булдер банки в Нельсоне, в районе пролива Кука, и что другой экземпляр, размер которого не был уточнен, был найден неким господином Муром около Флат-Пойнта на Западном побережье.
В действительности за несколько недель до этого с Кирком случилось происшествие, побудившее его заинтересоваться гигантскими головоногими. 23 мая 1879 года достопочтенный архидиакон Сток предупредил нашего натуралиста о том, что трое мальчиков этим самым утром обнаружили в бухте Лайалл труп “очень крупного” головоногого.
Керк" поспешил прибыть на место, твердо решив доставить этот экземпляр полностью в Колониальный музей. Каково же было его удивление, когда он обнаружил кальмара, длина которого приближалась к 5 метрам и который должен был, таким образом, весить более тонны!
От конца хвоста до окончания мантии чудовище имело длину 2 метра 80 сантиметров, и его руки имели в длину 1 метр 30 сантиметров. Длина головы кальмара составила 1 метр 20 сантиметров. Щупальца, от которых, без сомнения, сохранилась лишь половина, имели в длину лишь 1 метр 87 сантиметров.
Все имена сверхгигантского кальмара
В 1881 году наш новозеландский натуралист описал кальмара из бухты Лайалл под именем Steenstrupia stockii, желая таким образом почтить одновременно профессора Стенструпа и архидиакона Стока. Но это крещение было дважды неудачным, так как упомянутое животное оказалось архитевтисом. Но даже если бы он действительно принадлежал к новому виду, название Steenstrupia не могло быть подходящим, так как Форбзу уже пришла в 1846 году мысль назвать так одного кишечнополостного!
Никто не гарантирован от такого рода неудач! В том же году, когда гигантские кальмары вошли в моду, знаменитый британский зоолог сэр Ричард Оуэн внезапно вздумал окрестить того кальмара, чья рука, длиной 2 метра 75 сантиметров, уже давным-давно хранилась, законсервированная, в банке, в одном из самых дальних подвалов Британского музея. Он изобрел для него имя Plectoteuthis grandis, которое оказалось мертворожденным. Эта анатомическая деталь принадлежала, как вы уже догадались, архитевтису.
В июне 1880 года архитевтис длиной 6 метров, не считая щупалец, был выброшен на побережье в районе пролива Кука, по-прежнему в Новой Зеландии. Тело и голова его имели в длину 2 метра 80 сантиметров, чрезвычайно вытянутые руки достигали 3 метров 15 сантиметров. Клюва кальмара обнаружить не удалось, его забрали рыбаки, увлеченные, без сомнения, собиранием сувениров. Это не помешало тому, что Т.-В. Керк счел себя обязанным создать новый вид, Architeuthis verrilli, основываясь лишь на том, что сохранилось от этого кальмара.
Несколько лет спустя, 30 июня 1886 года, другой Architeuthis, гораздо более массивный и коренастый, был найден живым на мысе Кэмпбелла. Его туловище имело в длину 3 метра 15 сантиметров, руки — 2 метра, щупальца — 5 метров 75 сантиметров. На этот раз, головоногий был описан К.-Х. Робсоном, который уже сообщал о нескольких кальмарах, выброшенных морем на берег в этом районе. Робсон утверждал, что редкий год обходится без того, чтобы море не выбросило на берег гигантского кальмара в период южной зимы (в июне или июле). Однако чаще всего головоногий бывал уже растерзан акулами, этими морскими собаками, и останки его имели небольшую ценность для натуралиста.
Обнаруженный живым экземпляр кальмара получил имя Architeuthis kirkii.
В 1887 году прославленный таким образом натуралист Керк снова прославился в связи с тем, что странный экземпляр кальмара был выброшен на Биг-Бич в бухте Лайалл. Рыбак по фамилии Смит принес в музей его клюв и утверждал, что измерил это живртное, имевшее общую длину 19 метров!
Не теряя ни минуты Керк, сердце которого сильно забилось, поспешил к Биг-Бич, для того чтобы собственными глазами увидеть это чудовище рекордного размера. На побережье его ожидало двойное разочарование. Прежде всего, он нашел головоногого, имевшего в длину лишь 17 метров 35 сантиметров. Это вовсе не значило, что рыбак обманул его. Эластичные щупальца легко могли сократиться при высыхании!
Другое разочарование заключалось в том, что почти вся длина моллюска приходилась на щупальца. Самое длинное из них имело в длину 15 метров! Длина тела, включая голову, не превосходила 2 метров 35 сантиметров; вместе с руками, имевшими в длину 2 метра 40 сантиметров, это составляло 4 метра 75 сантиметров. Однако от кальмара длиной более 17 метров можно было ожидать большего. Вспомним, что у гиганта из Фимбл-Тикле, общая длина которого равнялась 16 метрам 80 сантиметрам, тело было в два с половиной раза длиннее. Это еще раз показывает нам, что включение в длину кальмара длины его эластичных щупалец не позволяет дать представление о его истинном размере.
Исходя из этих особенностей, Кирк наделил этого нового кальмара с Биг-Бич именем Architeuthis longimanus.
Несомненно, можно было бы удивиться тому, что с тех пор, как ученый мир признал реальность существования сверхгигантских кальмаров, почти при каждом появлении такого кальмара находился натуралист, наделявший этот экземпляр новым названием, а наиболее дерзкие требовали создания нового рода.
Мы уже знаем, что из всех родовых названий, которые были предложены, в живых осталось только одно, самое первое. Действительно, мало-помалу стало ясно, что все сверхгигантские кальмары являются близкими родственниками. Что касается видовых названий, то вероятно и даже правдоподобно, что некоторые из них являются законными, но можно сказать, что в большей части описания были слишком поспешными, так как оригинальные черты отдельных экземпляров могли быть результатом индивидуальных или половых различий, а также географических вариаций, которые оправдывают самое большее лишь учреждение определенного подвида.
В данном случае произошла ошибка. Но надо признать, что с таким скромным животным, как знаменитый архитевтис, другого выбора не было.
Для того чтобы избежать надоедливой синонимии, следовало бы потребовать от зоологов публикации лишь анонимных описаний животного в ожидании того времени, когда наконец будет собрана коллекция, достаточно значительная для того, чтобы сделать возможным таксономическое определение. Но просить их об этом было бы абсурдно.
Тщательно рассмотрев вопрос, профессор Пфеффер предложил предварительно объединить экземпляры гигантских кальмаров на основании районов, где они были пойманы или выброшены на берег. Таким образом, он с осторожностью выделил североатлантические, северотихоокеанские и южные формы.
Надо признать, что рассмотренные зоны очень обширны, но в случае таких путешественников, как кальмары, это необходимо, ибо, следуя за морскими течениями, они, без сомнения, совершают длинные кругосветные путешествия. Для того чтобы животные такого размера чувствовали себя хорошо, необходим аквариум размером с океан.
Последние сомнения
Едва прошло несколько месяцев после того, как американские газеты сообщили о выбросившемся на берег в Новой Гвинее супергигантском кальмаре, как на другом конце Земли снова заставил говорить о себе пират-осьминог Дени де Монфора. Правда, он сменил личину, очевидно следуя новой моде, и предстал в виде колоссальных размеров кальмара. Помолодевший монстр, кажется, обрел новые силы. На этот раз он не удовлетворился нападением на рыбачьи лодки и намного больше преуспел в своем разбойном промысле.
Трагический конец шхуны “Перл”
Новость достигла Европы 4 июля 1874 года и появилась в респектабельной лондонской “Таймс”. Речь шла о драме, разыгравшейся два месяца назад в Индийском океане:
“Десятого мая пароход “Страфовен” шел из Коломбо в Мадрас по Бенгальскому заливу. Было безветренно. За час до захода солнца капитан заметил примерно в 2 милях по правому борту небольшую двухмачтовую шхуну, обездвиженную штилем. Ничто в ее внешнем виде не привлекало внимания. Когда пароход приблизился, недалеко от шхуны была замечена продолговатая, низко сидящая в воде темная масса — сначала ее приняли за кучу водорослей. Внезапно, до тех пор неподвижная, масса направилась к шхуне. В мгновение ока она достигла ее, и та заметно вздрогнула в момент столкновения. Затем почти сразу ее мачты начали клониться к воде, и вскоре она легла на борт, несколько секунд оставалась в таком положении и исчезла под водой. Пароход направился к тому месту, где буквально 20 минут назад мирно стояла маленькая, симпатичная шхуна, а теперь барахтались в воде оставшиеся в живых члены ее экипажа. Каково же было удивление спасателей, когда, подняв на борт несчастных, они услышали, что шхуна была потоплена гигантским кальмаром. Вот что рассказал капитан шхуны “Перл”: “Наша шхуна, водоизмещением 150 тонн, с экипажем из шести человек, направлялась с острова Мориса в Рангун. На третий день пути штиль остановил нас в Бенгальском заливе. Десятого мая, около 5 часов вечера, я увидел, как по правому борту примерно в полумиле от шхуны из глубины медленно всплыло и осталось на поверхности огромное тело бурого цвета. Оно было похоже на спину гигантского кита, но не такое выпуклое. Даже на таком расстоянии было видно, что оно гораздо больше нашего суденышка.
— Что это может быть? — спросил я своего помощника.
— Черт меня побери, если я знаю; — ответил тот. — Судя по цвету, размерам и выступающей из воды части тела, это может быть кит.
— А может, это морской змей, — вступил в разговор другой член экипажа, — хотя для змея оно слишком широкое.
Я сходил в каюту и вернулся с ружьем. Коща я уже приготовился стрелять, ко мне бросился Билл Дарлинг, матрос с Новой Земли, с криком: “Осторожней, капитан, это гигантский кальмар, он нас потопит, если вы причините ему какой-нибудь вред!” Мысленно усмехнувшись, я выстрелил в монстра и, очевидно, попал. Он дернулся, вокруг него вскипела вода, и чудовище пришло в движение.
— Хватайте топоры и ножи, — закричал Билл, — рубите и режьте все, что он забросит на борт! Пошевеливайтесь, и да поможет нам Бог!
Не понимая еще всей опасности, до сих пор не встречавший подобного монстра и даже не слышавший о нем, я не отдавал никаких команд. Из-за штиля руль и паруса были бесполезны и не могли помочь нам убежать. К этому моменту трое матросов, включая Билла, вооружившись топорами, встали у борта, наблюдая за приближавшимся чудовищем. Мы отчетливо видели огромную плоскую массу, толчками плывущую под самой поверхностью воды к шхуне, оставляя за собой широкий след бурлящей воды: длина существа была не меньше, чем у нашего судна, и такая же ширина. Ему понадобилось примерно столько же времени, сколько я писал эти строки, чтобы достичь борта. От удара шхуна содрогнулась. Через мгновение чудовищные щупальца, толщиной с небольшое дерево, ухватились за корабль и он накренился.
— Рубите его, мы рискуем своей шкурой! — вопил Билл.
Но все наши усилия оказались напрасными — монстр забросил свое огромное тело на борт и положил шхуну на бок. Мы полетели в воду, и в момент, когда я уже погружался в волны, я краем глаза увидел, как один из матросов был раздавлен у мачты огромным щупальцем. Шхуна несколько секунд оставалась в положении на боку, затем зачерпнула воды и начала тонуть. Еще один матрос, наверное, утонул, так как на борт парохода были подняты только пять человек. Остальное вы знаете”.
Подлинность этой истории теперь не проверить. Уже слишком поздно пытаться найти следы такого маленького утонувшего судна.
Но что это? Шутка? Мистификация? Может быть. Но в этом случае она принадлежит руке мастера и большого эрудита. Вся история правдоподобна вплоть до мельчайших деталей. Событие и персонажи обрисованы с замечательной подробностью. Анатомические особенности и движения кальмара описаны точно и со знанием дела. Тот факт, что дело происходило в тропическом районе океана, еще больше свидетельствует в пользу истинности рассказа в свете современных знаний. В самом деле, если в тропиках и не находили останков гигантских кальмаров, выброшенных на берег, то именно там их часто видели на поверхности. Наконец, неподвижность судна еще больше увеличивает вероятность проявления агрессивности со стороны чудовища. А отсутствие груза делает еще более правдоподобной ту легкость, с которой шхуна легла на борт и затонула.
Короче, все сходится самым чудесным образом.
Для меня остается один подозрительный момент во всей этой истории: все произошло именно в тот момент, когда гигантский кальмар стал звездой газетных публикаций во всем мире. Слухи о выбросившихся на берег Новой Земли моллюсках появились в декабре 1873 года в Америке. И новость из Индии пришлась как раз вовремя и могла быть шуткой какого-нибудь талантливого любителя розыгрышей.
Но, в конце концов, не так уж и важно установить, было ли это замечательное нападение на самом деле или нет. Для нашего исследования важнее доказать, что оно могло произойти. Так мы выявили бы потенциальную опасность архитевтиса и могли бы дополнительно реабилитировать бедного Дени де Монфора, виновного лишь в том, что поверил в подобные истории.
Для этого предоставим слово фактам.
Познавательная отрыжка агонизирующего кашалота
С 1880 года гигантские кальмары перестали посещать Ньюфаундленд, и ни один из них не выбрасывался на берег Британских островов в течение почти тридцати лет. О монстре доходили слухи лишь из Новой Зеландии, с другого конца света, из района, откуда не должны были часто приходить подобные новости. В сентябре 1889 года один из архитевтисов выбросился на берег около местечка Локберг в Норвегии, у полярного круга, но это происшествие прошло почти незамеченным. Можно сказать, что суперкальмар исчез с научной сцены на полтора десятка лет. Нельзя сказать, что он ушел в небытие или вернулся в легенду. Однако архитевтис перестал часто попадаться на глаза даже китобоям, находившим обычно его остатки в желудках кашалотов. Увы, вопреки надеждам моряки, казалось, совсем перестали интересоваться естественной историей. Это главное впечатление, которое Франк Буллен вынес из своего знаменитого “Путешествия за кашалотом”. Если бы этот молодой искатель приключений, насколько внимательный в своих наблюдениях, настолько и точный в описаниях, не оказался на борту китобойного судна, сколько волнующих открытий остались бы вне нашего поля зрения! Так, после того как был загарпунен первый кашалот этой китобойной кампании 1875 года, его внимание привлек следующий любопытный феномен:
“Там и здесь вокруг нас плавали странные полупрозрачные куски беловатой субстанции, за которые дрались многочисленные рыбы. Я спросил у офицера, что это и откуда они могли взяться. Тот ответил, что кашалот перед гибелью отрыгивает содержимое желудка. По его мнению, это должны были быть остатки гигантского головоногого, но он не был в этом уверен. Я взял один из этих кусков на борт корабля, чтобы я там получше рассмотреть.
