Такое впечатление, что он пришел с войны. Это была первая мысль Елены, когда она увидела в дверях Йоахима. Кровь на одежде и немного на лице. Его волосы никогда не были такими засаленными и растрепанными. Неужели это Йоахим? Она смотрит, как он осторожно проходит вперед, становится у кровати и проводит рукой по одеялу. Почти прикосновение, от которого становится так приятно.

— Ты начал писать? — шепотом спрашивает она.

Он улыбается. Вот теперь она его узнает. Его улыбку.

— Ты жива, — говорит он и опускается на стул у кровати.

— Я хотела, чтобы ты меня больше никогда не увидел.

— Не говори так, — шепчет Йоахим.

— Жаль, что я не умерла.

Йоахим встает, бросается к ней, обнимает ладонями ее лицо и целует ее. От этого поцелуя на глазах выступают слезы. Он снова садится. Воцарившееся молчание заполняется всевозможными звуками госпиталя от аппаратуры, поддерживающей жизнь пациентов. Интересно, многие ли из них хотели бы бежать отсюда, как и она?

— Ты продал пережитое нами.

Она и сама не знает, почему сейчас об этом думает, но она об этом думает и чувствует, как появляются слезы. Только это в ее жизни было чистым и прекрасным.

— Что?

— Эдмунд показывал мне договор…

Йоахим перебивает ее.

— Постой. Это не так, — говорит он и начинает рассказывать о своих злоключениях, пододвигаясь к ней все ближе и ближе.

Он говорит настолько сбивчиво, что трудно уследить за нитью его повествования о том, как он нашел Луизу, о несчастных проститутках, которых забивают до полусмерти или даже до смерти, о подвале, о том, зачем ему понадобились деньги, о крюке в стене и ржавчине в сумке, о печи, о Луизе.

— А зачем? — спрашивает его Елена.

— Что «зачем»?

— Зачем ты все это делал?

— Потому что я тебя люблю.

Он отвечает так, словно это является самым очевидным фактом в мире, а она спросила его, сколько будет два плюс два.

— И я знаю, что ты ее не убивала, — заявляет Йоахим. — Ты ведь и мухи не обидишь. А вот зачем ты себя оговорила?

Он смотрит на нее в ожидании ответа.

Она долго ничего не отвечает. Но он ждет.

А может быть, единственно правильным было бы рассказать правду, какой бы отвратительной она ни была? Елена делает глубокий вдох, прежде чем приступает к рассказу.

Сначала слова выходят медленно и вымученно, и время от времени она замолкает. Но потом речь начинает литься свободно, и Елена повествует обо всех чувствах, которые испытывала, об этой ужасной правде, об Эдмунде и Каролине, о детях. О кровосмешении, об омерзительных тайнах семьи Сёдерберг.

Чем ближе к развязке повествования, тем чаще она останавливается. И вот, рассказав обо всем, она замолкает. Сейчас, когда он все это знает, когда он слышит, что женщина, которую он знал и которой верил, — убийца, всему наступит конец.

И все-таки она рассказывает все, как было. Что она помнит Луизу и что она ее убила. Что она еще не может вспомнить все подробности, но это всего лишь вопрос времени.

— Память начинает возвращаться ко мне. Мало-помалу, медленно, но я вспомню, я в этом уверена, — тихо говорит Елена.

Йоахим внимательно смотрит на нее. Пока она рассказывала, его рука пробралась к ней под одеяло, и он теперь держит ее за руку.

Елена запуталась. Почему он не отпускает ее руку? Почему не забирает свою обратно? Почему он не испытывает чувства отвращения, презрения, а задумчиво смотрит на нее? Никакой злости, а только задумчивость. Он качает головой.

— Более двадцати пяти лет я выдумывал истории, я жил выдумыванием этих историй… Никакая выдуманная история не может превзойти ту ложь и недомолвки, которые бывают в реальных семьях. Никакая.

Елена смотрит на Йоахима, совершенно сбитая с толку. Он замолкает, у него потемневшие глаза, он сжимает ее руку.

— Но ты не убийца. Ты не убивала Луизу Андерсен.

Елена пытается высвободить руку.

— Йоахим, я понимаю, что все это звучит ошеломляюще, но Луиза убита, и это сделала я. Я не та, которой ты верил. Ты никогда меня не знал достаточно хорошо. Никто из нас не знал меня, все это было неправдой.

— Единственное, что не было ложью, это ты и я, — возражает Йоахим. — Мы с тобой единственное, что истинно в этой истории. Я знаю тебя и знаю, что ты никого не убивала. Ты просто не могла этого сделать: ты самый добрый человек, которого я знаю. Ты чувствуешь чужую боль, даже боль пауков. Когда ты их видишь, ты пытаешься раздавить их и стараешься убедить саму себя, что это всего лишь паук и что все так поступают. Но ты не можешь. Ты берешь стакан и несешь его нежно и осторожно до самого окна. И даже открыв окно, ты не выбрасываешь паука, а аккуратно кладешь на внешнюю сторону подоконника и не отводишь взгляда, пока не убедишься, что он там удержался. И лишь тогда закрываешь окно. Ты не убийца, Елена. Я знаю тебя и уверен в этом.

— Нет, — не соглашается она.

— Что «нет»?

— Персонал… Все, работающие на фирме.

— И что с ними?

— Они ненавидят меня. Елена Сёдерберг — отвратительная стерва, которую все боятся. Я не та, кем ты меня считаешь.

Йоахим улыбается.

— У людей так же, как и у цветов…

Она больше не в состоянии разговаривать, ей хочется спать, она хочет заткнуть себе уши.

