“Предположение, основанное на вероятности, может быть иногда очень веским, — замечает в своем “Дневнике” известный американский писатель Генри Дэвид Торо, — как в случае, например, когда находят муху в молоке”.

Находку в пасти кашалота щупальца головоногого моллюска длиной 8 метров можно отнести отчасти к событиям именно такого рода. Они могут навести на размышления относительно величины хозяина этого щупальца. Надо думать, однако, что большинство людей отрицают ценность самых основательных из таких предположений, поскольку был человек, который поплатился своей репутацией и, возможно, своей жизнью, пытаясь сделать выводы из этого события, которые сами напрашивались.

Сообщение доктора Шведиавера, появившееся в 1783 году, не давало покоя молодому французскому натуралисту, влюбленному в чудеса. Его звали Пьер Дени де Монфор, прежде чем он стал гражданином Дени-Монфором — благодаря революции.

Война и мир

Родившийся в 1764 году, этот мечтатель и энтузиаст с юных лет проявлял живой интерес к естественным наукам.

Увы, он принадлежал к поколению, принесенному в жертву историческим катаклизмам. Ему было 25 лет, когда была взята Бастилия, — в этом возрасте люди ищут случая проявить себя. Была провозглашена Республика, и, согласно печально известному высказыванию Фукье-Тенвиля, она “не нуждалась в ученых”. Зато она очень нуждалась в тот момент в солдатах, не говоря уже о полицейских, судьях и палачах. В то время как террор царил на французской земле, революционные войска жаждали поделиться со всем миром прелестями нового режима, предавая огню и заливая кровью большую часть Европы. То ли увлеченный новыми идеями, то ли желая заставить забыть "свое недостаточно скромное происхождение, гражданин Дени-Монфор, не лишенный авантюрной жилки, с энтузиазмом принял участие в так называемых семи кампаниях свободы: они позволили ему по крайней мере продемонстрировать преданность своей стране. Конечно, у него не было тогда времени на научные занятия, но после того, как сложил оружие, он, по его собственным словам, “был счастлив, что в шуме битв он не потерял внутреннего интереса к естественной истории”.

В этот момент его судьбой заинтересовался геолог Бартелеми Фожа де Сен-Фон и предложил ему поработать некоторое время рядом с собой, после чего Дени-Монфор занял его должность в Ботаническом саду. Замечательные способности молодого человека были вскоре замечены руководством Музея естественной истории. Так во время экспедиции генерала Бонапарта в Египет он был приглашен участвовать в ней в качестве научного сотрудника. Но одновременно знаменитый анатом Добантон предложил ему в числе других помощников сопровождать его в поездке в Германию. Наш герой отказался от миражей Египта, — он предпочел работать вместе с блестящим ученым, который был главным сотрудником Бюффона, отличал его среди других коллег и дарил “отеческой дружбой”.

Знание многих иностранных языков способствовало его успехам в музее, где его ценили также и как переводчика. Профессора этого знаменитого института собирались послать его в качестве минералога в кругосветную экспедицию, которую планировал капитан Бо-ден. Увы, обстоятельства помешали этому путешествию, которое было пределом желаний того, кто уже в юности посетил три континента.

Когда Добантон умер (1799) и место главы кафедры минералогии стало вакантным, Дени-Монфор сразу же представил профессорам музея предложение назначить на эту должность геолога Доломье, возглавлявшего научную часть египетской экспедиции, которая для него кончилась полным крахом — он попал в руки врагов. Эта благородная инициатива Дени-Монфора была не совсем бескорыстной, поскольку он просил в то же время разрешения замещать Доломье в этой должности до его прибытия.

Как бы там ни было, этот маневр не удался. Очевидно, потому, что, слишком занятый борьбой с врагами республики, Дени-Монфор в тридцать шесть лет имел, по его собственному признанию, “слишком мало опубликованных работ”. Ему как раз представился в это время случай заполнить этот пробел в своей научной биографии, так как Сонини де Менонкур без колебаний предложил ему написать для издания “По следам Бюффона” главу о моллюсках.

Дени-Монфор набросился на эту работу с яростной страстью. Склонный к широким обобщениям и в то же время не позволяющий ускользнуть от своего внимания ни одной существенной детали, он принялся с терпением монаха-бенедиктинца перебирать всю научную литературу, существовавшую в то время. Вот тут-то он и наткнулся на заметку доктора Шведиавера относительно происхождения амбры. Он сразу же увидел в ней затравку для сенсационных открытий в области уже достаточно скомпрометированной в то время — в вопросе о существовании гигантских головоногих моллюсков.

