Для Елены настоящее облегчение — пойти в туалет, запереть за собой дверь и побыть там в полном одиночестве. Она должна встретиться с правлением, с совершенно незнакомыми людьми. Эдмунд уже заходил за ней. Елена сказала ему, что ей просто необходимо привести себя в порядок. Ее тошнит, и она чувствует, как ее переполняет чувство неприязни. Она не хочет здесь находиться, считает, что ей здесь нечего делать, но назад дороги нет. Она поднимается и уже притрагивается к дверной ручке, но как раз в этот момент в помещение с рукомойниками заходят две оживленно беседующие женщины.

— Ты обратила внимание? — спрашивает одна из них, устало вздыхая.

Елена сидит беззвучно.

— Обратила ли я внимание? У меня живот схватило. Я только привыкла к жизни без нее, — отвечает вторая.

Угрюмый женский голос; должно быть, из Копенгагена, судя по акценту. Вторая говорит на диалекте:

— Я надеялась, что она слишком плохо себя чувствует, чтобы вернуться на работу.

— И так скоро, — поддакивает ей собеседница, но уже более тихим и спокойным голосом. — Кое-кто говорит, что она ударилась головой.

— Хочется надеяться, что это вправило ей мозги, — подсмеивается жительница столицы.

— Она такая же, как и была, — сожалеет провинциалка. — Добро пожаловать обратно в ад.

* * *

В ад. Елена пытается стряхнуть с себя услышанное при входе в зал заседания правления. Люди ненавидят ее. Для подчиненных она была стервой. Может ли она вообще узнать себя в той начальнице, о которой болтали женщины перед уборной?

Она смотрит на этот бесконечно длинный стол, слышит шум стульев, елозящих по паркетному полу, когда все встают. Невозможно пересчитать все лица, которые сейчас внимательно смотрят на нее. Одни мужчины — всех мастей и типов. Елена в замешательстве поворачивается к Эдмунду. Он пододвигает ей стул. Она садится, и тогда рассаживаются остальные. Эдмунд успокаивающе кладет ладонь ей на плечо.

— Ну что же, я счастлив сказать, что мы рады возвращению Елены к нам, — начинает он. — Как вы знаете, все это было большим потрясением для нас, и нам понадобится какое-то время, чтобы мы снова вошли в привычную колею. Вначале Елена будет лишь слушателем, а затем постепенно вернется к своим обязанностям.

* * *

После заседания Эдмунд организовал так называемый неформальный прием. У Елены гудит голова: заседание длилось несколько часов, и большая часть того, о чем говорилось, пролетела мимо ее ушей. Она не смогла узнать никого из присутствующих и в основном сидела, уткнувшись в бумаги, лежавшие перед ней, и делая вид, что внимательно слушает, как Эдмунд с остальными обсуждал приобретение голландской судоходной компании, как раз и планировавшееся тогда, когда Елена исчезла. Она прилагала усилия, чтобы вникнуть в детали: все-таки в ней был инстинкт, проснувшийся еще на Борнхольме, до того, как она взяла кафе, — жажда собственности. Более того: он в ней живет. Так она уже нашла себя? Елена Сёдерберг — жадная, скаредная женщина, желающая прибрать все к своим рукам, чтобы окружающие боялись ее. И вот она стоит с бокалом белого вина и улыбается мужчине, пожимающему ей руку.

— Как приятно видеть вас снова целой и невредимой! Мы так переживали за вас.

Улыбка Елены натягивается на лицо, словно маска, которая ей слишком мала. Это уже двенадцатый человек, подошедший сказать ей те же самые слова.

Члены правления являются руководителями или владельцами крупных фирм в западной части Дании. Елена уже приметила у них некоторые общие черты: они гораздо более уверены в себе, чем люди на Борнхольме, и неколебимы в своем мировоззрении. Вообще-то, это подтверждает мысль о том, что датская демократия зарождалась именно здесь. Эти люди не позволяют никому командовать собой.

И прежде всего человек, который сейчас схватил Елену за руку и слишком сильно пожимает ее, выражая таким образом свою сердечность. Он вспоминает о том, как она с мужем в последний раз приезжала на обед к нему на ранчо. Улыбается, подмигивает и шепчет:

— Я напоминаю вам об этом на тот случай, если вы забыли.

Елену зажали в углу огромной террасы на крыше… Она даже не знает, как здесь очутилась. Широкие половицы, белесые от ветра и солнца, как на корабельной палубе. Сюда пришло много людей. Эдмунд стоит посреди террасы и по-дружески беседует с каким-то стариком и его… кем? Помощницей, медсестрой или, может быть, дочерью? Во всяком случае, женщина постоянно держит старика под руку. Эдмунд берет его под руку с другой стороны. Они вместе помогают ему подойти к… о нет. Она этого не перенесет. Слишком много незнакомцев. Люди, о которых она ничего не знает, но которые знают все о ней.

