“Какие песни пели сирены? — задается вопросом сэр Томас Браун. — Каким именем назвался Ахилл, когда прятался среди женщин?”

Не надо быть философом XVII века, чтобы интересоваться подробностями на первый взгляд такими ничтожными. Сегодня даже педантичный зоолог, который ищет следы гигантских головоногих в самых древних текстах, сразу же задается таким же несуразным вопросом: “К какому зоологическому виду могла принадлежать страшная Сцилла, с которой должен был повстречаться Одиссей на обратном пути?”

Современного исследователя должен приободрить тот факт, что такой эрудит, как сэр Томас, тоже размышлял над такого рода проблемами, с тем интересом к первопричинам, который появился с расцветом научной мысли в Англии: “Вопросы затруднительные, это верно, но все же не исключающие некоторых догадок и предположений”.

И действительно, как уже пытался доказать Эзеб де Сальверт в начале прошлого века, можно предположить, что образ чудовищной Сциллы из “Одиссеи” был навеян Гомеру каким-то гигантским осьминогом.

Цирцея предупреждала Одиссея: два морские пути ведут в родную Итаку, но одной дорогой он не должен воспользоваться ни в коем случае — там его корабль разобьется о блуждающие рифы. Предпочтительнее для него выбрать вторую; хотя она тоже нелегка. Она проходит между двумя скалами, каждую из которых сторожит чудовище. Одна скала поднимается до неба, и в ней проделан туннель: это логово Сциллы. У подножия другой, которая гораздо ниже, могучая Харибда трижды в день поглощает и выбрасывает черную воду из глубины.

Харибда — это, по-видимому, водоворот. Фантастический портрет Сциллы, нарисованный волшебницей, Сциллы, “встреча с которой не обрадует даже Бога”, сначала ставит в тупик, но если сделать поправку на искажающую линзу поэтического воображения, в чудовище можно узнать осьминога внушительных размеров.

(По мнению самого известного комментатора Гомера, Виктора Берара, две скалы, о которых идет речь, находятся в Тирренском море, к северу от Сицилии, а именно, между островами Липари и Вулькано. Действительно, в “Навигационных инструкциях”, действующих сегодня; можно найти указания, поразительно напоминающие советы Цирцеи. Две дороги предлагаются каботажному судну, которое, выйдя из Монте-Чирчео, на берегу Латиума, хочет попасть в какой-либо южный порт, — с одной и с другой стороны огибающие Сицилию. Восточная дорога проходит через Мессинский пролив, где нет никаких опасных рифов, но есть маленький водоворот, Гарофало. На западном маршруте, который огибает Трапани, путеводитель указывает две замечательные скалы. “Севернее расположена скала Пьетра-Лунга, высотой 47 м, вулканического происхождения, внизу ее имеется отверстие, через' которое могут пройти насквозь лодки и небольшие суда; другая скала, Пьетра-Менальта, значительно ниже и обычно покрыта чайками”. Переместите водоворот Гарофало, передвиньте его к подножию Пьетра-Менальти, и вы получите картину, в мельчайших деталях повторяющую описание Цирцеи. Гомер не придавал большого значения географической точности: он доказывает это, помещая на пути, “которым не следует плыть”, блуждающие рифы, описание которых он позаимствовал из более ранней эпопеи об аргонавтах и которые больше похожи на рифы в Босфоре. На самом деле, по-видимому, поэт хотел подчеркнуть только разные виды опасностей, которые угрожали путешественнику в сицилийских водах).