Эпоха великих компиляторов — Плиния, Элиана, Винсента де Бове, Геснера, Альдрованди, Джонстона, Уотона — закончилась. Под авторитетным влиянием Бюффона зоология заняла свое законное место среди точных наук, и зоологи занимались отныне только конкретными фактами и доверяли только точным наблюдениям. Это значит, что большинство из них относили рассказы о скандинавских кракенах и их разнообразных родичах к области морских суеверий.

Чудовищное щупальце, которым размахивал доктор Шведиавер, — не заставит ли оно их изменить свои взгляды на этот предмет? Дени-Монфор, хорошо изучивший всю старую литературу, считал это очень желательным. Но желая собрать все возможные свидетельства, прежде чем делать выводы, он решил произвести систематический опрос среди американских китобоев, базировавшихся в Дюнкерке.

В пасти кашалотов находят вещественные доказательства

Несколько лет назад Шарль Александр де Калон, генеральный финансовый инспектор Франции, был озабочен исчезновением китобойного промысла в стране. Баски, пионеры в этом деле, были вытеснены с течением веков голландцами, которые позаимствовали у них все секреты этой профессии, но в свою очередь были лишены этой монополии англичанами, у которых американцы после провозглашения независимости отобрали промысловые воды Нового Света. В надежде возродить китобойный промысел среди французов Калон набрал гарпунщиков среди китобоев Нантакета (США) и сделал им заманчивое предложение переселиться во Францию вместе с семьями.

Именно этих людей собирался расспросить Дени-Монфор, так как именно они в первую очередь, по его мнению, должны были знать о гигантском головоногом, щупальце которого было найдено в пасти кашалота.

Опрос этот увенчался успехом: два капитана нового флота в Дюнкерке рассказали ему о куске громадного щупальца, длиной 10,65 метра, найденном в пасти кашалота. Присоски на нем были величиной с шляпу и расположены в два ряда, как у осьминога, а общая длина неусеченного щупальца должна была составлять 18 метров. Дени-Монфор в своем отчете писал об этом животном как об осьминоге и был при этом не очень искренен, так как американский капитан считал, что щупальце принадлежало кальмару.

Красноватая рука длиной около четырнадцати метров

Второй из этих американских капитанов рассказал Дени-Монфору еще более удивительную историю — о том, как после убийства кита на поверхности воды осталось плавать длинное мясистое тело с одной стороны красноватого, а с другой — стального цвета, которое сначала приняли за морскую змею и которое напугало матросов.

Но один матрос, посмелее, обратил внимание на то, что у змеи нет головы и она не двигается. Капитан приказал втащить ее на палубу, и тогда все увидели, что это щупальце громадного осьминога с рядом присосок, которые на толстом конце были величиной с тарелку, а противоположный конец был очень тонким и острым. От щупальца отрубили несколько кусков, но, так как мясо оказалось жестким, почти все выбросили обратно в море, предварительно тщательно измерив. У основания диаметр щупальца составлял 75 сантиметров, окружность его — 2,25 метра, а общая длина — 13,7 метра.

Инцидент с лжезмеей кончился прозаически, что стало дополнительным доказательством его достоверности. Матросы отбили отрубленные куски и вымочили их в морской воде, отчего мясо стало съедобным и его можно было употреблять в пищу как солонину. Они пожалели даже, что выбросили в море остальное, так как щупальце потянуло бы на тысячу фунтов.

Почти наверное это щупальце принадлежало кальмару.

Что касается красного цвета щупальца, то головоногие вообще отличаются изменчивостью цвета. В состоянии покоя осьминоги бывают зеленовато-серого цвета с рыжими пятнами и точками, а в возбуждении меняют цвет, переливаясь всеми оттенками красного, пурпурного, фиолетового и синего, которые меняются с молниеносной быстротой. Живые кальмары бывают мертвенно-белого цвета, немного прозрачные, с голубоватыми, зеленоватыми и розоватыми оттенками и серебристым блеском. Когда кальмар мертв и игра цветов прекращается, он становится однотонно кирпично-крас-ным. Неудивительно, что мертвые кальмары или их части, которые выбрасываются на сушу или которые находят на поверхности воды, всегда бывают красными, разной степени яркости.

