За ужином Кристиан наконец-то оживился. От угрюмого, замкнутого мальчика не осталось и следа: он пересказывает услышанный в школе анекдот. Очень длинный анекдот об утке, которая приходит в цех по разделке птицы и просит попкорн. То, как он рассказывает, смешнее, чем сам анекдот, и София, которой сейчас веселее всех, чуть ли не падает со смеху.

Потом заходит Каролина и отводит детей наверх: им пора принимать душ, а потом ложиться спать. Странно, но Елене хочется еще посидеть. Однако она замечает, что дети вымотались. Будет лучше не нарушать их ежедневный распорядок. Ведь, в конце концов, это ее первый вечер дома. Дети подходят к Эдмунду пожелать спокойной ночи. София садится ему на колени и обнимает его, а Кристиан просто говорит «Спокойной ночи». На мгновение София останавливается в нерешительности, но потом подходит к Елене. Та раскрывает объятия, и девочка быстренько забирается к ней на колени, обхватывая ее руками. София крепко стискивает ее, и Елена закрывает глаза, наслаждаясь ароматом, исходящим от этого маленького теплого тела. Она снова открывает глаза и видит, что перед ней стоит Кристиан. Он тоже в замешательстве, не знает, что делать, но стоит и ждет. Она обхватывает его одной рукой и притягивает к себе. Он прижимается к ней, и его серьезные голубые глаза смотрят прямо в ее глаза. Они впервые посмотрели прямо друг на друга. Это ее сын.

— Спокойной ночи, мам, — произносит мальчик.

Елена крепко прижимает его к себе и долго не отпускает. Мам. Ей приятно, что ее так называют. Что ее вообще как-то называют. А может быть, она — это не она, а самая мимолетная и обезличенная персона в мире. Но, по крайней мере, она может быть чем-то для тех, кто ее как-то называет. Мамой, женой, наследницей. Что касается последнего, то пройдет еще много времени, прежде чем она к этому привыкнет. Всякий раз, когда Эдмунд пытался завязать с ней разговор о фирме, она тут же останавливала его. Это для нее пока слишком. Нужно все делать постепенно и начинать с самого важного.

— Спокойной ночи, мое сокровище, — эмоционально говорит она.

Некоторое время они сидят молча, Эдмунд теребит салфетку.

— Как тебе ужин?

Елена смотрит на свою тарелку. Она почти не притронулась к еде. Только попробовала свиное жаркое с картофелем и соусом из белой спаржи.

— Это было одним из твоих любимых блюд.

— Неужели? — Она с удивлением смотрит на мужа.

На глазах у нее слезы, и она сама не понимает, отчего они появились. Возможно, от этого любимого блюда, которое ей не нравится. На острове она никогда не готовила такую тяжелую пищу.

— Тебе не хотелось бы посмотреть фотографии? — спрашивает Эдмунд, поднимаясь из-за стола.

Он не видел ее слез, ему это совершенно не нужно. Елена кивает и следует за ним в комнату, выходящую на террасу. Створки большой стеклянной двери открыты, и вечернее солнце освещает помещение. Снаружи, в самом конце парка, видна вода: может, это море, а не озеро? Два больших дивана, обитые зеленоватым плюшем, стоят посреди комнаты, между ними журнальный столик. Вдоль стен расставлены узкие белые столы со свежими цветами в античных вазах, а сверху над ними висят картины. Это обычные пейзажи, и в таких же мрачных красках, как те, что висят в спальне. Захотелось выяснить: неужели это она сама выбрала художника?

— Мы разместили их по порядку в альбоме после того, как ты исчезла, — сообщает Эдмунд.

Елена внимательно смотрит на него, а потом на фотоальбом в переплете, лежащий на журнальном столике.

— Так нам было удобнее сидеть за столиком и рассматривать твои фотографии по вечерам. — Добавляет: — Мне и детям.

Елена опускает глаза. Эта картинка стоит у нее перед глазами. Эдмунд и дети вечер за вечером сидят и рассматривают старые фотографии своей пропавшей мамы, в то время как она накрывала столики в кафе в Гудйеме и занималась любовью с Йоахимом. Что она за человек? Наверное, было бы лучше, если бы она умерла.

Она устраивается на диване, а он открывает первый альбом с фотографиями, подвигаясь ближе к ней, и кладет ей на колени. Показывает первую фотографию, на которой изображена она, радостно улыбающаяся, сидящая в синих вельветовых брюках на гнедом коне арабской породы.

— Тебе приходилось ездить верхом после того, как… того несчастного случая?

Елена качает головой, вспоминая, как сегодня днем ходила с Софией на конюшню. Она не боялась лошадей, но и горячего желания подойти к ним поближе у нее не появлялось.

— Ты ездила верхом каждый день. Лошади твои, — продолжает он.

— Это племенные лошади? — с любопытством спрашивает она.

— Не совсем. Главным образом это лошади для занятий спортом, для конных пробегов… всего лишь хобби. — Эдмунд равнодушно пожимает плечами, ему хотелось бы рассказать о чем-то другом.

Он показывает Елене следующую фотографию, где она стоит возле коня более темной масти.