“В середине скалы зияет черная пещера с выходом на северо-запад, к Эребу… Там прячется Сцилла, ужасная и лающая, которая, будучи страшным чудовищем, имеет голос щенка… Ее лапы, которых всего двенадцать, коротки, как обрубки, но у нее еще шесть шей непомерной длины и на каждой из них ужасающая голова с пастью, вооруженной тройным рядом зубов, частых и чешуйчатых, и рядом с ней витает призрак смерти. Спрятавшись до половины в своей пещере, она протягивает наружу свои чудовищные шеи и обшаривает все закоулки вокруг своей скалы, ловко хватая дельфинов и морских собак и даже одно из тех больших морских животных, которых множество вскормила Амфитрита своей грудью. Ни один лоцман не может похвастаться, что благополучно прошел мимб этой скалы, поскольку чудовище никогда не упускает возможности каждой из своих разинутых пастей стащить человека с палубы”…

Как известно, Одиссей очень благоразумно предпочел пожертвовать шесть матросов прожорливой Сцилле, чем позволить поглотить весь корабль с людьми и имуществом ненасытной Харибде. Из двух зол он выбрал меньшее, а тот, кто выдумал выражение “выбирать между Сциллой и Харибдой”, не мог похвастаться таким здравым смыслом.

Но вопрос не в этом: здесь мы пытаемся установить личность многоголового и лающего чудовища Гомера.

Можно, конечно, напомнить, что головоногие не лают и имеют только одну голову, как все существа на земле, в отличие от Сциллы, с ее многочисленными шеями и ногами, но правда также и то, что невозможно отделаться от впечатления, что описание касается осьминога, сидящего в своем логове. Уцепившись за неровности скалы двумя своими щупальцами, он протягивает остальные шесть наружу, чтобы хватать добычу. Концы щупалец, обычно скрученные в клубок, можно при наличии воображения принять за головы. И можно также предположить, что три ряда зубов — это намек на ряды присосок на конечностях спрута. Конечно, их всего две у большинства этих животных, но сосальца на присосках образуют такую тесную мозаику, что для того, чтобы разглядеть план их расположения, надо изучать мертвое животное. И наконец, "если осьминог и не имеет голоса, он тем не менее издает странные звуки посредством своего сифона, когда он его высовывает из воды и спазматическим движением выбрасывает содержимое мантии. Этот слабый шум можно с натяжкой сравнить с тявканьем щенка.

(Любопытно отметить, что многие переводчики «Одиссеи» просто выбросили стихи с 86-го по 88-й из двенадцатой песни под предлогом, что такое чудовище, как Сцилла, не может иметь щенячьего голоса. Другие же «поправили» Гомера, заменив щенка на львенка).

Сцилла была, таким образом, спрутом, но увиденным глазами героев и полубогов античной Греции.

(Возможно, само имя Сцилла может служить слабым указанием на ее сущность. По мнению некоторых филологов, оно происходит от санскритского глагола «skad» (рвать) и должно означать «трепальщик» или «дробильщик». Можно задаться вопросом, не того же ли самого происхождения слово «squid», которым англосаксы называют кальмаров, и сделать из этого соответствующие выводы).

В конце концов, поэт VII века до нашей эры имеет такое же право приписать осьминогу шесть голов, как почтенный Гюго — наградить его с пафосом «тысячью отвратительных ртов». Первый даже имеет то преимущество перед вторым, что не информирует нас поучающим тоном о совершенно невероятной анатомии животного.

Таким образом, было бы преувеличением считать гомеровскую эпопею первым свидетельством существования гигантских головоногих моллюсков. Нельзя считать таким свидетельством также и историю о Лернеиской гидре, с ее девятью вновь отрастающими головами, от которой Геркулес очистил некое болото в Арголиде.

Отто Кернер, большой германский специалист по Гомеру, нимало не колеблясь, однако, увидел в эпизоде со Сциллой доказательство существования в Средиземном море гигантских спрутов. Остановимся на утверждении, опираясь на текст «Одиссеи», что истории об осьминогах, похищающих матросов, известны со времен ранней античности и что такие злодеяния трудно приписать более мелким экземплярам. Однако не будем спешить с выводами. Поскольку все же великий греческий поэт не затруднился сделать из безобидного водоворота Гарофало беспощадную морскую воронку, не смог ли он также в качестве прототипа лающего чудовища взять маленького кальмара, годного разве что для рыбной похлебки?