Картина из часовни Святого Фомы

Дени-Монфор не мог этого знать. Неудивительно, что в эпизодах с гигантскими головоногими он ведущую роль отводил осьминогам.

Подбодренный свидетельствами американских китобоев из Дюнкерка, он не колеблясь пишет в своей “Естественной истории моллюсков”, изданной в 1802 года о головоногих как о “самых громадных животных на земном шаре”. Но среди них он выделяет только два вида феноменальной величины: осьминога колоссального и осьминога кракена.

Однако он дал себе труд терпеливо и тщательно проштудировать старую литературу по этому вопросу и имел в руках все части головоломки, которые позволяли ему установить существование гигантских кальмаров. Ничто не открыло ему глаза. Даже когда он узнал, что для матросов Байонны “рогач является самым маленьким и самым большим морским животным”, то посчитал это ошибкой и, ослепленный своей навязчивой идеей, воображал, что в действительности речь идет об осьминоге.

Но в вину ему ставили не эту ошибку, а то, что в подтверждение своей идеи он приводил самые фантастические рассказы. Этим он навсегда приобрел в научной и даже популярной литературе репутацию враля и простофили. Была ли она заслуженной? Сегодня можно в этом усомниться. Он опирался на рассказы серьезных ученых и на свидетельства очевидцев.

Первое из них, хотя не персональное и преувеличенное, но основанное, без сомнения, на реальном событии, которое привело в волнение целый город, заслуживает того, чтобы на нем остановиться.

В Сен-Мало, в часовне Святого Фомы, который считается в тех краях покровителем моряков в их опасных трудах, висит картина, на которой изображен страшный момент, когда судно из этого порта едва не погибло. Оно стояло на якоре у берегов Анголы, с которой велась торговля черными рабами, слоновой костью и золотым песком. Судно готовилось к отплытию, когда среди бела дня и в тихую погоду из воды показалось морское чудовище, вызвав волнение вод далеко окрест, и взобралось на палубу судна. Обвив своими щупальцами все мачты и снасти и повиснув на них, оно наклонило судно, стремясь опрокинуть его и увлечь в морскую пучину. Весь экипаж судна не сговариваясь бросился к оружию, топорами, тесаками и саблями рубя щупальца чудовища. Но, несмотря на все усилия, судно продолжало крениться и грозило опрокинуться, увлекаемое громадным весом животного. Тогда моряки в отчаянии стали возносить моления Святому Фоме о спасении, и тот помог им: щупальца, наконец отрубили, тело чудовища сбросили в море, и корабль выпрямился, вознося мачты к небу.

Вернувшись в родной порт, моряки первым делом отправились в часовню Святого Фомы, чтобы поблагодарить его за свое чудесное спасение, но, не ограничившись этим, заказали художнику картину, на которой должен был быть изображен самый опасный момент их битвы с чудовищем.

Самой большой ошибкой Дени-Монфора была публикация копии этой картины в своем труде: автор картины, как ему и полагается, дал свою версию происшествия, слишком “авторскую” и торжественную. Картина была наивна, упрощала факты и в качестве удостоверяющего документа не годилась.

Единственным указанием на величину животного в тексте Дени-Монфора были слова о том, что щупальца обхватывали мачты до их верхушек. Мачты на таких судах достигали тридцати метров. Для щупальцев кальмара это много, но вполне допустимо. А если бы это был осьминог, как изображено на картине, то его щупальца при такой длине должны были иметь толщину 3 метра, и матросы тогда никак не смогли бы успеть их перерубить — никакими абордажными саблями!

Новые подвиги осьминогов-похитителей

Агрессивное поведение лжеосьминога у берегов Анголы косвенно подтверждает информация Л. Дегранпре, переводчика книги сэра Джона Барроу “Путешествие в Южную Африку”, который сообщает Дени-Монфору, что “негры с африканского побережья чрезвычайно боятся громадного осьминога, поскольку он часто забрасывает свои щупальца в пироги, хватает людей и утаскивает их в глубину моря; а на берегах Гвинеи этот моллюск носит имя амбазомби, что означает “злая и хитрая рыба”, они считают его даже злым духом”.

Но эти “гигантские осьминоги”, по словам очевидцев, встречаются довольно далеко от берега, что свидетельствует о том, что они хорошие пловцы, а следовательно, маловероятно, что это были осьминоги, не удаляющиеся далеко от берега и, во всяком случае, не поднимающиеся на поверхность. Скорее всего, речь идет о кальмарах, или рогачах, как их называют моряки.