— Елена, это Карл Гудмунсон. Он был с твоим отцом с самого начала, — громко сообщает ей Эдмунд и немного натянуто улыбается. — С незапамятных времен.

— Сейчас у папы фактически все в порядке со слухом. Только вот память подводит, — говорит его дочь и протягивает Елене руку.

Рот у старика постоянно двигается, но при этом остается закрытым: такое впечатление, будто он никак не может что-то разжевать. Поток вежливых фраз о том, что Гудмунсон — почетный член различных структур на фирме. Похоже, старик смущен не меньше Елены.

А ведь к ней относятся точно так же, как к нему. Как к инвалиду, как к женщине с поврежденной головой, но у которой полно денег. Иначе ее бы и взглядом не удостоили. Противно. Елена просит ее простить, но ей необходимо выйти.

По пути к лестнице она роняет сумочку. Наклоняется за ней и недалеко от себя видит среди лакированных туфель и женских шпилек тяжелые черные армейские ботинки, в которых можно маршировать и воевать. Обувь того мужчины, что шел за ней по пятам там, на горе? А чья же еще? Елена подхватывает сумочку. Поднимается. И смотрит в ту сторону. Там много людей, но нет ни одного в бейсболке и солнцезащитных очках: только мужчины с прическами одинакового цвета, одинакового стиля.

И тут она чувствует, как кровь начинает стучать ей в виски, словно два дятла, пытающиеся вырваться наружу. Она сбегает вниз по лестнице. Ей нужно вернуться к себе в кабинет, успокоиться, все обдумать. Ее снова преследуют, или же она психически нездорова. Она приходит в ярость. Какие-то две девушки с испугом смотрят на нее.

— Простите, где мой кабинет?

— Сюда и налево, — отвечает младшая из них.

— Огромное спасибо.

Зайдя в свой кабинет, Елена тут же закрывает за собой дверь. Ей уже хочется домой. Она знает, что ей следует вернуться на прием, посмотреть подчиненным в глаза, показать им, кто она такая, приняться за исполнение своих обязанностей. Но она не может. Не может после подслушанной беседы в туалете. Она была ведьмой. Она и теперь ведьма. Эта мысль порождает новую мысль: о ней ли идет речь? А что происходило в то время? А если у нее был любовник? Была ли она мерзкой ведьмой, нарушившей супружескую верность и инсценировавшей свое исчезновение? Может быть, Эдмунд нашел человека, чтобы тот следил за ней — того в армейских ботинках, — из-за того, что Елена была ему неверна?

Елена садится на свой стул, утопает в его мягкой коже и чувствует, как все в ней разрушается. Ее личность ускользает, мерцает, становится все менее и менее отчетливой, чем больше она пытается за что-то ухватиться. Все то, что, как ей казалось, она знала о себе, — неправда. Была ли она, по крайней мере, хорошей матерью? На мгновение Елена ощущает, как у нее свистит в ушах. Она витает над бездной, под ней простирается тьма, пропасть, ледяной холод, пустота. Все то, чего она не знает о себе, — это и есть черная бездна.

— Что с тобой происходит? — спрашивает Эдмунд, едва переступив порог.

Она не в состоянии ответить. С большим трудом пытается сосредоточить взгляд на нем, то открывает, то закрывает рот, но не произносит ни единого звука. Он торопится подойти, садится перед ней на корточки, озабоченно прикладывает ладонь к ее лбу.

— Ты вся горишь.

От его прикосновения холод улетучивается. Его кожа прикасается к ее коже. Она отстраняется от него и, по-прежнему сидя на стуле, смотрит на Эдмунда. Он выглядит встревоженным.

— Вероятно, я ужасный человек? — шепотом.

— Да нет. С чего ты это взяла? — в тоне и глазах Эдмунда удивление.

— Они все ненавидят меня, — еле слышно.

— Кто они?

— Все эти люди! — Она показывает рукой в сторону двери.

— Вовсе они тебя не ненавидят. Тебя три года не было, и вот ты снова здесь. Им придется привыкать к тебе, но они тебя не ненавидят. Кто ты для них? Всего лишь работодатель, и больше никто, — успокаивает ее Эдмунд.

— Почему же тогда так мало людей звонили после того, как я вернулась? Здесь никто терпеть не может Елену. А ведь у меня было так много друзей на Кристиансё.

Последняя фраза только ранит ее, хотя и рассчитана была на другой эффект. Эдмунд тяжело вздыхает.

— Ты была… вернее, ты есть часть этой семьи, — поспешно поправляется он. — Ты посвящала всю себя работе и нам. И вовсе не следует думать, что кто-то тебя ненавидит. Кроме того, мы ходили в гости к некоторым из этих людей, например к Ульрику и его жене Майбритт, — добавляет он, но Елена не помнит никакого Ульрика с Майбритт. — Просто, я думаю, следует подождать. Ты как?

