На парковке перед «Сёдерберг Шиппинг», кроме Елены, никого нет. Там стоит парочка автомобилей, один из которых принадлежит ей. Она вышла из клиники как раз, когда начало светать. Что ей сказала ее секретарь? Что Елена всегда была первой, кого она встречала утром. Это значит, что она никогда не завтракала вместе со своими детьми. Она всегда уже была на рабочем месте, пока другие еще только просыпались дома. Дрожала над каждой кроной фирмы. Пока не случилось то, что случилось.
Елена использует шанс и спокойно идет по парковке. Открывает дверцу своего авто и садится в него. Телефон так и лежит на подзарядке, где был оставлен. Она включает его и просматривает пропущенные звонки. Их совсем немного: Эдмунд, ее секретарь Карен, Каролина, Кристиан. У Софии еще нет телефона. Эдмунд полагает, что ей еще слишком рано. Елена звонит.
— Да, фру Сёдерберг, — испуганно говорит Карен.
— Простите, если я вас разбудила.
— Нет. Вы меня не разбудили. Я и не спала, — продолжает Карен, но Елена понимает, что та ей лжет.
Зачем лгать? Какой начальник рассчитывает, что его сотрудники не будут спать в половине шестого утра?
— Карен, на приеме я встречалась с одним человеком. Гудмунсоном.
— Карл Гудмунсон, — поспешно подтверждает Карен.
— Мне нужен его адрес.
* * *
Виде-Сане, что в переводе означает «Белые Пески». Как романтично: такое название города заставляет думать о мужчинах и женщинах на пляже, о даме в платье, фривольных и осторожных взглядах из-под полей летней шляпы.
В это раннее утро Елена едет на запад, и сейчас в ее голове роятся разные мысли, начиная от картин Крёйера с женщинами на пляже и до Йоахима. Мысли о том времени, которое они прожили вместе. Вспоминает его тело, голос, глаза, смотревшие на нее. Теперь у нее уже всего этого нет.
Указатель: до Виде-Сане 10 километров. Она съезжает на обочину, выходит из автомобиля и чувствует, как на глазах появляются слезы. Утраченная любовь. Неужели все это из-за названия города? Какое-то дурацкое название. Виде-Сане. Неужели со всеми такое бывает? Разве все бродят по улицам Виде-Сане, оплакивая какую-нибудь свою утраченную любовь? Она осматривает эту продуваемую ветром местность. Саженцы елок, многие из которых совсем невысокие, как пенечки — пройдет еще много лет, прежде чем вокруг них соберутся семьи, чтобы отпраздновать Рождество.
Неожиданно она вскрикивает. Это крик злости, отчаяния в это утро в западной Ютландии, когда еще нет и восьми часов. Ей становится легче, когда она кричит снова:
— Йоахим!
Как же он мог перечеркнуть все прожитое ими? Неужели же она для него больше ничего не значит? Йоахим продал ее — вот как Иуда, — предал ее. Продал память о ней и то время, когда они были вместе, за миллион крон. И снова она кричит. За деньги можно сделать все.
Ну все. Крики среди елок помогли. Всю оставшуюся часть пути Елена смотрит в зеркало заднего вида. Она уверена: никто не заметил, как она уезжала с парковки. И все-таки за ней следует чей-то автомобиль на таком расстоянии, что она может рассмотреть лишь свет фар. И сам остается невидимым независимо от того, едет ли Елена быстро или медленно. Значит, это он. Неужели это тот же самый человек, который преследовал ее в Химмельбьерге? Неужели ее выдала Карен? Или это Эдмунд следит за ней по ее телефону?
Чтобы добраться до Гудмунсона, надо проехать через центр города и припарковаться возле дома престарелых. Здесь открывается вид на море, на вечность. Другой автомобиль не появляется, а она остается на месте некоторое время. Неожиданно ей очень захотелось закурить. Странно. Разве она когда-нибудь курила?
* * *
Здесь невозможно не почувствовать затхлый запах. От пожилых людей пахнет совсем не так, как от молодых, тут ничего не поделаешь. Это немного напоминает Елене запахи, доносившиеся из шкафа для фруктов в ее кафе от перезревших персиков. У Елены и Лины персики были всегда. Они использовали их для приготовления сорбета: это был любимый десерт Йоахима, практически единственный, который он ел.
— Простите, я ищу Карла, — обращается Елена к одной из санитарок: она хочет выдать себя за его знакомую и поэтому называет только по имени.