И все же и в Средние века, и в эпоху Возрождения ходило множество рассказов о чудовищных головоногих моллюсках, и им верили даже самые образованные люди. Но этому пришел конец. Вскоре критический дух позитивной науки восстал против этих «смешных басен». Где в таком случае шкуры этих титанов? Осьминоги, встречающиеся у наших берегов, редко превышают 2 метра «с руками», каракатицы не превышают фута в длину, а кальмары длиной 80 сантиметров, включая щупальца, считаются крупными экземплярами. Для многих ученых прошлого столетия эти размеры казались почти рекордными.

Но не так давно произошел любопытный поворот: сегодня самые большие скептики раскаялись и зоологи вынуждены признать, что античные поэты и авторы средневековых «Бестиариев» (описаний зверей с их аллегорическим истолкованием) были ближе к истине, чем их ученые хулители. История постепенного открытия гигантских головоногих — одна из самых красноречивых, обличающих каждого Фому неверующего от науки.

Осьминог из Картейи, любитель соленой рыбы

После Гомера прошло три столетия, прежде чем появились сведения о головоногих необычных размеров, а именно в «Истории животных» Аристотеля. Здесь мы имеем дело с зоологом добросовестным и точным — с первым, кто, по правде говоря, достоин этого имени и ни разу не дал повода заподозрить себя во лжи или в преувеличении. Он был воспитателем Александра Македонского и стал его другом, и, если верить Плинию, великий завоеватель предоставлял в его распоряжение значительные суммы на личные исследования, в том числе на приобретение экзотических или редких животных. Это означает, что ученый не пользовался сомнительными сведениями или слухами.

Наряду с обычным кальмаром, который, как мы знаем, не превышает нескольких дециметров, этот философ и естествоиспытатель отмечает наличие в Средиземном море гигантской разновидности кальмара.

“Встречаются такие, — пишет он, — длина которых доходит до пяти локтей”. Учитывая, что длина греческого локтя меняется в зависимости от места, это должно было составлять от 2 метров 31 сантиметра до 2 метров 64 сантиметров.

(Поскольку Аристотель пользовался, без сомнения, афинским локтем, который равнялся 47,5 сантиметра, первая цифра ближе к истине. Именно ею пользовался Поль Жерве в своих исследованиях, посвященных большому средиземноморскому кальмару (1863). Размер 3,1 метра, указанный его коллегой Мокен-Тандоном (1865) и повторенный его многочисленными компиляторами, никак не может быть правильным).

“Большие кальмары, — уточняет Аристотель, — редки, они отличаются по форме от маленьких кальмаров, а именно их заостренная часть больше. Круглый плавательный пузырь — заполняет весь мешок, чего нет у малого кальмара. Оба они, и большой и малый, живут в открытом море”. В своем забавном “Банкете ученых” один греческий врач из Афин добавляет, несколькими столетиями позже, что большой кальмар отличается от малого еще и “своим красноватым цветом”.

Скрупулезные исследования Аристотелем анатомии и биологии головоногих доказывают, что чаще всего он базировался на собственных наблюдениях и даже препарировании. Его упоминание о том, что кальмары живут “в открытом море”, можно понять так, что в данном случае у него не было возможности наблюдать лично кальмаров больших размеров, которых он называет “редкими”. Но он получал, конечно, эту информацию от рыбаков, которых он имел обыкновение расспрашивать и которым случалось иногда ловить гигантских кальмаров.

Плиний Старший, которого иногда называют Натуралистом и который занимался больше синтезом знаний своего времени, чем живыми наблюдениями природы, был менее осмотрителен в отношении выбора своих информаторов. Так, например, римский энциклопедист цитирует, по поводу гигантских головоногих моллюсков, свидетельство генерала Луция Лукулла, мемуары которого были опубликованы неким Требием Нигером, одним из его лейтенантов в Гренаде. Поскольку Плиний сам был полковником кавалерии при Тиберии, у него не было, конечно, предубеждения против военных и он не подвергал сомнению точность полученной информации.