Меня не очень удивило безразличие, с которым офицер относился к такому удивительному факту, после сорока-то лет китобойной практики! Совершенно очевидно, что в моем распоряжении оказалась часть щупальца головоногого моллюска. Оно было, наверное, толщиной с полного человека и имело шесть или семь присосок размером с чайное блюдце. По периметру они были окружены роговыми зубчиками или коготками, острыми, как иголки, размером и формой напоминавшими когти тигра.
Я с трудом мог вообразить чудовище, которому мог принадлежать кусок этого щупальца. Конечно, как любой моряк, я много раз слышал, что кальмар — самый большой из обитателей океана, но до сих пор почти не верил в это”.
Судя по толщине выловленного щупальца и величине присосок, кальмар, его обладатель, должен был превосходить размерами даже того колосса, который был выловлен у Фимбл-Тикле три года спустя. Если бы улов не был должным образом описан и измерен, кто поверил бы Франку Буллену, когда он опубликовал свои путевые заметки в 1899 году? Однако зоологи, которые не хотели верить в кальмаров длиной 24 и 27 метров, описанных Пайком на Лабрадоре (официальная наука до сих пор не признают, что длина их тела может быть больше 6 м!) конечно, не удостоили вниманием и свидетельство английского писателя, когда он в своей книге “Морские создания” уточнял, что кальмар, которого на его глазах пожирал кашалот, был не менее 60 футов в длину (18 м) без щупальцев и около 20 футов в окружности (6 м). Скептики могут сказать, что, глядя на яростную схватку, развернувшуюся перед его глазами, Буллен не смог правильно оценить размеры сражавшихся. Но тогда к какому виду морских гигантов могли относиться студенистые массы, отрыгнутые загарпуненным кашалотом, которые он видел в другой раз? Множество этих кусков гигантской плоти плавало вокруг корабля, и, по словам Буллена, они были “около 8 футов длиной (2,5 м) и 6 футов (1,8 м) шириной”. В самой тонкой части они имели в окружности не менее 7 метров и должны были составлять только часть тела существа гораздо более крупного!
Франк Буллен не единственный писатель-маринист, видевший умирающих загарпуненных кашалотов и наблюдавший, как они отрыгивают остатки гигантских кальмаров из своих желудков. Герман Мелвилл, автор знаменитого “Моби Дика” — остающегося памятником неточностей с точки зрения зоологической науки, — говорил о кусках щупальцев моллюска длиной 30 футов (более 9 м). А Эшли писал в 1926 году в газете “The Yankee Whaler” (“Американский китобой”): “Умирающие кашалоты иногда отрыгивали куски кальмаров длиной в половину китобойного судна”.
Два американских натуралиста, профессор Осмонд Бреланд из Техасского университета и писатель Вилли Лей, описали независимо друг от друга, как однажды кашалот выплюнул кусок щупальца длиной 6 футов (1,8 м) и диаметром 2 фута (60 см). Увы, я не могу привести источник откуда взята эта сенсационная информация.
Сколько подобных историй, даже еще более ошеломляющих, могли бы нам поведать многие китобои? Этого мы никогда не узнаем. Сдержанность моряков кажется такой же большой, как их нелюбопытство.
“Эти люди, — писал Франк Буллен, — замечательные мастера своего дела, но, на удивление, наблюдатели — самые плохие из всех. Они расскажут вам о множестве вещей, в которых совсем не разбираются, вспомнят всех офицеров, под командой которых когда-то служили, но о чудесах, великолепии и тайнах океанских глубин вы не услышите от них ни слова”.
Шрамы на телах китообразных
Потребовалась чудесная встреча китобоев с учеными-зоологами, чтобы гигантский кальмар снова заставил говорить о себе. Но сначала необходимо установить связь между крупными головоногими и китами. Эта связь кажется сегодня очевидной, но не всегда так было. Давно известно, что некоторые зубатые киты, например кашалоты, питаются почти исключительно головоногими, но никто вплоть до конца прошлого века не мог вообразить, что добыча иногда оказывала сопротивление своему кровожадному преследователю.
Уже давно внимание натуралистов привлекали параллельные шрамы, покрывающие обычно тела дельфинов вида Grampus griseus, но не представляли, кто их предполагаемый автор. Капитан Чавес, директор музея в Понта-Делгада (Азорские острова), первым в 1892 году приписал эти следы объятиям гигантских головоногих.
Несколько лет спустя, в 1901 году, сэр Арчи Томпсон интерпретировал таким же образом шрамы на теле новозеландского дельфина. Он предположил, что круглые отпечатки оставлены присосками когтистого кальмара (Onychoteuthis), а параллельные шрамы — окружающими их коготками.
То, что сегодня кажется очевидным, стало возможным только после того, как существование гигантских кальмаров было установлено большим количеством конкретных доказательств. Прошло двадцать лет между первым массовым выбросом архитевтисов на Новой Земле и признанием природы таинственных круглых шрамов на телах дельфинов. А ведь кальмары с когтями на щупальцах известны уже больше ста лет! Такое впечатление, что многие ученые просто отказываются признавать факты, если они им кажутся слишком фантастичными или ужасными.
Естественно, что зубатые киты после подводных битв с разного рода головоногими хранят на теле знаки славных побед. Так, тела дельфинов Grampus редко имеют один шрам, вплоть до того, что естественный цвет их кожи исчезает, покрытый шрамами от ран различной давности. А если принять, что архитевтисы оказывают достойное сопротивление даже мощным кашалотам, можно предположить, что китообразные меньших размеров или хуже вооруженные — и, кто знает, даже сами кашалоты — иногда заканчивают жизнь в объятиях собственной “добычи”.
По привычке говорят, что кашалоты и другие зубатые киты питаются гигантскими кальмарами. Но не становится ли иногда правдой обратное?
Мученическая смерть гиганта
18 июля 1895 года принц Монако Альберт I совершал на борту яхты “Принцесса Алиса” одну из своих знаменитых экспедиций по изучению океанских глубин, которые вскоре дадут океанографической науке чудесный толчок. Исследования занесли его в самый центр Атлантики, в район Азорского архипелага. Там он увидел, как множество лодок преследует стаю кашалотов. Принц остановил яхту примерно в полутора милях от китобоев и наблюдал издали за перипетиями этой охоты. Когда ему показалось, что один из китов убит, он приблизился к охотникам, чтобы присутствовать при развязке драмы.
Зрелище было ужасным. Среди красных от крови волн бился в агонии раненый титан, судорожно вдыхая и выдыхая воздух и испуская раздирающие стоны. Люди на борту яхты, сгрудившись у борта, в молчании, оцепененевшие наблюдали эту сцену.
“Яхта со свидетелями драмы, — писал принц Альберт, — покоилась посреди кровавого покрывала площадью примерно гектар, по которому змеились пенистые кровавые ручьи, все еще вытекавшие из тела животного. Его голова находилась у нас за кормой, и нижняя челюсть, не поддерживаемая мышцами, открывалась и закрывалась под действием волн. Вдруг я увидел, как из пасти, похожей на зияющую пещеру, вынесло множество головоногих, осьминогов и кальмаров, одного — колоссальных размеров. Очевидно, это был результат его последней перед гибелью охоты в океанских глубинах, добыча даже не переварена.
Я понял, какую ценность для науки представляют эти обитатели средних глубин, до сих пор успешно защищавшиеся от всех наших попыток их поймать. Немедленно спустили лодку, чтобы собрать этот неожиданный, оказавшийся бесценным урожай.
Тошнотворные сокровища
“Принцесса Алиса” удачно оказалась рядом в момент охоты — не только для науки, но и для китобоев. Кит оказался для них слишком тяжелым, и принц Альберт помог отбуксировать его в ближайшую бухту. За это он был с лихвой вознагражден. Рыбаки отдали ему желудок кита со всем его содержимым. Перед нами незабываемое описание этой операции:
“…Среди почти ста килограммов полупереваренной пищи довольно хорошо сохранились несколько кусков гигантских осьминогов, настолько хорошо, что можно было с уверенностью сказать, что они принадлежат к неизвестному науке виду. Вести поиск приходилось в фиолетовой полужидкой массе, где плавали остатки глазных яблок и клювов, спасаясь от действия желудочного сока, испускающего зловонные испарения…”
Когда даже через много месяцев профессор Луи Жубен попытается идентифицировать таким образом собранные сокровища, ситуация для его обоняния будет ненамного легче.
Но на что не пойдет настоящий зоолог, чтобы собрать и изучить это богатство! Там, среди прочего, оказался клубок щупальцев кальмара Cucioteuthis unguiculata, каждое с сотней остро заточенных когтей, мощных, как у самых крупных хищников. Кроме того, три экземпляра, примерно метровой длины, глубоководного кальмара Histioteuthis ruppeli, с фосфоресцирующими органами, и два клубка щупальцев его соседа по глубинам неизвестного вида.
Были найдены остатки двух кальмаров величиной с человека, которые — вещь невероятная — были полностью покрыты чешуей, как рыбы! В честь принца профессор Жубен назвал эти существа Lepidoteuthis grimaldii, то есть кальмар чешуйчатый Гримальди. Еще был кусок тела кальмара длиной 46 сантиметров, который специалисты описали сначала под именем Dubioteuthis physeteris, а затем причислили к архитевтису. Наконец, с полсотни клювов, все впечатляющих размеров, самые крупные достигали 10 сантиметров в длину и принадлежали, несомненно, таким же супергигантским кальмарам.
“Морской епископ”
Самое большое удивление в этом богатом “улове” вызывает чешуйчатый кальмар. Не являлось ли случайное попадание этого странного моллюска на сушу, да еще в той или иной степени разложения, основанием для рождения средневековых мифов о морских рыцарях? И кто знает, не этот ли головоногий ответствен за появление фантастической истории о “морском епископе”? Тем более надо сказать несколько слов об этом епископском монстре, что некоторые авторы часто путают его с “морским монахом”.
Пьер Белон и Гийом Ронделе оба рассказывали об этом странном создании. Ронделе пишет: “Я слышал о нем от доктора Жисбера, немецкого врача, который получил из Амстердама письмо, где утверждалось, что этот морской монстр в епископском одеянии появился в Польше в 1531 году. Он знаками показал королю, что хочет вернуться в море, и, когда его отнесли к воде, немедленно скрылся в волнах”.
Мне кажется маловероятным, что “морскому монаху” послужил прототипом гигантский кальмар. Но такое предположение я не исключаю в случае с “морским епископом”. Митра, продолжающая его туловище и голову, удивительно похожа на оконечность тела моллюска. Развевающиеся полы плаща могли быть навеяны плавательными щупальцами и складками мантии, опавший вид которой так поражает у вытащенных на берег кальмаров. Ноги могут соответствовать сократившимся ловчим рукам или щупальцам, оставшимся у искалеченного экземпляра. Правда, такое предположение мне кажется слишком натянутым.
Но если эта наивная фигура не обязательно относится к одному из Lepidoteuthis, она могла иметь своим прототипом какого-нибудь другого изуродованного кальмара.
Самое смешное, что история о “морском епископе” после нескольких деформаций, неправильных переписок текста и особенно из-за “человеческого фактора” создала смесь необходимых ингредиентов для успеха у публики публикации в худших традициях американской журналистики. Вот в каких терминах о “епископе” рассказывает Р.-П. Фурнье в 1643 году в своей “Гидрографии”. Несмотря на несовпадение дат событий, нельзя не узнать в нем рассказ Ронделе: “В Балтийском море, у берегов Польши и Пруссии, был пойман в 1433 году морской человек, по внешнему виду похожий на епископа, с митрой и крестом в руках, в плаще, напоминающем одеяние епископа. Он прислушивался к тому, что ему говорили, но не произнес ни слова. Королю, который хотел запереть его в башне, он жестами показал, что это ему не нравится, и священники обратились к королю с просьбой отпустить его в море. Он поблагодарил их жестами… Войдя в море по пояс, приветствовал священников и людей, собравшихся на берегу, благословил их, перекрестив, затем погрузился под воду и больше не появлялся”.
В этом виде история была вписана епископом магистром Спондским в “Экклезиастические анналы”. Счастье еще, что этот кальмар не был канонизирован.
Профессор Жубен призывает к доверию
Если вернуться к кашалоту “Принцессы Алисы”, мы узнаем следы некоторых других древних легенд.
Кальмары, проглоченные прожорливым китом, похоже, оказали серьезное сопротивление агрессору. На его губах остались отметины в виде больших концентрических ран, очевидно оставленных присосками. Их вид вызвал у принца Альберта довольно интересные ассоциации:
“Передо мной встала картина битвы морских колоссов на подмостках океанской бездны, куда гигантское млекопитающее спускается в поисках добычи… Это видение вызвало в моей памяти воспоминание о другом событии, которое произошло во время моего плавания в 1887 году на “Ирондель”. Мы находились в центре Атлантики, направляясь к Азорским островам, когда увидели, как на горизонте из спокойной воды бьют фонтаны. Виновником этого чуда оказалось колоссальных размеров создание: голова его и верхняя часть туловища поднимались время от времени из воды и застывали как башня, в то время как хвост бичом хлестал по воде, поднимая мириады брызг.