— У нас не один человек с таким именем.
— Гудмунсон.
— Последняя комната по коридору. Она здесь единственная с балконом, — отвечает санитарка, указывая рукой в конец коридора.
Елена идет по стрелкам, нарисованным на линолеумном полу, до самого конца. Стучится в дверь, но никто не отвечает. Она быстро смотрит через плечо и заходит в комнату. Он лежит на кровати. Может быть, он при смерти, думает Елена, приближаясь к нему, и заглядывает в его раскрытый рот. Из этой темноты доносится низкий звук. В этом звуке чувствуется невероятная усталость. Его дыхание со слабым присвистом из бронхов напоминает старую проржавевшую гармонь.
— Господин Гудмунсон? — Елена осторожно берет его за руку.
В это время открывается дверь за ее спиной.
— Простите?
Елена оборачивается. В дверном проеме стоит какой-то мужчина. Судя по его внешнему виду, он на самом деле не намеревается извиняться. Скорее наоборот. У него агрессивный взгляд.
— Что здесь происходит?
— Что происходит? — переспрашивает Елена.
Она встает и протягивает руку, как, наверное, приветствовали друг друга незнакомые люди тысячу лет тому назад. Но его это не впечатляет. Он чуть качает головой.
— Елена Сёдерберг. Я только что зашла…
Он перебивает:
— Я знаю, кто вы. Но то, что ваш отец заплатил за комнату с балконом для Карла, не дает вам права врываться сюда. Здесь я все решаю.
— Я…
Елена поворачивается в сторону балкона, который не так уж и красив. Стальные перила, от которых веет холодом. Неужели это ее отец подарил их Карлу? За долгие годы преданной службы?
А вот и он, там, на стоянке. Автомобиль. Внутри за рулем сидит какой-то мужчина. Елена почти уверена, что это тот самый человек, который преследовал ее в Химмельбьерге. Люди такого рода совершенно неприметны, в ветровке, с пробором сбоку, себе на уме. Таких можно нанимать для выполнения любой работы: сделать годовой отчет, водить автобус, устанавливать программное обеспечение, следить за другими.
— Вам следует договориться с семьей, если вы хотите посетить Карла.
— Разговор займет не так уж много времени.
— Но сейчас я попрошу вас уйти. Вот и все, — говорит он с копенгагенским акцентом.
Может быть, Сёдерберги пользуются большим уважением у ютландцев? Во всяком случае, ему не очень-то импонирует ее фамилия. А может быть, уже позвонили Эдмунду.
— Но у меня действительно есть договоренность с дочерью Карла, — говорит Елена, улыбаясь.
— Но… но… Мне об этом ничего не сообщали.
— Так вы можете позвонить ей, — советует Елена. — А сейчас, если позволите, мы с Карлом побеседуем наедине.
И она властно идет прямо на него, выгнув брови. Директор выходит в коридор, мямля при этом, что он сейчас же свяжется с дочерью Гудмунсона, но Елена его уже не слушает. Дверь за ним закрывается. Замка нет. Елена подставляет стул под ручку, сомневаясь, что это что-то даст, и возвращается к кровати, на которой лежит человек, работавший с отцом начиная с основания фирмы и теперь являющийся единственным живым свидетелем того времени. Гудмунсон был правой рукой отца. Ей что-то в этом духе сказал Эдмунд.
— Карл, — говорит она громким голосом прямо ему в ухо.
Старик открывает глаза и смотрит на нее.
— Карл, вы меня помните? — осторожно спрашивает она.
Старик не отвечает. Он смотрит на нее мутными выцветшими глазами. Рот тут же начинает двигаться со сжатыми губами, точно так же, как и тогда на террасе при первой встрече. Движения его рта можно понимать по-разному. Голод, который так и не был утолен? Грудь матери, от которой его слишком рано отняли?
Елена смотрит на стены, на которых нет свободного места: пожелтевшие фотографии в темных рамках, старая чеканка по меди с видами дальних стран, пустыня с верблюдами и городишки с арабскими торговцами, выложившими свои пряности, орехи и фрукты на тканях с великолепными узорами. На подоконниках тоже полно вещей. Масляные лампы, старинные подсвечники. Пол покрыт настоящими коврами, лежащими один на другом, что напоминает мозаику узоров. Может быть, в молодости он много ходил по морям для фирмы «Сёдерберг» и кое-что притащил из Благословенной Аравии на свою холодную родину.