Об этом свидетельствует еще один рассказ, самый подробный, об аналогичном случае, переданный нам Дени-Монфором, который, однако, не придал значения этим подробностям.

Капитан Жан-Магнус Дан, человек уважаемый и достойный доверия, совершив несколько путешествий в Китай для компании Готембурга, обосновался наконец в Дюнкерке, где провел остаток жизни и умер в почтенном возрасте. Он рассказал Дени-Монфору незадолго до смерти, как во время одного из своих путешествий, на некотором расстоянии от африканского берега, на 15° южной широты, обогнув остров Святой Елены, они попали в штиль, который длился несколько дней. Капитан решил воспользоваться этим обстоятельством и почистить судно снаружи. Вдоль бортов спустили подвешенные доски, на которых устроились матросы, которые чистили и скребли борта корабля. Когда, ени были заняты этой работой, из глубины моря поднялся один из тех рогачей, которых датчане называют “анкер-троль”, то есть “людоед-якорь”, схватил одной из своих рук двух матросов и унес их в воду вместе с подмостками. Затем он протянул второе щупальце к третьему матросу, который в это время поднимался на мачту и находился на первой ступеньке вант. Но поскольку осьминог одновременно ухватился и за ванты, он запутался в них и не смог утащить эту третью жертву, которая жалобными криками взывала о помощи. На помощь кинулся весь экипаж, с гарпунами, топорами, ножами, которыми рубили и резали щупальце, держащее матроса, потерявшего сознание от страха.

Одновременно в тело моллюска было пущено пять гарпунов, после чего он погрузился в море, увлекаемый собственным весом, вместе со своими двумя жертвами. Капитан Дан, однако, не терял надежды спасти двух своих матросов: он приказал тянуть лини, прикрепленные к гарпунам, и они почти вытащили из воды тело осьминога, но в последний момент четыре линя оборвались, а пятый гарпун вышел из тела животного, отчего судно получило опасный толчок. Все было кончено. Капитану Дану приходилось и раньше слышать о таких чудовищах, но встретился он с ним впервые. Что же касается человека, вырванного из объятий монстра, то несмотря на то, что корабельным медиком было сделано все возможное и раненый открыл глаза и смог говорить, он был почти задушен и раздавлен и ум его помутился от пережитого ужаса. На следующую ночь он скончался в жару.

Часть щупальца, отрубленная матросами, которая осталась запутавшейся в снастях, была у основания толщиной с фок-мачту и очень острой на конце, покрытая присосками размером с разливную ложку. Длина его составляла 7,6 метра, а поскольку оно было отрублено не у основания (голова чудовища даже не показалась над водой), по мнению капитана, общая длина щупальца должна была составлять 10–15 метров.

Происшествие повергло в ужас весь экипаж, и в течение пяти дней, пока продолжался этот несчастный штиль, они боялись спать, а вахтенные были постоянно настороже, ожидая нового появления страшного врага.

(Заметим в скобках, что подобные истории происходили не только возле африканских берегов. Как сообщал Дж.-М. Доусон в английском журнале “Нейчур”, в начале XIX века двухмачтовик с азиатами на борту был схвачен громадным кальмаром в проливе Милбанк (52 северной широты). Матросы не могли освободиться от него иначе, как отрубив ему щупальца топорами. Но зловредное влияние этого животного, по мнению свидетелей, было причиной того, что судно затонуло затем у побережья, южнее места встречи с кальмаром).

Любимый осьминог кракен Дени-Монфора

Неудивительно, что Дени-Монфор, который упорно называл осьминогом того, кого очевидец капитан Дан именовал рогачом, сделал осьминога и из северного головоногого моллюска, таинственного кракена. Однако ничто в свидетельствах очевидцев не позволяло сделать такого заключения относительно классификационной принадлежности кракена.

Дени-Монфор писал, что многие норвежские капитаны, приходившие из Христиании и Бергена с грузом соленой и вяленой рыбы или елового бруса, говорили ему, что хорошо знакомы с фактами, подтверждающими существование гигантских осьминогов в северных морях, и что помимо чужих рассказов имеют и личный опыт контактов с ними. Один из них, по фамилии Андерсен, рассказывал ему, что на скалах в окрестностях Бергена он видел два щупальца большого осьминога, по всей вероятности кракена, соединенных между собой куском мембраны. Они были такие толстые, что их едва можно было обхватить, а длина каждого из них равнялась 25 футам (7,6 м). В течение нескольких дней эти щупальца, которые народ принимал за морских змей, были игрушкой волн, пока море не унесло их прочь. Капитан говорил также, останки больших осьминогов на берегу моря не редкость.