Наконец море сомкнулось над исчезнувшим гигантом, но поверхность воды в том месте долго сохраняла вид белого покрывала, видимого с расстояния 8 километров, которое могло быть жидкостью или просто пеной от взбитой воды. Несмотря на все наши усилия, неблагоприятный ветер не позволил яхте приблизиться к этому пятну до того, как оно исчезло. И когда через несколько часов я все же добрался до того места, то обнаружил там голову огромного осьминога…
Не будет ли слишком смелым допустить, что я стал свидетелем того, как кашалот с гигантским осьминогом на голове поднялся на поверхность, чтобы стряхнуть своего врага?”
Этот рассказ принца показывает в новом свете некоторые другие случаи, иначе их трудно понять или в них с трудом можно поверить.
Во-первых, прыжки кашалота, “у которого голова и тело поднималось из воды вертикально как башня”, объясняют нам, почему Плиний описывал своего Физетера как “гигантскую колонну, поднявшуюся выше мачт корабля”. С другой стороны, величина вспененного пространства, видимая “с расстояния 8 километров”, напоминает китайский миф о ките “фег”, который “может убить три тысячи моряков, если его рассердить”. Наконец, ярость борьбы свидетельствует о силе головоногого, способного держать голову млекопитающего гиганта длиной больше 20 метров. Если судну такого же размера пришлось бы померяться силами с одним из них, не оказался бы он в затруднительном положении? Это свидетельство по крайней мере дает пищу для размышлений. Профессор Луи Жубен, один из авторитетнейших океанографов, написал несколько комментариев, которые должны убедить его коллег стать менее недоверчивыми:
“В зоологической литературе можно найти кучу свидетельств, касающихся головоногих, одно неправдоподобнее другого. Они принадлежат и мореходам прошлых веков, и современным морякам. До сих пор ученые лишь пожимали плечами. Теперь, мне кажется, необходимо снова вернуться к ним и отнестись более внимательно, прежде чем отбросить. Описания, только что процитированные, принадлежат перу моряка и к тому же ученого-натуралиста. Они показывают, что эти игры природы абсолютно реальны, несмотря на всю свою фантастичность”.
Мы еще не видели по-настоящему колоссальных кальмаров
Основанные на “истинной правде” легенды о кракене в начале XX века получили право войти в научную литературу: архитевтис стал океанографической звездой. Отныне тот, кого упрямо отрицали в течение многих веков, добился чести быть отмеченным “некрологом” в “серьезном” журнале. Тот, кого долгое время считали невероятным или абсурдным, невозможность существования которого была “доказана”, скоро войдет во все учебники, что означает всеобщее признание. Но это происходит в виде стереотипа, что несет определенную опасность. Подобным образом рожденные научные легенды иногда так же далеки от реальности, как и народные мифы. Мы были бы не правы, если бы об этом забыли.
Но супергигантский кальмар продолжает свою фантастическую карьеру в океанских глубинах, появляясь на поверхности редко и в разном виде. А по волнам зоологической литературы уже начал плавание другой кальмар, более скромных форм и размеров.
В конце прошлого века, в 1895 году, в Токийском заливе был выловлен небольшой экземпляр, около двух метров в длину, а в фиорде Трондхейм с интервалом в несколько месяцев в 1896 году на берег выбросились два архитевтиса. Их длина, включая щупальца, была 10 и 12 метров, а длина тел — около 5,5 метра. Вероятно, это самые крупные экземпляры, найденные в Норвегии за последние несколько столетий. Но где же тогда те “чудовищные рыбы” прошлого, которые, если верить Олафу Магнусу, были в три раза больше? О их существовании мы знаем только из зашифрованных посланий.
В 1903 году пришла очередь норвежского парохода “Михаэль Сар”, проводившего океанографические исследования, встретить севернее Фарерских островов плавающий по волнам труп архитевтиса. Сэр Джон Мюррей и профессор Йохан Хьорт, основываясь в основном на результатах работы исследователей с этого корабля, написали книгу, которая на долгое время стала библией океанографии, — “Океанские глубины” (1912). На с. 653 этой книги можно увидеть фотографию участка кожи кашалота, на котором ясно различимы круглые шрамы, оставленные присосками крупного кальмара. Некоторые — диаметром 2,7 сантиметра. Но совершенно несправедливо эта величина в научной литературе стала считаться рекордной.
В действительности это совершенно обычные и, скорее, даже средние размеры для присосок архитевтиса. Так у целой серии супергигантских кальмаров Новой Земли, изученных профессором Верриллом, самые маленькие экземпляры имели присоски больше 2,5 сантиметра. Нет повода для ликования, когда находишь присоски диаметром 2,7 сантиметра.
Каких размеров на самом деле могут быть присоски у самых крупных супергигантских кальмаров?
Опираясь на известные данные, опубликованные профессором Верриллом, мне удалось установить правило, выражающее с хорошим приближением отношение между длиной архитевтиса и величиной его присосок. Ошибка не превышает 10 процентов, что удовлетворяет требованиям нашего исследования. Вот это правило: “У архитевтисов с длиной тела, включая голову, n метров, диаметр самых больших присосок составляет n сантиметров”.
Следовательно, у экземпляра Фимбл-Тикле, длиной 6 метров 12 сантиметров от задней оконечности тела до клюва, самые большие присоски должны иметь диаметр между 6 и 7 сантиметров. Это в два, если не в три раза больше, чем те, что приводятся в считающемся классическим труде. И наоборот, измерив присоску или ее след, можно прикинуть размеры тела кальмара. Эти расчеты открывают много удивительного, так как известные шрамы, оставленные на теле китов присосками, часто имеют волнующие воображение размеры.
Так, обследовав во время китобойной кампании 1938 года 81 кашалота (67 самцов и 14 самок), британский зоолог Гаррисон Мэтьюз пришел к выводу: “Почти все самцы кашалотов несут на своем теле следы от присосков и когтей крупных кальмаров. Причем следы диаметром 10 сантиметров — довольно обычное дело”.
Если бы Мэтьюз изучал головоногих, а не морских млекопитающих, он бы отнесся к подобному открытию с меньшим равнодушием. Действительно, по крайней мере на первый взгляд кажется, что открыто существование кальмаров с телом длиной 10 метров: тех же размеров, что и “чудовищные рыбы” Олафа Магнуса… По наблюдениям Гаррисона Мэтьюза, большинство архитевтисов, оказавшихся на берегу, меньше средней величины, во всяком случае меньше тех, кого иногда встречали кашалоты.
Какие объективные аргументы можно противопоставить этим выводам?
Круглые шрамы диаметром 45 сантиметров?
Сначала подумаем, не могут ли эти 10-сантиметровые шрамы быть следами ран, полученных в детстве и выросших вместе с животным? Если кашалот удваивает длину тела с детства до зрелости, шрамы могли претерпеть такое же изменение.
На самом деле это маловероятно, так как самые крупные шрамы часто так же ясно видны и, следовательно, так же недавно получены, как и маленькие. К тому же сомнительно, чтобы очень молодые кашалоты могли быть таким образом помечены. Мэтьюз подчеркивал, что следы присосок архитевтиса редко встречаются на теле самок, питающися в основном мелкими головоногими. Если мы не можем достоверно утверждать этого о молодых китах (охота на них запрещена), у нас есть право предположить, что это справедливо и для них: они должны еще больше, чем их матери, опасаться крупных кальмаров. Правда, скоро мы увидим, что не всегда кашалоты нападают первыми. Но смог бы маленький кашалот выйти победителем из схватки с кальмаром, способным оставить на его теле следы присосок диаметром 5 сантиметров? Иначе говоря, может ли кашалот длиной 10 метров оказать сопротивление многорукому чудовищу, превосходящему его размерами? Моллюск, хотя и более легкий, чем его противник, в этих условиях имеет важное преимущество: ему не надо подниматься на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Если больших размеров шрамы мы находим только у взрослых самцов, не значит ли это, что только им одним удается выходить победителями и, следовательно, живыми из битвы с гигантскими кальмарами?
Более справедливо замечание, что кольцевые шрамы диаметром 10 сантиметров не обязательно могут быть оставлены архитевтисом. То, что они оставлены кальмаром, не вызывает сомнения. Это единственные головоногие с когтями по краям присосок, способными повредить кожу кита. Но не могли бы их оставить кальмары, у которых присоски пропорционально больше по отношению к размерам тела, чем у архитевтисов? Есть такие в семействе ужасных Ommastrephes. Например, Stenoteuthis caroli. У него при длине тела, едва достигающей 80 сантиметров, включая голову, присоски имеют диаметр до 2 сантиметров.
Увы! Известные особи этого вида почти не превышают этих размеров. Предположение о существовании такого кальмара в пять раз крупнее — чтобы объяснить шрамы диаметром 10 сантиметров — оправдано гораздо меньше, чем допущение существования архитевтиса только в два раза больше известных размеров.
Некоторые китобои рассказывают о небывалых размерах круглых шрамов на теле кашалотов. Я приведу свидетельство только знаменитого натуралиста Айвена Сандерсона, который в поисках фактов для своей книги “В погоне за китами” перерыл все, что когда-либо было написано об этих животных. Вот что он пишет: “Самые большие следы на теле крупных кашалотов имели диаметр около 4 дюймов (10 см), но находили и шрамы диаметром больше 18 дюймов (45 см)! Эти очень интересные факты были вытащены на свет, чтобы затем, к нашему величайшему сожалению, быть тщательно игнорируемыми. Зоологам понадобилось несколько столетий, чтобы признать существование кракена, а его размеры до сих пор кажутся нам шокирующими. Сама гипотеза о существовании в глубинах океана кальмара в пять раз крупнее представляется настолько преувеличенной, что сразу превратилась в табу”.
Надо признать, в здравом уме и при самом большом желании трудно признать существование кальмара с длиной тела 45 метров. Его щупальца должны простираться на сто, да что я говорю, на 150 метров!
Вилли Лей в своей книге пишет, что он вроде бы имеет сведения о ранах, похожих “на следы от присосок больше двух футов диаметром” (60 см!). Я не знаю, где мой коллега добыл эту информацию, но я всегда верил, что это опечатка и надо читать “больше 2 дюймов диаметром”, то есть больше 5 сантиметров. Но существует множество других свидетельств о 10-сантиметровых следах.
Закроем временно, из-за отсутствия удовлетворительного объяснения, досье безразмерных шрамов. Но дело еще рано считать решенным. Тем более что многие другие знаки свидетельствуют в пользу существования по-настоящему гигантских кальмаров.
Гигантский кальмар в апогее своей карьеры
Как бы то ни было, журналисты и писатели, охотники за сенсациями, не упустили своего шанса и хорошо поживились на открытии следов от присосок размером с детское серсо, в то время как учебники продолжали с упорством твердить об отпечатках величиной не более дюйма. Вся правда об этих морских созданиях останется для нас еще надолго, если не навсегда, недостижимой. Но океанографические экспедиции бороздят океаны все чаще, хотя и медленно, но проливая свет на таинственную жизнь обитателей больших глубин. Послe плодотворной работы “Экспедиции “Планктон”, организованной в Атлантике фондом Гумбольдта, профессор Джордж Пфеффер из гамбургского Музея естественной истории в 1912 году опубликовал замечательную монографию, отметившую некоторый подъем гигантского кальмара в научном сознании. А ведь еще полвека назад он был только элементом скандинавского фольклора!
Сообщения о выбросившихся на берег архитевтисах или найденных фрагментах их тел стали обычным делом. Новости приходили со всех концов света. Но за пальму первенства по количеству свидетельств боролись Великобритания и Норвегия. Ньюфаундленд, бесспорный победитель конца XIX века, сдал свои позиции.
Между 1910 и 1912 годами два архитевтиса были найдены на Лофотенских островах и на острове Смола, около Трондхейма. Затем ни один год не проходил без подобных сообщений. В 1914 году годичный отчет ирландской китобойной станции на полуострове Бельмуллет поведал о хорошо сохранившемся экземпляре архитевтиса, найденном в желудке кашалота. Длина его тела была 1,8 метра, а щупальцев — превышала 6 метров. Этот случай должен ободрить защитников легенды об Ионе — относительно возможности побывать в чреве кита.
21 ноября 1915 года, район Бергена. Норвежский рыбак из Аустрейма видит кальмара длиной 7 метров, дрейфующего по волнам в небольшой бухте. Но едва заинтригованный человек приблизился на расстояние вытянутой руки, как монстр выбросил ему навстречу одно из щупалец. К счастью, при этом присутствовал сосед рыбака. Он бросился на помощь, и вдвоем им после упорной борьбы удалось убить моллюска и отбуксировать его к берегу.
В 1916 году у побережья Трондхейма была зарегистрирована еще одна встреча с архитевтисом.
Затем смена декораций: 2 ноября 1917 года Architeutis harveyi выбрасывается на берег залива Ферт-оф-Форт в Шотландии. В 1918 году небольшой трехметровый кальмар пойман в Японии. В следующем году супергигантский кальмар снова появляется в Норвегии на острове Донна. В феврале 1920 года Великобритания отвечает объявлением о находке на острове Норт-Уист, на Гебридах. И в 1921 году уже на северной оконечности Шотландии, в Кейтнессе, другой суперкальмар кончает жизнь на берегу.
После этого “туристская” активность кальмаров спала на десяток лет, за которые были отмечены только два посещения норвежского берега — в 1927 и 1928 годах.
К этому моменту Норвегия вела со счетом 7:4, но Великобритания не сдавалась. Во всяком случае, когда 13 января 1933 года архитевтис снова заставил говорить о себе, новость пришла с восточного побережья Англии, из графства Йоркшир.
Архитевтисы чувствительны к охлаждению?
Так как кальмар, выбросившийся на берег в Англии, отличался от предшественников, Дж.-К. Робсон описал его под специальным именем Architeutis clarkei, в честь любителя-натуралиста У.-Дж. Кларка, первым о нем сообщившего. Тогда ведущий специалист Британского музея и попытался объяснить повторяющиеся появления архитевтисов на Ньюфаундленде их резким переходом из теплого течения Гольфстрим в более холодное Лабрадорское. Он считал, что разброс точек появления кальмаров у берегов Северо-Западной Европы “хорошо согласуется с этим предположением”. Здесь Гольфстрим встречается с холодными течениями Ледовитого океана. Это объясняло бы тот факт, что кальмаров находили в Исландии и Норвегии, в Ютландии, на Шетландских островах, на Гебридах, в Ирландии, в Шотландии и на восточном побережье Англии.