— Карл? — предпринимает она очередную попытку начать разговор.
Он все так же смотрит на нее, двигая ртом. Интересно, что будет, если в него что-нибудь вставить?
Елена осматривается в комнате. Может быть, здесь есть то, что могло бы ей помочь? Реликвии его трудовой деятельности в той фирме, где он проработал всю свою жизнь? Она подходит к книжной полке и начинает листать книги, стоящие на ней. Энциклопедии, справочники, словари. И в самом конце стоят три книги без названий на обложке.
Елена опускается на корточки и достает их с полки. Открывает первую и быстро листает. Она полностью посвящена фирме «Сёдерберг Шиппинг». Газетные вырезки, фотографии — они все аккуратно вклеены, и во всем этом центральное место занимает сам Гудмунсон. Это напоминает альбом, который для себя делают родители, когда их дети уезжают из дома. Под каждой вырезкой синими чернилами написана дата и место. Почерк наклонный и легко читаемый. Под фотографиями написаны фамилии изображенных на них людей. Елена полностью перелистывает книгу. Во второй половине книги ничего нет, одни пустые страницы. На этом заканчивается история Карла Гудмунсона. Елена берет следующую книгу, перелистывает ее. Там фотографии шестидесятых и семидесятых годов, но нет никого из людей, стоявших у истоков фирмы. Тогда она открывает третью книгу и поспешно перелистывает ее, пристально рассматривая страницы и фотографии. Тоже ничего. Она вздыхает. Как это тяжело. Это дело полиции, а не обыкновенного человека.
Нет! И начинает заново. Теперь она основательно всматривается в фотографии. Довоенный период. Именно в то время они все начинали с баржи. Тогда был только отец Елены и еще один молодой человек. Может, Уильям Хирш? И она видит парня, который стоит чуть позади. Это Гудмунсон? Тут есть еще маленькая пожелтевшая газетная вырезка, готовая вот-вот распасться. Елена разворачивает ее. Это объявление об учреждении фирмы. «Сёдерберг-Хирш Шиппинг». Сёдерберг и Хирш — теперь уже не остается никаких сомнений, она не сумасшедшая.
Она внимательно рассматривает фото Уильяма Хирша. Его лицо, как ни странно, кажется ей знакомым. Елена читает об экипаже баржи, о фабриках по выработке торфа и производству черепицы, стоявших вдоль реки Гудено, о том, как расширялись водные пути главных транспортных артерий для перевозки товаров и пассажиров. Елена видит фотографию бечевника вдоль речки. Напряженные испачканные лица, которые со временем становятся более спокойными, возможно, даже немного улыбающимися, — но не на первых снимках.
На следующей странице вклеена фотография: двое мужчин стоят перед скромным зданием. Не перед сегодняшней штаб-квартирой, а перед первым зданием фирмы. Мужчины — это основатели фирмы. Вон он, Аксель Сёдерберг, ее отец. Суровое выражение лица, широкий нос, совсем не соответствующий тонко очерченным бровям. А возле него стоит Уильям Хирш. Их имена написаны под снимком. Похоже, Хирш несколько старше ее отца. Оба выглядят самоуверенно, почти надменно. Елена листает дальше. Теперь вырезка из «Силькеборгской газеты» на пожелтевшей бумаге: непонятно по какой причине Гудмунсон вставил сюда маленькую заметку о том, как американский самолет зацепил высоковольтную линию электропередач в Нью-Йорке. Все погибли. Возможно, в самолете был какой-то знакомый Гудмунсона? На следующей странице на фотографиях изображен сам Карл, и его имя упоминается в статье, посвященной молодой, стремительно растущей фирме. Елена перелистывает и эту страницу. Она замечает, как учащается ее дыхание. Почему же Эдмунд скрыл от нее второго учредителя фирмы? Почему имя Уильяма Хирша не должно упоминаться? Статья за статьей рассказывают о новой амбициозной фирме, о ее двух целеустремленных учредителях. Но вот на следующих страницах уже нет Уильяма. Фамилия Хирш испаряется из названия фирмы. Теперь только ее отец и Карл Гудмунсон. «Сёдерберг Шиппинг». Елена листает альбом то вперед, то назад. Тут Уильям есть, а здесь его уже нет. Что же случилось? Насколько Елена видит, это было во время войны.
Она возвращается к кровати и держит альбом так, чтобы он мог его увидеть.