Однако уже с конца XVII века личность кракена, можно сказать, была установлена. Это, несомненно, была разновидность супергигантского кальмара, которого встречали в разных частях Северной Атлантики. Так, Луи-Опостен Боек, сын врача Людовика XV, составитель издания “По следам Бюффона”, был на более правильном пути, когда писал, что знаменитый кракен, который, по словам моряков, способен опрокинуть судно, является не кем иным, как каракатицей. Если освободить эти рассказы от примеси чудес, то можно констатировать по меньшей мере, что им встречались экземпляры достаточно большие, чтобы захватить щупальцами людей с палубы баркаса или небольшого парусника.

Дени-Монфор был знаком с этим мнением своего коллеги, но цитировал его лишь для того, чтобы показать, что он не единственный современный зоолог, который верит в существование гигантских и агрессивных моллюсков.

Но если наш дерзкий малаколог считал кракена осьминогом гигантских размеров, то, спрашивается, что его толкнуло выделить еще и “осьминога колоссального”. Географические различия среды обитания? Вовсе нет. Скорее, различие их темпераментов. Он считал осьминога колоссального зловредным животным, которого природа наградила стремлением к убийству и разрушению. Именно им он приписывал исчезновение некоторых судов, которые шли ко дну внезапно и каким-то чудесным образом. Он считал их способными даже останавливать судно на полном ходу и объявлял виновниками многих драматических событий, описанных античными натуралистами. У кракена же, писал он, более миролюбивый нрав.

Этот взгляд, навеянный, видимо, очень подробными комментариями епископа Понтоппидана, оправдывает ли он разделение этих чудовищных моллюсков на осьминога колоссального и осьминога кракена, к какому бы роду они на самом деле ни принадлежали? Это очень сомнительно. Более агрессивный характер южных гигантов, возможно, следует приписать более богатому воображению южных народов.

Колоссальные осьминоги встретили холодный прием

Едва ли стоит говорить, что утверждения Пьера Дени де Монфора встретили в научном мире ледяной прием. Действительно, смелость его рассуждений дискредитировала его навсегда. Ни в одной энциклопедии нет ни малейшего упоминания об этом французском малакологе.

Уже в 1830 году Кювье в библиографическом указателе к своему “Животному царству” (2-е издание) кратко определяет его как “чудака, называвшего себя бывшим натуралистом голландского короля”. Но, приняв за имя начало его фамилии, Кювье превратил его в Монфора (Дени де). С течением времени ошибка эта закрепилась. Какое значение имеет, в конце концов, фамилия какого-то “чудака”?

Если и упоминают иногда Дени де Монфора, то для того, чтобы посмеяться над ним или его оскорбить. “Он был, вероятно, действительно душевнобольным”,— сказал о нем в конце прошлого века Феликс-Аршимед Пуше, профессор Музея естественной истории в Руане. Всего несколько лет спустя известный малаколог из Британского музея д-р У.-Дж. Рис назвал даже Дени де Монфора “бессовестным негодяем, служившим в парижском музее”. Он обвинял его в том, что тот придумал сказку о гигантском осьминоге, “который топил якобы английские военные корабли во время войны Англии с Францией”. Необоснованность этой клеветы, которую д-р Рис только повторил, показывает нам, что не пренебрегали никакими бесчестными приемами, чтобы дискредитировать бедного натуралиста.

Вот как эта нелепая история была представлена в некоторых бульварный изданиях. 12 апреля 1872 года шесть французских судов были взяты в плен у Антильских островов адмиралом Джорджем Роднеем и отведены в ближайший порт под конвоем четырех британских кораблей. В ту же ночь все десять судов затонули при таких загадочных обстоятельствах, что Дени де Монфор заявил, что такая катастрофа могла произойти только вследствие одного обстоятельства — нападения гигантского осьминога!

Очень может быть, что наш малаколог и высказал такое мнение в шутку — он не лишен был чувства юмора. Но что он всерьез мог думать, будто его любимый осьминог отомстил за поражение французов, — это, конечно, нонсенс. И потом, это странный способ служить интересам Франции — потопить полдюжины ее судов с помощью сверхъестественных сил, от которых можно ожидать большей рассудительности.