Если посмотреть на карту океанских течений, то гипотеза профессора Робсона кажется вполне обоснованной. В каких районах сталкиваются течения с различными температурами? Кроме Большой банки у Новой Земли и северо-западного побережья Европы, уже упоминавшихся, это происходит у восточного берега Японии, где холодное течение Оясио встречается под прямым углом с теплым Куросио; в области океана у Тасмании и Новой Зеландии, где околополярным течением отклоняется теплое западно-австралийское; скал Сент-Поль, где им же останавливается ответвление южного тропического течения; в субтропических водах Канарских островов — там холодное течение поднимается с глубины; наконец, у западного побережья Южной Америки, где рукав холодного течения Гумбольдта оттесняет теплое экваториальное течение, называемое рыбаками Эль-Ни-но, к берегам Перу с января по март.
Расположение этих критических зон совпадает с районами, где выбрасывались на берег супергигантские кальмары. Мне кажется особенно показательным появление гигантских моллюсков у Новой Зеландии. Пролив Кука, разделяющий Северный и Южный острова, соединяет море, охлаждаемое холодным течением, от моря, подогреваемого теплым. И именно в непосредственной близости от этого пролива были найдены все местные архитевтисы.
Трудно поверить, что простое изменение “климата” способно до такой степени вывести из строя этих великолепных пловцов, чтобы они не смогли добраться до более благоприятных климатических зон океана. Объяснение должно быть не так просто, как это себе представляет профессор Робсон.
Тайна массовой гибели
Во-первых, если архитевтис держится обычно слоев воды с определенной температурой, то совсем не потому, что она ему лично нравится. Перед всеми крупными морскими обитателями встает одна и та же проблема — пропитания. Чтобы удовлетворить огромные потребности в пище, они вынуждены плавать там, где наибольшая концентрация корма.
Моря имеют слоистую биологическую структуру. Когда исследователи спустились на батискафе к “глубинным слоям, отражающим свет”, они, по выражению Ж.-И. Кусто, погрузились в настоящий “живой суп”.
Совершенно очевидно, что фитопланктон может жить только в условиях достаточной освещенности, при совершенно определенной температуре и солености воды, и эти границы довольно узки. Различные животные, “пасущиеся” на этом плавающем лугу, — мельчайшие ракообразные, черви, крылатые (как бабочки), моллюски птероподы, крохотные медузы и множество других — составляют зоологический планктон, неразрывно связанный с первым. Рыбы — треска, сардины, макрель и т. д. — в свою очередь питаются этим планктоном и образуют своего рода огромные живые пласты. Для того чтобы пообедать, морским колоссам, вроде китов и голубых акул, достаточно погрузиться с открытой пастью в этот еще копошащийся бульон.
В зависимости от рода планктона, начального звена в этой пищевой цепочке, глубина, на которой устраиваются сообщества организмов, участвующих в ней, должна варьировать. Этим объясняется деление моря на слои с различной отражающей способностью.
Похоже, судьба архитевтиса связана со слоем с температурой примерно 10 градусов Цельсия, в котором сосредоточена его любимая добыча. Если по какой-либо причине кальмар выпадает из этой богатой для охоты территории, он оказывается в драматичной ситуации. Кроме того, внезапное вторжение бедного пищей холодного течения разбавляет концентрацию “живого супа”. Перед бедным архитевтисом встает реальная угроза голодной смерти. Но и другая опасность подстерегает его.
Если животные редко погибают от изменения температуры, то совсем иначе обстоит дело с фитопланктоном. Убитый слишком резким скачком температуры или изменением солености воды, он не только сам погибает, что лишает воду части вырабатываемого им кислорода, но внезапно исчезают и все обычно его сопровождающие существа. Они погибают в свою очередь и так далее по цепочке. Короче, разорванная в одном месте пищевая цепь приводит к массовой гибели. Мириады трупов опускаются на дно. Разлагаясь там, они поглощают кислород, растворенный в воде, и выделяют сероводород, очень токсичный газ. Тот, кто хоть раз нюхал тухлое яйцо, знает этот запах. Смертельный газ быстро отравляет последних оставшихся в живых, даже если они такие огромные и сильные, как киты.
Конечно, степень катастрофы зависит от обстоятельств — быстрое течение или медленное, залив или открытое море, — которые могут способствовать длительному застою воды. В некоторых районах земного шара периодически происходит массовая гибель морских организмов. Так почти каждый год — в декабре—январе волны выносят тонны мертвой рыбы на пляжи Уолфиш-Бея на побережье Юго-Западной Африки. Случаи выбрасывания на берег гигантских и супергигантских кальмаров составляют часть таинственной и сложной проблемы массовой гибели некоторых морских зверей и рыб. Но начало этого процесса должно быть связано с анормальными колебаниями температуры или солености воды, вызывающими гибель части фитопланктона.
Супергигантский кальмар острова Йе
Почти через год после того, как в Англии на берег выбросился один из архитевтисов, этот моллюск снова заявил о себе на Ньюфаундленде. В конце декабря 1933 года небольшой кальмар этого вида был пойман в Дилдо, в заливе Трините. Его общие размеры не превышали 6 метров, а длина тела — трех. Весил он почти четверть тонны (570 англ. фунтов).
В том же году газета “Ивнинг телеграм” в номере от 21 декабря сообщила о выбросившемся на берег кальмаре длиной 11 футов (3,4 м). В том же номере газеты старый капитан Кейн рассказал, что полвека назад видел мертвого кальмара длиной 72 фута (22 м).
Летом 1935 года у берегов Франции, почти напрбтив острова Йе, рыболовной шхуной был выловлен средних размеров Architeuthis harveyi. Мы обязаны препаратору научной лаборатории отдела морского рыболовства Ла-Рошели господину Ж. Кадена рассказом об обстоятельствах этой поимки: “8 июня 1935 года в Гасконском заливе с глубины почти 200 метров был поднят на борт шхуны “Паломб” гигантский кальмар. Его общая длина, от оконечности хвоста до кончиков ловчих щупальцев, оказалась 8 метров. Погода стояла пасмурная, но сети можно было забрасывать. Надо заметить, что это легкое затишье последовало за длинным периодом плохой погоды.
Никто из членов экипажа шхуны, включая “морских волков”, уже давно выходивших в море на лов трески к банкам Ньюфаундленда, где о гигантских кальмарах говорили давно, не видел еще такого крупного экземпляра. К несчастью, до того как его решили отправить в Ла-Рошель, он пролежал на палубе почти 48 часов и, когда мы его обследовали, он не был уже в хорошем состоянии”.
Полная длина животного оказалась 8 метров 18 сантиметров (из них 6 м 45 см приходилось на щупальца и 1 м 73 см — на тело и голову). Хотя он и показался огромным “морским волкам” со шхуны, но для архитевтиса это, скорее, средние размеры.
Кадена, напомнив о пойманных и выбросившихся на берег архитевтисах, замечает, что все эти случаи произошли в прохладных водах. В своих записках он не упоминает о гигантских моллюсках Норвегии, Ирландии, Шотландии, Шетландских островов, Гебридов, Англии, Японии, острова Сент-Поль и Новой Зеландии, но выводы его остаются справедливыми. Ни один супергигантский кальмар не появлялся ниже 35-го градуса северной или южной широты.
А нет ли связи между этим правилом, спрашивает Кадена, и тем фактом, что в 1935 году температура в Гасконском заливе была особенно низкой? Этот вопрос не лишен оснований. Возможно, для того, чтобы в рыбацкие сети попался архитевтис у берегов Вандеи в разгар лета, вода должна была быть более прохладной, чем обычно.
Последние новости о титане
После этой чудесной рыбалки “матч” Норвегия — Великобритания возобновился с новой силой. Скандинавы все еще были впереди, счет 7:5. Но 7 ноября 1937 года гигантский кальмар был пойман в Восточной Шотландии, в заливе Белл-Рок. А в 1938 году, в октябре, еще один, длина около 5 метров, щупальца с руку человека, выбросился на берег Англии. Правда нашедший его рыбак разделал моллюска на куски, чтобы использовать в качестве приманки для ловли трески, но сохранил клюв. Еще одна счастливая случайность.
Великобритания наконец сравняла счет. Но в следующем году Норвегия опять вышла вперед. На Лофотенских островах кальмар выбросился на берег. А затем разразилась вторая мировая война и положила конец сообщениям о супергигантских моллюсках. Норвегия закрепила свое лидерство в 1946 году, когда два архитевтиса появились один в Линдхолмене, другой в заливе Вике. Длина их тел не превышала 2 метров, общая длина второго, включая щупальца, была 9 метров 35 сантиметров.
В сентябре 1948 года Великобритания сократила разрыв с помощью кальмара длиной 8,5 метра из австралийской провинции Виктория. Впервые этот головоногий появился в самой Австралии.
Через год Норвегия восстановила разрыв благодаря экземпляру, выбросившемуся на берег в фиорде Хардангер. Но тут же Великобритания совершила блестящий рывок. В октябре 1949 года, уже во второй раз, архитевтис объявился на пляже одного из Шетландских островов. И опять его тело было растащено местными рыбаками на приманки. Но клюв, подобранный д-ром Петерсоном, был отослан в Шотландский королевский музей в сопровождении описания и грубого наброска животного.
Утром 30 ноября того же года другой кальмар был найден у хижины местного рыбака в бухте Нигг (графство Абердин) в Шотландии. Когда его увидели, он был еще жив и конвульсивно цеплялся за прибрежные камни. Его общая длина не превышала 5 метров 87 сантиметров, но Он был в прекрасном состоянии и — о чудо! — рыбаки на этот раз сообщили о находке в морскую лабораторию Абердина. Это позволило Беннету Раи сделать и опубликовать прекрасные фотографии и тщательно изучить моллюска, который, несмотря на свою небольшую величину, весил более 100 килограмм.
Наконец, 14 декабря 1951 года уже полуразложившиеся останки Architeuthis harveyi волны выбросили на скалистый берег Восточной Шотландии. Его не сразу нашли, а когда до него добрались, он был уже в жалком состоянии. Но все же удалось измерить длину его туловища с головой, которая составила около 2 метров.
В 1953 году новое появление гигантского кальмара было отмечено в фиорде Хардангер. А в 1954 году еще два архитевтиса были найдены в фиорде Трондхейм, там же, где четверть века назад уже появлялся их собрат.
Первый из этих монстров явился 30 июля. Ужасный мертвый моллюск длиной 7,5 метра попался в рыбацкие сети. Возможно, он погиб, попав в ядовитые выбросы местной бумажной фабрики, расположенной на берегу. Увы, животное было уже серьезно повреждено, когда попало в руки ученых.
Второй кальмар был замечен 2 октября в том же районе. Его тело плавало на поверхности воды. Из-за близости фабрики его сначала приняли за большой лист бумаги. Но когда его наконец вынесло на берег, один из рабочих понял, что это за животное. Сразу же позвонили в музей Трондхейма, но из-за наступления темноты его службы не смогли в тот же день принять этого странного посланца из царства Нептуна. На следующий день д-р Эрлинг Сивертсен с помощниками был на месте и с удовлетворением констатировал, что животное прекрасно сохранилось. Это оказался экземпляр общей длиной 9 метров 24 сантиметра с ловчими щупальцами в 7 метров 10 сантиметров.
Но самые крупные гигантские кальмары нашего столетия были найдены не на пляжах и прибрежных скалах, а в желудках кашалотов!
Так 12 июня 1952 года в утробе одного из этих китов, загарпуненного у Мадейры, оказался гигантский кальмар длиной 10 метров 35 сантиметров и весом 150 килограмм. Кашалот его проглотил целиком и, наверное, живьем!
Этот рекорд по глотанию был вскоре побит. Четвертого июля 1955 года Роберт Кларк присутствовал на Азорских островах при разделке 14-метрового кашалота. В его желудке нашли нетронутого архитевтиса почти такой же длины: 10 метров 50 снтиметров вместе со щупальцами. Его вес был 185 килограмм!
Откуда такие гигантские щупальца
Одна вещь поражает, когда изучаешь супергигантских кальмаров, собранных во всем мире с начала нынешнего века — это относительно небольшая длина тела. Пять метров можно считать уже исключением. В среднем она около 3,5 метра. У большинства экземпляров длина туловища без головы от 1 до 2 метров.
Если экс-кракен все больше становится реальностью, о возможности существования которой теперь не спорят, то относительная малость известных представителей этого вида, собранных за полвека, вынуждает ученых снижать его возможные размеры. Уже пошли разговоры, что самые крупные из кальмаров Ньюфаундленда — это исключения, почти миф. Кое-кто пошел дальше, и появились заявления, что измерения были произведены неправильно. И все же по многим признакам ясно, что это далеко еще не чемпионы. В научных работах и учебниках с удивительным единодушием утверждается, что “архитевтисы могут достигать длины 17 метров”, и ничто не указывает, что это предельные размеры.
Не будем вспоминать ни о 15-метровых “чудовищных рыбах” Олафа Магнуса, правдоподобность которых спорна, ни о кальмаре длиной 18 метров (без щупальцев), который на глазах Франка Буллена сражался с кашалотом, ни о еще более крупных моллюсках с Лабрадора. Спишем эти случаи на слабое зрение или преувеличение. Оставим в стороне пока и косвенные доказательства, такие, как огромные шрамы на телах кашалотов. И даже тогда в нашем распоряжении остаются не менее убедительные вещественные доказательства в пользу нашего гиганта. Какому еще титаническому монстру могут принадлежать куски древоподобных щупальцев, которые китобои часто находят в желудках кашалотов?
Напомним, д-р Шведиавер говорил о щупальце длиной 8 метров 20 сантиметров, “толщиной с мачту корабля”; капитан Беньонсон — о длине 10 метров 65 сантиметров и толщине с основание мачты; капитан Рейнольде — о щупальце длиной 13 метров 70 сантиметров и диаметром 75 сантиметров и т. д.