— Карл, — говорит она настойчиво. — Что произошло с Уильямом Хиршем?
Карл смотрит на книгу, глядит по сторонам, морщина на его переносице становится глубже. Елена листает альбом, пытаясь достучаться до его расстроенной памяти. На одной фотографии есть Уильям, а на другой нет.
Старик приветливо смотрит на Елену, но понятия не имеет, что это за женщина. Все должно произойти именно сейчас: утрата памяти Елены и старческое слабоумие Гудмунсона — минус на минус дает плюс.
Елена слышит, как кто-то толкает дверь, но не оборачивается. Стул удерживает дверь, но это ненадолго.
— Откройте! — кричат из-за двери.
Это директор. Елена поднимается.
— Каролина? — спрашивает Карл.
Он протягивает руку вперед и дотрагивается указательным пальцем до ее щеки. Так неожиданно, так нежно.
— Каролина? — резко переспрашивает Елена.
Берет его руку и пожимает ее.
— Уильям… — Голос Карла совсем слаб. Он замолкает, хлопает веками и шепчет чуть тверже: — Он же был евреем.
— Если вы не откроете, мы вызовем полицию!
Гудмунсон снова смотрит на фотографию. Елена слегка сжимает его руку, чтобы привлечь к себе внимание.
— Уильям Хирш был евреем, — повторяет Елена. — Так это немцы его забрали?
Карл утвердительно кивает, но у Елены появляется ощущение, что он готов согласиться с чем угодно, только бы его оставили в покое. Елена поспешно перелистывает страницы назад к, возможно, единственному снимку сороковых годов. Похоже, на нем сфотографированы все сотрудники фирмы. Тогда их было всего лишь пятнадцать человек. Возле Уильяма стоит какая-то женщина с прямой осанкой, явно осознающая свое величие. Элегантно одетая, волосы завязаны хвостом, рука на выступающем животике.
— Это Роза? Жена Уильяма?
Карл кивает. Елена снова не уверена в том, что он ее понимает. Он со всем, что ли, будет соглашаться?
— Карл, мы сейчас в Китае?
Он с удивлением смотрит на Елену. Слава богу, у него осталось хоть немного здравого рассудка. Правда, совсем немного.
— Не в Китай, в Америку, — отвечает он. — Они бежали…
— В Америку?
Он снова смотрит на нее, чуть наклоняет голову:
— Роза?
Елена вздыхает. Ей понятно, что его мысли сейчас далеки от нее. Он снова смотрит на альбом и бормочет себе под нос что-то неразборчивое. Она осторожно выпускает его руку. Поднимается. Карл устремляет свой взгляд куда-то вверх.
Елена берет альбом и смотрит на фотографию фирмы. Она узнает своего отца, и в его взгляде узнает себя. Снова смотрит на Уильяма, на Розу в положении. И что же они? Бежали в Америку во время войны. Здесь есть что-то неясное, что кажется Елене знакомым. Но что именно?
Елена задумывается. Она абсолютно уверена, что впервые в жизни видит на фотографиях семью Хирш. Во всех фотоальбомах — и дома, и на работе — нет и следа этих людей. Там была вырванная страница. Кто-то, возможно, сам Эдмунд, тщательно уничтожил все следы. Так откуда же у нее чувство, что ей знакомы их лица? Уильяма, а особенно Розы? Лицо. Манера держаться. Самоуверенность. И Каролина. Отчего он назвал это имя? С бухты-барахты…
Гудмунсон ушел в себя. Елена кладет ему руку на плечо, и он дружелюбно ей улыбается.
— Откройте!
Елена идет к двери и убирает стул, который оказался достаточно прочным. Верхняя часть подлокотника сломана ручкой двери… или, вернее, истерическими попытками директора ворваться внутрь. Как только она открывает дверь, директор испепеляет ее взглядом.
— Все в порядке, — говорит она. — Просто что-то случилось с дверью.
Ему хотелось бы схватить ее, но он не осмеливается.
Все в порядке. Нет, не в порядке. Теперь она понимает, откуда знает Розу — женщину, которая умерла уже давным-давно. Она узнает эти еврейские черты лица, скулы, волосы. Все это она видела у женщины, которая присматривает за Кристианом и Софией. Имя. Лицо. Осанка. Каролина Хирш, бежавшая в Соединенные Штаты со своей матерью. Так она что, живет в ее собственном доме?