В Англии бытовало мнение, что, поскольку британское Адмиралтейство предложило более прозаическое объяснение этих событий, Дени де Монфор, дискредитированный, тщетно пытался спасти свою научную репутацию. Не преуспев в этом, он бросил естественные науки для криминальной карьеры и в результате умер на галерах. На самом деле все было совсем иначе.

Пьер Дени де Монфор не заслужил ни клеветы, ни забвения. Кроме четырех первых томов “Естественной истории моллюсков”, зоология ему обязана “Систематической конхиологией” (конхиология — учение о моллюсках) в двух томах, которая, по словам профессора Леона Вайяна (одного из немногих ученых, может быть, единственного, кто был к нему справедлив), “не потеряла еще своего значения, так как много видов, выделенных Дени-Монфором, входят в классификационный перечень; не менее двадцати пяти их упоминается в “Руководстве по конхиологии” Поля Фишера (Париж, 1887), одной из наиболее солидных работ по этому предмету”.

Все это было предано презрению и забвению.

В те времена только один натуралист принял без брюзжания выводы Дени де Монфора относительно гигантских головоногих: это был гениальный немецкий философ и зоолог Лоренц Окен. В своем замечательном труде “Руководство по естественной истории” (1815) он не колеблясь дает двум огромным “осьминогам” своего французского коллеги научные названия, сформулированные в соответствии с указаниями Линнея: осьминог колоссальный стал называться Sepia gigas, а кракен — Sepia microcosmus. Но следует сказать, что кипучий Окен, настоящее имя которого Окенфус, в свою очередь считался среди своих ученых коллег “экзальтированным”, “научным фальсификатором” и по меньшей мере “эксцентричным типом”.

У себя на родине дерзкий Дени де Монфор встречал больше всего сарказмов и насмешек. Знаменательно, что два его капитальных труда остались неоконченными. В “Естественной истории моллюсков” только два первых тома принадлежат его перу, редакция двух последних была поручена Феликсу де Руаси. Из “Систематической конхиологии” были изданы только два тома, в 1808-м и 1810 годах, в которых говорится об одностворчатых; третий том так никогда и не увидел свет. Более чем вероятно, что недоверие и враждебность научной среды способствовали преждевременной кончине этих все же значительных трудов Дени де Монфора.

Но все эти нападки только укрепляли горячего и упрямого де Монфора в его убеждениях, как всегда бывает с людьми этого типа. Встретив однажды своего коллегу Дефранса вскоре после выхода в свет его работы о моллюсках, которая уже была осмеяна, Дени Монфор важно заявил, намекая, несомненно, на “арбор” Плиния:

— Если мой кракен пройдет, я заставлю его распахнуть объятия от одного берега Гибралтара до другого.

В другой раз, в присутствии философа Жака-Жозефа Шамполиона-Фижака, старшего брата знаменитого востоковеда, наш насмешник доверительно пообещал своему бывшему шефу Фожа де Сен-Фону:

— Если моего “осьминога колоссального” примут, при втором издании я его заставлю перевернуть целую эскадру!

Когда несколькими десятилетиями позднее эти шуточки были переданы непременному секретарю Академии наук Альсиду д'Орбиньи, тот горячо возмущался и не видел в них ничего, кроме признаков экстравагантного ума и недобросовестности. Но это свидетельствует по меньшей мере об отсутствии чувства юмора у господина д'Орбиньи.

Фатальное вмешательство персидского принца Надир-Мирзы Шаха

Кракен Дени де Монфора не получил возможности протянуть свои щупальца между геркулесовыми столбами, поскольку нельзя было сказать, что он “прошел”. И до второго издания “Естественной истории моллюсков” дело не дошло, поскольку “осьминог колоссальный” не был в точном смысле слова “принят”: сочли даже более благоразумным доверить это издание начиная с четвертого тома менее мечтательному натуралисту.

Конечно, Пьера Дени де Монфора нельзя назвать человеком безупречным. Как у многих страстных ученых, у него часто отсутствовало критическое чутье, и он был готов принимать на веру те факты, которые вписывались в его концепцию. В то же время произошел злосчастный эпизод, который упрочил за ним репутацию человека легковерного.