Можно ли просто отбросить эти свидетельства? Это было бы абсурдно. Нет никаких оснований не доверять им больше, чем рассказам рыбаков и пастухов с Ньюфаундленда, на словах которых базируются многие описания профессора Веррилла. От двенадцати из девятнадцати архитевтисов, найденных на Ньюфаундленде и Лабрадоре, не осталось ни одного кусочка. Они существуют только на честном слове.
А раз так, надо честно рассматривать с равным правом и вышеперечисленные случаи, тем более что они подтверждают друг друга.
Существуют ли тридцатишестиметровые кальмары, не считая ловчих щупальцев
Сразу скажем, что в большинстве случаев речь, скорее всего, идет не о ловчих щупальцах кальмаров, длина которых часто превышает 10 метров. Толщина их одинакова по всей длине (за исключением, конечно, заостренных концов, которые легко отличить) и у самых больших исследованных образцов не превышает толщину человеческой руки. Почти во всех случаях речь идет о “руках”.
Экстраполируя эти размеры, можно подсчитать общую длину чемпиона Фимбл-Тикле, туловище с головой которого были 6-метровой длины. Если, как думает профессор Веррилл, это был Architeuthis princeps, у него должны были быть руки длиной около 6 метров и толщиной 25–30 сантиметров в основании.
Если предположить, не без сомнений, надо признать, что огромные щупальца из желудков кашалотов также принадлежат кальмарам вида Architeuthis, какие размеры должны мы приписать тому, кому принадлежали самые толстые обрубки?
У Architeuthis harveyi, самого коренастого из всех, руки меньше или равны длине туловища, в то время как у Architeuthis princeps, самого “длиннорукого” из кальмаров, они достигали размеров чуть больших, чем длина тела вместе с головой. Если теперь нам нужно определить длину кальмара без ловчих щупальцев, надо просто удвоить размер одной из его рук и с уверенностью считать, что мы не ушли далеко от истины.
Следовательно, щупальце длиной 8 метров должно принадлежать по крайней мере 16-метровому кальмару, не считая ловчих щупальцев.
Гигантская рука, найденная людьми капитана Рейнольдса и сначала принятая за морскую змею, должна была принадлежать кальмару длиной 27–28 метров. Больше 20 метров должен был быть и кальмар капитана Андерсена, рука которого больше 50 сантиметров в диаметре. А кальмар капитана Смита, судя по размерам присосок и толщине щупальца, должен быть монстром длиной 36 метров!
А с ловчими щупальцами, которые могут быть равны остальной длине, общий размер моллюсков может достигать и 30 метров, и 32-х… и 72-х! Это еще не все. У самок хватательные щупальца еще длиннее. Следовательно, отныне можно предполагать существование кальмаров, общая длина которых может приближаться к 100 метрам!
Если даже сделать поправку на естественную склонность человека к преувеличению и сократить процентов на пятьдесят упомянутые размеры, предполагаемый кальмар останется еще намного крупнее зарегистрированного рекордсмена, с его 17 метрами.
В который раз мы можем спросить себя: имеем ли мы право отбрасывать свидетельства уважаемых людей, таких, как господин Пике, видевших на Лабрадоре выброшенного на берег кальмара длиной 24 метра от хвоста до клюва? Так же как нет никаких оснований a priori не верить словам капитана Кина, нашедшего на Ньюфаундленде кальмара с длиной тела 22 метра, и заявлению школьного инспектора с Лабрадора Хаддона о 27-метровом экземпляре.
Пике и Хаддон передали нам круглые цифры (80 и 90 футов), — очевидно, оценка производилась на глазок и, скорее, не без преувеличения. Оставим половину, и нам еще останутся чудовища, которым вполне могут принадлежать щупальца, найденные капитанами Рейнольдсом и Смитом, или куски студенистой плоти, исследованные Франком Булленом.
Настало время вспомнить, что изучение круглых шрамов от присосок на шкуре кашалотов предполагает существование моллюсков в два раза крупнее монстра Фимбл-Тикле. А если большие следы истинны, то подтверждаются самые безумные предположения.
Среди множества данных о существовании кракена, которые не кажутся мифическими, есть, конечно, и преувеличения и, наверное, мистификации. Но можно ли по этой причине отбрасывать эти различные свидетельства все вместе: и рассказы очевидцев, и огромные шрамы от присосок, и гигантские щупальца?
Да, гигантский кальмар может угрожать безопасности кораблей
В любом случае существования кальмаров, размеры которых достигают 20 метров, не могут больше отрицать добросовестные исследователи. Но тогда не способны ли подобные титаны на действия, приписываемые им Дени де Монфором? Не может ли один из них перевернуть и потопить такую шхуну как «Перл», водоизмещением всего 150 тонн?
Чтобы ответить на эти вопросы, следует определить, какого веса может достигать кальмар вида Architeuthis.
Сначала напомним, что плотность тела живого существа только немного больше плотности воды и можно принять вес одного кубического дециметра тела примерно равным весу одного литра воды, то есть 1 килограмм, следовательно, 1 кубический метр — примерно равным 1 тонне.
Приблизительный вес кальмара довольно легко подсчитать, потому что тело его имеет почти веретенообразную форму.
По этим расчетам получается, что кальмар «Электона», длиной 6–7 метров, должен весить около 3 тонн, как и предполагали матросы, которые пытались поднять его. Что касается «чемпиона» Фимбл-Тикле, с его длиной 11–12 метров, его вес почти в 8 раз больше. По уточненным расчетам, сделанным американскими специалистами, он, не считая ловчих щупальцев, не меньше 30 тонн.
Экземпляр в два раза длиннее — который, как мы уже договорились, может существовать — весит еще в 8 раз больше, от 190 до 240 тонн. А вес самых крупных китообразных оценивается в 150 тонн. Таким образом, получается, что моряки были правы, когда называли кальмара “самой большой морской рыбой”, а кракен является самым крупным животным на Земле.
Не пора ли наконец признать, что монстр такого веса и силы способен нарушить равновесие парусного судна водоизмещением до 50 тонн, если навалится на борт? А именно таким был тоннаж самых больших древних норвежских судов.
Я не прошу читателей слепо верить в рассказы моряков, склонных к хвастовству, — я призываю подумать о простой механической задаче.
Заметим, что, за исключением случая с “Перл”, в рассказах мореходов никогда не утверждалось, что головоногий перевернул крупный корабль: речь всегда шла об опасности этого. Что касается потопления 150-тонной “Перл”, если оно действительно было, то здесь, скорее всего, произошло внезапное смещение балласта, вызванное креном судна при нападении моллюска.
Худшего можно избежать, если немедленно оказать сопротивление монстру. Моряки, которые активно защищались топорами, ножами и абордажными саблями, разрубая его щупальца, почти всегда одерживали победу над чудовищем. Таким образом, несмотря на то, что нападение супергигантского кальмара на корабль — это самое ужасное зрелище в мире, оно случается исключительно редко и его можно отразить.
Настало время спросить: почему крупные головоногие бросаются без предупреждения на корабли?
Снова плот — с “Британии”
Абсурдно отрицать агрессивность таких активных хищников, как кальмары. Редко кто из рыбаков, которым доводилось помериться силами с кальмаром даже среднего размера, не скажет вам, что это страшный противник, кровожадность которого даже выше, чем у акул. В 1940 году члены океанографической экспедиции Михаэля Лернера ловили кальмаров вида Ommastrephes gigas у побережья Перу. Эти головоногие могут достигать 4 метров в длину и 150 кг веса. Самые крупные из пойманных Лернером и его товарищами не превышали 2,5 метра и 50 килограмм. Однако это не рыбалка, которую можно посоветовать для воскресного отдыха. Этим морским демонам удавалось ударом клюва перерубать самые толстые стальные тросы, используемые для ловли, или вырывать целые куски дерева из багров, которыми их втаскивали на палубу. День и ночь они крутились вокруг приманок, но если кто-нибудь из них был ранен, остальные набрасывались на несчастного и раздирали его на части.
A Ommastrephes — карлики по сравнению с Architeuthis. И хотя все говорит за то, что они свирепее и подвижнее последних, аппетиты их должны быть пропорциональны размерам тела. С точки зрения жертвы один другого стоит.
Нельзя пренебрегать опасностью, которую представляют супергигантские кальмары для человека. Пример тому — случай спасшихся пассажиров транспорта “Британия”, перевозившего войска во время второй мировой войны. “Британия” была потоплена 25 марта 1941 года германским рейдером “Санта-Крус” в самом центре тропической Атлантики, на полпути между Бразилией и Гвинеей. Двенадцать человек, среди которых был лейтенант Дж. Кох, избежали немедленной смерти и оказались на крохотном спасательном плоту в открытом океане. Все они не могли на нем поместиться и вынуждены были отдыхать по очереди; остальным приходилось плавать рядом, держась за плот руками. Однажды ночью крупный кальмар обвил одного из находившихся в воде щупальцами и рывком оторвал его от плота. Несчастный скрылся под водой и больше не появился.
Трудно представить весь ужас, который охватил оставшихся. Он еще больше усилился, когда лейтенант Кох в свою очередь подвергся нападению. Он почувствовал, как его ногу обхватило огромное щупальце, причинив острую боль. По неизвестной причине монстр почти сразу же отпустил свою жертву. Но хотя хватка была коротка, этого времени оказалось достаточно, чтобы нанести лейтенанту серьезную рану. Своими когтистыми присосками кальмар оторвал у него от ноги круглые куски кожи и мяса величиной с монету.
По этим следам можно определить размеры кальмара. Это должен был быть архитевтис с телом размером с человека, общей длиной около 7 метров. Некоторые Ommastrephes в три раза меньших размеров могут оставить такого же размера раны, но сомневаюсь, что им удалось бы утащить человека.
После пяти дней, проведенных в воде, — за это время большинство обитателей плота умерли — троих, оставшихся в живых подобрал испанский пароход. Среди них был и лейтенант Кох. Через два года после случившегося его раны осмотрел английский биолог Джон Томпсон. Еще и сегодня круглые шрамы на ноге британского офицера напоминают об ужасной атаке, жертвой которой он стал.
Найдут ли в себе наши кабинетные эксперты мужество разыскать героя этого приключения и заявить ему со своей обычной безапелляционностью, что истории о нападении кальмаров на человека — это только сказки для впечатлительных дам?
Атака с пикирования или неудачное падение?
Все случаи нападения больших кальмаров зарегистрированы в тропической зоне океана, то есть там, где кальмары никогда не выбрасывались на берег. В этом нет никакого противоречия, даже наоборот. Архитевтисам в тропиках, даже если на какой-то глубине они попадут в более холодный слой воды, серьезная опасность не угрожает. Поднимаясь к поверхности, они легко найдут для себя благоприятные условия (температуру +10°). Только там, в самых выгодных для них условиях, они могут показать себя во всей красе. Еще отметим, что появление супергигантских кальмаров в хорошей спортивной форме отмечено в районах, где холодные течения подходят к самой поверхности, — здесь они и могут найти свои любимые +10°.
Подтвердило это и плавание “Кон-Тики” в водах холодного течения Гумбольдта в тропических районах Тихого океана: “Не раз около плота, — рассказывал Тур Хейердал, — из глубины внезапно появлялись круглые, фосфоресцирующие глаза и глядели на нас не двигаясь. Нашими гостями были гигантские спруты” (читайте — “гигантские кальмары”.
Путешественники на “Кон-Тики” так часто встречались с кальмарами потому, конечно, что использовали самый бесшумный и не беспокоящий морских обитателей вид транспорта. В наше время современных винтовых кораблей все меньше остается надежд, что удастся приблизиться к морским монстрам, вроде супергигантских кальмаров, или их кузенам осьминогам, существам “агрессивным, но осторожным”, “со скрытным характером” (проф. Робсон). Даже те два парусника, подвергшиеся нападению в конце XVIII века, были неподвижны: первый стоял на якоре, второй был остановлен штилем. В таком же положении была и шхуна “Перл”. В случае с кораблем капитана Денса моряки, висевшие на канатах почти у самой воды и выполнявшие ремонтные работы, скорее всего, послужили приманкой для монстра, так же как и несчастные с “Британии”. Что касается случаев явного нападения кальмаров на сами корабли, то не могла ли в этих случаях идти речь о случайных столкновениях?
Японский зоолог Кацуя Таго сообщил в 1937 году, что крупный кальмар, длиной 20 футов (6 м), набросился на рыболовное судно около Кинказана.
Кальмары могут совершать впечатляющие прыжки из воды, им удается иногда даже запрыгивать на палубы кораблей. И, конечно, падение живого болида в несколько сот килограмм может причинить некоторые повреждения. А если это архитевтис в несколько тонн весом? Не будет ли серьезно повреждено даже солидное судно?
Поэтому, кажется, права мисс Джойс Аллан, хранительница секции моллюсков Австралийского музея в Сиднее, когда пытается — а для этого надо иметь некоторое мужество — подвести фундамент под легенду о нападении спрутов на морские суда: “…надо представлять себе, что раньше корабли были гораздо меньше и медленнее современных и их палубы были ближе к воде. Поэтому, если какой-нибудь гигантский кальмар внезапно выпрыгнет из воды, как реактивный снаряд, и навалится на борт корабля всем своим весом, можно допустить, что судно может и перевернуться”.
Танкер атакован кальмаром
Не будем, однако, все время говорить о случайности. Откровения капитана норвежского военного флота Арне Гронингсатера в научном журнале “Натюрен”, возможно, дают нам ключ к решению загадки. Офицер рассказал, как нефтеналивной танкер водоизмещением 15 тысяч тонн и длиной 150 метров, которым он командовал, подвергся нападению гигантских кальмаров в Тихом океане.
“Когда мы ходили между Гавайскими островами и Самоа, — рассказывал норвежский капитан, — наш танкер был три раза атакован гигантским кальмаром, и каждый раз он действовал одним и тем же образом”.