Его слова доходят до ее сознания и вытесняют оттуда часть негатива. Елена начинает дышать спокойнее.

— Ну, тебе уже лучше? — шепчет ей на ухо Эдмунд.

— Да.

— Ты уже в состоянии пойти пожать людям руку на прощание? Давай не будем драматизировать. Чем меньше станут болтать по углам, тем лучше. Мы постараемся вернуть тебя к руководству фирмой как можно скорее, хорошо?

У него такой оптимистичный вид. Он верит в нее. Елена просто не может его подвести. Она встает, готовая к последнему рукопожатию. Только бы выдержать, не раскиснуть.

— Но ты же будешь рядом со мной? — переживает она.

— Само собой разумеется. Я все время буду рядом.

Они направляются к двери. К Елене и правда возвращаются силы. Она чувствует себя более уверенно, когда Эдмунд рядом. Она должна справиться. Ей следует просто улыбаться, пожимать руки, благодарить, и после всего этого она поедет домой. Все будет хорошо, все снова будет в порядке. Вполне естественно, что она теряется и смущается. Но дело пойдет на поправку. Все это она мысленно говорит сама себе, двигаясь дальше.

Ее взгляд непроизвольно ищет фотографию, висевшую на стене, ту, со старой баржей с названием «Хирш». Все-таки странно: совпадение слишком явное. Ну да бог с ним, не стоит обращать внимания, уговаривает она саму себя. Но все же она внезапно останавливается. Фотографии нет на месте.

— А где корабль? — невольно вырывается у нее.

— Какой корабль? — непонимающе смотрит Эдмунд.

Елена отпускает его руку и идет по направлению к рамке, которая все еще висит на своем месте, — но фотография в ней совсем другая. На этом снимке изображен фасад главного здания фирмы, это тоже черно-белая фотография. Ее здесь раньше не было. Она поспешно просматривает все фотографии на стене. Может быть, у нее что-то перепуталось в памяти? Может быть, фотография с кораблем висит где-то в другом месте? Нет…

— Здесь была фотография с кораблем или баржей. Я видела ее перед тем, как идти на совещание, а сейчас ее нет.

Эдмунд смотрит на фотографии и пожимает плечами.

— Не знаю, о каком корабле ты говоришь. Здесь те же самые фото, что висели всегда. Это еще твой отец их здесь вешал.

Елена снова смотрит на стену. Корабль был здесь. «Хирш». Она в этом абсолютно уверена. Она уже открывает рот, чтобы сказать об этом Эдмунду… он должен поверить ей: тут что-то не так. Химмельбьерг… Человек, преследовавший ее… Или же… В ней что-то словно обваливается, ей трудно сосредоточиться. Лишь видятся какие-то неприятные, черные тени, которые подходят все ближе, окружают ее.

Эдмунд прижимает ее к себе, шепчет что-то на ухо. Она хочет ему объяснить, во всяком случае, пытается. Об этих ботинках, о том, что ее преследуют, что здесь что-то не так.

— Елена, никто тебя не преследует. Я люблю тебя, — говорит он и повторяет: — Я люблю тебя, Елена.

Она молча кивает, слезы катятся у нее по щекам, она охвачена страхом. Что с ней происходит?

— Ты плохо себя чувствуешь. Прости, что я это не предусмотрел, — произносит Эдмунд расстроенным голосом.

В дверях уже стоит Карен, вид у нее тоже озабоченный.

— Я могу быть чем-нибудь полезной?

— Вызовите нашего врача, пожалуйста. И свяжитесь с Росенбергом.

* * *

Доктор колет ей успокоительное. Елена не сопротивляется, напротив, она же попросила об этом, она доверяет ему. Ей становится легче от того, что она ничего не замечает: что скучает по Йоахиму, не знает, кто она, кого любит. Наступает передышка, краткая пауза.

Врач тщательно осматривает ее, осторожно задает ей вопросы, не много и не трудные. Потом поворачивается к Эдмунду:

— Ей нужен покой.

Заостряет внимание на том, что все развивается слишком быстро. Эдмунд извиняется то ли перед ней, то ли перед доктором.

— Следует понаблюдать за ней несколько дней, — заключает врач.

Его голос звучит рассерженно. Он сердится на Эдмунда.

Елена все слышит. Но эти слова ничего для нее не значат. Она пребывает в убаюканном состоянии, хотя все слышит и понимает. И при этом остается полностью равнодушной. Они могут делать с ней все, что им угодно, она даже рада, что отключается. В это время появляется Карен и сообщает, что доктор Росенберг в США на какой-то конференции.

— Это ненадолго, — шепчет Елена.

Эдмунд сжимает ее руку, поглаживает по щеке, словно ребенка.

— Это ненадолго, — вторит он.