В Париже появился молодой иностранец, по имени Надир-Мирза Шах, сын персидского владыки Шарок-Шаха, который вынужден был покинуть свою родину в результате междоусобных войн. Не зная французского языка, изгнанник был вынужден дать объявление в газету, приглашая к себе на службу лиц, знающих персидский, турецкий, русский, немецкий или китайский языки. Дени де Монфор, известный полиглот, откликнулся на это приглашение и услышал из уст принца рассказ о романтических приключениях, который не оставил его равнодушным.

Слух о пребывании в столице восточного принца быстро распространился благодаря статье, опубликованной в “Газет де Франс”. Но некий гражданин, по имени д'Оливье, знаток, по его словам, политических событий на Ближнем Востоке, сразу же возразил, что так называемый Надир-Мирза Шах не может быть ни кем иным, как самозванцем. Некоторые газеты, всегда падкие на скандал, поддержали это мнение и повели себя как свора злобно лающих псов. Среди прочего объявлялось, что король, сыном которого называет себя Надир-Мирза Шах, является евнухом, что делает его отцовство маловероятным. И наконец, главный аргумент: молодой человек обвинялся в том, что он еврей. По словам одних — польский, по словам других — голландский.

В это неспокойное в истории Франции время попасть под подозрение было небезопасно, и бедный эмигрант рисковал оказаться в тюрьме. Возмущенный Дени де Монфор во имя справедливости встал на его защиту, так его тронули несчастья принца. Он был не единственным, кто верил персидскому принцу. Господин де Варан, который двадцать два года провел в России и хорошо знал Восток, готов был засвидетельствовать его чистосердечие. И ботаник и путешественник Мишо, который объехал большую часть Персии, после долгой беседы с иностранцем был убежден, что тот является “сыном какого-то генерала или губернатора персидской провинции”.

Вооруженный такими гарантиями, Дени де Монфор опубликовал в 1801 году статью в защиту благородного беженца: “Жизнь и политические приключения Надир-Мирзы Шаха, персидского принца, пребывающего ныне в Париже”.

Если верить биографическому словарю Керара, это была очень неудачная инициатива:

“Этот пресловутый персидский принц был всего лишь самозванцем, не знающим ни истории, ни географии, ни языка персов. Его рассказы о приключениях — сплошное вранье, абсурдное и неправдоподобное. В Париже он занимался тем, что одурачивал людей: господа Варан и Дени де Монфор были одними из многих обманутых им”.

Это суждение Керара не кажется бесспорным. Возможно, этот человек и не был сыном персидского шаха, но от мнения таких эрудированных путешественников, как Мишо и Варен, нельзя просто отмахнуться: не так просто было их обмануть. В пользу “принца” говорит также знание им пяти европейских и восточных языков. Если это был мошенник, то очень высокого полета.

Как бы то ни было, но этот эпизод не способствовал укреплению престижа Дени де Монфора. Он еще раз продемонстрировал свое искреннее увлечение чудесами и приключениями, касающимися как гигантских осьминогов, так и восточных принцев.

Конец неудачливого малаколога

Бесспорно одно — Дени де Монфор никогда больше не занимал официальных постов в научных или учебных заведениях. Несмотря на сыпавшиеся на него сарказмы, он храбро и настойчиво продолжал заниматься раковинами, хотя его материальные обстоятельства “рыцаря-одиночки” не очень этому способствовали. После издания второго тома “Систематической конхиологии” в 1810 году он до 1816 года напечатал еще несколько статей и заметок в журнале “Физико-экономическая, учебная и развлекательная библиотека”, но его работа в области малакологии осталась неоконченной. Возможно, он поселяется в деревне, где жизнь дешевле, чем в Париже, и занимается более прозаическим и более прибыльным делом, чем конхиология, а именно пчеловодством. Во всяком случае, в 1813 год он печатает брошюру на эту тему: “Улей, дающий три урожая в год, укрепленный и экономичный, и его содержание, или Средства защиты пчел от вредителей”.

Но ни эта брошюра, ни занятия пчеловодством, по-видимому, не улучшили его положения, поскольку чуть позже он выпускает брошюру еще более скромную, с единственной целью заработать немного денег. Это был словарь на 16 страницах ин-октаво, содержащий 100–150 слов на 19 языках, включая диалекты. Это были наиболее употребительные слова для изучающих иностранные языки. В этом отношении опыт Дени де Монфора был предтечей современных практических методов изучения иностранных языков.