С высоты мостика капитан мог легко проанализировать технику нападения, которую использовал его необычный противник. Двигаясь параллельно кораблю со скоростью 30–40 км/час, животное вскоре обгоняло его, идущего со скоростью не более 12 узлов (19 км/час). Когда расстояние между ними достигало примерно 50 метров, моллюск разворачивался, описывая дугу, и бросался прямо на корабль примерно в трети от носа. На глубине 4–5 метров он вцеплялся в корпус. Но ему не удавалось закрепиться на скользкой, гладкой металлической поверхности и моллюск мало-помалу сползал к корме, пока не попадал под винт.
Капитан Гронингсатер объясняет эти повторяющиеся атаки на корабль постоянной враждой между кальмарами и кашалотами. Архитевтис принимал корабль за своего врага и хватал его примерно в трети от носовой части, где удобнее и надежнее всего можно схватить кита. Именно в этом месте у кашалота находится выступающий горб.
Надо сказать, что размеры самых крупных китов — 25 метров — намного меньше 150-метрового танкера. Но надо заметить, часть корпуса, видимая под водой, не так значительна, как поверхность всего корабля.
С другой стороны, у морских животных сам вид добычи редко вызывает реакцию агрессии. У акул, например, аппетит стимулируется в основном запахом: запах крови превращает их в убийц. У барракуд, этих «морских щук» Антильских островов, агрессивность вызывается скоростью жертвы — примерно около 29 км/час, — с которой движутся рыбы, которыми они питаются. Барракуду можно ловить на приманку любой формы, размеров, цвета, лишь бы она двигалась со скоростью 29 км/час.
Возможно ли найти стимул подобного рода для кальмаров? Может быть, это скорость 19 км/час — крейсерская скорость кашалотов (известно, что преследуемый или яростно атакующий кашалот может развивать скорость и до 32 км/час). Неудивительно тогда, что шум винтов не отпугивает атакующего архитевтиса. Только существование рефлекторного механизма, сравнимого с тем, который управляет акулой и барракудой, может объяснить это безразличие к таким чуждым морю вибрациям.
Гигантские кальмары нападают на свою жертву (или на то, что они за нее принимают), когда находят ее в неподвижности и принимают за уснувшую или если она движется с не очень большой скоростью, как прогуливающийся кит. Явно непреодолимый импульс бросает их на объекты, размеры которых зачастую гораздо больше собственных, со всеми фатальными последствиями. Ведь у кашалотов есть мощные зубы, а у кораблей — острые стальные винты.
Некоторые из семи: покровов с тайны сняты
Итак, подведем итоги. Почти не вызывает сомнений тот факт, что архитевтис обитает обычно в слоях океана с определенной температурой. Но для удовлетворения непомерного аппетита он вынужден постоянно перемещаться. Чтобы все же не выйти из предпочитаемой окружающей среды, своего ареала, как говорят зоологи, он должен следовать за океанскими течениями, менять глубину по мере охлаждения или потепления воды. (Это, в конце концов, делает кальмаров почти космополитами, но и очень ограничивает районы океанов, где они появляются близко к поверхности.) Но если вне тропиков они внезапно попадают в холодное течение или если их уносит ответвлением течения, которое, постепенно охлаждаясь, пропадает, они оказываются в критическом положении. Влекомые инстинктом к поверхности, надеясь попасть там в более теплую воду, они не находят зон, где водится их добыча. Над ними нависает угроза голода. Там, где встречаются течения с большим перепадом температуры, угроза их жизни становится прямой, потому что погибшие и разлагающиеся организмы отравляют воду вокруг. Этим объясняется и относительно частое выбрасывание их на берег, и то, что это происходит в одних и тех же, близких к полярным районах океана.
С другой стороны, огромные размеры, возможно намного большие, чем известные измеренные и описанные, и кровожадность этих хищников превращают их в опасного противника для любого живого существа, включая человека. Сопротивление, которое они оказывают кашалотам, самым крупным плотоядным земли, имеет достаточно свидетельств. Из всего вышеизложенного следует, что районы, где человек может встретиться с супергигантским кальмаром, крайне ограничены. Архитевтисы — глубоководные животные и не должны приближаться к берегу, разве только мертвыми. А в тропических районах, в открытом океане, где они иногда появляются на поверхности, не очень часто встречаются одиночные пловцы — только жертвы кораблекрушений, уцепившиеся за обломки корабля.
Иногда в тропиках кальмар может броситься и на корабль, приняв его за своего главного врага — кашалота. Но такое нападение чаще всего должно оставаться незамеченным для современных кораблей, палубы которых высоко подняты над водой.
Таким образом, если бы не особенная чувствительность кальмаров к изменению температуры и отравленным мертвым зонам, никогда гигантский кальмар не выплыл бы на поверхность, а кракен — из тумана легенды.
Теперь мы знаем, что они существуют, мы знаем, какой они формы, и нам известны размеры некоторых из них. Мы считаем, что можем различить среди них, по довольно бедным материалам, несколько видов, хотя не можем уверенно указать их половые различия. И нам совсем неизвестны их максимальные размеры. По правде говоря, мы не можем уверенно утверждать, что они являются самыми крупными головоногими на Земле! Об их повадках, скорости передвижения, путях миграции, способах охоты, методах маскировки, питании, размножении, развитии и возрасте, стадном чувстве и других аспектах их жизни мы лишь догадываемся, — здесь мы находимся на уровне гипотез, более или менее точных экстраполяции, то есть почти полного незнания.
Фантомы, горгоны, вампиры, вурдалаки — вот кем они всегда были и останутся для нас, наверное, навсегда, — несмотря на обрубки щупальцев, мало похожие на останки живого существа, которые мы храним в заспиртованном виде, несмотря на высушенные челюсти, лежащие на пыльных полках музеев, тщательно пронумерованные и описанные. В наших кошмарных снах эти гигантские щупальца извиваются, ползут, колышутся и медленно душат нас; к нам прилипают ужасные присоски с когтями по краям; их крючковатые кяювы вгрызаются в нашу печень бедных Прометеев, слишком безумных, чтобы воздержаться от проникновения в тайны океанских богов.
Незаконченная история колоссального спрута
А как же гигантский осьминог, спросите вы. В предыдущих главах каждый раз, когда вставал вопрос о чудовищном спруте или колоссальных размеров осьминоге, животное после анализа текстов оказывалось кальмаром. Значит ли это, что в природе не существует гигантских осьминогов?
Во всяком случае, именно к этому выводу склоняются многие исследователи. Откройте любой учебник зоологии, любую энциклопедию по естественной истории, научно-популярную книгу — вы везде найдете одно и то же: кальмары могут достигать значительных размеров, а гигантские осьминоги существуют только в романах. Посмотрим!
Я приведу только один пример — отрывок из книги блестящего американского натуралиста Н.-Дж. Веррилла “Живой поток”: “Осьминоги обычно не вырастают больше 7–8 футов (2,1–2,4 м) в длину, а их щупальца не превышают 3–4 футов (90 см—1,2 м). Кальмары — другое дело. Среди них есть и малыши, и такие, которые способны противостоять гигантским китообразным, пусть даже только в том, чтобы не стать их обедом. Самые крупные из известных достигают общей длины 50 футов (15 м). А следы от их присосок на телах китов показывают, что они могут быть и в три раза больше”.
Таким образам, что не совсем обычно для профессионального зоолога, Веррилл не колеблясь признает существование, к тому же по большей части гипотетическое, кальмара длиной 45 метров. Напротив, осьминогам он оставляет размеры намного меньше даже истинных, должным образом проверенных.
На место средневековых мифов о кракенах в наши дни пришли “научные легенды”.
Рассказ Николаса, человека-рыбы
Намеренно, чтобы не затемнять еще больше и так сложную проблему истории гигантских головоногих, я оставил в стороне акты, которые относились, без сомнения, к осьминогам.
Но теперь пришло время снова к ним вернуться. Еще с Плиния ведет начало путаница между осьминогом и кальмаром, — но не будем взваливать всю ответственность на римского историка. На самом деле он, говоря о polypus monstrosus, имел в виду некоего многоногого монстра, а это название может быть применено к любым головоногим. Во времена Плиния правила зоологической таксономии не были еще зафиксированы, и нельзя его упрекать за это высказывание.
Мы вернулись, что касается осьминогов, к нашей отправной точке — гомеровской легенде об ужасной Сцилле. А она была, бесспорно, осьминогом. И обитала в подводной пещере, что обычно для этого прибрежного головоногого.
Конечно, нельзя, основываясь только на гомеровском тексте, делать далеко идущие выводы о размерах этого головоногого, способного схватить и утащить человека с палубы корабля. Но не примечательно ли, что именно в Мессинском проливе обитала эта Сцилла, откуда почти через два тысячелетия после Гомера снова пришло сообщение о присутствии там огромных осьминогов?
Причем наш источник информации сам является легендарной личностью. Это сицилийский ныряльщик XII века, по имени Николас, который за свое непревзойденное искусство получил прозвище Николас-рыба. Его слава была так велика, что многие средневековые авторы, а затем и писатели эпохи Возрождения упоминали его имя в разных вариациях.
Одним из самых громких подвигов Николаса было обследование пучины у Сциллы по приказу короля Роджера Сицилийского (скорее всего, Роджера II, правившего с 1101 по 1154 г.).
Человек-рыба совершил беспримерное погружение в Мессинском проливе и описал враждебный и ужасный подводный мир: “…я видел полчища ужасных осьминогов, облепивших подводные скалы. Вцепившись в них одними своими руками, другими они тянулись во все стороны, и это зрелище показалось мне самым кошмарным в этой бездне. Среди монстров я видел существо с телом больше чем у человека, щупальца которого были длиной не менее 10 футов (3 м). Я не сомневаюсь, что, если бы они меня тоже увидели, я погиб бы страшной смертью в их объятиях…”
Но и это свидетельство долго не привлекало внимания недоверчивых зоологов.
Осьминог Наполеона и Жозефа ле Бико
Падкий на все, что касалось гигантских осьминогов, Пьер Дени де Монфор не мог пропустить историю Николаса-рыбы. Он и сам привел свидетельство такого же рода, но относившееся к его времени: “…один венецианский рыбак, прекрасный ныряльщик, однажды был так напуган подводными монстрами, встреченными им на глубине, что не мог больше спускаться под воду из-за страха быть схваченным ими.
Больше чем уверен, что именно вид особо крупных осьминогов так напугал ныряльщика. Я тоже слышал подобную историю из уст очевидца похожего происшествия. История в некотором роде криминальная, но из-за большого срока давности (она произошла в 1925 году) считаю возможным, никого не предавая, назвать истинные имена участников.
В то время один мой знакомый рыбак, Жозеф ле Бико, отправился со своим другом, водолазом по имени Наполеон, на ловлю морских ежей. Охота происходила на глубине 15 метров. Этот промысел очень прибылен, но он запрещен, так как на такой глубине морских ежей можно “грести лопатой” и быстро опустошить прибрежную зону. Бико стоял на насосе, а Наполеон работал в скафандре на дне. Прошло еще очень мало времени после начала погружения, а водолаз уже рывками сигнального шнура требовал как можно быстрее поднять его на поверхность. Когда Бико снял медный шлем с головы товарища, он увидел его бледное лицо и услышал заикающийся голос. Оказалось, что Наполеон столкнулся нос к носу с хранителем подводных богатств огромным осьминогом “с большими, как у коровы, глазами”!
Моллюск не сделал ни одного жеста, чтобы схватить водолаза, однако одного его вида хватило, чтобы Наполеон уже никогда больше не осмеливался погружаться под воду в этом районе моря. С того дня и Жозеф ле Бико навсегда попрощался с водолазным снаряжением, которое он иногда надевал, чтобы помочь другу. Эти средиземноморские рыбаки были прекрасно знакомы с осьминогами и обычно не пугались, даже если те были значительных размеров: они могли голыми руками поймать экземпляр весом 10 килограмм и трех метров в поперечнике. Значит, встреченное животное было выдающейся величины!
Читателя, привыкшего в приключенческих романах встречаться с осьминогами, у которых глаза “размером с блюдце”, трудно взволновать описанием Наполеона. Но авторы этих романов чаще всего в глаза не видели осьминога. Глаза у этих моллюсков выпуклые, но, скорее, маленькие, как у лягушки или… у коровы. Вот так. Здесь возможна ошибка из-за путаницы между осьминогами и кальмарами, которые действительно имеют глазные яблоки непропорциональных размеров. У осьминогов поражают не размеры глаз, а пронзительность взгляда. Взгляда подвижного, внимательного и разумного, так непохожего на безразличный, фиксированный, холодный взгляд рыб. Короче, чтобы иметь “большие, как у коровы” глаза, осьминог должен обладать действительно необычными размерами.
Точнее сказать трудно. Не будем забывать, что под водой все предметы кажутся примерно на треть больше, чем в действительности. Страх может заставить забыть о необходимости этой поправки и даже стать причиной преувеличения.
Внушительные осьминоги Средиземного моря
С момента выхода в свет замечательной работы Жана-Батиста Верани “Головоногие Средиземного моря” мы получили более или менее точные сведения о размерах, которых могут достигать его осьминоги: “Самый большой осьминог, которого я когда-нибудь видел, — пишет директор лаборатории естественной истории в Ницце, — достигал 3 метров в длину и 25 килограмм веса: один старый рыбак встретился с ним прямо у мола в порту и поймал голыми руками, — правда, ему пришлось потрудиться.
В этом районе моря 15-килограммовые осьминоги не являются большой редкостью, а 10-килограммовые вообще обычное дело”.
Поскольку здесь речь идет об осьминоге вида Octopus vulgaris, у которого голова занимает шестую часть общей длины, рекордсмен Верани должен был иметь щупальца длиной 2,5 метра и, следовательно, размер в окружности около 5 метров.
Несмотря на это бесспорное свидетельство уважаемого естествоиспытателя, мы знаем, что д-р Шену семь лет спустя утверждал в своей “Зоологической энциклопедии”, что “крупные осьминоги водятся только в Тихом океане”, где они “достигают 2-метровой длины”! Нет пророков в своем отечестве, даже в царстве спрутов!
