Елена ворочается в кровати, смотрит на Эдмунда: он все еще спит. Она встает, стараясь не шуметь. Берет с кресла возле кровати домашний халат. Надевает его и выходит в ванную комнату, примыкающую к спальне. Здесь же огромный шкаф-купе, который практически является гардеробной.

Ей не хватает Йоахима. Все ее тело тоскует по нему, по его рукам, обвивающим ее, его губам, его глазам. Она включает душ — настоящий стремительный водопад, — намыливается, моет волосы и при этом надеется, что Эдмунд не проснется и не войдет в ванную. Как только на ней снова оказывается халат, вздыхает с облегчением. Муж по-прежнему спит. Елена заходит в гардеробную и рассматривает длинные ряды вешалок с платьями и костюмами. Начинает нерешительно перебирать висящую одежду в поисках того, что ей было бы приятно надеть, примеряет шелковую блузку с синим жакетом. Глядит на себя в зеркало. Ноги у нее голые, на ней только блузка и жакет. Может быть, это подойдет? Засовывает руки в карманы жакета и снова смотрит в зеркало. Настоящая бизнес-леди. В кармане что-то лежит. Она рассматривает маленькую бумажку: это какая-то квитанция из паркомата.

— Что это?

Она оглядывается. В дверях стоит Эдмунд и смотрит на нее.

— Понятия не имею. Какая-то квитанция из паркомата на пять крон.

— Ты сохраняла все квитанции. — Эдмунд направляется в ванную.

— Зачем?

— Зачем? — недовольно кричит он, высовывая голову из ванной. — Ты же все экономила. Ты очень бережливая.

— Неужели?

— Очень. Из всех доходов могут вычитаться налоги. Квитанция на пять крон — это экономия одной кроны и двадцати пяти эре при уплате корпоративного налога. Какого года квитанция? Ты наверняка можешь еще использовать ее. Я имею в виду, ты можешь включить это в свои расходы за пятилетний период! — кричит он из ванной.

Елена рассматривает бумажку. Первая маленькая черта ее прежнего характера. Она скряга. Супер. Дата… двадцать третье марта. Бумажная фабрика. Двадцать третье марта. Выходит, это было за три дня до ее исчезновения. Она бросает квитанцию в ящик своей ночной тумбочки. Возможно, к ней вернется ее прежний характер, и она будет досадовать, что не удалось сэкономить одну крону двадцать пять эре на корпоративном налоге. Она возвращается к вопросу, что надеть. Одежда для езды верхом. Она достает брюки и держит их перед собой. Интересно, быстро ли удастся вспомнить, как садиться на лошадь?

— Думаю, они тебе пока не понадобятся, — говорит Эдмунд из-за ее спины.

— Я только посмотрю. — Елена вешает брюки обратно на вешалку.

Удивительно: она ответила так, словно говорила в магазине одежды со слишком навязчивым продавцом.

— Мне кажется, мы должны немного пообщаться с детьми, — говорит Елена.

— Каролина уже отвела их в школу. Мы с тобой остались вдвоем. Строгий распорядок пойдет им на пользу. Как можно строже, — спокойно отвечает Эдмунд, будто это самая обычная вещь и словно он говорит об этом гувернантке, а не жене.

Елена разочарована. Она была бы очень рада побыть вместе с ними.

— Я подумал, что мы могли бы провести этот день вместе. Только ты и я. Чтобы наверстать… — Эдмунд смущенно запинается.

Елена понимает, хотя он и не говорит открыто. Секс — вот что он имеет в виду. Эта мысль тревожит ее и злит. На что он рассчитывает? Чего он, собственно, от нее ожидает?

Но она берет себя в руки. Он тосковал по ней, это понятно. Он ведь ничего не забыл, и тосковал по ней все то время, пока ее не было. Три года.

— Думаю, я бы все-таки попробовала немного проехаться верхом. — Она виновато пожимает плечами. — Мне нужно заниматься тем, чем я занималась раньше, до этого несчастного случая. Может быть, это вернет мне память.

Эдмунд заметно разочарован, но не возражает:

— Хорошо, я прикажу оседлать Самира.

* * *

Во дворе перед конюшней уже ждет Катинка с оседланной лошадью. Она такая же неприветливая, как и вчера. Елена подходит спереди к Самиру, и конь тихо пофыркивает. Несомненно, он ее узнает. Она осторожно кладет руку на его шею и чувствует, как тепло исходит от короткой шелковистой мягкой шерстки. Она не боится этого коня. Но вот сможет ли она на нем ехать? Должно быть, это как на велосипеде: навык остается у человека навсегда, если он когда-нибудь этому научился. Елена берется обеими руками за седло и ощущает гладкую, хорошо смазанную кожу, осторожно прислоняется к боку лошади и закрывает глаза. Знает ли она, что делать дальше? Вспоминает ли что-нибудь? Она открывает глаза. Тут никакой науки не нужно. Следует вставить одну ногу в стремя и изо всех сил оттолкнуться другой ногой, чтобы оказаться на спине лошади. Лениво подходит Эдмунд, тоже в костюме для езды верхом.

— Тебя подсадить? — спрашивает он, взяв у Катинки поводья.