После 1816 года Дени-Монфор совсем ушел в тень, и мы так ничего и не узнали бы о нем, если бы не любопытный рассказ ученого-малаколога прошлого века профессора Ж.-Поля Дезайе. Будучи специалистом по конхиологии (отдел зоологии, изучающий раковины, главным образом моллюсков), он собрал коллекцию раковин, ставшую известной во всем мире. Он искал редкие раковины не только в окрестностях города. А в самом Париже он в течение многих лет усердно посещал магазинчики натуралистов-коммерсантов в поисках образцов, которых не было в его коллекции.

Однажды в одном из таких магазинов, где бабочки соседствовали с кристаллами аметиста, а чучела птиц — с лягушкой в бокале, Дезайе увидел, как открылась дверь и вошел человек нищенского обличья, с всклокоченной бородой, оборванный, в бахромчатых панталонах и залатанной рабочей блузе. Несмотря на свой плачевный вид, держался он уверенно.

Этот по виду нищий извлек из-под своих лохмотьев полотняный мешок и высыпал его содержимое на прилавок перед торговцем.

— Месье, я принес вам ваши раковины, — прохрипел он тоном, в котором чувствовалось, однако, достоинство.

На прилавке лежало штук двадцать раковин, многие из которых были очень редкими. Торговец тщательно пересчитал их и, порывшись в кассе, выдал странному типу монету в двадцать су и предложил ему зайти через несколько дней за следующей порцией. После ухода незнакомца Дезайе спросил с любопытством у хозяина лавки, кто это такой.

— Как, вы его не знаете? — ответил тот. — Однако это известное имя в конхиологии — Дени де Монфор.

Молодой человек не поверил своим ушам, но это действительно был Дени де Монфор, впавший в самую последнюю нищету, из которой у него не было никаких шансов выбиться. Единственным источником дохода для него были лавки натуралистов-коммерсантов, где иногда ему давали раковины для определения. Хотя это занятие требовало довольно больших и редких знаний, оно едва могло его прокормить. Из того франка, что он получал, несколько су тратилось на хлеб и колбасу, а остальное — на живительный напиток. Все это поглощалось в крошечной мансарде, где он жил в полном одиночестве, всеми оставленный и забытый. О его трагическом конце можно прочитать в библиографическом разделе “Животного царства” Кювье: “…умер от нищеты на улице Парижа в 1820-м или 1821 году”.

Он умер на улице, как Эдгар По, и даже еще ужаснее, чем По, которого успели все же отвезти в больницу, прежде чем тот испустил последний вздох.

Так ушел из жизни, одиноким и несчастным, непонятым и осмеянным, великий французский зоолог, прекрасный писатель, виновный только в том, что отважно шел по следу неизвестных чудовищ.

Пьера Дени де Монфора необходимо реабилитировать

И как будто бы этого жалкого конца было недостаточно, чтобы простить его отчасти спорные ошибки — доверчивость, упрямство, фатальную любовь к чудесам, — он не знал даже, если можно так сказать, посмертного удовлетворения от реабилитации. В качестве надгробной речи прозвучали насмешки, скрипучие проповеди и даже жалость — эта подачка для нищих духом.

Однако наш проклятый малаколог был отнюдь не без достоинств. Это был очень живой ум, необыкновенно проницательный, горящий во всех его сочинениях, как огнь пожирающий. В его время, когда библиографические исследования было не так легко провести, как сегодня, никто не смог лучше него собрать все существовавшие тогда данные по этому щекотливому вопросу — по гигантским головоногим: его культура должна была быть громадной. Его исследования в большой степени послужили руководством для последующих работ в этой области в XIX веке, и только по одной этой причине он уже заслужил большую благодарность потомков. Однако можно привести много примеров, когда позднейшие авторы, бессовестно ограбив его сначала, вместо благодарности осыпали его насмешками.

И наконец, если некоторые наивные высказывания Дени де Монфора и вызывают улыбку с высоты наших сегодняшних знаний, следует признать, что недоверчивость его противников и хулителей гораздо более утрирована, чем его легковерие, и еще в большей степени достойна сарказмов. Даже в самом своем бредовом виде его осьминог колоссальный все же ближе к реальности, чем двухметровый, в растянутом виде, осьминог, официально считавшийся гигантом этой группы в прошлом веке.

И в первую очередь следует признать необыкновенную отвагу этого всеми осмеянного французского натуралиста, которая нечасто встречается в научном мире.