— Это твой любимый конь. Самир. Именно на нем ты ехала верхом в тот последний день.

Несчастный случай. Она ударилась головой. Об этом-то он и хочет рассказать ей. Елена рассматривает фотографию и себя на ней. И она, и конь выглядят совершенно расслабленными и спокойными.

— Ты отрабатывала езду на большие расстояния, и не было ничего необычного в том, что ты долго отсутствовала, даже несмотря на то, что уже стемнело. Но потом Самир примчался из лесу один. Работавшие на конюшне пришли за мной, и мы поскакали искать тебя. Я прочесал все тропинки, по которым ты имела обыкновение ездить. Всю ночь я провел на лошади, окликая тебя.

Сейчас голос у Эдмунда спокойный, но руки, держащие альбом, слегка дрожат. Елена пытается представить себе, как он верхом скачет по лесу с фонарем в руках, ищет ее повсюду, зовет и боится найти всю в синяках, а может быть, даже мертвой.

— Твой шлем лежал совсем рядом с ручьем, в зарослях травы.

Больше он ничего не говорит. В гостиной царит тишина. Солнце садится все ниже, и свет в комнате становится оранжевым, легкий ветерок приносит едва ощутимый аромат. Чем это может пахнуть? Конечно же, озером. Это запах пресной воды, такой непохожий на тот запах моря, который прежде окружал ее и к которому она привыкла. Этот запах скорее напоминает… что? Может быть, перегной? Эдмунд поднимается и идет закрыть дверь. Елена открывает следующую страницу. Там тоже полно фотографий с ней, сидящей верхом на различных лошадях. То же самое и на следующей странице, и во всем альбоме. На большинстве фотографий она с этим конем темной масти. С Самиром. Эдмунд включает люстру, отрегулировав интенсивность света, возвращается к дивану и садится рядом с ней. На этот раз на несколько большем расстоянии.

— Полиция тоже прочесала все окрестности, но не нашла никакого следа. Мы искали тебя в течение нескольких дней по всей округе с собаками и вертолетами. Даже в озере. Полиция предполагала, что это самоубийство, но… — тут Эдмунд вздыхает, — тебя объявили в розыск по Дании и даже за границей. Никакой информации не поступало, не было никаких зацепок. Ты просто исчезла. В полном смысле слова исчезла.

Елена слушает. Он рассказывает сейчас историю, произошедшую с ней.

— А чем я еще занималась? Если лошади были моим хобби, то какая у меня была работа? — с нетерпением задает вопрос Елена, которой теперь захотелось узнать все.

— Ты помогала вести дела на фирме. Это была фирма твоего отца. Он создал компанию «Сёдерберг Шиппинг», был основателем всего. Мы просто продолжаем его дело.

— Мой отец, — повторяет она и чувствует, как это слово пробуждает внутри нее ощущение тепла.

Это слово снова потрясает ее. Значит, она не детдомовская, не сирота, у нее есть своя биография.

— Расскажи о моей семье. Кто были мои отец и мать?

— Ты родом из хорошо известной семьи. Твой прадед был одним из основателей Химмельбьергских собраний…

Елена замечает, что Эдмунд все время что-то ищет, какую-нибудь искорку прозрения в ее глазах. И всякий раз остается немного разочарованным. Он продолжает:

— Химмельбьергские народные собрания… в целях установления демократии в Дании…

Она кивает: кое-что из того, о чем рассказывает Эдмунд, она знает. Те факты и события, что известны всем. Она также знает, что Монтевидео находится в Уругвае, что Дания стала демократическим государством в 1849 году, что жасминовый рис более клейкий, чем прочие сорта риса. И ему отдают предпочтение, когда едят палочками. Она знает много чего и может месяцами рассказывать обо всем, что знает. Только лишь информация о ней самой и о том, что с ней случилось, стерлась из памяти.

— А мой отец? Он тоже этим занимался?

Эдмунд улыбается:

— Твой прадед жил в сороковых годах девятнадцатого столетия. Твоего отца звали Аксель. До своей смерти он был одним из наиболее влиятельных предпринимателей в Дании.

Он говорит так, словно читает по книге, размеренным и лишенным всяких эмоций голосом. О фирме, о том, как ее отец курсировал по озерам, перевозя главным образом лес и туристов. О том, как он вовремя понял, что будущее за перевозками не по озерам, а по морям, и стал расширять свою деятельность, начал строить собственные корабли в Фредериксхавне. Но он обосновался в Силькеборге, где они всегда находились, хотя многие на фирме годами пытались уговорить его перевести главный офис в Копенгаген, Орхус или даже на Филиппины.

— Есть фотографии с ним? А моя мать? У меня есть братья или сестры?

Эдмунд берет альбом, переворачивает в нем несколько страниц то вперед, то назад и вручает его Елене открытым на странице со старыми черно-белыми фотографиями.

— Вот твои родители. Ты была их единственным ребенком, — отвечает он довольно формальным, обезличенным тоном.