— Выслушай меня, Елена, — настаивает он, хватая ее за руки и заставляя слушать себя. — Человек должен найти такое место, где он мог бы пустить корни, и он должен жить с теми людьми, которые лучше всего к нему относятся, — шепчет он ей в самое ухо.

— Нет. — Она уже плачет.

— Да, — не сдается Йоахим, мягко повторяя, словно это его новый вариант «Отче наш». — Человек должен найти такое место, где он мог бы пустить корни, и он должен находиться с теми людьми, которые лучше всего к нему относятся.

Елена чувствует прикосновение его руки, слышит его слова. Такое впечатление, будто он и сам был подлецом до того, как встретил ее.

— Сами по себе мы ничто, и лишь встречаясь с другими людьми, мы начинаем что-то собой представлять, — убеждает ее Йоахим, утверждая, что такое происходит во всех жизненных процессах.

И он пускается в пространные объяснения, что сам по себе глицерин вреден не более чем спирт, используемый даже для приготовления пищи, но если его соединить с азотной кислотой, то он превращается в динамит. Он рассказывает и при этом произносит «бах!», словно она не понимает, что такое динамит.

Она улыбается. Это первая улыбка за тысячу лет — она уже забыла, как при улыбке двигаются мышцы. Она плачет, не знает почему, но плачет все сильнее и не может остановиться.

Йоахим тоже остановиться не может: он продолжает говорить в своей извечной убежденности, что в состоянии «уболтать» кого угодно.

Но она же помнит Луизу. Помнит, как она разозлилась из-за пропавших денег.

— И все-таки есть то, чего ты не знаешь.

— Нет, есть то, чего не знаешь ты, — стоит на своем Йоахим. — Это я нашел тело Луизы. И фактически это моя вина, что ты попала в тюрьму: я шел по следу, который, по мнению полиции, ведет к тебе. Но я нашел и еще кое-что. Я много чего еще нашел в этой истории. Луиза была частью той среды… ужасной, жестокой среды. И я уверен, что именно кто-то из этой среды убил ее. И это была не ты, Елена. Ты слышишь меня?

Елена слушает. Старается понять, о чем он говорит.

— Но я же помню, — говорит она, сомневаясь.

— Ты помнишь, что ты ее убила или что ты с ней общалась? Это же совершенно разные вещи, не так ли?

Елена медленно кивает. Закрывает глаза и пытается вернуть воспоминания, но у нее ничего не получается: до сих пор они приходили сами, как порыв ветра. Она помнит Луизу, она знала Луизу. А вот убивала ли она ее? Полиция утверждает, что с Луизы содрали кожу. Это свидетельство того, что кто-то хотел скрыть ее личность, убрать все, что могло бы помочь в ее опознании. Кто же еще кроме Елены был заинтересован в этом?

— Это именно я взяла ее сумку и документы.

— Елена, ты ни с кого не сдирала кожу. Это же смехотворно, — не соглашается Йоахим.

Она смотрит на него и что-то замечает: может быть, надежду? Но в душе пусто. Эдмунд. Каролина. Ее собственный отец. Все это настолько грязно, что очистить уже невозможно.

Йоахим слегка встряхивает ее.

— Послушай меня, Елена. Ты не убийца Луизы.

— Но… — шепчет Елена в отчаянии. — Есть еще много другого. Все это так запутано. Мои дети… Мой отец был чудовищем, я не должна была родиться.

Произнося последнее слово, она расплакалась.

— Ты в этом ничего не решаешь. Тебя оболгали, ты была лишь пешкой в игре больных людей.

Он выпрямляется, чуть отдаляется от нее и внимательно смотрит ей в лицо.

— Ты самый замечательный человек, какого я когда-либо встречал. Ничто из того, что ты мне рассказала, не изменит моего мнения. Твоя семья… твой муж, его мать — они специально это тебе подстроили. Но все не так, и в этом нет твоей вины. Ты понимаешь? Это не ты.

Йоахим замолкает и снова выглядит задумчивым.

— Ты получила их версию случившегося. Это их рассказ. Но кто тебе сказал, что он правдивый?

— А зачем бы им было придумывать такую ужасную историю? Люди лгут, чтобы приукрасить правду, а не для того, чтобы сделать хуже самим себе.

Йоахим только пожимает плечами.

— Даже сейчас мы ничего не знаем. Мы видели какие-нибудь доказательства?

— Йоахим…

— Нет! — говорит он. — Теперь у тебя есть право распоряжаться своей судьбой. Ты решила вернуться…

— У меня же дети.

Она помнит, что они у нее есть, что она их любит. Но сможет ли она еще когда-нибудь их увидеть? Именно поэтому для нее тогда самым лучшим было исчезнуть. Чтобы пощадить их? Всякий может пережить потерю родственника, даже двух. Но нельзя пережить кровосмешение, во всяком случае, в эмоциональном плане, думает она. Ее мысли прерывает Йоахим, гладя ее по лицу.

— Мы можем заключить договор?

— Что?

— Умереть всегда можно, так ведь?

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас мы должны все выяснить. Всю правду, не полуправду, не догадки. А потом ты в любой момент сможешь принять решение умереть, — уговаривает он.

Она понимает, к чему он клонит. К тому, что ее не интересует. Дать ей надежду, заставить думать позитивно.

— Когда мы разберем доказательства…

Елена смотрит на Йоахима. Он замолкает. Сидит и внимательно разглядывает свои ногти, как будто только сейчас заметил, какие они у него грязные.

— Доказательства, — тихо повторяет он.