Так вот, Требий рассказал, что в Картейе (город в Бетике, римской провинции на юге Испании. Сегодня он называется Рокадильо) из моря каждый день выходил осьминог, чтобы поедать рыбу из засолочных чанов. Чтобы положить конец этому воровству, чаны были огорожены высоким забором. Напрасный труд: цепляясь за дерево, моллюск преодолевал препятствие. Однажды ночью его все же почуяли собаки, которые своим лаем разбудили рыбаков. Тогда все увидели, что животное было громадных размеров и храбро сражалось с большими сторожевыми собаками, которых отпугивал его ужасный запах. Осьминог или хлестал их концами своих щупалец, или отбрасывал, как дубиной, более мощными конечностями. Его удалось прикончить, только многократно пронзив вилами.

Это животное было разрублено на куски и отправлено в таком расчлененном виде верховному правителю провинции, проконсулу Бетики: “Его голова была показана Лукуллу: она была величиной с бочку и вместимостью с 15 амфор (около 300 литров). Ему показали также конечности (то есть руки и щупальца; толщина их была такова, что человек мог с трудом их обхватить, они были узловатыми, как дубины, и длиной 30 футов (около 10 м). Полости присосок, которыми они были снабжены, были похожи на тазы и вмещали содержимое урны. Размеры зубов были пропорциональны величине животного. Было сохранено то, что осталось от животного (как удивительный феномен) и что весило около 300 фунтов”.

Эта информация базируется, несомненно, на реальных событиях, иначе Требий не решился бы упомянуть в качестве гаранта достоверности своего рассказа собственного начальника, генерала Лукулла. Но рассказ содержит все же некоторые сомнительные моменты.

Не был ли этот осьминог кальмаром?

Прежде всего, некоторые детали позволяют думать, что это чудовище было не осьминогом, а кальмаром. Действительно, рассказчик делает четкое различие между способом, которым чудовище хлещет собак, используя тонкие концы щупалец, и мощными ударами толстых конечностей.

Затем рассказчик говорит, что углубления на щупальцах, то есть присоски, похожи на тазы. Это тоже характерная особенность кальмаров. У осьминогов присоски имеют, скорее, плоскую поверхность с выемкой в центре — они похожи на монету с большой дырой посредине. У кальмаров же присоски действительно имеют форму чаши, и даже с ножкой, что увеличивает схожесть.

Конечно, Требий Нигер был совершенно уверен, что это чудовище — осьминог, поскольку Плиний заканчивает свое сообщение следующим образом: “Тот же автор утверждает, что каракатицы и кальмары таких размеров также выбрасывались на этот берег”. Но напомним, что Лукуллу была доставлена только голова с руками и щупальцами: при отсутствии длинного корпуса в форме веретена у неспециалиста мало шансов распознать в животном кальмара.

И все же кажется невероятным, чтобы морской головоногий моллюск, созданный для быстрого плавания, а не для ползания, мог выйти на берег, чтобы воровать рыбу из рассола. И я совершенно убежден, что такое животное совершенно неспособно, со своим веретенообразным телом, перелезть через забор: выброшенный на пляж, кальмар неспособен даже добраться до воды.

Что касается осьминогов, они на подобные подвиги вполне способны. Можно наблюдать, как они карабкаются на прибрежные скалы, а для тех, кто сомневается в их способности преодолевать препятствия, привожу описание следующего наблюдения, сделанного в прошлом веке известным специалистом.

В Аквариуме Неаполя швейцарский зоолог Кольман организовал дуэль между осьминогом и большим омаром, чтобы изучить их методы борьбы. Убедившись, что осьминог всегда первым атакует своего противника и сразу лишает его возможности сопротивляться, Кольман решил положить конец этой неравной борьбе и, чтобы спасти жизнь омару, отсадил его в смежный резервуар. На следующее утро он нашел только панцирь от несчастного омара: ночью осьминог вылез из воды, преодолел перегородку высотой несколько десятков сантиметров, отделявшую его от врага, и буквально проглотил его!