От внимания Елены не ускользает, каким взглядом та на него смотрит. Восторженным, взволнованным. Это, пожалуй, вполне естественно. Девушка как раз в том возрасте, когда мечтают о таких мужчинах, как он. Именно поэтому она настроена настолько недружелюбно по отношению к Елене. Эдмунд протягивает руки, чтобы поднять ее. Но не успела она вообще о чем-то подумать, как вставила ногу в стремя и взлетела на спину лошади — и вот уже сидит верхом и готова ехать. Если она что-то и умеет делать, так это ездить верхом.

— Я бы хотела в первый раз проехаться одна. — Женщина уверенно наклонилась и взяла поводья.

Эдмунд отпускает поводья:

— Хорошо.

Елена слегка прижимает шенкеля. Она легко держится в седле и чувствует, что оно сделано специально для нее. Она в последний раз окидывает взглядом стоящих рядом Эдмунда и Катинку. Интересно, лежали ли они так же рядом друг с другом? Может быть. Эдмунд — мужчина в расцвете лет, а девушка явно ревнует его к Елене.

Самир выбегает со двора и держит курс к лесу.

Буки, вереск, сосны и ели, а между ними разветвленная сеть широких тропинок для прогулок верхом. Озеро остается слева. Его большая синяя гладь все время неподалеку, как постоянное напоминание о том, чего она не может осознать, о том, чего не видит, что находится под этой поверхностью.

Елена ошеломлена тем, как ей комфортно скакать верхом. Она подсознательно понимает, что команды лошади следует отдавать осторожно и мягко. Она вполне уверенно распределяет вес при движениях коня. Словно они с ним нашли общий язык, и можно полностью довериться животному. Приходит облегчение. Она дышит полной грудью и постепенно избавляется от напряжения, не покидавшего ее все последние дни.

Через некоторое время Елена начинает догадываться, что Самир пытается скакать в определенном направлении: на восток, подальше от озера. Он становится все азартнее, набирает темп и переходит от рыси к галопу. Елена, хотя и сомневается, но не останавливает его. Она немного приподнимается в стременах, крепче прижимается коленями и наклоняется вперед. Конь ускоряет ход, и она наклоняется еще больше, сжимая колени сильнее. Появляется новое ощущение: свобода. У нее нет страха даже на поворотах, где бег лошади заставляет ее отклоняться в сторону.

Еще один поворот и еще один — и тут конь резко останавливается. Еще мгновение — и Елена вылетела бы из седла, но она быстро восстанавливает равновесие. Лошадь стоит, как столб, учащенно дыша. Да она и сама запыхалась.

Они на поляне, и перед ними журчит ручеек. Елена спешивается, отпускает поводья, Самир принимается щипать траву. Она присаживается на корточки возле ручейка, складывает ладони чашечкой, набирает воду и подносит ко рту. С удовольствием выпивает эту ледяную воду. И внезапно замечает еще кое-что. Такое ощущение, что она узнает это место. Она была здесь раньше, в этом нет никаких сомнений. Ей это снилось. Ручеек. Лес. И она одна, как и сейчас. Во сне это было ночью. Так может быть, это был не сон, а воспоминание? Ее взгляд переносится на другую сторону ручья, где лес становится гуще.

— Дорога, — шепчет она.

Дорога должна проходить там, в лесу. Елена осторожно ступает в ручей, Самир тревожно смотрит на нее.

— Спокойно, — говорит она то ли коню, то ли себе.

Еще пару шагов вперед — и вот она уже на другом берегу. Слышится взволнованное ржание Самира: он встревожен и окликает ее. Может быть, так это и случилось? Значит, здесь она исчезла, и животное об этом вспоминает?

Хвойные деревья стоят все гуще, так близко друг к другу, что некоторые из них засохли, и их ветки трещат при малейшем прикосновении, сухие, как крылья стрекозы. Елена продирается сквозь эти заросли, и в воздухе начинает пахнуть хвоей. И вот она добралась до самой дороги. Мимо проезжает грузовик. Водитель сигналит, чтобы она отошла от обочины.

Здесь… Она стояла здесь в тот день, когда исчезла. Или убежала? Ей хочется привести сюда Эдмунда и рассказать ему о том, что она вспоминает. Вспоминает этот ручеек, лес, дорогу. Но, пожалуй, как раз этим ей трудно поделиться с Эдмундом. Возникает странное ощущение, что она именно убежала.

Елена идет назад в лес и переходит через ручеек обратно, а все это время ее мучают вопросы. Почему она оставила коня? Правда ли то, что они говорят, будто она упала с него? Ударилась головой. Зачем ей было идти к дороге и… что было потом? Ее подвезли? До самого Копенгагена? Здесь что-то не так. И прежде всего в истории о том, как она ударилась головой.

Самир поднимает голову и всматривается в лес. Слышен цокот копыт, и на поляне появляется Эдмунд. Он спешивается, но не отпускает поводья, ведет своего гнедого коня за собой по мягкому лесному ковру прямо к ней.

— Я начал за тебя переживать. Мне показалось, что прошло много времени.

Его лицо словно потемнело. У Елены появляется ощущение, будто он что-то скрывает, — таким она его еще не видела. В этом месте он явно чувствует себя как-то неловко.

— Все в порядке… Но я на самом деле тоже не уверена, смогу ли сама вернуться назад.

Елена старается выглядеть такой же спокойной, как всегда. Эдмунд стоит прямо возле нее, но она проскальзывает мимо него к Самиру и поспешно вскакивает в седло.

— Домой? — спрашивает она, пришпоривая лошадь.