А может ли быть побит рекордсмен Верани? Или его размеры можно считать предельными для вида Octopus? Если верить постоянно циркулирующим слухам, существуют действительно огромные экземпляры этих осьминогов, и я хотел бы найти бесспорные доказательства встречи с ними и особенно факты поимки их рыбаками, в частности в Средиземном море, где до сих пор витает фантом ужасной Сциллы. Эти поиски привели меня к исследованиям, которые, конечно, не полны, но их трудно назвать скучными и разочаровывающими. Научная литература молчит по этому поводу со времен Верани. Наука, казалось, согласилась признать незыблемость его рекорда. Но это молчание на самом деле лишь скрывает факты и предназначено держать закрытыми двери в фантастический подводный мир. Я связался с многими учеными, специализирующимися на изучении головоногих и морской биологии, так же как с членами многих океанографических экспедиций, которые могли иметь какие-нибудь неопубликованные сведения. Кроме того, я лично опрашивал средиземноморских рыбаков и подводных охотников, переписывался с моряками военного флота, рылся в портовых архивах, перелистывал воспоминания водолазов и ныряльщиков, просеивал сквозь мелкую сетку сообщения прессы. И так в течение многих лет. Я говбрю об этом для того, чтобы показать, как трудно найти точные и достойные доверия знания даже о неоспоримых происшествиях.
Отправной точкой для меня послужила статья под названием “Необыкновенный мир спрутов”, опубликованная в 1952 году в одном научно-популярном журнале: “В прошлом веке зоолог из Ниццы Ж.-Б. Верани, большая работа которого о головоногих до сих пор является авторитетной, видел, как в порту был пойман экземпляр Octopus vulgaris 6 метров в поперечнике. А господин Трегубофф, директор лаборатории морской биологии Парижского университета, сам во время войны в местечке Вильфранш поймал 7-метрового спрута. В Тулонском музее долгое время хранился экземпляр, найденный в корпусе затонувшего линкора “Либерте” после его подъема, примерно таких же размеров”.
Под статьей стояла подпись Жана Драгеско, но вскоре я узнал, что этот блестящий фотограф-натуралист не был автором всей информации, а по несносной журналистской привычке часть ее “списал”. Первоисточник же был переработан, урезан и дополнен почти на треть. Даже ссылка на рекордсмена Верани оказалась неточной: не может осьминог длиной 3 метра иметь 6 метров в окружности! Это все равно что утверждать, будто балерина ростом 1 метр 60 сантиметров в шпагате растягивается до 3 метров 20 сантиметров.
Все это вызывало большие подозрения, но личность д-ра Трегубофф мне казалась достаточной гарантией для оправдания более углубленных поисков. Сначала я попытался в его собственных публикациях отыскать источник информации, затем — в работах сотрудников зоологической станции в Вильфранше. Ничего не найдя, я обратился к самому Трегубофф, который ответил мне так же немедленно, как и любезно. Вот какой была оригинальная версия его сообщения:
“После первой мировой войны, кажется в 1920 году, военные проводили подводные работы в бухте Вильф-ранш. Водолаз, спустившийся под воду на глубину 42 метра, сообщил, что видит большого осьминога. Он имел при себе гарпун и смог поразить моллюска, а затем поднять его на борт катера, где тот был измерен. Его длина вместе со щупальцами составила 3,5 метра и вес его был 18 килограмм. Я не присутствовал при этом, сведения, которые я вам передаю, я получил от моряков, разрубивших моллюска на части, чтобы одни куски отправить на кухню, другие использовать в качестве наживки для. рыбной ловли.
…Как видите, писал в заключение д-р Трегубофф, — нашему осьминогу далеко до 7-метровой длины, которая является плодом воображения журналиста”.
Надо добавить, в некое оправдание слов журналиста, что выражения “его длина, размах щупальцев” довольно приблизительны, когда речь идет об определении размеров этого моллюска. К тому же обстоятельства его поимки описаны с редкой неопределенностью, вероятно из-за спешки. Да и поперечник животного был, как обычно, подсчитан неправильно, просто удвоили его длину. И, наконец, не может 18-килограммовый осьминог быть всего 7 метров в поперечнике; уже трехметровый экземпляр весит больше 10 килограмм.
Журналист, скорее всего, имел туманное представление о весе головоногих. В той же статье он говорил о гигантском кальмаре, “длина которого превышала 16 метров, а вес был больше 500 кг”. На самом деле почти 30 тонн — таков вес подобного кальмара. Согласитесь, это намного больше 500 килограмм!
Гигантский осьминог гавани Миссьесси
Мои поиски осьминога, вроде бы найденного при подъеме линкора “Либерте”, оказались более удачными, но не менее трудоемкими.
Этот линкор затонул в 1911 году на рейде Тулона из-за взрыва в пороховых погребах. Подъем корабля был произведен не сразу, а только перед самой второй мировой войной. Я начал поиски в прессе того времени и в архивах флота. По пути нашел кучу различных фактов не менее сенсационных, чем доказательства подлинности существования морского монстра. А об осьминоге ничего. Гигантское животное, казалось, испарилось. Оно выскальзывало из моих рук, как его более мелкие собратья, которых я часто встречал во время своих подводных погружений. И тут пришло письмо, в котором сообщалось о нападении осьминога на водолаза в Тулонском порту между 1900 и 1905 годами. Не очень точно, но я сразу насторожился. Конечно, указанное время достаточно далеко от момента взрыва “Либерте” и особенно от времени его подъема. Но этот агрессивно настроенный осьминог — не мог ли он быть тем самым, который позже обосновался в остове затонувшего линкора? Надо было проверить, и я снова принялся за поиски. “Моего” гигантского осьминога я нашел в иллюстрированном приложении к газете “Пти журналь”. В номере от 16 июня 1912 года была напечатана следующая информация, под заголовком “Нападение спрута на водолаза”: “Водолаз Ледю спустился под воду в гавани Миссьесси для поиска предметов, упавших в море, когда, внезапно появившись из какой-то расщелины, на него бросился гигантский осьминог.
Водолаз забыл о своем ноже, о необходимости обороняться и только передавал наверх сигнал опасности. Но морской монстр уже успел обхватить его своими щупальцами длиной 8 метров. Когда бедного Ледю подняли на поверхность, он был без сознания. Усилиями врача его привели в чувство, а феноменальных размеров моллюск, вцепившийся в водолаза, был убит ударами ножей. Он весил не менее 60 килограмм, а присоски на его щупальцах были не меньше 5-франковой монеты”.
Позже я убедился, что речь идет именно о разыскиваемом мной монстре. Мой корреспондент ошибся, отнеся событие ближе к началу века. По ошибке журналиста научно-популярного журнала случай был привязан к факту подъема корабля. А именно на поиски предметов, упавших с линкора при взрыве, водолаз Ледю спустился под воду. Такова оказалась связь, объединившая гигантского спрута с затонувшим линкором.
Упоминаемые же размеры монстра требуют некоторых уточнений. Если судить по его весу, осьминог не мог иметь щупальца длиной 8 метров. Очевидно, корреспондент, передававший информацию, хотел сказать, что размах щупальцев 8 метров. А в редакции были рады представить его более ужасным, чудовищным, чем на самом деле, настоящим исчадием дантовского ада.
Чтобы убедиться в справедливости этого уточнения, достаточно составить зависимость веса Octopus vulgaris от его размеров. Это можно сделать в первом приближении даже на примере тех экземпляров, о которых мы упоминали в настоящей книге. Осьминог длиной 50 сантиметров весит около 1,5 килограмма и достигает пяти, когда он вдвое больше: любой рыбак вам это подтвердит. Осьминог размером почти с человека (1,6 м?) весит около 9 килограмм. Моллюск из бухты Вильфранш (3,5 м в поперечнике) должен был иметь длину около 2 метров и весить 18 килограмм. Наконец, тот, что был пойман в Ницце (рекордсмен Верани), при длине 3 метра весил 25 килограмм. Если продолжить кривую соответствия, она пройдет приблизительно (не надо забывать, что речь идет об очень “эластичном” существе) через точки, относящиеся к некоторым известным нам спрутам, и мы увидим, что 60-килограммовый Octopus vulgaris должен иметь длину между 4,5 и 6 метрами. А осьминог с размахом щупальцев 8 метров, то есть с 4-метровыми щупальцами, должен быть длиной около 4 метров 80 сантиметров и вполне мог весить около 60 кг. Продвинувшись дальше по этой кривой, мы увидим, что моллюск с 8-метровыми щупальцами должен весить несколько сот килограмм!
Глаза с чайное блюдце
Есть ли спруты подобных размеров в Средиземном море? Некоторые свидетельства позволяют это допустить. Если осьминог гавани Миссьесси является (насколько я знаю) самым крупным экземпляром Octopus vulgaris, когда-нибудь пойманным и измеренным, это еще не значит, что его рост пределен для вида. Но сведения, которые мне удалось собрать о случаях встреч в нашем море с еще более крупными осьминогами, крайне неопределенны.
В результате расследования, проведенного Национальным географическим обществом после гибели одного из ныряльщиков, был сделан вывод, что наименьшую опасность для спортсменов-подводников представляют как раз подводные чудовища, которых так боялись наши предки. Было заявлено, что даже очень крупные осьминоги избегают встреч с человеком, находящимся в свободном подводном плавании: “Вероятно, самым большим осьминогом, встреченным человеком под водой, был экземпляр с глазами “величиной с чайное блюдце”, которого увидел один опытный аквалангист в районе греческого порта Пирей. Человек по природе смелый, как все закоренелые подводники, был сильно напуган, но рассказал, что осьминог покинул место встречи еще быстрее, чем он сам”.
Снова мы слышим о спруте с глазами “огромными как блюдце”, уже знакомом нам по приключенческим романам. Но на этот раз перед нами не плод романтического воображения (по крайней мере я на это надеюсь). Не ставя под сомнение свидетельство “опытного аквалангиста”, я хотел бы, чтобы мы получили больше сведений о размерах осьминога — обладателя таких впечатляющих глаз.
Измерив целую серию блюдец, я установил, что их средний диаметр около 15 сантиметров. Подсчитаем, какого размера должен быть осьминог с такими глазами, исходя из его пропорций. У осьминога длиной 1 метр 20 сантиметров диаметр глаза не более 1 сантиметра. Сохраняя пропорции, моллюск 3,5 метра в поперечнике, как тот, что из бухты Вильфранш, должен иметь глаза диаметром около 3 сантиметров. У 5-метрового экземпляра глаза чуть больше 4 сантиметров. Тулонский 8-метровый осьминог должен был иметь глаза 7 сантиметров в диаметре. Следовательно, чтобы обладать глазами “с блюдце”, обыкновенный осьминог обязан иметь рост в три раза больший, то есть около 18 метров в поперечнике!
Даже если наш пирейский аквалангист из-за преломления света в воде ошибся и ему глаза только показались “с блюдце”, а действительные их размеры надо уменьшить на треть, то есть до 10 сантиметров, то и тогда осьминог получается не менее 12 метров.
Конечно, все наши расчеты приблизительны, так как пропорции животных не остаются одинаковыми по мере роста, но все равно, они нам дают примерный порядок величин.
Существуют ли на самом деле в Средиземном море осьминоги с глазами размером “с блюдце” и размахом щупальцев больше 10 метров, вес которых должен измеряться сотнями килограммов? Никаких конкретных данных для подобных утверждений у нас нет. В истории гигантских спрутов последнее слово еще не сказано. Значительная часть его биографии скрыта в темноте.
Коренастый гигант с Багамских островов
Во всяком случае, мы убедились вопреки мнению многих ученых, что в Средиземном море есть крупные осьминоги, с размерами, превышающими в поперечнике те 2 метра 40 сантиметров, на которых упрямо настаивает Веррилл, и тем более 2 метра д-ра Шену и его коллеги Десмареста для спрутов далекого Тихого океана.
Кстати, что можно сказать об этих экзотических спрутах, непременных действующих лицах морских приключений на солнечных островах? Есть свидетельства, что в этих теплых водах моллюски действительно достигают выдающихся размеров. Итак?..
Можно считать установленным, что в прошлом веке встреча с осьминогом длиной около 3 метров вызывала много шума независимо от того, происходило ли это в Средиземном море или вдали от его берегов.
Так, в 1872 году “Америкен нейчурэлист” опубликовал под заголовком “Колоссальный Octopus” письмо некоего Дж.-С. Джорджа с Нассау, одного из островов Багамского архипелага. В нем рассказывалось, что мертвый осьминог длиной 10 футов (около 3 м) был найден на пляже этого острова. И корреспондент добавлял: “Это первый экземпляр таких размеров, которого я видел за двадцать семь лет пребывания на Багамах, но, по слухам, здесь бывают и более крупные особи”. Господин Джордж говорит еще, что вес моллюска он оценивает в 200–300 фунтов (от 90 до 140 кг), но это, скорее, ошибка. Особенно если принять во внимание, что осьминог Верани, примерно такого же размера, весил всего 25 килограмм.
Как бы то ни было, этот случай вызвал большой переполох в научных кругах и был отмечен многими специалистами, изучающими головоногих.
Д-р Паккар в следующем номере журнала приводит свидетельство профессора Бревера, будто тот видел на рынке в Сан-Франциско осьминога 4 метра 25 сантиметров в поперечнике. В заключение он пишет: “Упоминания об осьминогах Ъгромных размеров не так уж и редки: их видели в Атлантическом океане, Индийском и Тихом. Размеры их могут быть не меньше, чем у кальмаров”.
Как видите, те, кто в прошлом веке верил в существование гигантских головоногих, были убеждены, что настоящие их чемпионы в категории размеров находятся среди осьминогов. Но время рассудило иначе.
Изящный колосс Тихого океана
Свидетельство профессора Бревера о 4-метровом осьминоге на одном из рыбных рынков Тихоокеанского побережья США получило подтверждение в 1879 году, со стороны профессора Эддисона Веррилла: “Д-р У.-О. Айрес мне говорил, что на рынке Сан-Франциско часто продавались головоногие этого вида и экземпляры с щупальцами длиной 6–7 футов (1,8–2,1 м) были там обычным явлением”.