Осьминоги — сущее наказание для их сторожей из-за склонности к побегам. Случалось их находить на книжном шкафу, на лестнице или на улице и даже — просто ужас! — в чайнике британского джентльмена.

Что касается осьминога из Картейи, возможно, в рассказе были неосновательно объединены два различных, независимых друг от друга происшествия. Например, события могли развиваться следующим образом. Возможно, кража соленой рыбы была делом рук осьминогов или даже двуногих воришек человеческой породы. В то же время гигантский кальмар был выброшен на берег против своей воли, что иногда случается, и тогда ему приписали все злодеяния, совершавшиеся в округе.

Но нельзя совсем исключить, что виновником краж был все же гигантский кальмар. В конце концов, никто ведь не видел, как он перелезал через забор, цепляясь за дерево, — это только предположение. Не исключено, что, став пленником мелководья, не имея возможности попасть в открытое море, он провел много дней у берега близ Картейи. Проголодавшись, это ночное животное подобралось к самому берегу и своими десятиметровыми щупальцами обследовало территорию. Чаны с соленой рыбой стояли, по всей видимости, очень близко к воде. Кальмар мог, таким образом, “ловить” рыбу, запуская щупальца через ограду, а не перелезая через нее.

Таинственные деревья и колеса в океане близ Кадикса

История “полипа” из Картейи, которая будет повторена, причем в нескольких вариантах, экс-герцогом Генуи Баттистой Фрегозо (литературный псевдоним Фульгозиус), не единственное упоминание Плиния о головоногих моллюсках необычных размеров. В другом месте его труда, посвященного водной фауне (книги девятой его “Естественной истории”), есть двусмысленная фраза, которую при желании можно считать намеком на похожее чудовище:

“В океане у Кадикса (Атлантика) есть дерево, крона которого так обширна, что по этой причине, как говорят, невозможно пройти через пролив (Гибралтар)”.

То, что Плиний говорит в данном случае о животном, подтверждаются тем фактом, что в сводной книге своего труда по зоологии (XXXII, 53, 2) он начинает перечисление самых больших морских животных словами “деревья, кашалоты, киты” и т. д. Несомненно, осьминог, со своими длинными щупальцами с тонкими концами, напоминает дерево, хотя это сравнение, пожалуй, больше подходит морской звезде с ветвистыми лучами, из группы “офиуры” (змеехвостки), — “голове Медузы” (Asterophyton arborescens). Но она не превышает нескольких дециметров в диаметре. И в любом случае животное, кем бы оно ни было, имеющее конечности такой длины, что они мешают проходу между геркулесовыми столбами, не может быть ничем; кроме как продуктом самого буйного воображения, или, что вероятнее, ошибкой толкования компилятора, введенного в заблуждение словом “дерево”.

В своих глубоких комментариях девятой книги Плиния Ж. Котт показывает, в каком направлении, может быть, надо искать ключ к разгадке:

“Напоминаю, что рыба дорада до наших дней называется arboro в Адрии, alboro в Венеции, arbun в Спалато. Название такого рода, присвоенное животному, которое никогда не войдет в наше море из-за его неподходящего химического состава, может ли доказывать достоверность рассказа Плиния?”