Она рассматривает фотографии. Вот старый свадебный снимок: на нем молодая девушка, сидящая на стуле в простом белом платье и фате, спускающейся ей на плечи, со смущенным, несколько застенчивым выражением лица.

Эдмунд осторожно пододвигается к ней и кладет свою ладонь ей на руку, но быстро убирает ее назад.

Елена опять сосредоточивается на фотографиях с отцом. На свадебной фотографии он возвышается над всеми, стройный и властный. Он был гораздо старше своей невесты. Ему где-то за пятьдесят, — оценивающе думает она. Она узнает в нем свой подбородок и глаза, густые брови. Пересматривает все фотографии, одну за другой, перелистывает весь альбом, видит, как протекала жизнь ее родителей. Сначала ее мама совсем молодая, потом она становится серьезнее. Затем родилась Елена, у ее родителей появляются животики. Фотографии меняются, становятся цветными, меняется и стиль одежды, а у родителей появляются морщины. Елена продолжает листать альбом. Ее пальцы замечают прежде, чем глаза, что внутри фотоальбома, где склеены страницы, чувствуются зазубрины.

— Здесь не хватает одной страницы.

— Неужели?

Эдмунд проводит по этому месту пальцами:

— Да. Это старый альбом.

Он перелистывает дальше. Следующая страница. На ней Елена видит новорожденную — это она сама. Видит, с каким теплым и полным любви выражением лица глядит на нее мать. Смотрит, как подрастает, учится ходить, как сидит верхом на первом пони в своей жизни.

Она долго рассматривает каждую фотографию, Эдмунд, сидящий рядом, молча дает ей возможность листать не спеша. Она ощущает тепло, исходящее от его ноги, слышит его дыхание. Досматривает альбом до конца, закрывает его и глядит на кипу других, лежащих перед ними. Их так много, и так много в них фотографий за все эти долгие годы! Все то, что она забыла, начинает возвращаться к ней.

— Мои родители умерли? — спрашивает Елена, хотя и сама знает ответ: если бы они были живы, они бы тоже сейчас были здесь. Они бы тоже тосковали по ней.

— Да, они уже умерли. Хочешь посмотреть фотографии детей, когда они были маленькими?

— А как насчет… двоюродных братьев и сестер… в этом плане.

Эдмунд засомневался:

— Да. Разумеется. Но…

— Но?

— Ты же знаешь, как бывает, когда речь идет о деньгах.

— Нет.

— Родственники… все деньги, заработанные твоим отцом, — отвечает Эдмунд, слегка пожимая плечами. — Полагаю, твои родственники рассчитывали на значительно большую сумму, чем он был готов дать.

Елена молча кивает. Чувства переполняют ее, когда она открывает следующий альбом.

— Кристиан? — шепчет она.

Эдмунд утвердительно кивает. Сейчас уже слезы выступили на глазах у них обоих.

Елена медленно перелистывает этот альбом. При этом она переворачивает страницы своей собственной жизни, которая не должна была исчезнуть таким образом. Снова и снова она пытается напрячь мозг: она хочет вспомнить. Ей не хочется просто сидеть и смотреть: хочется знать, как она себя чувствовала, когда делались эти фотографии.

— Ты что-нибудь вспоминаешь? — спрашивает Эдмунд, очевидно, думая о том же самом.

Елена с сожалением качает головой.

— Может быть, мне поможет, если я снова начну лечиться, — отвечает она, но сама мысль об этом приводит ее в ужас.

Эдмунд обратился к лучшим психиатрам и терапевтам страны, чтобы они вернули ей память. Но врачи в Королевском госпитале уже пытались это сделать. И это действовало на нее так угнетающе, словно каждая такая попытка угрожала ее жизни.

Неожиданно Эдмунд берет ее руку и прижимает к своему лицу. Елена в испуге пытается забрать руку назад, но он держит крепко.

— Елена, мне тебя очень не хватало, — говорит он и прижимается к ней.

Она чувствует его мягкие губы на своих губах, гладко выбритые щеки. Он — ее муж, красивый мужчина. Она кладет ладонь ему на грудь и, ощущая твердые мускулы на ней, останавливает его.

— Пока еще слишком рано, я не могу…

Он отпускает ее и встает.

— Прости.

— Ты не должен просить прощения, это я должна. Просто я так измучена. — Елена тоже поднимается и стоит в смущении перед ним.

* * *

Они молча готовятся ко сну — лежат друг возле друга. На широченной двухместной кровати между ними остается еще много места. У каждого из них свое пуховое одеяло.

— Спокойной ночи, — говорит Эдмунд и ложится на бок, повернувшись спиной к ней.

Его дыхание становится спокойным, но у Елены нет уверенности: возможно, он только делает вид, что спит. Сама она еще долго не засыпает. Прислушивается к новым звукам. Это слабое гудение может исходить из дымохода через открытый камин. За домом шумят деревья. Но прежде всего она слышит дыхание Эдмунда. С этой ночи она будет слушать, как он спит — каждую ночь. Каждую божью ночь. Он ведь ее муж. Когда-нибудь она будет готова к нему. Она должна быть готова. И все-таки она скучает за Йоахимом. Интересно, он уже снова пишет?