Что же это за тихоокеанский “вид”, о котором говорит профессор? Это Octopus punctatus, отличающийся от остальных большими кольцевыми пятнами на теле. До сих пор специалисты считали его самым крупным представителем восьминогих.
В 1873 году американский натуралист Уильям Далл опубликовал сведения о впечатляющих размерах, которых иногда могут достигать эти осьминоги, но он подчеркивал в то же время утонченное, даже “хрупкое” строение этих гигантов: “Octopus punctatus достигают длины 16 футов (4,9 м) и размеров в поперечнике до 28 футов (8,5 м), но его масса намного меньше, чем у десятиногих головоногих даже меньшего размера. У этого осьминога тело не превышает 6 футов (15 см) в диаметре и одного фута (30 см) в длину, и щупальца у него очень тонкие на концах”.
Подтверждается и относительная легкость этого вида спрутов. Так, вес одного экземпляра, пойманного в Калифорнии, поперечник которого был больше 6 метров, не превышал 50 килограмм.
Именно на этого монстра, без сомнения, следует возложить ответственность за нападения, о которых канадский натуралист Дж.-М. Даусон сообщал в журнале “Нейчур” в конце прошлого века: “Появились сведения, что несколько индейцев утонули, схваченные спрутами во время купания на Тихоокеанском побережье Британской Америки…”
И позже тихоокеанские спруты продолжали время от времени попадать на страницы газет.
Незадолго до второй мировой войны водолаз Джон Крейг, специализировавшийся на подводных съемках для Голливуда, чуть сам не стал жертвой одного из них. Однажды, спустившись под воду в Калифорнийском заливе, он увидел двух осьминогов, казалось заполнивших собой всю ширину двенадцатиметровой скалистой расщелины. Зная, что резкие движения могут спровоцировать нападение моллюсков, он замер. Он позволил одному из осьминогов потрогать свою ногу, продолжая оставаться на месте. Любопытная тварь, закончив первое обследование, убрала щупальце. Крейг решил, что настал момент для отступления. Но, как только он пошевелился, щупальце моллюска мгновенно обвило его лодыжку. К счастью, осьминог непрочно держался за камни и не смог удержать свою жертву на дне. Это спасло жизнь Крейгу, который поднялся на поверхность, полностью опутанный чудовищем. Помощники водолаза сразу же схватились за ножи и топоры и освободили его, перерубив большинство щупальцев. Одно из них Крейг сохранил, его длина 8 футов 2 дюйма (2,5 м). Следовательно, поперечник моллюска должен быть больше 5 метров.
Наверное, бывают еще более крупные и не менее агрессивные экземпляры. Так, канадский водолаз А.-Е. Хук из Ванкувера рассказывал, что в 1928 году в проливе королевы Шарлотты он на глубине 25 метров выдержал жестокий бой с монстром в два раза крупнее, но его рассказ полон не совсем правдоподобных деталей.
Какого роста может достигать octopus punctatus?
К счастью, есть более точные сведения о другом из этих воинственных спрутов Тихого океана, относящиеся к нападению такого же рода, случившемуся перед цервой мировой войной. Сообщение об этом событии было опубликовано во многих газетах в начале февраля 1912 года: “Эпическая битва, подобная схватке Жилльята в “Тружениках моря”,— пишет “Франко-Калифорниан”,— произошла около Сан-Франциско между гигантских размеров осьминогом и японским рыбаком Т. Ямагуши. Рыбак в водолазном костюме собирал на дне моря устрицы, когда внезапно почувствовал, что его обхватили щупальца монстра. Ему пришлось побороться с этим ужасным объятием, прежде чем он смог подать сигнал своим товарищам, оставшимся в лодке, чтобы его немедленно поднимали. Но и на поверхности с большим трудом удалось перерубить одну за другой извивающиеся руки, которыми спрут цеплялся за борт, пытаясь перевернуть лодку.
Осьминог весил не меньше 125 килограмм, длина его щупальцев достигала 5 метров, голова была величиной с большую тыкву”.
Зная, что Octopus punctatus 6 метров в поперечнике весит 50 килограмм, нетрудно подсчитать, что вес почти 10-метрового экземпляра действительно должен быть порядка 125 килограмм. Это свидетельствует в пользу достоверности информации и деталей, содержащихся в ней.
В 1885 году У. Долл подтвердил, что тихоокеанский осьминог может достигать таких размеров: “В 1874 году, — писал он, — я загарпунил в порту Ильулук осьминога. Когда измерили его мертвое тело, длина его оказалась 16 футов (4 м 90 см), а значит, размах щупальцев должен был достигать 10 метров. Щупальца были очень тонкие на концах и толстые у головы, диаметр которой был около одного фута. Самые большие присоски имели диаметр 2,5 дюйма (6,3 см). Фрагменты осьминога теперь находятся в Национальном музее США”.
Конечно, не раз появлялись сообщения и о более крупных экземплярах тихоокеанских осьминогов. Так, в 1777 году британский зоолог Томас Пеннан, ссылаясь на достойное доверия мнение своего друга, проживающего в Восточной Индии, рассказывал, что тот видел в море осьминога шириной в центральной части 6,65 метра и с щупальцами длиной 16,5 м. Но в свете современных знаний можно утверждать, что подобные размеры могут относиться, скорее, к кальмару вида Architeuthis.
Если, конечно, на самом деле не существуют спруты, сравнимые по размерам со своими десятиногими кузенами (океан скрывает еще так много тайн). Кто знает, не одному ли из подобных монстров принадлежали те огромные щупальца, что находили в желудках кашалотов и которые не были похожи на щупальца кальмаров.
Одно ясно: всем, что мы знаем об Architeuthis, мы обязаны почти исключительно тому факту, что это животное морское, свободно плавающее, которому смертельно опасно случайное попадание на берег. Осьминогам же, обитающим на дне, это не грозит. Если они по какой-нибудь причине оказались бы на берегу, им легко удалось бы выйти из этого неприятного положения.
Короче, если есть, на глубине 100 метров и глубже, по-настоящему гигантские спруты, у нас мало шансов обнаружить их существование со всей достоверностью, требуемой наукой. В ожидании создания аппаратов, способных свободно перемещаться на этих глубинах и позволяющих систематически их исследовать, нам остается со всей возможной тщательностью рассматривать содержимое желудков кашалотов, которых мы так жестоко истребляем.
А пока вес осьминогов будем считать десятками килограммов, а вес супергигантских кальмаров — десятками тонн.
Буланже в своей книге “Фауна океанов” утверждает, что Octopus punctatus Австралии может достигать 12 метров в поперечнике, что предполагает вес до 200 килограмм. Я, однако, не смог найти конкретных свидетельств, на которых основывает свое мнение бывший директор Лондонского аквариума, и у меня сложилось впечатление, что это ошибка.
Почему досье о жертвах осьминогов остается пустым?
Как бы то ни было, очевидно, что именно на этих осьминогов ложится ответственность за бесчисленные нападения на водолазов и пловцов, слухи о которых регулярно попадают на страницы местных австралийских газет: “Мы, несомненно, имеем больше сообщений о нападениях спрутов в Австралии, чем в других местах, — писал в 1952 году профессор Техасского университета Осмонд Бреланд. — Вот и недавно две такие встречи были описаны в австралийских газетах. Люди избежали смерти только после ужасающей борьбы, после того как буквально раскромсали спрутов относительно небольших размеров на мелкие кусочки своими ножами, без которых в этих водах не спускается под воду ни один водолаз”.
Вспомним случай с водолазом Смайлом. На него напал также “относительно небольшой” осьминог, меньше 3 метров в поперечнике. Но если бы это был 9-метровый экземпляр, то есть в 3 раза больший, а значит, в 27 раз тяжелее (3 в кубе!), сомневаюсь, что он смог бы нам поведать о своем приключении. Монстр быстро повредил бы его водолазный костюм, разорвал бы воздушный шланг и сигнальный трос и утащил бы человека в свое логово. Товарищи несчастного подняли бы на поверхность только свидетельства трагической смерти. И мы имели бы о случившемся лишь туманную версию, в большей части гипотетическую, — в дополнение к тем фактам, что заставляют скептически пожимать плечами кабинетных зоологов. Надо сказать, что сами обстоятельства встреч спрутов с человеком не предполагают присутствия свидетелей, тем более таких, которых специалисты называют “квалифицированными”. Единственными зрителями драмы являются обычно сами ее участники, то есть простые собиратели жемчуга, кораллов и губок, необразованные жители океанских островов.
Но даже если бы, как утверждает профессор Бреланд, “ни одна смерть в результате нападения осьминога не сможет быть доказана”, бросает ли это тень сомнения на саму возможность такого нападения?
Осьминог не убивает мгновенно, как акула, на глазах застывших в ужасе и бессильных что-нибудь сделать свидетелей. Медленно и размеренно, шаг за шагом головоногий опутывает свою добычу, перед тем как приступить к трапезе. Он не может приступить к пиршеству, не схватив сначала крепко добычу кончиками щупальцев. Затем передвигает ее от присоски к присоске все ближе к своему клюву. Эта операция занимает тем больше времени, чем упорнее сопротивление жертвы. Когда на водолаза Мартина Ланда напал крупный осьминог на глубине 10 метров в районе Форт-Росса, лишь после часа ожесточенной борьбы человеку удалось освободиться от объятий липкой твари. (Час… Целых шестьдесят минут… Только гений Гюго мог бы передать нам весь ужас, пережитый водолазом.)
А если осьминог нападет на человека в присутствии свидетеля, у последнего будет достаточно времени, чтобы прийти на помощь потерпевшему, прежде чем произойдет непоправимое. С помощью ножа, топора или просто острого предмета можно справиться даже с большим осьминогом — по причине относительной медлительности его движений, позволяющей парировать его выпады. И новая история пополнит уже и так достаточно полное досье случаев счастливого спасения.
Если же, наоборот, нападение случилось без свидетелей, у человека тем меньше шансов выпутаться из объятий спрута, чем больше его размеры. Если это удается — новая история появляется в досье, нет — никто больше о человеке не услышит. Его случай займет свое место в рубрике “Исчезновения по неизвестной причине”.
Легенда права
Вот мы и ответили на многие вопросы, поставленные на первых страницах этой книги. Нет никаких сомнений, что ужас, который тысячелетиями испытывали моряки! перед морскими монстрами, полностью оправдан. Во всех морях земного шара человек может оказаться в объятиях спрута почти равного ему весом, но многорукого, как мстительный бог индусов, и обладающего страшной обездвиживающей силой. Борьба с самого начала идет не на равных. Что касается встречи небольшого судна с кальмаром величиной с бомбардировщик, это, без сомнения, испытание, ужас от которого превосходит самые болезненные фантазии. Даже борьба Лаокоона и его сыновей со змеями, посланцами Тенедоса, бледнеет перед кошмаром воспоминаний свидетелей. До нас дошли несколько историй подобного рода, которые обычно заканчивались без особых потерь для мореходов — то ли потому, что корабли были крупные, то ли по причине того, что моллюск был не очень большой или уже обессилел. Однако я сомневаюсь, что обитателям китобойного судна, подвергшегося нападению многорукой твари весом 30 тонн, все еще полной сил и энергии, удалось бы вернуться и рассказать нам о своем приключении. А если такая встреча произошла бы с простым пловцом? Вспомним о судьбе несчастного с “Британии”, утащенного на дно в мгновение ока, — без сомнения, средних размеров кальмаром.
Национальное географическое общество по результатам уже упоминавшегося расследования заявило, что ныряльщик или водолаз еще никогда не оказывался лицом к лицу с архитевтисом. Это утверждение кажется мне совершенно необоснованным, поскольку, если бы это произошло, мы, скорее всего, ничего об этом не узнали бы. Ученое собрание все же вынуждено было признать, что это прожорливое существо, обычно обитающее на глубинах более 500 футов (150 м), во много раз больше тех, которых когда-либо встречали водолазы. Мы знаем множество случаев, когда супергигантские кальмары поднимаются на поверхность. Иногда они так приближаются к мелководью, что кончают жизнь на берегу. Очень может быть, что один из этих монстров натолкнулся бы и на какого-нибудь одинокого пловца, например жертву кораблекрушения, или на небольшую лодку или плот. Что мы могли бы найти об этом происшествии, кроме заметки в местной газете под заголовком “Гибель в море” или “Таинственное исчезновение”? Сколько невидимых трагедий, кошмарных преступлений, ужасных агоний прячутся иногда за этими лаконичными формулировками?
Конечно, подобные трагедии, сохранившиеся в памяти человечества, могут быть только исключениями, потому что основаны на совпадении очень редких обстоятельств. А мы знаем, что именно на основе исключений рождаются легенды. Было бы абсурдным отбрасывать эти факты по причине их невероятности: сама природа их невероятна!
Справедливо критикуя тех, кто с некоторой торопливостью делает далеко идущие выводы, совсем не обязательно сразу отбрасывать нечто исключительное, необычное и даже фантастическое. Эти два отношения к делу имеют и нечто общее: они — суть две стороны одной медали. Первое состоит в том, чтобы верить, что событие обычно, нормально, часто происходит, потому что при нем присутствовали; второе состоит в том, чтобы в него не верить из-за того, что оно необычно, ненормально, нечасто происходит и на нем не удалось присутствовать. В обоих случаях выводы делаются при недостатке знаний. С точки зрения математики оба эти подхода противоречат теории вероятности. Один призывает признавать события, находящиеся на одном и другом концах кривой Гаусса; другой вообще отсекает концы этой кривой.
Почти как в истории с тем англичанином, который, едва приехав в Гавр, написал своим родным, что во Франции все женщины рыжие, только потому, что первая встреченная им женщина оказалась с волосами этого цвета. А насколько меньше выглядел бы он смешным, если бы, проведя целый день в городе и не встретив больше ни одной рыжей женщины, написал домой, что во Франции только одна женщина с огненной шевелюрой?
[1] Малакология — наука о моллюсках.