Можно задаться вопросом, не лежит ли в основании этой истории, которая интриговала столько поколений натуралистов, простая опечатка или слово, неправильно прочитанное Плинием в каком-то иноязычном труде? В Марокко, например, одно из самых больших морских чудовищ в ту эпоху называлось ambar. Это же слово было использовано в коптском переводе Библии для обозначения большой “рыбы”, которая проглотила Иону. Далее мы увидим, что этим словом действительно обозначался кашалот, а кашалоты кишели вокруг Азорских островов, но только в исключительных случаях заходили в Средиземное море. Античный натуралист мог, таким образом, с полным правом написать, что в Атлантике плавает животное фантастических размеров, называемое ambar, которое никогда не заплывает за геркулесовы столбы. Отсюда до заключения, что именно по причине своей большой величины оно не может протиснуться между этими скалами, один шаг при наличии воображения. Затем слово ambar могло быть написано переписчиком как arbar, откуда недалеко до привычного по звучанию arbor. Первая ошибка в написании могла произойти в греческом тексте, где буква “мю” может быть легко принята за букву “ро”. А когда ambar уже превратился в arbor, позднейшим комментаторам легко было объяснить трудности в передвижении этого необыкновенного arbor длиной его ветвей.

За сообщением, касающимся arbor, следует другое, почти, такое же темное, но которое с значительно большей вероятностью может относиться к осьминогу. Речь идет о других обитателях Атлантики, называемых “колесами” по причине их конфигурации. Они имеют четыре луча, крутящиеся, как крылья ветряной мельницы, вокруг середины с двумя глазами. Это неправильный перевод, который может навести на мысль, что речь идет о существах, сложение которых симметрично, что можно наблюдать у некоторых кораллов. На самом деле описание относится к животному, имеющему по четыре конечности с каждой стороны головы и глаза которого поражают своей величиной. Нетрудно догадаться, что речь идет об осьминоге, с его восемью щупальцами, постоянно находящимися в движении. Поскольку никаких данных о его размерах не приводится, на этом отрывке можно было бы не останавливаться, если бы не ошибка в переводе, о которой будет речь впереди.

Еще один любитель соленой рыбы—осьминог из Пуццоли

Через три века после случая с лжеосьминогом из Картейи можно было прочитать в “Трактате о природе животных” Клода Эльена историю, удивительно напоминающую вышеописанную.

Симпатичный греческий софист преследовал прежде всего моральные цели, и очень похвальные, сочиняя свое произведение в семнадцати томах, которое, по сути дела, является не чем иным, как сборником забавных историй.

Что касается осьминогов, он утверждает, что они достигают таких размеров, что с возрастом могут сравняться по весу с китом и другими китообразными. В доказательство он приводит сведения об осьминоге чудовищных размеров, который появлялся у берегов Пуццоли, в Италии. Ему словно не хватало добычи, которую он ловил в море. Осьминог выходил на берег и занимался воровством. Чтобы попасть в лавку, где в больших баках хранилась соленая рыба, он пролезал через большую подземную пещеру, которая служила для стока городских нечистот. Затем хватал первую попавшуюся бочку, сжимал своими мощными щупальцами, пока та не лопалась, и поглощал содержимое.

Торговцы, удивленные видом раздавленных бочек и желая поймать грабителя, поставили вооруженную охрану. Однажды ночью осьминог снова явился, раздавил очередную бочку и разбросал ее содержимое. Человек, сидевший в засаде и видевший при свете луны эти манипуляции, был так устрашен чудовищными размерами грабителя, что не посмел его атаковать. А когда на следующее утро рассказал об увиденном, никто ему не поверил. Его сочли фантазером, сказали, что он все это видел во сне и несет чепуху. Но поскольку все же произведенные опустошения были не воображаемыми, а реальными, решили увеличить число охранников, чтобы они все вместе могли противостоять наглому вору.

Когда стемнело, чудовище снова пробралось в лавку своим обычным подземным ходом. На этот раз изумленные сторожа уже не подвергали сомнению личность злодея. Одни отрезали ему дорогу назад, другие набросились на него с топорами и тесаками, кромсая ему щупальца и вонзая свое оружие в его тело, пока не убили животное, буквально разрезав его на куски.

Не является ли этот рассказ вариантом происшествия в Картейе, перенесенным на итальянскую почву из-за ошибки в переводе? Это не исключено. Но, может быть, здесь речь идет о новом факте, на который наложились некоторые детали старой истории, ставшей классической после того, как ее цитировали многие известные писатели. Вот что следует часто за чрезвычайным происшествием: люди так консервативны, что стараются придать обычный вид даже необычному. Если необычный факт повторился, пусть даже через несколько столетий, всегда пытаются, чтобы сделать его более достоверным, облечь его в форму предшествовавших ему событий. Так рождаются легенды. Вскоре будут утверждать, что гигантские осьминоги “имеют обыкновение” по ночам грабить склады соленой рыбы.

Но так может родиться и недоверие, причем недоверие несправедливое. В конце концов, если инцидент в Пуццоли так похож на случай в Картейе, может быть, разгадка заключается в неумеренной любви осьминогов к соленой рыбе. Как же не воспользоваться случаем, если посчастливилось наткнуться на неисчерпаемый источник вкусной еды?

Что означает “большой, как кит”?

Клод Эльен без колебаний подтверждает существование головоногих моллюсков, таких же больших по массе тела, как китообразные. Для справки напомним, что самым большим на сегодняшний день среди китообразных считается голубой кит (Sibbaldus musculus). Известно, что один экземпляр, длиной 20 метров, взвешенный кусками, потянул 51 тонну, а другой, 27-метровый, весил 119 тонн. Поскольку киты этого вида достигают 30 метров в длину — официальным чемпионом считается кит длиной 34 метра 50 сантиметров, — то вес их может достигать 150 тонн.

В древние времена эти киты водились в северных морях и в Атлантике, но, по-видимому, никогда не заплывали в Средиземное море. Сомнительно поэтому, что эллинский мир знал этот вид китов. Но две разновидности китов, следующие за ним по величине, показываются иногда в море, омывающем Грецию. Это, во-первых, кашалот (Physeter macrocephalus), длина которого для самца колеблется от 13,25 до 25,5 метра, и, во-вторых, финвал, сельдяной кит (Balenoeptera physalus), длиной от 18,5 до 25 метров (самки этого вида, как правило, больше самцов). Именно этих животных Эльен должен был считать чемпионами “тяжелого веса” в море.

Из этого можно сделать вывод, что со времен античности некоторые головоногие (осьминоги или кальмары?) ставились рядом с самыми большими китообразными, “морскими чудовищами”, то есть с морскими животными, размеры которых считались необычными. Вслед за другими филологами Ж. Котт подчеркивает в этой связи, что когда-то название cetus (ketos по-гречески), на основании которого возник французский термин cetaces (китообразные), обозначало не только морских млекопитающих: оно объединяло всех морских животных большой величины, включая как акул и других крупных рыб (тунца, например), так и тюленей.

(В “Илиаде” (XX, 147) Гомер так говорит о стене божественного Геракла: “Афина и троянцы воздвигли эту стену, чтобы защитить его от ketos, когда это чудовище преследовало его от берега в поле”. Если вслед за Леконтом де Лилем простодушно перевести ketos как “кит”, получается в высшей степени комический эффект, совершенно неуместный в этой трагической эпопее.

Между прочим, в русском переводе Н. И. Гнедича также фигурирует кит).

Это название применялось также и к головоногим, поскольку размеры их были очень внушительны.

Поэтому пусть читатель не удивляется, найдя в следующей главе отступления по поводу кита, которого несправедливо смешивают с животным, называемым cetus. Кроме того, что эти отступления вносят в рассказ приятное разнообразие, они позволяют прояснить наиболее темные места в истории гигантских осьминогов и кальмаров. В середине века они действительно были сплетены в тесный клубок вместе с легендами о китах и кашалотах, черепахах и большом морском змее. Все они крутятся вокруг центрального сюжета о животном таком громадном, что его принимают за остров.

Поскольку не существует достаточно острого меча, чтобы разрубить этот гордиев узел, ограничимся попыткой трудолюбиво его распутать.